Страница:
До передовых рядов серого воинства оставалось не более трех метров. Кравцов вновь посветил назад. Обратный путь оставался по-прежнему свободен.
Все понятно… Пернатая армия неагрессивно – пока неагрессивно! – загоняет их обратно. К трактору, давным-давно разобранному на запчасти. К траншее, засыпанной пятнадцать лет назад. К проекции пятого угла пентагонона – к самому центру Чертовой Плешки.
А когда тебя куда-то загоняют – идти туда нельзя. Дичи надлежит страшиться не трепещущих по ветру флажков и не громко кричащих загонщиков, но тихо и незаметно стоящих в засаде стрелков.
Кравцов лихорадочно прокачивал варианты, решать стоило быстро. Пойти на прорыв – прямо по хрустящим под ногами птицам? Так ведь поднимутся в воздух, пустят в ход клювы – и все, конец. Он недавно видел, как это бывает…
Остаться на месте, игнорируя настойчивое предложение повернуть назад? Воображение мгновенно нарисовало апокалипсическую картинку: живой прилив подбирается к их ногам, вороны не останавливаются, упрямо лезут одна на другую – серая масса достигает щиколоток, потом коленей. – и вот уже на земле ворочаются две бесформенных груды, из-под которых доносятся приглушенные крики…
– Надо возвращаться, – сказал Кравцов мрачно. – Возвращаться и поискать другой путь.
– Нет. Назад я не пойду, – отрезала Ада. – Только вперед. Они нас пугают, но не посмеют тронуть…
Тут же одна из ближайших ворон – оставалось до них метра полтора, не более, – оглушительно каркнула. И немедленно, как по сигналу, закаркали остальные. От акустического удара заложило уши. Дальнейших слов Аделины Кравцов не услышал.
Казалось, птицы говорят: не пропустим! Не повернете добром назад – заклюем, но не пропустим!
Затем карканье смолкло – тоже как по сигналу. Но приближение не прекратилось.
Кравцов посветил вдаль, пытаясь прикинуть, на какую глубину простираются боевые порядки пернатой армии. Хотя его чисто рефлекторная попытка оценить численность противника смысла не имела – даже видимых отсюда птиц хватило бы, чтобы после получасовой работы клювами на земле остались два очищенных скелета.
Где кончается живое покрывало, Кравцов не увидел. Зато понял другое, поначалу незамеченное: фонарь начал светить дальше и ярче. Бывает иногда такое: батарейки обретают второе дыхание, перед тем как «сдохнуть» окончательно. Хотя едва ли к этому предмету, неизвестно как и зачем вынырнувшему из прошлого, применимы познания об обычных батарейках…
Процесс продолжался – поток света набирал силу, став почти таким же, как вначале. Но делу это помогло мало: птицы совершенно не пугались направляемого им в глаза фонаря.
В воздухе метнулся темный силуэт. Еще один. И еще. Началось… Но через секунду траектория полета пересеклась с лучом света – и ночной летун оказался не вороной. Рваный, зигзагообразный полет мог принадлежать лишь одному существу…
Летучая мышь! – понял Кравцов. И не одна!
В памяти мгновенно всплыли запись в тетради Пинегина-младшего, и светящиеся буквы на стене развалин, и собственный триллер о мутировавшей летучей мыши – первая вещь, написанная после многомесячного перерыва…
Что-то в этом всем было сокрыто важное и нужное – нужное как раз сейчас, но Кравцов не успевал понять и разобраться, что именно… То, что он затем сделал, ни в малейшей мере не основывалось на логике и размышлениях – и стало чисто интуитивным порывом.
Кравцов изо всех сил заорал:
– Летучий мыш!
Именно так, в мужском роде. И снова, еще громче:
– Летучий мыш!!! ЛЕТУЧИЙ МЫШ!!!
И тут же они с Адой оказались в самом эпицентре взрыва. Взрыва биологической пернатой бомбы повышенной мощности. Несметная стая встала на крыло – вся разом. Ближние птицы подобрались уже к самым ногам – и, взлетая, задевали крыльями. Однако не клюнула ни одна.
Воздуха над головой словно и не осталось – так густо заполнили его вороны. Хлопанье крыльев слилось в грохот горного обвала. Но не только серые разбойники кишели в воздухе…
Путь оказался открыт, и стоило поспешить, но двое людей замерли, завороженные тем, что происходило у них над головой. Луч фонаря метался по живому, низкому небу, увязая в сплетении тел. Фонарь светил все сильнее и сильнее, слепящий конус становился шире, никакая галогеновая лампочка не смогла бы выдать такого сияния – и свет стал иным, отнюдь не синевато-белым – скорее напоминающим солнечный… Корпус раскалился, жег пальцы, но Кравцов не обращал внимания.
Потому что над головой кипела битва.
Летучих мышей, пожалуй, оказалось больше, чем ворон, – и постоянно подлетали новые. Но природа гораздо хуже, чем серых разбойниц, вооружила маленьких летунов для подобных стычек. Их игольно-острые зубки предназначены для ночных насекомых – и не более того… Прокусить на лету доспехи из плотных перьев мыши оказались не в состоянии. Вороньи же клювы убивали увертливых противников одним удачным ударом.
Из покрывшей небо живой тучи посыпался дождь крохотных окровавленных телец – все гуще и гуще. Одна мышь свалилась прямо под ноги Аде – девушка испуганно отшатнулась, поверженный боец быстро-быстро махал одним крылом, пытаясь взлететь, но другое превратилось в рваные лохмотья.
Фонарь тем временем обернулся подобием маленького солнца – потоки света лились не только из направленного рефлектора, но во все стороны. Смотреть на взбесившийся осветительный прибор было невозможно. Державшая его рука Кравцова по локоть исчезала в сгустке сияющей плазмы. Он почувствовал боль в обожженных пальцах и ладони. Попытался отбросить фонарь – ничего не получилось. Пальцы упорно не желали разжиматься, сведенные судорогой.
Воздушная битва вступила в новую фазу. Летучие мыши нашли-таки способы борьбы с пернатыми врагами. С неба рухнул трепещущий ком: ворона, облепленная не менее чем десятком нетопырей. Несколько секунд эта куча дергалась на земле – затем рукокрылые бойцы отвалились в стороны. Вновь взлетели и вернулись в схватку далеко не все из них. Ворона была еще жива – открывала и закрывала клюв, слабо подрагивала всем телом. Шея и голова у нее превратились в сплошную кровавую рану, глаз не осталось…
Новую тактику немедленно подхватили остальные мыши. По несколько штук вцеплялись лапками, повисали всей тяжестью и пускали в ход зубы. Когда такой маневр удавался – на землю падал очередной клубок тел, и одним врагом становилось меньше. Хрупкие косточки маленьких летунов зачастую не выдерживали падения, но они бросались и бросались в самоубийственные атаки с отчаянием камикадзе.
Вороны поддаваться не собирались. Уступая в числе, использовали преимущество в скорости и в массе. Нередко мышь, не успев взять на абордаж противника, падала на землю окровавленным растерзанным комочком… Несколько раз и Ада, и Кравцов не успевали уклониться от сыпавшихся с неба побежденных.
Кравцов – по понятным причинам желавший победы отнюдь не птицам – понял: летучие мыши бьются вслепую! Мечутся бестолково в воздухе – и вступают в схватку, лишь случайно столкнувшись с врагом. Понял и причину: фонарь! Проклятая игрушка из проклятого места слепила мышей и помогала воронам, вполне дневным птицам. Он попытался нащупать – там, в сияющем шаре света – кнопку-выключатель. Тщетно. Да и едва ли она сработала бы.
Схватка над головой продолжалась, достигнув точки неустойчивого равновесия. Полчища ворон поредели, но и к нетопырям больше не прилетала подмога. И Кравцов решил помочь «нашим». Схватил Аду за руку, крикнул: «Бежим!» – она, конечно, не услышала за шумом, но поняла, кивнула…
Они побежали – опять не зная куда. Как выяснилось, земля под вороньим покрывалом скрывалась абсолютно голая – ни травинки, не былинки. И мягкая – подошвы вязли, бежать было нелегко. Но они бежали.
Через несколько сотен шагов звуки битвы за спиной стали значительно тише, но совсем не смолкли. Кравцов злорадно подумал, что внезапно оказавшимся в кромешной тьме воронам приходится тяжко.
Затем во тьме оказались и они. Фонарь погас мгновенно. Пальцы, только что стискивавшие его до хруста в суставах, легко разжались. Причем ожогов на них и на ладони не обнаружилось – ни единого захудалого волдыря. А фонарь даже на ощупь стал казаться несколько иным.
Кравцов осмотрел его в свете зажигалки – кто знает, каких еще неожиданностей можно ожидать от этой штуки. Фонарь сейчас выглядел подобранным на помойке: потертый, исцарапанный, корпус треснул в "нескольких местах, стекло и лампочка отсутствовали. Кравцов отвинтил крышку – вместо батареек высыпалась не то земля, не то какая-то труха…
– Выброси, – посоветовала Ада.
Он размахнулся и зашвырнул предательский предмет в темноту. Спросил:
– И что дальше? Мы ушли с места, которое так тебе не нравилось. Куда теперь?
– Никуда мы не ушли, – печально ответила Ада. – Мы все там же. Лишь декорации в очередной раз сменились… Это Чертова Плешка, пойми. Тут можно идти сколько угодно, не сдвинувшись с места.
– Вообще-то я слышал про один способ отсюда выбраться… – неуверенно начал Кравцов. И замолчал. Способ, поведанный Наташей Архиповой, был прост: девушка Ада должна стать женщиной прямо здесь и сейчас. И морок развеется…
Правда, Наташка с Козырем побывали, похоже, на самой периферии Плешки, но не на пустом же месте возникло такое поверье. Что местным легендам порой стоит доверять, Кравцов убедился сполна.
– Я тоже слышала про этот способ, – сказала Ада. – Но боялась предложить. И думала, ты побоишься согласиться…
Он молчал. Не потому что боялся и хотел замять разговор – просто трезво взвешивал шансы. Трое несостоявшихся любовников Аделины погибли. Все так. Но сила, что зачем-то хотела сохранить хранительницу пентагонона девственной, далеко не всемогуща. Иначе не стоило бы возиться с воронами и подстраиванием автокатастроф. А расстрел боевиками армейской колонны и смерть Кирилла, еще школьного ее ухажера, – наверняка случайность. И все же…
И все же стоит рискнуть. Сделать неожиданный ход. Не для того ли три года Аду подводили к мысли, что плодом ее любви может стать лишь смерть, – чтобы сегодня они не сделали того, что должны сделать?
Аделина вскрикнула. Отпрыгнула в сторону. Через мгновение Кравцов почувствовал удар по ноге – удар твердым и острым. Он присмотрелся: на земле копошилось что-то живое. Так и есть – ворона! – разглядел в трепещущем свете зажигалки. Истерзанная, со сломанным крылом и волочащимися кишками, птица вырвалась из свалки и каким-то чудом доковыляла сюда. Клюнула Аду, клюнула Кравцова и теперь издыхала. Из раскрытого клюва толчками выплескивалась кровь – почти черная. В единственном уцелевшем глазу отражался крохотный огонек зажигалки – и казалось, что ворона смотрит с лютой ненавистью…
Она, Чертова Плешка, не выпустит нас так просто, как порой выпускала случайно попавших людей, понял Кравцов. И сказал:
– Я не побоюсь согласиться.
Он сидел за столом, заваленным чертежами. Ватмана не нашлось, и Гном чертил схемы на листах желтой оберточной бумаги. Чертил быстро, уверенно, не пользуясь ни линейкой, ни прочими чертежными инструментами. Однако – как и в случае с деревянным пентагононом на Кошачьем острове – линии получались уверенные и ровные.
Чертежи во многом напоминали план Вали Пинегина – изображали часть Спасовки и «болотце». Были выполнены не так тщательно, с меньшим количеством деталей, но масштабы и пропорции Гном выдержал достаточно точно. К тому же сделал массу полезных пометок: неприметные со стороны тропки; тайные, но известные Гному лазейки в ограждавших выпасы и огороды изгородях; примерные углы обзора из окон, выходящих на поля…
Иногда Гном, критически осмотрев результаты своих трудов, недовольно кривил губы, комкал очередной лист и бросал на пол. И начинал рисовать снова.
Две детали повторялись на каждом из чертежей: Кошачий остров и дом Васнецовых. Именно на шее Женьки Васнецовой Гном видел «куриный бог» – найденный впоследствии на «болотце». Именно она пыталась попасть на остров. И попадет…
Подумав о том, какая программа развлечений ждет соплячку в его тайной святыне, Гном мечтательно разулыбался. Прекратил работать, уставился в пустоту ничего не видящим взглядом. Рука машинально рисовала в углу чертежа какие-то каракули. Впрочем, не совсем каракули: вложенные один в другой правильные пятиугольники. В центре внутреннего, самого маленького, оказалась стилизованная – пять палочек и кружочек – человеческая фигурка. Распятая…
Закончив картинку, Гном столь же машинально начал украшать ее подписью: «Э-В-Х-А…» – и не закончил.
Неожиданно он содрогнулся, карандаш хрустко сломался в пальцах. Содрогнулся не только Гном, но и стул, на котором он сидел, и пол, и весь старый скрипучий дом Гносеевых.
Гном вскочил, не пытаясь понять, что же произошло. Бросился к дверям, уверенный: что-то стряслось на Кошачьем острове, что-то кошмарное…
Но быстро взял себя в руки. Ерунда какая… Ночью через лабиринт гатей на остров не сумеет пробраться никто, даже он сам. Так что незачем впадать в панику…
Логика не подвела Гнома – ничего и никого живого в тот момент на Кошачьем острове не было, птицы и обитавшие на «болотце» зверьки избегали это место. Но не подвело и интуитивное озарение – остров действительно тряхнуло. И короткая резкая вибрация, пронизавшая жилище Гнома, в сравнении с толчком, содрогнувшим топь, показалась бы легкой щекоткой.
Одновременно:
Поверхность озера-провала – за секунду до того тихая и гладкая – вспучилась гигантским куполом. Застыла, подрагивая исполинской медузой, и рухнула обратно. Вода вскипела миллионами мелких пузырьков и начала вращательное движение, все быстрее и быстрее. Наклон стенок возникшей воронки становился круче – казалось, она превращается в гигантский колодец, ведущий в непредставимые глубины. В воздухе повис протяжный гул – низкий, на грани инфразвука.
Свидетелей у этого зрелища не оказалось.
Одновременно:
В реанимационном отделении больницы имени Семашко только что доставленный туда Алекс открыл глаза. Затем разлепил губы и произнес без всякого выражения:
– Эвханах.
– И вам того же, – откликнулся один из людей в белых халатах, хлопотавших вокруг. И добавил, обращаясь уже к коллегам: – Ишь, болтун… Подключайте ИВЛ, пока еще что-нибудь не поведал…
– Так и так не жилец, – пессимистично откликнулся его соратник, колдуя над кардиомонитором.
Основания для скепсиса имелись: по дороге в госпиталь сердце Алекса трижды останавливалось. А жить – согласно канонам медицины – с разрубленным почти пополам мозжечком вообще невозможно.
Но сердце потенциального покойника, вопреки неутешительным прогнозам, работало четко, как часы…
Одновременно:
Старик Ворон услышал негромкий стук в оконное стекло. Встал, подошел к окну, включив по дороге настольную лампу.
За стеклом, с трудом удерживаясь на резном наличнике, сидела ворона – помятая, растрепанная, с окровавленными перьями. Старик нахмурился, потянулся к оконной ручке – и тут дом тряхнуло. Причем гораздо сильнее, чем стоявшую через два участка халупу Гносеевых. Стекла задребезжали, из неприметных щелок потолка вылетели облачка пыли.
Рука застыла на полпути. Старик не понял, что произошло, но знал: то, чему никак нельзя было происходить. Последний раз такая судорога прошла по дому Ворона в то лето, когда Леша Виноградов понял: в зеркале любого пруда отражаются не только улыбки…
Одновременно:
Хуже всего пришлось Сашку. Он занял позицию внутри графских развалин, у оконного проема, в густой тени. Отсюда прекрасно просматривались все подступы к сторожке писателя, благо ночь выдалась на редкость светлая.
Выбранное место казалось идеальным, но именно здесь, совсем рядом, сошлись в одной точке импульсы, пришедшие с пяти сторон по пронизавшим Спасовку невидимым силовым линиям.
Дворец закричал, как смертельно раненный человек. Когда кричит мертвый камень – это страшно. Стены пришли в движение – с диким, убийственным скрежетом. Появились новые трещины, а старые увеличились. Кирпичи посыпались градом.
Сашок умер мгновенно – но смертью страшной и мучительной, растянувшейся для него на долгие часы, наполненные мучительной болью. Потом он так же мгновенно воскрес – опустошенный и выжженный изнутри.
Крик камня смолк. Руины вновь застыли недвижно и безмолвно. Камнепад прекратился.
Сашок нетвердой походкой лунатика проделал обратный путь – вернулся в узкий колодец с винтовой лестницей. Именно здесь был центр катаклизма, и кирпичи тут падали гуще всего. Узкий лаз, ведущий вниз, оказался завален ими.
– Эвханах афшенди мууаргиб су джихель… – произнес Сашок убито, сам не понимая, что говорит и на каком языке.
Завал можно разобрать достаточно быстро и освободить ход к пентагонону. Но зачем? Все приготовления потеряли смысл… Долг голосу остался и оброс новыми процентами.
Сашок издал низкий негромкий звук – не то рычание, не то шипение. Повернулся и вышел, выплюнув еще несколько слов на незнакомом языке. Ему хотелось одного: убивать. И он один понял, что чуть раньше на Чертовой Плешке…
До сих пор он успешно обходился без стимулирующих потенцию препаратов, но сегодня могли бы пригодиться.
Обстановка, мягко говоря, не располагала. Земля, на которой они лежали, оказалась теплой, мягкой, податливой – и словно бы живой. Затаившейся, ничем не выдающей своего присутствия, но живой. Запах свежеразрытой могилы, впервые появившийся возле траншеи, не исчез – усилился и стал с трудом переносимым. И сквозь землю доносились звуки – неразборчивые и почти неслышные, звуки-фантомы, звуки-призраки. Как будто на неимоверной глубине сотни заживо погребенных кричали и бились о стенки своих тесных деревянных темниц, – а наружу просачивалось лишь слабое эхо их боли и ужаса…
К тому же вернулось испытанное у вагончика-бытовки ощущение – ощущение уставившейся в затылок и неслышно приближающейся смерти. Несколько раз, когда это чувство становилось вовсе уж нестерпимым, Кравцов приподнимался и всматривался в темноту – никого и ничего. Он старался отключить, как-то заблокировать шестое чувство, занимающееся бессовестной дезинформацией, – получалось плохо.
Ада попыталась помочь. Ее рука, закончив короткую возню с брюками Кравцова, скользнула внутрь. Стало еще хуже. Ласки показались механическими и бездушными, а пальцы холодными… Пальцами трупа.
Он оттолкнул ледяную кисть, отодвинулся, всмотрелся в ее лицо. И вновь, как когда-то, резанула боль узнавания: рядом с ним лежала Лариса. Такая, какой он запомнил ее в день похорон: закрытые глаза и неподвижное, оледеневшее, ставшее чужим лицо.
Ты все-таки вернулась… – не то сказал, не то подумал Кравцов. – Уходи. Мертвым не место рядом с живыми…
Мертвые губы разошлись в мертвой улыбке. Зубы – белые, мелкие – были испачканы землей.
Я никуда не уходила, Ленчик! Я всегда рядом. Неважно, кем ты меня видишь: этой глуnoй целкой или коровой-Наташкой, полежавшей и под Козырем, и под Сашком, и под Динамитом, а теперь решившей забраться под тебя. Но ты мой. Навсегда мой. Обними меня. Согрей… Хочешь, я возьму в рот? Помнишь, как это бывало?
Ее губы раскрылись еще шире, округлившись буквой «О». Кравцов скорей догадался, чем рассмотрел: на белых острых зубках не земля – спекшаяся, почерневшая кровь. Мертвые веки поднялись – под ними ничего не оказалось, вообще ничего – черные бездонные дыры.
Он глубоко вздохнул – со смесью отвращения и облегчения. И сказал-подумал с холодной усмешкой:
Ты прокололась, тварь. Или ты прокололся, – уж не знаю, какого ты рода и пола… Никогда Лара не назвала бы меня Ленчиком, ни живая, ни мертвая, – она ненавидела это имя еще больше, чем я. Так что ступай назад, под землю, и займись некрофилией с трупами. Порадуйся напоследок. Потому что скоро я тебя оттуда вытащу. И прикончу. Проваливай.
Мертвые губы и мертвые веки вновь плотно сомкнулись. Лицо Ларисы (Аделины? неведомой твари?) застыло. Кравцов осторожно коснулся ее руки: окоченение и трупная стылость… Тварь не ушла. Лишь прекратила бесплодную беседу.
Шальной кураж, с которым он бросал издевательские слова, испарился. Остались брезгливость и омерзение. Он отодвинулся, насколько смог, не вставая с земли, – и почувствовал, как что-то вдавилось в бедро, что-то маленькое и твердое, лежавшее в кармане полуспущенных брюк.
Кравцов сразу понял, что это, и зачем к нему попало, и что с этим надо сделать… Мгновенное озарение не пришло откуда-то извне. Он всего лишь вспомнил похожую ситуацию в одном из своих романов.
Правда, там фигурировал меч… – подумал Кравцов, открывая лезвие маленького перочинного ножичка, через пятнадцать лет нашедшего владельца. Ну да ладно, не в размере клинка дело…
На совесть заточенное лезвие полоснуло по ладони почти без боли. Края ранки разошлись, крови в первые секунды не было, потом порез набух мельчайшими капельками, они увеличивались, сливались…
Красный шарик разбился о мертвые губы, второй, третий, – они шевельнулись и порозовели; глаза открылись, вполне обычные – удивленные и испуганные, и в следующую секунду Кравцов ощутил вкус собственной крови, и почувствовал, что целует живую девушку, и мгновение спустя она ответила, горячо, жадно, страстно, и все, разделявшее их, рухнуло, а все окружавшее их исчезло, во всем мироздании остались лишь двое, неудержимо стремящиеся друг к другу… Он вошел в нее, и почувствовал упругую жаркую преграду, на миг остановившую его движение, влажно стиснувшую, и сокрушил ее одним ударом – возможно, излишне сильным и резким, словно направленным в невидимого врага; она не сдержала крик и содрогнулась всем телом, и голая, мягкая, упругая, живая земля, на которой они лежали, пришла в резонанс с судорожным движением Ады – раскачивалась и колебалась сильней, сильней, сильней…
Когда они поднялись на ноги, вокруг росла трава. На небе сияли звезды и месяц. Запах свежей земли исчез – одуряюще пахло июньским цветущим разнотравьем. Неподалеку – рукой подать – высились старые липы кладбища. Наверху, на Поповой горе, виднелся силуэт графских развалин, как будто вырезанный из черной бумаги.
– С какого момента? – заинтересовался Кравцов. В его памяти вся ночная эпопея стояла зримо и ярко. – Как исчезла тропинка, еще помнишь?
– Да нет, не об этом… – досадливо махнула рукой Ада. – О той бронзовой штуке, подожди… было же у нее специальное название, какой-то греческий термин…
– Пентагонон, – подсказал Кравцов.
– Да-да, точно… Я прочитала кучу книг – старых, порой рукописных, выискивая упоминания: кто, где, когда и для чего использовал такие штуки… А теперь ничего не вспомнить. Остались какие-то смутные обрывки: помню, например, что эту пента… э-э… пентаграмму можно как-то активизировать – или наоборот, дезактивировать – при помощи свечей… Но как именно – хоть убей, не помню…
Кравцов покачал головой. Интересная амнезия… Слово «дезактивировать» Ада вставляет в речь без запинки, а термин «пентагонон» спустя минуту вновь забыла.
Он спросил:
– Может, остались какие-то записи, конспекты? После сегодняшней находки в твоей квартире совсем не хочется разбираться с пентагононом «методом тыка».
Аделина удивилась совершенно искренне:
– Находка? Какая? Мы ведь не заходили… Сразу сюда поехали…
Кравцов только вздохнул. И не стал ничего рассказывать.
Ночь заканчивалась. Светлая полоса на востоке ширилась, набухала. Вот-вот должны были появиться первые лучи солнца. Но здесь, внизу, между стен графских развалин, еще таилась тьма. Никаких следов пентагонона во дворце не обнаружилось. И ничего другого, хоть сколько-нибудь подозрительного, тоже не нашлось. Мирные романтичные руины…
Кравцову хотелось верить, что он ошибся, что проклятая бронзовая штуковина канула навсегда, что все закончилось на Чертовой Плешке и никогда не повторится… Но он не верил. Ничьи бывают лишь в придуманных людьми играх…
Аделина подошла к обрушенной внутренней стене, коснулась ее торцевой части, посмотрела наверх – надписи там были особенно густы. Именно здесь пролегал один из главных маршрутов юных стенолазов.
– Кажется, я потеряла сегодня еще кое-что, кроме девичьей чести и изрядного пласта памяти, – сообщила Ада. Ни малейшей печали от обнаруженной очередной утраты в голосе не прозвучало. – Напрочь исчез страх высоты. Раньше я и представить не могла, что по такому можно залезть, сразу дурно делалось… А сейчас…
Все понятно… Пернатая армия неагрессивно – пока неагрессивно! – загоняет их обратно. К трактору, давным-давно разобранному на запчасти. К траншее, засыпанной пятнадцать лет назад. К проекции пятого угла пентагонона – к самому центру Чертовой Плешки.
А когда тебя куда-то загоняют – идти туда нельзя. Дичи надлежит страшиться не трепещущих по ветру флажков и не громко кричащих загонщиков, но тихо и незаметно стоящих в засаде стрелков.
Кравцов лихорадочно прокачивал варианты, решать стоило быстро. Пойти на прорыв – прямо по хрустящим под ногами птицам? Так ведь поднимутся в воздух, пустят в ход клювы – и все, конец. Он недавно видел, как это бывает…
Остаться на месте, игнорируя настойчивое предложение повернуть назад? Воображение мгновенно нарисовало апокалипсическую картинку: живой прилив подбирается к их ногам, вороны не останавливаются, упрямо лезут одна на другую – серая масса достигает щиколоток, потом коленей. – и вот уже на земле ворочаются две бесформенных груды, из-под которых доносятся приглушенные крики…
– Надо возвращаться, – сказал Кравцов мрачно. – Возвращаться и поискать другой путь.
– Нет. Назад я не пойду, – отрезала Ада. – Только вперед. Они нас пугают, но не посмеют тронуть…
Тут же одна из ближайших ворон – оставалось до них метра полтора, не более, – оглушительно каркнула. И немедленно, как по сигналу, закаркали остальные. От акустического удара заложило уши. Дальнейших слов Аделины Кравцов не услышал.
Казалось, птицы говорят: не пропустим! Не повернете добром назад – заклюем, но не пропустим!
Затем карканье смолкло – тоже как по сигналу. Но приближение не прекратилось.
Кравцов посветил вдаль, пытаясь прикинуть, на какую глубину простираются боевые порядки пернатой армии. Хотя его чисто рефлекторная попытка оценить численность противника смысла не имела – даже видимых отсюда птиц хватило бы, чтобы после получасовой работы клювами на земле остались два очищенных скелета.
Где кончается живое покрывало, Кравцов не увидел. Зато понял другое, поначалу незамеченное: фонарь начал светить дальше и ярче. Бывает иногда такое: батарейки обретают второе дыхание, перед тем как «сдохнуть» окончательно. Хотя едва ли к этому предмету, неизвестно как и зачем вынырнувшему из прошлого, применимы познания об обычных батарейках…
Процесс продолжался – поток света набирал силу, став почти таким же, как вначале. Но делу это помогло мало: птицы совершенно не пугались направляемого им в глаза фонаря.
В воздухе метнулся темный силуэт. Еще один. И еще. Началось… Но через секунду траектория полета пересеклась с лучом света – и ночной летун оказался не вороной. Рваный, зигзагообразный полет мог принадлежать лишь одному существу…
Летучая мышь! – понял Кравцов. И не одна!
В памяти мгновенно всплыли запись в тетради Пинегина-младшего, и светящиеся буквы на стене развалин, и собственный триллер о мутировавшей летучей мыши – первая вещь, написанная после многомесячного перерыва…
Что-то в этом всем было сокрыто важное и нужное – нужное как раз сейчас, но Кравцов не успевал понять и разобраться, что именно… То, что он затем сделал, ни в малейшей мере не основывалось на логике и размышлениях – и стало чисто интуитивным порывом.
Кравцов изо всех сил заорал:
– Летучий мыш!
Именно так, в мужском роде. И снова, еще громче:
– Летучий мыш!!! ЛЕТУЧИЙ МЫШ!!!
И тут же они с Адой оказались в самом эпицентре взрыва. Взрыва биологической пернатой бомбы повышенной мощности. Несметная стая встала на крыло – вся разом. Ближние птицы подобрались уже к самым ногам – и, взлетая, задевали крыльями. Однако не клюнула ни одна.
Воздуха над головой словно и не осталось – так густо заполнили его вороны. Хлопанье крыльев слилось в грохот горного обвала. Но не только серые разбойники кишели в воздухе…
Путь оказался открыт, и стоило поспешить, но двое людей замерли, завороженные тем, что происходило у них над головой. Луч фонаря метался по живому, низкому небу, увязая в сплетении тел. Фонарь светил все сильнее и сильнее, слепящий конус становился шире, никакая галогеновая лампочка не смогла бы выдать такого сияния – и свет стал иным, отнюдь не синевато-белым – скорее напоминающим солнечный… Корпус раскалился, жег пальцы, но Кравцов не обращал внимания.
Потому что над головой кипела битва.
Летучих мышей, пожалуй, оказалось больше, чем ворон, – и постоянно подлетали новые. Но природа гораздо хуже, чем серых разбойниц, вооружила маленьких летунов для подобных стычек. Их игольно-острые зубки предназначены для ночных насекомых – и не более того… Прокусить на лету доспехи из плотных перьев мыши оказались не в состоянии. Вороньи же клювы убивали увертливых противников одним удачным ударом.
Из покрывшей небо живой тучи посыпался дождь крохотных окровавленных телец – все гуще и гуще. Одна мышь свалилась прямо под ноги Аде – девушка испуганно отшатнулась, поверженный боец быстро-быстро махал одним крылом, пытаясь взлететь, но другое превратилось в рваные лохмотья.
Фонарь тем временем обернулся подобием маленького солнца – потоки света лились не только из направленного рефлектора, но во все стороны. Смотреть на взбесившийся осветительный прибор было невозможно. Державшая его рука Кравцова по локоть исчезала в сгустке сияющей плазмы. Он почувствовал боль в обожженных пальцах и ладони. Попытался отбросить фонарь – ничего не получилось. Пальцы упорно не желали разжиматься, сведенные судорогой.
Воздушная битва вступила в новую фазу. Летучие мыши нашли-таки способы борьбы с пернатыми врагами. С неба рухнул трепещущий ком: ворона, облепленная не менее чем десятком нетопырей. Несколько секунд эта куча дергалась на земле – затем рукокрылые бойцы отвалились в стороны. Вновь взлетели и вернулись в схватку далеко не все из них. Ворона была еще жива – открывала и закрывала клюв, слабо подрагивала всем телом. Шея и голова у нее превратились в сплошную кровавую рану, глаз не осталось…
Новую тактику немедленно подхватили остальные мыши. По несколько штук вцеплялись лапками, повисали всей тяжестью и пускали в ход зубы. Когда такой маневр удавался – на землю падал очередной клубок тел, и одним врагом становилось меньше. Хрупкие косточки маленьких летунов зачастую не выдерживали падения, но они бросались и бросались в самоубийственные атаки с отчаянием камикадзе.
Вороны поддаваться не собирались. Уступая в числе, использовали преимущество в скорости и в массе. Нередко мышь, не успев взять на абордаж противника, падала на землю окровавленным растерзанным комочком… Несколько раз и Ада, и Кравцов не успевали уклониться от сыпавшихся с неба побежденных.
Кравцов – по понятным причинам желавший победы отнюдь не птицам – понял: летучие мыши бьются вслепую! Мечутся бестолково в воздухе – и вступают в схватку, лишь случайно столкнувшись с врагом. Понял и причину: фонарь! Проклятая игрушка из проклятого места слепила мышей и помогала воронам, вполне дневным птицам. Он попытался нащупать – там, в сияющем шаре света – кнопку-выключатель. Тщетно. Да и едва ли она сработала бы.
Схватка над головой продолжалась, достигнув точки неустойчивого равновесия. Полчища ворон поредели, но и к нетопырям больше не прилетала подмога. И Кравцов решил помочь «нашим». Схватил Аду за руку, крикнул: «Бежим!» – она, конечно, не услышала за шумом, но поняла, кивнула…
Они побежали – опять не зная куда. Как выяснилось, земля под вороньим покрывалом скрывалась абсолютно голая – ни травинки, не былинки. И мягкая – подошвы вязли, бежать было нелегко. Но они бежали.
Через несколько сотен шагов звуки битвы за спиной стали значительно тише, но совсем не смолкли. Кравцов злорадно подумал, что внезапно оказавшимся в кромешной тьме воронам приходится тяжко.
Затем во тьме оказались и они. Фонарь погас мгновенно. Пальцы, только что стискивавшие его до хруста в суставах, легко разжались. Причем ожогов на них и на ладони не обнаружилось – ни единого захудалого волдыря. А фонарь даже на ощупь стал казаться несколько иным.
Кравцов осмотрел его в свете зажигалки – кто знает, каких еще неожиданностей можно ожидать от этой штуки. Фонарь сейчас выглядел подобранным на помойке: потертый, исцарапанный, корпус треснул в "нескольких местах, стекло и лампочка отсутствовали. Кравцов отвинтил крышку – вместо батареек высыпалась не то земля, не то какая-то труха…
– Выброси, – посоветовала Ада.
Он размахнулся и зашвырнул предательский предмет в темноту. Спросил:
– И что дальше? Мы ушли с места, которое так тебе не нравилось. Куда теперь?
– Никуда мы не ушли, – печально ответила Ада. – Мы все там же. Лишь декорации в очередной раз сменились… Это Чертова Плешка, пойми. Тут можно идти сколько угодно, не сдвинувшись с места.
– Вообще-то я слышал про один способ отсюда выбраться… – неуверенно начал Кравцов. И замолчал. Способ, поведанный Наташей Архиповой, был прост: девушка Ада должна стать женщиной прямо здесь и сейчас. И морок развеется…
Правда, Наташка с Козырем побывали, похоже, на самой периферии Плешки, но не на пустом же месте возникло такое поверье. Что местным легендам порой стоит доверять, Кравцов убедился сполна.
– Я тоже слышала про этот способ, – сказала Ада. – Но боялась предложить. И думала, ты побоишься согласиться…
Он молчал. Не потому что боялся и хотел замять разговор – просто трезво взвешивал шансы. Трое несостоявшихся любовников Аделины погибли. Все так. Но сила, что зачем-то хотела сохранить хранительницу пентагонона девственной, далеко не всемогуща. Иначе не стоило бы возиться с воронами и подстраиванием автокатастроф. А расстрел боевиками армейской колонны и смерть Кирилла, еще школьного ее ухажера, – наверняка случайность. И все же…
И все же стоит рискнуть. Сделать неожиданный ход. Не для того ли три года Аду подводили к мысли, что плодом ее любви может стать лишь смерть, – чтобы сегодня они не сделали того, что должны сделать?
Аделина вскрикнула. Отпрыгнула в сторону. Через мгновение Кравцов почувствовал удар по ноге – удар твердым и острым. Он присмотрелся: на земле копошилось что-то живое. Так и есть – ворона! – разглядел в трепещущем свете зажигалки. Истерзанная, со сломанным крылом и волочащимися кишками, птица вырвалась из свалки и каким-то чудом доковыляла сюда. Клюнула Аду, клюнула Кравцова и теперь издыхала. Из раскрытого клюва толчками выплескивалась кровь – почти черная. В единственном уцелевшем глазу отражался крохотный огонек зажигалки – и казалось, что ворона смотрит с лютой ненавистью…
Она, Чертова Плешка, не выпустит нас так просто, как порой выпускала случайно попавших людей, понял Кравцов. И сказал:
– Я не побоюсь согласиться.
12
Гном не спал – хотя полночь давно миновала, а завтра ранним утром ему предстояло заступать на смену. Однако вот не спалось. С ним вообще происходило нечто странное. Неторопливый тугодум, – месяцами, а то и годами шлифующий свои замыслы – сейчас он работал с лихорадочным остервенением. Правда, менее тщательными его действия от этого не стали. Просто Гном делал все неимоверно быстро – по своим меркам, естественно.Он сидел за столом, заваленным чертежами. Ватмана не нашлось, и Гном чертил схемы на листах желтой оберточной бумаги. Чертил быстро, уверенно, не пользуясь ни линейкой, ни прочими чертежными инструментами. Однако – как и в случае с деревянным пентагононом на Кошачьем острове – линии получались уверенные и ровные.
Чертежи во многом напоминали план Вали Пинегина – изображали часть Спасовки и «болотце». Были выполнены не так тщательно, с меньшим количеством деталей, но масштабы и пропорции Гном выдержал достаточно точно. К тому же сделал массу полезных пометок: неприметные со стороны тропки; тайные, но известные Гному лазейки в ограждавших выпасы и огороды изгородях; примерные углы обзора из окон, выходящих на поля…
Иногда Гном, критически осмотрев результаты своих трудов, недовольно кривил губы, комкал очередной лист и бросал на пол. И начинал рисовать снова.
Две детали повторялись на каждом из чертежей: Кошачий остров и дом Васнецовых. Именно на шее Женьки Васнецовой Гном видел «куриный бог» – найденный впоследствии на «болотце». Именно она пыталась попасть на остров. И попадет…
Подумав о том, какая программа развлечений ждет соплячку в его тайной святыне, Гном мечтательно разулыбался. Прекратил работать, уставился в пустоту ничего не видящим взглядом. Рука машинально рисовала в углу чертежа какие-то каракули. Впрочем, не совсем каракули: вложенные один в другой правильные пятиугольники. В центре внутреннего, самого маленького, оказалась стилизованная – пять палочек и кружочек – человеческая фигурка. Распятая…
Закончив картинку, Гном столь же машинально начал украшать ее подписью: «Э-В-Х-А…» – и не закончил.
Неожиданно он содрогнулся, карандаш хрустко сломался в пальцах. Содрогнулся не только Гном, но и стул, на котором он сидел, и пол, и весь старый скрипучий дом Гносеевых.
Гном вскочил, не пытаясь понять, что же произошло. Бросился к дверям, уверенный: что-то стряслось на Кошачьем острове, что-то кошмарное…
Но быстро взял себя в руки. Ерунда какая… Ночью через лабиринт гатей на остров не сумеет пробраться никто, даже он сам. Так что незачем впадать в панику…
Логика не подвела Гнома – ничего и никого живого в тот момент на Кошачьем острове не было, птицы и обитавшие на «болотце» зверьки избегали это место. Но не подвело и интуитивное озарение – остров действительно тряхнуло. И короткая резкая вибрация, пронизавшая жилище Гнома, в сравнении с толчком, содрогнувшим топь, показалась бы легкой щекоткой.
Одновременно:
Поверхность озера-провала – за секунду до того тихая и гладкая – вспучилась гигантским куполом. Застыла, подрагивая исполинской медузой, и рухнула обратно. Вода вскипела миллионами мелких пузырьков и начала вращательное движение, все быстрее и быстрее. Наклон стенок возникшей воронки становился круче – казалось, она превращается в гигантский колодец, ведущий в непредставимые глубины. В воздухе повис протяжный гул – низкий, на грани инфразвука.
Свидетелей у этого зрелища не оказалось.
Одновременно:
В реанимационном отделении больницы имени Семашко только что доставленный туда Алекс открыл глаза. Затем разлепил губы и произнес без всякого выражения:
– Эвханах.
– И вам того же, – откликнулся один из людей в белых халатах, хлопотавших вокруг. И добавил, обращаясь уже к коллегам: – Ишь, болтун… Подключайте ИВЛ, пока еще что-нибудь не поведал…
– Так и так не жилец, – пессимистично откликнулся его соратник, колдуя над кардиомонитором.
Основания для скепсиса имелись: по дороге в госпиталь сердце Алекса трижды останавливалось. А жить – согласно канонам медицины – с разрубленным почти пополам мозжечком вообще невозможно.
Но сердце потенциального покойника, вопреки неутешительным прогнозам, работало четко, как часы…
Одновременно:
Старик Ворон услышал негромкий стук в оконное стекло. Встал, подошел к окну, включив по дороге настольную лампу.
За стеклом, с трудом удерживаясь на резном наличнике, сидела ворона – помятая, растрепанная, с окровавленными перьями. Старик нахмурился, потянулся к оконной ручке – и тут дом тряхнуло. Причем гораздо сильнее, чем стоявшую через два участка халупу Гносеевых. Стекла задребезжали, из неприметных щелок потолка вылетели облачка пыли.
Рука застыла на полпути. Старик не понял, что произошло, но знал: то, чему никак нельзя было происходить. Последний раз такая судорога прошла по дому Ворона в то лето, когда Леша Виноградов понял: в зеркале любого пруда отражаются не только улыбки…
Одновременно:
Хуже всего пришлось Сашку. Он занял позицию внутри графских развалин, у оконного проема, в густой тени. Отсюда прекрасно просматривались все подступы к сторожке писателя, благо ночь выдалась на редкость светлая.
Выбранное место казалось идеальным, но именно здесь, совсем рядом, сошлись в одной точке импульсы, пришедшие с пяти сторон по пронизавшим Спасовку невидимым силовым линиям.
Дворец закричал, как смертельно раненный человек. Когда кричит мертвый камень – это страшно. Стены пришли в движение – с диким, убийственным скрежетом. Появились новые трещины, а старые увеличились. Кирпичи посыпались градом.
Сашок умер мгновенно – но смертью страшной и мучительной, растянувшейся для него на долгие часы, наполненные мучительной болью. Потом он так же мгновенно воскрес – опустошенный и выжженный изнутри.
Крик камня смолк. Руины вновь застыли недвижно и безмолвно. Камнепад прекратился.
Сашок нетвердой походкой лунатика проделал обратный путь – вернулся в узкий колодец с винтовой лестницей. Именно здесь был центр катаклизма, и кирпичи тут падали гуще всего. Узкий лаз, ведущий вниз, оказался завален ими.
– Эвханах афшенди мууаргиб су джихель… – произнес Сашок убито, сам не понимая, что говорит и на каком языке.
Завал можно разобрать достаточно быстро и освободить ход к пентагонону. Но зачем? Все приготовления потеряли смысл… Долг голосу остался и оброс новыми процентами.
Сашок издал низкий негромкий звук – не то рычание, не то шипение. Повернулся и вышел, выплюнув еще несколько слов на незнакомом языке. Ему хотелось одного: убивать. И он один понял, что чуть раньше на Чертовой Плешке…
13
…писатель Кравцов подумал с черным юмором: после тридцати лет, выходя из дому, стоит брать с собой виагру, если не уверен, где и в какой компании доведется закончить вечер.До сих пор он успешно обходился без стимулирующих потенцию препаратов, но сегодня могли бы пригодиться.
Обстановка, мягко говоря, не располагала. Земля, на которой они лежали, оказалась теплой, мягкой, податливой – и словно бы живой. Затаившейся, ничем не выдающей своего присутствия, но живой. Запах свежеразрытой могилы, впервые появившийся возле траншеи, не исчез – усилился и стал с трудом переносимым. И сквозь землю доносились звуки – неразборчивые и почти неслышные, звуки-фантомы, звуки-призраки. Как будто на неимоверной глубине сотни заживо погребенных кричали и бились о стенки своих тесных деревянных темниц, – а наружу просачивалось лишь слабое эхо их боли и ужаса…
К тому же вернулось испытанное у вагончика-бытовки ощущение – ощущение уставившейся в затылок и неслышно приближающейся смерти. Несколько раз, когда это чувство становилось вовсе уж нестерпимым, Кравцов приподнимался и всматривался в темноту – никого и ничего. Он старался отключить, как-то заблокировать шестое чувство, занимающееся бессовестной дезинформацией, – получалось плохо.
Ада попыталась помочь. Ее рука, закончив короткую возню с брюками Кравцова, скользнула внутрь. Стало еще хуже. Ласки показались механическими и бездушными, а пальцы холодными… Пальцами трупа.
Он оттолкнул ледяную кисть, отодвинулся, всмотрелся в ее лицо. И вновь, как когда-то, резанула боль узнавания: рядом с ним лежала Лариса. Такая, какой он запомнил ее в день похорон: закрытые глаза и неподвижное, оледеневшее, ставшее чужим лицо.
Ты все-таки вернулась… – не то сказал, не то подумал Кравцов. – Уходи. Мертвым не место рядом с живыми…
Мертвые губы разошлись в мертвой улыбке. Зубы – белые, мелкие – были испачканы землей.
Я никуда не уходила, Ленчик! Я всегда рядом. Неважно, кем ты меня видишь: этой глуnoй целкой или коровой-Наташкой, полежавшей и под Козырем, и под Сашком, и под Динамитом, а теперь решившей забраться под тебя. Но ты мой. Навсегда мой. Обними меня. Согрей… Хочешь, я возьму в рот? Помнишь, как это бывало?
Ее губы раскрылись еще шире, округлившись буквой «О». Кравцов скорей догадался, чем рассмотрел: на белых острых зубках не земля – спекшаяся, почерневшая кровь. Мертвые веки поднялись – под ними ничего не оказалось, вообще ничего – черные бездонные дыры.
Он глубоко вздохнул – со смесью отвращения и облегчения. И сказал-подумал с холодной усмешкой:
Ты прокололась, тварь. Или ты прокололся, – уж не знаю, какого ты рода и пола… Никогда Лара не назвала бы меня Ленчиком, ни живая, ни мертвая, – она ненавидела это имя еще больше, чем я. Так что ступай назад, под землю, и займись некрофилией с трупами. Порадуйся напоследок. Потому что скоро я тебя оттуда вытащу. И прикончу. Проваливай.
Мертвые губы и мертвые веки вновь плотно сомкнулись. Лицо Ларисы (Аделины? неведомой твари?) застыло. Кравцов осторожно коснулся ее руки: окоченение и трупная стылость… Тварь не ушла. Лишь прекратила бесплодную беседу.
Шальной кураж, с которым он бросал издевательские слова, испарился. Остались брезгливость и омерзение. Он отодвинулся, насколько смог, не вставая с земли, – и почувствовал, как что-то вдавилось в бедро, что-то маленькое и твердое, лежавшее в кармане полуспущенных брюк.
Кравцов сразу понял, что это, и зачем к нему попало, и что с этим надо сделать… Мгновенное озарение не пришло откуда-то извне. Он всего лишь вспомнил похожую ситуацию в одном из своих романов.
Правда, там фигурировал меч… – подумал Кравцов, открывая лезвие маленького перочинного ножичка, через пятнадцать лет нашедшего владельца. Ну да ладно, не в размере клинка дело…
На совесть заточенное лезвие полоснуло по ладони почти без боли. Края ранки разошлись, крови в первые секунды не было, потом порез набух мельчайшими капельками, они увеличивались, сливались…
Красный шарик разбился о мертвые губы, второй, третий, – они шевельнулись и порозовели; глаза открылись, вполне обычные – удивленные и испуганные, и в следующую секунду Кравцов ощутил вкус собственной крови, и почувствовал, что целует живую девушку, и мгновение спустя она ответила, горячо, жадно, страстно, и все, разделявшее их, рухнуло, а все окружавшее их исчезло, во всем мироздании остались лишь двое, неудержимо стремящиеся друг к другу… Он вошел в нее, и почувствовал упругую жаркую преграду, на миг остановившую его движение, влажно стиснувшую, и сокрушил ее одним ударом – возможно, излишне сильным и резким, словно направленным в невидимого врага; она не сдержала крик и содрогнулась всем телом, и голая, мягкая, упругая, живая земля, на которой они лежали, пришла в резонанс с судорожным движением Ады – раскачивалась и колебалась сильней, сильней, сильней…
Когда они поднялись на ноги, вокруг росла трава. На небе сияли звезды и месяц. Запах свежей земли исчез – одуряюще пахло июньским цветущим разнотравьем. Неподалеку – рукой подать – высились старые липы кладбища. Наверху, на Поповой горе, виднелся силуэт графских развалин, как будто вырезанный из черной бумаги.
14
– По-моему, это называется амнезия, – сказала Ада. – Я ничего не могу вспомнить…– С какого момента? – заинтересовался Кравцов. В его памяти вся ночная эпопея стояла зримо и ярко. – Как исчезла тропинка, еще помнишь?
– Да нет, не об этом… – досадливо махнула рукой Ада. – О той бронзовой штуке, подожди… было же у нее специальное название, какой-то греческий термин…
– Пентагонон, – подсказал Кравцов.
– Да-да, точно… Я прочитала кучу книг – старых, порой рукописных, выискивая упоминания: кто, где, когда и для чего использовал такие штуки… А теперь ничего не вспомнить. Остались какие-то смутные обрывки: помню, например, что эту пента… э-э… пентаграмму можно как-то активизировать – или наоборот, дезактивировать – при помощи свечей… Но как именно – хоть убей, не помню…
Кравцов покачал головой. Интересная амнезия… Слово «дезактивировать» Ада вставляет в речь без запинки, а термин «пентагонон» спустя минуту вновь забыла.
Он спросил:
– Может, остались какие-то записи, конспекты? После сегодняшней находки в твоей квартире совсем не хочется разбираться с пентагононом «методом тыка».
Аделина удивилась совершенно искренне:
– Находка? Какая? Мы ведь не заходили… Сразу сюда поехали…
Кравцов только вздохнул. И не стал ничего рассказывать.
Ночь заканчивалась. Светлая полоса на востоке ширилась, набухала. Вот-вот должны были появиться первые лучи солнца. Но здесь, внизу, между стен графских развалин, еще таилась тьма. Никаких следов пентагонона во дворце не обнаружилось. И ничего другого, хоть сколько-нибудь подозрительного, тоже не нашлось. Мирные романтичные руины…
Кравцову хотелось верить, что он ошибся, что проклятая бронзовая штуковина канула навсегда, что все закончилось на Чертовой Плешке и никогда не повторится… Но он не верил. Ничьи бывают лишь в придуманных людьми играх…
Аделина подошла к обрушенной внутренней стене, коснулась ее торцевой части, посмотрела наверх – надписи там были особенно густы. Именно здесь пролегал один из главных маршрутов юных стенолазов.
– Кажется, я потеряла сегодня еще кое-что, кроме девичьей чести и изрядного пласта памяти, – сообщила Ада. Ни малейшей печали от обнаруженной очередной утраты в голосе не прозвучало. – Напрочь исчез страх высоты. Раньше я и представить не могла, что по такому можно залезть, сразу дурно делалось… А сейчас…