Страница:
Злость на себя, на жену, на тещу, на проклятого прудового жителя нарастала и он торопливо пошагал к крыльцу, пока не прошел боевой запал этой злости…
— Алексей, вы не видели мою сумку? Она лежала здесь, на крыльце… — теща вышла из дома с очень недовольным выражением лица, похоже, так и не договорившись ни о чем с дочерью.
— Я… ее… — промямлил Леша, вытирая холодную испарину со лба, — я ее туда… к пруду снес…
— Зачем? — теща удивилась совершенно искренне.
Понятно… Все правильно, почем ей знать, где и откуда полезут вызванные ее отравой призраки — из пруда или из городской канализации…
— Я… ну, думал… может, перекусим… ну, на свежем воздухе…
— Зря вы так думали , — ледяным тоном отрезала Елизавета Васильевна, обладавшая незаурядным даром без единого грубого слова дать Леше почувствовать, какой он кретин, дебил и полный дегенерат… И уверенной, быстрой походкой пошла за сумкой, не снисходя до просьбы принести обратно.
Леша злорадно смотрел на ее летний брючный костюм и шляпу с неимоверно широкими полями. По случаю выезда в безлюдное загородное местечко теща позволила себе некую экстравагантность в наряде — и сказать, что цвета ее одежды были кричащими — ничего не сказать. Они не просто кричали — они истошно вопили, пронзительно свистели, подпрыгивали на месте и размахивали конечностями. А воздействием на сетчатку глаза немногим уступали светошумовой гранате “Заря”.
Если тот, кто сидит в пруду, реагирует на внешние раздражители не только в лице Леши, то… Но и он внес свою маленькую лепту — осторожно положив на дальнем берегу сумку и отойдя на безопасное расстояние, зашвырнул в пруд два кирпича…
Теща обходила пруд, стараясь не наступить на кучки гниющих водорослей. Леша, затая дыхание, следил за нею и сам не знал, чего хочет больше — чтобы все оказалось его горячечным бредом или…
Ирка — встрепанная, с пылью в волосах — все-таки услышала, что-то услышала, находясь в доме. Плеск воды? Сдавленный крик, перешедший в бульканье?
— Виноградов, где мама? — глаза ее метались по участку, как два напуганных крысенка.
Он медленно повернулся к ней, выпрямившись во весь рост, развернул плечи и ответил после тяжелой паузы:
— Разве я сторож маме твоей? И у меня есть имя.
Сделал три уверенных шага к крыльцу и повторил раздельно:
— У меня. Есть. Имя.
Ирина смотрела на мужа сейчас (и всегда!) сверху вниз, она вообще была на четыре сантиметра выше, но под его давящим взглядом из-под очков сжалась, ссутулилась, отступила назад, сказала неуверенно, прислонившись к двери:
— Ты чего, Вино… Леша?
— Ничего, все в порядке, — жестко улыбнулся он углами губ, поднимаясь по ступеням. — Пошли в дом. В наш дом.
Конечно, ничего этого не было. Все это Леша представил, пока теща возвращалась от пруда с сумкой. А Ирка действительно выскочила на крыльцо с совершенно ледяным лицом. Леша попытался принять тот суровый и мужественный вид, который только что вообразил: напряг скулы, стиснул кулаки и распрямил узкие плечи — и тут же скривился, сдавив невзначай ноющий волдырь ожога.
Ирина не обратила никакого внимания на его мимические попытки, прошла к машине, не глядя ни на мать, ни на мужа.
— Запирайте дом, Алексей. Мы уезжаем, — Елизавета Васильевна явно не собиралась посвящать его в подробности разговора с дочерью и в детали принятых (или отложенных?) решений.
— Но ведь… мы ведь еще… постройки… теплица, фундамент для бани… — залепетал Леша совсем уж невразумительно.
— Мы уезжаем, — повторила теща с плохо скрытым презрением.
Если бы кто-то сказал этой высокой, моложавой, абсолютно спокойной женщине, что зять подозревает ее в отравлении (его? этого слизняка?) — она смеялась бы долго, весело и абсолютно искренне. Ну и возомнил зятек о себе, да чтобы растереть такого в порошок, достаточно одного слова и короткого взгляда — а потом хорошенько проветрить комнату…
Последняя попытка должна стать окончательной. Довольно. Хватит. Где бы не была проклятая яма — в его мозгу или на дедушкином огороде — сегодня и сейчас он с ней покончит. Убьет всех таящихся на дне призраков и зысыплет самосвалом песка, если надо — двумя самосвалами. А потом разберется и с другими проблемами. Пришло время.
Он поднес огонек зажигалки к кембрику, плотно набитому спичечными головками — в воде такая штука горит никак не хуже бикфордова шнура. Кембрик исчезал в недрах толстой трубы — корпуса старого автомобильного насоса. Чтобы снарядить это оружие возмездия, пришлось вспомнить все навыки пиротехника-любителя времен средних и старших классов (а нынешние, ха! — так вот не смогут, куда уж им, избалованы китайскими ракетами да петардами…).
Но основная убойная сила отнюдь не в насосе, он только должен привести в действие главное оружие — плотно забитый, загерметизированный корпус с четырех сторон сжимали крутые бока здоровенных, двадцатипятилитровых бутылей толстого стекла. Бутылей с концентрированной серной кислотой — центнер с лишним чистого олеума. Или не олеума? С химией у него в школе обстояло еще хуже, чем с геометрией — но не надо быть Менделеевым, чтобы понять — такая доза убьет и растворит все, что угодно. И кого угодно.
Как он дрожал, покупая эти четыре бутыли! Почему-то Леше казалось, что такое количество кислоты может понадобиться частному лицу для одной-единственной надобности: растворить в ванной и спустить в канализацию нечаянно образовавшийся в собственной квартире (всякое в жизни бывает!) криминальный труп… Надо думать, менеджеры фирмы “Балт-Реактив” придерживались схожих жизненных принципов — и наотрез отказывались продавать кислоты частным лицам.
По счастью, почти на каждом рынке есть неприметный ларечек с надписью: “Печати, штампы, бланки.” Приобретенную там за смешную сумму доверенность несуществующей фирмы Леша протягивал дрожащей рукой и заказывал товар прерывающимся голосом. Казалось — сейчас где-то под столом сработает потайная кнопочка, и суровые парни в камуфляже поволокут Виноградова А.Н. на предмет выяснения потребностей в таком количестве убийственной жидкости… И он (а что еще делать?) пригласит их на берег маленького такого, но оч-чень уютного водоема… Обошлось. И через весь город кислоту он довез без приключений.
…Содержимое кембрика вспыхнуло, огонь пополз внутрь пластиковой трубки, выбрасывая наружу искры и вонючий сизый дымок — “раз…” сказал про себя Леша и поспешил (стараясь, однако, не слишком топать) к другому, снабженному противовесом, концу деревянной конструкции, отдаленно напоминающей не то самый древний из шлагбаумов, не то журавль над деревенским колодцем.
Старина Архимед не подвел, закон рычага сработал без осечки — чудовищный заряд, раза в полтора тяжелее своего создателя, осторожно проплыл по воздуху и застыл над самой серединой пруда; аккуратно, без плеска, коснулся поверхности и медленно погрузился почти полностью, над поверхностью торчал лишь дымящийся кембрик.
“Двенадцать… тринадцать…” — дрожащей рукой Леша выдернул заранее воткнутый в дерево конструкции скальпель. Полоснул по натянутому струной нейлоновому шнуру — тут же, не ожидая падения на дно заряда и реакции на это тех, кто сидел в пруду — бросился бежать. Не в слепой панике, как в прошлый раз — заранее выбранным и выверенным маршрутом.
Оказавшись в безопасном далеке, выглянул из-за угла сарая, продолжая отсчитывать секунды. Сработало на тридцать пятой.
Пуф-х-х-х!!!
Не очень эффектно, взрыв сквозь толщу воды донесся негромким глухим хлопком, но бутыли он наверняка разнес и Леша знал — сейчас там, у дна, царил ад.
Ему казалось, что поверхность вздулась огромным пузырем, потом вздыбилась концентрическими кругами — может, действительно на дне подыхал кто-то большой, а может, просто затихала ударная волна взрыва — отсюда, издалека, разобрать трудно. Но скоро все успокоилось — ни единой капли не выплескивалось над зелеными берегами…
Вот и все.
Так просто. Больше в пруду никто не сидит. Можно зарывать. Ничего и никого живого в этой луже теперь нет. Поделись улыбкою своей — дурацкая песенка крутилась в голове победным маршем.
Леша улыбнулся — именно так, как не получилось у него в субботу на глазах у жены. Ну, с женой и тещей разговор еще будет…
…Он не ошибся — ничего живого действительно в пруду не осталось, а что осталось — в мучениях издыхало. Но главного Леша никак не ожидал — пруда как такового тоже не было.
Воронка — без воды. Крутые склоны покрыты липкой грязью. Там бьются умирающие, с разъеденной чешуей и выжженными глазами рыбы (надо же, водились ведь и вполне крупные!) — разбрасывают в стороны брызги ила и воды, ставшей внезапно такой жгучей и ядовитой. Одни из рыб замирают навсегда, другие скатываются вниз, на дно… нет, дна у воронки не осталось (или никогда не было?), вместо него — ровный, чуть больше метра в диаметре, круг бездонного на вид провала. Или норы. Или шахты. Или дыры, ведущей непонятно куда и уж совсем непонятно зачем…
Это куда же я прожег… — оторопело подумал Леша, затрудняясь определить, что же именно он прожег. И тут пришел звук, пришел оттуда, снизу, из глубин дыры — звук напоминал шкворчание масла на раскаленной сковородке… Если вылить цистерну масла на сковороду с футбольное поле размером.
Бежать!!! — команда мозга не успевает дойти до мышц, все происходит слишком быстро.
В верхней, кое-как освещенной дневным светом части шахты возникает бурлящая, пузырящаяся масса. Не вода, воды в этой жиже мало — слизистое, неоднородное месиво. Кажется — там мелькают в безумном танце и извивающиеся куски чего-то еще живого, и только что ставшего мертвым, и бывшего мертвым всегда — а может, это только кажется. Рассматривать некогда — чудовищная пушка выплевывает чудовищный заряд. Кошмарный гейзер взлетает над воронкой и тут же падает. Горячая, обжигающая слизь летит во все стороны.
Возвращаются назад не только улыбки. Заряды кислоты — тоже.
…Наверное, он рефлекторно успел прикрыть лицо ладонями… или очки спасли глаза… — и Леша продолжал видеть, несмотря на дикое жжение на лице и руках, залитых кипящей грязью. Инстинктивно рванулся туда, где виделось спасение — к бочке, к старой железной бочке с дождевой водой — скорей окунуться, скорей смыть проклятую гадость, разъедающую одежду и кожу…
До бочки десяток шагов, не больше, но ему казалось, что бежит целую вечность — земля то уходила вниз, то резко бросалась навстречу. Ноги подкашивались, как после непомерной дозы спиртного. Он рухнул на четвереньки, продолжая попытки доползти, добраться, ничего не получалось и тут сошедшая с ума земля нечаянно помогла — вздыбилась, опрокинула бочку навстречу.
Он жадно нырнул в хлынувший благодатный поток, на секунду позабыв обо всем, что творилось вокруг — смывал ядовитую слизь и срывал расползающуюся под руками одежду, спасительная река иссякала, он зачерпывал уже с земли жидкую грязь, втирая ее в горящее огнем лицо — но это была целительная грязь, спасающая, умеряющая невыносимое жжение…
Когда он наконец смог взглянуть вокруг? — кто знает, секунды не исчезли, просто потеряли всякое значение… — но кипевшее буйство неведомых сил все еще продолжалось… Сначала в глаза бросились последствия землетрясения (землетрясения? — да черт его знает, он никогда не попадал в землетрясения, но ничего иного на ум не приходило, да и некогда ломать голову).
Вставшая дыбом земля, столь удачно опрокинувшая бочку, так и осталась вздыбленной — в виде вала, покрытого глубокими трещинами и разрывами дерна, широкого и невысокого вала — больше всего увиденное напоминало след исполинского, со слона размером, крота, проползшего у самой поверхности.
Вал проходил как раз под старым домом — точнее под тем немногим, что осталось теперь от него и от сарая — лишь на отшибе, чуть в стороне, как гнусная издевка стояла совершенно целая дощатая уборная… Плодовые деревья, по корням которых прошел вал, наклонились в разные стороны, два огромных старых тополя у дороги просто рухнули; асфальт проезжей части вспух неровными, словно обгрызенными, плитами… Там же, у выкорчеванной колонки, бил из разорванной трубы чистый и звенящий родник…
Туда, туда! — жжение вернулось, лицо припекало. Он поднялся на ноги, подземные толчки не исчезли, но ослабли, он приноравливался к ним, как моряк к качающейся палубе корабля… Поднялся и увидел — вспучивший землю вал не закончился ни на его участке, ни на порушенной дороге — уходил, слегка загибаясь, в поле; зацепил наискось участки новой застройки (там что-то горело-дымило и доносились приглушенные расстоянием крики).
Но, самое главное, — вал продолжал расти!
Крот-гигант продолжал работу со скоростью быстро бегущего человека. Леша, позабыв про стремление к роднику, завороженно следил, как вспухает, вздыбливается заросшее люцерной поле, как вал приближается к бетонным опорам шестикиловаттной линии — готово, одна накренилась, зависла на вытянувшихся струной проводах (“голова” вала проползла дальше) — и рухнула — треск, синие молнии бьют в землю, и она, земля, набухает уже не в длину — неподвижным, растущим лишь в ширину и в высоту исполинским холмом-нарывом…
И тут тряхнуло по-настоящему, тряхнуло так, что все предыдущее показалось легкой разминкой и прелюдией: земля встала вертикально, зеленой, топорщащейся кустами и деревьями стеной — и тут же рухнула обратно, презирая все законы гравитации — рухнула, чтобы сейчас же вздыбиться снова.
Трещины распахивались хищными ртами. Схлопывались обратно — со всем, что в них провалилось…
Воздух выл.
Он просто отключился на какое-то время — защитная реакция организма, не предназначенного эволюцией для таких свистоплясок — а когда снова включился, все закончилось — и стало совсем иным.
…Леша лежал на дне котловины — круглого большого провала в земле, диаметром, пожалуй, около километра — трудно точно определить, где заканчивается все более пологий склон и начинается первозданное ровное поле. Дом, вернее остатки Лешиного дома, оказались почти в самом центре котловины, где землю больше всего истерзали разломы и трещины. И из этих трещин начала сочиться вода, с каждым мигом усиливая напор. Она тут же смывала слизь и мусор, мешалась с вывернутой темной землей, превращаясь в мутную жидкость, почти в жидкую грязь — но он видел, что изначально это самая обычная вода, прозрачная и чистая…
Все действительно кончилось, понял Леша. Того, кто сидел в пруду (да нет, конечно под прудом!) — больше нет.
Сдох, сдох, сдох!!!! Или навсегда сбежал…
Бог знает, кем или чем было это и зачем проковыряло щелку-глазок в стене между мирами… Да и черт с ним, пропади оно пропадом…
От таких размышлений — одновременно он зачерпывал сочащуюся под ногами муть и обливал не перестающие припекать лицо и тело — от этого простого и приятного занятия Лешу оторвала мысль, что скоро он окажется на дне красивого круглого озера глубиной метров двадцать-тридцать. А для заплывов на длинные дистанции сил совсем не осталось…
Леша поспешил наверх, не глядя по сторонам и не слишком выбирая дороги — и тут же застрял в месиве из упавших стволов, веток и листьев, месиве, бывшем совсем недавно так понравившейся ему осиново-березовой рощицей. Пришлось обходить, вода догоняла, заливала ноги, он уже не видел, куда ступает, пару раз провалился, наступил на что-то острое — и, наконец, рухнул на траву, оставив между собой и наступающей водой изрядное расстояние.
…Всю котловину новообразовавшийся водоем не заполнил — примерно треть, никак не более. Переставшая прибывать вода образовала круговое течение, быстро затихавшее. По поверхности озера радостным хороводом кружили всплывшие остатки Лешиного дома, построек и мебели… Извлечение “четверки” без мобилизации водолазной техники было делом мало реальным. На пороге своего дома — покривившегося, перекошенного, но устоявшего — стоял дед Серега и, судя по жестам, отчаянно матерился. Откуда-то доносились звуки сирены.
Он подковылял к урезу воды — полуголый, обожженный, с непонятно как уцелевшими очками на носу — одно стекло треснуло. Зачем-то пощупал воду, словно собирался купаться… Растерянно разлепил почерневшие, треснувшие, покрытые запекшейся кровью губы:
— Хрен продашь теперь наследство… Только пруд и остался…
Все остановилось, застыло — не было даже ветра. Леша стоял неподвижно. Надо было куда-то идти, что-то делать, кому-то пытаться объяснить, что здесь стряслось в прямом и переносном смысле — вместо этого он присел на землю. Сидел — совсем как десять дней назад сидел на берегу крошечного пруда, наблюдая за застывшими у кромки водорослей крошечными карасиками. Пришедшую тогда мысль, что в озерах эти крохи вырастают ого-го какими, Леша сейчас не вспомнил…
Водоворот затих окончательно. Обломки остановили свое коловращение. Лишь кое-где мутноватое зеркало воды морщила рябь. Легкая рябь…
ТВАРИ, В ВОДЕ ЖИВУЩИЕ (Роман)
Часть первая РУССКИЙ СЛЕД
17 июля 2002 года, 10:41
Жара. Давно невиданная в этих местах жара. Старожилы смутно вспоминают, будто нечто подобное имело место в последний год президентства Картера, но метеоцентр в Милуоки заявляет со всей ответственностью: ничего похожего за 109 лет их регулярных наблюдений не случалось. Рекорд — но совсем не радующий.
Восточный берег озера Трэйклейн, безымянный трейлервилль в полусотне метров от воды — обитатели, впрочем, называют его Пфуллэндом. Обширная площадка, залитая чем-то тестообразным и липким, что в нормальных условиях должно изображать асфальт, заполнена трейлерами едва наполовину. Людей и машин почти не видно — берега здешней бухты, усыпанные острыми обломками камней, к купанию не располагают. Многие отдыхающие с утра пораньше отправились на пляжи Трэйк-Бич, регулярно засыпаемые привозимым на грузовиках песком…
Многие, но не все. Трое несут к воде желто-синюю надувную лодку — дешевую, тайваньскую. Точнее, несут двое — мужчина и женщина, оба лет тридцати на вид, а мальчик с соломенно-рыжими волосами старается им помочь.
Раскаленный берег напоминает не то пустыню Мохаве, не то дневную сторону Меркурия, не то что-то еще… Короче — жарко. От озера должно бы тянуть прохладой, однако не тянет. Над поверхностью трепещет марево, как над кастрюлей с закипающим супом. Лодка шлепается на воду, с обеих сторон лениво взлетают брызги — и кажется, что обратно падает лишь половина, остальные успели испариться.
Мужчина опускает на камни весла, которые нес под мышкой, и возвращается назад, к трейлеру. Мальчик уже сидит в лодке, на носу. Радостно кричит:
— Мама, сегодня я капитан! Сегодня я выловлю старину Трэйки! Обязательно!
— Конечно, Солли, обязательно выловишь, — говорит мать, укладывая в лодку снасти — три спиннинга и подсачек. Голос ее звучит равнодушно, но — странное дело — объемистая грудь под топиком вздымается учащенно, словно женщину и в самом деле весьма волнует перспектива поимки старины Трэйки. Она нетерпеливо оглядывается назад, в сторону трейлервилля.
Подходит мужчина — на плече лодочный мотор, по лицу сбегают капли пота. Вид недовольный, время для рыбалки более чем неудачное. В такую жару шанс подцепить хоть что-либо есть лишь на утренней или вечерней заре. Но обещание сыну дано, лимит отсрочек и отговорок давно исчерпан.
Лодка отваливает от берега, мать машет рукой ей вслед, — впрочем, недолго. Поворачивается и идет к трейлерам.
Там же. Сорок минут спустя
Электрический мотор жужжит еле слышно, лодка тащится со скоростью две с половиной мили в час — идеальный ход для ловли на блесну. Два спиннинга заброшены, третий остается в запасе. Мальчик, затаив дыхание, поглядывает то на кончики удилищ, то за корму, где на сумрачно-таинственной тридцатифутовой глубине движутся блесны. Сейчас, сейчас! Спиннинг изогнется упругой дугой и суперпрочная морская леска натянется как струна…
Папа управляется с мотором и поглядывает на свой спиннинг изредка и равнодушно. На его гавайке растет пятно пота. Папа решает насущный и жизненный вопрос: одну или две упаковки пива купить после окончания нудной обязаловки. И приходит к выводу, что оптимальным будет круглое и красивое число «три». Впрочем, иногда у папы мелькает, что число «пять» своей красотой и завершенностью не уступает тройке… Тем более что в нынешнюю жару Джудит лакает пиво с жадностью вышедшего из пустыни верблюда. Сравнение жены с парнокопытным животным нравится папе, он улыбается — впервые с начала рыбалки.
Мальчик, ободренный его улыбкой, спрашивает:
— Папа, а моя леска точно выдержит Трэйка?
Мужчина снова мрачнеет.
— Если не выдержит, Сол, то я затаскаю по судам эту чертову компанию «Корморан». С меня содрали за их чертову «плетенку» сорок девять долларов девяносто центов — и клялись, что раньше развалится на куски чертов спиннинг или вставная челюсть чертова Трэйка, а после этого леске еще хватит прочности, чтобы повесить на ней всех чертовых сенаторов-демократов. А поводок перед блесной, если верить им, не одолеет даже чертов крокодил, вооруженный бензопилой!
Больше мальчик ни о чем не спрашивает. Он думает о миллионе долларов — призе за поимку живой легенды озера, Трэйка, гигантского лосося, больше их лодки размером. Интересно, хватит ли призовой суммы для того, чтобы у отца раз и навсегда исправилось настроение? И сам понимает — едва ли.
В бухте поклевок нет, и мужчина разворачивает лодку от берега, хотя знает — и на открытой воде тоже не будет.
В то же время на трейлерной стоянке
Женщина, проводившая на рыбалку мужа и сына, идет по трейлервиллю. Причем весьма странным путем — между оградой и вытянувшимся вдоль нее длинным сплошным рядом подсобных помещений. Путь кружной, а дорога усыпана бутылками, банками из-под пива, прочим мусором… Зато сюда никто и никогда не заглядывает, а женщине хочется скрыть свой поход от чужих глаз.
Она осторожно выглядывает из-за угла — никого не видно — и быстро пересекает десяток ярдов открытого пространства до стоящего на самом краю трейлера. Хозяин дома. И ждет ее.
В то же время на озере
Папа поворачивает чуть в сторону — чтобы обогнуть застывшую на воде белую пластиковую лодку с низкими бортами и торчащими над ними удочками. Он предпочел бы держаться как можно дальше от нее, но выход из бухты достаточно узок и закладывать крутые виражи не стоит — лески спиннингов могут перехлестнуться. Папе совсем не хочется распутывать их на такой жаре. Ничего другого ему, впрочем, тоже не хочется. Разве что пива, много пива…
В белой лодке, глядя на неподвижные поплавки, сидит пожилой джентльмен — тоже весь в белом. Широкополая белая шляпа, белые отглаженные брюки, белоснежная рубашка с белым галстуком-бабочкой (!); ниже колен ноги джентльмена не видны, но папа готов поклясться, что там имеют место белые летние туфли и свежайшие белые носки. Чертов старый пижон…
— Здравствуйте, мистер Косовски! — кричит мальчик, когда лодки сближаются.
Старик церемонно приподнимает над головой шляпу. Папа бурчит что-то неразборчивое.
— Мы решили обязательно сегодня поймать Трэйка! — продолжает мальчик. — Знаете, какая у нас леска? Папа говорит, что на ней можно повесить всех… — мальчик осекается, в свои восемь лет он уже хорошо понимает, что не все слова папы можно повторять посторонним; заканчивает по-другому: — Все трейлеры с нашей стоянки!
Пожилой джентльмен улыбается.
— Когда я был моложе, я тоже хотел поймать Трэйка… Помню, однажды… — Старик явно настроен рассказать какую-то рыбацкую байку, но папа поворачивает ручку мотора. Лодка ускоряет движение и выходит из бухты, ответные слова старика не слышны.
В то же время на стоянке, в крайнем трейлере
Здесь не то что бы прохладно — скорее, менее жарко, хотя кондиционер включен на полную мощность. Женщина сидит на диванчике, плотно прижавшись к молодому человеку, на вид лет на шесть-семь моложе ее. Он одет лишь в легкие хлопчатобумажные брюки, торс обнажен — рельефно мускулистый, безволосый. Женщина проводит пальцами по его груди, медленно, ласково… Говорит:
— Надо поспешить, Дэви. Отцовских чувств моего рогатого козлика надолго не хватит…
Молодой человек целует ее. Женщина закрывает глаза, не видя на его лице легкой скуки.
Затем они спешат…
На озере
— Алексей, вы не видели мою сумку? Она лежала здесь, на крыльце… — теща вышла из дома с очень недовольным выражением лица, похоже, так и не договорившись ни о чем с дочерью.
— Я… ее… — промямлил Леша, вытирая холодную испарину со лба, — я ее туда… к пруду снес…
— Зачем? — теща удивилась совершенно искренне.
Понятно… Все правильно, почем ей знать, где и откуда полезут вызванные ее отравой призраки — из пруда или из городской канализации…
— Я… ну, думал… может, перекусим… ну, на свежем воздухе…
— Зря вы так думали , — ледяным тоном отрезала Елизавета Васильевна, обладавшая незаурядным даром без единого грубого слова дать Леше почувствовать, какой он кретин, дебил и полный дегенерат… И уверенной, быстрой походкой пошла за сумкой, не снисходя до просьбы принести обратно.
Леша злорадно смотрел на ее летний брючный костюм и шляпу с неимоверно широкими полями. По случаю выезда в безлюдное загородное местечко теща позволила себе некую экстравагантность в наряде — и сказать, что цвета ее одежды были кричащими — ничего не сказать. Они не просто кричали — они истошно вопили, пронзительно свистели, подпрыгивали на месте и размахивали конечностями. А воздействием на сетчатку глаза немногим уступали светошумовой гранате “Заря”.
Если тот, кто сидит в пруду, реагирует на внешние раздражители не только в лице Леши, то… Но и он внес свою маленькую лепту — осторожно положив на дальнем берегу сумку и отойдя на безопасное расстояние, зашвырнул в пруд два кирпича…
Теща обходила пруд, стараясь не наступить на кучки гниющих водорослей. Леша, затая дыхание, следил за нею и сам не знал, чего хочет больше — чтобы все оказалось его горячечным бредом или…
11
— Мама?!Ирка — встрепанная, с пылью в волосах — все-таки услышала, что-то услышала, находясь в доме. Плеск воды? Сдавленный крик, перешедший в бульканье?
— Виноградов, где мама? — глаза ее метались по участку, как два напуганных крысенка.
Он медленно повернулся к ней, выпрямившись во весь рост, развернул плечи и ответил после тяжелой паузы:
— Разве я сторож маме твоей? И у меня есть имя.
Сделал три уверенных шага к крыльцу и повторил раздельно:
— У меня. Есть. Имя.
Ирина смотрела на мужа сейчас (и всегда!) сверху вниз, она вообще была на четыре сантиметра выше, но под его давящим взглядом из-под очков сжалась, ссутулилась, отступила назад, сказала неуверенно, прислонившись к двери:
— Ты чего, Вино… Леша?
— Ничего, все в порядке, — жестко улыбнулся он углами губ, поднимаясь по ступеням. — Пошли в дом. В наш дом.
Конечно, ничего этого не было. Все это Леша представил, пока теща возвращалась от пруда с сумкой. А Ирка действительно выскочила на крыльцо с совершенно ледяным лицом. Леша попытался принять тот суровый и мужественный вид, который только что вообразил: напряг скулы, стиснул кулаки и распрямил узкие плечи — и тут же скривился, сдавив невзначай ноющий волдырь ожога.
Ирина не обратила никакого внимания на его мимические попытки, прошла к машине, не глядя ни на мать, ни на мужа.
— Запирайте дом, Алексей. Мы уезжаем, — Елизавета Васильевна явно не собиралась посвящать его в подробности разговора с дочерью и в детали принятых (или отложенных?) решений.
— Но ведь… мы ведь еще… постройки… теплица, фундамент для бани… — залепетал Леша совсем уж невразумительно.
— Мы уезжаем, — повторила теща с плохо скрытым презрением.
Если бы кто-то сказал этой высокой, моложавой, абсолютно спокойной женщине, что зять подозревает ее в отравлении (его? этого слизняка?) — она смеялась бы долго, весело и абсолютно искренне. Ну и возомнил зятек о себе, да чтобы растереть такого в порошок, достаточно одного слова и короткого взгляда — а потом хорошенько проветрить комнату…
12
«С этим надо кончать. С этим надо кончать…» — твердил Леша про себя два последних дня. Не конкретизируя, впрочем, с чем надо кончать: с такой вот непутевой семейной жизнью, с осточертевшим обществом тещи или с тем, кто живет в пруду. Наверное, он имел в виду все сразу. Но начать решил именно с пруда.Последняя попытка должна стать окончательной. Довольно. Хватит. Где бы не была проклятая яма — в его мозгу или на дедушкином огороде — сегодня и сейчас он с ней покончит. Убьет всех таящихся на дне призраков и зысыплет самосвалом песка, если надо — двумя самосвалами. А потом разберется и с другими проблемами. Пришло время.
Он поднес огонек зажигалки к кембрику, плотно набитому спичечными головками — в воде такая штука горит никак не хуже бикфордова шнура. Кембрик исчезал в недрах толстой трубы — корпуса старого автомобильного насоса. Чтобы снарядить это оружие возмездия, пришлось вспомнить все навыки пиротехника-любителя времен средних и старших классов (а нынешние, ха! — так вот не смогут, куда уж им, избалованы китайскими ракетами да петардами…).
Но основная убойная сила отнюдь не в насосе, он только должен привести в действие главное оружие — плотно забитый, загерметизированный корпус с четырех сторон сжимали крутые бока здоровенных, двадцатипятилитровых бутылей толстого стекла. Бутылей с концентрированной серной кислотой — центнер с лишним чистого олеума. Или не олеума? С химией у него в школе обстояло еще хуже, чем с геометрией — но не надо быть Менделеевым, чтобы понять — такая доза убьет и растворит все, что угодно. И кого угодно.
Как он дрожал, покупая эти четыре бутыли! Почему-то Леше казалось, что такое количество кислоты может понадобиться частному лицу для одной-единственной надобности: растворить в ванной и спустить в канализацию нечаянно образовавшийся в собственной квартире (всякое в жизни бывает!) криминальный труп… Надо думать, менеджеры фирмы “Балт-Реактив” придерживались схожих жизненных принципов — и наотрез отказывались продавать кислоты частным лицам.
По счастью, почти на каждом рынке есть неприметный ларечек с надписью: “Печати, штампы, бланки.” Приобретенную там за смешную сумму доверенность несуществующей фирмы Леша протягивал дрожащей рукой и заказывал товар прерывающимся голосом. Казалось — сейчас где-то под столом сработает потайная кнопочка, и суровые парни в камуфляже поволокут Виноградова А.Н. на предмет выяснения потребностей в таком количестве убийственной жидкости… И он (а что еще делать?) пригласит их на берег маленького такого, но оч-чень уютного водоема… Обошлось. И через весь город кислоту он довез без приключений.
…Содержимое кембрика вспыхнуло, огонь пополз внутрь пластиковой трубки, выбрасывая наружу искры и вонючий сизый дымок — “раз…” сказал про себя Леша и поспешил (стараясь, однако, не слишком топать) к другому, снабженному противовесом, концу деревянной конструкции, отдаленно напоминающей не то самый древний из шлагбаумов, не то журавль над деревенским колодцем.
Старина Архимед не подвел, закон рычага сработал без осечки — чудовищный заряд, раза в полтора тяжелее своего создателя, осторожно проплыл по воздуху и застыл над самой серединой пруда; аккуратно, без плеска, коснулся поверхности и медленно погрузился почти полностью, над поверхностью торчал лишь дымящийся кембрик.
“Двенадцать… тринадцать…” — дрожащей рукой Леша выдернул заранее воткнутый в дерево конструкции скальпель. Полоснул по натянутому струной нейлоновому шнуру — тут же, не ожидая падения на дно заряда и реакции на это тех, кто сидел в пруду — бросился бежать. Не в слепой панике, как в прошлый раз — заранее выбранным и выверенным маршрутом.
Оказавшись в безопасном далеке, выглянул из-за угла сарая, продолжая отсчитывать секунды. Сработало на тридцать пятой.
Пуф-х-х-х!!!
Не очень эффектно, взрыв сквозь толщу воды донесся негромким глухим хлопком, но бутыли он наверняка разнес и Леша знал — сейчас там, у дна, царил ад.
Ему казалось, что поверхность вздулась огромным пузырем, потом вздыбилась концентрическими кругами — может, действительно на дне подыхал кто-то большой, а может, просто затихала ударная волна взрыва — отсюда, издалека, разобрать трудно. Но скоро все успокоилось — ни единой капли не выплескивалось над зелеными берегами…
Вот и все.
Так просто. Больше в пруду никто не сидит. Можно зарывать. Ничего и никого живого в этой луже теперь нет. Поделись улыбкою своей — дурацкая песенка крутилась в голове победным маршем.
Леша улыбнулся — именно так, как не получилось у него в субботу на глазах у жены. Ну, с женой и тещей разговор еще будет…
13
Выждав для гарантии несколько минут, он направился к пруду неторопливой и уверенной походкой человека, хорошо сделавшего главное и трудное дело……Он не ошибся — ничего живого действительно в пруду не осталось, а что осталось — в мучениях издыхало. Но главного Леша никак не ожидал — пруда как такового тоже не было.
Воронка — без воды. Крутые склоны покрыты липкой грязью. Там бьются умирающие, с разъеденной чешуей и выжженными глазами рыбы (надо же, водились ведь и вполне крупные!) — разбрасывают в стороны брызги ила и воды, ставшей внезапно такой жгучей и ядовитой. Одни из рыб замирают навсегда, другие скатываются вниз, на дно… нет, дна у воронки не осталось (или никогда не было?), вместо него — ровный, чуть больше метра в диаметре, круг бездонного на вид провала. Или норы. Или шахты. Или дыры, ведущей непонятно куда и уж совсем непонятно зачем…
Это куда же я прожег… — оторопело подумал Леша, затрудняясь определить, что же именно он прожег. И тут пришел звук, пришел оттуда, снизу, из глубин дыры — звук напоминал шкворчание масла на раскаленной сковородке… Если вылить цистерну масла на сковороду с футбольное поле размером.
Бежать!!! — команда мозга не успевает дойти до мышц, все происходит слишком быстро.
В верхней, кое-как освещенной дневным светом части шахты возникает бурлящая, пузырящаяся масса. Не вода, воды в этой жиже мало — слизистое, неоднородное месиво. Кажется — там мелькают в безумном танце и извивающиеся куски чего-то еще живого, и только что ставшего мертвым, и бывшего мертвым всегда — а может, это только кажется. Рассматривать некогда — чудовищная пушка выплевывает чудовищный заряд. Кошмарный гейзер взлетает над воронкой и тут же падает. Горячая, обжигающая слизь летит во все стороны.
Возвращаются назад не только улыбки. Заряды кислоты — тоже.
…Наверное, он рефлекторно успел прикрыть лицо ладонями… или очки спасли глаза… — и Леша продолжал видеть, несмотря на дикое жжение на лице и руках, залитых кипящей грязью. Инстинктивно рванулся туда, где виделось спасение — к бочке, к старой железной бочке с дождевой водой — скорей окунуться, скорей смыть проклятую гадость, разъедающую одежду и кожу…
До бочки десяток шагов, не больше, но ему казалось, что бежит целую вечность — земля то уходила вниз, то резко бросалась навстречу. Ноги подкашивались, как после непомерной дозы спиртного. Он рухнул на четвереньки, продолжая попытки доползти, добраться, ничего не получалось и тут сошедшая с ума земля нечаянно помогла — вздыбилась, опрокинула бочку навстречу.
Он жадно нырнул в хлынувший благодатный поток, на секунду позабыв обо всем, что творилось вокруг — смывал ядовитую слизь и срывал расползающуюся под руками одежду, спасительная река иссякала, он зачерпывал уже с земли жидкую грязь, втирая ее в горящее огнем лицо — но это была целительная грязь, спасающая, умеряющая невыносимое жжение…
Когда он наконец смог взглянуть вокруг? — кто знает, секунды не исчезли, просто потеряли всякое значение… — но кипевшее буйство неведомых сил все еще продолжалось… Сначала в глаза бросились последствия землетрясения (землетрясения? — да черт его знает, он никогда не попадал в землетрясения, но ничего иного на ум не приходило, да и некогда ломать голову).
Вставшая дыбом земля, столь удачно опрокинувшая бочку, так и осталась вздыбленной — в виде вала, покрытого глубокими трещинами и разрывами дерна, широкого и невысокого вала — больше всего увиденное напоминало след исполинского, со слона размером, крота, проползшего у самой поверхности.
Вал проходил как раз под старым домом — точнее под тем немногим, что осталось теперь от него и от сарая — лишь на отшибе, чуть в стороне, как гнусная издевка стояла совершенно целая дощатая уборная… Плодовые деревья, по корням которых прошел вал, наклонились в разные стороны, два огромных старых тополя у дороги просто рухнули; асфальт проезжей части вспух неровными, словно обгрызенными, плитами… Там же, у выкорчеванной колонки, бил из разорванной трубы чистый и звенящий родник…
Туда, туда! — жжение вернулось, лицо припекало. Он поднялся на ноги, подземные толчки не исчезли, но ослабли, он приноравливался к ним, как моряк к качающейся палубе корабля… Поднялся и увидел — вспучивший землю вал не закончился ни на его участке, ни на порушенной дороге — уходил, слегка загибаясь, в поле; зацепил наискось участки новой застройки (там что-то горело-дымило и доносились приглушенные расстоянием крики).
Но, самое главное, — вал продолжал расти!
Крот-гигант продолжал работу со скоростью быстро бегущего человека. Леша, позабыв про стремление к роднику, завороженно следил, как вспухает, вздыбливается заросшее люцерной поле, как вал приближается к бетонным опорам шестикиловаттной линии — готово, одна накренилась, зависла на вытянувшихся струной проводах (“голова” вала проползла дальше) — и рухнула — треск, синие молнии бьют в землю, и она, земля, набухает уже не в длину — неподвижным, растущим лишь в ширину и в высоту исполинским холмом-нарывом…
И тут тряхнуло по-настоящему, тряхнуло так, что все предыдущее показалось легкой разминкой и прелюдией: земля встала вертикально, зеленой, топорщащейся кустами и деревьями стеной — и тут же рухнула обратно, презирая все законы гравитации — рухнула, чтобы сейчас же вздыбиться снова.
Трещины распахивались хищными ртами. Схлопывались обратно — со всем, что в них провалилось…
Воздух выл.
Он просто отключился на какое-то время — защитная реакция организма, не предназначенного эволюцией для таких свистоплясок — а когда снова включился, все закончилось — и стало совсем иным.
…Леша лежал на дне котловины — круглого большого провала в земле, диаметром, пожалуй, около километра — трудно точно определить, где заканчивается все более пологий склон и начинается первозданное ровное поле. Дом, вернее остатки Лешиного дома, оказались почти в самом центре котловины, где землю больше всего истерзали разломы и трещины. И из этих трещин начала сочиться вода, с каждым мигом усиливая напор. Она тут же смывала слизь и мусор, мешалась с вывернутой темной землей, превращаясь в мутную жидкость, почти в жидкую грязь — но он видел, что изначально это самая обычная вода, прозрачная и чистая…
Все действительно кончилось, понял Леша. Того, кто сидел в пруду (да нет, конечно под прудом!) — больше нет.
Сдох, сдох, сдох!!!! Или навсегда сбежал…
Бог знает, кем или чем было это и зачем проковыряло щелку-глазок в стене между мирами… Да и черт с ним, пропади оно пропадом…
От таких размышлений — одновременно он зачерпывал сочащуюся под ногами муть и обливал не перестающие припекать лицо и тело — от этого простого и приятного занятия Лешу оторвала мысль, что скоро он окажется на дне красивого круглого озера глубиной метров двадцать-тридцать. А для заплывов на длинные дистанции сил совсем не осталось…
Леша поспешил наверх, не глядя по сторонам и не слишком выбирая дороги — и тут же застрял в месиве из упавших стволов, веток и листьев, месиве, бывшем совсем недавно так понравившейся ему осиново-березовой рощицей. Пришлось обходить, вода догоняла, заливала ноги, он уже не видел, куда ступает, пару раз провалился, наступил на что-то острое — и, наконец, рухнул на траву, оставив между собой и наступающей водой изрядное расстояние.
…Всю котловину новообразовавшийся водоем не заполнил — примерно треть, никак не более. Переставшая прибывать вода образовала круговое течение, быстро затихавшее. По поверхности озера радостным хороводом кружили всплывшие остатки Лешиного дома, построек и мебели… Извлечение “четверки” без мобилизации водолазной техники было делом мало реальным. На пороге своего дома — покривившегося, перекошенного, но устоявшего — стоял дед Серега и, судя по жестам, отчаянно матерился. Откуда-то доносились звуки сирены.
Он подковылял к урезу воды — полуголый, обожженный, с непонятно как уцелевшими очками на носу — одно стекло треснуло. Зачем-то пощупал воду, словно собирался купаться… Растерянно разлепил почерневшие, треснувшие, покрытые запекшейся кровью губы:
— Хрен продашь теперь наследство… Только пруд и остался…
Все остановилось, застыло — не было даже ветра. Леша стоял неподвижно. Надо было куда-то идти, что-то делать, кому-то пытаться объяснить, что здесь стряслось в прямом и переносном смысле — вместо этого он присел на землю. Сидел — совсем как десять дней назад сидел на берегу крошечного пруда, наблюдая за застывшими у кромки водорослей крошечными карасиками. Пришедшую тогда мысль, что в озерах эти крохи вырастают ого-го какими, Леша сейчас не вспомнил…
Водоворот затих окончательно. Обломки остановили свое коловращение. Лишь кое-где мутноватое зеркало воды морщила рябь. Легкая рябь…
ТВАРИ, В ВОДЕ ЖИВУЩИЕ (Роман)
И сотворил Бог рыб больших, и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их…
И увидел Бог, что это хорошо.
Быт. 1, 21
Часть первая РУССКИЙ СЛЕД
ЭПИЗОД 1
Семья Берковичей, озеро Трэйклейн, штат Висконсин, США17 июля 2002 года, 10:41
Жара. Давно невиданная в этих местах жара. Старожилы смутно вспоминают, будто нечто подобное имело место в последний год президентства Картера, но метеоцентр в Милуоки заявляет со всей ответственностью: ничего похожего за 109 лет их регулярных наблюдений не случалось. Рекорд — но совсем не радующий.
Восточный берег озера Трэйклейн, безымянный трейлервилль в полусотне метров от воды — обитатели, впрочем, называют его Пфуллэндом. Обширная площадка, залитая чем-то тестообразным и липким, что в нормальных условиях должно изображать асфальт, заполнена трейлерами едва наполовину. Людей и машин почти не видно — берега здешней бухты, усыпанные острыми обломками камней, к купанию не располагают. Многие отдыхающие с утра пораньше отправились на пляжи Трэйк-Бич, регулярно засыпаемые привозимым на грузовиках песком…
Многие, но не все. Трое несут к воде желто-синюю надувную лодку — дешевую, тайваньскую. Точнее, несут двое — мужчина и женщина, оба лет тридцати на вид, а мальчик с соломенно-рыжими волосами старается им помочь.
Раскаленный берег напоминает не то пустыню Мохаве, не то дневную сторону Меркурия, не то что-то еще… Короче — жарко. От озера должно бы тянуть прохладой, однако не тянет. Над поверхностью трепещет марево, как над кастрюлей с закипающим супом. Лодка шлепается на воду, с обеих сторон лениво взлетают брызги — и кажется, что обратно падает лишь половина, остальные успели испариться.
Мужчина опускает на камни весла, которые нес под мышкой, и возвращается назад, к трейлеру. Мальчик уже сидит в лодке, на носу. Радостно кричит:
— Мама, сегодня я капитан! Сегодня я выловлю старину Трэйки! Обязательно!
— Конечно, Солли, обязательно выловишь, — говорит мать, укладывая в лодку снасти — три спиннинга и подсачек. Голос ее звучит равнодушно, но — странное дело — объемистая грудь под топиком вздымается учащенно, словно женщину и в самом деле весьма волнует перспектива поимки старины Трэйки. Она нетерпеливо оглядывается назад, в сторону трейлервилля.
Подходит мужчина — на плече лодочный мотор, по лицу сбегают капли пота. Вид недовольный, время для рыбалки более чем неудачное. В такую жару шанс подцепить хоть что-либо есть лишь на утренней или вечерней заре. Но обещание сыну дано, лимит отсрочек и отговорок давно исчерпан.
Лодка отваливает от берега, мать машет рукой ей вслед, — впрочем, недолго. Поворачивается и идет к трейлерам.
Там же. Сорок минут спустя
Электрический мотор жужжит еле слышно, лодка тащится со скоростью две с половиной мили в час — идеальный ход для ловли на блесну. Два спиннинга заброшены, третий остается в запасе. Мальчик, затаив дыхание, поглядывает то на кончики удилищ, то за корму, где на сумрачно-таинственной тридцатифутовой глубине движутся блесны. Сейчас, сейчас! Спиннинг изогнется упругой дугой и суперпрочная морская леска натянется как струна…
Папа управляется с мотором и поглядывает на свой спиннинг изредка и равнодушно. На его гавайке растет пятно пота. Папа решает насущный и жизненный вопрос: одну или две упаковки пива купить после окончания нудной обязаловки. И приходит к выводу, что оптимальным будет круглое и красивое число «три». Впрочем, иногда у папы мелькает, что число «пять» своей красотой и завершенностью не уступает тройке… Тем более что в нынешнюю жару Джудит лакает пиво с жадностью вышедшего из пустыни верблюда. Сравнение жены с парнокопытным животным нравится папе, он улыбается — впервые с начала рыбалки.
Мальчик, ободренный его улыбкой, спрашивает:
— Папа, а моя леска точно выдержит Трэйка?
Мужчина снова мрачнеет.
— Если не выдержит, Сол, то я затаскаю по судам эту чертову компанию «Корморан». С меня содрали за их чертову «плетенку» сорок девять долларов девяносто центов — и клялись, что раньше развалится на куски чертов спиннинг или вставная челюсть чертова Трэйка, а после этого леске еще хватит прочности, чтобы повесить на ней всех чертовых сенаторов-демократов. А поводок перед блесной, если верить им, не одолеет даже чертов крокодил, вооруженный бензопилой!
Больше мальчик ни о чем не спрашивает. Он думает о миллионе долларов — призе за поимку живой легенды озера, Трэйка, гигантского лосося, больше их лодки размером. Интересно, хватит ли призовой суммы для того, чтобы у отца раз и навсегда исправилось настроение? И сам понимает — едва ли.
В бухте поклевок нет, и мужчина разворачивает лодку от берега, хотя знает — и на открытой воде тоже не будет.
В то же время на трейлерной стоянке
Женщина, проводившая на рыбалку мужа и сына, идет по трейлервиллю. Причем весьма странным путем — между оградой и вытянувшимся вдоль нее длинным сплошным рядом подсобных помещений. Путь кружной, а дорога усыпана бутылками, банками из-под пива, прочим мусором… Зато сюда никто и никогда не заглядывает, а женщине хочется скрыть свой поход от чужих глаз.
Она осторожно выглядывает из-за угла — никого не видно — и быстро пересекает десяток ярдов открытого пространства до стоящего на самом краю трейлера. Хозяин дома. И ждет ее.
В то же время на озере
Папа поворачивает чуть в сторону — чтобы обогнуть застывшую на воде белую пластиковую лодку с низкими бортами и торчащими над ними удочками. Он предпочел бы держаться как можно дальше от нее, но выход из бухты достаточно узок и закладывать крутые виражи не стоит — лески спиннингов могут перехлестнуться. Папе совсем не хочется распутывать их на такой жаре. Ничего другого ему, впрочем, тоже не хочется. Разве что пива, много пива…
В белой лодке, глядя на неподвижные поплавки, сидит пожилой джентльмен — тоже весь в белом. Широкополая белая шляпа, белые отглаженные брюки, белоснежная рубашка с белым галстуком-бабочкой (!); ниже колен ноги джентльмена не видны, но папа готов поклясться, что там имеют место белые летние туфли и свежайшие белые носки. Чертов старый пижон…
— Здравствуйте, мистер Косовски! — кричит мальчик, когда лодки сближаются.
Старик церемонно приподнимает над головой шляпу. Папа бурчит что-то неразборчивое.
— Мы решили обязательно сегодня поймать Трэйка! — продолжает мальчик. — Знаете, какая у нас леска? Папа говорит, что на ней можно повесить всех… — мальчик осекается, в свои восемь лет он уже хорошо понимает, что не все слова папы можно повторять посторонним; заканчивает по-другому: — Все трейлеры с нашей стоянки!
Пожилой джентльмен улыбается.
— Когда я был моложе, я тоже хотел поймать Трэйка… Помню, однажды… — Старик явно настроен рассказать какую-то рыбацкую байку, но папа поворачивает ручку мотора. Лодка ускоряет движение и выходит из бухты, ответные слова старика не слышны.
В то же время на стоянке, в крайнем трейлере
Здесь не то что бы прохладно — скорее, менее жарко, хотя кондиционер включен на полную мощность. Женщина сидит на диванчике, плотно прижавшись к молодому человеку, на вид лет на шесть-семь моложе ее. Он одет лишь в легкие хлопчатобумажные брюки, торс обнажен — рельефно мускулистый, безволосый. Женщина проводит пальцами по его груди, медленно, ласково… Говорит:
— Надо поспешить, Дэви. Отцовских чувств моего рогатого козлика надолго не хватит…
Молодой человек целует ее. Женщина закрывает глаза, не видя на его лице легкой скуки.
Затем они спешат…
На озере