Кессельринг, который осудил действия военного трибунала, был вынужден довести результаты суда до каждого на Западном фронте. "Тот, кто не живет по чести, - сказал он, - умрет в позоре".
   В тот же самый день, когда Брэдли сказал Ходжесу, что пока имеет возможность перебросить в Ремаген только пять дивизий, Паттон находился в Намуре, где получал французскую награду. Он сказал своему начальнику штаба, генерал-майору Хобарту Гею, что, по словам Брэдли, Эйзенхауэр не одобряет полномасштабного наступления Монтгомери, но "боится, что это следует сделать".
   Больше всего от временного решения Эйзенхауэра пострадал Кортни Ходжес, но от этого он не потерял решимости использовать плацдарм в Ремагене самым наилучшим образом. События, по его мнению, развивались слишком медленно. Его также беспокоил мост, который мог рухнуть в любой момент. К счастью, строящийся в 500 метрах к северу пешеходный мост был готов к утру 10 марта. Более того, тяжелый понтонный мост в полутора километрах к югу должен был быть готов к вечеру того же дня. В дополнение ко всему большое количество паромов доставляло боеприпасы и горючее на восточный берег и возвращалось оттуда с ранеными. Самые быстрые средства плоты с двойными навесными моторами - могли переплыть через Рейн за восемь-десять минут.
   У 1-й армии было только три моста. Планировалось прислать детали еще для двух, а еще семь срочным порядком отправлялись полковником инженерных войск Уильямом Картером. Даже Ходжес понятия не имел, откуда могут взяться еще семь загадочных мостов. В Антверпене один из людей Паттона писал мелом "3-я армия" на каждом поставляемом мосте, но у 1-й армии имелся "друг" на сортировочном пункте в Льеже, который старательно стирал, надпись и отправлял все Картеру. В 3-й армии Паттона открыто хвалились, что они чемпионы по экспроприации, но на самом деле этот титул принадлежал 1-й армии.
   10 марта Ходжес выехал в Ремаген для того, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой на противоположном берегу реки. Как только на пешеходном мосту прекратилось движение, джип генерала сорвался с места и быстро переправился на другую сторону. Крейг сообщил Ходжесу, что на данном участке находятся 20000 солдат; кроме того, 99-я дивизия уже переправляется на другую сторону и через день может вступить в бой. Инициатива уже была в руках американцев - 9-й и 78-й дивизиям удавалось продвигаться на 1 км в день. Несмотря на то, что Брэдли установил именно этот предел, Ходжес настаивал на более быстром темпе.
   Спустя короткое время после того, как генерал переехал на своем джипе через мост в обратном направлении, мост "Людендорф" был закрыт и на него въехали военные саперы с тяжелой техникой для ремонта фермы, сильно поврежденной взрывом фаустпатрона. Саперы доложили, что если не приварить огромную стальную пластину на месте повреждения, то мост в скором времени упадет, однако он уже не играл слишком большой роли. В 11 часов вечера началось движение по тяжелому понтонному мосту, по которому в скором времени предстояло доставлять боеприпасы, продовольствие и подкрепления. Теперь для войск Крейга было только вопросом времени добраться через покрытые лесом холмы к автомобильной магистрали, находящейся в пятнадцати километрах.
   Это было довольно странное сражение. В нескольких сотнях метров от передовой стояла удивительная тишина. Поразительно, но эта тишина раздражала, и трудно было преодолеть желание скорее прорваться через неизвестность леса.
   Один из молодых офицеров, направленных командовать наступлением, был второй лейтенант Уильям Маккерди из 52-го мотопехотного батальона 9-й бронетанковой дивизии. Для Маккерди это был первый бой, и он был полон желания хорошо выполнить поставленную перед ним задачу. Когда он добрался до восточного берега реки, то солдаты зенитных батарей, расположенных в линию вдоль берега, стали кричать ему: "Вернись! Ты пожалеешь!" и "Как дела в Штатах?". Маккерди и прибывшее с ним подкрепление за словом в карман не лезли и отвечали таким же образом, получая в ответ еще более колкие замечания. Такая словесная перепалка даже как-то взбодрила. Они прошли еще несколько километров на юг к деревне Касбах, где Маккерди доложил о прибытии высокому, худому и осунувшемуся майору по имени Ватте, который устало улыбнулся и сказал: "Теперь вам, ребята, нужно вести себя построже со здешними солдатами. Они здесь уже две недели и очень устали, и вам придется нанести новый удар, чтобы выполнить задачу".
   Маккерди отвели к его новому взводу, и капрал снял с его шинели блестящие нашивки. "Не волнуйтесь, лейтенант, - сказал он, - мы знаем, что вы здесь командир, но с этими знаками отличия вы будете хорошей мишенью для снайпера. Многие офицеры прикалывают их под воротник, где их не видно". Для Маккерди это оказалось чем-то новым, но явно не лишенным смысла. Перед ним поставили задачу перерезать дорогу рядом с железнодорожными путями. Накануне туда пыталась прорваться целая рота, но попытка провалилась. Маккерди удивлялся, каким образом его взводу удастся сделать то, что не удалось целой роте.
   Он повел свой взвод по высохшему ручью и далее по тропе в лес. Неожиданно он увидел перед собой двух мертвых немцев, лежащих у пулемета. Один из них, казалось, все еще собирался стрелять, а другой лежал откинувшись назад. Их кожа выглядела неестественно темной, и Маккерди даже подумал, что это восковые фигуры, которые специально положили, чтобы пугать новичков, но подойдя поближе, он увидел, что это были люди, и у него внутри сразу все похолодело. А еще он удивился странной тишине вокруг.
   Только через два дня, 13 марта, Эйзенхауэр наконец принял решение относительно плана, согласно которому Ходжес и Паттон могли осуществить решающий прорыв к востоку от Рейна - решение оказалось отрицательным. Он сообщил Брэдли, что Ходжесу не следует продвигаться вперед более чем на 15 километров плацдарм Ремагена планировалось использовать для отвлечения немецких сил от района Рура, чтобы не дать немцам возможности создать мощный очаг сопротивления против Монтгомери.
   Для боевого командира такой приказ был смехотворным, и Ходжес прямо заявил об этом. Он сказал Брэдли, что пока Монтгомери неторопливо готовится к штурму через Рейн, 1-я армия могла бы сделать это с плацдарма. Брэдли принял это сообщение с сочувствием, но спорить не имело смысла - приказ Эйзенхауэра следовало выполнять.
   Парадоксально, но смелое начало получило такое осторожное завершение.
   Глава 12.
   "Я сражаюсь за дело Господа"
   Фундамент новой Европы, заложенный врагами Гитлера в Ялте, уже начинал давать трещину. Большая Тройка разработала план в относительной гармонии между собой, но во время его реализации появились глубокие противоречия. Все споры велись, в основном, вокруг Польши. Представители Большой Тройки встретились в Москве с целью сформирования нового польского правительства, но переговоры зашли в тупик. Молотов не уставал повторять, что люблинское правительство реально представляет народ Польши, в то время как сэр Арчибальд Кларк Керр, британский посол в СССР, настаивал, что во главе правительства следует поставить таких людей, как Миколайчик.
   Пока шли споры, поляки в Лондоне и Америке все больше и яростнее критиковали ялтинские решения. "Я считаю, что произошла страшная трагедия!" - обвинял генерал Андерс Черчилля, который резко ответил ему: "Это ваша вина".
   Слова Черчилля расходились с его делами. Втайне Черчилль сражался за польский вопрос. Он все еще пытался убедить Рузвельта стать в оппозицию Сталину. Он предлагал отправить Сталину совместное послание с требованием соблюдать ялтинские соглашения и сформировать действительно демократическое правительство в Польше.
   11 марта Рузвельт все же дал ответ на просьбы Черчилля: ... Я полагаю, что нам лучше следует воздержаться отличного вмешательства, пока не будут исчерпаны все возможности заставить советское правительство выполнять свои обязательства. Я очень надеюсь, что вы пока не будете посылать сообщение Дяде Джо, и кроме того, мне кажется, что содержание текста может вызвать реакцию, обратную желаемым намерениям...
   На Балканах на освобожденных территориях Советы открыто насаждали коммунистические правительства, и Черчилль считал, что если распространение коммунизма не остановить сразу, то его масштабы приобретут угрожающие размеры. Он неохотно отложил свое решение отправить письмо Сталину, но упросил президента разрешить Гарриману и Кларку Керру поднять все вопросы, поставленные в нем. Польша потеряла свои границы. Теперь она потеряет свою свободу?.. Я считаю, что совместное постоянное давление и настойчивость по всем направлениям, по которым мы работали, и мои предложения в послании Сталину вполне могли бы увенчаться успехом.
   Бернард Барух посетил Белый дом 15 марта и также убедился в том, что президент не хочет принимать решения. Они обсудили вопросы, касающиеся ялтинских соглашений и послевоенного устройства мира. "Из первой мировой войны мы извлекли много уроков, - сказал Барух. - Как только прекратится стрельба, все станут героями и усилия американцев будут сведены к минимуму. Мы должны оставаться сильными и решать проблемы до того, как войска вернутся домой".
   - Берни, как ты думаешь, сколько пройдет времени, пока в мире будет сохраняться реальный мир?
   - Пять-десять лет.
   - О боже, нет!
   - Если мы хотим иметь мир, то нужно найти людей, которые знают, как за него бороться, и которые знают, как вернуть людей к работе, которую они выбрали.
   Рузвельту особенно понравилась последняя фраза, и он повторил ее.
   - Да, именно это нам и предстоит сделать.
   - Это также зависит и от позиции, которую мы займем за столом мирных переговоров. Вы думаете баллотироваться на новый срок? Вы не можете. Значит, вам надо решить, кто будет следующим президентом.
   Он назвал две-три кандидатуры, но Рузвельт никак не отреагировал. Он стоял и смотрел из окна на реку Потомак.
   - Нам нужно' решить этот вопрос, - настаивал Барух. - Каким образом составить договор? Каким должен быть достигнутый мир? Кто сменит вас на посту?
   Рузвельт продолжал молчать. У него было очень много проблем, о которых ничего не знал даже такой доверенный человек, как Барух. Стимсон{26} недавно поведал, что атомная бомба уже скоро будет готова к испытаниям, и пока считалось, что она может сработать, никто не мог ясно представить, как она может быть использована и каким будет ее возможное влияние на послевоенный мир.
   В эти мучительные для Рузвельта дни он становился все более раздражительным. Впервые за все время супружеской жизни его жена вдруг поняла, что "он не может выносить споров". Если она не соглашалась, то он расстраивался. "Франклин уже не был спокойным и невозмутимым человеком, который в прошлом побуждал меня принять участие в жарких спорах, когда возникали политические вопросы. Это было еще одним свидетельством того, что в нем произошли изменения, в которые нам так не хотелось верить".
   Это подтверждалось и его ответом от 16 марта на вторую просьбу Черчилля занять более жесткую позицию по отношению к Сталину в вопросе о Польше. Он сказал, что не согласен с тем, что ялтинские соглашения провалены, и хотел, чтобы Гарриман и Кларк Керр продолжали переговоры с Молотовым в Москве. Черчилль предположил, что это и другие сообщения от Рузвельта посылались "не от него лично", и послал Рузвельту личное и ностальгическое послание, которое, как он надеялся, поможет "облегчить ускоренное решение официальных дел": ... Наша дружба - это твердая скала на которой я строю будущее мира, пока являюсь одним из строителей. Я всегда думаю о тех незабываемых днях, когда к вам пришла идея ленд-лиза... Я вспоминаю о роли наших личных взаимоотношений влияющих на решение вопроса мирового значения, теперь подходящего к своему военному разрешению...
   Как я уже заметил, когда закончится воина гигантов, начнется война пигмеев. Изможденному, голодному миру потребуется помощь, чтобы подняться на ноги. А что скажет Дядя Джо или его преемник на то, каким образом нам хотелось бы это сделать?..
   С наилучшими пожеланиями,
   Уинстон
   Плацдарм в Ремагене расширился на пятнадцать километров на восток, и боевой дозор 9-й дивизии уже приближался к своей цели - автомагистрали Франкфурт - Кельн. Несмотря на воздушные налеты и артобстрелы, мост "Людендорф" все еще стоял, и немцы, отчаявшись, доставили огромную самоходную 540-миллиметровую пушку. Этот монстр, весивший 132 тонны, стрелял 2200-килограммовыми снарядами. После нескольких неудачных выстрелов пушку отправили на ремонт. Из Голландии были запущены 12 самолетов-снарядов V - 2. Они приземлились в рассеянном порядке. Только один из них нанес определенный ущерб, попав в дом в 300 метрах к востоку от моста и убив трех американцев.
   Мост сотрясало как от находящихся поблизости зенитных батарей и восьмидюймовых гаубиц, так и от немецких снарядов. В три часа дня 17 марта саперы уже подготовились приварить огромную плиту на самый поврежденный пролет. После ее установки мост можно было считать надежным. Подполковник Клейтон Раст, командир 276-го саперного батальона, находился в центре моста, следя за ходом работы, когда услышал резкий щелчок, похожий на винтовочный выстрел. Он поднял голову, и в этот момент услышал еще один щелчок, и тут от моста отвалилась одна часть. Подполковник не успел даже предупредить о надвигающейся опасности, как мост задрожал и от деревянных конструкций поднялась пыль. Солдаты побросали инструменты и побежали в разные стороны. Раст изо всех сил бросился в сторону Ремагена, и в этот момент весь центральный пролет задрожал и стал с лязгом медленно падать в реку, потянув за собой остальные части конструкции. Весь мост упал в воду. Раста и других солдат, оказавшихся в воде, стало относить вниз по течению к пешеходному мосту, неподалеку от которого им удалось выбраться на берег. Тем не менее погибло и утонуло двадцать восемь человек.
   В Спа генерал Ходжес позвонил Милликину, чтобы сообщить ему о том, что того освободили от командования 3-м корпусом. "У меня для тебя плохие новости", - начал он.
   - Сэр, - прервал его Милликин, - у меня для вас также плохие новости. Только что развалился железнодорожный мост.
   Мост "Людендорф" был разрушен, и водолазы Скорцени решили подорвать понтонный мост, находившийся вверх по течению. Около семи часов они опустились в холодные воды Рейна. Каждый из водолазов прижал к себе двадцатилитровую канистру, к которой были привязаны четыре пакета "пластида" - пластиковой взрывчатки. Однако американцы при помощи сверхсекретного мощного луча света, источник которого нельзя было определить, обнаружили водолазов и открыли по ним огонь. Двое из них погибли, а остальных взяли в плен.
   Вся группа армий "В" Моделя была разбита, а ее остатки отброшены за Рейн войсками Монтгомери и Ходжеса, которые взяли в плен 150 000 человек. На южном участке группа армий "Г" генерала СС Пауля Хауссера была прижата к Рейну на западном берегу и уже находилась на грани окружения 3-й армией Паттона на севере и 7-й армией генерал-лейтенанта Александра Пэтча на юге. Хауссер, остроумный и язвительный человек, понял, что его армии грозит разгром, и попросил Кессельринга в срочном порядке разрешить ему перейти Рейн, пока еще не поздно, поскольку "тактика тотальной обороны на западном берегу реки может привести к огромным потерям и возможному уничтожению".
   Кессельринг колебался.
   - Решение об отходе за Рейн необходимо принимать быстро, - настаивал Хауссер.
   - Исключено, - резко ответил Кессельринг. - Продолжайте удерживать рубеж.
   Хауссер начал снова приводить доводы в пользу отступления, но Кессельринг отрицательно помахал головой и сказал, не сердито, но извиняющимся тоном: "Это мой приказ. Вы должны держать оборону!".
   Едва Кессельринг вышел из комнаты, как Хауссер приказал своим командующим подготовиться к отходу в обстановке полной секретности.
   Два дня спустя, 15 марта, Паттон прорвался через северный участок, обороняемый армией Хауссера, и стал быстро продвигаться к Рейну. Хауссер отдал приказ отходить и затем позвонил Кессельрингу для получения на это разрешения.
   - Удерживайте позиции, - сказал Кессельринг, - но избегайте попадать в окружение. Именно это и требовалось Хауссеру.
   - Благодарю вас, - отрывисто поблагодарил он и быстро повесил трубку. Однако было уже слишком поздно - группа армий "Г" уже была обречена.
   В тот день, когда упал мост "Людендорф", Эйзенхауэр со всей серьезностью сказал Паттону:
   - У вас, ребята, в 3-й армии, проблема заключается в том, что вы не цените своего собственного величия. Вы ведете себя недостаточно самоуверенно. Пусть миру станет известно, чем вы занимаетесь, иначе американского солдата не будут ценить в полной мере.
   Паттон и его помощник полковник Чарльз Кодман затем отправились с Эйзенхауэром в штаб 7-й армии в Люневилле. На пути в штаб Верховный главнокомандующий продолжал хвалить 3-ю армию.
   - Джордж, - сказал он откровенно, - вы не только хороший генерал, но и удачливый генерал, а, как вы помните, в генерале Наполеон удачу ценил выше, чем умение.
   - Ого! - ответил смеясь Паттон, - это первый комплимент, который я услышал от вас за два с половиной года совместной службы.
   На совещании в Люневилле Эйзенхауэр напомнил, что 7-я армия все еще не прорвала оборону Западного вала, в то время как Паттон совершил большой рывок, и затем спросил Пэтча, может ли Паттон наступать через северный сектор зоны 7-й армии. Пэтч с готовностью согласился. "Мы ведь служим в одной армии", - сказал он.
   Вернувшись в тот вечер в штаб 3-й армии, Паттон расслабился и за обедом был особенно весел. "Мне кажется, Айк доволен, - сказал он. Следует почаще приглашать его на передовую".
   - Единственное, чего я не могу понять, - это его утверждение, что 3-я армия недостаточно уверена в себе, - сказал Хобард Гей. - Как вы это объясните?
   - Все очень просто, - ответил Паттон, помешав ложкой суп. - В скором времени Айк будет баллотироваться в президенты, а 3-я армия - это немало голосов.
   Заметив улыбки на лицах окружающих, он сказал:
   - Вы полагаете, я шучу? Совсем нет. Вот подождите, и вы сами убедитесь.
   Глава 13.
   Операция "Восход"
   По возвращении в Италию Карл Вольф обнаружил, что его озабоченность будущим разделяет один из офицеров штаба, штандартенфюрер СС Ойген Доллман, мужчина приятной внешности и острый на язык. Для своих друзей он был остроумным человеком, а для врагов - просто злобным. Его мать была итальянкой, и у него осталось много связей как в общественных, так и в интеллектуальных кругах Италии. Вопросы мирного урегулирования Вольф обсуждал также не раз с доктором Рудольфом Раном, немецким послом в фашистском правительстве Муссолини. За два года до этих событий, будучи полномочным послом в Тунисе, Ран помог спасти еврейское население этой страны от вымирания.
   Все трое были уверены, что итальянские партизаны в северной части Италии сформируют коммунистическое правительство в том случае, если немецкое сопротивление вдруг будет сломлено. Вместе с французскими коммунистами на западе и Тито на востоке мог быть сформирован широкий пояс большевизма на юге Европы. Единственным правильным решением была бы организация планомерной сдачи немецких сил с тем, чтобы западные союзники смогли взять под свой контроль северную Италию до того, как это сделают партизаны. Вскоре после этого разговора Доллман невзначай заметил на одной из встреч, что он "устал от проклятой войны" и очень плохо, что никто не может связаться с союзниками. Такое неосторожное замечание могло бы испортить весь план, но оно произвело обратный эффект. Гвидо Циммер, один из младших офицеров СС, услышал реплику Доллмана. К счастью, он также чувствовал, что война уже проиграна, и, будучи ярым католиком, хотел предотвратить бессмысленную гибель людей и разрушения. Циммер сделал вывод, что если у Доллмана такой ход мысли, то таким же образом думает и Вольф.
   Циммер полагал, что знает нужного человека, который мог бы выступить в качестве посредника: барон Луиджи Паррилли, бывший представитель корпорации, производившей холодильное оборудование, а также зять крупного миланского промышленника. До Циммера дошли слухи, что Паррилли помогал некоторым итальянским евреям тайно выехать из страны. Он заехал к барону и повторил все, что услышал от Доллмана. Как и Вольф, Паррилли боялся, что коммунисты будут контролировать северную Италию, где у него имелись большие финансовые интересы, и он со все возрастающим интересом слушал объяснения Циммера, что только Вольф мог бы успешно реализовать план, поскольку в его задачу, как главы СС и полиции, входит подавление таких заговоров.
   Паррилли счел все сказанное не лишенным здравого смысла и пообещал помочь. 21 февраля он сел в поезд, следующий в Цюрих, чтобы встретиться со своим старым другом доктором Максом Гусманом, директором привилегированной школы для мальчиков в Цугерберге. Гусман с пониманием выслушал предложение, но выразил сомнение, что союзники будут вести переговоры, враждебные по отношению к России. Однако он позвонил своему другу, майору Максу Вайбелю, сорокачетырехлетнему кадровому офицеру, который учился в университетах Базеля и Франкфурта и защитил докторскую диссертацию по политологии. Вайбель также осознавал коммунистическую угрозу на севере Италии. Генуя использовалась в качестве порта в основном Швейцарией, и если бы она попала под контроль коммунистов, то экономика его страны стала бы терпеть убытки. Вайбель также понимал, что если примет участие в заговоре и он будет раскрыт, то его карьере будет положен конец, но тем не менее план с участием Вольфа заинтересовал его и он пообещал оказать содействие, неофициальное, разумеется, поскольку это нарушало бы нейтралитет Швейцарии.
   Гусман не мог бы найти более подходящего человека для дальнейшей реализации плана. Вайбель занимал самый высокий пост в разведке швейцарской армии и мог организовать любые переговоры с участием Германии на территории Швейцарии. Он был также знаком с Алленом Даллесом, загадочной личностью, который, как считалось, был личным представителем Рузвельта в Швейцарии.
   Еще в 1942 году Даллес открыл в Берне офис под туманной вывеской "Специальный помощник министра США". В швейцарской прессе, однако, Даллеса называли "специальным представителем Рузвельта", несмотря на то, что тот категорически отказывался от этого титула. На самом деле он был ни тем, за кого себя выдавал, ни тем, кем его называли. Даллес являлся представителем генерал-майора Уильяма Дж. Донована, ответственным за территорию Германии, юго-восточную Европу, а также части Франции и Италии. Даллес был сыном пресвитерианского священника, внуком одного из госсекретарей США и племянником другого. В течение пятнадцати лет он занимался юридической практикой в офисе своего старшего брата, Джона Фостера Даллеса. Он был крупным по телосложению человеком, простым в поведении, дружелюбным, предпочитал твидовые костюмы и курил трубку. Он был похож на профессора, имел постоянный и стабильный доход, но с большим интересом занимался политическими разведывательными операциями. Особенно ему нравилось входить и покидать рестораны с черного хода, а также загадочно исчезать с официальных обедов.
   22 февраля после звонка Гусмана Вайбель пригласил Даллеса и его главного помощника, Геро фон С. Геверница, на обед и сообщил им, что у него есть двое друзей, которым очень хотелось бы обсудить один взаимовыгодный вопрос. "Если хотите, то я представлю их вам после обеда", - сказал он. Даллес, разумеется, сказал, что не может принять такое решение, и предложил, чтобы с "двумя друзьями" встретился вначале его помощник.
   Геверниц имел изысканные манеры и привлекательную наружность, с налетом некой загадочности. В молодости Геверниц защитил докторскую диссертацию по экономике во Франкфурте и в 1924 году поехал в Нью-Йорк, где занимался международным банковским бизнесом, а затем получил американское гражданство. После прихода Гитлера к власти он осуществил на практике замыслы отца. Он считал, что перед ним стоит задача наладить и поддерживать тесные контакты между антинацистскими силами в Германии и американским правительством. Некоторые из лидеров сопротивления знали его и доверяли ему, а он, в свою очередь, чувствовал, что если ему удастся убедить Даллеса в искренности их намерений, то можно многое сделать для свержения режима Гитлера либо приблизить окончание войны каким-либо другим образом. Когда Даллес открыл офис в Берне, то попросил Геверница работать с ним. Вскоре между ними возникли тесные, доверительные отношения.
   Паррилли рассказал Геверницу о ситуации в Италии. Геверниц вежливо, но с недоверием выслушал его - слишком все это звучало фантастично, - но согласился встретиться с Паррилли еще раз, если поступит конкретное предложение. Паррилли спросил Геверница, захочет ли он, либо кто-то другой, напрямую контактировать с Циммером или Доллманом. "Это можно организовать", - пообещал Геверниц, и на этом встреча закончилась.
   Паррилли вернулся в Италию, и Вольфа впервые проинформировали о контактах с Даллесом. Он решил
   прекратить попытки переговоров через папу римского и англичан, и послал Доллмана в Швейцарию. 3 марта майор Вайбель тайно переправил Доллмана и Циммера через границу, где их встретили Паррилли и доктор Гусман. В ресторане в Лугано Доллман заявил, что союзники будут вести переговоры о "справедливом мире", который не позволит коммунистам осуществить их замыслы в северной Италии. Доктор Гусман ответил, что Германия находится в положении, когда не может выдвигать никаких требований, и было бы ошибочным считать, что до окончания войны можно поставить по разные стороны баррикад Запад и Советский Союз.