Рузвельт рассмеялся. "Все верно, Билл. Желаю приятно отдохнуть в мое отсутствие, потому что когда я вернусь, то просто завалю вас работой, и тогда вам придется попотеть".
   Глава 18.
   В котле
   Весь Западный фронт находился на грани развала. На юге группа армий "Г" под командованием Хауссера уже была рассечена на две части войсками Брэдли, а на севере группу армий "X" под командованием генерала Бласковитца сотрясалась под ударами Монтгомери. Это означало, что три армии Эйзенхауэра, которыми командовали Симпсон, Ходжес и Паттон, могли теперь сосредоточить свои усилия на полном разгроме немецких войск, находящихся в центре - группе армий "Б" Моделя.
   Оказавшись перед лицом неминуемой катастрофы, все три немецких командующих просто умоляли командующего Западным фронтом Кессельринга разрешить отступить массовым порядком, но того обрекала на бездействие безнадежная философия, навязанная ему Гитлером, - держаться любой ценой. Поэтому Кессельринг заверил их, что чем дольше Рейн удерживается в руках немцев, тем больше "укрепляется фронт". Однако для командующих армиями каждый день обороны означал неизбежные потери среди личного состава и техники. Модель, чья группа армий оборонялась в центре, продолжал настаивать, но Кессельринг так же настойчиво отказывал ему: его войска удерживали жизненно важный промышленный район - Рур.
   29 марта Модель сделал детальный анализ сложившейся ситуации и доложил обстановку Кессельрингу: его попытки удержать противника у Ремагена и предотвратить широкомасштабное наступление через Рейн провалились. Продолжать обороняться, следовательно, было абсурдно, "поскольку такие оборонительные действия не могут даже сдержать продвижение сил противника". Модель предлагал поставить новую задачу, поскольку американские танки оперативно-тактические части Ричардсона - неожиданно появились из ниоткуда и теперь вышли на окраины Падерборна. Если их не остановить, то группа армий "Г" окажется охваченной с флангов. Модель попросил разрешения атаковать с востока 53-м пехотным корпусом, находившемся в шестидесяти километрах от Падерборна. Это позволило бы войти клином в ударные силы американцев и отрезать их от снабжения и подкреплений. Кессельринг разрешил, и Модель отдал приказ командующему 53-м корпусом атаковать на следующее утро, 30 марта. Севернее Ричардсон готовил свое наступление на Падерборн, не подозревая, что немцы вот-вот перейдут в контрнаступление с целью отрезать его от 3-й бронетанковой дивизии. С первыми предрассветными лучами он выдвинулся для выполнения задачи. Стояла пасмурная погода. На пересечении дорог "пантеры" подбили два головных танка Ричардсона, а еще через
   Падерборна, американцы снова наткнулись на большое количество "пантер" и "тигров", которые яростно атаковали. После короткого, но кровопролитного боя отступили и американцы, и немцы. Сложилась ситуация, когда ни те, ни другие не могли двинуться с места, чтобы не быть уничтоженными. Ричардсон попросил по рации нанести удар авиацией по противнику, который спрятался за близлежащим холмом, но авиационная поддержка была невозможной из-за сильной облачности. У танков Ричардсона заканчивалось горючее и боеприпасы, и он срочно попросил сбросить все необходимое с самолетов. На запрос пришел лаконичный ответ: "Нет свободных самолетов". Через несколько минут пришли новости похуже: немцы начали неожиданное наступление в шестидесяти километрах в тылу и вот-вот должны были отрезать вырвавшиеся вперед американские колонны.
   Теперь Ричардсону оставалось только окопаться и надеяться, что стоявший перед ним противник не перейдет в контратаку. Немцы, похоже, также опасались активных действий со стороны американцев, поэтому тоже не проявляли никакой инициативы. Уже наступали сумерки, когда Ричардсону пришлось решать еще одну проблему: генерал Морис Роуз, командующий 3-й бронетанковой дивизией, планировал навестить Ричардсона с проверкой и хотел, чтобы его кто-то встретил. Ричардсон снова передал по рации, что у него нет ни одного свободного джипа. "Не присылайте сюда генерала!" категорически отрезал он и тут же отключил связь.
   Роуз находился в восьми километрах от правого фланга Ричардсона в расположении оперативно-тактической группы Уэлборна. Полковнику Уэлборну только что сообщили летчики, что четыре "тигра" на его направлении уничтожены "тандерболтами", и он уверенно двинулся вперед. Первые несколько километров все шло нормально, но потом, когда американцы пошли на подъем, немцы открыли по их колонне точный огонь из 88-миллиметровых орудий. Четыре "подбитых" тигра еще оказались вполне боеспособны. Танку Уэлборна и трем другим танкам удалось спуститься в овраг к ручью и укрыться за складками рельефа, но семь других американских танков стали прекрасной мишенью.
   Генерал Роуз, сын раввина, был энергичным командующим. Он находился на удалении около километра от горящих танков и, узнав, что трем удалось прорваться, попросил помощи у оперативно-тактической группы Доана, шедшей следом.
   Именно в этот момент семь или восемь "тигров" появились с юго-восточного направления, зашли в тыл Уэлборну и преградили путь колонне Доана. Немецкие танки уже успели уничтожить самоходное противотанковое орудие и несколько машин. За исключением трех танков, все остальные силы Уэлборна попали в окружение. Впереди на холме, прямо на дороге, виднелись четыре "тигра", за ними стояли еще не менее семи. Все они вели огонь, медленно приближаясь к колонне. Танки шли в сопровождении пехоты, которая пряталась в перелесках.
   В сумерках после ухода последних "тандерболтов" девять "тигров" появились из леса на левом фланге американцев и пошли прямо на колонну, двигаясь по дороге. На своем пути они давили технику и обстреливали из пулеметов траншеи. Роуз и его силы оказались в ловушке. Поле боя освещалось горящей американской техникой. Любое движение было равно самоубийству, но и выбора другого у Роуза не осталось.
   Полковнику Фредерику Брауну, командиру артиллерийского дивизиона, все это напоминало страшную сцену из "Ада" Данте. Он посоветовал Роузу пробиваться через лес на левом фланге, несмотря на заградительный автоматный и пулеметный огонь, а затем обойти немецкие танки, зашедшие к ним в тыл. Однако Роуз заметил, что впереди, в том месте, куда повернул Уэлборн, четырех "тигров" уже нет. Он считал, что безопаснее двигаться вправо, уйти в темноту, а затем - вперед, догонять Уэлборна.
   Генерал вместе с сопровождающей его группой на двух джипах, бронемашине и с одним посыльным на мотоцикле выехали из горящей колонны и поехали за Уэлборном. Через полтора километра они добрались до развилки дорог. С правой стороны дороги виднелись неясные очертания одного из американских танков. Группа Роуза свернула с главной дороги, по которой можно было добраться до Ричардсона, и поехала к танку. Танк был в неисправном состоянии и брошен. Неожиданно из леса по ним открыли огонь очередями. Роуз отдал приказ вернуться на главную дорогу, и они продолжили путь на соединение с Ричардсоном. Джип Брауна, за рулем которого сидел сам полковник, шел первым, за ним следовал Роуз, далее бронемашина, и замыкал группу мотоциклист.
   Небольшая колонна уже начала подниматься в гору, когда Браун сквозь темноту увидел идущий в их сторону танк. "Наверное, это один из новых танков Джека", - сказал Браун, подумав, что призрачные очертания могли принадлежать "першингу" Уэлборна. Но когда танк проехал мимо, один из пассажиров Брауна, полковник Джордж Гартон, обратил внимание, что у танка две выхлопные трубы, в то время как у "першингов" имелась только одна. Танк оказался немецким "тигром", и Гартон был уверен, что за ним идут другие. "Тигры", - закричал он Брауну. "Съезжай с дороги!" - закричал тот и на полной скорости проехал мимо двух других танков, в поисках места, где можно было повернуть.
   Первые три танка проехали мимо, но в следующем опознали во встречной колонне противника, и "тигр" рванулся наперерез Брауну. Браун нажал на газ и успел проехать между танком и деревом, для чего пришлось выбросить канистру с бензином. Оторвавшись, он сбросил газ, чтобы посмотреть, удалось ли прорваться Роузу, и в этот момент Браун заметил пятый немецкий танк. Браун взял вправо, снова нажал на газ и, проехав через канаву, съехал с дороги. Он остановился в середине поля. За своей спиной он слышал залпы пушек, виднелись вспышки от разрывов снарядов. Все выскочили из машины и бросились к лесу.
   Джип, в котором ехал Роуз и еще несколько человек, смог пройти мимо двух "тигров", но был остановлен третьим. Ехавшие в джипе стали выскакивать из машины на дорогу, но на них уже были угрожающе наведен пулемет. Затем из башни появилась голова немецкого танкиста. Он стал размахивать автоматом и сказал что-то на немецком.
   - Мне кажется, они хотят, чтобы мы сдали оружие, - сказал Роуз.
   Беллинджер и Шонс расстегнули портупею с кобурой, а Роуз, стоящий между ними, потянулся к кобуре, чтобы расстегнуть ее. Вдруг раздалась автоматная очередь. Роуз замертво упал на дорогу. В темноте командир немецкого танка не понял намерений генерала и расстрелял его. Шонс прыгнул за танк, уходя с линии огня. Беллинджер отпрыгнул назад и упал в канаву. По нему сразу открыли стрельбу, но по чистой случайности в него не попали - он убежал и спрятался в лесу. Шонс сломал ногу, но ему также удалось спастись. Водитель бронемашины и офицер по оперативным вопросам дивизии подполковник Уэсли Свет были окружены немцами.
   Те, кому удалось выбраться из первой засады, рассеялись по всей местности. Убегая, они выбрасывали "люггеры", часы и другие немецкие трофеи. Большей частью страх перед репрессиями не имел под собой никаких оснований: очень мало немцев желали мести, и еще меньше хотели заниматься отловом американцев.
   В ту ночь сержанты Брайан Оуэн и Артур Хаусчайлд бежали через лес и наткнулись на группу немцев из ста солдат, которые с радостью подняли руки вверх. Сержанты по очереди стали конвоировать пленных. Оуэн почти не спал за прошедшую неделю и во время пути постоянно засыпал на ходу - его будил пленный немец. На рассвете сержанты вывели пленных немцев на лесную дорогу в надежде, что выбрали правильное направление. Через несколько километров они подошли к небольшой сторожевой будке. Внутри с трудом можно было рассмотреть солдата, но нельзя было с уверенностью сказать кто это американец или немец.
   "Боже Иисусе!" - воскликнул солдат при виде огромной толпы немцев. Оуэн готов был его расцеловать.
   После передачи пленных офицеру дивизии сержантам приказали вернуться и доставить тело Роуза. Понадобилось около часа, чтобы найти его на дороге. Немцы, наверное, не поняли, что застрелили командира дивизии; карты и коды в его джипе остались нетронутыми, так же как и документы в бронемашине{29}. Кольт генерала все еще был в кобуре, и Оуэн забрал его, чтобы передать семье погибшего. Сержанты порылись в джипе и бронемашине и наконец нашли покрывало. Они завернули тело генерала, положили ему на грудь каску и понесли в тыл. Вернувшись к своим, первым они увидели молодого лейтенанта, прибывшего из резерва. Тот спросил, что они делают. Получив объяснение, он сделал им выговор за недостойное обращение с телом генерала. Оуэн, чьи друзья погибли и остались лежать на дороге, послал его куда подальше и был отдан под трибунал.
   30 марта Бернард Барух, только что прибывший из Америки со специальным заданием, ехал из Лондона по сельской местности, покрывшейся весенней зеленью, и слушал хвалебные отзывы Черчилля о Рузвельте и Гарри Гопкинсе, его самых лучших друзьях. За несколько дней до этого Гопкинс пришел в апартаменты Баруха в отеле "Шорхэм" в Вашингтоне и намекнул на то, что у Рузвельта с Черчиллем имеются разногласия по некоторым послевоенным проблемным вопросам. Гопкинс сказал, что ни он, ни Джон Уинант, посол США в Великобритании, не смогли "сдвинуть" с места премьер-министра, и Рузвельт хотел узнать, сможет ли Барух повлиять на своего старого друга.
   Когда Барух прибыл к президенту за более точными инструкциями, тот поначалу проявлял больший интерес к операции "Санрайз" и недоумевал по поводу неадекватной реакции русских на нее. В конце концов Рузвельт дошел до сути. Он хотел, чтобы Барух встретился с Черчиллем и прозондировал почву на предмет "различных вопросов, касающихся мира". Попытки Баруха получить дополнительные разъяснения не увенчались успехом, и он почувствовал, что президент "слишком устал, чтобы принимать решения". По одному из вопросов, однако, Рузвельт высказался четко. "Было бы великолепным жестом, - сказал Рузвельт, - если бы британцы восстановили в Китае Гонконг". Барух с этим не согласился, но, разумеется, собирался передать это пожелание.
   - Может, написать письмо Уинстону? - спросил Рузвельт.
   - Нет, никакого письма не нужно, - рассудительно заметил Барух. Потом, если что, то можно будет переложить ответственность на меня.
   После совещания со Стеттиниусом, Арнольдом, Лейхи и Кингом Барух полетел на личном президентском самолете, который он окрестил "Священной коровой", в Англию и теперь, на пути в Чекерс, спросил Черчилля: "Что это ходят за разговоры, что у тебя с нашими ребятами трудности?". Вслед за этим он привел пример с ЮНЕСКО, созданию которой противился премьер-министр. Черчилль ответил, что, по его мнению, эта организация будет работать неэффективно.
   - Она ведь не принесет никакого вреда?
   - Но и ничего хорошего также.
   - Раз вреда от нее не будет, то почему бы не дать президенту того, чего он хочет?
   Еще не добравшись до Чекерса, Черчилль согласился поддержать президента, который наконец поддержал его.
   Черчилль, однако, только что получил радиограмму от Эйзенхауэра, которая, по его мнению, подтверждала полное непонимание советской угрозы в послевоенном мире. Это сообщение было ответом на личный телефонный звонок Черчилля, который подвергал сомнению решение не принимать участие в штурме Берлина. В своем сообщении Эйзенхауэр повторил обоснование данного решения и подтвердил свое решение отдать Берлин Сталину, а союзникам продвигаться на восток, "чтобы обменяться рукопожатием с русскими или встретиться на Эльбе".
   Британские начальники штабов почти одновременно получили еще более тревожное сообщение. Это был ответ Объединенного комитета начальников штабов на резкое осуждение англичанами решения Эйзензауэра.
   В нем прямо говорилось, что Эйзенхауэр "лучше знает, какие меры предпринимать для скорейшего разгрома немецких армий", и его стратегическая концепция "обоснована с точки зрения скорейшего разгрома Германии и должна получить полную поддержку". В этом не выражалось никакого сомнения. Объединенный комитет начальников штабов полностью, даже агрессивно поддерживал Эйзейнхауэра.
   В Реймсе Эйзенхауэр все еще объяснял Маршаллу, почему он решил не брать Берлин. "Это не было изменением базовой стратегии"{30}, и сам Берлин "не представляет особой важности как стратегический объект". Более того, сказал он, новый концентрированный удар южнее столицы "может скорее привести к падению Берлина... чем распыление наших усилий...".
   Монтгомери так отреагировал на решение Эйзенхауэра не брать столицу фашистской Германии: ... Это место (Берлин) для меня всего лишь географическая точка, а они меня никогда не интересовали. Моя цель уничтожить силы противника и его способность сопротивляться.
   На следующий день, 31 марта, Черчилль подготовил меморандум Генеральному штабу Великобритании, в котором он указал на несообразность их довольно эмоционального послания, которое они направили американским начальникам штабов, не проконсультировавшись с ним. Он был полностью согласен с содержанием, но подчеркнул, что "у нас лишь четверть сил в Германии и с июня 1944 года ситуация значительно изменилась... короче говоря, наша телеграмма может вызвать серьезные аргументы со стороны американского штаба, и они обоснованно парируют удар..."
   Премьер-министр не успел еще отправить меморандум, как получил копию жесткого ответа от американского Комитета начальников штабов, в котором позиция Эйзенхауэра поддерживалась безоговорочно, и это заставило Черчилля сделать приписку к своему официальному письму: "Р. 5. - Все вышесказанное уже диктовалось мной еще до того, как я увидел ответ Комитета начальников штабов".
   Он также отправил ответ, который послал Эйзенхауэру еще накануне. С удивительной прозорливостью он разбил все аргументы Эйзенхауэра. Послание заканчивалось четырнадцатью словами, которые Черчилль не включил в свой собственный дневник: ... Не понимаю, в чем для нас заключается выгода, если мы не будем форсировать Эльбу. В случае ослабления сопротивления противника, чего вы, очевидно, ожидаете и что вполне может произойти, почему мы не должны перейти Эльбу и не продвигаться как можно дальше на восток? Это имеет важный политический смысл, поскольку русские войска на юге очевидно собираются войти в Вену и взять под контроль Австрию. Если мы по своей собственной воле отдадим им Берлин, даже имея все возможности взять его самим, то это может еще более утвердить их в уверенности, что они сделали все сами.
   Далее, я лично не считаю, что берлин потерял свою военную и тем более политическую значимость. Падение Берлина будет иметь огромное психологическое воздействие на немцев, продолжающих сопротивляться по всему рейху. Пока держится Берлин, широкие массы немцев будут считать своим долгом продолжать сопротивление. Мысль о том, что взятие Дрездена и соединение с русскими станет наивысшим достижением, меня не прельщает. Подразделения правительства, переехавшие на юг, могут снова туда вернуться. Пока над Берлином развевается немецкий флаг, он будет оставаться главным оплотом германии.
   Следовательно, я предпочитаю настаивать на плане, согласно которому мы форсируем Рейн, и 9-ая армия вместе с 21-й группой армий далее форсирует Эльбу и идет на берлин. Это вполне совместимо с нанесением главного центрального удара, который вы правильно развиваете в результате блестящих операций ваших войск южнее Рура. Для этого нужно перевести одну армию на северный фланг, что позволяет избежать переброску сил его величества для выполнения непредвиденных ограниченных задач.
   В Москве в тот же вечер генерал Дин и Гарриман вместе со своими британскими коллегами направились в Кремль и передали Сталину английский оригинал и перевод на русский язык послания Эйзенхауэра по вопросу о Берлине. Прочитав его, маршал остался таким же невозмутимым. Он сказал, что план "кажется хорошим", но не мог принять решения, пока не посоветуется с высшим военным руководством. Затем он спросил, знает ли Эйзенхауэр о подготовленных в центре Германии рубежах обороны.
   - Нет, - ответил Дин.
   - Будет ли вспомогательный удар наноситься из Италии или на одном из участков Западного фронта?
   Дин ответил, что, насколько он знает, его собираются нанести на Западном фронте.
   - Подтверждается ли информация о том, что на Западном фронте насчитывается шестьдесят немецких дивизий?
   Американцы ответили, что их насчитывается шестьдесят одна.
   - Имеются ли у немцев резервные дивизии на Западном фронте?
   - Очевидно, нет.
   Затем Гарриман спросил о погодных условиях на востоке. "Значительно улучшились", - ответил Сталин.
   - Ваши предыдущие оценки того, что операции на востоке могут замедлиться в связи с распутицей остаются прежними? - спросил Гарриман.
   - Ситуация оказалась лучше, чем я предполагал.
   Сталин объяснил, что разлив в этом году начался рано и дороги уже начали высыхать. Еще некоторое время они продолжали разговаривать о положении на Восточном фронте, пока Сталин, который, должно быть, все еще размышлял над сообщением Эйзенхауэра, вдруг сказал: "План Эйзенхауэра хороший. Он является завершающим шагом в достижении самой главной цели разделения Германии на две части". Он также считал, что направление, на котором должна была произойти встреча американских и советских войск, очень благоприятно. После этого он также добавил, что, как и Эйзенхауэр, считает, что немцы сделают последним оплотом сопротивления горы Чехословакии и Баварии, и заверил гостей, что на следующий день даст ответ на послание Верховного главнокомандующего союзников. Не оставалось сомнений, что Сталин доволен.
   В Англии Брук вернулся домой после дневной рыбалки с Маунтбаттеном и прочитал записку, в которой сообщалось, что премьер-министр хочет встретиться с начальниками штабов в Чекерсе.
   Его уикенд сократился, и на следующий день он выехал на встречу. Это было пасхальное воскресенье 1 апреля. В течение двух часов Черчилль и начальники штабов обсуждали решение Эйзенхауэра. Брук предполагал, что весь этот вопрос, включая перевод Симпсона под командование Брэдли, "связан с национальными устремлениями и желанием сделать так, чтобы усилия США не были нейтрализованы лаврами Британского командования". Однако совет решил, что поделать ничего нельзя, и в конечном итоге пришли к выводу, что более полные объяснения Эйзенхауэра внесли ясность - в его планах не содержится "очень больших изменений", за исключением того, что главным направлением наступления теперь стал Лейпциг, а не Берлин.
   После встречи начальники штабов поработали над ответом на послание американцев, которое Брук назвал "довольно грубым посланием американских начальников штабов". Тем временем Черчилль отправлял длинную телеграмму Рузвельту. Хотя по духу она была написана в примирительном тоне и в ней отмечалось, что две нации остаются "самыми верными друзьями и товарищами, которым когда-либо приходилось сражаться бок о бок как союзникам", там также особо подчеркивалось глубокое убеждение Черчилля в том, что следует вскрыть подлинную природу агрессивного коммунизма и немедленно поставить на его пути заслон всеми возможными способами. ... Довольно открыто говорю, что берлин имеет огромную стратегическую важность. Ничто не произведет такой психологический эффект отчаяния на все немецкие силы сопротивления, как падение Берлина. Это будет главный сигнал поражения для немецкого народа, с другой стороны, если оставить Берлин и он будет осажден русскими, даже оставаясь в руинах, он будет воодушевлять всех немцев, которые продолжат сопротивление. Есть еще и другой аспект, который мы должны рассмотреть. Нет сомнения, что русские возьмут Австрию и войдут в Вену. Если они возьмут также и Берлин, то не сложится ли у них впечатление, что они внесли главный вклад в нашу общую победу, и не приведет ли это к тому, что в будущем могут возникнуть значительные трудности? Я считаю, что с политической точки зрения нам следует идти как можно дальше на восток Германии, а если мы сможем взять Берлин, то мы, несомненно, должны взять его. С военной точки зрения это также имеет под собой серьезное основание...
   В тот же день Брук написал в своем дневнике: "Очень и очень жаль, что на простую стратегию оказывает влияние узконациональная точка зрения союзников... Но, как говорит Уинстон, "воевать вместе с союзниками лучше, чем воевать без них!".
   Брук пребывал в хорошем расположении духа, что случалось довольно редко, в отличие от Эйзенхауэра, который возмущался, готовя ответ на последнее послание Черчилля. Особое беспокойство доставили ему последние четырнадцать слов премьер-министра. Повторив, что он "плана не менял" и что единственное изменение касалось временного фактора, он продолжал: Я обеспокоен, если не сказать очень обижен, тем, что ты считаешь, будто я могу осуществить "переброску сил его величества для выполнения непредвиденных ограниченных задач". У меня и в мыслях такого не было, и я думаю, что мой опыт командования силами союзников в течение двух с половиной лет не дает оснований для возникновения таких мыслей. Более того, я совершенно не вижу, как роль, действия или престиж 2-й британской и канадской армий могут затрагиваться тем, что 9- я армия наступает на своем участке под командованием Брэдли. Я должен быть уверен, что в наших тылах нет противника, а удар по Лейпцигу наносится успешно-естественно, если на линии фронта в какой-либо момент возникнут условия для проведения операции "затмение", то мы стремительным броском пойдем вперед и Любек вместе с Берлином будут включены в список главных целей.
   Если британцы все еще проявляли недовольство решением Эйзенхауэра, то другой союзник американцев был более чем удовлетворен. В тот же самый день генерал Дин направил командующему союзными войсками телеграмму личного и очень секретного характера от Сталина: Ваш план разделить немецкие силы, соединив советские войска с вашими войсками, полностью совпадает с планом советского главнокомандования.
   Я также согласен с вами, что местом встречи наших войск должен стать район Эрфурта, Лейпцига, Дрездена. Советское главнокомандование полагает, что главный удар советских войск должен быть нанесен в указанном направлении.
   Берлин потерял свое былое стратегическое значение. Советское командование планирует выделить на берлинское направление второстепенные силы.
   Вся ирония заключалась в том, что Сталин использовал аргумент Эйзенхауэра относительно потери Берлином своего стратегического значения, хотя об этом Эйзенхауэр Сталину и не писал, для того чтобы скрыть истинные намерения, в то время как Жуков заканчивал последние приготовления для завершающей, мощной атаки на Берлин.