Толанд Джон. Последние сто дней рейха

   Глава 26.
   "Шеф мертв"
   К утру 28 апреля группа армий "Висла" была практически полностью расчленена, а ее командование уже открыто выражало неповиновение приказам командования.
   9-я армия Буссе не представляла собой силы, а являлась, по сути, окруженной группой людей, отчаянно пытавшихся уйти с тысячами гражданских в безопасное место к Венку. Другая половина группы армий Хейнрици, 3-я танковая армия Мантейфеля, также оставила свои позиции и с боями пробивалась на запад, чтобы не попасть в руки русских. Перед ней стояла цель - сдаться англо-американцам.
   Вопреки воле Гитлера Мантейфель отдал приказ на общее отступление, и когда Хейнрици позвонил Йодлю в десять утра и сказал, что один корпус находится у реки Хавел, то обычно сдержанный Йодль вспылил: "Они врут мне со всех сторон!".
   Кейтель позвонил Мантейфелю напрямую и обвинил его в "пораженческих настроениях", сказав, что собирается приехать в штаб 3-й танковой армии в Нойбранденбурге во второй половине дня, чтобы выяснить, что происходит на самом деле.
   Когда Хейнрици проинформировали об этом, он немедленно поехал в Нойбранденбург и ждал там с Мантейфелем до 14. 30, когда им передали сообщение с инструкцией встретить Кейтеля в Нойстрелице, городке в тридцати километрах к югу. Два генерала поехали туда, но на полпути увидели, что им навстречу приближается Кейтель с сопровождающими его лицами. У озера обе группы свернули с дороги, и в небольшом лесочке началось импровизированное совещание. Неподалеку прятались три офицера из штаба Мантейфеля. Вооруженные автоматами, они были готовы схватить Кейтеля в случае попытки арестовать их командира.
   - Группа армий только и делает, что отступает! - кричал Кейтель. - Ее командование слишком нерешительно. Если бы вы последовали примеру других и предприняли жесткие меры, расстреляв тысячу дезертиров, то группа армий осталась бы на своих позициях.
   Хейнрици сдавленным голосом заметил, что он "так не командует", и Кейтель перенес свой гнев на Мантейфеля, обвинив его в отступлении без приказа сверху. Когда Хейнрици выступил в защиту своего подчиненного, то Кейтель сказал ему, что тот просто не действовал "достаточно жестко".
   Хейнрици импульсивно взял Кейтеля под руку и повел его на автомагистраль, по которой в беспорядке двигались транспортные средства с беженцами. Хейнрици показал на повозку с группой измученных летчиков.
   - Почему бы вам не показать нам пример? - спросил он.
   Кейтель остановил повозку и приказал солдатам слезть.
   - Отправьте их в штаб 3-й танковой армии и отдайте под трибунал! приказал Кейтель и пошел к своей машине.
   Не дойдя до нее, он вдруг остановился и погрозил Хейнрици пальцем:
   - Впредь выполняйте все приказания ставки! - крикнул он.
   Однако Хейнрици не утихомирился.
   - Как я могу выполнять эти приказы, если ставка не владеет должным образом ситуацией?
   Уязвленный Кейтель крикнул:
   - Вы еще узнаете о результате этого разговора! Мантейфель выступил вперед и с такой же дерзостью, как и Хейнрици, сказал:
   - 3-я танковая армия будет выполнять только приказы генерала фон Мантейфеля!
   Кейтель испепеляющим взглядом посмотрел на генералов-бунтовщиков и снова потребовал выполнения приказов до последней буквы.
   - Вы будете нести ответственность перед судом истории!
   - Я отвечаю за отданные мной приказы, - ответил Мантейфель. - И за них ответственность на других я не перекладываю.
   Три прятавшихся офицера вышли из кустов с автоматами наизготовку.
   Кейтель развернулся и, не попрощавшись, сел в автомобиль.
   К наступлению ночи русские прорвали линию обороны, которая прикрывала отход Мантейфеля, и начали стремительно продвигаться в направлении города Нойбранденбурга. Хейнрици позвонил Кейтелю.
   - Вот что получается, когда вы берете на себя ответственность за отступление! - резко ответил Кейтель.
   - Я никогда не брал на себя ответственность за оставление позиций, холодно ответил Хейнрици. - Этого всегда требовала обстановка.
   Он попросил разрешения оставить Швайнмюнде, который обороняла дивизия плохо подготовленных новобранцев.
   - Неужели вы считаете, что я смогу доложить фюреру о том, что оставлен последний оплот на Одере?
   - Почему я должен жертвовать новобранцами за проигранное дело? парировал Хейнрици. - Я несу полную ответственность за своих людей. Я участник двух мировых войн.
   - У вас нет никакого чувства ответственности! Ее в первую очередь несет человек, отдавший приказ.
   - Я всегда отвечал перед своей совестью и немецким народом. Я не могу губить чувства людей.
   Хейнрици снова обратился с официальной просьбой дать разрешение отступить.
   - Вы должны удержать Швайнмюнде.
   - Если вы настаиваете, то вам придется найти кого-нибудь другого, кто сможет исполнять ваши приказы.
   - Хочу вас предупредить, - рассвирепел Кейтель. - У вас достаточно опыта, чтобы понять, чем грозит невыполнение приказа в боевой обстановке.
   - Господин фельдмаршал, я повторяю, что для выполнения вашего приказа найдите кого-нибудь другого.
   - Предупреждаю второй раз. Неисполнение приказа будет означать для вас трибунал.
   В этот момент терпение потерял Хейнрици.
   - Просто уму непостижимо, как со мной обращаются! - крикнул он. Хейнрици попытался взять себя в руки. - Я выполнил свой долг наилучшим образом и с полного одобрения своих офицеров. Я сам не буду себя уважать, если позволю себе поддаться силовому нажиму и сделаю то, что считаю неправильным. Я сообщу в Швайнмюнде, что фельдмаршал Кейтель настаивает на том, чтобы город обороняли. Поскольку я не могу согласиться с этим приказом, то передаю командование вам.
   - Властью, данной мне фюрером, я освобождаю вас от командования! Сдайте все дела генералу фон Мантейфелю.
   Однако Мантейфель совершенно не был расположен соглашаться с этим. Он отправил сообщение Кейтелю, в котором отказывался от командования и предполагаемого повышения в звании. Сообщение заканчивалось вызывающе: "Здесь все приказы отдает Мантейфель".
   Фактически это было концом группы армий "Висла".
   Развал воинской иерархии стал очевиден даже в бункере. Незадолго до рассвета 28 апреля Борман, Кребс и Бургдорф, начальник управления по кадрам сухопутных сил, сцепились в пьяном споре.
   - Девять месяцев назад я приступил к выполнению поставленной передо мной задачи энергично и полный идеализма! - вопил Бургдорф. - Я неоднократно пытался координировать действия партии и вооруженных сил.
   Именно поэтому, по его словам, офицеры-коллеги стали презирать его и даже назвали предателем офицерской касты.
   - Сегодня стало понятно, что эти обвинения оправданы и весь мой труд оказался напрасен. Мой идеализм был неуместен, я даже больше скажу - он был наивным и глупым!
   Кребс пытался его успокоить, но от шума проснулся Фрейтаг фон Лорингофен. Он стал трясти молодого Болдта, спавшего на втором ярусе.
   - Ты, кажется, проспишь что-то интересное, - прошептал он. Было слышно, как Бургдорф никак не может успокоиться.
   - Оставь меня в покое, Ганс! Я должен высказаться! Возможно, через сорок четыре часа будет слишком поздно... Молодые офицеры тысячами пошли на смерть с верой и идеализмом. За что? За родину? Нет! Они погибли за тебя!
   Бургдорф обрушился на Бормана. Миллионы, кричал он, были отданы в жертву, чтобы члены партии смогли выдвинуться.
   - За вашу жизнь в роскоши, за вашу жажду власти! Вы уничтожили нашу многовековую культуру, уничтожили германскую нацию. В этом ваша ужасная вина!
   - Мой дорогой товарищ, - сказал Борман успокаивающе, - ты не должен переходить на личности. Даже если все кругом обогатились, то меня в этом винить нельзя. Клянусь, что я все сохранил в святой чистоте. За твое здоровье, мой друг!
   В комнате по соседству послышался звон бокалов и затем наступила тишина.
   Все утро генерал Вейдлинг работал над планом прорыва из Берлина тремя эшелонами. Было очевидно, что русские дойдут до рейхсканцелярии через один-два дня. Вейдлинг был настолько уверен, что сможет получить положительное решение фюрера на вечернем совещании, что приказал всем своим командующим прибыть к полуночи в бункер.
   Фрау Геббельс сидела в своей комнате и писала письмо сыну от предыдущего брака, который находился у союзников в лагере для военнопленных. Она сообщила, что вся семья, включая детей, находится в бункере фюрера уже неделю, "с целью закончить жизнь национал-социалистов с достоинством и честью".
   "Славные идеи" нацизма угасли, - писала она, - а с ними все прекрасное благородное и хорошее, что я знала в своей жизни". Мир без Гитлера и национал-социализма, продолжала она, не стоит того, чтобы продолжать жить. Именно по этой причине она привела своих детей в бункер. Они слишком хороши для той жизни, которая ожидает их после поражения, "и всепрощающий Бог поймет причину, по которой они будут избавлены от этого".
   Она рассказала, как за ночь до этого фюрер приколол ей свой собственный партийный значок и какой счастливой и гордой она себя почувствовала.
   "Дай мне боже силу исполнить свой последний и самый трудный долг, писала она, - мы сейчас хотим только одного: до смерти быть верными фюреру и закончить свою жизнь вместе с ним". Такой конец будет "благословением судьбы", о котором она и "папа" не могли и мечтать.
   "Мой дорогой сын, - заканчивала письмо фрау Геббельс, - живи для Германии!"
   В Сан-Франциско, где все еще проходила сессия по созданию Организации Объединенных Наций, Антони Иден проводил первую встречу с британской делегацией на восьмом этаже гостиницы "Марк Гопкинс Отель".
   "Кстати, - сказал он после краткого изложения польского вопроса, - из Европы получена новость, которая, возможно, вас заинтересует. По сообщению из Стокгольма стало известно, что Гиммлер через Бернадотта сделал предложение о безоговорочной капитуляции немецких войск. Разумеется, мы уведомим об этом русских".
   Он сказал это так обыденно, что на большую часть слушателей его сообщение не произвело большого впечатления. Однако Джек Винокур, молодой чиновник по связям с прессой, посчитал эти слова настоящей сенсацией! Когда он вернулся к себе в штаб в гостинице "Палас Отель" и не нашел известий о капитуляции в газетах, то предположил, что в Лондоне "кто-то проспал новость".
   Джек не переставал твердить себе, что это настоящая "бомба". Эта новость могла в одночасье завершить войну, но могла стать и завершением его карьеры правительственного служащего, если бы он раскрыл тайну, а источник утечки обнаружили бы. В расстроенных чувствах Джек лег спать.
   Около часа ночи 28 апреля его разбудил телефонный звонок Пола Скотта Рэнкина из информационного агентства Рейтер.
   - Есть новости? - спросил он. - Мне нужна информация для дневного выпуска.
   Джек Винокур немного посомневался и затем решил использовать шанс. Все газеты распространят сообщение Рейтер и его подхватит Би-Би-Си. Винокур сообщил Рэнкину детали предложения Гиммлера и попросил его не раскрывать источник.
   - Разумеется, - заверил его Рэнкин и отправил телеграмму на бланке отеля. Вчера в официальных кругах прозвучало ответственное заявление, что Стеттиниусу Идену Молотову отправлено сообщение о предложении Гиммлера гарантирующем безоговорочную капитуляцию немецких войск но не России как подчеркивалось британскому и американскому правительствам точка Гиммлер со всей ответственностью заявил что проинформировал западные державы о том что может организовать безоговорочную капитуляцию и что он лично выступает за это Рэнкин.
   Телеграмма прошла в агентство Рейтер без цензуры. Когда Джек Белл из "Ассошиэйтед Пресс" в Сан-Франциско узнал, что его обошли в погоне за самой главной сенсацией войны, то он прижал к стенке сенатора Тома Коннэлли, делегата конференции, и попросил подтвердить информацию. Через несколько минут вышел бюллетень "Ассошиэйтед Пресс" под заголовком "Капитуляция". Сан-Франциско 28 апреля от высокопоставленного американского чиновника сегодня стало известно, что германские войска безоговорочно капитулировали перед союзными правительствами. Официальное объявление должно прозвучать в самое ближайшее время.
   Газета "Кол-Буллетин" из Сан-Франциско выпустила дополнительный номер с широким заголовком: "Нацисты уходят". Несколько номеров были доставлены в оперу, где Молотов председательствовал на одной из встреч конференции. Делегаты стали подходить к Молотову и поздравлять его, но тот, взглянув на статью, поправил пенсне и призвал участников встречи к порядку.
   В Вашингтоне в Белом доме не прекращали трещать телефоны. Рядом собралась возбужденная толпа
   и стала петь песню "Боже, благослови Америку". Через дорогу, в Блэр Хаус, Трумэн позвонил адмиралу Лейхи домой и попросил проверить у Эйзенхауэра, насколько эти сообщения соответствуют правде. Лейхи позвонил в Объединенный комитет начальников штабов Беделлу Смиту.
   "У нас есть сообщение, что немцы просят у Эйзенхауэра перемирия, сказал он. - У нас нет никаких официальных сообщений. Каковы факты?"
   Смит передал, что никаких просьб не поступало; были подтверждены подозрения Трумэна о том, что информация в основном базируется на предложении Гиммлера Бернадотту.
   Сгустились сумерки, когда Трумэн вышел из Блэр Хауса и пошел через дорогу к Белому дому. "Знаете, я был здесь, как вы видите, немного работал, когда услышал об этом", - сказал Трумэн корреспондентам. - Мне позвонили из Сан-Франциско, а также из госдепартамента. Я только что связался с адмиралом Лейхи и попросил его позвонить в наш штаб главнокомандующему войсками в Европе. Слух не имеет под собой никаких оснований. Это все, что я могу сказать".
   На верхнем уровне бункера в офисе "Дойчес Нахрихтенбюро", официальном агентстве новостей Германии, Вольфганг Бойгс, помощник Хайнца Лоренца, слушал радиопередачи противника. Около девяти часов он услышал по Би-Би-Си версию сообщения Рэнкина. Он перевел его и немедленно отнес в "Золотую клетку", как в ДНБ называли помещение, где расположился Гитлер.
   Гитлер прочитал сообщение, не выражая никаких эмоций, словно примирившись с тем, что наступил конец. Он попросил еще кого-то проверить перевод, а когда убедился в его правильности, то сразу же отпустил Бойгса{41}.
   Гитлер вызвал Геббельса и Бормана, и все трое стали совещаться за закрытыми дверями. Весь день Борман составлял обвинения в государственной измене и всего лишь за час до встречи отправил Деницу радиограмму: Похоже предательство сменило лояльность.
   Бункер был полон слухов к тому времени, когда двери наконец открылись, и Гитлер приказал привести Фегелейна с верхних этажей, там его содержали под охраной. За день до этого офицер связи Гиммлера сбежал из бункера домой, в пригород Шарлоттенбурга, где его арестовали и доставили в бункер по личному приказу Гитлера.
   Гитлер подозревал всех, так или иначе связанных с Гиммлером, - даже зятя Евы Браун. В течение часа Фегелейна судил военный трибунал, ему вынесли обвинение в государственной измене и приговорили к смерти. Его вывели в сад рейхсканцелярии и расстреляли{42}.
   Когда Вейдлинг вечером приехал в бункер на совещание, там царила суматоха. Он доложил Гитлеру последнюю информацию о продвижении русских и о том, что все боеприпасы и продовольствие находятся либо в руках противника, либо к ним нельзя подойти из-за плотного артиллерийского огня. Через два дня у его войск закончатся боеприпасы, и у него не будет возможности продолжать сопротивление.
   - Как солдат, я предлагаю в сложившейся ситуации прорываться немедленно.
   Он сразу же стал рассказывать о деталях плана, даже не дождавшись комментария Гитлера.
   По мнению Геббельса, это было не чем иным, как истерией, однако Кребс заявил, что с военной точки зрения этот план вполне реален.
   - Естественно, решение остается за фюрером.
   Гитлер молчал.
   - А что, если прорыв удастся? - наконец спросил он. - Мы попадем из одного "котла" в другой. Должен ли я, фюрер, спать в открытом поле, амбаре или где-нибудь еще и ждать своего конца? Нет, для меня будет гораздо лучше остаться в рейхсканцелярии.
   Вейдлинг вышел из комнаты совещаний в полночь. В приемной его ждали подчиненные, которым он рассказал о своей неудаче.
   - Остался только один выход, - сказал он хмуро. - Сражаться до последнего солдата.
   Тем не менее он пообещал еще раз попытаться убедить фюрера в реальности плана.
   Гитлер ушел с совещания, чтобы навестить раненого Грейма. Ханна Рейч была с ним. Гитлер присел на край кровати. У него было белое лицо.
   - Единственная наша надежда - это Венк, - сказал он. - А для того, чтобы он смог прорваться, нам для его прикрытия нужны все имеющиеся самолеты.
   Пушки Венка, заявил он, уже обстреливают русских на Потсдамерплац.
   - К рассвету нужно вызвать все самолеты, - повторил он.
   Гитлер приказал Грейму лететь в аэропорт Рехлин, который находился неподалеку от санатория доктора Гебхардта, и собрать все имеющиеся в наличии самолеты. Венк мог прорваться только с помощью люфтваффе.
   - Это первая причина, по которой вы должны уехать из Берлина. Вторая причина - вы должны остановить Гиммлера.
   Губы и руки фюрера дрожали, а голос стал неуверенным.
   - Предатель не должен стать моим преемником в качестве фюрера. Сделайте так, чтобы этого не случилось.
   Грейм сказал, что добраться до Рехлина нет никакой возможности и что он предпочитает умереть в бункере.
   - Наш долг, долг солдат рейха, заключается в том, чтобы максимально использовать любую возможность, - сказал Гитлер. - Это единственный оставшийся шанс на успех. Наш общий долг использовать его.
   - Что можно сделать сейчас, даже если нам и удастся прорваться? спросила Ханна.
   На Грейма последние слова Гитлера произвели впечатление.
   - Ханна, мы единственная надежда для тех, кто остается здесь. Если есть хоть малейший шанс, то мы обязаны им воспользоваться... Может быть, мы сможем помочь, может, и нет, но мы должны лететь.
   Гитлер стал сентиментален.
   - Люфтваффе от начала и до конца воевало лучше других родов войск, сказал он. - Вина за то, что наши самолеты оказались менее совершенны технически, лежит на других.
   Грейм начал с трудом одеваться. Ханна, вся в слезах, подошла к Гитлеру.
   - Мой фюрер, почему вы не разрешите нам остаться! Гитлер посмотрел на нее и сказал:
   - Да хранит тебя бог!
   Фрау Геббельс передала Ханне два письма своему сыну. Она сняла бриллиантовое кольцо и попросила Ханну носить его в ее память. Ева Браун также передала Ханне письмо - для своей сестры, фрау Фегелейн.
   Позднее Ганна не смогла удержаться и прочитала его. Ей письмо показалось "вульгарным, напыщенным и написанным в таком плохом стиле", что она порвала его.
   Наверху полыхали дома, освещая все как днем. Грейм и Ханна слышали интенсивную перестрелку, когда бронемашина доставила их до тренировочного самолета "Арадо-96", спрятанного у Бранденбургских ворот. Ханна вывела маленький самолет на улицу и взлетела под огнем. На уровне крыш русские прожектора высветили "арадо", и от волны разрывов зенитных снарядов самолет стало бросать как пушинку. На полной скорости Ханна вырвалась из воздушного водоворота. Под ними в море огня лежал Берлин. Самолет взял курс на север.
   Предательство Гиммлера покончило с сомнениями Гитлера и его надеждой. Несмотря на уверенный тон, с которым он говорил с Греймом, он понимал теперь, что на Венка рассчитывать больше нельзя и нужно готовиться к концу. Подготовка началась с бракосочетания, состоявшегося в маленькой комнате, где висели оперативные карты. Гитлер всегда говорил своим друзьям, что не может позволить себе "такой ответственный шаг, как брак". Возможно, он опасался потерять с этим свою уникальность как фюрер: для большинства немцев он был своего рода мессией. Теперь все это не имело значения, и его первым желанием было наградить свою преданную любовницу столь долго откладываемым браком.
   В подразделении фольксштурма был найден священник и доставлен в бункер для совершения должным образом обряда бракосочетания. Священника звали Вагнер. В качестве свидетелей пригласили Геббельса и Бормана. Гитлер и Ева поклялись, что принадлежат к чистой арийской расе. После короткой церемонии Ева стала подписываться в документе "Ева Б...", затем зачеркнула "Б" и написала "Ева Гитлер, урожденная Браун".
   После этого Гитлер пригласил Бормана, Геббельса, двух секретарш - фрау Кристиан и фрау Юнге - к себе в комнату выпить шампанского и в течение часа предавался воспоминаниям. Время от времени подходили другие люди: Гюнше, Кребс, Бургдорф, Белов, даже фройлейн Манцоли, повар, специалист по вегетарианской кухне. Перед самым окончанием вечеринки Гитлер сказал, что наступает конец его жизни и национал-социализма; смерть станет облегчением после предательства со стороны близких соратников. Он вышел в другую комнату и начал диктовать фрау Юнге свое политическое завещание.
   Гитлер в нем заявлял, что ни он, ни кто-либо другой в Германии не хотели войны и что "она была спровоцирована исключительно теми государственными деятелями, которые либо сами были евреями, либо работали в интересах евреев". Именно англичане, по его словам, вынудили его вторгнуться в Польшу, "потому что политическая клика в Англии желала войны отчасти по коммерческим причинам, а отчасти потому, что находилась под влиянием пропаганды, распространяемой международным сионизмом".
   Он заявил, что остался в Берлине, чтобы "добровольно выбрать смерть в момент, когда нет больше возможности исполнять обязанности фюрера и канцлера", и что он "умрет с радостью в сердце", но отдал приказ своим командующим "продолжать принимать участие в борьбе нации". О сдаче любого района или города не может быть и речи, сказал он, и призвал всех командиров "дать личный блестящий пример исключительной преданности долгу до конца".
   Гиммлер и Геринг по его завещанию лишились всех постов за "секретные переговоры с врагом без моего ведома и против моей воли, а также за незаконные попытки захватить власть в государстве".
   В качестве своего преемника на посту рейхспрезидента и верховного главнокомандующего Гитлер назвал адмирала Деница. Геббельс по завещанию становился рейхсканцлером, Борман - главой партии, а Шернер главнокомандующим сухопутных сил; первые два, сказал Гитлер, попросили разрешения умереть вместе с ним, но им было приказано "поставить интересы нации над своими собственными чувствами" и сохранить себе жизнь.
   Текст завещания заканчивался тем же, чем и начинался - обвинениями в адрес евреев. "В первую очередь я предписываю правительству нации и народу строго соблюдать расовые законы и безжалостно бороться с отравителем всех наций - международным еврейством". До конца своей жизни Гитлер остался верным своей навязчивой идее.
   Фрау Юнге поставила на документе дату и время: 29 апреля 1945 года, 4 часа утра. Гитлер поставил свою подпись, а Геббельс, Борман, Бургдорф и Кребс подписали документ в качестве свидетелей.
   Затем фюрер написал свое собственное завещание. Он завещал все свое имущество партии, а в случае "прекращения ее существования - государству", и назначил своего "самого преданного партийного товарища, Мартина Бормана", своим душеприказчиком. "Он может отдать моим родственникам все, что имеет для них ценность как память обо мне или может быть использовано для поддержания их жизни на уровне среднего класса. Это касается матери моей жены и моих преданных соратников обоего пола, которые хорошо ему известны: в частности моим бывшим секретарям фрау Винтер и другим, которые в течение многих лет мне помогали.