Толстой Алексей Николаевич. Гиперболоид инженера Гарина

   – Вы правы. Я еду. – Гарин позвонил. – Ванну. Приготовить вечернее платье, регалии и ордена. – Некоторое время он ходил, вернее – бегал по ковру. – Ещё что?
   – В приёмной несколько дам ожидают аудиенции.
   – Не принимаю.
   – Они ждут с полудня.
   – Не желаю. Отказать.
   – С ними слишком трудно бороться. Осмелюсь заметить: это дамы высшего общества. Три знаменитых писательницы, две кинозвезды, одна путешественница в автомобиле с мировым стажем и одна известная благотворительница.
   – Хорошо… Просите… Всё равно какую-нибудь…
   Гарин сел к столу (налево – радиоприёмник, направо – телефоны, прямо – труба диктофона). Придвинул чистую четвертушку бумаги, обмакнул перо и вдруг задумался…
   «Зоя, – начал писать он по-русски твёрдым, крупным почерком, – друг мой, только вы одна в состоянии понять, какого я сыграл дурака…»
   – Тс-с-с, – послышалось у него за спиной.
   Гарин резко всем телом повернулся в кресле. Секретарь уже ускользнул в боковую дверь, – посреди кабинета стояла дама в светло-зелёном. Она слабо вскрикнула, стискивая руки. На лице изобразилось именно то, что она стоит перед величайшим в истории человеком. Гарин секунду рассматривал её. Пожал плечами.
   – Раздевайтесь! – резко приказал он и повернулся в кресле, продолжая писать.
 
   Без четверти восемь Гарин поспешно подошёл к столу. Он был во фраке, со звёздами, регалиями и лентой поверх жилета. Раздавались резкие сигналы радиоприёмника, всегда настроенного на волну станции Золотого острова. Гарин надел наушники. Голос Зои, явственный, но неживой, точно с другой планеты, повторял по-русски:
   – Гарин, мы погибли… Гарин, мы погибли… На острове восстание. Большой гиперболоид захвачен… Янсен со мной… Если удастся, – бежим на «Аризоне».
   Голос прервался. Гарин стоял у стола, не снимая наушников. Личный секретарь, с цилиндром и тростью Гарина, ждал у дверей. И вот приёмник снова начал подавать сигналы. Но другой уже голос, мужской, резкий, заговорил по-английски:

   «Трудящиеся всего мира. Вам известны размеры и последствия паники, охватившей Соединённые Штаты…»

   Дослушав до конца воззвание Шельги, Гарин снял наушники. Не спеша, с кривой усмешкой закурил сигару. Из ящиков стола вынул пачку стодолларовых бумажек и никелированный аппарат в виде револьвера с толстым дулом: это было его последнее изобретение – карманный гиперболоид. Взмахом бровей подозвал личного секретаря:
   – Распорядитесь немедленно приготовить дорожную машину.
   У секретаря первый раз за всё время поднялись веки, рыжие глаза колюче взглянули на Гарина:
   – Но, господин диктатор…
   – Молчать! Немедленно передать начальнику войск, губернатору города и гражданским властям, что с семи часов вводится военное положение. Единственная мера пресечения беспорядка в городе – расстрел.
   Секретарь мгновенно исчез за дверью.
   Гарин подошёл к тройному зеркалу. Он был в регалиях и звёздах, бледный, похожий на восковую куклу из паноптикума. Он долго глядел на себя, и вдруг один глаз его сам собою насмешливо подмигнул… «Уноси ноги, Пьер Гарри, уноси ноги поскорее», – проговорил он самому себе шёпотом.

122

   События на Золотом острове начались к вечеру двадцать третьего июня. Весь день бушевал океан. Грозовые тучи ползли с юго-запада. Трещало небо от огненных зигзагов. Водяная пыль перелетала бешеным туманом через весь остров.
   В конце дня гроза ушла, молнии полыхали далеко за краем океана, но ветер с неослабеваемой силой клонил к земле деревья, гнул стрелы высоких фонарей, рвал проволоки, уносил бесформенными полотнищами крыши с бараков и выл и свистал по всему острову с такой сатанинской злобой, что всё живое попряталось по домам. В гавани скрипели корабли на причалах, несколько барок было сорвано с якорных цепей и унесено в океан. Как поплавок, одна в небольшой гавани, против дворца прыгала на волнах «Аризона».
   Население острова сильно уменьшилось за последнее время. Работы в шахте были приостановлены. Грандиозные постройки мадам Ламоль ещё не начинались. Из шести тысяч рабочих осталось около пятисот. Остальные покинули остров, нагружённые золотом. Опустевшие бараки рабочего посёлка, Луна-парк, публичные дома сносили, землю выравнивали под будущую стройку.
   Гвардейцам окончательно нечего было делать на этом мирном клочке земли. Прошло то время, когда жёлто-белые, как сторожевые псы, торчали с винтовками на скалах, шагали вдоль проволок, многозначительно пощёлкивая затворами. Гвардейцы начали спиваться. Тосковали по большим городам, шикарным ресторанам, весёлым женщинам. Просились в отпуск, грозили бунтом. Но было строгое распоряжение Гарина: ни отпусков, ни увольнений. Гвардейские казармы были под постоянным прицелом ствола большого гиперболоида.
   В казарме шла отчаянная игра. Расплачивались именными записками, так как золото, лежавшее штабелями около казарм, надоело всем хуже горькой редьки. Играли на любовниц, на оружие, на обкуренные трубки, на бутылки старого коньяку или на – «раз-два по морде». К вечеру обычно вся казарма напивалась вдребезги. Генерал Субботин едва уже мог поддерживать не то что дисциплину, – какое там, – просто приличие.
   – Господа офицеры, стыдно, – гремел ежевечерне голос генерала Субботина в офицерской столовой, – опустились, господа офицеры, на полу наблёвано-с, воздух, как в бардаке-с. В кальсонах изволите щеголять, штаны проиграли-с. Удручён, что имею несчастье командовать бандой сволочей-с.
   Никакие меры воздействия не помогали. Но никогда ещё не было такого пьянства, как в день шторма двадцать третьего июня. Завывающий ветер вогнал гвардейцев в дикую тоску, навеял давние воспоминания, заныли старые раны. Водяная пыль била дождём в окно. Ураганным огнём ухала и ахала небесная артиллерия. Дрожали стены, звенели стаканы на столах. Гвардейцы за длинными столами, положив на них локти, подпирая удалые головы, нечёсаные, немытые, пели вражескую песню: «Эх, яблочко, куды котисся…» И песня эта, чёрт знает из какой далёкой жизни завезённая на затерянный среди волн островок, казалась щепоткой родной соли. Мотались в слезах пьяные головы. Генерал Субботин охрип, воздействуя, – послал всех к чертям свинячьим, напился сам.
   Разведка Ревкома (в лице Ивана Гусева) донесла о тяжком положении противника в казармах. В седьмом часу вечера Шельга с пятью рослыми шахтёрами подошёл к гауптвахте (перед казармами) и начал ругаться с двумя подвыпившими часовыми, стоявшими у винтовок в козлах. Увлечённые русскими оборотами речи, часовые утратили бдительность, внезапно были сбиты с ног, обезоружены и связаны. Шельга овладел сотней винтовок. Их сейчас же роздали рабочим, подходившим от фонаря к фонарю, прячась за деревьями и кустами, ползя через лужайки.
   Сто человек ворвались в казармы. Начался чудовищный переполох, гвардейцы встретили наступающих бутылками и табуретами, отступили, организовались и открыли револьверный огонь. На лестницах, в коридорах, в дортуарах шёл бой. Трезвые и пьяные дрались врукопашную. Из разбитых окон вырывались дикие вопли. Нападавших было мало, – один на пятерых, – но они молотили, как цепями, мозольными кулачищами изнеженных жёлто-белых. Подбегали подкрепления. Гвардейцы начали выкидываться из окошек. В нескольких местах вспыхнул пожар, казармы заволокло дымом.

123

   Янсен бежал по пустынным неосвещённым комнатам дворца. С грохотом и шипеньем обрушивался прибой на веранду. Свистал ветер, потрясая оконные рамы. Янсен звал мадам Ламоль, прислушивался в ужасающей тревоге.
   Он побежал вниз, на половину Гарина, летел сажёнными прыжками по лестницам. Внизу слышны были выстрелы, отдельные крики. Он выглянул во внутренний сад. Пусто, ни души. На противоположной стороне, под аркой, затянутой плющом, снаружи ломились в ворота. Как можно было так крепко спать, что только пуля, разбившая оконное стекло, разбудила Янсена. Мадам Ламаль бежала? Быть может, убита?
   Он отворил какую-то дверь наугад. Вошёл. Четыре голубоватых шара и пятый, висящий под мозаичным потолком, освещали столы, уставленные приборами, мраморные доски с измерителями, лакированные ящички и шкафчики с катодными лампами, провода динамо, письменный стол, заваленный чертежами. Это был кабинет Гарина. На ковре валялся скомканный платочек. Янсен схватил его, – он пахнул духами мадам Ламоль. Тогда он вспомнил, что из кабинета есть подземный ход к лифту большого гиперболоида и где-то здесь должна быть потайная дверь. Мадам Ламоль, конечно, при первых же выстрелах кинулась на башню, – как было не догадаться!
   Он оглядывался, ища эту дверцу. Но вот послышался звон разбиваемых стёкол, топот ног, за стеной начали перекликаться торопливые голоса. Во дворец ворвались. Так что же медлит мадам Ламоль? Он подскочил к двустворчатой резной двери и закрыл её на ключ. Вынул револьвер. Казалось, весь дворец наполнился шагами, голосами, криками.
   – Янсен!
   Перед ним стояла мадам Ламоль. Её побледневшие губы зашевелились, но он не слышал, что она сказала. Он глядел на неё, тяжело дыша.
   – Мы погибли, Янсен, мы погибли! – повторила она.
   На ней было чёрное платье. Руки, узкие и стиснутые, прижаты к груди. Глаза взволнованы, как синяя буря. Мадам Ламоль сказала:
   – Лифт большого гиперболоида не действует, лифт поднят на самый верх. На башне кто-то сидит. Они забрались снаружи по перекладинам… Я уверена, что это – мальчишка Гусев…
   Хрустнув пальцами, она глядела на резную дверь. Брови её сдвигались. За дверью бешено протопали десятки ног. Раздался дикий вопль. Возня. Торопливые выстрелы. Мадам Ламоль стремительно села к столу, включила рубильник: мягко завыло динамо, лилово засветились грушевидные лампы. Застучал ключ, посылая сигналы.
   – Гарин, мы погибли… Гарин, мы погибли… – заговорила она, нагнувшись над сеткой микрофона.
   Через минуту резная дверь затрещала под ударами кулаков и ног.
   – Отворите дверь! Отворяй!.. – раздались голоса. Мадам Ламоль схватила Янсена за руку, потащила к стене и ногой нажала на завиток резного украшения у самого пола. Штофная панель между двух полуколонок неслышно упала в глубину. Мадам Ламоль и Янсен проскользнули через потайное отверстие в подземный ход. Панель встала на прежнее место.
 
   После грозы особенно ярко мерцали и горели звёзды над взволнованным океаном. Ветер валил с ног. Высоко взлетал прибой. Грохотали камни. Сквозь шум океана слышны были выстрелы. Мадам Ламоль и Янсен бежали, прячась за кустами и скалами, к северной бухте, где всегда стоял моторный катерок. Направо чёрной стеной поднимался дворец, налево – волны, светящиеся гривы пены и – далеко – огоньки танцующей «Аризоны». Позади решётчатым силуэтом, уходящим в небо, рисовалась башня большого гиперболоида. На самом верху её был свет.
   – Смотрите, – откинувшись на бегу и махнув рукой в сторону башни, крикнула мадам Ламоль, – там свет! Это смерть!
   Она спустилась по крутому откосу к бухте, закрытой от волн. Здесь у лестницы, ведущей на веранду дворца, у небольших бонов, болтался катерок. Она прыгнула в него перебежала на корму и трясущимися руками включила стартер.
   – Скорее, скорее, Янсен!
   Катерок был ошвартован на цепи. Засунув в кольцо ствол револьвера, Янсен ломал замок. Наверху, на веранде, со звоном распахнулись двери, появились вооружённые люди. Янсен бросил револьвер и захватил цепь у корня. Мускулы его затрещали, шея вздулась, лопнул крючок на вороте куртки. Внезапно застрелял включённый мотор. Люди на террасе побежали вниз по лестнице, размахивая оружием, крича: «Стой, стой!»
   Последним усилием Янсен вырвал цепь, далеко отпихнул пыхтящий катер на волны и на четвереньках побежал вдоль борта к рулю.
   Описав крутую дугу, катер полетел к узкому выходу из бухты. Вдогонку сверкнули выстрелы.
 
   – Трап, черти солёные! – заорал Янсен на катере, пляшущем под бортом «Аризоны». – Где старший помощник? Спит! Повешу!
   – Здесь, здесь, капитан. Есть, капитан.
   – Руби канаты! Включай моторы! Полный газ! Туши огни!
   – Есть, есть, капитан.
   Мадам Ламоль первая поднялась по штормовому трапу. Перегнувшись через борт, она увидела, что Янсен силится встать, и падает как-то на бок, и судорожно ловит брошенный конец. Волна покрыла его вместе с катером, и снова вынырнуло его отплевывающееся лицо, искажённое гримасой боли.
   – Янсен, что с вами?
   – Я ранен.
   Четыре матроса спрыгнули в катерок, подхватили Янсена, подняли на борт. На палубе он упал, держась за бок, потерял сознание. Его отнесли в каюту.
   Полным ходом, разрезая волны, зарываясь в водяные пропасти, «Аризона» уходила от острова. Командовал старший помощник. Мадам Ламоль стояла рядом с ним на мостике, вцепившись в перила. С неё лила вода, платье облепило её. Она глядела, как разгорается зарево (горели казармы) и чёрный дым, проверченный огненными спиралями, застилает остров. Но вот она, видимо, что-то заметила, схватила командира за рукав:
   – Поверните на юго-запад…
   – Здесь рифы, мадам.
   – Молчать, не ваше дело!.. Проходите, имея остров на левом борту.
   Она побежала к решётчатой башенке гиперболоида. Пелена воды, летя от носа по палубе, покрыла мадам Ламоль, сбила с ног. Матрос подхватил её, мокрую и взбесившуюся от злости. Она вырвалась, вскарабкалась на башенку.
   На острове, высоко над дымом пожара, сверкала ослепительная звезда, – это работал большой гиперболоид, нащупывая «Аризону».
   Мадам Ламоль решила драться, всё равно никаким ходом не уйти от луча, хватающего с башни на много миль. Луч сначала метался по звёздам, по горизонту, описывая в несколько секунд круг в четыреста километров. Но теперь он упорно нащупывал западный сектор океана, бежал по гребням волн, и след его обозначался густыми клубами пара.
   «Аризона» шла полным ходом в семи милях вдоль острова. Зарываясь до мачт в шипящую воду, взлетала скорлупкой на волну, и тогда с кормовой башенки мадам Ламоль била ответным лучом по острову. Уже запылали на нём кое-где деревянные постройки. Снопы искр взносились высоко, будто раздуваемые гигантскими мехами. Зарево бросало отблески на весь чёрный, взволнованный океан. И вот, когда «Аризона» поднялась на гребень, с острова увидели силуэт яхты, и жгуче-белая игла заплясала вокруг неё, ударяя сверху вниз, зигзагами, и удары, совсем близко, сближаясь, падали то перед кормой, то перед носом.
   Зое казалось, что ослепительная звезда колет ей прямо в глаза, и она сама старалась уткнуться стволом аппарата в эту звезду на далёкой башне. Бешено гудели винты «Аризоны», корма обнажилась, и судно начало уже клониться носом, соскальзывая с волны. В это время луч, нащупав прицел, взвился, затрепетал, точно примериваясь, и, не колеблясь, стал падать на профиль яхты. Зоя закрыла глаза. Должно быть, у всех, кто на борту был свидетелем этой дуэли, остановилось сердце.
   Когда Зоя открыла глаза, перед ней была стена воды, пропасть, куда соскользнула «Аризона». «Это ещё не смерть», – подумала Зоя. Сняла руки с аппарата, и руки её без сил повисли.
   Когда снова начался подъём на волну, стало понятно, почему миновала смерть. Огромные тучи дыма покрывали весь остров и башню, – должно быть, взорвались нефтяные цистерны. За дымовой завесой «Аризона» могла спокойно уходить.
   Зоя не знала, удалось ли ей сбить большой гиперболоид или только за дымом не стало видно звёзды. Но не всё ли теперь равно… Она с трудом спустилась с башенки. Придерживаясь за снасти, пробралась в каюту, где за синими занавесками тяжело дышал Янсен. Повалилась в кресло, зажгла восковую спичку, закурила.
   «Аризона» уходила на северо-запад. Ветер ослаб, но океан всё ещё был неспокоен. По многу раз в день яхта посылала условные сигналы, пытаясь связаться с Гариным, и в сотнях тысяч радиоприёмников по всему свету раздавался голос Зои: «Что делать, куда идти? Мы на такой-то широте и долготе. Ждём приказаний».
   Океанские пароходы, перехватывая эти радио, спешили уйти подальше от страшного места, где снова обнаружилась «Аризона» – «гроза морей».

124

   Облака горящей нефти окутывали Золотой остров. После урагана наступил штиль, и чёрный дым поднимался к безоблачному небу, бросая на воды океана огромную тень в несколько километров.
   Остров казался вымершим, и только в стороне шахты, как всегда, не переставая поскрипывали черпаки элеваторов.
   Затем в тишине раздалась музыка: торжественный медленный марш. Сквозь дымовую мглу можно было видеть сотни две людей: они шли, подняв головы, их лица были суровы и решительны. Впереди четверо несли на плечах что-то завёрнутое в красное знамя. Они взобрались на скалу, где возвышалась решётчатая башня большого гиперболоида, и у подножия её опустили длинный свёрток.
   Это было тело Ивана Гусева. Он погиб вчера во время боя с «Аризоной». Взобравшись, как кошка, снаружи по решётчатым креплениям башни, он включил большой гиперболоид, нащупал «Аризону» среди огромных волн.
   Огненный шнур с «Аризоны» плясал по острову, поджигая постройки, срезывал фонарные столбы, деревья. «Гадюка», – шептал Иван, поворачивая дуло аппарата, и так же, как во время письменного урока, когда Тарашкин учил его грамоте, помогал себе языком.
   Он поймал «Аризону» на фокус и бил лучом по воде перед кормой и перед носом, сближая угол. Мешали облака дыма от загоревшихся цистерн. Вдруг луч с «Аризоны» превратился в ослепительную звезду, и она, сверкая, ужалила Ивана в глаза. Пронзённый насквозь лучом, он упал на кожух большого гиперболоида…
   – Спи спокойно, Ванюша, ты умер как герой, – сказал Шельга. Он опустился перед телом Ивана, отогнул край знамени и поцеловал мальчика в лоб.
   Трубы заиграли, и голоса двухсот человек запели «Интернационал».
   Немного времени спустя из клубов чёрного дыма вылетел двухмоторный мощный аэроплан. Забирая высоту, он повернул на запад…

125

   – Все ваши распоряжения исполнены, господин диктатор…
   Гарин запер выходную дверь на ключ, подошёл к плоскому книжному шкафу и справа от него провёл рукой.
   Секретарь сказал с усмешкой:
   – Кнопка потайной двери с левой стороны, господин диктатор…
   Гарин быстро, странно взглянул на него. Нажал кнопку, книжный шкаф бесшумно отодвинулся, открывая узкий проход в потайные комнаты дворца.
   – Прошу, – сказал Гарин, предлагая секретарю пройти туда первым. Секретарь побледнел. Гарин с ледяной вежливостью поднял лучевой револьвер в уровень его лба. – Благоразумнее подчиняться, господин секретарь…

126

   Дверь из капитанской каюты была открыта настежь. На койке лежал Янсен.
   Яхта едва двигалась. В тишине было слышно, как разбивалась о борт волна.
   Желание Янсена сбылось, – он снова был в океане, один с мадам Ламоль. Он знал, что умирает. Несколько дней боролся за жизнь, – сквозная пулевая рана в живот, – и, наконец, затих. Глядел на звёзды через открытую дверь, откуда лился воздух вечности. Не было ни желаний, ни страха, только важность перехода в покой.
   Снаружи, появившись тенью на звёздах, вошла мадам Ламоль. Наклонилась над ним. Спросила шёпотом, как он себя чувствует. Он ответил движением век, и она поняла, что он хотел ей сказать: «Я счастлив, ты со мной». Когда у него несколько раз, захватывая воздух, судорожно поднялась грудь, Зоя села около койки и не двигалась. Должно быть, печальные мысли бродили в её голове.
   – Друг мой, друг мой единственный, – проговорила она с тихим отчаянием, – вы один на свете любили меня. Одному вам я была дорога. Вас не будет… Какой холод, какой холод…
   Янсен не отвечал, только движением век будто подтвердил о наступающем холоде. Она видела, что нос его обострился, рот сложен в слабую улыбку. Ещё недавно его лицо горело жаровым румянцем, теперь было как восковое. Она подождала ещё много минут, потом губами дотронулась до его руки. Но он ещё не умер. Медленно приоткрыл глаза, разлепил губы. Зое показалось, что он сказал: «Хорошо…»
   Потом лицо его изменилось. Она отвернулась и осторожно задёрнула синие шторки.

127

   Секретарь – самый элегантный человек в Соединённых Штатах – лежал ничком, вцепившись застывшими пальцами в ковёр: он умер мгновенно, без крика. Гарин, покусывая дрожащие губы, медленно засовывал в карман пиджака лучевой револьвер. Затем подошёл к низенькой стальной двери. Набрал на медном диске одному ему известную комбинацию букв, – дверь раскрылась. Он вошёл в железобетонную комнату без окон.
   Это был личный сейф диктатора. Но вместо золота или бумаг здесь находилось нечто гораздо более ценное для Гарина: привезённый из Европы и сначала тайно содержавшийся на Золотом острове, затем – здесь – в потайных комнатах дворца, третий двойник Гарина – русский эмигрант, барон Корф, продавший себя за огромные деньги.
   Он сидел в мягком кожаном кресле, задрав ноги на золочёный столик, где стояли в вазах фрукты и сласти (пить ему не разрешалось). На полу валялись книжки – английские уголовные романы. От скуки барон Корф плевал косточками вишен в круглый экран телевизорного аппарата, стоявшего в трёх метрах от его кресла.
   – Наконец-то, – сказал он, лениво обернувшись к вошедшему Гарину. – Куда вы, чёрт вас возьми, провалились?.. Слушайте, долго вы ещё намерены меня мариновать в этом погребе? Ей-богу, я предпочитаю голодать в Париже…
   Вместо ответа Гарин содрал с себя ленту, сбросил фрак с орденами и регалиями.
   – Раздевайтесь.
   – Зачем? – спросил барон Корф с некоторым любопытством.
   – Давайте ваше платье.
   – В чём дело?
   – И паспорт, все бумаги… Где ваша бритва? Гарин подсел к туалетному столику. Не намыливая щёк, морщась от боли, быстро сбрил усы и бороду.
   – Между прочим, рядом в комнате лежит человек. Запомните, это ваш личный секретарь. Когда его хватятся, можете сказать, что услали его с секретным поручением… Понятно вам?
   – В чём дело, я спрашиваю? – заорал барон Корф, хватая на лету гаринские брюки.
   – Я пройду отсюда потайным ходом в парк, к моей машине. Вы запрячете секретаря в камин и пройдёте в мой кабинет. Немедленно вызовите по телефону Роллинга. Надеюсь, вы хорошо запомнили весь механизм моей диктатуры? Я, затем мой первый заместитель – начальник секретной полиции, затем мой второй заместитель – начальник отдела пропаганды, затем мой третий заместитель-начальник отдела провокации. Затем тайный совет трёхсот, во главе стоит Роллинг. Если вы ещё не совсем превратились в идиота, вы должны были всё это вызубрить назубок… Снимайте же брюки, чёрт вас возьми!.. Роллингу по телефону скажите, что вы, то есть Пьер Гарин, становитесь во главе войск и полиции. Вам придётся серьёзно драться, милейший.
   – Позвольте, а если Роллинг угадает по голосу, что это не вы, а я…
   – А! В конце концов им наплевать… Был бы диктатор…
   – Позвольте, позвольте, – значит с этой минуты я превращаюсь в Петра Петровича Гарина?
   – Желаю успеха. Наслаждайтесь полнотой власти. Все инструкции на письменном столе… Я – исчезаю…
   Гарин, так же, как давеча в зеркало, подмигнул своему двойнику и скрылся за дверью.

128

   Едва только Гарин – один в закрытой машине – помчался через центральные улицы города, исчезло всякое сомнение: он вовремя унёс ноги. Рабочие районы и предместья гудели стотысячными толпами… Кое-где уже плескались полотнища революционных знамён. Поперёк улиц торопливо нагромождались баррикады из опрокинутых автобусов, мебели, выкидываемой в окошки, дверей, фонарных столбов, чугунных решёток.
   Опытным глазом Гарин видел, что рабочие хорошо вооружены. На грузовиках, продирающихся сквозь толпы, развозили пулемёты, гранаты, винтовки… Несомненно, это была работа Шельги…
   Несколько часов тому назад Гарин со всей уверенностью бросил бы войска на восставших. Но сейчас он лишь нервнее нажимал педаль машины, несущейся среди проклятий и криков: «Долой диктатора! Долой совет трёхсот!»
   Гиперболоид был в руках Шельги. Об этом знали, об этом кричали восставшие. Шельга разыграет революцию, как дирижёр – героическую симфонию.
   Громкоговорители, установленные по приказу Гарина ещё во время продажи золота, теперь работали против него – разносили на весь мир вести о поголовном восстании.
   Двойник Гарина, против всех ожиданий Петра Петровича, начал действовать решительно и даже не без успеха. Его отборные войска штурмовали баррикады. Полиция с аэропланов сбрасывала газовые бомбы. Конница рубила палашами людей на перекрёстках. Особые бригады взламывали дверные замки, врывались в жилища рабочих, уничтожая всё живое.
   Но восставшие держались упорно. В других городах, в крупных фабричных центрах, они решительно переходили в наступление. К середине дня вся страна пылала восстанием…
   Гарин выжимал из машины всю скорость её шестнадцати цилиндров. Ураганом проносился по улице провинциальных городков, сбивал свиней, собак, давил кур. Иной прохожий не успевал выпучить глаза, как запылённая, чёрная огромная машина диктатора, уменьшаясь и ревя, скрывалась за поворотом…
   Он останавливался только на несколько минут, чтобы набрать бензина, налить воды в радиатор… Мчался всю ночь.
   Наутро власть диктатора ещё не была свергнута. Столица пылала, зажжённая термитными бомбами, на улицах валялось до пятидесяти тысяч трупов. «Вот тебе и барон!» – усмехнулся Гарин, когда на остановке громкоговоритель прохрипел эти вести…
   В пять часов следующего дня его машину обстреляли…
   В семь часов, пролетая по какому-то городку, он видел революционные флаги и поющих людей…