Он мчался всю вторую ночь – на запад, к Тихому океану. На рассвете, наливая бензин, услышал, наконец, из чёрного горла громкоговорителя хорошо знакомый голос Шельги:
– Победа, победа… Товарищи, в моих руках – страшное орудие революции – гиперболоид…
Скрипнув зубами, не дослушав, Гарин помчался дальше. В десять часов утра он увидел первый плакат сбоку шоссе: на фанерном щите огромными буквами стояло:
Сверху он видел, как промчались по шоссе три мотоцикла. Задний остановился. Вооружённый, по пояс голый человек соскочил с него и нагнулся над пропастью, где валялась разбитая машина диктатора.
В лесу Пётр Петрович снял с себя всё, кроме штанов и нательной фуфайки, надрезал кожу на башмаках и пешком начал пробираться к ближайшей станции железной дороги.
На четвёртый день он добрался до уединённой приморской мызы близ Лос-Анжелоса, где в ангаре висел, всегда наготове, его дирижабль.
Дирижабль начал опускаться. Он весь сверкал в лучах солнца. С яхты его заметили, подняли флаг. Когда гондола коснулась воды, от яхты отделилась шлюпка. На руле сидела Зоя. Гарин едва узнал её – так осунулось её лицо. Он спрыгнул в шлюпку, с улыбочкой, как ни в чём не бывало, сел рядом с Зоей, потрепал её по руке:
– Рад тебя видеть. Не грусти, крошка. Сорвалось, – наплевать. Заварим новую кашу… Ну, чего ты повесила нос?..
Зоя, нахмурившись, отвернулась, чтобы не видеть его лица.
– Я только что похоронила Янсена. Я устала. Сейчас мне всё-всё равно.
Из-за края горизонта поднялось солнце, – огромный шар выкатился над синей пустыней, и туман растаял, как призрачный.
Протянулась солнечная дорога, переливаясь маслянистыми бликами, и чёрным силуэтом на ней рисовались три наклонных мачты и решётчатые башенки «Аризоны».
– Ванну, завтрак и – спать, – сказал Гарин.
На яхте были срублены мачты, оба гиперболоида на носу и корме замаскированы досками и парусиной, – для того чтобы изменить профиль судна и подойти незамеченными к Золотому острову.
Гарин был уверен в себе, решителен, весел, – к нему снова вернулось хорошее настроение.
Утром следующего дня помощник капитана, взявший команду на судне после смерти Янсена, с тревогой указал на перистые облака. Они быстро поднимались из-за восточного края океана, покрывали небо на огромной, десятикилометровой высоте. Надвигался шторм, быть может, ураган – тайфун.
Гарин, занятый своими соображениями, послал капитана к чёрту.
– Ну, тайфун – ерунда собачья. Прибавьте ходу… Капитан угрюмо глядел с мостика на быстро заволакивающееся небо. Приказал задраить люки, крепить на палубе шлюпки и всё, что могло быть снесено.
Океан мрачнел. Порывами налетал ветер, угрожающим свистом предупреждал моряков о близкой беде. На место вестников урагана – высоких перистых облаков – поползли клубящиеся низкие тучи. Ветер всё грознее волновал океан, пробегал неспокойной рябью по огромным волнам.
И вот с востока начала налезать чёрная, как овчина, низкая туча, со свинцовой глубиной. Порывы ветра стали яростными. Волны перекатывались через борт. И уже не рябью мялись горбы серо-холодных волн, – ветер срывал с них целые пелены, застилал туманом водяной пыли…
Капитан сказал Зое и Гарину:
– Идите вниз. Через четверть часа мы будем в центре тайфуна. Моторы нас не спасут.
Ураган обрушился на «Аризону» со всей яростью одиннадцати баллов. Яхта, зарываясь, валясь с борта на борт так, что днище обнажалось до киля, уже не слушаясь ни руля, ни винтов, неслась по кругам суживающейся спирали к центру тайфуна, или «окну», как его называют моряки.
«Окно», диаметром иногда до пяти километров, – центр вращения тайфуна; ветры силою двенадцати баллов несутся со всех направлений кругом «окна», уравновешивая свои силы на его периферии.
Туда, в такое «окно», уносилась круговоротом жалкая скорлупка – «Аризона».
Чёрные тучи касались палубы. Стало темно, как ночью. Бока яхты трещали. Люди, чтобы не разбиться, цеплялись за что попало. Капитан приказал привязать себя к перилам мостика.
«Аризону» подняло на гребень водяной горы, положило на борт и швырнуло в пучину. И вдруг – ослепительное солнце, мгновенное безветрие, и зелёно-прозрачные, сверкающие, как из жидкого стекла, волны – десятиэтажные громады, сталкивающиеся с оглушительным плеском, будто сам царь морской, Нептун, взбесясь, шлёпал в ладоши…
Это и было «окно», самое опасное место тайфуна. Здесь токи воздуха устремляются отвесно вверх, унося водяные пары на высоту десяти километров, и там раскидывают их плёнками перистых облаков – верхних предвестников тайфуна…
С борта «Аризоны» было снесено волнами всё: шлюпки, обе решётчатые башенки гиперболоидов, труба и капитанский мостик вместе с капитаном…
«Окно», окружённое тьмой и крутящимися ураганами, неслось по океану, увлекая на толчее чудовищных волн «Аризону».
Моторы перегорели, руль был сорван.
– Я больше не могу, – простонала Зоя.
– Когда-нибудь это должно кончиться… О чёрт! – хрипло ответил Гарин.
Оба они были избиты, истерзаны ударами о стены и о мебель. У Гарина рассечён лоб, Зоя лежала на полу каюты, цепляясь за ножку привинченной койки. На полу вместе с людьми катались чемоданы, книги, вывалившиеся из шкафа, диванные подушки, пробковые пояса, апельсины, осколки посуды.
– Гарин, я не могу, выбрось меня в море…
От страшного толчка Зоя оторвалась от койки, покатилась. Гарин кувырком перелетел через неё, ударился о дверь…
Раздался треск, раздирающий хруст. Грохот падающей воды. Человеческий вопль. Каюта распалась. Мощный поток воды подхватил двух людей, швырнул их в кипящую зелёно-холодную пучину…
Когда Гарин открыл глаза, в десяти сантиметрах от его носа маленький рачок-отшельник, залезший до половины в перламутровую раковину, таращил глаза, изумлённо шевеля усами. Гарин с усилием понял: «Да, я жив…» Но ещё долго не в силах был приподняться. Он лежал на боку, на песке. Правая рука была повреждена. Морщась от боли, он всё же подобрал ноги, сел.
Невдалеке, нагнувши тонкий ствол, стояла пальма, свежий ветер трепал её листья… Гарин поднялся, пошатываясь, пошёл. Вокруг, куда бы он ни посмотрел, бежали и, добежав до низкого берега, с шумом разбивались зелёно-синие, залитые солнцем волны… Несколько десятков пальм простирало по ветру широкие, как веера, листья. На песке там и сям валялись осколки дерева, ящики, какие-то тряпки, канаты… Это было всё, что осталось от «Аризоны», разбившейся вместе со всем экипажем о рифы кораллового острова.
Гарин, прихрамывая, пошёл в глубину островка, туда, где более возвышенные места заросли низким кустарником и ярко-зелёной травой. Там лежала Зоя на спине, раскинув руки. Гарин присел над ней, боясь прикоснуться к её телу, чтобы не ощутить холода смерти. Но Зоя была жива, – веки её задрожали, запёкшиеся губы разлепились.
На коралловом островке находилось озерцо дождевой воды, горьковатой, но годной для питья. На отмелях – раковины, мелкие ракушки, полипы, креветки, – всё, что некогда служило пищей первобытному человеку. Листья пальм могли служить одеждой и прикрывать от полдневного солнца.
Два голых человека, выброшенные на голую землю, могли кое-как жить… И они начали жить на этом островке, затерянном в пустыне Тихого океана. Не было даже надежды, что мимо пройдёт корабль и, заметив их, возьмёт на борт.
Гарин собирал раковины или рубашкой ловил рыбу в пресном озерце. Зоя нашла в одном из выброшенных ящиков с «Аризоны» пятьдесят экземпляров книги роскошного издания проектов дворцов и увеселительных павильонов на Золотом острове. Там же были законы и устав придворного этикета мадам Ламоль – повелительницы мира…
Целыми днями в тени шалаша из пальмовых листьев Зоя перелистывала эту книгу, созданную её ненасытной фантазией. Оставшиеся сорок девять экземпляров, переплетённых в золото и сафьян, Гарин употребил в виде изгороди для защиты от ветра.
Гарин и Зоя не разговаривали. Зачем? О чём? Они всю жизнь были одиночками, и вот получили, наконец, полное, совершенное одиночество.
Они сбились в счёте дней, перестали их считать. Когда проносились грозы над островом, озерцо наполнялось свежей дождевой водой. Тянулись месяцы, когда с безоблачного неба яростно жгло солнце. Тогда им приходилось пить тухлую воду…
Должно быть, и по нынешний день Гарин и Зоя собирают моллюсков и устриц на этом островке. Наевшись, Зоя садится перелистывать книгу с дивными проектами дворцов, где среди мраморных колоннад и цветов возвышается её прекрасная статуя из мрамора, – Гарин, уткнувшись носом в песок и прикрывшись истлевшим пиджачком, похрапывает, должно быть тоже переживая во сне разные занимательные истории.
– Победа, победа… Товарищи, в моих руках – страшное орудие революции – гиперболоид…
Скрипнув зубами, не дослушав, Гарин помчался дальше. В десять часов утра он увидел первый плакат сбоку шоссе: на фанерном щите огромными буквами стояло:
«Товарищи… Диктатор взят живым. Но диктатор оказался двойником Гарина, подставным лицом. Пётр Гарин скрылся. Он бежит на запад… Товарищи, проявляйте бдительность, задержите машину диктатора… (Следовали приметы.) Гарин не должен уйти от революционного суда…»В середине дня Гарин обнаружил позади себя мотоцикл. Он не слышал выстрелов, но в десяти сантиметрах от его головы в стекле машины появилась пулевая дырка с трещинками. Затылку стало холодно. Он выжал весь газ, какой могла дать машина, метнулся за холм, свернул к лесистым горам. Через час влетел в ущелье. Мотор начал сдавать и заглох. Гарин выскочил, свернул руль, пустил машину под откос и, с трудом разминая ноги, стал взбираться по крутизне к сосновому бору.
Сверху он видел, как промчались по шоссе три мотоцикла. Задний остановился. Вооружённый, по пояс голый человек соскочил с него и нагнулся над пропастью, где валялась разбитая машина диктатора.
В лесу Пётр Петрович снял с себя всё, кроме штанов и нательной фуфайки, надрезал кожу на башмаках и пешком начал пробираться к ближайшей станции железной дороги.
На четвёртый день он добрался до уединённой приморской мызы близ Лос-Анжелоса, где в ангаре висел, всегда наготове, его дирижабль.
129
Утренняя заря взошла на безоблачное небо. Розовым паром дымился океан. Гарин, перегнувшись в окно гондолы дирижабля, с трудом в бинокль разыскал глубоко внизу узенькую скорлупу яхты. Она дремала на зеркальной воде, просвечивающей сквозь лёгкий мглистый покров.Дирижабль начал опускаться. Он весь сверкал в лучах солнца. С яхты его заметили, подняли флаг. Когда гондола коснулась воды, от яхты отделилась шлюпка. На руле сидела Зоя. Гарин едва узнал её – так осунулось её лицо. Он спрыгнул в шлюпку, с улыбочкой, как ни в чём не бывало, сел рядом с Зоей, потрепал её по руке:
– Рад тебя видеть. Не грусти, крошка. Сорвалось, – наплевать. Заварим новую кашу… Ну, чего ты повесила нос?..
Зоя, нахмурившись, отвернулась, чтобы не видеть его лица.
– Я только что похоронила Янсена. Я устала. Сейчас мне всё-всё равно.
Из-за края горизонта поднялось солнце, – огромный шар выкатился над синей пустыней, и туман растаял, как призрачный.
Протянулась солнечная дорога, переливаясь маслянистыми бликами, и чёрным силуэтом на ней рисовались три наклонных мачты и решётчатые башенки «Аризоны».
– Ванну, завтрак и – спать, – сказал Гарин.
130
«Аризона» повернула к Золотому острову. Гарин решил нанести удар в самое сердце восставших – овладеть большим гиперболоидом и шахтой.На яхте были срублены мачты, оба гиперболоида на носу и корме замаскированы досками и парусиной, – для того чтобы изменить профиль судна и подойти незамеченными к Золотому острову.
Гарин был уверен в себе, решителен, весел, – к нему снова вернулось хорошее настроение.
Утром следующего дня помощник капитана, взявший команду на судне после смерти Янсена, с тревогой указал на перистые облака. Они быстро поднимались из-за восточного края океана, покрывали небо на огромной, десятикилометровой высоте. Надвигался шторм, быть может, ураган – тайфун.
Гарин, занятый своими соображениями, послал капитана к чёрту.
– Ну, тайфун – ерунда собачья. Прибавьте ходу… Капитан угрюмо глядел с мостика на быстро заволакивающееся небо. Приказал задраить люки, крепить на палубе шлюпки и всё, что могло быть снесено.
Океан мрачнел. Порывами налетал ветер, угрожающим свистом предупреждал моряков о близкой беде. На место вестников урагана – высоких перистых облаков – поползли клубящиеся низкие тучи. Ветер всё грознее волновал океан, пробегал неспокойной рябью по огромным волнам.
И вот с востока начала налезать чёрная, как овчина, низкая туча, со свинцовой глубиной. Порывы ветра стали яростными. Волны перекатывались через борт. И уже не рябью мялись горбы серо-холодных волн, – ветер срывал с них целые пелены, застилал туманом водяной пыли…
Капитан сказал Зое и Гарину:
– Идите вниз. Через четверть часа мы будем в центре тайфуна. Моторы нас не спасут.
«Окно», диаметром иногда до пяти километров, – центр вращения тайфуна; ветры силою двенадцати баллов несутся со всех направлений кругом «окна», уравновешивая свои силы на его периферии.
Туда, в такое «окно», уносилась круговоротом жалкая скорлупка – «Аризона».
Чёрные тучи касались палубы. Стало темно, как ночью. Бока яхты трещали. Люди, чтобы не разбиться, цеплялись за что попало. Капитан приказал привязать себя к перилам мостика.
«Аризону» подняло на гребень водяной горы, положило на борт и швырнуло в пучину. И вдруг – ослепительное солнце, мгновенное безветрие, и зелёно-прозрачные, сверкающие, как из жидкого стекла, волны – десятиэтажные громады, сталкивающиеся с оглушительным плеском, будто сам царь морской, Нептун, взбесясь, шлёпал в ладоши…
Это и было «окно», самое опасное место тайфуна. Здесь токи воздуха устремляются отвесно вверх, унося водяные пары на высоту десяти километров, и там раскидывают их плёнками перистых облаков – верхних предвестников тайфуна…
С борта «Аризоны» было снесено волнами всё: шлюпки, обе решётчатые башенки гиперболоидов, труба и капитанский мостик вместе с капитаном…
«Окно», окружённое тьмой и крутящимися ураганами, неслось по океану, увлекая на толчее чудовищных волн «Аризону».
Моторы перегорели, руль был сорван.
– Я больше не могу, – простонала Зоя.
– Когда-нибудь это должно кончиться… О чёрт! – хрипло ответил Гарин.
Оба они были избиты, истерзаны ударами о стены и о мебель. У Гарина рассечён лоб, Зоя лежала на полу каюты, цепляясь за ножку привинченной койки. На полу вместе с людьми катались чемоданы, книги, вывалившиеся из шкафа, диванные подушки, пробковые пояса, апельсины, осколки посуды.
– Гарин, я не могу, выбрось меня в море…
От страшного толчка Зоя оторвалась от койки, покатилась. Гарин кувырком перелетел через неё, ударился о дверь…
Раздался треск, раздирающий хруст. Грохот падающей воды. Человеческий вопль. Каюта распалась. Мощный поток воды подхватил двух людей, швырнул их в кипящую зелёно-холодную пучину…
Когда Гарин открыл глаза, в десяти сантиметрах от его носа маленький рачок-отшельник, залезший до половины в перламутровую раковину, таращил глаза, изумлённо шевеля усами. Гарин с усилием понял: «Да, я жив…» Но ещё долго не в силах был приподняться. Он лежал на боку, на песке. Правая рука была повреждена. Морщась от боли, он всё же подобрал ноги, сел.
Невдалеке, нагнувши тонкий ствол, стояла пальма, свежий ветер трепал её листья… Гарин поднялся, пошатываясь, пошёл. Вокруг, куда бы он ни посмотрел, бежали и, добежав до низкого берега, с шумом разбивались зелёно-синие, залитые солнцем волны… Несколько десятков пальм простирало по ветру широкие, как веера, листья. На песке там и сям валялись осколки дерева, ящики, какие-то тряпки, канаты… Это было всё, что осталось от «Аризоны», разбившейся вместе со всем экипажем о рифы кораллового острова.
Гарин, прихрамывая, пошёл в глубину островка, туда, где более возвышенные места заросли низким кустарником и ярко-зелёной травой. Там лежала Зоя на спине, раскинув руки. Гарин присел над ней, боясь прикоснуться к её телу, чтобы не ощутить холода смерти. Но Зоя была жива, – веки её задрожали, запёкшиеся губы разлепились.
На коралловом островке находилось озерцо дождевой воды, горьковатой, но годной для питья. На отмелях – раковины, мелкие ракушки, полипы, креветки, – всё, что некогда служило пищей первобытному человеку. Листья пальм могли служить одеждой и прикрывать от полдневного солнца.
Два голых человека, выброшенные на голую землю, могли кое-как жить… И они начали жить на этом островке, затерянном в пустыне Тихого океана. Не было даже надежды, что мимо пройдёт корабль и, заметив их, возьмёт на борт.
Гарин собирал раковины или рубашкой ловил рыбу в пресном озерце. Зоя нашла в одном из выброшенных ящиков с «Аризоны» пятьдесят экземпляров книги роскошного издания проектов дворцов и увеселительных павильонов на Золотом острове. Там же были законы и устав придворного этикета мадам Ламоль – повелительницы мира…
Целыми днями в тени шалаша из пальмовых листьев Зоя перелистывала эту книгу, созданную её ненасытной фантазией. Оставшиеся сорок девять экземпляров, переплетённых в золото и сафьян, Гарин употребил в виде изгороди для защиты от ветра.
Гарин и Зоя не разговаривали. Зачем? О чём? Они всю жизнь были одиночками, и вот получили, наконец, полное, совершенное одиночество.
Они сбились в счёте дней, перестали их считать. Когда проносились грозы над островом, озерцо наполнялось свежей дождевой водой. Тянулись месяцы, когда с безоблачного неба яростно жгло солнце. Тогда им приходилось пить тухлую воду…
Должно быть, и по нынешний день Гарин и Зоя собирают моллюсков и устриц на этом островке. Наевшись, Зоя садится перелистывать книгу с дивными проектами дворцов, где среди мраморных колоннад и цветов возвышается её прекрасная статуя из мрамора, – Гарин, уткнувшись носом в песок и прикрывшись истлевшим пиджачком, похрапывает, должно быть тоже переживая во сне разные занимательные истории.