23 мая.Вчера поправил о любви, не дурно. Запутался в письме американцу. Недоброе чувство к Сереже за право. Потом прошло. Ездил верхом. Да, забыл. Трогательный купец полуслепой. Мы с ним оба расплакались от хорошего умиления. Вечер ничего не делал. Письмо Черткова хорошее и др. Нынче томский купец старообрядец. Трогателен его отец, сочувствующий мне. Что-то будет нынче. На душе хорошо.
24 мая.Опять кое-что писал о любви и о воспитании. Мало. Ездил к Чертковым. Нехорошо поступил с расследователем чертковского дела, не подал руки, а потом не сумел сказать, что нужно . Михаил Сергеевич приехал - как всегда, приятный. Вечером опять купец Летышев. Долго говорил о своей теории, мистически объясняющей таинства. Потом Калачев и милый Николаев. Очень я устаю мозгом.
Нынче встал не рано. Соня приехала. Все заботы и недобрые чувства. Поленова прекрасный альбом . Писал и «О любви» и американцу, кажется, не совсем дурно. Здоровье хорошо. И на душе так же. […]
25 мая.Вчера как будто кончил и «О любви» и американцу. Приехала Соня. Очень жалка она. Поехал верхом в Тулу на бега. Съездил хорошо. Дома Михаил Сергеевич, дал ему прочесть «Неизбежный переворот». Он сделал верные замечания. Гольденвейзер. Сегодня встал не рано, ходя по саду, думаю о быстроте, а главное, об однообразии времени: день, ночь, и опять, и опять, и пролетают года, десятилетия. […]
26 мая.Вчера продолжал писать «Никто не виноват» , и - порядочно. Но нынче не пошло. Вчера приезжал Пунга и Оля. Написал письмо Черткову. С Соней тяжелый разговор о хозяйстве. Я жалею, что не сказал о грехе земли. За обедом тоже она, бедная, запуталась. Интересное существо она, когда любишь ее; когда не любишь, то слишком просто. Так и со всеми людьми. Ездил верхом. Вода выше брюха лошади. Не спал перед обедом, был слаб. Нынче немного пописал «Никто не виноват» и бросил, нехорошо. И нет настоящей охоты писать. И баста. Записать нечего.
27 мая.Вчера вечером очень трогательное общение с студентом, приехавшим для свидания с Кавказа. Гусев сказал, что, кажется, проситель. Он подал мне конверт, прося прочесть. Я отказывался, потом стал читать с конца. О монизме и Геккеле. Я недобро стал говорить ему. Он страшно взволновался. Потом я узнал, что он чахоточный, безнадежный. Он стал уходить и сказал, что чтение «О жизни» было для него событием. Я удивился и попросил остаться. Я прочел его записку. Оказалось, совсем близкий человек. А я оскорбил, измучил его. Мне было и больно и стыдно. Я просил его простить меня. Он остался в деревне ночевать. Нынче утром пришел, и мы умиленно говорили с ним. Очень трогательный человек. Я полюбил его.
Нынче думал, что не буду писать. А взял и написал довольно много. Может быть, что-нибудь и выйдет. Только не знаю подробностей. Потом ездил верхом к Гале и Оле и видел Николаева и Гольденвейзера. Очень приятно было у них. Записать только одно:
1) Наша особенная, исключительная любовь к ближним только затем и нужна, чтобы показать, как надо бы любить всех. В проститутках видеть дочерей и так же, как за любимую дочь, страдать за них.
Иду обедать.
28 мая.Приехал Лев. Мне тяжело с ним. Слава богу, не изменил требованиям любви, но не могу не сторониться, не молчать, слушая его. Не молчал только два раза: когда он говорил о своем недовольстве жизнью - я сказал, что я думаю о необходимости жить духовной жизнью, и другой раз выразил свое отвращение, когда он высказал сочувствие, оправдание убийствам Столыпина. Вечером он говорил очень глупо. Я все молчал. Пришел мальчик портной. Один из тех, которые хотят сразу изменить жизнь. Нынче ночью оченьболела задняя левая часть головы, и не спал. Должно быть, от этого не пишется. Теперь 1-ый час. Был Евдокимов, сапожник. Единомышленник. Вчера, к стыду своему, было неприятное письмо, осуждающее меня за мое распоряжение имуществом.
29 мая.Встал здоров. Вышел. Тульские просители. Опять забыл и недобро говорил с ними, отказывая. Пошел в сад и очень хорошо думал. Запишу. Вчера хорошее письмо Черткова к Кузьмину. Нынче чуть-чуть поправил «Нет в мире виноватых» и занялся «О любви». Недурно поправил. Ездил хорошо в Колпну. Записать:
[…] 2) Люди, мало мыслящие и занятые своими целями, не могутпереноситься мыслью в других. А это-то и важно.
[…] 4) Очень хотелось бы в «Нет виноватых» показать, как все люди живут одним своим и глухи ко всему остальному.
Милый Иван Иванович огорчился на Черткова. Письма довольно приятные. Написал о женщинах письмо и ответ на осуждения. Поразительная история Кашинской . Спор о вегетарьянстве Николаевой с…. (забыл). Я вмешался и огорчил, вероятно, NN. И мне больно стало.
30 мая.Мало спал, встал рано. Приехал Мечников и корреспонденты . Мечников приятен и как будто широк. Не успел еще говорить с ним. Приходил безногий проситель. И я хорошо, помня о нем, обошелся с ним, помня о том, что -
1) Надо, обращаясь с людьми, не думать о своих желаниях, а помнить о желаниях тех, с кем имеешь дело; но не думать о суждении о себе тех, с кем имеешь дело; а думать о том суждении, которое будешь иметь о своем отношении к этим людям.
2) Надо было усилие, чтобы вспомнить о моем отношении к безногому. А это потому, что это отношение было такое, какое должно быть, т. е. хорошее. Радовать нас не могут и не должны наши хорошие поступки. Радость, благо не в поступках, а в том спокойствии, в той свободе, которую они дают.
Теперь 12 часов, полдень.
31 мая.Продолжение 30 мая. Мечников оказался очень легкомысленный человек - арелигиозный.Я нарочно выбрал время, чтобы поговорить с ним один на один о науке и религии. О науке ничего, кроме веры в то состояние науки, оправдания которого я требовал.
О религии умолчание, очевидно, отрицание того, что считается религией, и непонимание и нежелание понять того, что такое религия. Нет внутреннего определения ни того, ни другого, ни науки, ни религии. Старая эстетичность гегелевско-гетевско-тургеневская. И очень болтлив. Я давал ему говорить и рад очень, что не мешал ему. Как всегда, к вечеру стало тяжело от болтовни. Гольденвейзер прекрасно играл.
Встал поздно, с вечера не спал. Видел ужасный сон… Складывается тип и ученого и революционера. Хотел писать, но стал поправлять «Единую заповедь» и проработал все утро. Приезжал репортер, и неприятно было, фальшиво. Приехала Вера пироговская. Тяжело вспоминать ее положение. Вел себя недурно. Не было недоброго чувства ни к кому. Но безумие людское и самоистязание удручает. Иду обедать.
[ 1 июня. ] После обеда три посетителя: рабочий «Союза русского народа», выпивший, уговаривал меня вернуться в церковь, добродушный, но совершенно безумный, потом женщина с двумя огромными конвертами, требующая, чтоб я прочел… «крик сердца». И тщеславие, и мания авторства, и корысть. Я огорчился - надо было спокойнее. Потом репортер «Раннего утра». Как я рад, что с Левой мне перестало быть тяжело. У Веры так и не осилил спросить об ее ребенке. Как это сделалось?
1 июня.Проснулся в 5-м часу и записал много важного, хорошего: к «Нет в мире виноватых», и к «Единой заповеди», и еще о боге. Еще конспект беседы с курсистками . Очень ясно, живо понял, странно сказать, в первый раз, что бога или нет, или нет ничего, кроме бога. Начал писать очень хорошо «Единую заповедь», но скоро, к 12-му часу ослаб умом и оставил. Был издатель вегетарьянского журнала. Ездил верхом немного. […]
1 июня.Вчера вечером читал письма. Мало интересных. Нынче спал много и встал таким свежим, каким давно, давно не чувствовал себя. Телеграмма от сына Генри Джорджа , потом из «Русского слова» с корректурами о Мечникове . Поправил корректуры и написал о Генри Джордже и послал в «Русское слово». Верно, не напечатает . Потом просмотрел весь «Неизбежный переворот». Все, до 8-й главы хорошо. Над концом надо поработать. Писал до 3-х, не завтракал и не ездил верхом, походил по саду. Дождь. Теперь 5 часов. Ложусь. Записать:
1) Жестокость не свойственна человеку и объясняется только узостью цели, сосредоточенностью усилий жизни на цели. Чем уже эта цель, тем возможнее жестокость. Любовь целью ставит благо других и потому, исключая цель, несовместима с жестокостью.
4 июня.2 вечером не помню. Разболелась нога. Забинтовал. Вчера. Утром писал немного «Единую заповедь», становится лучше. Хорошее письмо от Черткова. Провел весь день в кресле. Вечером были Николаевы. Прекрасные его укоры за то, что, говоря о Генри Джордже, обращаюсь к правительству, ожидаю чего-либо от правительства. Сами виноваты. Та же мысль, как в письме Черткова. Письма не интересные. Сонечке читал о вере. Не то. Нынче ноге лучше, но весь слаб. Приехал Трояновский. Ничего не писал, попробовал молитву Сонечке, письмо на вопросы, во что я верю, и немного «Единую заповедь». Общее состояние нехорошо. Иду обедать.
5 июня.Очень приятно играл вчера Трояновский. Были Чертков и Гольденвейзеры. Здоровье все плохо. Нынче ничего не делал: чуть-чуть поправил «Единую заповедь» и статью о Джордже. Приехал сын Джорджа с фотографом. Приятный. […]
6 и 7 июня.Вчера написал письма довольно серьезные, особенно одно о Геккеле и самоубийстве . Кажется, немного «Единую заповедь». Опять вечером играл Трояновский. Нынче встал немного бодрее. Очень много работал над «Единой заповедью» с большим напряжением. Послал телеграмму Тане, что едем с Софьей Андреевной завтра. […]
8 июня.[ Кочеты. ] Встал рано и поехал. Путешествие хорошо. Беседа с предводителем мценским - православным, консерватором, непромокаемым. Милая Таня и Миша и least not last маленькая Танечка. Особенно живо чувствовал безумную безнравственность роскоши властвующих и богатых и нищету и задавленность бедных. Почти физически страдаю от сознания участия в этом безумии и зле. Здесь же меня поместили в безумную роскошь и привезли сам четверг: доктор, секретарь, прислуга. И на беду, 9 июня весь «Круг чтения» на эту тему. […]
10 июня.[…] Вчера гулял по парку с большим напряжением. Но мысль работает. Говорил с копачами. Старый толпыга. По двадцать пять под рожь. Земля у господ. То же вопиющее рабство. Как бы хотелось написать то художественное, что начал, и все проникнуть этим. […]
11 июня.Поправка «О любви» плоха. Надо еще работать. С утра в постели писал молитву Сонечке. Все нехорошо. Ничего не работалось. Читал 41 письмо с недобрым чувством. Ездил верхом, очень устал. Главное же, мучительное чувство бедности, - не бедности, а унижения, забитости народа. Простительна жестокость и безумие революционеров. Потом за обедом Свербеева, французские языки и теннис, и рядом рабы голодные, раздетые, забитые работой. Не могу выносить, хочется бежать.
Читал Бакунина о Мадзини . Как много, много кажется, что нужно сказать. Помоги, господи, делать то, что перед тобой нужно. Не могу и тут писать.
Есть несколько хороших писем. Иду к чаю.
14 июня.Не писал три дня. Нынче очень хорошо работал над «Единой заповедью». Потом ездил верхом, говорил с мужиками. Вечное недовольство своей жизнью.
Вчера, 13-го, все утро не работал. Только уже поздно немного занялся «Заповедью любви». Молодые люди - игра в теннис - недоброе чувство и несправедливое осуждение. Очень интересная книга о Персии . Теоретически земля не может быть предметом собственности. Шах есть угнетатель и признается дурным человеком. Солдаты вербуются добровольно, и практически земля отнята, шах властвует и почитается, солдаты набираются, и правительственные власти на откупу.
Третьего дня, стало быть, 12-го, кажется, ничего не делал, если не писал «Единую заповедь». Не ездил верхом. Все мрачное от телесных причин настроение. Интересный вечером разговор с Дашкевичем. Записать очень много надо.
[…] 9) Устроили Анну Кашинскую. Наказывают за мошенничество в подмеси к муке и т. п. А это страшное мошенничество спокойно совершается . […]
15 июня.Утром походил. Начал писать, но скоро оставил, не кончив. Все уясняется и усиливается. Помогай бог кончить. Кажется, не заблуждаюсь, что важно. Нездоровится, болит голова и желудок. Написал письмо каторжному. Письма неинтересные. На душе очень хорошо. Записать нечего. Читаю буддийский катехизис. Все подвигаюсь в внутренней работе. Никогда не поверил бы, что это возможно в 81 год. Все большая и большая строгость к себе и оттого все большее и большее удовлетворение. […]
16 июня.(Вчера.) Очень нездоровилось. И целый день все хуже и хуже. Утром опять поработал над «Единой заповедью». Кажется, подвигаюсь. Не дурно. Продиктовал и подписал несколько писем. Ходил через силу. Соня уехала. Не читал «Круга чтения». Записать:
[…] 2) Когда я задался задачей подавлять в себе всякое чувство недоброжелательства, мне дело это казалось не важно, главное, потому, что я не верил в возможность его исполнения. Так мне казалось и первые дни. И вот прошло, я думаю, около двух месяцев, и я нынче думал на прогулке о том, к кому у меня есть недоброе чувство, стал вспоминать и - удивленье и радость - перебирал, кого мог, и не нашел никого.
Подумал, что, может быть, это - хорошее расположенье духа, в котором я нынче. Но нет, и во времена самого дурного расположения духа у меня уже нет этого недоброжелательства, хотя и нет той любви ко всем, какую испытываю теперь. Главное при этом нужное и действительное: это ловить себя в недоброжелательстве в мыслях и подавлять, разъясняя.
Как бы хотелось научить этому людей. Да не поверят или подумают, что это - то, что одно нужно на свете - не нужно им.
Вчера приехал Михаил Сергеевич, привез рассказ о Парфении и царе и статью в «Русских ведомостях» . Вот с чем надо бороться: это с удовольствием, испытываемым от похвал, признания значения. Скверно это. Буду стараться.
17 июня.Встал гораздо лучше здоровьем. Очень слаб, походил, напился кофе, записал дневник и сам не знаю, что буду делать. Художественное не тянет. В этом тоже, слава богу, стал лучше. Не придумываю, что писать и писать ли вообще, а отдаюсь побуждению и думаю, что оно верно, если нет других.
19 июня.Вчера, кажется, немного работал над «Единой заповедью». Ходил много. Спал, к обеду много народа. Пустота разговора тяжела. Вечером, спасибо Любови Дмитриевне, пришлось серьезно поговорить с девочками. Мальчики боятся. Нынче много ходил. Теперь 10 часов. Хочется много работать.
1) Человек ограбил все селение и сложил в кучу ограбленное и сторожит. Пришел раздетый и утащил рубаху. Грабитель поймал и по закону, который сам составил, наказал. Разве не то же самое со всеми богачами среди бедных и в особенности с земельными собственниками: не переставая грабят тысячи людей на миллионы. У них взяли корм с земли для коровы, лошади - судят и казнят не грабителя, а взявшего необходимое с земли, которая его по самым неоспоримым актам.
Прежде чем составлять законы, запрещающие воровство хомута, дерева, сена, надо бы составить законы, запрещающие грабеж самой законной собственности людей - земли.
20 июня.Вчера ничего не работал, если не считать поправки в «Единую заповедь». Славно поговорил с Базилевскими девочками. Как жалко всех таких. […]
Не допишу. Теперь 10-й час. Походил, голова лучше.
21 июня.Попытался прочесть и продолжать художественное. Могу, но едва ли успею из-за других дел. Ничего не делал больше. Ездил верхом - на хуторе беседовал с мужиками. Очень, очень устал. […]
22 июня.Сколько помнится, ничего не делал вчера, если не поправлял «Единую заповедь», и несколько писем, из которых одно обратительное бросил. Потом поехал с тремя Танями в лес. Пошел оттуда и набрел на косцов - вся деревня. Говорил о многом с ними, о земле, о солдатчине, о том, что сами себя порабощают. О том, что трудно освободиться от бедности, а еще труднее от богатства. Что жить надо для души, и все будет хорошо. Обедал, читал. Чувствовал себя сравнительно бодро. […]
[ 23 июня 1909.] Случилось неожиданное то, что я прочел вслух «Единую заповедь». Ответ - молчание и явно скука.
23 И.Спал очень хорошо. Проснувшись, думал и о вчерашнем. Пора понять, что если хочешь служить людям, то работай для grand monde - рабочего народа и его имей перед собой, когда пишешь. Наш брат в огромном большинстве безнадежен. А те жаждут. Записать:
1) Дурное расположение духа не только не вредно, но всегда полезно для работы над собой.
2) Нельзя ли вместо того, чтобы думать, что мысль плохо работает от неприлива крови к мозгу, или на душе мрачно оттого, что печень не в порядке, думать, что недостаточно прилива крови к мозгу и печень не в порядке от слабости работы мысли и от мрачности души. Одно нераздельно с другим. Что причина и что следствие. Признаем же мы обыкновенно вещество причиной духовного потому, что внимание наше направлено на вещественные изменения, а не на духовные.
3) Когда человек один, ему легко быть хорошим. Только сойдись с другими - и он становится дурен. И чем больше людей сходится вместе, тем труднее им удержаться от дурного. От этого-то так важна, нужна любовь. Только с нею, не делаясь хуже, могут сходиться люди.
[…] Теперь 11-й час. Сажусь за работу.
24 июня.Все ничего не пишу, кроме поправок «Единой заповеди» и писем. Вчера начал поправлять, упрощая язык и форму. Но повело это только к перестановке глав и исправлениям. Ходил гулять. Нога не хужеет. Вечер со всеми. Голицына. Тяжело говорить без цели. Нынче только проснулся - известие о Черткове. Отказ . Написал ему и Гале письма. Опять занялся «Единой заповедью», погулял и теперь поеду в Велью к старику. Получил Июнь «Круга чтения». На душе очень хорошо. […]
26 июня.Совершенно неожиданно пропустил день. Третьего дня опять поправлял «Единую заповедь». Читал «Новый круг чтения». Недурно. Ходил пешком недалеко. Приехала Зося. Я ходил встречать и встретил Василия Панюшкина. Долго гуляя, говорил с ним. Прекрасный юноша. В этих, только в этих людях надежда на будущее. Да хоть ничего не выходи из них, хорошо и для них, и для меня, и для всех, что они есть. Вчера 25. Опять то же. Все больше и больше просится «Казнь Евдокима» . Ходил по парку. Большая слабость, сонливость. После обеда ходил к Ефрему. Только ограниченность большая и еще большее самомнение. Нынче ошибся часом и встал в 6. Погулял, начал новое «Нет в мире виноватых» и кое-что сделал. […]
Нынче 29.Встал рано. Казалось, спал хорошо. Пошел гулять, хорошие мысли, нужные, но на половине прогулки ослабел, насилу дошел. И дома ничего не мог делать путного. Поправлял «Единую заповедь». От Черткова известие, что он не приедет. Это лучше. Слабость все хуже и хуже. Спал днем от 2 до 4-го часа. Теперь 5-й, встал и все-таки слаб.
30 июня.Вчера вечер ничего не делал. Прошелся. Немного свежей. Сегодня хорошо спал. Чертков приезжает. Поеду в час. Гулял. Написал новую главу о чудесах недурно . Хорошие письма от мужиков и Молочникова. Письмо Александра. […]
2 июля.Страшно слаб. Чуть-чуть приписал к «О науке» и ничего не делал. На душе недурно. Отложил отъезд. Как нарочно вчера играла со мной в карты воспитанница Сухотина, директриса гимназии, с белыми руками, сытая, хорошая, выхоленная - крестьянская сирота, которой дали образование…
Нынче встал рано, слаб, но хочу все-таки поехать. Записано что-то, чего не могу ни разобрать, ни вспомнить.
3 июля.Два дня пропустил. 30 июня. Поехал к Черткову. Радостное свидание с ним. Вечером опять к нему. 1 июля. Утром писал очень недурной ответ крестьянину об образовании. Не кончил еще. Поехал на ярмарку. Хорошо было, но ожидал большего. Вечером к Черткову. Опять хорошо очень было. Он сделал замечания об «Единой заповеди» верные.
5 июля.[ Ясная Поляна. ] Поехал 3-го, как решил. Был у милого Абрикосова. Таня провожала до Мценска. Поехал в третьем классе, и очень приятно - жандарм и переселенцы. Те люди, с которыми обращаются, как с скотиной, а которые одни делают жизнь и историю (если она кому-нибудь интересна). Дома хорошо. Саша все такая же и хорошая. Вчера, 4. Читал кучу писем. Есть хорошие. Ездил к Гале проститься. Писал «О науке» немного. После обеда пришел милый Николаев. Хорошо говорили, и поправил по его совету места в «Неизбежном перевороте». Здоровье недурно. На душе очень хорошо. […]
Записать:
1) Самый трудный, критический возраст - это когда человек перестает телесно расти, сильнеть… я думаю, около 35 лет. Развитие, рост тела кончается, и должно начинаться развитие, рост духовный. Большей частью люди не понимают этого и продолжают заботу о росте телесном, и ложное взятое направление бывает губительно.
8 июля.Третьего дня, 6-го. Не помню, кажется, поправлял немного о науке. Ходил по саду. Ничего больше не помню. На душе хуже. Но не падаю. Иван Иванович милый был, хорошо говорили. Вчера совсем ничего или почти ничего не писал. Ездил к Марье Александровне. Олсуфьевы. Вечером Андрей. Мало борюсь с отвращением к нему. Хочу и буду бороться. Соня больна рукою. Олсуфьевы и Маша приятны. Читал Маше о науке.
Нынче, 8-го, писал очень недурно.Да, забыл, вчера был бестолковый разговорщик, я недобр был. Ездил верхом один тихо. Сашины дела кончились. Стражника нет больше.
Нынче 11 июля.Нынче очень хорошо доканчивал «О науке». Ездил с Онечкой к Чертковым. У нас Денисенки, которые мне очень приятны. Сейчас Леночка рассказала мне историю Веры . Я рад был узнать.
Вчера тоже писал письма вечером, а потом «О науке» и, главное, кажется, кончил «Единую заповедь» и письма. Третьего дня помню только, что ездил верхом. Не помню. Устал. Решил ехать в Штокгольм . На душе хорошо.
12 июль.Очень мало спал. С утра дурно обошелся с глупым малым, просившим автограф. Два раза начинал говорить с ним серьезно, оба раза он перебивал меня, прося «на память». Вчера вечером было тяжело от разговоров Софьи Андреевны о печатании и преследовании судом . Если бы она знала и поняла, как она одна отравляет мои последние часы, дни, месяцы жизни! А сказать и не умею и не надеюсь ни на какое воздействие на нее каких бы то ни было слов.
С утра до кофе взялся за «О науке» и поправил, но весь вышел. Усталость мозга. Утром в постели записал кое-что для конгресса. […]
13 июля.Встал слабый. Но работал. «О науке» недурно. Гулял слабый. Вечером Николаев, Гольденвейзер. Сон лучше.
14 июля.Встал слаб. Кое-что записал ночью. Опять все утро занимался письмом «О науке». Все еще не совсем кончил. Ездил с Онечкой в Засеку. Очень приятно. Заснул. Встал очень слабый. Соне хуже. Много думал - не важного, но хорошего, даже очень. Теперь 9-й час. […]
19 июля.Четыре дня не писал. Все эти дни все писал письмо «О науке». Вчера, помню, был Давыдов. Я ходил пешком. 17-го ездил верхом с Онечкой, был, кажется, Андрей. Вел себя хорошо - я. 16-го не помню. Нынче с утра ходил, хорошо думал.
[…] Нынче писал «О науке», потом колпенские мужики, потом милые юноши, рабочие из курсов Тиле . Хорошо поговорили. Ездил верхом. Соня все так же хворает. Был с ней сначала тяжелый, а потом хороший, умиленный разговор. Записывать есть что, буду завтра. 12-й час, ложусь спать.
20 июля.Вчера ночью получена телеграмма от Поповой, матери судимого, о том, что она едет. Нынче утром, проснувшись, стал думать о том, что я мог бы для нее сделать, и написал письмо Столыпину, кажется, недурное. Чувство было хорошее. А теперь 1-й час дня, а ее все нет. […] Два дня читал понемногу Мечникова книгу и ужасался на ее легкомыслие и прямо глупость. Хотел написать недоброе. Нынче решил, что если напишу, то напишу любовное. Записать:
[…] 3) Первая мысль при известии о перелете Ла-манша - как применить аэропланы к воине, к убийству .
Хотел здесь вписать пришедший в голову рассказ, да не осилю сейчас, здесь. Начну отдельно.
[…] Сейчас для Штокгольма перечитывал и письмо к шведам , и «Царство божие». Все как будто сказано. Не знаю, что еще сказать. Кое-что думаю, что можно и должно. Видно будет.
Читая же это свое старое писанье, убедился, что теперешние мои писанья хуже, слабее. И слава богу, не огорчаюсь этим. Напротив: буду удерживаться от писанья. Другая, более важная и нужная работа предстоит мне. Помоги, бог мой.
21 июля.С вечера вчера Софья Андреевна была слаба и раздражена. Я не мог заснуть до 2-х и дольше. Проснулся слабый. Меня разбудили. Софья Андреевна не спала всю ночь. Я пошел к ней. Это было что-то безумное. Душан отравил ее и т. п. Письмо Стаховича, про которое я должен был сказать, потому что она думала, что что-то скрываю от нее, вызвало еще худшее состояние. Я устал и не могу больше и чувствую себя совсем больным. Чувствую невозможность относиться разумно и любовно, полную невозможность. Пока хочу только удаляться и не принимать никакого участия. Ничего другого не могу, а то я уже серьезно думал бежать. Ну-тка, покажи свое христианство. C’est le moment ou jamais . A страшно хочется уйти. Едва ли в моем присутствии здесь есть что-нибудь, кому-нибудь нужное. Тяжелая жертва, и во вред всем. Помоги, бог мой, научи. Одного хочу - делать не свою, а твою волю. Пишу и спрашиваю себя: правда ли? Не рисуюсь ли я перед собой? Помоги, помоги, помоги.
[…] Записано одно:
Считать свою жизнь центром жизни есть для человека безумие, сумасшествие, аберрация.
22 июля.Вчера ничего не ел и не спал, как обыкновенно. Очень было тяжело. Тяжело и теперь, но умиленно хорошо. Да, - любить делающих нам зло, говоришь. Ну-ка, испытай. Пытаюсь, но плохо. Все больше и больше думаю о том, чтобы уйти и сделать распоряжение об имуществе. […]
23 июля.[…] Решил отдать землю. Вчера говорил с Иваном Васильевичем . Как трудно избавиться от этой пакостной, грешной собственности. Помоги, помоги, помоги.
Писал вчера утром. В продолжение дня ничего путного не сделал. Продиктовал пустые письма и диктовал заявление в конгресс мира (плохо очень). Ездил в Телятинки. Таня милая приехала. Милая, но все-таки чуждая, не до такой степени, как сыновья, но милая, ищущая близости, не борющаяся с истиной. Читал прекрасный рассказ о казнях