[…] 7) […] Вообще - не знаю отчего - нет у меня того религиозного чувства, которое было, когда прежде писал дневник ни для кого. То, что его читали и могут читать, губит это чувство. А чувство было драгоценное и помогавшее мне в жизни. Начну сначала с нынешнего 14 числа писать опять по-прежнему так, чтобы никто не читал при моей жизни. Если будут мысли, стоящие того - могу и выписывать и посылать Черткову.

[…] 9) Все попытки жизни на земле и кормления себя своим трудом были неудачны и не могут не быть неудачны в России, потому что для того, чтобы человеку нашего воспитания кормиться своим трудом, надо конкурировать с мужиком, он устанавливает цены, сбивает их своим предложением. А он поколениями воспитан к суровой жизни и упорной работе, а мы поколениями воспитаны к роскошной жизни и праздной лени. Из этого не следует, что не надо стараться кормиться своим трудом, но только то, что нельзя ожидать осуществления этого в первом поколении.

[…] 13) Как только неприятное чувство к человеку, так значит, ты чего-то не знаешь, а тебе нужно узнать; нужно узнать мотивы того поступка, который неприятен тебе. А как только ясно понял мотивы, то сердиться можно так же мало, как на падающий камень.

[…] 15) Служить надо другим, а не себе уже только и потому, что в служении другим есть предел и потому тут можно поступать разумно - построить дом неимущему, купить корову, одежду - а в служении себе нет предела - чем больше служишь, тем хуже.

[…] 18) Ехал мимо закут. Вспомнил ночи, которые я проводил там, и молодость и красоту Дуняши (я никогда не был в связи с нею), сильное женское тело ее. Где оно? Уж давно одни кости. Что такое эти кости? Какое их отношение к Дуняше. Было время, когда эти кости составляли часть того отдельного существа, которое была Дуняша. Но потом это существо переменило центр, и то, что было Дуняшей, стало частью другого, огромного по величине своей, недоступного мне существа, которое я называю землею. Мы не знаем жизни земли и потому считаем ее мертвой, так же, как живущее один час насекомое считает мертвым мое тело, потому что не видит его движения.

[…] 20) Ужаснее всего: пьянства, вина, игры, корысти, политики, искусства, влюбленья. С такими людьми нельзя говорить, пока они не выспались. Страшно.

Письмо в Штокгольм напечатано .

Нынче 16 октября 97. Ясная Поляна.Вчера не писал. Здоровье совсем справилось. Соня все со мной много работает, помогая мне. От Ольги Дитерихс письмо, от Черткова. Очевидно, он, а оттого и они пережили тяжелое время. Вчера вечером и нынче хотел писать «Хаджи-Мурата». Начал. Похоже что-то, но не продолжал, потому что не в полном обладании. Не надо портить и насильно. «Петербургские ведомости» до сих пор не напечатали .

Записал: 1) Много у меня записано соображений, правил, которые если помнить, то будет хорошо жить. Да, правил слишком много, и все помнить всегда нельзя. То же, что с подделкой под искусство. Правил слишком много, и все помнить нельзя. Надо, чтобы шло изнутри, руководилось бы чувством. […]

Нынче 21 октября. Ясная Поляна.Получил корректуры из «Северного вестника» Карпентера и начал писать предисловие . Поправлял «Искусство», получил письмо от Черткова и Буланже. Вчера не работалось. Ездил в Ясенки. […]

Нынче 26 октября 97. Ясная Поляна.Престранное дело. Третий день не могу писать. Недоволен всем, что написал. Есть новое и очень нужное для «Искусства», и никак не могу ясно выразить. Письмо от Вандервера.

Теперь утро. Поеду на почту.

Нынче 10 ноября. Ясная Поляна. 97.Много пережито в эти две недели. Работа все та же. Кажется, что кончил. Нынче написал письма и, между прочим, Гроту, чтобы набирать . Была Соня, уезжала в Москву из Пирогова, куда мы вместе ездили. Там было хорошо. С тех пор как приехал, болит спина и по вечерам лихорадка. Александр Петрович у меня пишет. Нынче ездил с Левой в Ясенки, и он затеял комичный разговор о культуре. Он бы был не дурен, если бы не этот огромный знаменатель при очень маленьком числителе .

Нынче написал девять писем. Осталось одно письмо Хилкову. Ужасное его дело и положение . Был Михайла Новиков и еще крестьянин, поэт из Казани.

Думал: 1) Положение людей, одурманенных ложной религией, - все равно как в жмурках: завяжут глаза, да еще возьмут под мышки, да закрутят. А потом пустят. И всех. Без этого не пускают. (К воззванию.)

[…] 3) Шел по деревне, заглядывал в окна. Везде бедность и невежество, и думал о рабстве прежнем. Прежде видна была причина, видна была цепь, которая привязывала, а теперь не цепь, а в Европе волоски, но их так же много, как и тех, которыми связали Гулливера. У нас еще видны веревки, ну бечевки, а там волоски, но держат так, что великану-народу двинуться нельзя. Одно спасенье: не ложиться, не засыпать. Обман так силен и так ловок, что часто видишь, как те самые, которых высасывают и губят, - с страстью защищают этих высасывателей и набрасываются на тех, кто против них. У нас царь.

[11 ноября. ]С утра писал «Хаджи-Мурата». Ничего не вышло. Но в голове уясняется. И очень хочется. […]

[12 ноября. ]Нынче пришел Петр Осипов: «У нас стали продавать индульгенции». Владимирская, и велено через старосту выгнать народ в церковь. Лева нашел руду и находит очень естественным, что люди будут жить под землей с опасностью жизни, а он будет получать доход . Третьего дня от Тани была телеграмма, что задержалась. Очень жду ее. Самое важное то, что решил писать воззвание: некогда откладывать. Нынче поправил о науке. Сейчас вечер. Взял две версии воззвания и хочу заняться.

14 ноября 97. Ясная Поляна.Недовольное письмо от Сони. И Таня пишет, что она недовольна, что я не еду. Хочу одного: сделать как лучше перед богом. Не знаю еще как. Ночью дурно спал - мысли нехорошие, недобрые. И апатия. Нет охоты заниматься. Поправлял предисловие о науке. Записано следующее:

1) Читал о действиях англичан в Африке . Все это ужасно. Но - пришло в голову - может быть, это неизбежно нужно для того, чтобы к этим народам проникло просвещенье. Сначала задумался и подумал, что это так надо. Какой вздор. Почему же людям, живущим христианской жизнью, не пойти просто, как Миклухо-Маклай, жить к ним, а нужно торговать, спаивать, убивать.

[…] 3) Думал в pendant к «Хаджи-Мурату» написать другого русского разбойника - Григория Николаева, чтоб он видел всю незаконность жизни богатых, жил бы яблочным сторожем в богатой усадьбе с lawn tennis’ом . […]

Нынче 17. 97. Ясная Поляна.Второй день думаю с особенной ясностью вот о чем:

1) Моя жизнь - мое сознание моей личности все слабеет и слабеет, будет еще слабее и кончится маразмом и совершенным прекращением сознания личности. В это же время, совершенно одновременно и равномерно с уничтожением личности, начинает жить и все сильнее и сильнее живет то, что сделала моя жизнь, последствия моей мысли, чувства; живет в других людях, даже в животных, в мертвой материи. Так и хочется сказать, что это и будет жить после меня. […]

2) Еще думал нынче же совсем неожиданно о прелести - именно прелести - зарождающейся любви, когда на фоне веселых, приятных, милых отношений начинает вдруг блестеть эта звездочка. Это вроде того, как пахнувший вдруг запах липы или начинающая падать тень от месяца. Еще нет полного цвета, нет ясной тени и света, но есть радость и страх нового, обаятельного. Хорошо это, но только тогда, когда в первый и последний раз.

3) Еще думал о той иллюзии, которой все подвержены, а особенно люди, деятельность которых отражается на других, иллюзия, состоящая в том, что, привыкнув видеть действие своих поступков на других, этим воздействием на других поверяешь верность своих поступков.

4) Еще думал: для гипнотизации нужна вера в важность того, что внушается (гипнотизация всех художественных обманов). Для веры же нужно невежество и воспитание доверия.

Сегодня поправил предисловие к Карпентеру. Получил телеграмму от Грота. Хочу отправить 10 главу. От Буланже грустное письмо.

Нынче 20 - вечер. 97. Ясная Поляна.Писал предисловие к Карпентеру. Много обдумал «Хаджи-Мурата» и приготовил матерьялы. Все тон не найду. Письма были от Сони, одно неприятное. А нынче хорошее. С ужасом думаю о поездке в Москву.

Нынче ночью думал о том моем старинном тройном рецепте против горя и обиды: 1) подумать о том, как это будет неважно через 10, 20 лет, как теперь стало неважно то, что мучало 10, 20 лет тому назад; 2) вспомнить, что сам делал, вспомнить такие дела, которые не лучше тех, которые тебя огорчают. 3) Подумать о том, в сто раз худшем, что могло бы быть. Можно прибавить к этому еще то, чтобы вдуматься в положение, в душу огорчающего тебя человека, понять, что он не может поступать иначе.

[…] Вчера был раздраженный разговор с Левой. Я много сказал ему неприятного, он больше молчал, под конец и мне стало совестно и жалко его, и я полюбил его. В нем много хорошего. Я забываю, как он молод.

Поправлял нынче корректуру перевода Карпентера. Желудок нехорош, и дурное расположение духа и слабость.

[21 ноября. ]Жив. Все обдумываю и собираю матерьялы «Хаджи-Мурата». Нынче много думал, читал, начал писать, но тотчас же остановился. […]

[22 ноября. ]Видел во сне очень живо, что Таня упала с лошади, разбила себе голову, умирает, и я плачу о ней.

24 ноября. Ясная Поляна. 97.Таня нынче приехала благополучно. Маша все плоха. Но не огорчилась моим письмом. Очень люблю их обеих. Все их слабости мне понятны и трогательны. Таня завтра едет в Москву. Я обещал ехать с Левой, но берет страх, как подумаю. Вчера и нынче готовил к отправке главы и Мооду и Гроту. Давно нет писем ни от Моода, ни от Черткова. Нынче милое письмо от Гали.

Прелестная погода; я ходил пешком далеко по Тульской дороге. Утром усердно работал над поправлением искусства. Вчера готовил «Хаджи-Мурата». Как будто ясно…

За это время думал:

1) Странная судьба: с отрочества начинаются тревоги, страсти, и думается: женишься, и пройдет. У меня и прошло, и был длинный период - лет восемнадцать - спокойствия. Потом стремление изменить жизнь, и отпор обратный. Борьба, страдания и, наконец, как будто гавань и отдых. Не тут-то было. Самое тяжелое начинается и продолжается и, должно быть, проводит в смерть. Это - смерть того или другого - при теперешних условиях страшнее всего. […]

[25 ноября. ]Жив. Таня уехала. Очень мила - хороша. Я дурно сделал, что говорил с ней про свое положение. Поправлял «Искусство». Довольно хорошо написал письмо Мооду. От Гали хорошее письмо. Думал:

1) Нам всегда кажется, что нас любят за то, что мы хороши. А не догадываемся, что любят нас оттого, что хороши те, кто нас любит. Заметить это можно, если послушать то, что говорит тот жалкий и отвратительный и тщеславный человек, которого вы с великим усилием над собой пожалели: он говорит, что он так хорош, что вы и не могли поступить иначе. То же и когда тебя любят.

2) Раки любят, чтобы их варили живыми. Это не шутка. Как часто слышишь, да и сам говорил или говоришь то же. Человек имеет свойство не видать страданий, которые он не хочет видеть. А он не хочет видеть страданий, причиняемых им самим. Как часто я слышал про кучеров, которые дожидают, про поваров, лакеев, мужиков в их работе - «им очень весело». Раки любят, чтоб их варили живыми.

Нынче 28 ноября 97. Ясная Поляна.Два дня не писал. Все занят работой над искусством и предисловием к Карпентеру. От Сони огорченное письмо. Я дурно сделал, что сказал, а Таня дурно сделала, что передала. Нынче утром приехал Маковицкий, милый, кроткий, чистый. Много радостного рассказал про друзей. Я ездил в Ясенки: письмо от Моода хорошее и от Грота нехорошее. Нехорошо все эти дни на душе. В таком состоянии быть в Москве! Думал:

1) Часто, бывало, говоришь с человеком, и вдруг у него делается ласковое, радостное лицо, и он начинает говорить с вами так, что кажется, он сообщит вам нечто самое радостное для вас: оказывается, он говорит о себе. Захарьин о своей операции, Машенька о свидании с отцом Амвросием и его словах. Когда человек говорит об очень близком ему, он забывает, что другой не он. Если люди не говорят об отвлеченном или духовном, они непременно каждый говорит о себе. И это ужасно скучно.

Нынче 2 декабря. Ясная Поляна. 97.Тоскливое, грустное, подавленное состояние тела и душевных сил, но я знаю, что я жив и независимо от этого состояния, только мало я чувствую это я.Нынче было письмо от Тани о том, что Соня огорчена отсылкой предисловия в «Северный вестник». Я ужасно боюсь этого. За эти дни было нелепое раздраженное письмо от Грота. До сих пор ничего не решено. Я занимался все время поправками, добавками в «Искусство». Главное, за это время был Душан, которого я еще больше полюбил. Он составляет с славянским «Посредником» центр маленькой, но думаю, что божеской работы. От Черткова все нет известий. Тоска, мягкая, умиленная тоска, но тоска. Если бы не было сознания жизни, то, вероятно, была бы озлобленная тоска. Думал:

[…] 2) Разговаривал с Душаном. Он сказал, что так как он невольно стал моим представителем в Венгрии, то как ему поступать? Я рад был случаю сказать ему и уяснить себе, что говорить о толстовстве, искать моего руководительства, спрашивать моего решения вопросов - большая и грубая ошибка. Никакого толстовства и моего учения не было и нет, есть одно вечное, всеобщее, всемирное учение истины, для меня, для нас особенно ясно выраженное в евангелиях.

[…] Кажется, кончил «Искусство».

3 декабря.Моя работа над «Искусством» многое уяснила мне. Если бог велит мне писать художественные вещи - они будут совсем другие. И писать их будет и легче и труднее. Посмотрим.

Нынче 6 декабря 1897. Москва.

4-го ездил в Долгое. Очень умиленное впечатление от развалившегося дома. Рой воспоминаний . Два дня почти ничего не писал - только готовил главы «Искусства» и укладывался. От Сони самые тяжелые письма. 5 приехал. Ее нет. Она в страшном возбуждении уехала к Тройце. Все наделала моя статья в «Северном вестнике». Я нечаянно ошибся. От Грота глупые письма. Он душевно больной. Был у Трубецкого. Уступил им. Вечером приехала Соня, успокоенная. Поговорили, и стало хорошо. Ничего не записано. Проснулся дурно.

[7 декабря. ]Вчера еще и еще говорили, и я слышал от Сони то, чего никогда не слыхал: сознание своей вины. Это была большая радость. Благодарю тебя, отец. Что бы ни было дальше. Уж это было, и это большое добро. Был у Стороженко. Вечером был Касаткин. Спрашивал об образцах . Утром поправлял «Искусство». Ничего не записал - суетно. Здоровье хорошо.

Нынче 13.Утро. Написал письмо Чертковым. Кажется, очень хорошо исправил 10 главу. Вчера читал переписку St. John о половом вопросе и очень возмутился и неприятно поговорил с ним у Русанова. У Русанова голова Хаджи-Мурата. Нынче утром хотел писать «Хаджи-Мурата». Потерял конспект. Кое-что записано. Хочу записать теперь сюжеты, которые стоит и можно обработать, как должно.

1) Сергий . 2) Александр I. 3) Персиянинов .

4) Рассказ Петровича, мужа, умершего странником .

5) - следующие хуже - Легенда о сошествии Христа во ад и восстановлении ада .6) «Фальшивый купон» . 7) «Хаджи-Мурат». 8) Подмененный ребенок .9) Драма христианского воскресения , пожалуй, и 10) «Воскресение», суд над проституткой, 11) Прекрасно. 11) Разбойник - убивающий беззащитных .12) Мать . 13) Казнь в Одессе .

Дома тяжело. Но я хочу и буду радостен. […]

Нынче 17 декабря 97. Москва.Все в очень дурном состоянии душевном; борюсь с недоброжелательством. Отдал статью. Телеграфировал в Англию. Еще нет ответа. Сейчас куча народа целый вечер. Нынче написал 12 писем. Но ничего не работал. Нынче думал самое старое: то, что надо совершенствоваться в любви, в чем никто помешать не может и что очень интересно. Любовь же не в исключительных привязанностях, а в добром, не злом отношении ко всякому живому существу. Письма написал: 1) Поше, 2) Маше, 3) Ивану Михайловичу, 4) кн. Вяземскому, 5) Бондареву, 6) Страхову, 7) учителю Робинзону, 8) священнику Долю, 9) Crosby, 10) Чижову, 11) Николаеву в Казань, 12) -

Заканчиваю тетрадь в нехорошем настроении. Завтра начну новое. Недоволен нынче и статьею об «Искусстве».

Дневник 1897. 21 декабря. Москва.Начинаю новую тетрадь как будто в новом душевном состоянии. Вот уже дней пять ничего не делаю. Обдумывал «Хаджи-Мурата», но нет охоты и уверенности. Об искусстве напечатали. Чертков недоволен . И здесь тоже. Вчера получил анонимное письмо с угрозой убийства, если к 1898 году не исправлюсь. Дается срок только до 1898 года. И жутко и хорошо. Соня очень слаба, и мне ее ужасно жаль. В ней тоже происходит перелом. Бегаю на коньках. Признак недеятельного состояния духа, что ничего не записано. Сейчас прочел рассказ Чехова «На подводе». Превосходно по изобразительности, но риторика, как только он хочет придать смысл рассказу. Удивительно прояснилось у меня в голове благодаря книге об искусстве.

26 декабря. 97. Москва.Я третьего дни заболел и теперь еще не поправился. Читаю много. Нехорошо на душе, вечер.

27 декабря. 97. Москва. Е. б. ж.

Жив. Нынче 29 декабря 97. Москва.Утро. Думал о «Хаджи-Мурате». Вчера же целый день складывалась драма-комедия: «Труп». Все еще нездоровится. Вчера был у Берса. Получены угрожающие убийством письма. Жалко, что есть ненавидящие меня люди, но мало интересует и совсем не беспокоит. Записал кое-что. […]

Написал предисловие Черткову. 82

1898

Прошло два дня. 1-ое января 1898.Очень грустно, уныло, нездорово встречаю новый год. Не могу работать, и все болит живот.

Получил письмо от Федосеева из Верхоленска о духоборах, очень трогательное. Еще письмо от редактора «The adult» о свободной любви. Если бы было время, хотелось бы написать об этом предмете. Должно быть, и напишу. Главное, показать, что все дело в выгораживанье для себя возможности наибольшего наслаждения без думы о последствиях. Кроме того, они проповедуют то, что уже есть и очень дурно. И почему отсутствие внешней restreint поправит все дело. Я, разумеется, против всякой регламентации и за полную свободу, но только идеал есть целомудрие, а не наслаждение.

Думал за это время только одно и, кажется, важное, именно:

1) Все мы думаем, что наша обязанность, призвание - это делать разные дела: воспитать детей, нажить состояние, написать книгу, открыть закон в науке и т. п., а дело у всех нас только одно: делать свою жизнь, сделать так, чтобы жизнь была цельным, разумным, хорошим делом. […]

Нынче уже 4-ое.Мне немного лучше. Хочется работать. Вчера Стасов и Римский-Корсаков, кофе, глупый разговор об искусстве. Когда я буду исполнять то, что много баить - не подобаить.Получил вольно печатанную брошюру. […]

Нынче 13 января 98. Москва.Больше недели не писал. И ничего почти не делал. Все нездоровится. Уныло. И то добр и спокоен, а то тревожен и не добр. Третьего дня было тоскливо. И пришли мужики: Валахов с Степаном Петровичем и два тульские. И так легко, бодро стало. Надо не поддаваться среде. Можно всегда вступать в среду - бога и его людей. Давно так нехорошо не было на душе. Письмо от Поши. Написал Поше, Ивану Михайловичу, Чертковым, Мооду и Буланже. Все пытаюсь найти удовлетворяющую форму «Хаджи-Мурата», и все нет. Хотя как будто приближаюсь. Вчера праздновали Танины именины - тяжело. Нынче телеграмма о статье «Что такое искусство?» . Кой-что записано и, кажется, важное.

1) Огромной важности, и надо будет хорошенько изложить: организация, всякая организация, освобождающая от каких-либо человеческих, личных, нравственных обязанностей. Все зло мира от этого. Засекают, развращают, одуряют людей, и никто не виноват. В рассказ о восстановлении ада - это главное новое средство. […]

[3 февраля. ]Все так же умственно непроизводителен. Утром хватился, что пропущено в «Искусстве» место о троице , и, ничего не работая, пошел к Гроту, оттуда в редакцию; пришел в 3-м часу, почитал, лег, обедал. Пришли Тароватый, потом Меньшиков, Попов, Горбунов, еще один, Гуленко, Суллер. Читал «Пахаря» Ляпунова и очень тронут. Записано следующее:

[…] 8) Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Какого? Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и сказать: не люблю. Ты сказал, а оно другое.

9) Говорят про царя, что не виноват он, а его окружающее - неправда: он один причиной всего. Жалеть его можно и должно, но нужно знать, где причина.

[…] 13) Сила в рабочем народе. Если он несет свое угнетение, то только потому, что он загипнотизирован. Вот в этом-то все дело - уничтожить этот гипноз. […]

Нынче 19 февраля 1898. Москва.Долго не писал. Сначала был нездоров. Дней пять, как лучше. За это время все исправлял и дополнял и портил последние главы об искусстве. Решилась отправка Карпентера с предисловием в «Северный вестник» . Поправлял и это предисловие. Общее впечатление от этой статьи «о науке», так же как и от 20 главы, раскаяние. Чувствую, что это правда, что это надо, но больно, что оскорбляю, огорчаю много добрых заблудших. Очевидно, 0,999 не поймут, во имя чего я осуждаю нашу науку, и будут возмущены. Надо бы было сделать это с большей добротой. И в этом я виноват, но теперь поздно.

[…] Записано следующее:

[…] 2) Странно, Таня возится с дантистами, и ей выдернули не тот зуб, и это обстоятельство более всего мне подтвердило то, что я дурно поступил, отдав именье детям. Им бы было лучше. Только надо было уметь, не нарушая любви, сделать это. А я не умел.

[…] 5) Священнику, вообще духовному лицу, чтобы загладить свой грех, надо с амвона перед всем народом покаяться в обмане - сказать: простите, что обманывал вас… какая сильная сцена! И правдивая.

6) Наше искусство с поставкой потех для богатых классов не только похоже на проституцию, но есть не что иное, как проституция.

Нынче 25.Ничего не записано. Кое-что поправлял. Нынче писал письма. Больше семи писем. Но ничего не могу писать, хотя не перестаю думать о «Хаджи-Мурате» и воззвании.

Больше трех недель не писал. Нынче 19 марта 98. Москва.Кончил все свои письма. За это время написал серьезные письма: 1) В американскую колонию, 2) В «Петербургские ведомости» о духоборах, 3) В английские газеты о духоборах же и 4) Предисловие к английскому изданию «Что такое искусство?» - о цензурных изуродованиях.

Внутренняя жизнь моя та же. Как я и предвидел: новое сознание жизни для бога, для совершенствования любви, притупилось, ослабело и, когда понадобилось на днях, оказалось не недействительным, но менее действительным, чем я ожидал. Главное событие за это время - разрешение духоборам выселиться. «Что такое искусство?», кажется, теперь совсем кончилось. Соня уехала вчера в Петербург. Она все так же неустойчива. Работал за все это время мало.

Записано довольно много, попробую выписать.

1) Одно из величайших заблуждений при суждениях о человеке в том, что мы называем, определяем человека умным, глупым, добрым, злым, сильным, слабым, а человек есть все: все возможности, есть текучее вещество, есть и т. д.

Это есть хорошая тема для художественного произведения и очень важная и добрая, потому что уничтожает злые суждения - рака - и предполагает возможность всего хорошего. Работники дьявола, уверенные в присутствии дурного в человеке, достигают великих результатов: суеверия, казни, войны. Работники божьи достигли бы больших результатов, если бы они более верили в возможность добра в людях. […]

Нынче 21 марта 98. Москва.Продолжаю выписки. Мне очень нездоровится, слаб. Но, слава богу, спокоен - живу настоящим. Сейчас привел в порядок бумаги «Искусства».

[…] 13) Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы ясно высказать текучесть человека, то, что он, один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо.

14) Каждый человек, как и все, несовершенный во всем, все-таки в чем-нибудь одном более совершенен, чем в другом, и эти-то совершенства предъявляет как требование к другому и осуждает.

[…] 16) Есть такая игрушка английская peepshow - под стеклышком показывается то одно, то другое. Вот так-то показать надо человека Хаджи-Мурата: мужа, фанатика и т. п.

[…] 20) Честолюбие служебное и корыстолюбие скупцов потому так заманчивы, что они очень просты. При всякой другой цели жизни надо многое соображать, думать, и никогда не видишь ясно результатов. А тут так просто: была одна звезда, стало две, был один миллион, стало два и т. д.

[…] 22) Говорил с Пешковой о женском вопросе. Вопроса женского нет. Есть вопрос свободы, равенства для всех человеческих существ. Женский же вопрос есть задор.

23) Чем виноватее сам перед своей, хотя бы и скрытой совестью, тем охотнее и невольно ищешь вины других и, в особенности, тех, перед которыми виноват.

[…] 25) Стал думать о себе, о своих обидах и своей будущей жизни и опомнился. И так мне естественно было сказать себе. Тебе-то что за дело до Льва Николаевича? И хорошо стало. Стало быть, есть тот, кому мешает подлый, глупый, тщеславный, чувственный Лев Николаевич. […]

12 апреля 1898. Москва.В числе событий этого времени был приезд духоборов, заботы об их переселении, смерть Брашнина. Занятия «Carthago delenda est» и «Хаджи-Мурат». Работал довольно мало: душевное состояние довольно хорошее. Посетители - больше из мужиков молодые - хорошие.

С вчерашнего дня состояние душевное очень тяжелое. Не даюсь, не высказываюсь никому, кроме бога. Я думаю, что это очень важно. Важно молчать и перетерпеть. То страдания перейдут к другим и заставят их страдать, а то перегорят в тебе. Это дороже всего. Много помогает мысль о том, что в этом моя задача, мой случай возвыситься - приблизиться немного к совершенству.