Томас Крэйг. Последний ворон

   – Он был с Масудом. Думаю, англичанин. За него дадут деньги.
   Хайд, напрягаясь, со стоном смог только повернуться на бок. Горло сжимала судорога. Зажал руками нос – лучше нюхать обычную вонь.
   – А кто заплатит?
   – Американцы... может быть. Пакистанцы – как за ваших овец, а? Может быть, англичане. Он стоит денег, а?
   Еще один барашек закричал, задергался с перерезанным горлом. Хайд зажал уши, сжимая голову, словно хотел выдавить из нее, как воду из губки, все мысли. Он не хотел, не мог думать... Деньги. Его продадут. Увезут из Афганистана... как овец, по только живого.
   Руки чувствовали, пальцы ног шевелились, щеки горели, но тоже чувствовали. Ноздри – он не мог наглухо запечатать их, чтобы не чувствовать чуждого его существу запаха крови. Желудок без конца содрогался в конвульсиях. Сквозь сжимавшие уши ладони, словно сквозь шум моря, донеслось блеяние последних двух барашков. Хотелось кричать. Никогда так не хотелось кричать.

* * *

   Джон жил в высотном многоквартирном доме на краю разрастающегося промышленного комплекса. Окна верхних этажей уже отливали медью восхода. Все еще было свежо. Она, дрожа, выехала на голое, без единого деревца, шоссе, отделявшее дюжину высотных жилых домов от приземистых фабричных корпусов. Движение стало плотнее. Она понимала, что совсем не от холода дрожали руки и по спине пробегал озноб, и была настороже. У нее уже не было желания высмеять или отмахнуться от казавшихся ранее беспочвенными страхов Джона.
   "Покружись пару раз", – просил он. Кому нужно следить за его квартирой? Кто может спрятаться на этом совершенно ровном, пустом отрезке шоссе? Она чувствовала, что вовлечена в зловещую игру, и с трудом осознавала, что это лишь игра, что его подозрения и страхи были страхами ребенка, пытавшегося напугать ее. Через мгновение повязку снимут с глаз, другие дети засмеются и ее рука коснется висящего на нитке подарка, а не чего-то невыразимо противного.
   Ее удивило, что вспотели руки; беспокоило, что они дрожат. Она энергично потерла их и, набросив на плечи шерстяную кофточку, выбралась из машины. Хорошо, она дойдет до ресторана, пройдет мимо его дома, проверит... нет ли слежки. С ума сойти...
   Стоявшие рядами автомашины, кажется, были пусты, за исключением отъезжавших машин, которые она видела, проходя мимо. Стекла верхних этажей горели ярче, чем электрический свет в нижних этажах. На шоссе пахло бензином и пылью. Национальная автострада № 101, рассекающая современный растущий процветающий Сан-Хосе. Ей нравился город. Не такой бездушный, как Лос-Анджелес, и далекий от показного высокомерия Сан-Франциско. Ей также нравилось, что у него почти не было истории, нравилась его нарочитая, функциональная безвкусица, скрывающая богатство, энергию, интеллект.
   Она оглядела ряды многоквартирных домов, заводские корпуса и склады, расползающиеся по Силиконовой долине. В конце шоссе глаз натыкался на темное пятно. Позади ресторана и промышленных построек располагался виноградник, среди которого белыми крапинками пестрели здания винного завода. Атмосфера времен испанских миссионеров.
   За домами никто не следил. Она сердито скрипнула зубами. Оглянулась назад, на огни города, посмотрела на мчащиеся мимо машины, подумала, что снова оказалась в дурацком положении, почувствовала укол уязвленного самолюбия. Последний раз, последний раз! Хватит с нее этого дерьма насчет заговоров! Узкий серп лупы склонился к еще темному горизонту, но цепь прибрежных холмов постепенно бледнела. Она миновала последний дом, потом словно растаяли фабричные корпуса, и ресторан одиноко и уныло торчал на краю почти пустынного пейзажа.
   Шум проезжавших машин стал громче, словно каким-то образом отражался и усиливался стоянкой рядом с рестораном. Она пробежала глазами по семи-восьми автомашинам, но машины Джона среди них не было.
   Дувший в лицо легкий утренний ветерок трепал рукава, брюки и волосы. Из-за закрытой двери ресторана доносилась мелодия одного из прошлогодних хитов. В стиле кантри, на удивление естественная, нормальная. Она напряженно разглядывала через окно фигуры людей, ожидая увидеть обращенное к пен лицо. Черт побери, это была шутка, глупая шутка! Она сердито откинула с лица волосы, щеки пылали от унижения. Семь-восемь машин, шум и свет уличного движения, убогий ресторан – вместилище приятных, а больше неприятных разговоров и споров. Ссоры и примирения вперемежку с выпивкой и безвкусной едой.
   "Закусочная Дэйва" – гласила неоновая вывеска, бросая розовые и зеленые отблески на пыльный выщербленный бетон стоянки. Шум уличного движения вдруг заслонила собой ослепившая ее яркая вспышка фар одного из стоявших автомобилей...
   ...Это он, сразу подумала она. Все внутри похолодело. Он лежал около одной из машин, старого светлого "шевроле" со стальными бычьими рогами на решетке радиатора. Джон, меньше чем в пяти метрах от пыльной обочины шоссе, словно полз оттуда...
   ...Звук работающего мотора. Фары выключены, словно не нужны, сделали свое дело. Она увернулась от машины, двинувшейся в сторону шоссе.
   Пробежала десяток метров, отделявших ее от лежащего тела, обмякшего, словно все кости внутри раздробило на мелкие куски. Следы крови на его одежде, черная кровь на ее руках. Руки разбросаны, голова беспомощно откинута в сторону. Незрячие глаза глядели на нее. В голове молнией промелькнуло лицо отца, потом лицо Джона, снова лицо Алана, опять лицо Джона, единственных покойников, к которым она притрагивалась. Она прижала к себе повисшее мертвым весом раздробленное и в то же время словно пустое тело, трогая липкими пальцами бороду. Из рюкзака вывалилась часть содержимого – карта, какие-то фрукты, рубашка, свернутая так, словно он собирался отдать ей в стирку. Руки еще больше повлажнели, теперь от слез.
   Машина, словно довольная свершившимся, выбралась на шоссе и медленно поехала прочь. Кто-то глухо причитал, но казалось, что это не она. Осторожно отпустила его голову, и она безжизненно упала на грудь. К горлу подступила тошнота. Она разжала руки, и тело, выскользнув, осталось неподвижно лежать на земле.
   Встала, зажимая рукой рот, полный слюны и слез. Вздрогнула от стука открывшейся двери ресторана. Казалось, все внутренности прихлынули к горлу и вот-вот задушат ее. Вышедший из ресторана мужчина в клетчатом пиджаке, не обращая на нее внимания, направился к грузовику. Хлопнула дверца кабины. Всхлипывая и глотая слезы, она все еще ощущала запах его одежды и кожи.
   Заработал мотор грузовика. Уехавшая со стоянки машина вернулась и, приближаясь к ней, задом съезжала с шоссе. Медленно, словно оценивая обстановку. Габаритные огни включены, за ветровым стеклом темно. Небо над головой побледнело, позолотилось у горизонта, холмы окрасились в коричневый и зеленый цвет. Как будто ничего не происходило, если не считать этих одиночных мелочей.
   Она опустила глаза. Рот открыт в страшной гримасе боли. Тело...
   Из машины за ней следили. Грузовик выехал со стоянки. Глядя на удаляющийся темный силуэт, она совершенно лишилась мужества. Охваченная паникой, она побежала, а в голове звучал его крик: "...Эти ублюдки из ЦРУ, теперь я до них доберусь... Я знаю как они это сделали...".
   Она распахнула дверь ресторана так, что задрожало стекло. Находившийся за стойкой толстяк в засаленной майке удивленно поднял на нее глаза, вытирая полотенцем руки. Посмотрела сидевшая за чашкой кофе женщина, рассеянно оглядел один из посетителей. До ее сознания не доходила будничность этой сцены – она видела безжизненное, словно мешок, тело Джона! Нужно звонить в полицию.
   – Телефон! – выпалила она.
   Толстяк махнул головой в сторону задней стены. Ее тошнило от доносившихся с кухни запахов. Удивленно поглядев на свои окровавленные руки, она неловко сунула их в карманы кофточки. Женщина, закурив, вернулась к своей газете, мужчина выстукивал пальцами по стойке в такт раздававшейся из игрального автомата музыке. Она ничего не видела вокруг себя.
   – Спасибо! – Безразличный взгляд толстяка говорил, что ее паника преувеличена. Непонятно, зачем паниковать. Ничего такого, из-за чего было бы волноваться.
   У щеки запотело крошечное зеркальце, пальцы неловко набирали номер. Дверца стоявшей на площадке машины открылась, из нее вышел человек – небольшого роста, опрятно одетый, несмотря на ранний час, в темных очках. На площадке вроде бы ничего необычного, мимо проносятся машины. Если бы только она не видела маленький комочек – тело Джона – рядом со стареньким ярко раскрашенным "шевроле". Снова затошнило.
   – Полицейский участок – чем могу помочь?
   – Давно ее здесь не видел, – тихо говорил толстяк, кивая в ее сторону. Дэйв, да это же Дэйв, подумала она, словно только сейчас узнала его. – Приходил сюда с одним парнем...
   – Полицейский участок – чем могу помочь?
   Она было открыла рот, но мужчина на улице, словно намереваясь опередить ее, неторопливой, небрежной походкой двинулся к двери ресторана.
   "Столкнули меня с дороги... пытались убить меня, ублюдки! Теперь я до них доберусь... с дороги... убить...".
   Маленьким комочком тело Джона – она могла разглядеть клетчатый рисунок рубашки, бледную кожу лба – машина, идущий к двери человек. Все это вполне реально. Переломанные кости Джона, кровь на ее руках и одежде, подступающая к горлу тошнота – тоже реальны. Они его убили.
   Она дико огляделась кругом.
   – Полицейский участок. Эй, кто там?.. – Она швырнула на место телефонную трубку, словно между раздававшимся в ней голосом и остановившимся у двери ресторана мужчиной существовал тайный сговор. Об этом сговоре свидетельствовал и взгляд Дэйва, и повернувшиеся в направлении ого взгляда головы двух сидящих за стойкой мужчин...
   Она скрылась за висевшей на медных кольцах старенькой занавеской, побежала по узкому коридору мимо туалетов к задней двери. В лицо ударило солнце так, что она споткнулась на ступеньках. Подав голову вперед, побежала, спотыкаясь на каблуках, вцепившись руками в кофточку. Пыльный, заросший сорняками пустырь. Удары сердца заглушали шум машин. Никаких мыслей, лишь ощущение бега, жары, пыли, пота, слабости в ногах, боли в груди.
   Она забыла об осторожности, но все же отдавала себе отчет, что за его домом будут следить. Обогнув дом сзади, держась ближе к стенам, вышла к дальнему концу следующего здания и неспешно зашагала к машине, как будто только что вышла из подъезда...
   Дрожа, в изнеможении упала на сиденье, бесконечно долго искала ключи, с трудом вставила ключ зажигания, завела мотор, влажными руками взялась за баранку и резко включила передачу. Перед глазами, как и после смерти Алана, будто в сумерках, мелькало мертвое лицо Джона. Она содрогалась всем телом при воспоминании, как прижимала к груди переломанное тело. Мысли в полном смятении. Никакого представления о том, что делать, к кому обратиться. Как он и говорил, до него добрались и убили.
   Машина двигалась словно сама по себе. Баранка стала липкой от пота и от крови Джона. Нестерпимо хотелось вытереть руки. Глаза словно застилал густой туман, первые светофоры были видны, словно сквозь капли дождя на стекле. Домой. В чистую, уютную, надежную квартиру. Там можно все обдумать. Единственное желание принять душ. В двери замки, на окнах занавески. Надежно, безопасно. И далеко от площадки у ресторана.
   Машины тряслись по широким улицам нового пригорода, которые, постепенно сужаясь, вели в более зеленые и тихие районы. Забыв об осторожности, она поставила машину под запыленным деревом у своего дома, захлопнула дверцу и поспешила в подъезд. Лифт, шурша, быстро поднимался наверх. Знакомый толстый ковер в пустом коридоре, хотя она едва ли обратила на него внимание. Ключи в надежном замке, щелчок прочных задвижек.
   Позади захлопнулась дверь. Единственный звук – ее облегченный, полный изнеможения вздох, если не считать тихого звонка будильника, который разбудил бы ее десять минут назад, если бы не...
   Стараясь забыть мелькавшее перед глазами, хотя теперь уже не так навязчиво, как в машине, лицо, она бросила кофточку на стул, липкими холодными пальцами стянула с себя окровавленную блузку. Расстегнула пояс, сбросила туфли...
   Стопка как всегда аккуратно сложенных журналов на кофейном столике, на матовой стеклянной поверхности ни пылинки, ни пятнышка. Медные ножки вдавлены в толстый ворс ковра... рядом четыре старые вмятинки...
   Она зажала голову в руках, физически ощущая, как пот или страх, их спешку и профессионализм. Еле заметно сместилась мебель, чуть косо висела картина, узкая щель голого дерева там, где не на место поставили украшение. Не кража, мелькнула ненужная мысль. Обыск. Они здесь были и что-то искали.
   Еще сильнее сжала в ладонях лицо, так что заныли челюсти. Они здесь были...

* * *

   Все, что подали за ленчем, было безвкусным, словно бумага, и вряд ли удобоваримым. Лонгмид был скучным собеседником, а их общие дела пустячными. Он поспешил вернуться на работу. Гвен поручалось следить за телефоном на случай, если Кэтрин ответит на его звонок, записанный на ее автоответчике... ее не было дома в шесть утра по калифорнийскому времени. Ее далекий механизированный голос выбил его из колеи, словно он услышал оставленное кем-то абсурдное послание...
   Обри старался не думать об этом. Гвен отрицательно покачала головой, смахивая со стола в бумажную салфетку крошки от сандвича. Он махнул рукой то ли в знак того, что понял, то ли отпуская ее.
   – Сэр Кеннет, к вам едет тот самый молодой человек от мистера Годвина, Эванс, – сообщила она вдогонку.
   – Да-да, – оборвал он ее, закрывая за собой дверь. На большей части кабинета половик был завернут, а половицы сняты и сложены в штабель. Водопроводчик, весело взглянув на него, кивнул в знак приветствия. Повсюду блестели медные трубы. К столу прислонены два новеньких радиатора. Господи, до чего же нелепо! Так же нелепо, как... нет, не как его дурные предчувствия. Он не в состоянии от них отмахнуться. Никак не мог.
   – Сколько времени все это займет? – воскликнул он, выплескивая неожиданно нахлынувшее раздражение.
   – Много недель, хозяин, – пробормотал из-под сваленных досок водопроводчик.
   – Недель! – он нажал кнопку внутренней связи. – Гвен, кофе!
   – Слушаю, сэр Кеннет. На двоих? Мистер Эванс уже здесь.
   – Что? Ах да, пускай находит, – Обри посмотрел в безмятежное лицо водопроводчика. – Недель? – повторил он угрожающе. – Только здесь?
   – О, здесь всего пару дней, папаша.
   Обри взглянул на часы.
   – Будьте добры, ступайте и помешайте работать моему секретарю или кому-нибудь еще, хорошо? У меня встреча... А, Эванс, заходите.
   Водопроводчик поднялся, взял ящик с инструментом и, насвистывая, словно нарочно, покинул комнату.
   – Садитесь, Эванс, – бросил он. Молодой человек смущенно переминался. – Да садитесь же, молодой человек! – спокойнее добавил он, жестом указывая на кресло. Сам Обри уселся по другую сторону стола.
   – Вы хотели получить полные данные на Малана, сэр Кеннет...
   – Разве? Да, мне обязательно нужно. Вы в курсе того, что думает Тони, и вам известны факты?..
   – Да, сэр.
   Медная труба, новые радиаторы, сваленные в кучу половицы. Грузное тело Эванса втиснулось в неудобное кресло с прямой спинкой. Молчащие телефоны. Обри резко перевел взгляд с закрывающих вид на улицу белых тюлевых гардин на сидящего напротив собеседника.
   Что вам известно о воздушной катастрофе в Северной Калифорнии примерно полгода назад?
   – Прошу прощения, сэр... я...
   – Слыхали ли вы когда-нибудь о следователе Федерального управления гражданской авиации США Джоне Фраскати – кажется, есть такое итальянское вино – который, возможно, подпил шум в связи с этой катастрофой? Ну?
   Лицо Эванса напряглось, словно у ребенка, который готов угодить, по совершенно не понимает, что от него хотят. Потом... ангельское выражение и торжествующая улыбка.
   – Фраскати... имя что-то говорит. Месяцев шесть назад. Нужно уточнить, но помню, что пассажирский самолет на внутренней американской линии, летевший из... то ли Портленда, то ли Сан-Франциско, разбился недалеко от какого-то озера. Кажется, Шаста. Лицо его снова сморщилось, словно шарик, из которого выпустили воздух. Он потер широкий лоб, бормоча: – Этот малый, Фраскати... был какой-то шум, когда Федеральное управление вынесло решение, что авария произошла из-за неисправности приборов и отказа двигателей в сочетании с ошибкой нилота. Он не согласился Правда, сейчас точно не помню, по какой причине.
   – Было ли что-либо, вызывающее в этой связи подозрения?
   – Только у него, сор.
   – Имела ли эта авария последствия с точки зрения национальной безопасности по каким-либо соображениям?
   – Я... нет, никогда не слыхал о чем-нибудь подобном, – он отрицательно покачал головой. – Нет, определенно нет. Ничего такого. – Он улыбнулся, но улыбка завяла, не встретив ответа со стороны Обри. На лице вновь появилось выражение недоумения.
   – Забудьте пока о Малане. Эванс... Я хочу, чтобы вы как можно больше разузнали об этой катастрофе. М-м-м? По эту сторону океана. Пока не звоните нашим двоюродным братьям из посольства. Поспрашивайте людей из нашего управления гражданской авиации.
   – Не откладывая?
   – Думаю, что да. Оставьте мне, что привезли по Малану. Посмотрю позже. Итак...
   Запищал сигнал внутренней связи.
   – Да, Гвен?
   – Ваша племянница, сэр Кеннет... Кажется, очень расстроена.
   – Соединяйте. Побыстрее! – Эванс поднялся, собираясь выйти, но Обри жестом вернул его в кресло. Обри схватил одну из трубок, в груди словно метался маленький попавший в ловушку зверек. Прижав правую руку к груди, повернулся спиной к Эвансу, чувствуя, что напряженные плечи выдают его волнение юному помощнику Годвина. Ничего не поделаешь: в этот момент ему было не до того, как он выглядит. Опасность, грозившая этой женщине, пугала его, лишала присутствия духа.
   – Кеннет... – Его имя в ее устах звучало непривычно, словно иностранное слово. Внутри вроде бы отпустило, но тут же появились новые дурные предчувствия.
   – Кэтрин, у тебя все в порядке?
   – Я не знала, кому звонить... ты оставил сообщение в автоответчике. Я звонила...
   – Кэтрин, ради Бога, что случилось?
   – Они были в моей квартире.
   – Кто? – Он понимал, что уже начал обманывать и в то же время брать под защиту... если, конечно, ее можно защитить. "Саквояжники".
   – Я не знаю. Они убили Джона! – заплакала она. Словно змея в трещину скалы, в грудь скользнул холодок страха.
   – Ты где? – обеспокоенно спросил он.
   – В квартире соседки. Там я не смогла оставаться. У меня ключ – это моя подруга. Они были там, обыскивали. Передвигали вещи.
   Она, словно протекающий кран, по капле, незначительными деталями выдавала пережитое ею потрясение. Вряд ли они прослушивают телефон соседки, а уже ее-то телефон наверняка.
   – Не пользуйся своим телефоном. – Убийство Фраскати отодвигало все на задний план. После мгновенного замешательства он профессионально уловил нить, на которую нанизывалось все остальное. – За твоим домом наблюдают? – спросил он. – Когда ехала, был за тобой хвост, Кэтрин?
   – Хвост? – молчание. Она не имела никакого представления. Нужно выяснить, подумал он. – Выгляни, пожалуйста, в окно – осторожно. Окно на улицу выходит?
   – Да.
   – Тогда погляди. Кэтрин, – намеренно спокойно попросил он.
   – А что там смотреть?
   – Мужчин в автомашинах, припаркованных автомашинах.
   Он слышал, как она подходит к окну, всей душой желая, чтобы она соблюдала осторожность.
   – В квартире что-нибудь пропало?
   – Не знаю я!
   – Джон отдавал тебе что-нибудь на храпение?
   Послышались всхлипывания, потом прерывисто, со вздохом, она ответила.
   – Ничего такого там нет.
   – Кого-нибудь видишь внизу?
   – Может быть... не уверена, – Последовал взрыв ярости и отчаяния: – Как, черт возьми, я их узнаю?
   Представь, что она сидит на краешке скалы и ее надо оттуда спасти, убеждал себя он, слыша, как под Эвансом протестующе скрипит кресло. Эванс вздохнул, видно от смущения, потому что слышал, как Гвен объявила, что звонит племянница, а он был свидетелем операции по удалению зуба, проще говоря, вызволения попавшего в беду агента. Но при чем тут племянница сэра Кеннета? Обри видел недоумение Эванса.
   – Я тебя понимаю, – утешал он. Он чувствовал по голосу, что к ней вернулось потрясение. Видит перед собой мертвое тело, испытывает чувство неприятия и вины. Вздрогнул сам. – Ты его нашла?
   – Да, да... Я отправилась на встречу с ним, а когда приехала, он был уже мертв, похоже, его сбили машиной и скрылись, но там остался один, который все знал! – и снова вспышка ярости в связи в вторжением в ее квартиру. – Когда я вернулась домой, там все обыскали! Они туда забрались!
   – Да, разумеется, я понимаю. – Он говорил с ней как врач, успокаивая, внушая уверенность. Он часто прибегал к этому, и небезуспешно. Нужно, чтобы подействовало и сейчас. – Кэтрин, слушай меня внимательно. У тебя есть к кому пойти, надежно укрыться? Только не к близким друзьям или к матери. Куда-нибудь подальше от Сан-Xoce. Кредитные карточки с собой? Не хочу, чтобы ты возвращалась в квартиру. Ты сейчас находишься на том же этаже?
   Тяжелое долгое молчание. Вспышка прошла. Прекрасно.
   – А что? Нет, двумя этажами ниже.
   – Звонила в полицию?
   – Пыталась. Не могла, он шел ко мне...
   – Хорошо. Тогда больше не звони и, сглотнув, продолжал: – Найдут Джона без тебя?
   После долгого молчания, от которого его кинуло в жар, и он, вытирая лоб, уставился на тюлевые гардины, она еле слышно ответила:
   – Да.
   Теперь нужно сделать первый шаг, вызволяя ее, хотя у него оставалась уйма вопросов, на которые она позднее должна будет ответить.
   – В твоем доме... насколько я помню, есть черный ход? Выходи через него. Не бери спою машину. Поняла?
   – Да.
   Обри сглотнул, йотом как можно спокойнее спросил:
   – Придумала что-нибудь?
   – Надежное место? Да, это...
   – Стой! Не говори мне. Когда туда доберешься, позвони. Поняла?
   – Что, попала в ваш мир, да?
   – Кэтрин!
   – Джон говорил, что это дело рук ЦРУ, ни больше, ни меньше. Это так?
   – Кэтрин, я не знаю. Но обещаю тебе узнать. И как только узнаю, где ты находишься и что это надежное место, я пошлю кого-нибудь. – Шелли мог бы послать кого-нибудь с оружием из посольства в Вашингтоне, не вдаваясь в объяснения. Память сверлили слова Андерса, таившие угрозу Кэтрин.
   – Что же на самом деле происходит? – спросила она, стряхивая с себя оцепенение.
   – Ничего не могу сказать! – не выдержал он. – Пока не могу. А теперь, Кэтрин, умоляю тебя, делай, что я сказал. Помни Джона, будь осторожна, как он.
   – Это его и погубило.
   – Пожалуйста, делай, как я говорю.
   Помолчав, она ответила:
   – О'кей. Спасибо... пожалуй. Значит, позвоню.
   – Домой. Сегодня вечером. Где бы ты ни была. Звони каждые два часа. Пожалуйста, – он хотел, чтобы это звучало по-отечески, но понял, что просто не имеет такого опыта. Замолчал, ожидая ответа.
   – О'кей. Черный ход. Без машины, без вещей. О'кей.
   – Готова?
   – Пет еще. Но попробую, хорошо? Другого выхода нет. Ты ведь так считаешь.
   – Да, моя дорогая, боюсь, что так. Мне нечем утешить тебя. Твои страхи – не без оснований.
   – Тогда, черт возьми, что вокруг меня происходит?
   – Поверь, Кэтрин, сейчас я ничего не могу сказать. Хотелось бы, но...
   Пока их не разъединили, он был уверен, что она жива и вне опасности. Он был в состоянии помочь справиться с неизбежными вспышками страха, вины и паники. Но, положив трубку...
   – Кэтрин, верь мне. Теперь уходи. Умоляю тебя, будь осторожна!

* * *

   Грузовик, должно быть, резко затормозил. Он ударился замерзшей щекой о плотную жесткую шерсть одной из зарезанных овец. Глаза с трудом открылись. Тело протестовало против малейшего усилия, так что он был неуверен, пошевелился ли он вообще. Правда, голова, должно быть, беспомощно болталась. Иначе она не оказалась бы рядом с перерезанной овечьей глоткой.
   В разошедшиеся швы брезентового верха грузовика и в щели сзади задувало снег. Завизжал ручной тормоз, и машина замерла. Тело было где-то далеко и не двигалось. Ноги не раздвинуть. Он не знал, что у него с руками. С ужасом подумал, что обморозил. Желудок содрогался в конвульсиях больше от страха, чем от знакомого запаха крови и вида обескровленных окоченевших бараньих туш. Они уже не вызывали в нем отвращение, наоборот, скрывали его...
   ...Руки не двигались, оставались за спиной. Между ним и хлопающим на ветру брезентом сзади машины, откуда просачивался свет, – груда присыпанных снегом бараньих туш. Завывание ветра и голос водителя, того самого мясника. Тело крепко связано.
   Теперь он видел вокруг себя, различал внутренние очертания грузовика. Пальцы и кисти обладали достаточной чувствительностью, чтобы ощутить врезавшуюся в руки веревку или что-то вроде нее. Поглядел на ноги, черневшие на белом боку овцы. Связаны куском ткани.
   Не очень огорчившись, откинулся назад. Вспомнил ухмылявшегося мясника, когда тот связывал ему ноги и привычно переворачивал на живот, чтобы связать руки. Словно одну из овец. Афганец взвалил его, как мешок, на плечо и бросил позади кабины за кучу скрывавших его бараньих туш. И отправился в Пакистан, исламскую страну, где тоже полагалось по мусульманским канонам резать овец, но платили больше, чем в Кабуле. "Мы, приятель, едем в Пешавар... там, думаю, дадут денег за овец, денег за тебя".