Страница:
– Ну не смешно ли? – задумчиво промолвил Дрисколл. – Столько месяцев я слушал твои рассказы о том. что ты проделывал, когда сюда пришли японцы, и что они проделывали с тобой в Чанги, и только после этого я вдруг узнал о Ржавом Гвозде…
– Любопытно будет послушать, что же ты узнал, – подал голос Любезноу.
– В тот день когда мы прибыли из Пенглина сюда, я получил письмо, – неторопливо сказал Дрисколл и достал из кармана голубой конверт авиапочты. – Это письмо от сержанта Гранта, – продолжил он, держа конверт двумя пальцами и явно не торопясь показывать его содержимое. – Ты ведь помнишь Лори Гранта, не так ли? Этакий шибздик, из бухгалтерии…
– Я прекрасно его помню, – глухо отозвался Любезноу.
– Он демобилизовался полгода назад. – Дрисколл наконец открыл конверт, достал сложенное письмо и с улыбкой провел им у себя под носом. – Здесь говорится, что он не стал бы писать мне без достаточно веской причины, но, видать, эта история здорово его задела. И я его понимаю…
Он замолчал, заметив в проходе все того же связиста.
– Вы точно не хотите чайку, сэр? – спросил связист, с интересом глядя на освещенную арену. – Маловато публики сегодня, – невесело пошутил он. – Когда проводятся соревнования по борьбе, зрителей бывает не в пример больше. «Турнир богатырей», слыхали? Чарли Чанг против Дракона!
– Я бы выпил кружечку, сынок, если ты так настаиваешь, – сказал Дрисколл. – Будь добр, принеси мне сюда.
– Конечно. – Связист повернулся к Любезноу. – А вы, сарж?
– Нет, – отказался тот.
Юный радист исчез в коридоре, а Дрисколл оглядел огромное пустое здание.
– «Турнир богатырей – Чарли Чанг против Дракона!» – задумчиво повторил он. – Ты когда-нибудь бывал здесь? Должно быть, это действительно незабываемое зрелище, когда на арену нальют смешанного с глиной масла, и две туши начинают валять друг друга в этом скользком дерьме…
– Так что там насчет ржавых гвоздей? – поторопил Любезноу. – Продолжай, раз начал.
– Я жду, пока мне принесут чай, – невозмутимо напомнил Дрисколл. И не хочу, чтобы нам мешали, когда я заведусь насчет Ржавого.
Через минуту связист-сигнальщик снова появился в проходе, и Дрисколл принял у него из рук кружку с горячим чаем. Отпив первый осторожный глоток, он сказал:
– Сержант Грант пишет, что однажды, вернувшись домой, он сел в автобус – в обычный лондонский автобус. Когда он полез за деньгами, чтобы заплатить за проезд, то случайно достал и несколько малайских центов, которые завалялись у него в кармане. И представь себе, кондуктор сразу их узнал! Они же квадратные, Любезноу, а квадратные монеты встречаются не часто, правда?
Он поднял глаза от кружки и посмотрел на второго сержанта.
Любезноу был полностью с ним согласен.
– Да, – сказал он. – Квадратные малайские центы встречаются совсем не часто.
– Вот именно, – с нажимом подтвердил Дрисколл и отпил еще пару глотков. – Грант и кондуктор начали вспоминать Малайю, потому что кондуктор, оказывается, служил здесь во время войны, а после дембеля пошел работать в муниципальную транспортную компанию – продавать билеты, собирать деньги за проезд и все такое прочее…
– Я знаю, что делает кондуктор, – нетерпеливо перебил Любезноу. – Не беспокойся, ездил я в автобусе, ездил!
– Тогда ты поймешь, почему их разговор все время прерывался, – неторопливо согласился Дрисколл. – Но в конце концов кондуктор Барнвелл…
– Барнвелл! – ахнул Любезноу.
– Так точно, – подтвердил Дрисколл, заглянув в письмо, которое он наконец развернул. – Родерик Барнвелл – так звучит его полное имя. Любопытное имя… В общем, этот Родерик Барнвелл, оказывается, служил в Сингапуре в сорок втором году одновременно с тобой. Он тогда был сержантом. Если точнее, то он был сержантом комендантской роты, которая задержала тебя за дезертирство перед самым наступлением япошек.
– Вранье! – взвился Любезноу. – Беспардонная ложь! От первого до последнего слова.
– Я так и подумал, – дружелюбно согласился Дрисколл. – Как только я прочитал это письмо, я именно так себе и сказал. Все это беспардонное вранье, решил я, а этот сержант Родерик Барнвелл – просто записной лгун. Так оболгать доблестного сержанта Любезноу, который исползал на брюхе все джунгли, в одиночку сражаясь с японцами!
Любезноу исподлобья сверкнул на Дрисколла глазами. Он хотел было уйти, но Дрисколл продолжал:
– А потом Барнвелл рассказал Лори Гранту об одном парне, которого друзья прозвали Ржавым Гвоздем. Это имя сразу показалось мне примечательным, но только вчера, когда мы охраняли главный штаб, я сумел заглянуть в списки «Зала боевой славы», как его там называют. И я нашел этого парня. Разумеется, никакого Ржавого Гвоздя там не было, а был младший капрал артиллерии Реджинальд Гвоузд, который геройски погиб в Чанги 29 октября 1943 года. А знаешь, что еще сказал Барнвелл?… Знаешь, Любезноу?
– Что еще он сказал? – деревянным голосом повторил сержант.
– Он сказал, что это ты убил его, приятель. Именно так, не больше и не меньше. Ты убил Ржавого; Барнвелл сообщил это Гранту, компостируя чей-то билет и отсчитывая сдачу.
– Брехня, – отозвался Любезноу. – Никто не сможет этого доказать.
На его лице появилось привычное надменное выражение, и Дрисколл понял, что пора заканчивать.
– Никто и не собирается ничего доказывать, – сказал он. – Вот только кондуктор Барнвелл, – то есть сержант Барнвелл, – сказал, что за воровство продуктов тебе грозил трибунал, и, чтобы спасти свою шкуру, ты сдал Гвоздя японцам плотно упакованным и перевязанным ленточкой. Вот почему после этого случая командованию пришлось перевести тебя куда-то очень и очень далеко, чтобы с тобой не дай Бог ничего не случилось. То есть, не случилось ничего плохого…
Лицо Любезноу налилось краской.
– Я не обязан выслушивать всякие бредни, – проскрипел он. – Меня тошнит от тебя, просто тошнит!…
Дрисколл проглотил последний глоток чая и, взболтав остатки, небрежно выплеснул горячие распаренные чаинки прямо в лицо Любезноу.
Любезноу опешил, а Дрисколл спокойно поднялся и, продев в ручку кружки четыре пальца, ударил второго сержанта прямо в рот. Любезноу свалился с поручня и упал на сиденье. Дрисколл наклонился над ним, вытащил в проход и ударил еще раз, отчего Любезноу покатился вниз по ступенькам.
Сержант распластался на освещенной лучами ламп баскетбольной площадке словно нокаутированный боксер, и Дрисколл начал медленно спускаться к нему. Но когда он приблизился, пришедший в себя Любезноу ловко пнул его ногой. Резкий удар отбросил Дрисколла назад к креслам, и он скорчился там, задыхаясь от подступившей к горлу тошноты. Любезноу, пошатываясь, поднялся и сильно ударил его в лицо кулаком левой, а потом и правой руки.
Удары были такой силы, что Дрисколл улетел за спинки сидений даже не первого, а второго ряда и упал на наклонный деревянный
пол между креслами. Это спасло его. Закатившись под сиденья, Дрисколл удачно избежал еще одного выпада, который вполне мог оказаться для него роковым. Лицо его, впрочем, явно нуждалось в починке, и он ощупал его обеими руками, пока Любезноу в ярости молотил кулаками воздух, пытаясь достать его через два ряда. Второй сержант был в таком бешенстве, что ему просто не пришло в голову перелезть через сиденья.
Приподнявшись на локтях над пыльным дощатым полом, Дрисколл быстро отполз за подпиравшую потолок колонну. С тех пор, как он пропустил первый удар, прошло не менее десятка секунд, и перед глазами у него прояснилось. Он слышал, как Любезноу, плюясь, как орангутанг, с треском лезет через кресла. Дрисколл, однако, был еще не совсем готов. Понимая, что у него есть все шансы быть убитым, он стремился держаться от своего противника как можно дальше. Неожиданно для себя, Дрисколл вдруг подумал о человеке, за которого вышла Розалинда. Довольно странно, что они с ребенком решили ехать в автобусе. А может быть, кондуктором там был тот самый сержант Барнвелл? Нет, не может быть! Ведь Барнвелл работал в Лондоне, а это был совсем другой город… А-а, черт!…
Дрисколл почувствовал, что у него кровоточит глаз, и испугался. У него и так хватало неприятностей с глазами.
Любезноу преодолевал ряды кресел с грацией слона, участвующего в состязаниях по бегу с барьерами, но все же он приближался достаточно быстро, и Дрисколл едва успел вскочить, чтобы схватить противника. Так, обнявшись, словно партнеры в танце, они неловко топтались на узеньком пространстве между двумя ярусами.
Наконец Дрисколл почувствовал, что силы вернулись к нему, и, откинув голову назад, с силой боднул Любезноу в лицо. Тот успел отвернуться, и удар пришелся в скулу, однако этого хватило: как только Дрисколл выпустил его из объятий, Любезноу сразу повалился в проход между креслами. Но и самому Дрисколлу досталось едва ли не сильнее, чем его противнику: в голове загудело, перед глазами снова все поплыло, а из-под век обильно потекла кровь.
Дрисколл наугад пнул пытавшегося подняться Любезноу ногой в грудь, но тот успел схватить его за башмак и стиснуть своими железными руками. Дрисколл прекрасно помнил наставление по рукопашному бою и знал, что нужно делать в подобном случае, но в тесном проходе ему было не развернуться. Второй сержант тем временем поднатужился и швырнул противника через себя. Пролетев по воздуху ярдов десять, Дрисколл, будто открывающий представление коверный, кубарем выкатился на баскетбольную площадку. Краем глаза он успел заметить, что наверху у входа столпились все пенглинские солдаты, разбуженные не то громовым шумом, не то своими товарищами, которые растолкали их и убедили пойти посмотреть небывалое зрелище – Чарли Чанг против Дракона… Скрываясь в густой тени, они наблюдали за битвой в благоговейном молчании.
Между тем «Турнир богатырей» переместился на открытое пространство. Дрисколл вскочил как раз в тот момент, когда Любезноу спустился на освещенную площадку. Они сошлись лоб в лоб, не отступая и не уклоняясь от выпадов врага, и только кружили на месте, словно отплясывая моррис [14] в ритме своих ударов.
В конце концов Дрисколл упал навзничь, но в последний момент успел сделать подсечку и сбить Любезноу с ног. Противники покатились по полу, и их кровь стекала на пробковые маты баскетбольной площадки будто красная нитка, сматывающаяся с катящегося клубка. Оба стонали, как стонут ледяные горы, откалываясь от материкового шельфа, оба отчаянно кашляли, отплевывались и хрипели, задыхаясь от пыли и собственного соленого пота.
Потом, так и не разжав своих яростных объятий, сержанты поднялись с пола и некоторое время стояли, смешно раскачиваясь из стороны в сторону – точь-в-точь два пьяницы, пытающиеся помочь друг другу добраться домой. Наконец Дрисколл вырвался и, почувствовав под ногами опору, нанес Любезноу еще один отчаянный удар – отчаянный, потому что из-за заливавшей глаза крови он почти ничего не видел. Тем не менее ему повезло: его кулак попал Любезноу сбоку в основание шеи.
Любезноу отшатнулся, словно его ударил не человек, а буфер маневрового паровоза, и попятился в сторону. На пути ему попался столб с баскетбольным кольцом; сержант врезался в него плечом. Столб переломился у самого основания, и Любезноу, машинально обхвативший препятствие обеими руками, сделал несколько неверных шагов со столбом на плече, держа его, как знаменосец древко флага.
Но Дрисколл ничего этого не видел. Чувствуя, как быстро уходят последние силы, он стоял на коленях на точке штрафных бросков и, сплевывая горячим и соленым, пытался стереть кровь с глаз. Ему казалось, что кровь идет уже отовсюду; ее жгучие ручейки напоминали армии, стремящимися куда-то по сигналу невидимого горна. Глаза Дрисколла были забиты пылью и кровяными сгустками пополам с потом, в голове гудело, а все посторонние звуки доносились, как сквозь толстый слой ваты.
Он не замечал Любезноу, вооружившегося сломанным столбом, пока не стало слишком поздно. Зажав бревно под мышкой, словно таран, второй сержант ринулся в атаку и, действуя им как дубиной, попытался из последних сил нанести коленопреклоненному Дрисколлу удар по голове. Тот услышал шум, но едва ли что-нибудь видел. К счастью, он успел встать, и бревно попало ему сзади по коленям, отчего Дрисколл тяжело опрокинулся навзничь. Любезноу, не в силах остановить свой разбег, тоже не устоял на ногах и покатился к дальним трибунам. Теперь уже оба – красные и смешные, движущиеся со странными ужимками и гримасами, неожиданно падающие и неуклюже встающие – были похожи на клоунов в дешевом балаганчике.
С трудом поднявшись, Дрисколл понял, что ему пора уходить. Наметив себе самый широкий проход, он зигзагом потрусил к нему, с трудом переставляя ноги и помогая себе руками как человекообразная обезьяна. Каким-то чудом он одолел и первый, и второй пролеты лестницы. Только оказавшись на второй площадке, он почувствовал за собой погоню и оглянулся. Любезноу преследовал его на четвереньках, и это зрелище доставило Дрисколлу неожиданное удовольствие.
Снова повернувшись к лестнице, Дрисколл решительно штурмовал третий пролет. Ему представлялось, что если он успеет добраться до очередной площадки, то сумеет отдышаться, а когда Любезноу приблизится на расстояние трех или четырех ступеней, он просто прыгнет на него ногами вперед. Это должно было сработать, но Дрисколл все равно был рад, что Розалинда и ее новый муж не видят его сейчас.
Он смог подняться на третью площадку и выпрямиться, уцепившись пальцами за край одной из трех железных бочек, которые там почему-то стояли. Пытаясь сохранить равновесие, Дрисколл перехватил бортик и почувствовал, как его пальцы коснулись какой-то полужидкой, липкой субстанции, которой бочка была полна до краев.
Потом Дрисколл посмотрел вниз. Любезноу, подняв разбитое, но исполненное мрачной решимости лицо, остервенело полз по лестнице вверх. Каждая ступенька давалась ему нелегко, и Дрисколл понял, что немного времени в запасе у него есть.
Заглянув в бочку, он засмеялся разбитыми губами, но тут же поперхнулся.
– Чарли Чанг против Дракона! – прохрипел Дрисколл, торжествуя.
Любезноу поднялся с локтей и колен и, по-медвежьи упираясь в деревянный пол ступнями и ладонями, пошел на приступ третьего пролета. Не спуская с него глаз, Дрисколл, прихрамывая, зашел за бочку, в которой оказалась смешанная с маслом глина, и, навалившись на нее всей тяжестью, попытался опрокинуть. Справиться с этой задачей оказалось нелегко, но в конце концов он почувствовал, что бочка поддается, и приналег, собрав все силы для последнего рывка.
Бочка качнулась и вдруг опрокинулась, из нее выплеснулась и потекла вниз антрацитово-черная река липкой и скользкой грязи.
– Ржавый Гвоздь! – с торжеством заорал Дрисколл, когда смешанная с маслом глина захлестнула барахтавшегося чуть ниже Любезноу. Запрыгавшая по ступеням пустая бочка только чудом миновала сержанта, пролетев в нескольких дюймах над его головой. Второй сержант по-прежнему пытался ползти дальше, но соскальзывал и вынужден был начинать все сначала. Глядя на него, Дрисколл отчетливо видел глаза своего врага, которые сверкали на черном лице, как у загримированного под негра джазбандиста.
Немного переведя дух, Дрисколл взялся за вторую бочку, удивительно похожую на барабан. Откуда-то издалека до него донеслись искаженные и усиленные эхом крики солдат, которые, похоже, бежали к нему по верхней галерее трибуны.
Дрисколл толкнул вторую бочку. Она была полна всего на две трети, и от него не потребовалось таких титанических усилий, как в первый раз. Любезноу заметил опасность и панически задрыгал ногами и руками, пытаясь убраться с дороги, но только скользил и оступался.
– А это за Брука, сволочь! – гаркнул Дрисколл, опрокидывая бочку вниз. Еще одна волна жидкой грязи хлынула в проход, следом запрыгала по ступенькам бочка, но и на этот раз Любезноу повезло. Дрисколл же не удержался на дрожащих от напряжения ногах и покатился вниз, поскользнувшись на грязной, скользкой ступеньке. Словно на санях с горы, он пронесся по лестнице головой вперед и, врезавшись в Любезноу, увлек его за собой на баскетбольную площадку.
На верхних ступеньках лестницы появились пенглинские солдаты. Они стояли неподвижно и только таращили глаза на каскады черной, липкой, как патока, жижи, которая медленно стекала вниз – туда, где слабо барахтались в луже их сержанты, похожие на двух усталых тюленей. И тот и другой настолько перемазались в глине, что напоминали два пузыря на поверхности грязного озера, которое растекалось все шире.
Поднявшись на четвереньки, Дрисколл и Любезноу поползли навстречу друг другу. Они то и дело падали, но терпение и настойчивость в конце концов победили. Едва не столкнувшись лбами, сержанты с чавканьем выдрали руки из густой грязи и остановились. Облепившая их лица и тела смесь глины и масла сделала их похожими друг на друга и на два черных пугала.
Пока Любезноу сжимал кулаки, Дрисколл еще раз с размаху ударил противника головой. Его бритая макушка поразила второго сержанта в лоб и сразу отдернулась.
Дело было сделано. Любезноу покачнулся и пал ниц, словно монахиня во время молитвы. Дрисколл не двигался – опустившись на четвереньки, он отдыхал, ожидая пока погаснут оранжевые круги перед глазами. Замершие на галерке зрители не аплодировали.
Так прошло очень много времени. Наконец Дрисколл пошевелился и медленно, как первобытный человек, только-только осваивающий прямохождение, вскарабкался на ноги. Жирная грязь, похожая на резиновые канаты, тянулась за ним, словно пытаясь еще раз опрокинуть свою жертву на пол, но сержант пересилил, и черные щупальца одно за другим оторвались от его одежды.
Убедившись, что может стоять, Дрисколл первым делом вытер испачканное глиной лицо грязными руками и огляделся. Потом он наклонился вперед, схватил Любезноу за воротник и с усилием поволок по полу, оставляя узкую расчищенную дорожку на поверхности черного озера – и широкую грязную полосу на еще чистой пробке площадки. Только теперь он рассмотрел на верхнем балконе вытянутые лица рядовых, белевшие в темноте, словно декоративный гипсовый фриз. Солдаты безмолвно наблюдали за тем, как Дрисколл подтащил Любезноу к сломанному баскетбольному столбу, уложил рядом и, шипя от боли, аккуратно затолкал головой в веревочную сетку кольца.
Покончив с этим нелегким делом, Дрисколл уселся на пол, разбросав ноги, и сидел так, бессмысленно глядя на крупную голову потерявшего сознание Любезноу, который напоминал застрявшего в неводе кальмара.
Минуты через две на трибунах с противоположной стороны арены произошло какое-то движение, и из темноты появился начальник штаба пенглинского гарнизона майор Каспер. Майор двигался энергичной и целеустремленной походкой, но гулкое эхо его шагов сразу затихло как только он разглядел ярко освещенное, залитое грязью и кровью ристалище и двух поверженных гладиаторов на нем. Майор, однако, всегда гордился тем, что ничто не могло заставить его удивляться слишком долго, и никогда об этом не забывал. Сознание этого преимущества помогло ему довольно быстро справиться с собой. Выйдя на площадку, он остановился у самого края грязного моря, прищурился на Дрисколла, сидящего в самой его середине, посмотрел на торчащего из баскетбольного кольца Любезноу и, установив их личности, кивнул. Выпрямившись, майор взял под мышку офицерский стек и сказал:
– Сержант Дрисколл!
Дрисколл выдрался из черного гноища и поднялся, умудрившись встать почти по стойке «смирно». Берет он потерял и потому не стал салютовать.
– Слушаю, сэр, – хрипло отозвался он.
– Вот что, сержант, – сказал майор. – Вам с Любезноу необходимо подбодрить личный состав. Мы срочно возвращаемся в Пенглин – там произошли кое-какие неприятности.
9
– Любопытно будет послушать, что же ты узнал, – подал голос Любезноу.
– В тот день когда мы прибыли из Пенглина сюда, я получил письмо, – неторопливо сказал Дрисколл и достал из кармана голубой конверт авиапочты. – Это письмо от сержанта Гранта, – продолжил он, держа конверт двумя пальцами и явно не торопясь показывать его содержимое. – Ты ведь помнишь Лори Гранта, не так ли? Этакий шибздик, из бухгалтерии…
– Я прекрасно его помню, – глухо отозвался Любезноу.
– Он демобилизовался полгода назад. – Дрисколл наконец открыл конверт, достал сложенное письмо и с улыбкой провел им у себя под носом. – Здесь говорится, что он не стал бы писать мне без достаточно веской причины, но, видать, эта история здорово его задела. И я его понимаю…
Он замолчал, заметив в проходе все того же связиста.
– Вы точно не хотите чайку, сэр? – спросил связист, с интересом глядя на освещенную арену. – Маловато публики сегодня, – невесело пошутил он. – Когда проводятся соревнования по борьбе, зрителей бывает не в пример больше. «Турнир богатырей», слыхали? Чарли Чанг против Дракона!
– Я бы выпил кружечку, сынок, если ты так настаиваешь, – сказал Дрисколл. – Будь добр, принеси мне сюда.
– Конечно. – Связист повернулся к Любезноу. – А вы, сарж?
– Нет, – отказался тот.
Юный радист исчез в коридоре, а Дрисколл оглядел огромное пустое здание.
– «Турнир богатырей – Чарли Чанг против Дракона!» – задумчиво повторил он. – Ты когда-нибудь бывал здесь? Должно быть, это действительно незабываемое зрелище, когда на арену нальют смешанного с глиной масла, и две туши начинают валять друг друга в этом скользком дерьме…
– Так что там насчет ржавых гвоздей? – поторопил Любезноу. – Продолжай, раз начал.
– Я жду, пока мне принесут чай, – невозмутимо напомнил Дрисколл. И не хочу, чтобы нам мешали, когда я заведусь насчет Ржавого.
Через минуту связист-сигнальщик снова появился в проходе, и Дрисколл принял у него из рук кружку с горячим чаем. Отпив первый осторожный глоток, он сказал:
– Сержант Грант пишет, что однажды, вернувшись домой, он сел в автобус – в обычный лондонский автобус. Когда он полез за деньгами, чтобы заплатить за проезд, то случайно достал и несколько малайских центов, которые завалялись у него в кармане. И представь себе, кондуктор сразу их узнал! Они же квадратные, Любезноу, а квадратные монеты встречаются не часто, правда?
Он поднял глаза от кружки и посмотрел на второго сержанта.
Любезноу был полностью с ним согласен.
– Да, – сказал он. – Квадратные малайские центы встречаются совсем не часто.
– Вот именно, – с нажимом подтвердил Дрисколл и отпил еще пару глотков. – Грант и кондуктор начали вспоминать Малайю, потому что кондуктор, оказывается, служил здесь во время войны, а после дембеля пошел работать в муниципальную транспортную компанию – продавать билеты, собирать деньги за проезд и все такое прочее…
– Я знаю, что делает кондуктор, – нетерпеливо перебил Любезноу. – Не беспокойся, ездил я в автобусе, ездил!
– Тогда ты поймешь, почему их разговор все время прерывался, – неторопливо согласился Дрисколл. – Но в конце концов кондуктор Барнвелл…
– Барнвелл! – ахнул Любезноу.
– Так точно, – подтвердил Дрисколл, заглянув в письмо, которое он наконец развернул. – Родерик Барнвелл – так звучит его полное имя. Любопытное имя… В общем, этот Родерик Барнвелл, оказывается, служил в Сингапуре в сорок втором году одновременно с тобой. Он тогда был сержантом. Если точнее, то он был сержантом комендантской роты, которая задержала тебя за дезертирство перед самым наступлением япошек.
– Вранье! – взвился Любезноу. – Беспардонная ложь! От первого до последнего слова.
– Я так и подумал, – дружелюбно согласился Дрисколл. – Как только я прочитал это письмо, я именно так себе и сказал. Все это беспардонное вранье, решил я, а этот сержант Родерик Барнвелл – просто записной лгун. Так оболгать доблестного сержанта Любезноу, который исползал на брюхе все джунгли, в одиночку сражаясь с японцами!
Любезноу исподлобья сверкнул на Дрисколла глазами. Он хотел было уйти, но Дрисколл продолжал:
– А потом Барнвелл рассказал Лори Гранту об одном парне, которого друзья прозвали Ржавым Гвоздем. Это имя сразу показалось мне примечательным, но только вчера, когда мы охраняли главный штаб, я сумел заглянуть в списки «Зала боевой славы», как его там называют. И я нашел этого парня. Разумеется, никакого Ржавого Гвоздя там не было, а был младший капрал артиллерии Реджинальд Гвоузд, который геройски погиб в Чанги 29 октября 1943 года. А знаешь, что еще сказал Барнвелл?… Знаешь, Любезноу?
– Что еще он сказал? – деревянным голосом повторил сержант.
– Он сказал, что это ты убил его, приятель. Именно так, не больше и не меньше. Ты убил Ржавого; Барнвелл сообщил это Гранту, компостируя чей-то билет и отсчитывая сдачу.
– Брехня, – отозвался Любезноу. – Никто не сможет этого доказать.
На его лице появилось привычное надменное выражение, и Дрисколл понял, что пора заканчивать.
– Никто и не собирается ничего доказывать, – сказал он. – Вот только кондуктор Барнвелл, – то есть сержант Барнвелл, – сказал, что за воровство продуктов тебе грозил трибунал, и, чтобы спасти свою шкуру, ты сдал Гвоздя японцам плотно упакованным и перевязанным ленточкой. Вот почему после этого случая командованию пришлось перевести тебя куда-то очень и очень далеко, чтобы с тобой не дай Бог ничего не случилось. То есть, не случилось ничего плохого…
Лицо Любезноу налилось краской.
– Я не обязан выслушивать всякие бредни, – проскрипел он. – Меня тошнит от тебя, просто тошнит!…
Дрисколл проглотил последний глоток чая и, взболтав остатки, небрежно выплеснул горячие распаренные чаинки прямо в лицо Любезноу.
Любезноу опешил, а Дрисколл спокойно поднялся и, продев в ручку кружки четыре пальца, ударил второго сержанта прямо в рот. Любезноу свалился с поручня и упал на сиденье. Дрисколл наклонился над ним, вытащил в проход и ударил еще раз, отчего Любезноу покатился вниз по ступенькам.
Сержант распластался на освещенной лучами ламп баскетбольной площадке словно нокаутированный боксер, и Дрисколл начал медленно спускаться к нему. Но когда он приблизился, пришедший в себя Любезноу ловко пнул его ногой. Резкий удар отбросил Дрисколла назад к креслам, и он скорчился там, задыхаясь от подступившей к горлу тошноты. Любезноу, пошатываясь, поднялся и сильно ударил его в лицо кулаком левой, а потом и правой руки.
Удары были такой силы, что Дрисколл улетел за спинки сидений даже не первого, а второго ряда и упал на наклонный деревянный
пол между креслами. Это спасло его. Закатившись под сиденья, Дрисколл удачно избежал еще одного выпада, который вполне мог оказаться для него роковым. Лицо его, впрочем, явно нуждалось в починке, и он ощупал его обеими руками, пока Любезноу в ярости молотил кулаками воздух, пытаясь достать его через два ряда. Второй сержант был в таком бешенстве, что ему просто не пришло в голову перелезть через сиденья.
Приподнявшись на локтях над пыльным дощатым полом, Дрисколл быстро отполз за подпиравшую потолок колонну. С тех пор, как он пропустил первый удар, прошло не менее десятка секунд, и перед глазами у него прояснилось. Он слышал, как Любезноу, плюясь, как орангутанг, с треском лезет через кресла. Дрисколл, однако, был еще не совсем готов. Понимая, что у него есть все шансы быть убитым, он стремился держаться от своего противника как можно дальше. Неожиданно для себя, Дрисколл вдруг подумал о человеке, за которого вышла Розалинда. Довольно странно, что они с ребенком решили ехать в автобусе. А может быть, кондуктором там был тот самый сержант Барнвелл? Нет, не может быть! Ведь Барнвелл работал в Лондоне, а это был совсем другой город… А-а, черт!…
Дрисколл почувствовал, что у него кровоточит глаз, и испугался. У него и так хватало неприятностей с глазами.
Любезноу преодолевал ряды кресел с грацией слона, участвующего в состязаниях по бегу с барьерами, но все же он приближался достаточно быстро, и Дрисколл едва успел вскочить, чтобы схватить противника. Так, обнявшись, словно партнеры в танце, они неловко топтались на узеньком пространстве между двумя ярусами.
Наконец Дрисколл почувствовал, что силы вернулись к нему, и, откинув голову назад, с силой боднул Любезноу в лицо. Тот успел отвернуться, и удар пришелся в скулу, однако этого хватило: как только Дрисколл выпустил его из объятий, Любезноу сразу повалился в проход между креслами. Но и самому Дрисколлу досталось едва ли не сильнее, чем его противнику: в голове загудело, перед глазами снова все поплыло, а из-под век обильно потекла кровь.
Дрисколл наугад пнул пытавшегося подняться Любезноу ногой в грудь, но тот успел схватить его за башмак и стиснуть своими железными руками. Дрисколл прекрасно помнил наставление по рукопашному бою и знал, что нужно делать в подобном случае, но в тесном проходе ему было не развернуться. Второй сержант тем временем поднатужился и швырнул противника через себя. Пролетев по воздуху ярдов десять, Дрисколл, будто открывающий представление коверный, кубарем выкатился на баскетбольную площадку. Краем глаза он успел заметить, что наверху у входа столпились все пенглинские солдаты, разбуженные не то громовым шумом, не то своими товарищами, которые растолкали их и убедили пойти посмотреть небывалое зрелище – Чарли Чанг против Дракона… Скрываясь в густой тени, они наблюдали за битвой в благоговейном молчании.
Между тем «Турнир богатырей» переместился на открытое пространство. Дрисколл вскочил как раз в тот момент, когда Любезноу спустился на освещенную площадку. Они сошлись лоб в лоб, не отступая и не уклоняясь от выпадов врага, и только кружили на месте, словно отплясывая моррис [14] в ритме своих ударов.
В конце концов Дрисколл упал навзничь, но в последний момент успел сделать подсечку и сбить Любезноу с ног. Противники покатились по полу, и их кровь стекала на пробковые маты баскетбольной площадки будто красная нитка, сматывающаяся с катящегося клубка. Оба стонали, как стонут ледяные горы, откалываясь от материкового шельфа, оба отчаянно кашляли, отплевывались и хрипели, задыхаясь от пыли и собственного соленого пота.
Потом, так и не разжав своих яростных объятий, сержанты поднялись с пола и некоторое время стояли, смешно раскачиваясь из стороны в сторону – точь-в-точь два пьяницы, пытающиеся помочь друг другу добраться домой. Наконец Дрисколл вырвался и, почувствовав под ногами опору, нанес Любезноу еще один отчаянный удар – отчаянный, потому что из-за заливавшей глаза крови он почти ничего не видел. Тем не менее ему повезло: его кулак попал Любезноу сбоку в основание шеи.
Любезноу отшатнулся, словно его ударил не человек, а буфер маневрового паровоза, и попятился в сторону. На пути ему попался столб с баскетбольным кольцом; сержант врезался в него плечом. Столб переломился у самого основания, и Любезноу, машинально обхвативший препятствие обеими руками, сделал несколько неверных шагов со столбом на плече, держа его, как знаменосец древко флага.
Но Дрисколл ничего этого не видел. Чувствуя, как быстро уходят последние силы, он стоял на коленях на точке штрафных бросков и, сплевывая горячим и соленым, пытался стереть кровь с глаз. Ему казалось, что кровь идет уже отовсюду; ее жгучие ручейки напоминали армии, стремящимися куда-то по сигналу невидимого горна. Глаза Дрисколла были забиты пылью и кровяными сгустками пополам с потом, в голове гудело, а все посторонние звуки доносились, как сквозь толстый слой ваты.
Он не замечал Любезноу, вооружившегося сломанным столбом, пока не стало слишком поздно. Зажав бревно под мышкой, словно таран, второй сержант ринулся в атаку и, действуя им как дубиной, попытался из последних сил нанести коленопреклоненному Дрисколлу удар по голове. Тот услышал шум, но едва ли что-нибудь видел. К счастью, он успел встать, и бревно попало ему сзади по коленям, отчего Дрисколл тяжело опрокинулся навзничь. Любезноу, не в силах остановить свой разбег, тоже не устоял на ногах и покатился к дальним трибунам. Теперь уже оба – красные и смешные, движущиеся со странными ужимками и гримасами, неожиданно падающие и неуклюже встающие – были похожи на клоунов в дешевом балаганчике.
С трудом поднявшись, Дрисколл понял, что ему пора уходить. Наметив себе самый широкий проход, он зигзагом потрусил к нему, с трудом переставляя ноги и помогая себе руками как человекообразная обезьяна. Каким-то чудом он одолел и первый, и второй пролеты лестницы. Только оказавшись на второй площадке, он почувствовал за собой погоню и оглянулся. Любезноу преследовал его на четвереньках, и это зрелище доставило Дрисколлу неожиданное удовольствие.
Снова повернувшись к лестнице, Дрисколл решительно штурмовал третий пролет. Ему представлялось, что если он успеет добраться до очередной площадки, то сумеет отдышаться, а когда Любезноу приблизится на расстояние трех или четырех ступеней, он просто прыгнет на него ногами вперед. Это должно было сработать, но Дрисколл все равно был рад, что Розалинда и ее новый муж не видят его сейчас.
Он смог подняться на третью площадку и выпрямиться, уцепившись пальцами за край одной из трех железных бочек, которые там почему-то стояли. Пытаясь сохранить равновесие, Дрисколл перехватил бортик и почувствовал, как его пальцы коснулись какой-то полужидкой, липкой субстанции, которой бочка была полна до краев.
Потом Дрисколл посмотрел вниз. Любезноу, подняв разбитое, но исполненное мрачной решимости лицо, остервенело полз по лестнице вверх. Каждая ступенька давалась ему нелегко, и Дрисколл понял, что немного времени в запасе у него есть.
Заглянув в бочку, он засмеялся разбитыми губами, но тут же поперхнулся.
– Чарли Чанг против Дракона! – прохрипел Дрисколл, торжествуя.
Любезноу поднялся с локтей и колен и, по-медвежьи упираясь в деревянный пол ступнями и ладонями, пошел на приступ третьего пролета. Не спуская с него глаз, Дрисколл, прихрамывая, зашел за бочку, в которой оказалась смешанная с маслом глина, и, навалившись на нее всей тяжестью, попытался опрокинуть. Справиться с этой задачей оказалось нелегко, но в конце концов он почувствовал, что бочка поддается, и приналег, собрав все силы для последнего рывка.
Бочка качнулась и вдруг опрокинулась, из нее выплеснулась и потекла вниз антрацитово-черная река липкой и скользкой грязи.
– Ржавый Гвоздь! – с торжеством заорал Дрисколл, когда смешанная с маслом глина захлестнула барахтавшегося чуть ниже Любезноу. Запрыгавшая по ступеням пустая бочка только чудом миновала сержанта, пролетев в нескольких дюймах над его головой. Второй сержант по-прежнему пытался ползти дальше, но соскальзывал и вынужден был начинать все сначала. Глядя на него, Дрисколл отчетливо видел глаза своего врага, которые сверкали на черном лице, как у загримированного под негра джазбандиста.
Немного переведя дух, Дрисколл взялся за вторую бочку, удивительно похожую на барабан. Откуда-то издалека до него донеслись искаженные и усиленные эхом крики солдат, которые, похоже, бежали к нему по верхней галерее трибуны.
Дрисколл толкнул вторую бочку. Она была полна всего на две трети, и от него не потребовалось таких титанических усилий, как в первый раз. Любезноу заметил опасность и панически задрыгал ногами и руками, пытаясь убраться с дороги, но только скользил и оступался.
– А это за Брука, сволочь! – гаркнул Дрисколл, опрокидывая бочку вниз. Еще одна волна жидкой грязи хлынула в проход, следом запрыгала по ступенькам бочка, но и на этот раз Любезноу повезло. Дрисколл же не удержался на дрожащих от напряжения ногах и покатился вниз, поскользнувшись на грязной, скользкой ступеньке. Словно на санях с горы, он пронесся по лестнице головой вперед и, врезавшись в Любезноу, увлек его за собой на баскетбольную площадку.
На верхних ступеньках лестницы появились пенглинские солдаты. Они стояли неподвижно и только таращили глаза на каскады черной, липкой, как патока, жижи, которая медленно стекала вниз – туда, где слабо барахтались в луже их сержанты, похожие на двух усталых тюленей. И тот и другой настолько перемазались в глине, что напоминали два пузыря на поверхности грязного озера, которое растекалось все шире.
Поднявшись на четвереньки, Дрисколл и Любезноу поползли навстречу друг другу. Они то и дело падали, но терпение и настойчивость в конце концов победили. Едва не столкнувшись лбами, сержанты с чавканьем выдрали руки из густой грязи и остановились. Облепившая их лица и тела смесь глины и масла сделала их похожими друг на друга и на два черных пугала.
Пока Любезноу сжимал кулаки, Дрисколл еще раз с размаху ударил противника головой. Его бритая макушка поразила второго сержанта в лоб и сразу отдернулась.
Дело было сделано. Любезноу покачнулся и пал ниц, словно монахиня во время молитвы. Дрисколл не двигался – опустившись на четвереньки, он отдыхал, ожидая пока погаснут оранжевые круги перед глазами. Замершие на галерке зрители не аплодировали.
Так прошло очень много времени. Наконец Дрисколл пошевелился и медленно, как первобытный человек, только-только осваивающий прямохождение, вскарабкался на ноги. Жирная грязь, похожая на резиновые канаты, тянулась за ним, словно пытаясь еще раз опрокинуть свою жертву на пол, но сержант пересилил, и черные щупальца одно за другим оторвались от его одежды.
Убедившись, что может стоять, Дрисколл первым делом вытер испачканное глиной лицо грязными руками и огляделся. Потом он наклонился вперед, схватил Любезноу за воротник и с усилием поволок по полу, оставляя узкую расчищенную дорожку на поверхности черного озера – и широкую грязную полосу на еще чистой пробке площадки. Только теперь он рассмотрел на верхнем балконе вытянутые лица рядовых, белевшие в темноте, словно декоративный гипсовый фриз. Солдаты безмолвно наблюдали за тем, как Дрисколл подтащил Любезноу к сломанному баскетбольному столбу, уложил рядом и, шипя от боли, аккуратно затолкал головой в веревочную сетку кольца.
Покончив с этим нелегким делом, Дрисколл уселся на пол, разбросав ноги, и сидел так, бессмысленно глядя на крупную голову потерявшего сознание Любезноу, который напоминал застрявшего в неводе кальмара.
Минуты через две на трибунах с противоположной стороны арены произошло какое-то движение, и из темноты появился начальник штаба пенглинского гарнизона майор Каспер. Майор двигался энергичной и целеустремленной походкой, но гулкое эхо его шагов сразу затихло как только он разглядел ярко освещенное, залитое грязью и кровью ристалище и двух поверженных гладиаторов на нем. Майор, однако, всегда гордился тем, что ничто не могло заставить его удивляться слишком долго, и никогда об этом не забывал. Сознание этого преимущества помогло ему довольно быстро справиться с собой. Выйдя на площадку, он остановился у самого края грязного моря, прищурился на Дрисколла, сидящего в самой его середине, посмотрел на торчащего из баскетбольного кольца Любезноу и, установив их личности, кивнул. Выпрямившись, майор взял под мышку офицерский стек и сказал:
– Сержант Дрисколл!
Дрисколл выдрался из черного гноища и поднялся, умудрившись встать почти по стойке «смирно». Берет он потерял и потому не стал салютовать.
– Слушаю, сэр, – хрипло отозвался он.
– Вот что, сержант, – сказал майор. – Вам с Любезноу необходимо подбодрить личный состав. Мы срочно возвращаемся в Пенглин – там произошли кое-какие неприятности.
9
Грузовики с урчанием тащились по пыльной дороге обратно в Пенглин, где беспорядки только-только начинались. В первой же стычке с повстанцами бравые защитники гарнизона применили пулеметы и отстрелили ножку деревянного чарпая [15], на котором дремал пожилой индиец, – владелец одной из местных лавок, имевший привычку ежедневно спать после обеда перед дверями своего заведения. Обычно он отдыхал с часу до трех, но стрельба началась в два пятнадцать, и его безмятежный сон оказался прерван. Для всех, – а для индийца в особенности, – это было первым эпизодом великой битвы за Пенглин.
Скрываясь за мешками с песком, сложенными на крышах казармы, вокруг душевых и арсенала, британцы с тревогой ожидали дальнейшего развития событий, но ничто больше не нарушало спокойствия тропической сиесты. Для обороны офисов, для защиты прачечной, которая с верноподданническим рвением продолжала свою сдельную работу, и для прикрытия коттеджей по другую сторону оврага, где жили семьи офицеров, был сформирован специальный отряд, однако этот вынужденный шаг означал рискованное распыление сил и нравился полковнику Пикерингу не больше, чем меткость, с какой его подчиненные поражали деревянные кровати. Но ничего поделать он не мог: гарнизон просто обязан был оборонять и здания на противоположной стороне оврага, и насосную станцию на берегу водохранилища. Именно поэтому полковник испытал огромное облегчение, завидев на шоссе пыль, поднятую возвращающимися из Сингапур-сити грузовиками с остальными его людьми. Ни Дрисколл, ни Любезноу не вернулись из Сингапура со всем отрядом. После битвы титанов, Дракон и Чарли Чанг оказались на соседних койках в Британском военном госпитале, разделенные лишь хлипкой деревянной тумбочкой. У первого продолжал кровоточить глаз, а у второго оказалась раздроблена скула; кроме того, оба были покрыты многочисленными ссадинами и ушибами, и поэтому в госпитале к ним отнеслись как к пострадавшим во время уличных беспорядков. Врач, осматривавший Дрисколла и Любезноу в приемном покое и в конце концов решивший, что они случайно провалились в цистерну нефтехранилища, даже пошутил, что они перемазались маслом, точно бойцы с арены «Золотой Мир».
В Пенглине полковник Пикеринг тщательно спрятал свои войска за баррикадами из мешков с песком. Отчасти это решение объяснялось тем, что гарнизон был серьезно ослаблен, но главным было острое нежелание стареющего полковника запятнать свою совесть кровью британских юношей. Кроме того, остававшихся в Пенглине солдат вряд ли стоило кому-то показывать.
Вот почему все хромые и горбатые, увечные и слабоумные, незрячие и больные, словом – вся издерганная и испуганная компания ограниченно годных, в которую лишь по чистой случайности не попали Дрисколл с его тщательно скрываемым дефектом, и Брук, психологические ступоры которого бросались в глаза лишь в критических ситуациях, разместилась в относительной безопасности позади песочных брустверов. Возвращение «сингапурской гвардии» позволило всем вздохнуть свободнее.
Как оказалось, вернулись они вовремя. Потерпев поражение в крупных городах, вожаки повстанцев перебрались в мелкие населенные пункты, организуя волнения и распуская тревожные слухи. Пенглин не был исключением и буквально дышал близкой бедой. Не успели прибывшие выгрузиться из машин, как был совершен первый диверсионный акт: со стороны бассейна донесся громкий хлопок, в небо взмыл клуб изжелта-черного дыма, и чудесная прыжковая вышка с печальным стоном рухнула в воду. Личный состав, разинув рты, наблюдал за ее грациозным падением.
– Ну вот, теперь они взялись за нас по-настоящему, – мрачно заключил майор Каспер.
Бригг, стоявший в кузове одного из грузовиков, одним из первых заметил несколько крошечных фигурок, которые бежали через заросли слоновьей травы по направлению к прачечной и конторам, расположенным на противоположной стороне оврага вдалеке от деревянных мостков. Потом он с тревогой поглядел на офицерские коттеджи и на дом Филиппы, расположенные чуть выше на пригорке.
– На том направлении наши позиции наиболее уязвимы, не так ли, сэр? – спросил внизу майор Каспер.
– Старшина Раскин, сержант Фишер и десять солдат – вот и все что я смог выделить для охраны домов офицерского состава, – отозвался полковник.
– Толстяк Фишер!… – простонал Бригг и вздрогнул, когда полковник Пикеринг неожиданно добавил:
– В некоторых домах еще остались люди, Каспер. Все это началось несколько неожиданно, так что мы…
– Я пошлю туда подкрепление, – мужественно сказал Каспер, теребя ус. Тут же на дороге он выбрал с полдюжины солдат и отправился выполнять задание. Спрыгнувший на дорогу Бригг потихоньку увязался следом, хотя майор ничего ему не говорил. На него никто не обратил внимания.
Майор Каспер, который действительно был храбрым человеком и к тому же любил при случае помахать револьвером, вел свою маленькую группу вниз, к мосту. Перебежав на другую сторону оврага по гулкому деревянному настилу, солдаты направились к офицерским коттеджам, в окнах которых виднелись бледные лица их обитателей. Откуда-то доносилась стрельба, над деревянными офисами поднимался густой дым, и Бригг с тревогой подумал о письмах Джоан, запертых в ящике его рабочего стола, и о своем личном деле, которое было совершенно необходимо для того, чтобы демобилизация прошла в срок.
Скрываясь за мешками с песком, сложенными на крышах казармы, вокруг душевых и арсенала, британцы с тревогой ожидали дальнейшего развития событий, но ничто больше не нарушало спокойствия тропической сиесты. Для обороны офисов, для защиты прачечной, которая с верноподданническим рвением продолжала свою сдельную работу, и для прикрытия коттеджей по другую сторону оврага, где жили семьи офицеров, был сформирован специальный отряд, однако этот вынужденный шаг означал рискованное распыление сил и нравился полковнику Пикерингу не больше, чем меткость, с какой его подчиненные поражали деревянные кровати. Но ничего поделать он не мог: гарнизон просто обязан был оборонять и здания на противоположной стороне оврага, и насосную станцию на берегу водохранилища. Именно поэтому полковник испытал огромное облегчение, завидев на шоссе пыль, поднятую возвращающимися из Сингапур-сити грузовиками с остальными его людьми. Ни Дрисколл, ни Любезноу не вернулись из Сингапура со всем отрядом. После битвы титанов, Дракон и Чарли Чанг оказались на соседних койках в Британском военном госпитале, разделенные лишь хлипкой деревянной тумбочкой. У первого продолжал кровоточить глаз, а у второго оказалась раздроблена скула; кроме того, оба были покрыты многочисленными ссадинами и ушибами, и поэтому в госпитале к ним отнеслись как к пострадавшим во время уличных беспорядков. Врач, осматривавший Дрисколла и Любезноу в приемном покое и в конце концов решивший, что они случайно провалились в цистерну нефтехранилища, даже пошутил, что они перемазались маслом, точно бойцы с арены «Золотой Мир».
В Пенглине полковник Пикеринг тщательно спрятал свои войска за баррикадами из мешков с песком. Отчасти это решение объяснялось тем, что гарнизон был серьезно ослаблен, но главным было острое нежелание стареющего полковника запятнать свою совесть кровью британских юношей. Кроме того, остававшихся в Пенглине солдат вряд ли стоило кому-то показывать.
Вот почему все хромые и горбатые, увечные и слабоумные, незрячие и больные, словом – вся издерганная и испуганная компания ограниченно годных, в которую лишь по чистой случайности не попали Дрисколл с его тщательно скрываемым дефектом, и Брук, психологические ступоры которого бросались в глаза лишь в критических ситуациях, разместилась в относительной безопасности позади песочных брустверов. Возвращение «сингапурской гвардии» позволило всем вздохнуть свободнее.
Как оказалось, вернулись они вовремя. Потерпев поражение в крупных городах, вожаки повстанцев перебрались в мелкие населенные пункты, организуя волнения и распуская тревожные слухи. Пенглин не был исключением и буквально дышал близкой бедой. Не успели прибывшие выгрузиться из машин, как был совершен первый диверсионный акт: со стороны бассейна донесся громкий хлопок, в небо взмыл клуб изжелта-черного дыма, и чудесная прыжковая вышка с печальным стоном рухнула в воду. Личный состав, разинув рты, наблюдал за ее грациозным падением.
– Ну вот, теперь они взялись за нас по-настоящему, – мрачно заключил майор Каспер.
Бригг, стоявший в кузове одного из грузовиков, одним из первых заметил несколько крошечных фигурок, которые бежали через заросли слоновьей травы по направлению к прачечной и конторам, расположенным на противоположной стороне оврага вдалеке от деревянных мостков. Потом он с тревогой поглядел на офицерские коттеджи и на дом Филиппы, расположенные чуть выше на пригорке.
– На том направлении наши позиции наиболее уязвимы, не так ли, сэр? – спросил внизу майор Каспер.
– Старшина Раскин, сержант Фишер и десять солдат – вот и все что я смог выделить для охраны домов офицерского состава, – отозвался полковник.
– Толстяк Фишер!… – простонал Бригг и вздрогнул, когда полковник Пикеринг неожиданно добавил:
– В некоторых домах еще остались люди, Каспер. Все это началось несколько неожиданно, так что мы…
– Я пошлю туда подкрепление, – мужественно сказал Каспер, теребя ус. Тут же на дороге он выбрал с полдюжины солдат и отправился выполнять задание. Спрыгнувший на дорогу Бригг потихоньку увязался следом, хотя майор ничего ему не говорил. На него никто не обратил внимания.
Майор Каспер, который действительно был храбрым человеком и к тому же любил при случае помахать револьвером, вел свою маленькую группу вниз, к мосту. Перебежав на другую сторону оврага по гулкому деревянному настилу, солдаты направились к офицерским коттеджам, в окнах которых виднелись бледные лица их обитателей. Откуда-то доносилась стрельба, над деревянными офисами поднимался густой дым, и Бригг с тревогой подумал о письмах Джоан, запертых в ящике его рабочего стола, и о своем личном деле, которое было совершенно необходимо для того, чтобы демобилизация прошла в срок.