Томас Лесли. Девственники в хаки

   Постучавшись, он толкнул дверь и вошел в спальню Филиппы. Она, все еще в одних панталонах, сидела перед трюмо и накладывала на лицо крем. Завидев в зеркале отца, Филиппа быстро прикрыла грудь сложенными крест-накрест руками и раздраженно крикнула:
   – Почему ты никогда не стучишься, прежде чем войти?!
   Старшина Раскин неловко переступил с ноги на ногу. Лицо его стало почти таким же красным, как у дочери. Воспользовавшись его замешательством, Филиппа метнулась к гардеробу и накинула на плечи домашнюю курточку.
   – Я стучал, – пробормотал Раскин. – Честное слово, стучал.
   – Ага, постучал и сразу вошел! – огрызнулась Филиппа.
   – Замолчи сейчас же! – закричал и Раскин. – Замолчи, слышишь?!
   После этого в комнате неожиданно наступила тишина. Отец и дочь стояли по обеим сторонам широкой кровати, в упор рассматривая друг друга.
   – Почему мы все время ссоримся? – негромко спросил Раскин. – Почему?
   – Потому что мы ненавидим друг друга, – резонно ответила Филиппа и снова уселась перед трюмо. Демонстративно не замечая отца, она продолжала мазать лицо кремом.
   – Это неправда, – печально сказал Раскин. – Неправда. Когда-то у нас все было хорошо. Просто с тобой стало трудно ладить, ты сама это знаешь…
   – А ты врываешься в мою комнату, даже не постучав, – парировала Филиппа.
   – Я стучал, – еще раз повторил Раскин. – Извини, пожалуйста…
   Он стоял и смотрел на дочь, но Филиппа больше ничего не прибавила. Раскин был вынужден первым нарушить молчание.
   – Я извинился, – с нажимом сказал он. – Извинился. Не так уж часто я перед тобой извиняюсь, не так ли?
   – Что верно, то верно, – вздохнула Филиппа. – Ну да ладно. Что ты хотел мне сказать?
   – Сегодня вечером в гарнизоне будет вечер отдыха. И танцы.
   – О, Господи! – воскликнула Филиппа. – Только не это!… Если ты думаешь, что я просто мечтаю, чтобы каждый опившийся пивом капрал рыгал мне в лицо, то ты сильно ошибаешься.
   Когда Раскин снова заговорил, в его голосе прозвучали властные нотки.
   – Ты пойдешь, – медленно проговорил он. – Говорю тебе, ты туда пойдешь. Танцы бывают не так уж часто – всего один раз каждые три или четыре месяца.
   Филиппа бросила быстрый взгляд на его отражение в зеркале.
   – Нет, – сказала она, но голос ее предательски дрогнул. Она боялась. – Я не хочу…
   – Полковник… – начал Раскин.
   – Ну вот, опять «полковник»!… – перебила Филиппа, и на этот раз ее голос прозвучал гораздо увереннее. – Можно подумать, что я – единственное развлечение в лагере или что-то вроде того. Он, небось, говорил, что тебе следовало бы привести меня с собой, а ты встал по стойке «смирно», отдал честь и сказал: «Слушаюсь, сэр! Я прослежу, чтобы она пришла, сэр!» Нет уж, с меня хватит и прошлого раза.
   – Не ври, Филиппа, – сказал Раскин своим самым отвратительным тоном и, наклонившись к ее плечу, взглянул на дочь в зеркало. – В прошлый раз тебя не было на танцах.
   – Ну, значит это был позапрошлый раз, – брезгливо ответила Филиппа. – Все равно это было ужасно. Или ты думаешь, что я – обычная шлюха из Женской вспомогательной службы? Так вот, я не шлюха!
   Раскин повернулся и пошел к двери.
   – Не забудь приготовиться, – сказал он деревянным голосом. – Начало ровно в восемь.
   Филиппа повернулась к нему.
   – Я не хочу! – дрожа воскликнула она. – Не хочу и не могу! Ты не можешь меня заставить!
   Услышав эти слова, Раскин потерял терпение, и это было то самое, чего так боялась Филиппа. Отец надвинулся на нее огромными шагами и, схватив за плечи, рывком повернул к себе. Филиппа в ужасе замерла на низеньком стуле; ее самообладания хватило только на то, чтобы крепче запахнуть на груди лацканы домашней тужурки. Не выпуская плечей дочери, Раскин яростно встряхнул ее.
   – Я могу тебя заставить и заставлю! – прогремел он прямо в лицо Филиппы, и она почувствовала на щеках брызги слюны. – Заставлю!
   Перестав трясти дочь, Раскин наклонился еще ниже и прошипел:
   – Ты знаешь, что о тебе говорят в гарнизоне? Знаешь?! Они говорят, что ты – лесбиянка! Говорят, что ты предпочитаешь женщин! Тебе ясно? Ясно, я тебя спрашиваю?!
   Филиппа разрыдалась. Слезы катились по щекам, повисали на подбородке и щипали шею. Крем на лице не давал им растекаться, и каждая путешествующая вниз капелька долго сохраняла безупречно округлую форму.
   – Это ложь! – всхлипнула она. – Как они могут говорить такое? Это жестоко, жестоко, жестоко! Никто из них меня не знает!
   – Я просто посвятил тебя в то, что творится за стенами нашего дома, – негромко сказал Раскин, внезапно растеряв весь свой пыл. – Я слышал это своими собственными ушами.
   Он присел на корточки перед дочерью и коснулся ладонью жирной от крема щеки.
   – …Именно поэтому я хочу, чтобы ты пришла. Я знаю, что тебе это не нравится, но ты должна. Я просто говорю тебе об этом, Филиппа, я даже не прошу. Ну?… Ведь ты же моя маленькая девочка?…
   В преддверии восьми часов все солдаты в гарнизоне брились, чистились, распевали под горячим душем самые бодрые песни и изводили на свои короткие стрижки целые галлоны шампуня, ибо им предстоял танцевальный вечер, и каждый пребывал в радостной уверенности, что на этот раз в Пенглине будет достаточно женщин, чтобы развлечься
   как следует.
   Никто, правда, не знал, откуда эти женщины должны взяться. С самого утра между казармами и зданиями контор поползли, подобно ядовитому газу, самые невероятные слухи. Одни утверждали, что полковник отправил на авиабазу в Чанги три автобуса, чтобы до отказа загрузить их готовыми к самопожертвованию служащими Женского вспомогательного корпуса ВВС и патриотками из Военно-торговой службы сухопутных войск, и что девушки (о, сколько обещаний и смутных надежд было в этом слове!) должны появиться в Пенглине не позднее восьми часов вечера.
   Другие говорили, что автобусы пылят по направлению к Британскому военному госпиталю. Они были абсолютно уверены, что нежные и преданные сестры милосердия, сжигаемые невидимой до поры страстью, тут же бросят больных и умирающих на произвол судьбы и попрыгают на кожаные сиденья, чтобы отправиться к погибающим от длительного воздержания молодым солдатам пенглинского гарнизона.
   Третья, несомненно, самая практичная, но, увы, такая же далекая от действительности версия заключалась в том, что автобусы, приняв на борт по одному патрулю военной полиции, соберут в городе сотню самых приличных сингапурских шлюх и доставят свой эротический груз к самому началу вечера, в программе которого будет одна лишь бесплатная благотворительность.
   Радужные иллюзии относительно того, что на гарнизонных танцах будет достаточно женщин, были удивительно живучи, хотя по своей невероятности они могли соперничать лишь с наивной убежденностью обитателей Пенглина в том, что какие бы женщины ни прибыли на праздничный вечер, каждая из них сочтет за честь уединиться с ними за ближайшим углом или в росистых зарослях слоновьей травы.
   Приготовления к этому воображаемому пиршеству страстей вылились в настоящую вакханалию чистоты. За два часа до назначенного времени личный состав начал прихорашиваться и наводить светский лоск: мыться, чиститься, скоблиться и гладиться. Всеобщему ликованию не могли помешать даже мрачные пророчества рядового Таскера – одного из немногих, кто знал горькую правду. Созерцая оживленно галдящую очередь в душ, состоящую из множества голых тел, он сказал, угрюмо покачивая головой:
   – Скребетесь? Ну что ж, скребитесь, вреда от этого, во всяком случае, не будет. Не пойму только, чего ради вы так стараетесь? Ради женщин? Никаких женщин не будет – даже добродетельных и богобоязненных тридцатилетних старух вы сегодня не увидите. Как ни старайся, из мыльной пены бабы не возникнут. Мытьем не добьешься ничего – разве что умопомрачительной чистоты.
   Но мало кто прислушивался к его словам. Очередь в душевую, окутанная клубами пара, гудела и шкворчала, словно труба, по которой течет кипяток. Волнение и оптимизм прочно овладели личным составом.
   – Мойтесь, мойтесь… – простонал Таскер. – Это вам не повредит. Только помяните мое слово: все кончится так же, как в прошлый раз. И в позапрошлый. Пятнадцать женщин на двести пятьдесят мужиков. Что же из всего выйдет? Да ничего хорошего. Большинство напьется и примется орать песни или играть в томбола ^[8]. Говорю вам, не будет никаких баб! Ни одной, ни для кого…
   И Таскер оказался прав. В назначенный час все они, – разбившись на группки и оживленно переговариваясь, сияя небесной чистотой и щеголяя в парадных костюмах, пошитых у деревенского портного на деньги, скопленные за несколько месяцев строжайшей экономии, – перешли через мостик, держа курс на гарнизонный танцзал. Как водится, немало было в этой толпе громогласных заявлений, что неплохо бы для начала зайти в кан-тину и промочить горло, однако все они делались лишь затем, чтобы тут же с великолепной небрежностью изменить свое решение и, ускорив шаг, поспешить к заветным дверям, увидеть желтые огни под крышей клуба и услышать, как мучительно и нервно настраивает инструменты оркестр морских пехотинцев, прибывший с военно-морской базы.
   И каждый из пенглинских узников чувствовал, как его сердце куда-то проваливается, когда, войдя в клуб, видел, что вместо таинственных незнакомок зал заполнен степенными и уравновешенными женами офицеров и войсковых сержантов, укрытыми скатертями и уставленными батареями пивных бутылок столами на козлах, да еще оркестрантами, склонившимися над своими дудками. Только пол был голым, только крахмальные скатерти сияли девственной чистотой, а сладострастные стоны доносились только с эстрады, которую оккупировали музыканты.
   Разумеется, еще некоторое время жива была надежда, что трижды легендарные автобусы полковника Пикеринга с их вожделенным грузом вот-вот покажутся из-за поворота шоссе, однако надежда эта угасала на глазах под звуки однообразных фокстротов и бульканье хлынувшего в кружки пива. В конце концов горькое разочарование похоронило последний ее отблеск, и большинство присутствующих, впав в пьяную сентиментальность, принялись лицемерно оплакивать своих далеких, давних любимых, которым они столько времени хранили нерушимую верность, или затянули песни о
   лучших временах.
   Да, Таскер был прав; все происходило в точности, как в прошлый раз. Бригг с нетерпением ждал товарища, а Таскер и не думал торопиться. Как он справедливо заметил, не было никакого смысла спешить с бритвой и одеколоном, чтобы напиться пьяным и упасть лицом в сточную канаву.
   – Если все будет как обычно, – заявил Бригг, – то я, пожалуй, возьму такси и махну в Сингапур.
   – И я с тобой, – встрепенулся Таскер. – Ну вот, кажется, мы готовы…
   Но прежде чем идти, они тщательно причесались перед висевшим в казарме зеркалом, где не осталось ни единой живой души, если не считать Грейви Браунинга, стучавшего шариком для пинг-понга то о бетонную стену, то о бетонный пол – следующим вечером он выступал на всемалайском чемпионате.
   Первую часть пути Таскер и Бригг преодолели нарочито медленно, но уже на мосту оба невольно ускорили шаг, словно какой-то зловредный внутренний голос нашептал им, что на этот раз все же можно на что-то надеяться. Ни тот, ни другой не говорили об этом вслух, но каждый ясно чувствовал в товарище некий нездоровый оптимизм. В первые мгновения они просто пошли быстрее, якобы стараясь поскорее пересечь этот дурацкий мост, но когда впереди засияли ярко освещенные окна клуба и послышались томные вздохи оркестра, оба не сговариваясь перешли на рысь, а потом – не в силах справиться со своим разыгравшимся воображением – ударились в галоп.
   Двери танцевального зала стояли открытыми, и внутри виднелось довольно много народа, но все это оказались солдаты. Бригг и Таскер врезались в толпу, словно перед ними были повстанцы, и, прошив ее насквозь, вынырнули с другой стороны уже освобожденные от всяческих иллюзий. Повсюду, куда ни посмотри, виднелись сиротливые, вытянутые лица их товарищей. С вызовом гремел оркестр. В середине пустого пространства, демонстрируя преувеличенно четкий шаг, отплясывал с рано постаревшей супругой младшего капрала транспортного взвода сержант Любезноу. Он дергался, сгибался в поясе, скалил частые акульи зубы и кружил партнершу, явно наслаждаясь музыкой и вниманием, которое он привлекал к своей персоне.
   Наконец большинство зрителей отвернулись от жуткой парочки и начали собираться возле бара, где их ожидало (они уже поняли это) единственное на сегодня развлечение. Двигались они без особой охоты, ибо каждый с неизбежностью чувствовал, что к концу вечера будет пьян до отвращения, словно какой-нибудь шестнадцатилетний сопляк, впервые попробовавший вина.
   – Каждый раз одно и то же, – с отвращением фыркнул Таскер. – Каждый божий раз… А ведь я предупреждал их, верно? Ведь предупреждал…
   – Ладно, – печально согласился Бригг. – Давай все же выпьем по стаканчику, а потом махнем в Сингапур.
   Бригг пребывал в расстроенных чувствах. Он скучал по своей Люси, хотел ее – и стыдился этого. В конце концов, она была самой обычной проституткой, однако ему приходилось крепиться изо всех сил, чтобы не проводить в Сингапуре все свободные часы. После возвращения из лагеря в Баксинге его желание было жгучим, как горячий душ, и Бригг едва не поехал к Люси в первый же день. Каким-то чудом ему удалось взять себя в руки, и вместо того, чтобы сломя голову мчаться в Сингапур, он отправился в тихую гарнизонную контору и, сев за стол, принялся сочинять полное ласковых слов и любовных признаний письмо к Джоан. Но чем дольше он писал, тем сильнее становилась его подавленность, и завершение этой нелегкой работы принесло ему облегчение, сравнимое разве что с радостью, которую испытывает человек, долго бродивший по болоту и вдруг почувствовавший под ногами твердую землю. Отложив ручку, Бригг вздохнул, поднял голову – и увидел на чернильнице жуткого зеленого сверчка шести дюймов длиной, который смотрел на него с мрачным укором в глазах.
   Таскер купил два пива и повернулся к Бриггу.
   – Скоро они начнут выть на луну, – поделился он с товарищем своими соображениями. – Помнишь, как в прошлый раз придурок Таффи из оружейной мастерской сидел на перилах моста и орал песни про свой родной Уэльс, а потом заблевал всю лестницу в казарме? Через пару часов здесь будет полным-полно таких Таффи, а мне совсем не хочется любоваться этой картиной.
   – У меня есть девчонка в Сингапуре, – внезапно сказал Бригг, глядя в желтое озерцо пива в своем бокале.
   Таскер поперхнулся и выпустил обратно в стакан пиво, которое уже готов был проглотить. – Что у тебя есть? – спросил он.
   – Девчонка, – холодно повторил Бригг. – Китаянка.
   – Ты чертов обманщик! – с энтузиазмом воскликнул Таскер. – Что же ты молчал? Может быть, у нее найдется для меня симпатичная подружка?…
   Бригг жестом остановил его.
   – Она этим живет.
   Улыбка соскочила с лица Таскера.
   – Она… проститутка?
   – Верно, – подтвердил Бригг, одновременно и радуясь, что поделился с кем-то своим секретом, и жалея об этом.
   – А в каком смысле она у тебя есть! – с неожиданным пылом заспорил Таскер. – Эта девчонка принадлежит не только тебе, но и половине армии, и половине судоремонтных мастерских, и каждому грязному матросу, что заходят в порт.
   – Это не совсем обычная девушка, – туманно пояснил Бригг.
   – О небо! – простонал Таскер. – Ты хочешь сказать, что она – твоя личная шлюха и что она дожидается тебя, хлопая ляжкой об ляжку, чтобы посильнее возбудиться к твоему приходу?!
   – Я видел ее только один раз, – с жалкой улыбкой выдавил Бригг. – До того как нас отправили в Баксинг.
   Таскер с облегчением засмеялся.
   – Пожалуй, тебя следовало бы отправить домой и…
   Он не закончил, потому что в двери танцевального зала вошли женщины. Правда, это были всего-навсего девицы из ЖВС и с ними – три сиделки из гарнизонного медпункта, но зато их было целых двадцать человек. Солдаты устремились к ним навстречу с горячностью, с какой пожилые люди торопятся увидеть выезд королевской семьи.
   Таскер бросил Бригга на произвол судьбы и ринулся вперед, словно выпущенная из лука стрела. Бригг видел, как он ловко ввинтился в плотную толпу своих товарищей, в чьих душах снова ожила надежда, и спустя несколько секунд появился в центре зала, держа за руку молодую женщину с толстыми ногами и тугим бюстом, на лице которой сразу же появилось затравленное выражение. Поставив жертву перед собой, Таскер повел ее в функциональном фокстроте. На его губах играла улыбка рептильного довольства.
 
   Филиппа Раскин прибыла в клуб в сопровождении родителей. Отец и мать первыми вошли в распахнутые двери, и она последовала за ними, робко прячась за широкой спиной старшины Раскина. На танцы Филиппа надела любимое розовое платье с блестками, старшина облачился в полную парадную форму со всеми медалями, а миссис Раскин удовлетворилась чем-то желтеньким, с разбросанными по всему полю букетиками мелких роз.
   По контрасту с розовым шелком загорелые руки и шея Филиппы выглядели не особенно черными, что было совсем неплохо. Что касается отца, подумала она, то он всегда выглядел представительно, стоило ему нацепить эти свои побрякушки. Серое лицо и серые волосы над оранжерейно-канареечным платьем матери являли собой куда более жуткое зрелище.
   Между тем старшина Раскин сунул дочери стакан джина с оранжадом и прошептал:
   – А теперь иди и развлекайся. И постарайся быть естественной. Пусть не думают, что ты какая-нибудь герцогиня…
   – Или лесбиянка, – поддела Филиппа. Лицо старшины сердито покраснело, но он сдержался.
   – Не будем больше об этом, – сказал он, неуверенно оглядываясь по сторонам. – Не принимай слишком близко к сердцу… В конце концов, ничего особенного в этом нет.
   – Для меня – есть! – твердо отрезала Филиппа.
   Отвечавший за организацию вечера артиллерийский капрал с синими угрями на лице объявил белый танец. Он сразу почувствовал себя увереннее, когда после удручающего начала многочисленные кавалеры расслабились и принялись наперебой ухаживать за гостьями.
   Как только Филиппа услышала его призыв, она двинулась вперед, несмело, но решительно. Старшина Раскин, решивший, что дочь движется к дверям с намерением сбежать, попытался загородить ей дорогу, но вовремя остановился, сообразив что Филиппа идет к высокому, худому рядовому, с несчастным видом стоявшему в десятке ярдов от нее.
   Старшина Раскин был удивлен, но не так, как Бригг. Бригг поначалу растерялся и решил, что девушка ищет туалет.
   – Да, – с дрожью в голосе ответил он, разобравшись, чего хочет от него Филиппа. – Да, конечно. Разумеется.
   – Может ты для начала поставишь свою кружку? – предложила Филиппа, которой пристрастие к пиву не нравилось в солдатах едва ли не больше всего.
   – О, да, конечно… – спохватился Бригг и, повернувшись на каблуках, сунул свой кубок прямо в руки удивленному Лонтри, который случайно оказался позади него. Бриггу очень не хотелось упустить словно с неба свалившееся счастье. Лонтри поначалу опешил, но, увидев, как Бригг ведет Филиппу в круг, с удовольствием поднес пиво к губам.
   А Бриггу все не верилось, что его руки сжимают нежные женские пальцы, что черные волосы Филиппы почти касаются его щеки и что стоит ему набраться храбрости и опустить взгляд, и он увидит тенистую ложбинку в вырезе ее платья. Двигаясь как можно небрежнее, он нарочно направил партнершу в ту часть зала, где скопилось больше всего танцующих, надеясь, что в толчее им придется крепче прижаться к друг другу. Странный жар волнами накатывал на него, и в конце концов Бригг раскалился, как кочерга. Краем глаза он заметил Таскера, отплясывавшего со своей толстушкой, и довольно улыбнулся.
   Но Филиппа не желала поддаваться его чарам. Вторично споткнувшись о правую ногу Бригга, она сделала пресное лицо и сказала:
   – Зачем ты все время подставляешь мне свой башмак?
   Бригг был хорошим танцором, он знал это и был уверен, что его ошибки тут нет.
   – Отсутствие практики, – сообщил он со всей галантностью, на какую был способен. – Извините.
   Бригг вел партнершу уверенно и быстро, но и это послужило поводом для придирок.
   – Не нужно меня подталкивать, – капризно заметила Филиппа и надулась. В результате Бригг сбился с ритма и, зацепившись ногой за ее туфлю, озадаченно пробормотал еще одно извинение. Филиппа продолжала рассеянно жаловаться то на оркестр, то на толпу, то на пропахший пивом воздух. И каждый раз Бригг соглашался. Еще до того как танец кончился, он упросил Филиппу подарить ему еще один тур. Когда музыка зазвучала снова, они успели сделать по залу целых три круга, прежде чем Филиппа, нарушив напряженное молчание, попросила ее извинить и удалилась, оставив Бригга одного под градом широких, понимающих ухмылок.
   Разглядев в углу Лонтри, Бригг направился к нему, но по пути споткнулся и чуть не упал.
   – Где мое пиво? – хмуро спросил он.
   – Я допил его за тебя, – пожал плечами Лонтри. – Мне показалось, ты за ним уже не вернешься. К тому же я решил, что ты не станешь поднимать шум из-за какой-то полпинты.
   – Ты ошибся, – отозвался Бригг. – Так что теперь тебе придется возместить мне ущерб.
   Лонтри вскинул голову и пронзительно посмотрел на Бригга.
   – Хорошо, – неожиданно согласился он и первым пошел к бару. – Как она?
   – Кто? – не понял Бригг.
   – Ну, не притворяйся, – хихикнул Лонтри. – Разве я ослеп, и их здесь полным полно?
   – Настоящая корова, – высказал свое суждение Бригг, пригубив пиво.
   Между тем Филиппа чувствовала себя как кусочек корма в аквариуме с рыбками. Одна за другой рыбки подплывали к ней и разевали рты, надеясь отщипнуть хоть крошку, но она только качала головой. Лишь вторично перехватив сердитый взгляд старшины Раскина, Филиппа приняла приглашение на танец.
   Час спустя ее разве что не тошнило. Оглядываясь по сторонам в поисках спасения, она вдруг заметила Дрисколла, который подпирал стену в десяти ярдах от нее. Поймав его взгляд, Филиппа узнала в нем человека, на которого обратила внимание в бассейне.
 
   Час спустя Бригг был патетически пьян. Причина этого крылась в том, что он по-прежнему был одинок, как веник в углу. Таскер со своей партнершей уже давно исчезли, очевидно, отправившись на поиски зарослей слоновьей травы. Сержант Дрисколл стоял на том же самом месте, с которого не сходил весь вечер, и глотал пиво, нисколько при этом не пьянея. Филиппа, сидя в кресле в углу, с тоской наблюдала, как ее мать, словно мотылек, перелетающий с цветка на цветок, с пронзительными криками семенит по кругу, исполняя шотландский танец «Веселые Гордоны», и как старшина Раскин, уже изрядно захмелев, что-то громко рассказывает толстому сержанту Фишеру.
   Издав губами какой-то невнятный звук, Филиппа поднялась с кресла и стала пробираться к женской уборной, расположенной в дальнем конце зала. Отец заметил ее маневр и, прервав на полуслове свой рассказ, внимательно посмотрел вслед дочери. Герби Фишеру он сказал:
   – Она отнюдь не прекрасный цветок Герби, отнюдь… Но все-таки она останется здесь до конца. Главное, не подпускать ее слишком близко к входной двери…
   Бригг тоже сходил в туалет и, вернувшись, купил Лонтри последнюю порцию пива. Старшина Раскин и сержант Фишер о чем-то шептались в углу и хихикали, наклонив друг к другу крупные, покрытые испариной головы. Миссис Раскин отплясывала «Белого сержанта» в паре с бледным рядовым. Бригг вышел на улицу.
   Филиппа быстро шагала по дорожке к дому. Там был душ, там был прохладный чистый воздух, который – она надеялась – останется таковым почти до утра. Бригг заметил ее почти сразу. Он был крепко пьян и хорошо помнил, как несправедливо с ним обошлись. Не раздумывая, Бригг двинулся следом. Он не видел, как девушка оборачивалась, но Филиппа вдруг заспешила, вероятно заслышав его шаги. Ее спина испуганно напряглась, а рука стиснула на горле наброшенный на плечи жакет. Теперь Филиппа шла значительно быстрее, хотя и не бежала.
   Несмотря на это, Бригг легко ее догнал. Оказавшись в каком-нибудь шаге позади нее, он громко сказал:
   – Я слышал, как твой старик похвалялся, что не даст тебе ускользнуть.
   Филиппа повернула свою темную головку бросив на него острый взгляд через плечо, с вызовом ответила:
   – Я вылезла через окно в туалете!
   – Вечер действительно получился мерзей, – согласился Бригг. – Впрочем, как и всегда. Ты ничего не могла с собой поделать, верно?
   – Терпеть не могу солдат, – призналась Филиппа.
   – Я тоже, – согласился Бригг. – Ненавижу солдат, всех до одного.
   Девушка молчала, и Бригг продолжил с неожиданной торжественностью:
   – Ненавижу солдат, потому что они похожи на твоего старика и на меня самого. Все мы – зануды и законченные мерзавцы.
   Напротив гарнизонной прачечной Филиппа еще раз исподтишка посмотрела на Бригга. Он шел за ней на расстоянии двух ярдов и, запрокинув голову, глядел в ночное небо. Небо очистилось, и даже грозовые облака, с утра толпившиеся на горизонте, куда-то пропали. Пиво придало Бриггу уверенности, настроение его улучшилось, и он почувствовал, как много ему нужно сказать.