Страница:
Малайцев оказалось где-то около ста. Быстро, но без суеты, они собрались на свободном пространстве в центре поселка. Большинство женщин держали на руках грудных младенцев, двое юношей поддерживали под руки старую толстую женщину.
Таскер, стоявший рядом с Бриггом, прошептал:
– Он просто нацист. Настоящий вонючий наци…
На мгновение Бриггу показалось, что сержант услышал эти слова, так как он с угрозой шагнул к ним, но оказалось, что Любезноу просто хотел разбить их на двойки для прочесывания.
Крытые тростником дома поселка стояли на сваях – подальше от земли, подальше от всяких ползучих тварей и весенних паводков; их стены были сделаны из смешанной с глиной соломы и листов гофрированного железа. Внутри было полутемно, остро и резко пахло чем-то незнакомым, по застеленному циновками полу были разбросаны грязные тряпки. Мебель если и встречалась, то самая примитивная, зато стены пестрели яркими, вырезанными из журналов картинками и портретами кинозвезд.
Заглянув в одну из хижин, Бригг и Таскер почти сразу же вышли. Искать там оружие было бесполезно, так как вся обстановка состояла из закопченного кухонного горшка. Затем они вскарабкались по бамбуковой лесенке в следующий дом.
Любезноу был уже там. Огромный, сутулый, он стоял широко расставив ноги и, раздувая щеки, смотрел сверху вниз на юную малайку, лежавшую на полу под одеялом.
– Вставай, – сказал сержант негромко. Похоже, он даже не слышал, как в хижину вошли Таскер и Бригг. В его голосе было что-то такое, что в горле у Бригга пересохло, а Таскер побелел как полотно.
– Вставай, подружка, – твердо повторил сержант. Наклонившись, он схватил девушку за руку или за плечо и рывком заставил подняться.
Малайке было не больше пятнадцати лет. Ее лицо выглядело испуганным, но держалась она спокойно, продолжая прижимать к груди одеяло.
Бригг и Таскер видели, что Любезноу уже не в силах справиться с собой. Протянув руку, он рванул одеяло на себя. Одеяло упало, но девушка не вздрогнула, не пошевелилась. Она осталась стоять, как стояла, а сержант беззастенчиво ее разглядывал.
Она была совсем худенькой. Светло-коричневого оттенка кожа буквально просвечивала, острые молодые грудки торчали вперед, длинная шея плавно переходила в покатые гладкие плечи, бедра были узкими и изящными, а между ними темнел треугольник шелковистых волос. Бригг услышал, как Таскер издал негромкий чмокающий звук.
«Эй ты, грязный мерзавец! Оставь ее в покое!» – едва не крикнул Бригг. Ему хотелось броситься на сержанта, ударить по затылку прикладом и уложить наповал, но он только сказал:
– Она больна, сарж. Местные говорят – у нее лихорадка. Это может быть заразно, сарж.
Любезноу резко обернулся. Он никак не ожидал увидеть их здесь и ужасно разозлился. Еще немного, и он приказал бы обоим убираться – Бригг и Таскер сразу это поняли, но Любезноу взял себя в руки. Повернувшись к девушке спиной, он шагнул к выходу.
– Там могло что-то быть, – с нажимом сказал он. – Она могла прятать под одеялом ружье или еще что-то в этом роде. Желтомазым нельзя доверять, они только и ждут, чтобы нанести тебе удар в спину.
Любезноу начал спускаться по лестнице, но Бригг заметил, что сержанта все еще трясет. За каждую перекладину он цеплялся с такой силой, что суставы его пальцев становились белыми от напряжения. Только оказавшись на твердой земле, Любезноу, казалось, немного пришел в себя. Собрав подчиненных, он быстро повел их прочь из деревни.
Когда отряд снова оказался на ведущей к лагерю тропинке, Бригг заглянул в ствол своей винтовки, все еще забитый трухой, и подумал, как здорово было бы засунуть его в задницу Любезноу – вместе с муравьями и прочим.
Сержант Фред Орган действительно весил не меньше двадцати двух стоунов. Он не мог бегать, не мог прятаться в траве, поэтому его часто оставляли дежурить по лагерю и даже сделали ответственным за солдатское кафе, разместившееся в самой просторной палатке. Над входом в палатку сержант Орган повесил кусок картона, на котором собственной рукой начертал: «Бар Фреда».
«Бар Фреда» открывался поздно вечером, когда на дежурство заступала вторая смена. Тогда в палатке зажигались две керосиновые лампы, битком набитые ночными насекомыми, и оживал прикрученный проволокой к центральному столбу громкоговоритель. Фред всегда включал его на полную мощность, чтобы и люди, и обезьяны в роще за оградой, и все прочие обитатели джунглей могли познакомиться с искусством таких замечательных исполнителей, как сестры Эндрюс.
Солдатские палатки освещались тусклыми, то и дело гаснущими карбидными лампами. Когда сгущались сумерки, они загорались слабым чахоточным светом, а обитатели палаток, пригибаясь, выбирались наружу и спешили через темный остывающий плац в бар к Фреду. Там они усаживались со стаканами пива вокруг установленных на козлах выскобленных столов, и тусклый свет керосиновых ламп падал на их лица, превращая глазницы в темные колодцы, а рты – в глубокие пещеры. Коричневые и красные от солнца руки покоились на гладком дереве. Разговор был громким и грубым. Время от времени кто-нибудь принимался петь.
Любезноу облокотился на край длинного стола прямо напротив Синклера, который пытался вспомнить, как по пятницам ходит восьмичасовой экспресс из Биркенхеда в Юстон и меняет ли он тягу в Рагби.
– В прежние времена, – сказал Любезноу, – здесь, в Сингапуре, была только одна дорога через чертовы джунгли – по трубе водовода. Ты понимаешь, о чем я?… Труба До сих пор цела.
– Да, – кивнул Синклер. Он вспомнил, что экспресс меняет локомотив в Рагби только по субботам.
– Это была очень удобная дорога, – продолжал Любезноу. – Япошки никак не могли взять в толк, как мне удается так быстро пересекать джунгли. Я появлялся у водохранилища, снимал ихнего часового, а через несколько минут был уже на шоссе Букит-Тимах. Им невдомек было, что я взбирался на трубу и бежал по ней что есть духу. Кое-кто до сих пор считает япошек головастыми ребятами, но они ими не были, нет, не были…
Дрисколл сидел на противоположном конце стола, положив на столешницу крепкую ногу в ботинке. Он снова пытался зажмурить свой непокорный глаз, медленно закрывая его одновременно с другим до тех пор, пока масляные лампы не начинали двоиться и расплываться. Когда все вокруг погружалось в темноту, Дрисколл медленно открывал правый глаз, стараясь, чтобы левый оставался закрытым. Это никогда не срабатывало, не сработало и сейчас. В конце концов сержант оставил свое занятие, сделал знак Фреду налить еще пива, а сам стал пристально рассматривать Любезноу, столь не любезного его сердцу.
Любезноу сказал Синклеру:
– Они думали, что я – какой-нибудь призрак. Просто призрак – и все! Что ты на это скажешь? Они сами говорили мне об этом, когда в конце концов изловили и отправили в Чанги. Они думали, что я – призрак!
«Наверное, строительство нового локомотивного депо в Стоунбридже уже закончено, а когда я вернусь домой, новая стрелка в Сент-Панкрасе тоже будет введена в строй, – размышлял Синклер. – На линию выйдут первые мощные дизели. Тогда я смогу сбросить надоевшую форму и сбегать на станцию "Ройял Оук", чтобы поближе рассмотреть тепловозы "Уэстерн" и повидаться с мистером
и миссис Бут».
Как и Синклер, супруги Бут часто приходили на вокзал в Уилдстоне, чтобы увидеть мчащиеся на всех парах лондонские экспрессы. Они даже собирались провести на четвертой платформе Уилдстона весь свой медовый месяц, но несколько недель назад мистер Бут написал Синклеру, что они с женой поссорились. Миссис Бут заявила, что ей надоело проводить каждое воскресенье на железнодорожной развязке в Уилдстон-Мидлэнд, и некоторое время положение оставалось очень серьезным, однако происшедшие недавно перемены явно пошли молодоженам на пользу. Переезд на станцию «Ройял Оук», расположенную на более оживленной ветке, предотвратил крушение их брака.
– …Конечно, – продолжал Любезноу, – когда в Чанги мне сдавливали тисками большие пальцы на ногах, мир вовсе не казался смешным. И так несколько раз! Меня, видишь ли, было очень трудно удержать в лагере. Я ничего не боялся. Выбраться из Чанги для меня было так же просто, как встать утром с постели. Кроме того, я был уверен, что япошки не посмеют меня расстрелять, даже если поймают, потому что тогда восстанут другие пленные. А они могли восстать, потому что в Чанги я был кем-то вроде крайнего, который один отдувается за всех. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Да, – снова кивнул Синклер.
Приподняв полог, в палатку вошел Бригг. Он взял пиво и сел за один из столиков напротив Любезноу. В заднем кармане у Бригга лежало недописанное письмо к Джоан, которое он не смог закончить, так как карбидка в его палатке начала мучительно мигать и гаснуть. Кроме того, он никак не мог отделаться от мыслей о малайской девушке, с которой Любезноу сорвал одеяло, о ее молодых грудках, а также о Джоан и о Филиппе Раскин. И о Люси, милой Джюси-Люси, которая подарила ему крепкое мужское счастье – бесконечное блаженство, длившееся одну ночь, и несколько мучительных часов, которые он провел в туалете, разглядывая себя в поисках зловещих пустул.
В огромной, похожей на пещеру палатке собралось человек тридцать. Три карточные школы заняли три стола в глубине. Оттуда доносились звонкие шлепки карт по дереву, стоны разочарования и смех. Остальные – солдаты из пенглинского гарнизона и из других мест – сидели обособленными группками, отгороженные друг от друга стеной молчания.
Дрисколл гадал, как начальник штаба ухитрялся заметить его дефект. Синклер с наслаждением вспоминал развязку перед Севернским тоннелем. Любезноу в подробностях описывал свои многочисленные эскапады, а Бригг мысленно ложился в постель с Филиппой Раскин. Толстяк Фред разносил пиво.
А потом все остановилось. Остановилась музыка, лившаяся из громкоговорителя, и голос диктора объявил, что сейчас начнется программа новостей. В палатке воцарилась тишина, хотя снаружи, под плодородной луной, продолжали неистовствовать сверчки, а в болоте надрывались лягушки. Солдаты же только еще ниже склонились над своими стаканами и замолчали, прислушиваясь.
Фред Орган беспокойно шевельнулся за своей импровизированной стойкой и смахнул с нее несуществующую пыль. Лица солдат, освещенные тусклым светом коптящих керосиновых ламп, застыли, стали пустыми и жесткими. Как и каждый вечер, все ждали новостей из далекого дома. Наконец зазвучал голос диктора; его размеренная и четкая речь понеслась над лагерем, над джунглями, над деревьями, в вершинах которых дремали равнодушные обезьяны. Им было наплевать и на снежные заносы в Апеннинах, и на дебаты в Парламенте, и на розыгрыш Кубка Футбольной ассоциации.
После выпуска новостей все чувствовали себя чуточку несчастнее и некоторое время сидели не шевелясь. Наконец, – медлительно, неуверенно, то ли как верующие на причастии, то ли как неприкаянные души, ищущие дорогу в недоступный для них мир теней, – солдаты задвигались и потекли к стойке, чтобы заказать еще пива.
Земляной пол в палатке не был идеально ровным, и стол, за которым сидел Дрисколл, стоял немного криво. Сержант давно обратил на это внимание, но только сейчас он поднял стакан и, налив на стол немного пива, стал смотреть, как прямой и быстрый ручеек покатился под уклон – туда, где, положив на столешницу мощные, словно из дерева выточенные локти, сидел Любезноу. В нужный момент Дрисколл добавил еще жидкости, и ручеек, замерший было на полпути, снова побежал вперед, став при этом несколько шире. Сам сержант с видимым интересом наблюдал за его продвижением. Изредка желтая, словно масляная, струйка пива притормаживала, огибая сучки и щербины на дереве; один раз она вынуждена была задержаться надолго, так как путь ей преградил сигаретный окурок, однако в конце концов она достигла лежавших на столе рук Любезноу и попыталась проникнуть под ними.
Любезноу отдернул руки с таким проворством, словно прикоснулся к змее, и пиво хлынуло дальше широким потоком. Вот поток раздвоился, огибая полупустую кружку сержанта, и снова сомкнулся за нею. Дрисколл продолжал лить пиво на стол. Взгляд Любезноу двинулся вверх по течению – и встретился с насмешливым взглядом первого сержанта.
– Что это ты, черт побери, делаешь? – осведомился Любезноу.
– Вот досада! – фыркнул Дрисколл. – Извини, я, кажется, пролил немного пива.
Возобновившиеся было шум и разговоры снова стихли. Разумеется, это произошло не сразу: сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, словно рушилась стена, и наконец все смолкли. «А тот парень из Манчестера оказался педиком…» – произнес в полной тишине чей-то одинокий голос и оборвался, не закончив фразы. Все лица повернулись к сержантам.
Любезноу молча рассматривал Дрисколла. Оба все еще сидели за столом на противоположных концах длинной деревянной скамьи.
– Я слышал, – ровным голосом сказал Дрисколл, – что кое-кто сегодня отличился. Блестящая операция по захвату деревни, так мне сказали…
Широкое лицо Любезноу сделалось жестким, как высохшая глина.
– Это была просто тренировка, – сказал он после непродолжительного молчания. – Чтобы показать этим сосункам, что к чему…
– Разумеется, – согласился Дрисколл. – Но ты, кажется, неплохо провел там время?
Бригг задумался, что имел в виду Дрисколл. Очевидно, тем же вопросом задался и Любезноу, который метнул на Бригга острый взгляд. Бригг отвернулся.
– На что ты намекаешь? – спросил Любезноу.
– Ни на что. Просто эти малайцы никогда не причиняли нам неприятностей. Насколько мне известно, они даже помогали нам чем могли. До сегодняшнего дня…
– Что за дерьмо?! – воскликнул Любезноу.
Краем глаза Бригг видел, как Фред Орган замахал своими большими белыми руками словно двумя веерами, отчего его большой живот, лежавший на стойке, тоже пришел в движение.
То, что сделал Дрисколл, было старой как мир школьной шуткой. Он просто встал, встал внезапно и быстро, освободив свой конец скамьи. Скамья взлетела вверх, словно открывающаяся крокодилья пасть, и Любезноу покатился на земляной пол.
Схватившись сначала за стол, а потом – за протянутую руку Синклера, Любезноу неловко подтянулся и встал. Отряхнув колени, он двинулся вокруг стола к Дрисколлу, который уже стоял на свободном пространстве в центре палатки.
Ближайшие к ним солдаты засуетились, торопясь убраться с дороги. Несколько человек одновременно вскочили, опрокинув стол, и на пол полилось пенистое пиво.
Но Дрисколл и Любезноу так и не успели сойтись. Двигаясь с удивительным для своей фигуры проворством, сержант Фред Орган втиснулся между бойцами. Казалось, он был целиком сделан из колышущейся резины; в его теле не было ни капли мускулов – только фунты и фунты жира – но он был тяжелее обоих вместе взятых. Он положил одну пухлую ладонь на грудь Дрисколла, вторую – на грудь Любезноу, и эти мягкие, как подушки, руки удержали сержантов от столкновения. Дрисколл, правда, стоял неподвижно, но Любезноу продолжал напирать, и ладонь Фреда остановила его.
– Не вздумайте!… – громко выкрикнул Фред Орган испуганным бабьим голосом. – Не здесь!
Сейчас Фред был похож на нервного полисмена, регулирующего уличное движение.
– Не здесь, – повторил он и, строго поглядев на противников, прошептал с укоризной: – Вы же сержанты, не забывайте…
Дрисколл, который мысленно уже приготовился ради правого дела расстаться со своими сержантскими шевронами, рассмеялся и сказал:
– Все в порядке, Фред. Я и не собирался драться.
С этими словами он повернулся и вышел из палатки в темноту, что-то напевая себе под нос. Орган убрал руку с груди Любезноу и положил на плечо.
– Выпей, – предложил он.
Любезноу состроил недовольную мину, однако покорно последовал за Фредом и, получив бесплатную пинту пива, устроился с ней за дальним столиком. Бригг, исподтишка за ним наблюдавший, видел, как пальцы Любезноу беспокойно стискивают бокал.
Фред вернулся за стойку и принялся протирать пивные стаканы. От быстрых движений складки жира на его шее, на щеках и на обнаженных руках тряслись, словно желе.
В палатке было по-прежнему тихо. Почти никто не разговаривал, и никто, кроме Дри-сколла, не ушел. Посетители «Бара Фреда» сидели неподвижно, как деревянные колоды, освещенные тусклым светом ламп.
– Бесплатную кружку пива тому, кто споет песню, – сказал Фред голосом заботливой мамаши из женского кружка по воспитанию детей. – По-моему, дело того стоит, как вы считаете?
Очевидно ему очень хотелось, чтобы его бар был самым веселым и беззаботным местом в лагере.
Не успел он договорить, как в палатку вошел Таскер.
– Вот и я, сарж, – громко объявил он. – Где твое пиво?
Он прошел к стойке, и Фред с готовностью нацедил ему большую кружку.
– Что это вы такие кислые? – спросил Таскер Бригга, усаживаясь рядом на скамью и закидывая ноги на стол. Приподняв кружку, он отпил небольшой глоток, потом поставил ее на стол рядом с ногами, облизнул губы и заорал во все горло:
– Но это вполне приличная песня, Фред, – жалобно возразил Таскер. – Чего ты от меня хочешь? Чтобы я спел государственный гимн?
Фред Орган вышел из-за стойки.
– Тогда мне придется забрать пиво назад, – сказал он.
– Не надо, – быстро откликнулся Таскер. – Я спою. Подожди минутку, я как раз вспоминаю одну…
– Спой сам, Фред, – предложил кто-то. – Не стыдись.
– Спойте, сержант! – дурачась как дети подхватили и остальные, – Спой песенку, Фредди!
И Фред запел, запел прежде, чем затих шум. Положив руки на свой громадный выпяченный живот, он выводил полным печали голосом:
«Добрый толстяк, старина Фред! – подумал Бригг. – Что он делает здесь, в этих ужасных джунглях, почему его песня о далекой родине звучит в этой душной палатке, при свете керосиновых ламп, вокруг которых кружатся москиты и тропические ночные бабочки? И почему он позволяет мальчишкам, которые по недоразумению называются солдатами, делать из себя посмешище? Гораздо больше ему пристало стоять где-нибудь в «Миле и Дороге» – старом добром английском пабе, где его бы и слушали, и ценили…»
– …А я остался тосковать один… – плакал Фред, и лицо его вздрагивало. Наконец он замолчал и вытер щеки и подбородок грязным носовым платком. С трудом сглотнув, он смутился и неловко юркнул за стойку. Собравшиеся в палатке солдаты дружно захлопали в ладоши.
Начальник учебного сбора полковник Уилфрид Бромли Пикеринг строго следил за тем, чтобы не слишком утомлять занятиями вверенных его попечению молодых солдат. По его распоряжению, сразу после обеда лагерь выставлял часовых и целый час мирно спал в палатках. После короткого сна наступало время активного отдыха, когда обучаемые отправлялись к морю – купаться или играть на песке в футбол.
Было три часа пополудни, когда Бригг выбрался из палатки и двинулся через лагерь к небольшой поляне на морском берегу. Бригг был в одних плавках, и как только он вышел из-под деревьев, солнце, как тигр, бросилось ему на спину. Пыль на плацу в центре лагеря обожгла его босые ступни, а сыпучий песок пляжа был таким горячим, что по нему было больно ступать.
Бригг встал слишком рано. На пляже, который, изогнувшись наподобие бумеранга, окружал небольшую лагуну, еще никого не было. Безмятежное море почти не шевелилось, лениво накатываясь на берег и медленно отползая обратно. Голубое небо сверкало, как хрусталь, а тяжелые перья пальм висели неподвижно, точно свинцовые.
Бригг подумал, что для полноты картины на пляже не хватает нескольких обнаженных женщин и, оттянув спереди шнурок плавок, украдкой заглянул в них, опасаясь получить весточку от Люси.
Потом он по пояс зашел в воду и неуклюже выплыл на середину лагуны, невольно вспомнив о том, что из Сингапура на полуостров они прибыли на десантно-транспортном судне. На таком способе доставки сумел настоять полковник Пикеринг, требовавший этого для своих молодых солдат чуть не со слезами на своем здоровом глазу. По его мнению, морское путешествие было самым безопасным, так как двигаясь сушей, колонна могла наткнуться на партизанскую засаду. К несчастью, десантное судно не смогло подойти достаточно близко к берегу из-за каких-то кораллов или подводных камней, и им пришлось брести к берегу по пояс в теплой воде, как при настоящей высадке. После того как они добрались до прибрежного песка, многие вернулись в море и прошли через волны прибоя еще раз, чтобы Таскер успел сделать несколько снимков, которыми можно было бы при случае прихвастнуть.
Повернувшись в воде, Бригг лег на спину, мечтательно уставившись в сверкающее, словно выкованное из голубоватой нержавеющей стали, небо. Что-то твердое толкнуло его в плечо, и он в тревоге скосил глаза. Это оказался всего лишь расколотый в длину кусок пальмового ствола – широкий и плоский, как большая рыба. Крепкие древесные волокна все еще удерживали его половинки вместе, и Бригг легко вскарабкался на этот довольно устойчивый плот. Болтая в воде ногами, он сдвинул свой корабль с места и не спеша поплыл к берегу, изредка помогая себе руками.
К этому времени на пляже появилось еще несколько человек, среди которых Бригг разглядел Таскера, гонявшего футбольный мяч с компанией шоколадно-коричневых малайских мальчишек. Таскер прилично играл в футбол и поэтому постоянно оказывался в самой толчее, требуя пас или сбрасывая мяч себе под удар головой. Мальчишки с криками носились вокруг него, падали, взрывали босыми ногами тучи песка или брызг, когда кто-нибудь из них вел мяч по самой кромке воды. Веселая игра сопровождалась почти непрерывным хохотом и азартным визгом.
Несколько минут Бригг лениво наблюдал за ними, потом снова заработал в воде ногами. Он видел, как на берег вышел Фред Орган – огромный, толстый, бело-розовый, одетый в зеленые шорты. Фред величественно прошествовал к морю – к прохладной прозрачной воде. Бриггу он сразу напомнил гигантских размеров пожилую даму, обильно потеющую под пляжным солнцем.
Фред Орган – сержант Королевской армии с тридцатью годами службы за плечами, номинальный супруг и отец двоих детей, бармен, певец, толстяк – медленно спускался к смирным волнам. Со всех сторон его окружал чудесный пляж и кланялись пальмы. Никто еще не знал, что в этом прекрасном мелком песке скрывается двадцать восемь противопехотных мин, оставленных британскими войсками в 1942 году после поспешного отступления из Баксинга.
Один из малайских мальчишек совершил головоломный прыжок за мячом, но тот только скользнул по его вытянутой ноге и подкатился к ногам Фреда Органа.
Таскер, приплясывавший от нетерпения перед воротами противника, крикнул:
– Эй, сарж, я здесь! Навешивай!…
Фред подковылял к мячу и попытался нанести по нему сильнейший удар, но промахнулся. Бригг услышал громкий и дружный мальчишеский смех, а в следующее мгновение Фред Орган внезапно исчез в вихре взлетевшего вверх песка и черного дыма. Грохот взрыва донесся до Бригга секунду спустя. Пронесшаяся над морем ударная волна чувствительно толкнула его в лицо и сбросила с бревна в воду.
Когда Бригг добрался до берега, Фред лежал на песке неловко повернув голову набок.
у него совсем не было ног, а зеленые шорты стали черно-красными от крови.
Таскер, заикаясь и глотая слезы, опустился на колени рядом с сержантом и осторожно приподнял обеими руками его большую голову. Невидимая Бриггу щека Фреда, которая была внизу, тоже оказалась в крови и в песке.
– Господи, сержант, – всхлипнул Таскер. – Совсем не обязательно было бить так сильно!…
Но Фред Орган, – футболист-тяжеловес, решивший сыграть в футбол старой противопехотной миной, – уже ничего не слышал.
5
Таскер, стоявший рядом с Бриггом, прошептал:
– Он просто нацист. Настоящий вонючий наци…
На мгновение Бриггу показалось, что сержант услышал эти слова, так как он с угрозой шагнул к ним, но оказалось, что Любезноу просто хотел разбить их на двойки для прочесывания.
Крытые тростником дома поселка стояли на сваях – подальше от земли, подальше от всяких ползучих тварей и весенних паводков; их стены были сделаны из смешанной с глиной соломы и листов гофрированного железа. Внутри было полутемно, остро и резко пахло чем-то незнакомым, по застеленному циновками полу были разбросаны грязные тряпки. Мебель если и встречалась, то самая примитивная, зато стены пестрели яркими, вырезанными из журналов картинками и портретами кинозвезд.
Заглянув в одну из хижин, Бригг и Таскер почти сразу же вышли. Искать там оружие было бесполезно, так как вся обстановка состояла из закопченного кухонного горшка. Затем они вскарабкались по бамбуковой лесенке в следующий дом.
Любезноу был уже там. Огромный, сутулый, он стоял широко расставив ноги и, раздувая щеки, смотрел сверху вниз на юную малайку, лежавшую на полу под одеялом.
– Вставай, – сказал сержант негромко. Похоже, он даже не слышал, как в хижину вошли Таскер и Бригг. В его голосе было что-то такое, что в горле у Бригга пересохло, а Таскер побелел как полотно.
– Вставай, подружка, – твердо повторил сержант. Наклонившись, он схватил девушку за руку или за плечо и рывком заставил подняться.
Малайке было не больше пятнадцати лет. Ее лицо выглядело испуганным, но держалась она спокойно, продолжая прижимать к груди одеяло.
Бригг и Таскер видели, что Любезноу уже не в силах справиться с собой. Протянув руку, он рванул одеяло на себя. Одеяло упало, но девушка не вздрогнула, не пошевелилась. Она осталась стоять, как стояла, а сержант беззастенчиво ее разглядывал.
Она была совсем худенькой. Светло-коричневого оттенка кожа буквально просвечивала, острые молодые грудки торчали вперед, длинная шея плавно переходила в покатые гладкие плечи, бедра были узкими и изящными, а между ними темнел треугольник шелковистых волос. Бригг услышал, как Таскер издал негромкий чмокающий звук.
«Эй ты, грязный мерзавец! Оставь ее в покое!» – едва не крикнул Бригг. Ему хотелось броситься на сержанта, ударить по затылку прикладом и уложить наповал, но он только сказал:
– Она больна, сарж. Местные говорят – у нее лихорадка. Это может быть заразно, сарж.
Любезноу резко обернулся. Он никак не ожидал увидеть их здесь и ужасно разозлился. Еще немного, и он приказал бы обоим убираться – Бригг и Таскер сразу это поняли, но Любезноу взял себя в руки. Повернувшись к девушке спиной, он шагнул к выходу.
– Там могло что-то быть, – с нажимом сказал он. – Она могла прятать под одеялом ружье или еще что-то в этом роде. Желтомазым нельзя доверять, они только и ждут, чтобы нанести тебе удар в спину.
Любезноу начал спускаться по лестнице, но Бригг заметил, что сержанта все еще трясет. За каждую перекладину он цеплялся с такой силой, что суставы его пальцев становились белыми от напряжения. Только оказавшись на твердой земле, Любезноу, казалось, немного пришел в себя. Собрав подчиненных, он быстро повел их прочь из деревни.
Когда отряд снова оказался на ведущей к лагерю тропинке, Бригг заглянул в ствол своей винтовки, все еще забитый трухой, и подумал, как здорово было бы засунуть его в задницу Любезноу – вместе с муравьями и прочим.
Сержант Фред Орган действительно весил не меньше двадцати двух стоунов. Он не мог бегать, не мог прятаться в траве, поэтому его часто оставляли дежурить по лагерю и даже сделали ответственным за солдатское кафе, разместившееся в самой просторной палатке. Над входом в палатку сержант Орган повесил кусок картона, на котором собственной рукой начертал: «Бар Фреда».
«Бар Фреда» открывался поздно вечером, когда на дежурство заступала вторая смена. Тогда в палатке зажигались две керосиновые лампы, битком набитые ночными насекомыми, и оживал прикрученный проволокой к центральному столбу громкоговоритель. Фред всегда включал его на полную мощность, чтобы и люди, и обезьяны в роще за оградой, и все прочие обитатели джунглей могли познакомиться с искусством таких замечательных исполнителей, как сестры Эндрюс.
Солдатские палатки освещались тусклыми, то и дело гаснущими карбидными лампами. Когда сгущались сумерки, они загорались слабым чахоточным светом, а обитатели палаток, пригибаясь, выбирались наружу и спешили через темный остывающий плац в бар к Фреду. Там они усаживались со стаканами пива вокруг установленных на козлах выскобленных столов, и тусклый свет керосиновых ламп падал на их лица, превращая глазницы в темные колодцы, а рты – в глубокие пещеры. Коричневые и красные от солнца руки покоились на гладком дереве. Разговор был громким и грубым. Время от времени кто-нибудь принимался петь.
Любезноу облокотился на край длинного стола прямо напротив Синклера, который пытался вспомнить, как по пятницам ходит восьмичасовой экспресс из Биркенхеда в Юстон и меняет ли он тягу в Рагби.
– В прежние времена, – сказал Любезноу, – здесь, в Сингапуре, была только одна дорога через чертовы джунгли – по трубе водовода. Ты понимаешь, о чем я?… Труба До сих пор цела.
– Да, – кивнул Синклер. Он вспомнил, что экспресс меняет локомотив в Рагби только по субботам.
– Это была очень удобная дорога, – продолжал Любезноу. – Япошки никак не могли взять в толк, как мне удается так быстро пересекать джунгли. Я появлялся у водохранилища, снимал ихнего часового, а через несколько минут был уже на шоссе Букит-Тимах. Им невдомек было, что я взбирался на трубу и бежал по ней что есть духу. Кое-кто до сих пор считает япошек головастыми ребятами, но они ими не были, нет, не были…
Дрисколл сидел на противоположном конце стола, положив на столешницу крепкую ногу в ботинке. Он снова пытался зажмурить свой непокорный глаз, медленно закрывая его одновременно с другим до тех пор, пока масляные лампы не начинали двоиться и расплываться. Когда все вокруг погружалось в темноту, Дрисколл медленно открывал правый глаз, стараясь, чтобы левый оставался закрытым. Это никогда не срабатывало, не сработало и сейчас. В конце концов сержант оставил свое занятие, сделал знак Фреду налить еще пива, а сам стал пристально рассматривать Любезноу, столь не любезного его сердцу.
Любезноу сказал Синклеру:
– Они думали, что я – какой-нибудь призрак. Просто призрак – и все! Что ты на это скажешь? Они сами говорили мне об этом, когда в конце концов изловили и отправили в Чанги. Они думали, что я – призрак!
«Наверное, строительство нового локомотивного депо в Стоунбридже уже закончено, а когда я вернусь домой, новая стрелка в Сент-Панкрасе тоже будет введена в строй, – размышлял Синклер. – На линию выйдут первые мощные дизели. Тогда я смогу сбросить надоевшую форму и сбегать на станцию "Ройял Оук", чтобы поближе рассмотреть тепловозы "Уэстерн" и повидаться с мистером
и миссис Бут».
Как и Синклер, супруги Бут часто приходили на вокзал в Уилдстоне, чтобы увидеть мчащиеся на всех парах лондонские экспрессы. Они даже собирались провести на четвертой платформе Уилдстона весь свой медовый месяц, но несколько недель назад мистер Бут написал Синклеру, что они с женой поссорились. Миссис Бут заявила, что ей надоело проводить каждое воскресенье на железнодорожной развязке в Уилдстон-Мидлэнд, и некоторое время положение оставалось очень серьезным, однако происшедшие недавно перемены явно пошли молодоженам на пользу. Переезд на станцию «Ройял Оук», расположенную на более оживленной ветке, предотвратил крушение их брака.
– …Конечно, – продолжал Любезноу, – когда в Чанги мне сдавливали тисками большие пальцы на ногах, мир вовсе не казался смешным. И так несколько раз! Меня, видишь ли, было очень трудно удержать в лагере. Я ничего не боялся. Выбраться из Чанги для меня было так же просто, как встать утром с постели. Кроме того, я был уверен, что япошки не посмеют меня расстрелять, даже если поймают, потому что тогда восстанут другие пленные. А они могли восстать, потому что в Чанги я был кем-то вроде крайнего, который один отдувается за всех. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Да, – снова кивнул Синклер.
Приподняв полог, в палатку вошел Бригг. Он взял пиво и сел за один из столиков напротив Любезноу. В заднем кармане у Бригга лежало недописанное письмо к Джоан, которое он не смог закончить, так как карбидка в его палатке начала мучительно мигать и гаснуть. Кроме того, он никак не мог отделаться от мыслей о малайской девушке, с которой Любезноу сорвал одеяло, о ее молодых грудках, а также о Джоан и о Филиппе Раскин. И о Люси, милой Джюси-Люси, которая подарила ему крепкое мужское счастье – бесконечное блаженство, длившееся одну ночь, и несколько мучительных часов, которые он провел в туалете, разглядывая себя в поисках зловещих пустул.
В огромной, похожей на пещеру палатке собралось человек тридцать. Три карточные школы заняли три стола в глубине. Оттуда доносились звонкие шлепки карт по дереву, стоны разочарования и смех. Остальные – солдаты из пенглинского гарнизона и из других мест – сидели обособленными группками, отгороженные друг от друга стеной молчания.
Дрисколл гадал, как начальник штаба ухитрялся заметить его дефект. Синклер с наслаждением вспоминал развязку перед Севернским тоннелем. Любезноу в подробностях описывал свои многочисленные эскапады, а Бригг мысленно ложился в постель с Филиппой Раскин. Толстяк Фред разносил пиво.
А потом все остановилось. Остановилась музыка, лившаяся из громкоговорителя, и голос диктора объявил, что сейчас начнется программа новостей. В палатке воцарилась тишина, хотя снаружи, под плодородной луной, продолжали неистовствовать сверчки, а в болоте надрывались лягушки. Солдаты же только еще ниже склонились над своими стаканами и замолчали, прислушиваясь.
Фред Орган беспокойно шевельнулся за своей импровизированной стойкой и смахнул с нее несуществующую пыль. Лица солдат, освещенные тусклым светом коптящих керосиновых ламп, застыли, стали пустыми и жесткими. Как и каждый вечер, все ждали новостей из далекого дома. Наконец зазвучал голос диктора; его размеренная и четкая речь понеслась над лагерем, над джунглями, над деревьями, в вершинах которых дремали равнодушные обезьяны. Им было наплевать и на снежные заносы в Апеннинах, и на дебаты в Парламенте, и на розыгрыш Кубка Футбольной ассоциации.
После выпуска новостей все чувствовали себя чуточку несчастнее и некоторое время сидели не шевелясь. Наконец, – медлительно, неуверенно, то ли как верующие на причастии, то ли как неприкаянные души, ищущие дорогу в недоступный для них мир теней, – солдаты задвигались и потекли к стойке, чтобы заказать еще пива.
Земляной пол в палатке не был идеально ровным, и стол, за которым сидел Дрисколл, стоял немного криво. Сержант давно обратил на это внимание, но только сейчас он поднял стакан и, налив на стол немного пива, стал смотреть, как прямой и быстрый ручеек покатился под уклон – туда, где, положив на столешницу мощные, словно из дерева выточенные локти, сидел Любезноу. В нужный момент Дрисколл добавил еще жидкости, и ручеек, замерший было на полпути, снова побежал вперед, став при этом несколько шире. Сам сержант с видимым интересом наблюдал за его продвижением. Изредка желтая, словно масляная, струйка пива притормаживала, огибая сучки и щербины на дереве; один раз она вынуждена была задержаться надолго, так как путь ей преградил сигаретный окурок, однако в конце концов она достигла лежавших на столе рук Любезноу и попыталась проникнуть под ними.
Любезноу отдернул руки с таким проворством, словно прикоснулся к змее, и пиво хлынуло дальше широким потоком. Вот поток раздвоился, огибая полупустую кружку сержанта, и снова сомкнулся за нею. Дрисколл продолжал лить пиво на стол. Взгляд Любезноу двинулся вверх по течению – и встретился с насмешливым взглядом первого сержанта.
– Что это ты, черт побери, делаешь? – осведомился Любезноу.
– Вот досада! – фыркнул Дрисколл. – Извини, я, кажется, пролил немного пива.
Возобновившиеся было шум и разговоры снова стихли. Разумеется, это произошло не сразу: сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, словно рушилась стена, и наконец все смолкли. «А тот парень из Манчестера оказался педиком…» – произнес в полной тишине чей-то одинокий голос и оборвался, не закончив фразы. Все лица повернулись к сержантам.
Любезноу молча рассматривал Дрисколла. Оба все еще сидели за столом на противоположных концах длинной деревянной скамьи.
– Я слышал, – ровным голосом сказал Дрисколл, – что кое-кто сегодня отличился. Блестящая операция по захвату деревни, так мне сказали…
Широкое лицо Любезноу сделалось жестким, как высохшая глина.
– Это была просто тренировка, – сказал он после непродолжительного молчания. – Чтобы показать этим сосункам, что к чему…
– Разумеется, – согласился Дрисколл. – Но ты, кажется, неплохо провел там время?
Бригг задумался, что имел в виду Дрисколл. Очевидно, тем же вопросом задался и Любезноу, который метнул на Бригга острый взгляд. Бригг отвернулся.
– На что ты намекаешь? – спросил Любезноу.
– Ни на что. Просто эти малайцы никогда не причиняли нам неприятностей. Насколько мне известно, они даже помогали нам чем могли. До сегодняшнего дня…
– Что за дерьмо?! – воскликнул Любезноу.
Краем глаза Бригг видел, как Фред Орган замахал своими большими белыми руками словно двумя веерами, отчего его большой живот, лежавший на стойке, тоже пришел в движение.
То, что сделал Дрисколл, было старой как мир школьной шуткой. Он просто встал, встал внезапно и быстро, освободив свой конец скамьи. Скамья взлетела вверх, словно открывающаяся крокодилья пасть, и Любезноу покатился на земляной пол.
Схватившись сначала за стол, а потом – за протянутую руку Синклера, Любезноу неловко подтянулся и встал. Отряхнув колени, он двинулся вокруг стола к Дрисколлу, который уже стоял на свободном пространстве в центре палатки.
Ближайшие к ним солдаты засуетились, торопясь убраться с дороги. Несколько человек одновременно вскочили, опрокинув стол, и на пол полилось пенистое пиво.
Но Дрисколл и Любезноу так и не успели сойтись. Двигаясь с удивительным для своей фигуры проворством, сержант Фред Орган втиснулся между бойцами. Казалось, он был целиком сделан из колышущейся резины; в его теле не было ни капли мускулов – только фунты и фунты жира – но он был тяжелее обоих вместе взятых. Он положил одну пухлую ладонь на грудь Дрисколла, вторую – на грудь Любезноу, и эти мягкие, как подушки, руки удержали сержантов от столкновения. Дрисколл, правда, стоял неподвижно, но Любезноу продолжал напирать, и ладонь Фреда остановила его.
– Не вздумайте!… – громко выкрикнул Фред Орган испуганным бабьим голосом. – Не здесь!
Сейчас Фред был похож на нервного полисмена, регулирующего уличное движение.
– Не здесь, – повторил он и, строго поглядев на противников, прошептал с укоризной: – Вы же сержанты, не забывайте…
Дрисколл, который мысленно уже приготовился ради правого дела расстаться со своими сержантскими шевронами, рассмеялся и сказал:
– Все в порядке, Фред. Я и не собирался драться.
С этими словами он повернулся и вышел из палатки в темноту, что-то напевая себе под нос. Орган убрал руку с груди Любезноу и положил на плечо.
– Выпей, – предложил он.
Любезноу состроил недовольную мину, однако покорно последовал за Фредом и, получив бесплатную пинту пива, устроился с ней за дальним столиком. Бригг, исподтишка за ним наблюдавший, видел, как пальцы Любезноу беспокойно стискивают бокал.
Фред вернулся за стойку и принялся протирать пивные стаканы. От быстрых движений складки жира на его шее, на щеках и на обнаженных руках тряслись, словно желе.
В палатке было по-прежнему тихо. Почти никто не разговаривал, и никто, кроме Дри-сколла, не ушел. Посетители «Бара Фреда» сидели неподвижно, как деревянные колоды, освещенные тусклым светом ламп.
– Бесплатную кружку пива тому, кто споет песню, – сказал Фред голосом заботливой мамаши из женского кружка по воспитанию детей. – По-моему, дело того стоит, как вы считаете?
Очевидно ему очень хотелось, чтобы его бар был самым веселым и беззаботным местом в лагере.
Не успел он договорить, как в палатку вошел Таскер.
– Вот и я, сарж, – громко объявил он. – Где твое пиво?
Он прошел к стойке, и Фред с готовностью нацедил ему большую кружку.
– Что это вы такие кислые? – спросил Таскер Бригга, усаживаясь рядом на скамью и закидывая ноги на стол. Приподняв кружку, он отпил небольшой глоток, потом поставил ее на стол рядом с ногами, облизнул губы и заорал во все горло:
– Эй, только не эту песню, сынок!… – строго окликнул его Фред. – Спой что-нибудь поприличнее. Или ты не знаешь приличных песен?
Она была большой, как лошадь,
Жирной, как свинья.
Волосы у ней на брюхе,
Росли густо, как трава-а…!
– Но это вполне приличная песня, Фред, – жалобно возразил Таскер. – Чего ты от меня хочешь? Чтобы я спел государственный гимн?
Фред Орган вышел из-за стойки.
– Тогда мне придется забрать пиво назад, – сказал он.
– Не надо, – быстро откликнулся Таскер. – Я спою. Подожди минутку, я как раз вспоминаю одну…
– Спой сам, Фред, – предложил кто-то. – Не стыдись.
– Спойте, сержант! – дурачась как дети подхватили и остальные, – Спой песенку, Фредди!
И Фред запел, запел прежде, чем затих шум. Положив руки на свой громадный выпяченный живот, он выводил полным печали голосом:
Предпоследнюю строчку Фред пропел особенно выразительно, нисколько не скрывая своих чувств. Его голос звучал едва слышно, оплакивая в мелодичном припеве печальную судьбу влюбленных. Песня лилась все дальше, и Бригг, поглядев на Фреда, увидел, что катящийся по его лицу пот стекает по горлу, где под складками жира ходит ходуном кадык.
Моя любимая уехала туда,
Где я ее не встречу никогда,
А я остался тосковать один,
Разбито сердце, как пустой кувшин…
«Добрый толстяк, старина Фред! – подумал Бригг. – Что он делает здесь, в этих ужасных джунглях, почему его песня о далекой родине звучит в этой душной палатке, при свете керосиновых ламп, вокруг которых кружатся москиты и тропические ночные бабочки? И почему он позволяет мальчишкам, которые по недоразумению называются солдатами, делать из себя посмешище? Гораздо больше ему пристало стоять где-нибудь в «Миле и Дороге» – старом добром английском пабе, где его бы и слушали, и ценили…»
– …А я остался тосковать один… – плакал Фред, и лицо его вздрагивало. Наконец он замолчал и вытер щеки и подбородок грязным носовым платком. С трудом сглотнув, он смутился и неловко юркнул за стойку. Собравшиеся в палатке солдаты дружно захлопали в ладоши.
Начальник учебного сбора полковник Уилфрид Бромли Пикеринг строго следил за тем, чтобы не слишком утомлять занятиями вверенных его попечению молодых солдат. По его распоряжению, сразу после обеда лагерь выставлял часовых и целый час мирно спал в палатках. После короткого сна наступало время активного отдыха, когда обучаемые отправлялись к морю – купаться или играть на песке в футбол.
Было три часа пополудни, когда Бригг выбрался из палатки и двинулся через лагерь к небольшой поляне на морском берегу. Бригг был в одних плавках, и как только он вышел из-под деревьев, солнце, как тигр, бросилось ему на спину. Пыль на плацу в центре лагеря обожгла его босые ступни, а сыпучий песок пляжа был таким горячим, что по нему было больно ступать.
Бригг встал слишком рано. На пляже, который, изогнувшись наподобие бумеранга, окружал небольшую лагуну, еще никого не было. Безмятежное море почти не шевелилось, лениво накатываясь на берег и медленно отползая обратно. Голубое небо сверкало, как хрусталь, а тяжелые перья пальм висели неподвижно, точно свинцовые.
Бригг подумал, что для полноты картины на пляже не хватает нескольких обнаженных женщин и, оттянув спереди шнурок плавок, украдкой заглянул в них, опасаясь получить весточку от Люси.
Потом он по пояс зашел в воду и неуклюже выплыл на середину лагуны, невольно вспомнив о том, что из Сингапура на полуостров они прибыли на десантно-транспортном судне. На таком способе доставки сумел настоять полковник Пикеринг, требовавший этого для своих молодых солдат чуть не со слезами на своем здоровом глазу. По его мнению, морское путешествие было самым безопасным, так как двигаясь сушей, колонна могла наткнуться на партизанскую засаду. К несчастью, десантное судно не смогло подойти достаточно близко к берегу из-за каких-то кораллов или подводных камней, и им пришлось брести к берегу по пояс в теплой воде, как при настоящей высадке. После того как они добрались до прибрежного песка, многие вернулись в море и прошли через волны прибоя еще раз, чтобы Таскер успел сделать несколько снимков, которыми можно было бы при случае прихвастнуть.
Повернувшись в воде, Бригг лег на спину, мечтательно уставившись в сверкающее, словно выкованное из голубоватой нержавеющей стали, небо. Что-то твердое толкнуло его в плечо, и он в тревоге скосил глаза. Это оказался всего лишь расколотый в длину кусок пальмового ствола – широкий и плоский, как большая рыба. Крепкие древесные волокна все еще удерживали его половинки вместе, и Бригг легко вскарабкался на этот довольно устойчивый плот. Болтая в воде ногами, он сдвинул свой корабль с места и не спеша поплыл к берегу, изредка помогая себе руками.
К этому времени на пляже появилось еще несколько человек, среди которых Бригг разглядел Таскера, гонявшего футбольный мяч с компанией шоколадно-коричневых малайских мальчишек. Таскер прилично играл в футбол и поэтому постоянно оказывался в самой толчее, требуя пас или сбрасывая мяч себе под удар головой. Мальчишки с криками носились вокруг него, падали, взрывали босыми ногами тучи песка или брызг, когда кто-нибудь из них вел мяч по самой кромке воды. Веселая игра сопровождалась почти непрерывным хохотом и азартным визгом.
Несколько минут Бригг лениво наблюдал за ними, потом снова заработал в воде ногами. Он видел, как на берег вышел Фред Орган – огромный, толстый, бело-розовый, одетый в зеленые шорты. Фред величественно прошествовал к морю – к прохладной прозрачной воде. Бриггу он сразу напомнил гигантских размеров пожилую даму, обильно потеющую под пляжным солнцем.
Фред Орган – сержант Королевской армии с тридцатью годами службы за плечами, номинальный супруг и отец двоих детей, бармен, певец, толстяк – медленно спускался к смирным волнам. Со всех сторон его окружал чудесный пляж и кланялись пальмы. Никто еще не знал, что в этом прекрасном мелком песке скрывается двадцать восемь противопехотных мин, оставленных британскими войсками в 1942 году после поспешного отступления из Баксинга.
Один из малайских мальчишек совершил головоломный прыжок за мячом, но тот только скользнул по его вытянутой ноге и подкатился к ногам Фреда Органа.
Таскер, приплясывавший от нетерпения перед воротами противника, крикнул:
– Эй, сарж, я здесь! Навешивай!…
Фред подковылял к мячу и попытался нанести по нему сильнейший удар, но промахнулся. Бригг услышал громкий и дружный мальчишеский смех, а в следующее мгновение Фред Орган внезапно исчез в вихре взлетевшего вверх песка и черного дыма. Грохот взрыва донесся до Бригга секунду спустя. Пронесшаяся над морем ударная волна чувствительно толкнула его в лицо и сбросила с бревна в воду.
Когда Бригг добрался до берега, Фред лежал на песке неловко повернув голову набок.
у него совсем не было ног, а зеленые шорты стали черно-красными от крови.
Таскер, заикаясь и глотая слезы, опустился на колени рядом с сержантом и осторожно приподнял обеими руками его большую голову. Невидимая Бриггу щека Фреда, которая была внизу, тоже оказалась в крови и в песке.
– Господи, сержант, – всхлипнул Таскер. – Совсем не обязательно было бить так сильно!…
Но Фред Орган, – футболист-тяжеловес, решивший сыграть в футбол старой противопехотной миной, – уже ничего не слышал.
5
Ужас, пережитый Бриггом при виде распростертого на песке тела Фреда Органа, был пустяком по сравнению с навязчивыми кошмарами, которые начали преследовать его после похорон. Самое жуткое заключалось в том, что при жизни Фред весил двадцать два стоуна, а похоронили они от силы девятнадцать.
Даже несколько месяцев спустя, лежа без сна на койке в пенглинской казарме, Бригг мучительно размышлял над тем, куда подевались ноги старины Фреда. Лай бездомных собак часто будил его по ночам, и Бригг оказывался один на один с мыслью, от которой никак не мог избавиться. Почему они не нашли ни лоскутка от заплывших жиром ног Фреда? На пляже не осталось даже клочьев ботинок, которые могли бы направить их поиски, потому что Фред вышел на свою последнюю прогулку босиком. Ни следа от Фреда.
Даже несколько месяцев спустя, лежа без сна на койке в пенглинской казарме, Бригг мучительно размышлял над тем, куда подевались ноги старины Фреда. Лай бездомных собак часто будил его по ночам, и Бригг оказывался один на один с мыслью, от которой никак не мог избавиться. Почему они не нашли ни лоскутка от заплывших жиром ног Фреда? На пляже не осталось даже клочьев ботинок, которые могли бы направить их поиски, потому что Фред вышел на свою последнюю прогулку босиком. Ни следа от Фреда.