Томас Росс. Выборы

   — У меня их шесть. На каждый день недели, за исключением воскресенья. По воскресеньям я буду надевать выходной костюм.
   — Тоже с жилеткой?
   — Так вы никогда не видели костюма-тройки в полоску? Они как раз входят в моду. Как вам шляпа? Клянусь богом, ей добрых сорок лет. Сейчас я выгляжу, как процветающий торговец хлопком из Нового Орлеана, не так ли?
   — Истинно так.
   — Так уж получилось, но я покупал эти костюмы для Денвера. А жилетку собирался надевать в прохладные вечера. Думаю, что в таком наряде я буду выделяться среди альбертийцев. Как по-твоему, Пол?
   Даунер уже устремился к двери.
   — Своеобразный костюм, очень своеобразный, Клинт. Я ввел Питера в курс дел. До отлета мне нужно кое-что уладить, так что я пойду. Рад, что мы повидались, — он схватил руку Шартелля и пожал ее.
   — Я тоже, Пол.
   — Пит, ты не мог бы проводить меня до лифта?
   — С удовольствием.
   В коридоре Даунер взял меня под руку.
   — Теперь ты понимаешь, что я имел в виду. Ты должен приглядывать за Шартеллем.
   — Костюм?
   — Именно так, костюм.
   — Ну, костюм потрясающий.
   — Да, да, об этом я тебе уже говорил. Культурный шок неизбежен, — он нажал кнопку, двери кабины раскрылись. Культурный шок, — повторил он, входя в лифт. — Помни об этом, Пит.
   — Только чья культура подвергнется этому шоку? — спросил я, но двери сомкнулись, и он не услышал меня.

Глава 6

   Я вернулся в номер. Шартелль стоял у окна, любуясь открывающимся видом.
   — Какая бухта! И сколько кораблей.
   — Они много импортируют. К сожалению, больше, чем идет на экспорт, так что торговый баланс у них не блестящий.
   Шартелль отвернулся от окна и уселся в кресло.
   — Быстро вы отделались от Даунера.
   — Да, он уехал. Он волнуется из-за нас. Боится, как бы мы не свалились от малярии или культурного шока или от обоих напастей сразу.
   — Волноваться — это по его части.
   — Вы познакомились с ним во время войны?
   — Да.
   — Вы его не любите?
   Шартелль зевнул.
   — Дело не в том, Пит, люблю я его или нет. Просто мне от него никакого проку. Забудем о нем. Когда мы должны встретиться с Крамером?
   — Мы должны ему позвонить. Доверяете мне?
   — Я позвоню сам, — Шартелль снял трубку и попросил соединить его с американским консулом. Он выслушал ответ, оторвал трубку от уха, удивленно посмотрел на нее, вернул к уху. — Тогда попробуйте консульство Соединенных Штатов… Я знаю, что просил американское консульство… А теперь я хочу поговорить с кем-нибудь в консульстве Соединенных Штатов… Нет, не в Соединенных Штатах, а в консульстве Соединенных Штатов, — он уже расхаживал по комнате, насколько позволял телефонный шнур. Затем прикрыл микрофон рукой и повернулся ко мне. — Он хочет, чтобы я поговорил с его начальником.
   — По имеющимся у меня сведениям, на соединение с нужным абонентом обычно уходит четверть часа.
   Три или четыре минуты объяснений с начальником телефониста — и Шартелля соединили с консульством. Тот назвался, попросил Крамера, ему ответили, что генеральный консул открывает школу в Восточной Альбертии. Брови Шартелля подскочили вверх — вероятно, собеседник чем-то удивил его.
   — Конечно, мы с удовольствием встретимся с ним… Да, это удобно. Через полчаса. Отлично. — Шартелль положил трубку, отошел к окну.
   — Крамера сегодня не будет.
   — Я понял.
   — Но нам назначена другая встреча.
   — Через полчаса, — я уже надевал самый легкий из моих костюмов.
   — С секретарем консульства.
   — Кто же он?
   — Кларенс Койт.
   — Кто такой Кларенс Койт?
   — В недалеком прошлом его фамилия гремела в Южной Америке.
   — В связи с чем?
   — Он крупный специалист по организации переворотов, одобренных ЦРУ.

* * *

   Мы спустились в бар и нашли за стойкой бармена-австралийца, заявившего, что умеет смешивать мартини. И надо признать, слова у него не разошлись с делом. Мы осушили по два бокала и через вестибюль, как две капли воды похожий на вестибюль любого нового отеля от Майами до Бейрута, направились к выходу. Клерки-ливанцы по-прежнему восседали за конторками, а альбертийцы таскали чемоданы приезжих.
   Уильям отвел наш «хамбер» в тень высокого дерева. Завидев нас, он завел двигатель и подкатил к парадному подъезду. Шартелль открыл переднюю дверцу, чтобы сесть рядом с ним.
   — Господа ездят на заднем сиденье, — неожиданно остановил его Уильям.
   — Почему?
   — Так принято, са. Господа ездят сзади.
   Вслед за мной Шартелль сел на заднее сиденье.
   — Ты знаешь, где находится консульство Соединенных Штатов?
   — Американское консульство? Да, са, недалеко.
   — Едем туда.
   Мы проехали от силы полмили. Построенное перед второй мировой войной, консульство утопало в цветах и зарослях кустарника, защищенное от альбертийцев высокой чугунной оградой, а от дождей и ливней — красной шиферной крышей. Мы въехали в открытые ворота. Охраны не было: морские пехотинцы могли появиться лишь после обретения Альбертией независимости, когда консульство перешло бы в ранг посольства.
   Нас встретила брюнетка с ярко накрашенными губами, не слишком обремененная работой. Она вызвала альбертийца, предложила ему показать нам кабинет министра Койта, а сама вновь занялась маникюром. Альбертиец подвел нас к нужной двери.
   — Входите, господа.
   Мы вошли и попали в приемную, где царствовала миниатюрная блондинка с зелеными глазами и сухой улыбкой.
   — Мистер Шартелль и мистер Апшоу? — спросила она.
   Мы подтвердили ее правоту, она сняла телефонную трубку, с кем-то коротко поговорила.
   — Мистер Койт примет вас через несколько минут. Присядьте, пожалуйста.
   Мы сели, Шартелль достал пачку «Свит Ариелз», закурил. Блондинка сосредоточенно печатала на пишущей машинке. Тихонько жужжал кондиционер. Сидели мы молча. Словно коммивояжер и его ученик, ожидающие приема у опытного покупателя, который ничего не заказывал уже семь месяцев и сегодня не собирался менять установившегося порядка.
   Десять минут спустя открылась дверь и из кабинета вышел мужчина. С подозрением оглядел нас и поспешил в коридор.
   На столике блондинки зазвенел телефон. Она сняла трубку, сказала «да», положила ее обратно и посмотрела на нас.
   — Мистер Койт вас ждет. Пожалуйста, пройдите сюда, — и она указала на дверь.
   Мы вошли в просторный кабинет, чтобы увидеть там письменный стол, несколько шкафов-сейфов с наборными замками, пять или шесть стульев, кофейный столик, диван, мужчину и календарь на стене. По английскому обычаю, недели на календаре начинались с воскресенья. Каждый прошлый день аккуратно зачеркивался. Рабочий — красным цветом, праздничный — зеленым.
   Сидящий за столом мужчина поднялся нам навстречу. Быстро пожал руки, любезно усадил, пододвинул пепельницы. Кларенс Койт хотел понравиться нам. Возможно, он вообще стремился оставлять хорошее впечатление, поэтому и ублажал гостей.
   Мы обменялись улыбками. Ростом Койт не уступал Шартеллю — те же шесть футов и пара дюймов. Гладкие черные волосы он зачесывал назад, открывая широкий лоб. Правильные черты лица, ровные белые зубы, улыбка по любому поводу. Волевой подбородок, темно-синие, не знающие покоя глаза под густыми бровями. Костюм Шартелля, несомненно, понравился хозяину кабинета.
   — К сожалению, Крамера нет, но я чертовски рад, что вы смогли заглянуть ко мне, и надеюсь, что не помешал вашим планам, — бархатным баритоном проворковал Койт.
   Ответная речь выпала на долю Шартелля. «Раз Койт работает на ЦРУ, — подумал я, — пусть он и меряется силами с профессионалом предвыборных баталий, и да победит лучший лжец». Лично я отдавал предпочтение Шартеллю.
   Одернув элегантную жилетку, тот заверил мистера Койта, что визит в консульство ни в коей мере не нарушил наших планов и, учитывая цель нашего приезда в Альбертию, мы очень рады, что он смог уделить нам несколько минут. Будучи секретарем по политическим делам, он мог дать нам ценные советы, которые освободят нас от лишней черновой работы и бесконечных расспросов, лишенных всякого смысла.
   Койт сидел, не сводя глаз с Шартелля и изредка кивал, как бы поощряя говорящего. Он являл собой профессионального слушателя. На месте Шартелля я говорил бы целый день, начав с того времени, когда мне было три года и у меня украли велосипед. Синий, со звонком, блестящий никелем.
   Но Шартелль даже не рассказал Койту о своем отце и автомобиле с лопнувшим на морозе радиатором. Он вдруг перестал говорить и начал улыбаться.
   Наступившая тишина, казалось, подсказывала, что сейчас самое время прокашляться, подвинуть неудобно стоящий стул или обсудить прогноз погоды. Но я не нашел наиболее подходящей реплики и еще раз осмотрел кабинет. На одной из стен я заметил фотографию сияющего президента с его автографом. Должно быть, госдепартамент рассылал их тысячами по всем посольствам и консульствам. По размерам кабинета и по обстановке складывалось впечатление о годовом заработке Койта, но не о нем самом. Я не нашел ни картины, ни статуэтки, ни даже вазы с цветами, ничего личного.
   Наконец, Койт встал и прошествовал к окну.
   — Я ценю ваше доверие, мистер Шартелль. Должен признать, я не завидую тому, что ждет вас впереди.
   — Мистер Койт, если бы я не мог довериться сотруднику посольства или консульства Соединенных Штатов, я подумал бы, что живу в бесчестном мире.
   Койт степенно кивнул и занял место за столом.
   — Я здесь лишь несколько недель, но работа потребовала детального изучения политической обстановки в Альбертии. Чем дольше я изучаю ее, тем больше убеждаюсь, что среди развивающихся стран, расположенных к югу от Сахары, это единственное государство, готовое и способное взять на себя бремя самоуправления.
   Койт достал из внутреннего кармана пиджака серебряный портсигар, открыл его, предложил Шартеллю, затем, когда тот отрицательно покачал головой, — и мне. Я взял сигарету в надежде, что она окажется американской, а также с тем, чтобы доставить ему удовольствие: хотя бы один из гостей доверился вкусу хозяина по части табака. Фильтр я оторвал и бросил в пепельницу. Койт, похоже, не возражал.
   Мы закурили, и Койт продолжил лекцию.
   — Как политолог, — тут он улыбнулся, — во всяком случае, так написано в моем дипломе, выданном институтом Гопкинса, я интересуюсь моими коллегами. И мне знакома ваша фамилия, мистер Шартелль. Я также помню серию ваших превосходных репортажей из Европы, мистер Апшоу. Я думаю, что между собой мы можем говорить как профессионалы, хотя я считаю себя наблюдателем, если позволите, исследователем, а не активно действующим лицом.
   Эту длинную речь Шартелль выслушал, заложив большие пальцы обеих рук за жилетку, чуть склонив голову и не отрывая глаз от той точки в дальнем углу, где потолок сходится со стенами. Он энергично кивнул, когда Койт замолчал, чтобы перевести дыхание.
   — Как вы сами видите, господа, перед вами открывается возможность дать альбертийским изобретателям шанс самим решать будущее своей страны. Вы можете убедительно показать им, какая ответственность выпала на их долю. Если вам это удастся, вы окажете нации неоценимую услугу.
   Шартелль не вынимал пальцев из-за жилетки. Стул его опирался лишь на задние ножки, а глаза все еще изучали верхнюю часть дальнего угла.
   — Благодарим вас за добрые слова, мистер Койт, и я тронут тем, что вы так высоко оценили нашу обычную работу по сбору необходимого числа голосов. Я горжусь этим, но, надеюсь, не возгоржусь, потому что гордыня — грех, о чем мы всегда помним. А если нам таки удастся достаточно убедительно растолковать альбертийцам важность предстоящего события, я хотел бы разделить заслуги, или, если угодно, вину с тем, кто будет помогать соперникам вождя Акомоло… доктору Колого и сэру Алакада.
   Шартелль по-прежнему смотрел в угол и, возможно, не заметил микроскопических трещинок, которыми пошло бесстрастное лицо-маска Койта. А может, и заметил, потому что нанес еще один удар.
   — Вы знаете, что в предвыборную кампанию вовлечены и другие внешние силы. Одна из них — могущественная организация, во всяком случае, в политическом смысле. В сферу ее деятельности вовлечены Дальний Восток, Европа, Балканы, Средний Восток… — Шартелль выдержал паузу. — Южная Америка.
   Я наблюдал за Койтом. Рот его чуть приоткрылся. Пальцы нервно крутили шариковую ручку.
   — Не так-то легко соперничать с такой организацией, — Шартелль качался на задних ножках, еще не закончив осмотра потолка. — Вам известно… — вновь пауза, Койт сжался в комок. — Вам известно… рекламное агентство «Ренесслейр»? — произнося название агентства, Шартелль чуть сместился, и передние ножки стула с металлическими подковками с гулким стуком опустились на покрытый ленолиумом пол. Койт подскочил. Не высоко, но подскочил. Трудно сказать, то ли от удара ножек стула об пол, то ли от упоминания «Ренесслейра». Подскочил и уставился на Шартелля.
   — «Ренесслейр»?
   — Совершенно верно. Агентство, про которое я говорю. Их знают во всем мире и они намерены вести предвыборную кампанию старины Альхейджи сэра Алакада и так далее.
   — Я слышал о них, — проскрипел Койт. Похоже, его уже не волновало, нравится ли он нам или нет. — Вы в этом уверены?
   — Абсолютно. Мне сказали, что все бумаги уже подписаны и скреплены печатями. Их мальчики появятся здесь со дня на день и тогда вы сможете напомнить им о высокой ответственности перед нацией. Такие беседы им по нутру.
   — Койт промолчал. На его шее вздулись вены. Глаза горели неприязнью. Он понял, что Шартеллю все известно. Более того, он видел, что Шартелль играет с ним, как кошка с мышкой. Я, правда, не мог разгадать смысла этой игры.
   Шартелль встал, протянул руку.
   — Мистер Койт, позвольте выразить искреннюю благодарность за теплый прием. Мы постараемся оправдать ваши надежды.
   — Обязательно постараемся, — любезно добавил я и также пожал руку Койту.
   Но тот был профессионалом. Минутное замешательство кануло в небытие. Он вновь улыбался, проводил нас до двери, открыл ее.
   — Господа, надеюсь, мы скоро увидимся. Вы сообщили мне столько интересного. Буду следить за вашими успехами, да и за действиями «Ренесслейра», — мы уже двинулись в приемную, когда Койт задал последний вопрос.
   — Между прочим, вы не слышали, какое агентство взялось помогать доктору Колого?
   Шартелль остановился, взглянул Койту в глаза. Их лица разделяло не более восьми дюймов.
   — Нет, мистер Койт. А вы?
   — Я, признаться, тоже.
   — Если вы что-нибудь услышите, то дадите нам знать?
   — Всенепременно.
   Шартелль не сразу оторвал взгляд от лица Койта, затем кивнул.
   — Вот и договорились.
   Мы вышли из консульства, и приятная прохлада кондиционированного помещения сменилась полуденной африканской жарой. Мы торопливо надели солнцезащитные очки. Шартелль закурил.
   — Вы его поддели, — заметил я.
   — Чуть-чуть. Хладнокровия ему не занимать.
   — Это точно.
   — Мы его согреем. К Дню труда он у нас закипит.

Глава 7

   Возвращаясь в отель, мы попали в полуденный «час пик» и ползли по бульвару Бейли со скоростью четыре мили в час. Густой горячий воздух, без единого дуновения ветерка, с трудом проникал в легкие. Шартелль даже расстегнул жилетку и начал обмахиваться широкополой шляпой.
   — Веера, — неожиданно произнес он.
   — Что? — переспросил я.
   — Веера, они нам пригодятся. Возьмите на заметку, Пит.
   Я достал записную книжку и написал «веера».
   — Сколько?
   — Пару миллионов. Лучше три.
   Я написал «3000000» после вееров.
   — Думаете, они дадут нам голоса, а?
   — Во всяком случае не отнимут. Три миллиона вееров не причинят нам вреда.
   — А может, выпустить еще рекламный ролик?
   — Вы же у нас писатель, Пит. Давайте сценарий.
   — Сегодня же займусь этим.
   — Господину я нужен? — спросил Уильям, искусно объехав козу.
   — Когда? — спросил я.
   — Сейчас, господин.
   — Нет.
   — Тогда я поеду в дом моего брата, — объявил Уильям.
   — У тебя есть брат в Барканду? — поинтересовался Шартелль.
   — Много братьев, господин, — Уильям улыбнулся всеми тридцатью двумя зубами. Они дают мне приработок.
   — Ладно, поезжай к своему брату, — кивнул Шартелль. — Вернешся к отелю в шесть часов. Ясно?
   — Да, са.
   — Какие у вас планы на сегодня, сахиб? — спросил Шартелль, через окно автомобиля оглядывая бухту.
   — Ну, я намерен раздобыть орешки гикари, вымазать лицо, надеть бурнус и махнуть на базар, пособирать местных сплетен. Затем я собираюсь составить план дальнейших действий, а самые лучшие планы получаются у меня, когда я составляю их в одиночестве.
   — Вы хотите вежливо пояснить, не обижая меня, что не придерживаетесь восхваляемого ДДТ метода мозгового штурма, когда каждый предлагает все, что только взбредет ему в голову, в надежде, что среди шелухи заблистает жемчужина.
   Шартелль уставился на меня.
   — Не можете же вы этим заниматься, вы и Поросенок… и другие взрослые дяди? — с ужасом воскликнул он.
   — Клянусь богом!
   — И получается?
   — У меня — нет. Я из тех, кто крадется сквозь тропический лес и швыряет камни в уютно устроившихся у костра.
   — Вы хотите, чтобы я пригласил вас с собой, а?
   — Тогда я смог бы сказать нет.
   — У вас серьезные трудности, юноша.
   — Пожалуй, я поплаваю.
   — Очень полезно для здоровья. Давай-ка встретимся перед обедом, около семи.
   — В баре?
   — Отлично.
   В отеле Шартелль поднялся в свой номер, а я узнал у клерка-ливанца, что микроавтобус возит гостей отеля на пляж и обратно. Душа на пляже не было, из удобств предлагалась лишь кабинка для переодевания. В номере я взял плавки, надел белую шляпу с мягкими полями, самое большое полотенце из висящих в ванной и успел к отходу микроавтобуса. И оказался единственным пассажиром.
   На пляже в полуразвалившемся киоске продавали «Пепси-Колу» и баварское пиво. Я купил высокую зеленую бутылку пива, зашел с ней в другую лачугу, предназначенную для переодевания, разделся, натянул плавки и понес пиво и одежду к воде. Пляж был пуст, если не считать трех или четырех юных альбертийцев, гонявшихся за маленькой коричневой собачкой с длиннющим хвостом. Поймать собаку им никак не удавалось, да они особенно и не стремились к этому. Я поставил ботинки на песок, аккуратно положил на них брюки, рубашку, белье. Расстелил полотенце, надвинул шляпу на лоб, глотнул пива, сел, закурил и оглядел океан.
   Как и у большинства уроженцев Дакоты, у меня водное пространство площадью более двух акров будоражило кровь. А необъятный океан обещал просто фантастические приключения. Я затушил сигарету, вдавил бутылку в песок, чтобы она не упала, и бросился в воду. Волна подхватила меня и потащила в океан. Но я решил, что до Америки мне не доплыть, и скоро повернул назад.
   Сигареты, мартини и английская пища серьезно подорвали мое здоровье, поэтому из воды я выбрался, тяжело дыша, нетвердой походкой доплелся до стопки одежды, стряхнул песок с полотенца, обтерся.
   Подкатил синий джип, девушка-водитель спрыгнула на землю и направилась к раздевалке с дорожной сумкой в руке. Постучала в дверь, не получила ответа, вошла. На капоте джипа белела какая-то надпись, но стоял он далеко, и я не мог разглядеть букв.
   Я закурил новую сигарету, взял бутылку, глотнул пива. Теплого, но мокрого. Искоса я поглядывал на раздевалку. Несколько минут спустя дверь открылась. Девушка, уже в белом отдельном купальнике, почти бикини, решила составить мне компанию. Несла она ту же сумку и большое, в черную и красную полоску, полотенце.
   Светлые, выгоревшие чуть ли не до бела длинные волосы, загорелое лицо, не привыкшее скрывать чувства. Широкий рот, ослепительно белая улыбка на фоне сильного загара. Добрые темно-карие глаза, которым нельзя не доверять.
   А фигура! Грудь загорелыми полусферами дыбилась над чашечками купальника. Плоский живот, округлые бедра. Длинные ноги, рост не меньше пяти футов семи дюймов на каблуках. Нас разделяли двадцать футов, когда улыбка стала еще шире.
   — Привет.
   — Привет, — улыбнулся я в ответ.
   — Не смогли бы вы посмотреть за моими вещами, пока я искупаюсь? В прошлый раз их утащили какие-то мальчишки, и мне пришлось возвращаться в купальном костюме, — она расстелила на песке красно-черное полотенце и поставила рядом сумку.
   — Я Анна Кидд, — она протянула руку, которую я с удовольствием пожал.
   — Питер Апшоу.
   — Вы американец?
   — Да.
   — По произношению этого не скажешь, хотя я не дала вам вымолвить и пары слов, не так ли? Но шляпа выдает вас с головой. Я не видела такой с тех пор, как уехала из Дейтона.
   — Это семейная реликвия.
   Она вновь улыбнулась.
   — Я быстро. Пожалуйста, не уходите.
   — Не сдвинусь с места.
   По песку она бежала красиво, прыгнула в воду, легко поплыла кролем. Плавала она превосходно. Пятнадцать минут спустя девушка вновь стояла рядом со мной. Выбеленные солнцем волосы намокли и висели отдельными прядями. Очарование Анны от этого нисколько не пострадало.
   — Вы напоминаете мне одну знакомую рыбку.
   Она рассмеялась, подняла полотенце, стряхнула песок, начала вытираться. Я не отрывал от нее глаз.
   — В трехлетнем возрасте дома меня бросили в бассейн. На вечеринке. Родители решили, что это всех позабавит. Меня научил плавать инстинкт самосохранения.
   — Вы не испугались?
   — Наверное, не успела. Папа прыгнул следом, затем мама. В вечерних туалетах. Потом все гости и они передавали меня друг другу, как надувной шар. Все славно повеселились. Но я этого не помню.
   Когда Анна расстелила полотенце и села на него, подтянув колени к подбородку, я предложил ей сигарету. Она отказалась.
   — Позвольте мне глотнуть пива. Ужасно хочется пить.
   — Оно теплое. Хотите, я принесу вам бутылку?
   — К теплому я привыкла. Мне хватит одного глотка.
   Я протянул ей бутылку, она выпила, отдала бутылку назад.
   — Где вы привыкли к теплому пиву?
   — В Убондо.
   — Вы там живете?
   — Учу студентов. Я из Корпуса мира.
   — Никогда не встречался с Корпусом мира. Вам там нравится?
   — По прошествии какого-то времени уже не задумываешься, нравится тебе или нет. Просто выполняешь порученную работу.
   — И давно вы здесь?
   — В Альберти?
   — Да.
   — Пятнадцать месяцев. Я приехала в Барканду, чтобы проверить зубы. У здешних баптистов хорошая стоматологическая клиника. А как ваши зубы?
   — Пока обхожусь без вставных.
   — Кто-то сказал мне, что о себе нельзя думать больше, чем о собственных зубах. С тех пор у меня на уме одни зубы. Вы часто думаете о своих?
   — Каждое утро. И каждый вечер.
   — Я люблю мои зубы. Похоже, они единственное, что во мне не меняется.
   — Какова численность Корпуса мира в Альбертии?
   — Человек семьдесят. Несколько на севере, двадцать в Убондо, примерно сорок пять на востоке. Вы тут недавно? Это сразу видно по вашей светлой коже.
   — Только прилетел.
   — Из Штатов?
   — Из Лондона.
   — В консульство? Вы не похожи на миссионера.
   — Я, конечно, не проповедник. Хотя приехал сюда, чтобы пробудить интерес к предвыборной кампании.
   — О. Так вы один из тех американцев? Вас двое, да?
   — Совершенно верно.
   — О вас говорили в университете Убондо. Студенты.
   — Надеюсь, только хорошее?
   — Не совсем.
   — Тогда что?
   — Видите ли, насчет методов Мэдисон-Авеню…
   — Этого следовало ожидать.
   — Американский империализм, рядящийся в наряд политического советника. Прошел слух, что вы связаны с ЦРУ. Это правда?
   — Нет.
   — Я рада. Честное слово. Это странно?
   — Не знаю.
   — Так почему вы здесь?
   — Это моя работа. Я получаю жалованье за организацию таких кампаний.
   — Разве вас это не смущает?
   — А вас?
   — При чем тут я?
   — Вы же вступили в Корпус мира. Вас это не смущает?
   — Я одна из тех, кто считает, что мы делаем нужное дело. А если что-то идет не так, пусть все люди знают об этом. Нет, меня не смущает то, чем я занимаюсь.
   — Почему вы вступили в Корпус мира?
   — Из-за Кеннеди.
   — Вы имеете в виду его мысль о том, что «не нужно ждать, пока страна что-нибудь сделает для тебя»?
   — Отчасти. Я была в Вашингтоне, когда его приводили к присяге. Папу пригласили, потому что он пожертвовал крупную сумму.
   — Тот же папа, что бросил вас в бассейн?
   — Тот самый.
   — Кеннеди произнес тогда прекрасную речь.
   — Поэтому я и присоединилась к Корпусу мира. Подумала, что могу помочь.
   — Помогли?
   Она посмотрела на меня, потом на океан. Подул легкий ветерок, холодя потную кожу.
   — Не знаю. Во всяком случае, я увлеклась, впервые в жизни. Возможно, я хотела помочь себе. Возможно, с этого следовало начать.
   — Но потом что-то изменилось?
   — Да, после смерти Кеннеди. Я вступила в Корпус мира через два года после того, как его убили, чтобы доказать, что он выражал и мои чувства. Но теперь все по-другому.
   — Он был молодым президентом. В этом вся разница.
   — Не только, — покачала головой Анна. — Сейчас много говорят и пишут о его такте и манерах. Все это было при нем, да еще красавица-жена и двое милых ребятишек. Вся семья — словно с плохого рекламного плаката. И в то же время он не задумывался над тем, как выглядит, я хочу сказать, он не позволял себе много думать о собственной персоне…
   — Как о зубах, — вставил я.
   — Да. Он знал, что у него есть все, о чем мечтают многие и многие, но на нем это никак не отражалось. Я несу чушь, да?