— Говорите, говорите.
— Они убили его, потому что плевать он хотел на то, что заботило их, потому что не могли его терпеть. Они убили его не потому, что он был хорошим, но потому, что он был лучше любого из них, и этого они не могли перенести.
— Кто, они?
— О, Освальд, все эти Освальды. Их миллионы, и в душе все они обрадовались его смерти. Я знаю, что обрадовались. И дело не в том, были они демократами, республиканцами или кем-то еще. Им было не по себе рядом с Кеннеди, а теперь они совершенно спокойны. Они выбрали старика, техасского деревенщину, и могут похихикивать над ним сколько влезет, в уверенности, что они лучше его или, по крайней мере, равны ему, чего не позволили бы себе с Кеннеди.
— Это теория, — задумчиво заметил я.
Она взглянула на меня, на этот раз от улыбки повеяло арктическим холодом.
— Вы не из тех, кто прыгает за борт, не так ли, Питер Апшоу?
— Я лишь сказал, что это теория.
— А я имела в виду другое. То, что чувствую. И мне все равно, согласны вы с моими чувствами или нет, потому что отказываться от них я не собираюсь. Я просто говорю, что вы не прыгнете за борт ради чего бы то ни было, так? Вы осторожны. И, если навсегда останетесь таким, вас никогда не поймают, а если вас не поймают, вы ничего не почувствуете.
Я промолчал, наблюдая за накатывающимися на берег волнами.
— Вы женаты, не так ли? — кротким голосом спросила Анна.
— Нет. Разведен.
— Вы сильно любили свою жену?
Я посмотрел на нее. В вопросе не было подвоха, лишь любопытство, искреннее любопытство.
— Нет. Сильно я ее не любил. Я ее вообще не любил. Почему вы спрашиваете?
— Вы выглядите одиноким. Я подумала, что вам одиноко без жены. Но дело не в этом, так?
— Нет.
Мы молча сидели на полотенцах, расстеленных на африканском песке, и обозревали океан. Над водой кружили чайки. Трое мальчишек бежали за собакой с огромным хвостом, затем развернулись — и уже собака мчалась за ними. Они кричали и смеялись, а собака радостно тявкала.
— Не хотите еще раз окунуться? — спросила Анна.
— А вы?
— Хочу.
— Кто будет стеречь вещи?
— Мы сможем присматривать за ними из воды и закричим, если кто-то к ним подойдет. А если они попытаются что-нибудь утащить, вы их догоните.
— Хорошо.
Мы подбежали к воде и прыгнули в одну и ту же волну. Вынырнув, мы оказались совсем рядом и я поцеловал ее. Поцелуй получился коротким, мокрым, соленым, Анна рассмеялась и выдохнула: «О боже», — но я понял, что она имела в виду. Поэтому мы стояли в альбертийском море, целовались и обнимались. А потом детский смех и собачье тявканье стали громче. Мы обернулись, улыбнулись и помахали ребятишкам, указывавшим на нас пальцами. Те посмеялись еще и побежали за собакой. Взявшись за руки, мы вернулись на берег. Я помог Анне вытереться, и мы не обмолвились ни словом, пока не оделись, не сели в джип, не выехали на шоссе, ведущее к моему отелю. Потом я спросил, не пообедает ли она со мной в семь часов, а она улыбнулась и кивнула. Оставшуюся дорогу мы молчали. Лишь однажды Анна взглянула на меня и подмигнула.
— Я полагаю, такое бывает. Со мной это произошло впервые.
Глава 8
Глава 9
— Они убили его, потому что плевать он хотел на то, что заботило их, потому что не могли его терпеть. Они убили его не потому, что он был хорошим, но потому, что он был лучше любого из них, и этого они не могли перенести.
— Кто, они?
— О, Освальд, все эти Освальды. Их миллионы, и в душе все они обрадовались его смерти. Я знаю, что обрадовались. И дело не в том, были они демократами, республиканцами или кем-то еще. Им было не по себе рядом с Кеннеди, а теперь они совершенно спокойны. Они выбрали старика, техасского деревенщину, и могут похихикивать над ним сколько влезет, в уверенности, что они лучше его или, по крайней мере, равны ему, чего не позволили бы себе с Кеннеди.
— Это теория, — задумчиво заметил я.
Она взглянула на меня, на этот раз от улыбки повеяло арктическим холодом.
— Вы не из тех, кто прыгает за борт, не так ли, Питер Апшоу?
— Я лишь сказал, что это теория.
— А я имела в виду другое. То, что чувствую. И мне все равно, согласны вы с моими чувствами или нет, потому что отказываться от них я не собираюсь. Я просто говорю, что вы не прыгнете за борт ради чего бы то ни было, так? Вы осторожны. И, если навсегда останетесь таким, вас никогда не поймают, а если вас не поймают, вы ничего не почувствуете.
Я промолчал, наблюдая за накатывающимися на берег волнами.
— Вы женаты, не так ли? — кротким голосом спросила Анна.
— Нет. Разведен.
— Вы сильно любили свою жену?
Я посмотрел на нее. В вопросе не было подвоха, лишь любопытство, искреннее любопытство.
— Нет. Сильно я ее не любил. Я ее вообще не любил. Почему вы спрашиваете?
— Вы выглядите одиноким. Я подумала, что вам одиноко без жены. Но дело не в этом, так?
— Нет.
Мы молча сидели на полотенцах, расстеленных на африканском песке, и обозревали океан. Над водой кружили чайки. Трое мальчишек бежали за собакой с огромным хвостом, затем развернулись — и уже собака мчалась за ними. Они кричали и смеялись, а собака радостно тявкала.
— Не хотите еще раз окунуться? — спросила Анна.
— А вы?
— Хочу.
— Кто будет стеречь вещи?
— Мы сможем присматривать за ними из воды и закричим, если кто-то к ним подойдет. А если они попытаются что-нибудь утащить, вы их догоните.
— Хорошо.
Мы подбежали к воде и прыгнули в одну и ту же волну. Вынырнув, мы оказались совсем рядом и я поцеловал ее. Поцелуй получился коротким, мокрым, соленым, Анна рассмеялась и выдохнула: «О боже», — но я понял, что она имела в виду. Поэтому мы стояли в альбертийском море, целовались и обнимались. А потом детский смех и собачье тявканье стали громче. Мы обернулись, улыбнулись и помахали ребятишкам, указывавшим на нас пальцами. Те посмеялись еще и побежали за собакой. Взявшись за руки, мы вернулись на берег. Я помог Анне вытереться, и мы не обмолвились ни словом, пока не оделись, не сели в джип, не выехали на шоссе, ведущее к моему отелю. Потом я спросил, не пообедает ли она со мной в семь часов, а она улыбнулась и кивнула. Оставшуюся дорогу мы молчали. Лишь однажды Анна взглянула на меня и подмигнула.
— Я полагаю, такое бывает. Со мной это произошло впервые.
Глава 8
Приняв душ и переодевшись, я вышел в коридор и постучал в дверь соседнего номера.
— Открыто, — крикнул Шартелль.
Его номер походил на мой, как две капли воды. Шартелль сидел на краю кровати. Покрывало и пол белели листами бумаги.
— Это начало нашей кампании, Пити.
— Выглядит впечатляюще. Во всяком случае, создана деловая обстановка.
— Как вода?
— Я выловил женщину и пригласил ее на обед.
— Белую женщину? — он переложил несколько листов.
— Да.
— Я-то рассчитывал, что вас подцепит дочь одного из соперников Акомоло, чтобы шпионить за нами, но удача отвернулась от меня.
— В следующий раз я постараюсь оправдать ваши надежды.
Шартелль собрал бумагу с покрывала и стопкой уложил листы на столе.
— Тяжелое дело.
— Какое?
— Кампания.
— У нас есть шанс? — Я подобрал с пола лист бумаги и положил его на кровать. Шартелль тут же вернул его на прежнее место.
— Небольшой.
— Может, подкупить избирателей?
Он покачал головой.
— Придется заплатить слишком много. Если мы выиграем, то лишь потому, что используем их ошибки. У нас просто нет голосов.
— Следовательно?
— Мы должны спланировать их ошибки.
— Заманчивая перспектива.
Шартелль перешел к окну, взглянул на бухту.
— Какая бухта! Вы знаете, где я побывал сегодня днем?
— Нет.
— В Управлении переписи населения. Встретился там с маленьким старичком-англичанином, лет на семь старше Сатаны, который показал мне распределение голосов, от провинции к провинции, от округа к округу, от деревни к деревне. Он дошел бы и до избирательных участков, будь они в Альбертии.
— И что?
— Как я уже сказал, у нас нет голосов.
— Вы думаете, Акомоло знает об этом?
Шартелль посмотрел на меня и ухмыльнулся.
— Если бы у него были голоса, даже если б ему казалось, что у него есть голоса, едва ли он пригласил бы нас сюда, не так ли?
— Логично.
Шартелль вернулся к кровати и улегся на ней заложив руки за голову.
— Я думаю, Пит, нам придется одним выстрелом убивать двух зайцев. Давненько мне не приходилось этого делать.
— Одним выстрелом?
— Совершенно верно.
— Стратегию намечаете вы. Только скажите, что вам нужно, и когда.
Шартелль долго изучал потолок, затем закрыл глаза и нахмурился.
— Вы идите. Я пообедаю в номере. У меня есть идея, но ее следует подработать. Вам понадобится машина?
— Думаю, что нет.
— Скажите Уильяму, чтобы он заехал за нами в восемь утра. В полдень у нас совещание в Убондо.
— Звонил Акомоло?
— Один из его помощников.
— Я зайду к вам утром.
— Думаю, это единственный путь.
— Какой?
— Убить двух зайцев одним выстрелом.
Я пожал плечами.
— Давайте попробуем.
Шартелль вздохнул и потянулся.
— Надо подумать.
В бокале осталось чуть больше двух третей, когда я вдруг понял, что проскочил очередную веху. Я называю их вехами. Это обычные, сами по себе ничего не значащие события, но для меня они становились временными рубежами. По ним я мерил прошлое. Первая имела место, когда мне было шесть лет и я качался в парке на качелях. Я до сих пор ощущаю ладонями шероховатость серого металла цепей, помню деревянное сидение с зеленой краской, оставшейся по краям, но стертой посередине тысячами детских штанишек и платьев. Вторая — пятнадцать лет спустя, в студенческом городке в Новом Орлеане. Насыщенный влагой воздух, низкие облака, дорожка, вдавленный в ней фирменный знак, указывающий, что бетон укладывали «А.Пассини и сыновья» в 1931 году.
И вот третья, в баре отеля «Принц Альберт», и я знал, что и десять, и двадцать лет спустя в точности вспомню и этот бар, и бокал с коктейлем. И Анну Кидд, какой увидел ее в то мгновение: в светло-желтом прямом платье чуть выше колен и без рукавов. В коротких белых перчатках, с маленькой белой сумочкой и в белых туфельках без каблука. С ниткой жемчуга на шее. Она грациозно вспорхнула на стул у стойки и вехи остались позади.
— Вы какой-то странный, — заметила она.
— Восхищен вашим платьем.
— Благодарю.
— Что будете пить?
— Если можно, мартини.
Я подозвал бармена.
— Сегодня что-то случилось, — промолвила Анна. — Во всяком случае, со мной.
— Я знаю.
— Никогда не ощущала ничего похожего. Мне понравилось. Я боялась, что вы не придете.
— Обычно такое случается, когда тебе четырнадцать или пятнадцать лет.
Она улыбнулась альбертийцу, поставившему перед ней полный бокал, и ответила широкой улыбкой.
— Он одобряет, — прокомментировал я. — В его глазах я — настоящий мужчина. После обеда мы пройдемся мимо местной бензоколонки, чтобы парни по достоинству оценили мой выбор.
— Вы это делали? Выгуливали ваших девушек перед парнями, собиравшимися на углу у гаража или аптеки?
Я покачал головой.
— Когда я начал приглашать девушек на свидания, на углах уже не собирались. Все перекочевали в открытые кинотеатры, куда приезжали в десять вечера в семейном седане, а отпрыски богатых родителей — в собственных автомобилях.
— А вы?
— Был ли богат мой папаша?
— Да.
— Конечно. Он нажил состояние на зерне.
— Он фермер?
— Нет. У него элеватор.
— Где?
— В Северной Дакоте.
— Вы его любите?
— Он у меня молодец. Северная Дакота его вполне устраивает. Живет там со второй женой. Моей мачехой.
— А ее вы любите?
— Да. Чудесная женщина.
— Теперь я знаю о вас все.
— Если осталось что-то еще, то самая малость.
— А где вы учились?
— В Миннесоте.
— Английская литература… я угадала?
— Нет. Просто литература.
— Литература?
— Почти что классическое образование, как его понимали в Миннесоте. Немного латыни, еще меньше древних греков. Цель — всесторонне образованный человек. Кажется, после того, как я получил диплом, они переключились на человека коммуникабельного.
— Интересная биография, — кивнула Анна.
Она рассказала о себе. Состоятельная семья, достаточно молодые родители, к тому же ладящие друг с другом. Никакие стрессы не омрачали ее детство, она закончила школу и колледж и присоединилась к Корпусу мира, отработав восемнадцать месяцев в агентстве социального обеспечения в Чикаго.
— Ничего запоминающегося, правда?
Я улыбнулся.
— Впереди еще немало времени.
— Добрый вечер, мисс Кидд, — раздался за спиной густой, обволакивающий, словно растопленный жир, баритон. Обернувшись, я увидел широкоплечего, ростом за шесть футов альбертийца, как я понял, в армейской форме, перетянутого кожаным поясом и в шнурованных башмаках до колен. Короны на плечах указывали, что он — майор.
Анна посмотрела на него, улыбнулась. Я позавидовал, что эта улыбка предназначена не мне.
— Майор Чуку. Рада вас видеть.
— Я не знал, что вы в Барканду.
— Приехала два дня назад… К дантисту. Майор Чуку, познакомьтесь с Питером Апшоу.
— Добрый день, — улыбнулся я, и мы пожали друг другу руки. Рука у него была крепкая и широкая.
— Вы из Лондона, мистер Апшоу?
— Да.
— По делам или на отдых?
— По делам, к сожалению.
— Надеюсь, поездка будет удачной.
— Благодарю.
— Майор Чуку командует батальоном в Убондо, — пояснила Анна. — Там вы будете видеться чаще. Мистер Апшоу приехал, чтобы вести предвыборную кампанию.
— Вы — один из тех американцев, что будут учить нас, как добывать голоса, мистер Апшоу?
— Да.
— Тогда вы, должно быть, знакомы с моим другом Падрейком Даффи?
— Я у него работаю.
— Значит, мы должны выпить. Вы позволите угостить вас?
— Нет возражений.
Мы перешли за столик. Майор усадил Анну, затем сел сам. У него было круглое лицо с маленьким острым носом и маленькими ушами. Курчавые волосы, словно шапочка, облегали голову. Широкий, всегда готовый улыбнуться друзьям, рот превращался в узкую щелочку, когда он говорил с официантом. Свойственные ему командирский вид встречался только у опытных воспитательниц детского сада, да у старших офицеров.
Когда официант принес бокалы, майор настоял на том, что заплатит за всех. Я согласился.
— Скажите мне, мистер Апшоу, как поживает мой друг Падрейк Даффи? Когда мы виделись с ним в последний раз, он убеждал меня вкладывать деньги в какао. Иногда я думаю, что напрасно не последовал его совету.
— Вы познакомились с ним здесь?
— Да, когда он прилетал сюда, готовя рекламную компанию какао. Вождь Акомоло показывал ему Альбертию. Вы знакомы с премьером?
— Мы виделись лишь однажды.
— Интересный человек. И очень честолюбивый. Мисс Кидд и я познакомились в его доме. Он принял первых посланцев Корпуса мира, прибывших в его провинцию.
— Вы следите за предвыборной кампанией, майор? — спросил я.
Он рассмеялся, словно услышал от меня что-то забавное.
— У меня достаточно хлопот с внутриармейскими проблемами. Нет, политикой я не интересуюсь, разве что политиками.
— Есть разница?
— Разумеется. Допустим, что мистер X — политик, возглавляющий одну партию, а сэр У опирается на другую. Меня не очень волнует, что говорят, делают или обещают мистер X или сэр У. Но мне важно, что происходит с ними. Другими словами, мне все равно, привстал ли жокей на стременах или нет. Главное, чтобы его лошадь пришла первой.
— Вы можете назвать победителя?
Майор улыбнулся обезоруживающей улыбкой человека, которому нечего скрывать.
— Иногда победителя зовут «Колокол свободы». В другой раз он может бежать под кличкой «Моя Африка». В последнее время становится популярным «Армейская сила».
— Я бы поставил два фунта на последнего.
— Я не поклонник азартных игр, мистер Апшоу. Предпочитаю определенность. Поэтому, вероятно, я не пользуюсь успехом у женщин.
— По-моему, вы лукавите, майор, — вмешалась Анна. — Ваше имя часто упоминают на девичниках в Убондо. Обычно, советуют вас остерегаться.
— При первой возможности я постараюсь доказать, что это выдумки. Чего только не наговорят о человеке, особенно, в таких местах, как Убондо. Уверяю вас, мисс Кидд, я ни в чем не повинен.
Я пытался вспомнить, откуда мне знаком такой разговор. Нет, не голос майора, но несколько архаичное построение фраз, маннеризм. Словно ожил диалог одного из бесчисленных романов об Индии и Малайе, в котором наивный адвокат пьет чай с очаровательной девушкой, только что приплывшей из Англии, шокируя тем самым остальных членов клуба.
Майор, похоже, читал эти романы. Но его вид не оставлял сомнений в том, что он стремится к чему-то гораздо большему, чем чашка чая и шоколадное пирожное. Лично я читал на его лице: «Давай потрахаемся, милашка».
Он вновь повернулся ко мне.
— Скажите, мистер Апшоу, вы и впрямь думаете, что моя страна готова к демократическому правлению?
— Я не уверен, готова ли к этому любая другая страна, за исключением Швейцарии.
— Мне действительно любопытно, знаете ли. Вы не похожи на человека, который стал бы рекламировать кандидата, продавать его, как автомобиль или определенную марку сигарет. Насколько я знаю Даффи, столь топорные методы не в его духе. Чем занимается организатор предвыборной кампании? Честное слово я спрашиваю вас об этом из чистого любопытства.
— Вам нужно спросить об этом у мистера Шартелля, — ответил я. — Политика по его части. Я лишь писатель… бумагомарака.
— Я уверен, что вы себя недооцениваете. Но я обязательно задам ему этот вопрос. Может быть, вы пообедаете со мной в Убондо на этой неделе… В пятницу?
— Будем рады. Я передам Шартеллю ваше приглашение.
— Хорошо. И вы, разумеется, составите нам компанию, мисс Кидд?
— С удовольствием, — без малейшего промедления ответила Анна.
— Прекрасно. — Майор поднялся. — Тогда, до пятницы.
— До пятницы, — я чуть привстал.
Он коротко поклонился и ушел. Высокий и стройный.
— Он не настоящий, — я покачал головой. — Его вырезали из старого номера «Космополита» и перенесли в Африку.
— Еще какой настоящий, — возразила Анна. — И чем скорее вы убедитесь в этом, тем лучше.
Анна, наоборот, ела жадно. Вероятно, в Убондо кормили куда как хуже. Она слупила бифштекс, картофель, салат и даже отвратительную на вид брюссельскую капусту, которую я заказал только для нее.
— Чем вас кормят в Корпусе мира? — спросил я. — Присылают концентраты?
— Мы готовим сами. Покупаем мясо и консервы в местном супермаркете. Он там один. Ничего особенного. Простая британская пища.
— Проще не придумаешь.
— Я неплохо готовлю. Если вы будете хорошо себя вести, я приглашу вас на обед. Но продукты приносите с собой. У меня нет лишних денег.
Постепенно мы втянулись в спор о мартини. Анна утверждала, что самый хороший коктейль получается из джина «Бифитер» и калифорнийского вермута «Трибуно». Я склонялся к мысли, что в сочетании с вермутом марка джина не имеет никакого значения. Мы сошлись во мнении, что американцы почти догнали немцев в гонке за звание самых непопулярных туристов, да и англичане отстают совсем ненамного. Выяснилось, что мы оба не любим кокосовые орехи, но по части анчоусов наши вкусы разошлись. Мы оба считали, что установка подслушивающих устройств недопустима, а в Джимми Хоффе не распознали прирожденного юмориста. По отношению к Богарту[5] нам не удалось прийти к единому выводу. Я сказал, что его вклад в искусство заключается в нескольких незабываемых сценах «Мальтийского сокола» и «Победы над дьяволом». Она спросила, а как же «Африканская королева», и я ответил, что перед съемками ему следовало подновить коронки на зубах и хотя бы в одном или двух эпизодах вытаскивать большие пальцы из-за пояса. Перебрали мы многих других: Дина Раска, Уолтера Кронкайта, Сонни Листона и так далее, но добрые слова нашлись далеко не для всех. Со знаменитостей разговор перекинулся на войну.
— Вы служили в армии? — спросила Анна.
— Недолго. В Корее. 45-ая дивизия.
— Вас ранило?
— Легко.
— Давно вы живете в Лондоне?
— Давно. Уже десять лет.
— Вы не выглядите таким старым.
— А я и не чувствую себя стариком. Родился я в тридцать втором, в год, когда мой папаша с большой прибылью продал соевые бобы. Первый и второй классы я осилил за один год, в шестнадцать поступил в университет, в восемнадцать, в 1950, попал в армию. Получил диплом в 1953 и сразу же начал работать в газете. Мне сказали, что я очень умный, и отправили в Европу. Я стал их первым зарубежным корреспондентом. В 1955 году.
— А что потом?
— Пришел октябрь 1956, выборы в Штатах, Суэц и Венгрия. Я выбрал Венгрию, редакция же хотела знать, как реагирует Европа на ход предвыборной кампании. Мы расстались. Я поехал в Англию, поступил к Даффи, женился, развелся семь лет спустя.
— Почему?
— Наверное, я был плохим мужем.
— А она — хорошей женой?
— Мы оба поняли, что не подходим друг другу.
Анна выводила кофейной ложечкой какие-то узоры на скатерти.
— Я уже сказала, что не испытывала ничего подобного. По отношению к мужчине.
— Я помню.
— Мне даже страшно. Знаете, что мы с вами делали?
— Когда?
— Когда говорили о всякой всячине, что нам нравится, а что — нет. Мы ухаживали друг за другом.
— Пожалуй, что так.
Она посмотрела на меня.
— Я влюбилась в вас, Питер.
— Я знаю.
— Это хорошо?
— Думаю, что да.
— И что мы будем делать?
— Не знаю. Попытаемся любить друг друга. Для меня это внове. Ни разу не пробовал.
— Правда?
— Правда.
— Я собираюсь любить тебя сильно-сильно.
— Хорошо.
— Я хочу остаться с тобой на эту ночь.
— Отлично.
— Ты тоже хочешь этого, так?
— Да, но мне казалось, что предложение должно исходить от меня.
— У нас мало времени. Я — Испорченная девица?
— Отнюдь.
— Нам могут принести шампанское в номер?
— Конечно, — я подозвал официанта и достаточно быстро втолковал ему, чего нам хочется. Кроме шампанского я заказал бутылку «Мартеля».
— Посидим здесь, пока они выполнят заказ. Я не хочу, чтобы нам мешали.
— Мне придется уехать рано, около пяти утра, — Анна прикусила губу и покачала головой. — Все произошло так быстро, — она наклонилась ко мне, ее глаза переполняла мольба. — Я не ошиблась, Питер?
— Нет.
— Мы поступаем правильно, мы оба?
— Да, правильно, но как и почему это произошло с нами, сейчас я объяснить не могу. Пока я не собираюсь думать об этом. Я хочу насладиться случившимся. Я рад, что влюбился в тебя. Я чувствую себя рыцарем-романтиком. Я рад, что мы поднимемся наверх и будем пить шампанское и любить друг друга. Полагаю, я чертовски счастлив и это очень необычайное чувство.
Анна улыбнулась.
— Это хорошо. Мне нравится. Теперь я знаю, что все правильно.
— Вот и отлично.
Мы встали из-за стола, и я взял ее за руку. Мы прошли к лифту, поднялись в мой номер. Шампанское и бренди уже принесли. Шампанское оказалось не слишком хорошим, но холодным, и мы пили его, не отрывая глаз друг от друга.
Осушив бокал, Анна вновь улыбнулась.
— Питер, пожалуйста, будь нежен со мной.
Мы легли на прохладные простыни, и я был нежен, и случилось то, что должно было случиться, и мы унеслись туда, где плюшевые медвежата справляют свои праздники, а затем неспешно вернулись назад, и я поцеловал ее и легонько провел рукой по ее лицу, коснувшись бровей, глаз, носа, губ и подбородка.
— Как я? — спросила она.
— Ты — само совершенство.
— И ты тоже.
Я закурил и какое-то время лежал, глядя в потолок отеля, построенного в сердце Африки, а головка девушки, в которую я так внезапно влюбился, покоилась на моем плече.
Жизнь сразу стала не такой уж плохой. Я задумался было, почему мне так повезло, но моя любимая повернулась ко мне, и поэтому я затушил сигарету…
— Открыто, — крикнул Шартелль.
Его номер походил на мой, как две капли воды. Шартелль сидел на краю кровати. Покрывало и пол белели листами бумаги.
— Это начало нашей кампании, Пити.
— Выглядит впечатляюще. Во всяком случае, создана деловая обстановка.
— Как вода?
— Я выловил женщину и пригласил ее на обед.
— Белую женщину? — он переложил несколько листов.
— Да.
— Я-то рассчитывал, что вас подцепит дочь одного из соперников Акомоло, чтобы шпионить за нами, но удача отвернулась от меня.
— В следующий раз я постараюсь оправдать ваши надежды.
Шартелль собрал бумагу с покрывала и стопкой уложил листы на столе.
— Тяжелое дело.
— Какое?
— Кампания.
— У нас есть шанс? — Я подобрал с пола лист бумаги и положил его на кровать. Шартелль тут же вернул его на прежнее место.
— Небольшой.
— Может, подкупить избирателей?
Он покачал головой.
— Придется заплатить слишком много. Если мы выиграем, то лишь потому, что используем их ошибки. У нас просто нет голосов.
— Следовательно?
— Мы должны спланировать их ошибки.
— Заманчивая перспектива.
Шартелль перешел к окну, взглянул на бухту.
— Какая бухта! Вы знаете, где я побывал сегодня днем?
— Нет.
— В Управлении переписи населения. Встретился там с маленьким старичком-англичанином, лет на семь старше Сатаны, который показал мне распределение голосов, от провинции к провинции, от округа к округу, от деревни к деревне. Он дошел бы и до избирательных участков, будь они в Альбертии.
— И что?
— Как я уже сказал, у нас нет голосов.
— Вы думаете, Акомоло знает об этом?
Шартелль посмотрел на меня и ухмыльнулся.
— Если бы у него были голоса, даже если б ему казалось, что у него есть голоса, едва ли он пригласил бы нас сюда, не так ли?
— Логично.
Шартелль вернулся к кровати и улегся на ней заложив руки за голову.
— Я думаю, Пит, нам придется одним выстрелом убивать двух зайцев. Давненько мне не приходилось этого делать.
— Одним выстрелом?
— Совершенно верно.
— Стратегию намечаете вы. Только скажите, что вам нужно, и когда.
Шартелль долго изучал потолок, затем закрыл глаза и нахмурился.
— Вы идите. Я пообедаю в номере. У меня есть идея, но ее следует подработать. Вам понадобится машина?
— Думаю, что нет.
— Скажите Уильяму, чтобы он заехал за нами в восемь утра. В полдень у нас совещание в Убондо.
— Звонил Акомоло?
— Один из его помощников.
— Я зайду к вам утром.
— Думаю, это единственный путь.
— Какой?
— Убить двух зайцев одним выстрелом.
Я пожал плечами.
— Давайте попробуем.
Шартелль вздохнул и потянулся.
— Надо подумать.
* * *
Выйдя из отеля, я кивнул Уильяму и сказал, что в восемь утра машина должна быть готова к отъезду в Убондо. Затем прошел в бар отеля и заказал австралийский мартини.В бокале осталось чуть больше двух третей, когда я вдруг понял, что проскочил очередную веху. Я называю их вехами. Это обычные, сами по себе ничего не значащие события, но для меня они становились временными рубежами. По ним я мерил прошлое. Первая имела место, когда мне было шесть лет и я качался в парке на качелях. Я до сих пор ощущаю ладонями шероховатость серого металла цепей, помню деревянное сидение с зеленой краской, оставшейся по краям, но стертой посередине тысячами детских штанишек и платьев. Вторая — пятнадцать лет спустя, в студенческом городке в Новом Орлеане. Насыщенный влагой воздух, низкие облака, дорожка, вдавленный в ней фирменный знак, указывающий, что бетон укладывали «А.Пассини и сыновья» в 1931 году.
И вот третья, в баре отеля «Принц Альберт», и я знал, что и десять, и двадцать лет спустя в точности вспомню и этот бар, и бокал с коктейлем. И Анну Кидд, какой увидел ее в то мгновение: в светло-желтом прямом платье чуть выше колен и без рукавов. В коротких белых перчатках, с маленькой белой сумочкой и в белых туфельках без каблука. С ниткой жемчуга на шее. Она грациозно вспорхнула на стул у стойки и вехи остались позади.
— Вы какой-то странный, — заметила она.
— Восхищен вашим платьем.
— Благодарю.
— Что будете пить?
— Если можно, мартини.
Я подозвал бармена.
— Сегодня что-то случилось, — промолвила Анна. — Во всяком случае, со мной.
— Я знаю.
— Никогда не ощущала ничего похожего. Мне понравилось. Я боялась, что вы не придете.
— Обычно такое случается, когда тебе четырнадцать или пятнадцать лет.
Она улыбнулась альбертийцу, поставившему перед ней полный бокал, и ответила широкой улыбкой.
— Он одобряет, — прокомментировал я. — В его глазах я — настоящий мужчина. После обеда мы пройдемся мимо местной бензоколонки, чтобы парни по достоинству оценили мой выбор.
— Вы это делали? Выгуливали ваших девушек перед парнями, собиравшимися на углу у гаража или аптеки?
Я покачал головой.
— Когда я начал приглашать девушек на свидания, на углах уже не собирались. Все перекочевали в открытые кинотеатры, куда приезжали в десять вечера в семейном седане, а отпрыски богатых родителей — в собственных автомобилях.
— А вы?
— Был ли богат мой папаша?
— Да.
— Конечно. Он нажил состояние на зерне.
— Он фермер?
— Нет. У него элеватор.
— Где?
— В Северной Дакоте.
— Вы его любите?
— Он у меня молодец. Северная Дакота его вполне устраивает. Живет там со второй женой. Моей мачехой.
— А ее вы любите?
— Да. Чудесная женщина.
— Теперь я знаю о вас все.
— Если осталось что-то еще, то самая малость.
— А где вы учились?
— В Миннесоте.
— Английская литература… я угадала?
— Нет. Просто литература.
— Литература?
— Почти что классическое образование, как его понимали в Миннесоте. Немного латыни, еще меньше древних греков. Цель — всесторонне образованный человек. Кажется, после того, как я получил диплом, они переключились на человека коммуникабельного.
— Интересная биография, — кивнула Анна.
Она рассказала о себе. Состоятельная семья, достаточно молодые родители, к тому же ладящие друг с другом. Никакие стрессы не омрачали ее детство, она закончила школу и колледж и присоединилась к Корпусу мира, отработав восемнадцать месяцев в агентстве социального обеспечения в Чикаго.
— Ничего запоминающегося, правда?
Я улыбнулся.
— Впереди еще немало времени.
— Добрый вечер, мисс Кидд, — раздался за спиной густой, обволакивающий, словно растопленный жир, баритон. Обернувшись, я увидел широкоплечего, ростом за шесть футов альбертийца, как я понял, в армейской форме, перетянутого кожаным поясом и в шнурованных башмаках до колен. Короны на плечах указывали, что он — майор.
Анна посмотрела на него, улыбнулась. Я позавидовал, что эта улыбка предназначена не мне.
— Майор Чуку. Рада вас видеть.
— Я не знал, что вы в Барканду.
— Приехала два дня назад… К дантисту. Майор Чуку, познакомьтесь с Питером Апшоу.
— Добрый день, — улыбнулся я, и мы пожали друг другу руки. Рука у него была крепкая и широкая.
— Вы из Лондона, мистер Апшоу?
— Да.
— По делам или на отдых?
— По делам, к сожалению.
— Надеюсь, поездка будет удачной.
— Благодарю.
— Майор Чуку командует батальоном в Убондо, — пояснила Анна. — Там вы будете видеться чаще. Мистер Апшоу приехал, чтобы вести предвыборную кампанию.
— Вы — один из тех американцев, что будут учить нас, как добывать голоса, мистер Апшоу?
— Да.
— Тогда вы, должно быть, знакомы с моим другом Падрейком Даффи?
— Я у него работаю.
— Значит, мы должны выпить. Вы позволите угостить вас?
— Нет возражений.
Мы перешли за столик. Майор усадил Анну, затем сел сам. У него было круглое лицо с маленьким острым носом и маленькими ушами. Курчавые волосы, словно шапочка, облегали голову. Широкий, всегда готовый улыбнуться друзьям, рот превращался в узкую щелочку, когда он говорил с официантом. Свойственные ему командирский вид встречался только у опытных воспитательниц детского сада, да у старших офицеров.
Когда официант принес бокалы, майор настоял на том, что заплатит за всех. Я согласился.
— Скажите мне, мистер Апшоу, как поживает мой друг Падрейк Даффи? Когда мы виделись с ним в последний раз, он убеждал меня вкладывать деньги в какао. Иногда я думаю, что напрасно не последовал его совету.
— Вы познакомились с ним здесь?
— Да, когда он прилетал сюда, готовя рекламную компанию какао. Вождь Акомоло показывал ему Альбертию. Вы знакомы с премьером?
— Мы виделись лишь однажды.
— Интересный человек. И очень честолюбивый. Мисс Кидд и я познакомились в его доме. Он принял первых посланцев Корпуса мира, прибывших в его провинцию.
— Вы следите за предвыборной кампанией, майор? — спросил я.
Он рассмеялся, словно услышал от меня что-то забавное.
— У меня достаточно хлопот с внутриармейскими проблемами. Нет, политикой я не интересуюсь, разве что политиками.
— Есть разница?
— Разумеется. Допустим, что мистер X — политик, возглавляющий одну партию, а сэр У опирается на другую. Меня не очень волнует, что говорят, делают или обещают мистер X или сэр У. Но мне важно, что происходит с ними. Другими словами, мне все равно, привстал ли жокей на стременах или нет. Главное, чтобы его лошадь пришла первой.
— Вы можете назвать победителя?
Майор улыбнулся обезоруживающей улыбкой человека, которому нечего скрывать.
— Иногда победителя зовут «Колокол свободы». В другой раз он может бежать под кличкой «Моя Африка». В последнее время становится популярным «Армейская сила».
— Я бы поставил два фунта на последнего.
— Я не поклонник азартных игр, мистер Апшоу. Предпочитаю определенность. Поэтому, вероятно, я не пользуюсь успехом у женщин.
— По-моему, вы лукавите, майор, — вмешалась Анна. — Ваше имя часто упоминают на девичниках в Убондо. Обычно, советуют вас остерегаться.
— При первой возможности я постараюсь доказать, что это выдумки. Чего только не наговорят о человеке, особенно, в таких местах, как Убондо. Уверяю вас, мисс Кидд, я ни в чем не повинен.
Я пытался вспомнить, откуда мне знаком такой разговор. Нет, не голос майора, но несколько архаичное построение фраз, маннеризм. Словно ожил диалог одного из бесчисленных романов об Индии и Малайе, в котором наивный адвокат пьет чай с очаровательной девушкой, только что приплывшей из Англии, шокируя тем самым остальных членов клуба.
Майор, похоже, читал эти романы. Но его вид не оставлял сомнений в том, что он стремится к чему-то гораздо большему, чем чашка чая и шоколадное пирожное. Лично я читал на его лице: «Давай потрахаемся, милашка».
Он вновь повернулся ко мне.
— Скажите, мистер Апшоу, вы и впрямь думаете, что моя страна готова к демократическому правлению?
— Я не уверен, готова ли к этому любая другая страна, за исключением Швейцарии.
— Мне действительно любопытно, знаете ли. Вы не похожи на человека, который стал бы рекламировать кандидата, продавать его, как автомобиль или определенную марку сигарет. Насколько я знаю Даффи, столь топорные методы не в его духе. Чем занимается организатор предвыборной кампании? Честное слово я спрашиваю вас об этом из чистого любопытства.
— Вам нужно спросить об этом у мистера Шартелля, — ответил я. — Политика по его части. Я лишь писатель… бумагомарака.
— Я уверен, что вы себя недооцениваете. Но я обязательно задам ему этот вопрос. Может быть, вы пообедаете со мной в Убондо на этой неделе… В пятницу?
— Будем рады. Я передам Шартеллю ваше приглашение.
— Хорошо. И вы, разумеется, составите нам компанию, мисс Кидд?
— С удовольствием, — без малейшего промедления ответила Анна.
— Прекрасно. — Майор поднялся. — Тогда, до пятницы.
— До пятницы, — я чуть привстал.
Он коротко поклонился и ушел. Высокий и стройный.
— Он не настоящий, — я покачал головой. — Его вырезали из старого номера «Космополита» и перенесли в Африку.
— Еще какой настоящий, — возразила Анна. — И чем скорее вы убедитесь в этом, тем лучше.
* * *
Обед в отеле «Принц Альберт» не удался. Мясо принесли жилистое, жареный картофель подгорел, в салат перелили растительного масла. Я почти ничего не съел, отдав предпочтение кофе, сигаретам и бренди.Анна, наоборот, ела жадно. Вероятно, в Убондо кормили куда как хуже. Она слупила бифштекс, картофель, салат и даже отвратительную на вид брюссельскую капусту, которую я заказал только для нее.
— Чем вас кормят в Корпусе мира? — спросил я. — Присылают концентраты?
— Мы готовим сами. Покупаем мясо и консервы в местном супермаркете. Он там один. Ничего особенного. Простая британская пища.
— Проще не придумаешь.
— Я неплохо готовлю. Если вы будете хорошо себя вести, я приглашу вас на обед. Но продукты приносите с собой. У меня нет лишних денег.
Постепенно мы втянулись в спор о мартини. Анна утверждала, что самый хороший коктейль получается из джина «Бифитер» и калифорнийского вермута «Трибуно». Я склонялся к мысли, что в сочетании с вермутом марка джина не имеет никакого значения. Мы сошлись во мнении, что американцы почти догнали немцев в гонке за звание самых непопулярных туристов, да и англичане отстают совсем ненамного. Выяснилось, что мы оба не любим кокосовые орехи, но по части анчоусов наши вкусы разошлись. Мы оба считали, что установка подслушивающих устройств недопустима, а в Джимми Хоффе не распознали прирожденного юмориста. По отношению к Богарту[5] нам не удалось прийти к единому выводу. Я сказал, что его вклад в искусство заключается в нескольких незабываемых сценах «Мальтийского сокола» и «Победы над дьяволом». Она спросила, а как же «Африканская королева», и я ответил, что перед съемками ему следовало подновить коронки на зубах и хотя бы в одном или двух эпизодах вытаскивать большие пальцы из-за пояса. Перебрали мы многих других: Дина Раска, Уолтера Кронкайта, Сонни Листона и так далее, но добрые слова нашлись далеко не для всех. Со знаменитостей разговор перекинулся на войну.
— Вы служили в армии? — спросила Анна.
— Недолго. В Корее. 45-ая дивизия.
— Вас ранило?
— Легко.
— Давно вы живете в Лондоне?
— Давно. Уже десять лет.
— Вы не выглядите таким старым.
— А я и не чувствую себя стариком. Родился я в тридцать втором, в год, когда мой папаша с большой прибылью продал соевые бобы. Первый и второй классы я осилил за один год, в шестнадцать поступил в университет, в восемнадцать, в 1950, попал в армию. Получил диплом в 1953 и сразу же начал работать в газете. Мне сказали, что я очень умный, и отправили в Европу. Я стал их первым зарубежным корреспондентом. В 1955 году.
— А что потом?
— Пришел октябрь 1956, выборы в Штатах, Суэц и Венгрия. Я выбрал Венгрию, редакция же хотела знать, как реагирует Европа на ход предвыборной кампании. Мы расстались. Я поехал в Англию, поступил к Даффи, женился, развелся семь лет спустя.
— Почему?
— Наверное, я был плохим мужем.
— А она — хорошей женой?
— Мы оба поняли, что не подходим друг другу.
Анна выводила кофейной ложечкой какие-то узоры на скатерти.
— Я уже сказала, что не испытывала ничего подобного. По отношению к мужчине.
— Я помню.
— Мне даже страшно. Знаете, что мы с вами делали?
— Когда?
— Когда говорили о всякой всячине, что нам нравится, а что — нет. Мы ухаживали друг за другом.
— Пожалуй, что так.
Она посмотрела на меня.
— Я влюбилась в вас, Питер.
— Я знаю.
— Это хорошо?
— Думаю, что да.
— И что мы будем делать?
— Не знаю. Попытаемся любить друг друга. Для меня это внове. Ни разу не пробовал.
— Правда?
— Правда.
— Я собираюсь любить тебя сильно-сильно.
— Хорошо.
— Я хочу остаться с тобой на эту ночь.
— Отлично.
— Ты тоже хочешь этого, так?
— Да, но мне казалось, что предложение должно исходить от меня.
— У нас мало времени. Я — Испорченная девица?
— Отнюдь.
— Нам могут принести шампанское в номер?
— Конечно, — я подозвал официанта и достаточно быстро втолковал ему, чего нам хочется. Кроме шампанского я заказал бутылку «Мартеля».
— Посидим здесь, пока они выполнят заказ. Я не хочу, чтобы нам мешали.
— Мне придется уехать рано, около пяти утра, — Анна прикусила губу и покачала головой. — Все произошло так быстро, — она наклонилась ко мне, ее глаза переполняла мольба. — Я не ошиблась, Питер?
— Нет.
— Мы поступаем правильно, мы оба?
— Да, правильно, но как и почему это произошло с нами, сейчас я объяснить не могу. Пока я не собираюсь думать об этом. Я хочу насладиться случившимся. Я рад, что влюбился в тебя. Я чувствую себя рыцарем-романтиком. Я рад, что мы поднимемся наверх и будем пить шампанское и любить друг друга. Полагаю, я чертовски счастлив и это очень необычайное чувство.
Анна улыбнулась.
— Это хорошо. Мне нравится. Теперь я знаю, что все правильно.
— Вот и отлично.
Мы встали из-за стола, и я взял ее за руку. Мы прошли к лифту, поднялись в мой номер. Шампанское и бренди уже принесли. Шампанское оказалось не слишком хорошим, но холодным, и мы пили его, не отрывая глаз друг от друга.
Осушив бокал, Анна вновь улыбнулась.
— Питер, пожалуйста, будь нежен со мной.
Мы легли на прохладные простыни, и я был нежен, и случилось то, что должно было случиться, и мы унеслись туда, где плюшевые медвежата справляют свои праздники, а затем неспешно вернулись назад, и я поцеловал ее и легонько провел рукой по ее лицу, коснувшись бровей, глаз, носа, губ и подбородка.
— Как я? — спросила она.
— Ты — само совершенство.
— И ты тоже.
Я закурил и какое-то время лежал, глядя в потолок отеля, построенного в сердце Африки, а головка девушки, в которую я так внезапно влюбился, покоилась на моем плече.
Жизнь сразу стала не такой уж плохой. Я задумался было, почему мне так повезло, но моя любимая повернулась ко мне, и поэтому я затушил сигарету…
Глава 9
От Барканду до Убондо девяносто девять миль петляющего, забитого транспортом шоссе. Асфальт с многочисленными заплатами плавился под жарким солнцем. На открытых участках, там, где вырубили тропические леса, вдали мерцали миражи. Вдоль обочин ржавели остовы грузовиков и легковушек, водители которых не вписались в последней поворот. Металлолом, похоже, в Альбертии не собирали.
Дорога из Барканду ведет на север, к Сахаре, и если ехать по ней достаточно долго, пока асфальт не уступит место красному латериту, а затем латерит не сменится пылью и песком, то можно добраться до Тимбукту. Но это длинный путь, и редко кто проходит его до конца.
Путешествуют по местным шоссе главным образом в фургонах-грузовиках. Правая дверца кабины всегда полуоткрыта, чтобы водитель, высунувшись, мог лучше видеть дорогу, а при случае быстрее спрыгнуть в кювет. Водители гоняют фургоны из Барканду в Убонго и обратно, иногда покрывая по шестьсот миль в день, перевозя людей, кур, коз, яростно торгуясь из-за платы за проезд. Ездят они быстро, правила движения если и знают, то смутно. Обгон воспринимают как личное оскорбление.
Шартелль развалился на заднем сиденье, надвинув черную шляпу на лоб, с длинной сигарой, заменившей крепкие дешевые сигареты. В свежевыглаженном костюме, в застегнутой на все пуговицы, кроме верхней, жилетке, красно-черном галстуке и белой рубашке. Ноги его, в черных туфлях, лежали на деревянном столике, откидывающемся со спинки переднего сиденья.
В вестибюле отеля он оглядел меня с головы до ног, выразил надежду, что день будет хорошим, и спросил, не хочу ли я кофе. Мы выпили кофе в ресторане, за столиком с видом на бухту.
— Какая бухта, — в очередной раз повторил Шартелль, после того как заказал яичницу с ветчиной.
Анна уехала в пять утра. Я смотрел, как она одевалась. Потом сидела перед зеркалом и причесывалась. Мы оба улыбались. И молчали, понимая, что время для разговоров прийдет позже. Я чувствовал, что времени нам хватит на все.
Она подошла к кровати и села рядом. Положила руку мне на голову, потрепала волосы.
— Я должна идти.
— Я знаю.
— Ты позвонишь?
— Я позвоню сегодня вечером.
Я поцеловал ее, она встала, пересекла комнату, открыла дверь и скрылась за ней, не оглянувшись. А я лежал, курил и прислушивался к незнакомым чувствам, бурлящим внутри. А когда взошло солнце, я поднялся, принял душ, и спустился в вестибюль на встречу с Шартеллем.
— Знаете, где я вчера побывал? — Шартелль выпустил струю дыма.
— Нет.
— Я засвидетельствовал свое почтение генеральному консулу.
— Я же ездил с вами. Его не оказалось на месте.
— Нет, после этого. Даже после беседы со старичком-англичанином в Управлении переписи.
— То есть вы вновь поехали туда?
— В Барканду несколько консульств.
— И какое же вы выбрали?
— Естественно израильское.
— Клинт, я не собираюсь вытягивать из вас каждое слово. Итак, вы решили пообщаться с генеральным консулом Израиля. Почему?
— Я рассуждал так: если я попадаю в незнакомый город в чужой стране и хочу разобраться в том, что происходит, к кому мне обратиться? Разумеется, к послу Израиля, а если посла нет, то к генеральному консулу.
— И о чем вы говорили?
— О родственниках, юноша, о родственниках.
— Чьих?
— Его и моих. У меня есть родственники в Израиле, а у этого старикана из консульства — в Кливленде, и я с ними, кажется, знаком. Горячие сторонники демократической партии. То есть я сразу стал его земляком.
— Откуда у вас родственники в Израиле?
— Троюродные братья по линии отца. Во мне одна шестнадцатая еврейской крови.
— Я думал, что фамилия Шартелль французского происхождения.
— Совершенно верно, но чуть-чуть еврейско-французского. Так, во всяком случае, говорил мне отец.
— Ясно. И что поведал вам израильский генеральный консул?
— Ну, он уже слышал о «Ренесслейре». Он сказал, что четверо бравых молодцов прилетели в Барканду три дня назад и тут же самолетом отбыли на север.
Дорога из Барканду ведет на север, к Сахаре, и если ехать по ней достаточно долго, пока асфальт не уступит место красному латериту, а затем латерит не сменится пылью и песком, то можно добраться до Тимбукту. Но это длинный путь, и редко кто проходит его до конца.
Путешествуют по местным шоссе главным образом в фургонах-грузовиках. Правая дверца кабины всегда полуоткрыта, чтобы водитель, высунувшись, мог лучше видеть дорогу, а при случае быстрее спрыгнуть в кювет. Водители гоняют фургоны из Барканду в Убонго и обратно, иногда покрывая по шестьсот миль в день, перевозя людей, кур, коз, яростно торгуясь из-за платы за проезд. Ездят они быстро, правила движения если и знают, то смутно. Обгон воспринимают как личное оскорбление.
Шартелль развалился на заднем сиденье, надвинув черную шляпу на лоб, с длинной сигарой, заменившей крепкие дешевые сигареты. В свежевыглаженном костюме, в застегнутой на все пуговицы, кроме верхней, жилетке, красно-черном галстуке и белой рубашке. Ноги его, в черных туфлях, лежали на деревянном столике, откидывающемся со спинки переднего сиденья.
В вестибюле отеля он оглядел меня с головы до ног, выразил надежду, что день будет хорошим, и спросил, не хочу ли я кофе. Мы выпили кофе в ресторане, за столиком с видом на бухту.
— Какая бухта, — в очередной раз повторил Шартелль, после того как заказал яичницу с ветчиной.
Анна уехала в пять утра. Я смотрел, как она одевалась. Потом сидела перед зеркалом и причесывалась. Мы оба улыбались. И молчали, понимая, что время для разговоров прийдет позже. Я чувствовал, что времени нам хватит на все.
Она подошла к кровати и села рядом. Положила руку мне на голову, потрепала волосы.
— Я должна идти.
— Я знаю.
— Ты позвонишь?
— Я позвоню сегодня вечером.
Я поцеловал ее, она встала, пересекла комнату, открыла дверь и скрылась за ней, не оглянувшись. А я лежал, курил и прислушивался к незнакомым чувствам, бурлящим внутри. А когда взошло солнце, я поднялся, принял душ, и спустился в вестибюль на встречу с Шартеллем.
— Знаете, где я вчера побывал? — Шартелль выпустил струю дыма.
— Нет.
— Я засвидетельствовал свое почтение генеральному консулу.
— Я же ездил с вами. Его не оказалось на месте.
— Нет, после этого. Даже после беседы со старичком-англичанином в Управлении переписи.
— То есть вы вновь поехали туда?
— В Барканду несколько консульств.
— И какое же вы выбрали?
— Естественно израильское.
— Клинт, я не собираюсь вытягивать из вас каждое слово. Итак, вы решили пообщаться с генеральным консулом Израиля. Почему?
— Я рассуждал так: если я попадаю в незнакомый город в чужой стране и хочу разобраться в том, что происходит, к кому мне обратиться? Разумеется, к послу Израиля, а если посла нет, то к генеральному консулу.
— И о чем вы говорили?
— О родственниках, юноша, о родственниках.
— Чьих?
— Его и моих. У меня есть родственники в Израиле, а у этого старикана из консульства — в Кливленде, и я с ними, кажется, знаком. Горячие сторонники демократической партии. То есть я сразу стал его земляком.
— Откуда у вас родственники в Израиле?
— Троюродные братья по линии отца. Во мне одна шестнадцатая еврейской крови.
— Я думал, что фамилия Шартелль французского происхождения.
— Совершенно верно, но чуть-чуть еврейско-французского. Так, во всяком случае, говорил мне отец.
— Ясно. И что поведал вам израильский генеральный консул?
— Ну, он уже слышал о «Ренесслейре». Он сказал, что четверо бравых молодцов прилетели в Барканду три дня назад и тут же самолетом отбыли на север.