Прозвенел звонок. Тут, наконец, примчалась Брита со скакалкой в руке.
– Пойдем, – сказала она Штеффи, – ты будешь учиться в нашем классе.
Шестиклассники учились на втором этаже. Дети выстроились в две шеренги, девочки слева от двери, а мальчики справа.
Вера загадочно улыбнулась Штеффи, как будто у них была общая тайна. Штеффи попыталась встать рядом с ней в шеренге, но ее сильно толкнула светловолосая девочка.
– Здесь мое место, – прошипела она.
Штеффи встала последней. Перед ней стояла Брита. Она обернулась и прошептала:
– Не обращай внимания на Сильвию. Она очень много о себе воображает.
Звонок прозвонил во второй раз, и дверь в класс отворилась. В дверном проеме стояла учительница и приветствовала входивших детей: сначала девочек, потом мальчиков. Все становились у своих парт, все, кроме Штеффи, оставшейся у двери.
Учительница была высокая и худощавая, и волосы у нее были завязаны в пучок, точно как у тети Марты.
– Доброе утро, дети, – приветствовала она класс.
– Доброе утро, фрекен Бергстрём, – пропищали и прогудели тридцать голосов.
– Садитесь.
На какое-то время стало шумно, прежде чем все не успокоились на своих местах.
– У нас в классе новая ученица, – сказала учительница. – Подойди, Стефания.
Штеффи сделала пару шагов к кафедре.
– Стефания проделала долгий путь, чтобы приехать к нам сюда, – продолжала учительница. – Она приехала из Вены. В какой стране находится Вена? Сильвия?
– В Австрии, – ответила Сильвия.
Учительница дернула за шнур и на черную доску опустилась карта. Это была карта Европы.
– Стефания, ты можешь показать нам свою родину? – спросила она.
Штеффи подошла к карте. Но не нашла привычных очертаний Австрии. Вместо нее была одна Германия, раздувшаяся как воздушный шар.
– Она должна быть здесь, – смущенно сказала Штеффи и показала на нижнюю часть шара. Учительница присмотрелась к карте и тут же нашлась:
– Австрия отныне часть Германского государства, – сказала она и показала указкой. – Здесь находится Вена, столица музыки. А здесь у нас самая высокая в Европе горная цепь. Как она называется, Вера?
– Гималаи, – ответила та.
Все засмеялись.
Учительница вздохнула и спросила Бриту.
– Альпы.
– А ты, Стефания, была в Альпах? – спросила учительница.
Штеффи покачала головой.
– В Альпах, – объясняла учительница, – находятся плодородные альпийские луга.
В дверь постучали.
– Войдите, – с раздражением сказала фрекен Бергстрём.
В класс вошел неуклюжий парень. Это был тот мальчик с пристани, который предлагал Штеффи и Нелли покататься на его лодке.
Ему должно быть было, по меньшей мере, лет четырнадцать. Что он делал здесь, среди детей гораздо младше его?
– Простите, – невнятно пробубнил мальчик.
– Заходи и садись, Сванте, – со вздохом сказала учительница.
Сванте медленно прошествовал вдоль среднего ряда и сел позади всех. Он был такой большой, что едва помещался за партой.
Фрекен Бергстрём отказалась от попытки продолжить урок географии.
– Стефания – иностранка, – сказала она. – Ужасная война заставила ее покинуть свой дом и семью.
Штеффи взглянула поверх светлых вихров и локонов. На нее с любопытством или сочувствием смотрели тридцать пар голубых, серых или зеленых глаз.
– Я надеюсь, вы будете добры к Стефании, – продолжала фрекен Бергстрём, – и снисходительны к тому, что она говорит не так как вы. Ведь это связано с тем, что она – иностранка, и родилась в другой стране.
«Не-такая-как-вы-не-такая-как-вы», – эхом отозвалось в голове Штеффи. Это звучало как стук колес поезда на стыке рельсов. Она почувствовала слабость и головокружение.
– Можно мне сесть?
Учительница кивнула. Брита подняла руку.
– Можно она сядет со мной? – спросила она. – Я ее знаю.
– Я тоже, – сказал Сванте.
Сильвия засмеялась, и что-то шепнула своей соседке по парте, рослой девочке.
Первым уроком была арифметика. Задачи были легкие, простое деление, которое Штеффи изучила еще в пятом классе. Она с усердием тянула руку, и наконец ей позволили выйти к черной доске и решить задачу.
– Совершенно правильно, – сказала фрекен Бергстрём, когда Штеффи закончила. – Очень хорошо.
– Очень хар-рашо, – передразнила ее Сильвия вполголоса.
Учительница сделала вид, что не слышит.
На перемене Штеффи надеялась, что Вера подойдет к ней, но она не подошла. Вера стояла с Сильвией и другими девочками в углу школьного двора. Иногда Штеффи казалось, что они смотрят в ее сторону. Ей было интересно, о чем они болтали.
Вместо Веры подошла Брита и спросила, не хочет ли она попрыгать через скакалку. Все шло хорошо, пока Штеффи не заметила, что Сванте уставился на нее. Она занервничала, сбилась с ритма и стала крутить скакалку для Бриты.
Пока Брита прыгала, Штеффи почувствовала, что сзади кто-то подходит. Она обернулась и увидела Сильвию, возглавлявшую свою компанию.
– Скажи что-нибудь по-немецки, – сказала она.
Штеффи покачала головой, продолжая крутить скакалку.
– Скажи что-нибудь! – повторила Сильвия. – Ты ведь можешь говорить, а? Или не можешь?
– Могу.
– Ну, тогда скажи что-нибудь, – надоедала она. – Мы хотим услышать, как это звучит.
– Скажи что-нибудь, – вторила подруга Сильвии; ее звали Барбру.
Кольцо группы все плотнее сжималось вокруг Штеффи. Вера держалась в стороне. Она подтянула чулок и принялась искать что-то в кармане платья.
– Или спой с переливами, – продолжала Сильвия. – Ведь ты родом из Альп.
Брита ошиблась и наступила на скакалку. Она подошла и забрала конец скакалки из рук Штеффи.
– Твоя очередь, – сказала она.
– Не пытайся казаться особенной, – сказала Сильвия. – И не думай, что ты можешь подлизываться к учительнице. Маленькая принцесса из Вены! Кто тебя звал сюда, а?
Штеффи притворилась, будто не слышит. Сильвия охотно поверит, что она не поняла.
Штеффи прыгнула под вращающуюся дугой скакалку, отсчитывая про себя такт. Раз… и… два… и… раз… и… два… и…
Внезапный рывок натянул скакалку. Штеффи упала и ободрала о жесткий гравий ладонь. Сильвия насмешливо улыбнулась, отпустила скакалку и удалилась со своей свитой.
Глава 15
Глава 16
Глава 17
– Пойдем, – сказала она Штеффи, – ты будешь учиться в нашем классе.
Шестиклассники учились на втором этаже. Дети выстроились в две шеренги, девочки слева от двери, а мальчики справа.
Вера загадочно улыбнулась Штеффи, как будто у них была общая тайна. Штеффи попыталась встать рядом с ней в шеренге, но ее сильно толкнула светловолосая девочка.
– Здесь мое место, – прошипела она.
Штеффи встала последней. Перед ней стояла Брита. Она обернулась и прошептала:
– Не обращай внимания на Сильвию. Она очень много о себе воображает.
Звонок прозвонил во второй раз, и дверь в класс отворилась. В дверном проеме стояла учительница и приветствовала входивших детей: сначала девочек, потом мальчиков. Все становились у своих парт, все, кроме Штеффи, оставшейся у двери.
Учительница была высокая и худощавая, и волосы у нее были завязаны в пучок, точно как у тети Марты.
– Доброе утро, дети, – приветствовала она класс.
– Доброе утро, фрекен Бергстрём, – пропищали и прогудели тридцать голосов.
– Садитесь.
На какое-то время стало шумно, прежде чем все не успокоились на своих местах.
– У нас в классе новая ученица, – сказала учительница. – Подойди, Стефания.
Штеффи сделала пару шагов к кафедре.
– Стефания проделала долгий путь, чтобы приехать к нам сюда, – продолжала учительница. – Она приехала из Вены. В какой стране находится Вена? Сильвия?
– В Австрии, – ответила Сильвия.
Учительница дернула за шнур и на черную доску опустилась карта. Это была карта Европы.
– Стефания, ты можешь показать нам свою родину? – спросила она.
Штеффи подошла к карте. Но не нашла привычных очертаний Австрии. Вместо нее была одна Германия, раздувшаяся как воздушный шар.
– Она должна быть здесь, – смущенно сказала Штеффи и показала на нижнюю часть шара. Учительница присмотрелась к карте и тут же нашлась:
– Австрия отныне часть Германского государства, – сказала она и показала указкой. – Здесь находится Вена, столица музыки. А здесь у нас самая высокая в Европе горная цепь. Как она называется, Вера?
– Гималаи, – ответила та.
Все засмеялись.
Учительница вздохнула и спросила Бриту.
– Альпы.
– А ты, Стефания, была в Альпах? – спросила учительница.
Штеффи покачала головой.
– В Альпах, – объясняла учительница, – находятся плодородные альпийские луга.
В дверь постучали.
– Войдите, – с раздражением сказала фрекен Бергстрём.
В класс вошел неуклюжий парень. Это был тот мальчик с пристани, который предлагал Штеффи и Нелли покататься на его лодке.
Ему должно быть было, по меньшей мере, лет четырнадцать. Что он делал здесь, среди детей гораздо младше его?
– Простите, – невнятно пробубнил мальчик.
– Заходи и садись, Сванте, – со вздохом сказала учительница.
Сванте медленно прошествовал вдоль среднего ряда и сел позади всех. Он был такой большой, что едва помещался за партой.
Фрекен Бергстрём отказалась от попытки продолжить урок географии.
– Стефания – иностранка, – сказала она. – Ужасная война заставила ее покинуть свой дом и семью.
Штеффи взглянула поверх светлых вихров и локонов. На нее с любопытством или сочувствием смотрели тридцать пар голубых, серых или зеленых глаз.
– Я надеюсь, вы будете добры к Стефании, – продолжала фрекен Бергстрём, – и снисходительны к тому, что она говорит не так как вы. Ведь это связано с тем, что она – иностранка, и родилась в другой стране.
«Не-такая-как-вы-не-такая-как-вы», – эхом отозвалось в голове Штеффи. Это звучало как стук колес поезда на стыке рельсов. Она почувствовала слабость и головокружение.
– Можно мне сесть?
Учительница кивнула. Брита подняла руку.
– Можно она сядет со мной? – спросила она. – Я ее знаю.
– Я тоже, – сказал Сванте.
Сильвия засмеялась, и что-то шепнула своей соседке по парте, рослой девочке.
Первым уроком была арифметика. Задачи были легкие, простое деление, которое Штеффи изучила еще в пятом классе. Она с усердием тянула руку, и наконец ей позволили выйти к черной доске и решить задачу.
– Совершенно правильно, – сказала фрекен Бергстрём, когда Штеффи закончила. – Очень хорошо.
– Очень хар-рашо, – передразнила ее Сильвия вполголоса.
Учительница сделала вид, что не слышит.
На перемене Штеффи надеялась, что Вера подойдет к ней, но она не подошла. Вера стояла с Сильвией и другими девочками в углу школьного двора. Иногда Штеффи казалось, что они смотрят в ее сторону. Ей было интересно, о чем они болтали.
Вместо Веры подошла Брита и спросила, не хочет ли она попрыгать через скакалку. Все шло хорошо, пока Штеффи не заметила, что Сванте уставился на нее. Она занервничала, сбилась с ритма и стала крутить скакалку для Бриты.
Пока Брита прыгала, Штеффи почувствовала, что сзади кто-то подходит. Она обернулась и увидела Сильвию, возглавлявшую свою компанию.
– Скажи что-нибудь по-немецки, – сказала она.
Штеффи покачала головой, продолжая крутить скакалку.
– Скажи что-нибудь! – повторила Сильвия. – Ты ведь можешь говорить, а? Или не можешь?
– Могу.
– Ну, тогда скажи что-нибудь, – надоедала она. – Мы хотим услышать, как это звучит.
– Скажи что-нибудь, – вторила подруга Сильвии; ее звали Барбру.
Кольцо группы все плотнее сжималось вокруг Штеффи. Вера держалась в стороне. Она подтянула чулок и принялась искать что-то в кармане платья.
– Или спой с переливами, – продолжала Сильвия. – Ведь ты родом из Альп.
Брита ошиблась и наступила на скакалку. Она подошла и забрала конец скакалки из рук Штеффи.
– Твоя очередь, – сказала она.
– Не пытайся казаться особенной, – сказала Сильвия. – И не думай, что ты можешь подлизываться к учительнице. Маленькая принцесса из Вены! Кто тебя звал сюда, а?
Штеффи притворилась, будто не слышит. Сильвия охотно поверит, что она не поняла.
Штеффи прыгнула под вращающуюся дугой скакалку, отсчитывая про себя такт. Раз… и… два… и… раз… и… два… и…
Внезапный рывок натянул скакалку. Штеффи упала и ободрала о жесткий гравий ладонь. Сильвия насмешливо улыбнулась, отпустила скакалку и удалилась со своей свитой.
Глава 15
Вноябре на острове стало еще серее, чем летом, когда они приехали. Зеленели только кусты можжевельника. По утрам, когда Штеффи выходила из дома, было темно, рано темнело и вечером, когда она возвращалась. Путь до школы был долгим. Холодный ветер с моря задувал под пальто, и колени синели от холода.
И все же хорошо, что она начала учиться. Что бы она иначе делала целыми днями? После обеда и по вечерам время с тетей Мартой тянулось медленно. Они никогда не сидели вместе и не болтали, как обычно было с мамой.
Как только Штеффи возвращалась домой из школы, они с мамой садились за стол: мама с чашкой кофе, Штеффи с чашкой горячего шоколада. Штеффи рассказывала о том, что случилось в школе и по пути домой. Мама вспоминала какую-нибудь историю из своего детства или из жизни оперной певицы. Они болтали о книгах, которые прочитали или о путешествиях, в которые они могут отправиться, когда Штеффи станет старше.
Написать кому-нибудь письмо – это вовсе не то же самое, что поговорить. Беседа – это не только слова, это взгляды, улыбки, паузы между словами. Рука, которая пишет, не успевает за всем, что она хочет описать, за всеми мыслями и чувствами, что проносятся в голове. И когда письмо отослано, ответ может задержаться на много недель.
Тетя Марта ни о чем не спрашивала и ничего не рассказывала. Она проверяла, чтобы Штеффи делала уроки, поддерживала чистоту в своей комнате и помогала ей по хозяйству. Это все.
Вечерами тетя Марта сидела в комнате за своим вязанием. В семь часов она включала радио и слушала новости и вечернюю молитву. Но, как только радио начинало играть музыку, тетя Марта его выключала. «Мирская» музыка греховна, говорила она, а «мирской» была любая музыка, кроме псалмов и духовных песнопений, таких, как пел хор в церкви. Джаз, шлягеры, классическая музыка – все это было для тети Марты делом рук одного дьявола.
Иногда, когда тети Марты не было дома, Штеффи тайком слушала радио. В остальное время в доме царила тишина.
С приездом дяди Эверта все становилось иначе. Он болтал со Штеффи, рассказывал истории, случившиеся с ним на корабле, расспрашивал ее о школе, хвалил ее шведский и подшучивал над ней, когда она ошибалась.
– Летом ты сможешь отправиться со мной на «Диане», – сказал дядя Эверт. – Я научу тебя грести на маленькой лодке.
До лета было еще далеко. Так долго Штеффи здесь не останется, хотя она ничего не сказала об этом дяде Эверту. Штеффи провела в Швеции уже три месяца. «Самое большее – полгода». Так обещал папа.
Но в письмах из дома не было ни слова о въездной визе, Амстердаме, или Америке. Папа написал, что они переехали в еще более маленькую комнату, и что мама устроилась работать приходящей домработницей к одной пожилой даме. Мама – домработница! Штеффи не могла представить ее себе в переднике, на чьей-то чужой кухне.
Мама ничего не писала о своей работе. Ее письма были полны вопросов: о тете Марте и дяде Эверте, о школе и о том, есть ли у Штеффи друзья на острове. Штеффи отвечала, что все с ней очень милы, что у нее много друзей и что в школе все хорошо. По крайней мере, последнее было правдой. Она даже знала почти все псалмы наизусть, хотя едва понимала, о чем они.
В каждом письме мама просила Штеффи напомнить Нелли, чтобы та написала домой.
«Ты уже большая и должна помогать своей младшей сестренке, – писала мама. – Проследи, чтобы она регулярно нам писала, и постарайся помочь ей с немецким. Ее правописание стало ужасным. Конечно, это хорошо, что вы учите шведский язык, но помните, что немецкий – ваш родной язык и что однажды вы вернетесь домой».
– Завтра, – пообещала Нелли, когда Штеффи попросила ее написать письмо. – Завтра точно напишу. Сегодня после школы я играю с Соней.
Но на следующий день Нелли сообщала, что пойдет в гости к кому-нибудь из одноклассниц, или приглашала кого-нибудь к тете Альме. Нелли пользовалась популярностью. По утрам, когда она отправлялась в школу, ее обычно поджидала целая стайка одноклассниц, которые соперничали между собой за право быть избранной в ее подруги. Нелли смеялась и болтала без умолку, словно говорила по-шведски всю свою жизнь.
Штеффи никто не ждал. Вера держалась компании Сильвии, а там никто не был рад Штеффи. Ей самой приходилось разыскивать в школьном дворе Бриту и ее друзей. Конечно, ей разрешали быть с ними, но она постоянно чувствовала себя чужой. Они, не обращая на Штеффи внимания, болтали о вещах и людях, совершенно ей не знакомых. Никто не приглашал ее в гости после школы. Однажды Штеффи сама попыталась пригласить Бриту домой.
– Это так далеко, – сказала Брита. – Вряд ли мама мне разрешит. Тем более, на улице уже темно.
Хуже всего было то, что Сильвия не оставляла ее в покое. На немецкий акцент Штеффи, на ее одежду, на ее внешность – на все, что отличало ее от других, Сильвия жадно набрасывалась, как прожорливая мышь.
– Конский волос, – говорила Сильвия и дергала Штеффи за косу. – Посмотрите, у нее в гриве косички. Может у тебя есть и страусиное перо, как у цирковой лошади?
– Хи-хи-хи, – хихикала компания Сильвии. Все, кроме Веры, потому что она смотрела в сторону и притворялась, что не слышит.
Сванте оценил косы Штеффи. Иногда, проходя мимо нее в классе, он тайком прикасался к ним. Штеффи дергала головой, чтобы избавиться от его больших ручищ, которые никогда не были по-настоящему чистыми.
Вера часто передразнивала Сванте: его невнятную манеру говорить и его неуклюжие движения. У нее ловко получалось передразнивать. Она замечала мелкие детали, характерные жесты и выражения людей и точно копировала их.
Однажды она передразнивала учительницу, пока та была в кладовой, где хранились карты, и заставила весь класс согнуться пополам от хохота. Когда учительница вернулась, дети были вынуждены щипать друг друга, чтобы успокоиться. В другой раз Вера размахивала руками и картавила как проповедник из церкви, но Брита и другие ученики, посещающие воскресную школу, рассердились.
Сильвия, разумеется, заметила интерес Сванте к Штеффи.
– У принцессы из Вены появился поклонник, – насмешливо сказала она. – Принцесса и Дурак, совсем как в сказке. Хотя Сванте никогда не станет принцем.
Однажды Сванте вытащил из своей школьной сумки какой-то пакет и протянул его Штеффи. Это случилось во время перерыва на завтрак, когда дети сидели в классе, ели бутерброды и запивали их молоком. Сначала Штеффи решила, что Сванте хочет отдать ей свой пакет с завтраком. На коричневом бумажном кульке были жирные пятна.
– Нет, спасибо, – вежливо сказала она. – У меня есть свои бутерброды.
Сванте громко рассмеялся.
– Это не бутерброды, – ответил он. – Это подарок. Тебе.
– Открой же! – сказала Брита, сидевшая рядом со Штеффи.
– Да, открой! – согласилась с ней Сильвия и наклонилась, чтобы лучше видеть. – Посмотрим, что купил для тебя твой поклонник.
– Я открою его дома, – сказала Штеффи и попыталась спрятать пакет в ранец. Но это рассердило Сванте.
– Открой! – настаивал он. – Я хочу посмотреть, как ты его открываешь.
Штеффи некуда было деться. Она развернула засаленную бумагу. Внутри была картина, вставленная в грубую, самодельную деревянную рамку.
– Переверни ее! – нетерпеливо сказал Сванте.
Штеффи перевернула картину. На нее смотрело знакомое лицо. Лицо, которое она видела тысячи раз, в газетах, на афишах, в витринах магазинов в Вене. Черная челка, маленькие черные усы, жесткий взгляд. Картина была сероватая и заляпанная, скорее всего вырезанная из еженедельной газеты. Портрет Гитлера. В рамке.
– Я сам сделал, – сказал Сванте. – Тебе нравится?
Штеффи смотрела на картину и пыталась собраться с мыслями.
Однажды она видела Гитлера живого. В прошлом году немецкие солдаты участвовали в параде, торжественно маршируя по Вене. Гитлер ехал по улицам города в черном «Мерседесе» мимо ликующих людей.
Штеффи и Эви тайком пошли посмотреть парад, хотя мамы запретили им. Сначала все казалось захватывающим и праздничным.
– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!
Народ толкался и напирал, чтобы лучше видеть. Многие вытягивали руку в нацистском приветствии.
Толстая женщина отпихнула девочек в сторону. Человек в униформе недружелюбно уставился на них. Штеффи и Эви попытались выбраться из толпы, но им не удалось. Прижатые к стене дома, девочки вели себя как можно более незаметно, пока парад не прошел мимо и народ не начал расходиться.
– Ну и что это? – воскликнула Сильвия, стоя за спиной Штеффи. – Что это такое?
Она протянула руку и попыталась отобрать картину. Но Штеффи держала ее крепко. Она случайно опрокинула бутылку с молоком, стоявшую на парте. Молоко хлынуло на картину и закапало на пол.
– Тебе не нравится? – разочарованно спросил Сванте. – Я думал, ты будешь довольна.
Он оперся своими огромными ручищами о парту Штеффи и наклонился, так что его прыщавое лицо оказалось совсем близко.
– Отстань от меня! – закричала Штеффи. – Оставь меня в покое! Идиот!
В дверях стояла учительница.
Что тут происходит? – спросила она.
– Это все Штеффи, – ответила Сильвия. – Сванте хотел сделать ей подарок, но она его не приняла. Она назвала его идиотом.
– Стефания, – резко сказала учительница. – В нашей школе так не говорят друг другу. Возможно, так делали там, откуда ты приехала. Но не здесь, в Швеции.
Штеффи бросилась вон из класса, спустилась по лестнице и выбежала во двор. Она бросила картину на землю, принялась топтать ее, сломала рамку, повернулась на каблуке так, чтобы ужасное лицо исчезло. Затем открыла дверь туалета и кинула все, что осталось в одну из дыр, прямо в зловонное месиво.
И все же хорошо, что она начала учиться. Что бы она иначе делала целыми днями? После обеда и по вечерам время с тетей Мартой тянулось медленно. Они никогда не сидели вместе и не болтали, как обычно было с мамой.
Как только Штеффи возвращалась домой из школы, они с мамой садились за стол: мама с чашкой кофе, Штеффи с чашкой горячего шоколада. Штеффи рассказывала о том, что случилось в школе и по пути домой. Мама вспоминала какую-нибудь историю из своего детства или из жизни оперной певицы. Они болтали о книгах, которые прочитали или о путешествиях, в которые они могут отправиться, когда Штеффи станет старше.
Написать кому-нибудь письмо – это вовсе не то же самое, что поговорить. Беседа – это не только слова, это взгляды, улыбки, паузы между словами. Рука, которая пишет, не успевает за всем, что она хочет описать, за всеми мыслями и чувствами, что проносятся в голове. И когда письмо отослано, ответ может задержаться на много недель.
Тетя Марта ни о чем не спрашивала и ничего не рассказывала. Она проверяла, чтобы Штеффи делала уроки, поддерживала чистоту в своей комнате и помогала ей по хозяйству. Это все.
Вечерами тетя Марта сидела в комнате за своим вязанием. В семь часов она включала радио и слушала новости и вечернюю молитву. Но, как только радио начинало играть музыку, тетя Марта его выключала. «Мирская» музыка греховна, говорила она, а «мирской» была любая музыка, кроме псалмов и духовных песнопений, таких, как пел хор в церкви. Джаз, шлягеры, классическая музыка – все это было для тети Марты делом рук одного дьявола.
Иногда, когда тети Марты не было дома, Штеффи тайком слушала радио. В остальное время в доме царила тишина.
С приездом дяди Эверта все становилось иначе. Он болтал со Штеффи, рассказывал истории, случившиеся с ним на корабле, расспрашивал ее о школе, хвалил ее шведский и подшучивал над ней, когда она ошибалась.
– Летом ты сможешь отправиться со мной на «Диане», – сказал дядя Эверт. – Я научу тебя грести на маленькой лодке.
До лета было еще далеко. Так долго Штеффи здесь не останется, хотя она ничего не сказала об этом дяде Эверту. Штеффи провела в Швеции уже три месяца. «Самое большее – полгода». Так обещал папа.
Но в письмах из дома не было ни слова о въездной визе, Амстердаме, или Америке. Папа написал, что они переехали в еще более маленькую комнату, и что мама устроилась работать приходящей домработницей к одной пожилой даме. Мама – домработница! Штеффи не могла представить ее себе в переднике, на чьей-то чужой кухне.
Мама ничего не писала о своей работе. Ее письма были полны вопросов: о тете Марте и дяде Эверте, о школе и о том, есть ли у Штеффи друзья на острове. Штеффи отвечала, что все с ней очень милы, что у нее много друзей и что в школе все хорошо. По крайней мере, последнее было правдой. Она даже знала почти все псалмы наизусть, хотя едва понимала, о чем они.
В каждом письме мама просила Штеффи напомнить Нелли, чтобы та написала домой.
«Ты уже большая и должна помогать своей младшей сестренке, – писала мама. – Проследи, чтобы она регулярно нам писала, и постарайся помочь ей с немецким. Ее правописание стало ужасным. Конечно, это хорошо, что вы учите шведский язык, но помните, что немецкий – ваш родной язык и что однажды вы вернетесь домой».
– Завтра, – пообещала Нелли, когда Штеффи попросила ее написать письмо. – Завтра точно напишу. Сегодня после школы я играю с Соней.
Но на следующий день Нелли сообщала, что пойдет в гости к кому-нибудь из одноклассниц, или приглашала кого-нибудь к тете Альме. Нелли пользовалась популярностью. По утрам, когда она отправлялась в школу, ее обычно поджидала целая стайка одноклассниц, которые соперничали между собой за право быть избранной в ее подруги. Нелли смеялась и болтала без умолку, словно говорила по-шведски всю свою жизнь.
Штеффи никто не ждал. Вера держалась компании Сильвии, а там никто не был рад Штеффи. Ей самой приходилось разыскивать в школьном дворе Бриту и ее друзей. Конечно, ей разрешали быть с ними, но она постоянно чувствовала себя чужой. Они, не обращая на Штеффи внимания, болтали о вещах и людях, совершенно ей не знакомых. Никто не приглашал ее в гости после школы. Однажды Штеффи сама попыталась пригласить Бриту домой.
– Это так далеко, – сказала Брита. – Вряд ли мама мне разрешит. Тем более, на улице уже темно.
Хуже всего было то, что Сильвия не оставляла ее в покое. На немецкий акцент Штеффи, на ее одежду, на ее внешность – на все, что отличало ее от других, Сильвия жадно набрасывалась, как прожорливая мышь.
– Конский волос, – говорила Сильвия и дергала Штеффи за косу. – Посмотрите, у нее в гриве косички. Может у тебя есть и страусиное перо, как у цирковой лошади?
– Хи-хи-хи, – хихикала компания Сильвии. Все, кроме Веры, потому что она смотрела в сторону и притворялась, что не слышит.
Сванте оценил косы Штеффи. Иногда, проходя мимо нее в классе, он тайком прикасался к ним. Штеффи дергала головой, чтобы избавиться от его больших ручищ, которые никогда не были по-настоящему чистыми.
Вера часто передразнивала Сванте: его невнятную манеру говорить и его неуклюжие движения. У нее ловко получалось передразнивать. Она замечала мелкие детали, характерные жесты и выражения людей и точно копировала их.
Однажды она передразнивала учительницу, пока та была в кладовой, где хранились карты, и заставила весь класс согнуться пополам от хохота. Когда учительница вернулась, дети были вынуждены щипать друг друга, чтобы успокоиться. В другой раз Вера размахивала руками и картавила как проповедник из церкви, но Брита и другие ученики, посещающие воскресную школу, рассердились.
Сильвия, разумеется, заметила интерес Сванте к Штеффи.
– У принцессы из Вены появился поклонник, – насмешливо сказала она. – Принцесса и Дурак, совсем как в сказке. Хотя Сванте никогда не станет принцем.
Однажды Сванте вытащил из своей школьной сумки какой-то пакет и протянул его Штеффи. Это случилось во время перерыва на завтрак, когда дети сидели в классе, ели бутерброды и запивали их молоком. Сначала Штеффи решила, что Сванте хочет отдать ей свой пакет с завтраком. На коричневом бумажном кульке были жирные пятна.
– Нет, спасибо, – вежливо сказала она. – У меня есть свои бутерброды.
Сванте громко рассмеялся.
– Это не бутерброды, – ответил он. – Это подарок. Тебе.
– Открой же! – сказала Брита, сидевшая рядом со Штеффи.
– Да, открой! – согласилась с ней Сильвия и наклонилась, чтобы лучше видеть. – Посмотрим, что купил для тебя твой поклонник.
– Я открою его дома, – сказала Штеффи и попыталась спрятать пакет в ранец. Но это рассердило Сванте.
– Открой! – настаивал он. – Я хочу посмотреть, как ты его открываешь.
Штеффи некуда было деться. Она развернула засаленную бумагу. Внутри была картина, вставленная в грубую, самодельную деревянную рамку.
– Переверни ее! – нетерпеливо сказал Сванте.
Штеффи перевернула картину. На нее смотрело знакомое лицо. Лицо, которое она видела тысячи раз, в газетах, на афишах, в витринах магазинов в Вене. Черная челка, маленькие черные усы, жесткий взгляд. Картина была сероватая и заляпанная, скорее всего вырезанная из еженедельной газеты. Портрет Гитлера. В рамке.
– Я сам сделал, – сказал Сванте. – Тебе нравится?
Штеффи смотрела на картину и пыталась собраться с мыслями.
Однажды она видела Гитлера живого. В прошлом году немецкие солдаты участвовали в параде, торжественно маршируя по Вене. Гитлер ехал по улицам города в черном «Мерседесе» мимо ликующих людей.
Штеффи и Эви тайком пошли посмотреть парад, хотя мамы запретили им. Сначала все казалось захватывающим и праздничным.
– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!
Народ толкался и напирал, чтобы лучше видеть. Многие вытягивали руку в нацистском приветствии.
Толстая женщина отпихнула девочек в сторону. Человек в униформе недружелюбно уставился на них. Штеффи и Эви попытались выбраться из толпы, но им не удалось. Прижатые к стене дома, девочки вели себя как можно более незаметно, пока парад не прошел мимо и народ не начал расходиться.
– Ну и что это? – воскликнула Сильвия, стоя за спиной Штеффи. – Что это такое?
Она протянула руку и попыталась отобрать картину. Но Штеффи держала ее крепко. Она случайно опрокинула бутылку с молоком, стоявшую на парте. Молоко хлынуло на картину и закапало на пол.
– Тебе не нравится? – разочарованно спросил Сванте. – Я думал, ты будешь довольна.
Он оперся своими огромными ручищами о парту Штеффи и наклонился, так что его прыщавое лицо оказалось совсем близко.
– Отстань от меня! – закричала Штеффи. – Оставь меня в покое! Идиот!
В дверях стояла учительница.
Что тут происходит? – спросила она.
– Это все Штеффи, – ответила Сильвия. – Сванте хотел сделать ей подарок, но она его не приняла. Она назвала его идиотом.
– Стефания, – резко сказала учительница. – В нашей школе так не говорят друг другу. Возможно, так делали там, откуда ты приехала. Но не здесь, в Швеции.
Штеффи бросилась вон из класса, спустилась по лестнице и выбежала во двор. Она бросила картину на землю, принялась топтать ее, сломала рамку, повернулась на каблуке так, чтобы ужасное лицо исчезло. Затем открыла дверь туалета и кинула все, что осталось в одну из дыр, прямо в зловонное месиво.
Глава 16
– Ты ведь понимаешь, что Сванте не имел в виду ничего дурного, – сказала Брита, когда они возвращались после школы домой. – Он ничего не понимает, он очень глупый. Сама подумай, второй раз учиться в шестом классе и все еще не знать таблицу умножения! Сванте понятия не имеет, кто такой Гитлер. Он наверняка думал, что ты обрадуешься, получив что-нибудь как напоминание. О твоей родине.
Штеффи резко остановилась.
– Это ты ничего не понимаешь, – крикнула она Брите. – Ты так же глупа, как и Сванте! Ты ничего не знаешь. Ничего!
Брита выглядела оскорбленной.
– Все я знаю, – начала она. – Я знаю, что Гитлер злой человек, папа сказал, но…
– Твой папа тоже ничего не знает, – отрезала Штеффи. – Мой папа был в концлагере, но тебе даже не известно, что это означает!
Штеффи была неправа, и она сама знала это. Поэтому она не стала дождаться, что ответит Брита, а пошла вдоль обочины дороги как можно быстрее.
– Подожди! – крикнула ей вслед Брита. – Подожди, Штеффи!
Она побежала и успела догнать Штеффи как раз перед развилкой дороги, где каждая должна была повернуть в свою сторону.
– Ты придешь завтра? – переводя дух, спросила Брита. – В воскресную школу?
– Нет.
– Иисус огорчится, если ты не придешь, – укоризненно сказала Брита.
Штеффи остановилась и обернулась. Она посмотрела Брите прямо в глаза. Та испуганно захлопала короткими ресницами.
– Иисуса нет, – твердо сказала Штеффи. – Иисус мертв. И его ни капельки не интересую ни я, ни ты, ни кто-либо еще.
Маленькие светлые глаза Бриты расширились и слезы брызнули из них. Она попятилась назад.
– Конечно же он есть, – крикнула она. – Он есть, и он любит меня! Но ты его не интересуешь, потому что ты дурной человек! Ты… ты не настоящая христианка!
Как только Брита исчезла за холмом, Штеффи почувствовала угрызения совести. Не потому, что дружба с Бритой так много значила для нее. Она порядком устала от ее не по-детски серьезных манер и приставаний с Иисусом. Да и прыгать в скакалки Штеффи порядком устала.
Но без Бриты будет совсем одиноко. Одна на переменах, одной идти из школы домой. И что, если Брита расскажет своей маме про слова Штеффи, а та передаст их тете Марте? Тогда тетя Марта поймет, что она не уверовала по-настоящему. Что она только притворялась, что верит, будто Иисус – это сын Божий и воообще. Это почти то же самое, что ложь. Возможно, даже еще хуже.
Вернуться и догнать Бриту? Сказать, что она вовсе не это имела в виду, попросить прощения? Но уже слишком поздно. Брита жила всего в пятидесяти метрах вверх по холму. Она уже наверняка дома. Сидит на кухне со своей мамой и рассказывает о том, что произошло в школе. О Штеффи, о Сванте и о портрете Гитлера. О ссоре по дороге домой. О том, что Штеффи сказала об Иисусе. Возможно, мама Бриты уже сняла трубку и просит телефонистку соединить ее с тетей Мартой.
Начался дождь. Штеффи проходила мимо дома тети Альмы. В кухонном окне горел свет. Штеффи представила себе кухню тети Альмы, теплую и гостеприимную. Там наверняка за столом сидели Нелли и малыши и ели свежеиспеченные булочки. В каждом доме, мимо которых она проходила, были люди, семьи, которые разговаривали друг с другом, которые любили друг друга. Только она была одна.
Выйдя из поселка, Штеффи уже не пыталась защищаться от непогоды. Порывы ветра гнали дождь почти вдоль земли прямо на нее. Она пробивалась сквозь встречный ветер, закрывая руками лицо, чтобы спастись от острых как иглы маленьких капель. В перелеске стало легче, но на склоне холма от ветра перехватывало дыхание.
Последний отрезок пути до дома ей следовало бы пробежать, скорее снять мокрую одежду, растереться жестким льняным полотенцем тети Марты, пока кожа не начнет гореть. В такие холодные дождливые дни тетя Марта обычно поила Штеффи теплым молоком, когда та возвращалась из школы.
Штеффи пробежала мимо дома и спустилась к берегу. Камни были мокрые и скользкие. Повсюду лежали груды гниющих водорослей. Пытаясь сохранять равновесие, Штеффи неуверенно скользила вниз к узкой полоске песка у самой кромки воды. Нахлынула волна, а Штеффи не успела отпрыгнуть. Чулки промокли насквозь до самых щиколоток. В туфлях хлюпало.
Переохлаждать ноги опасно. Можно заболеть воспалением легких и умереть.
Если она умрет, будет ли кто-нибудь здесь на острове грустить о ней, кроме Нелли? Кто напишет и объяснит все маме с папой? Похоронит ли ее дядя Эверт здесь, на пляже? Как моряка в песне, которую обычно пела тетя Альма.
«Могила на берегу» – так называлась та песня. Она, конечно, не духовная, но очень красивая и печальная.
Вода темная и ледяная. Такой же она была и летом, когда утонула одна девочка.
Штеффи пробралась вдоль берега к причалу и лодочным навесам. Маленькие лодки, вытащенные на песок, лежали перевернутые вверх дном.
Штеффи тронула ногой дверь навеса. Она оказалась не заперта.
Внутри пахло рыбой и смолой. Странного вида бочки и ящики стояли вдоль стен, нагроможденные друг на друга.
Под потолком на шестах висела черная сеть. Сломанное весло, старый табурет на трех ножках. Другие вещи, которые она не могла распознать в темноте. Штеффи нашла сложенный брезент, села на него и сняла мокрые туфли. Затем отвернула кусок брезента, накрылась им и легла.
Проснулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо.
– Проснись! – сказал голос дяди Эверта. – Проснись, девочка!
Штеффи открыла глаза. Дядя Эверт склонился над ней. Он легонько хлопал ее ладонями по щекам, но, увидев, что она проснулась, прекратил.
– Что случилось? – спросил он, и Штеффи не смогла решить, сердитый ли у него голос или встревоженный.
– Я уснула, – глупо ответила она. – Я не хотела. Простите.
– Мокрая, как утопленная дворняжка, – сказал дядя Эверт и поднял брезент. – Что ты здесь делаешь?
– Простите, – пробурчала она снова, хотя не знала толком, за что просила прощения.
Дядя Эверт поднял ее и на руках вынес из-под лодочного навеса. Весь путь до дома он нес ее, по скользким камням и в гору по тропинке.
– Я могу идти сама, – сказала Штеффи. – Я не больна.
Но она была рада, что дядя Эверт не поставил ее на землю. Так прекрасно было просто лежать у него на руках. Когда Штеффи была маленькой, еще до рождения Нелли, папа обычно укачивал ее, чтобы она заснула. Она осторожно приклонила голову к плечу дяди Эверта.
– Что случилось? – так же спросила тетя Марта, когда дядя Эверт внес Штеффи на кухню и положил ее на софу. – Где ты ее нашел?
– Она спала под навесом для лодки, – ответил дядя Эверт. – Что-нибудь случилось?
– Понятия не имею, – сказала тетя Марта. – Где туфли?
– Они остались там, внизу, – прошептала Штеффи. – Я сняла их. Они были такие мокрые.
– Зачем ты туда пошла? – спросил дядя Эверт. – Тебя кто-то обидел?
– Да, – прошептала Штеффи. – Или нет, не то, чтобы обидел… – На этом запас ее шведских слов закончился.
– Чудной она ребенок, – сказала тетя Марта, помогая Штеффи снять пальто и кофту. Штеффи так замерзла, что просто тряслась от холода. Зубы стучали.
– Ей нужно принять горячую ванну, – сказала тетя Марта. – Эверт, иди в комнату.
Дядя Эверт вышел из кухни и затворил дверь. Тетя Марта согрела на плите воды и наполнила большой чан. Штеффи попыталась отстегнуть подвязки, но пальцы закоченели. Тете Марте пришлось помочь ей.
Вода была горячей. Жгло до боли, когда ее замерзшее тело стало согреваться. Штеффи расплела мокрые косы и позволила им плавать в воде.
Тетя Марта принесла полотенца и ночную сорочку. Она помогла девочке вытереть спину, а мокрые волосы Штеффи приводила в порядок сама. Мама обычно осторожно причесывала их и делала прямой пробор. Теперь же волосы спутались. Штеффи мучалась с гребнем. Было больно. Она оставила самые сложные колтуны и скрыла их под только что причесанными волосами.
Ни дядя Эверт, ни тетя Марта больше ни о чем не спрашивали. Перед сном Штеффи дали теплого молока с медом.
На следующее утро она заболела, и ей не пришлось идти в воскресную школу. В обычную школу она не ходила еще целую неделю.
Дядя Эверт тоже был дома. Бушевал шторм, поэтому «Диана» не могла выйти в море. Дядя Эверт рассказывал моряцкие байки и учил Штеффи играть в карманные шахматы.
Каждый телефонный звонок пугал Штеффи, но всякий раз это была не мама Бриты.
Штеффи резко остановилась.
– Это ты ничего не понимаешь, – крикнула она Брите. – Ты так же глупа, как и Сванте! Ты ничего не знаешь. Ничего!
Брита выглядела оскорбленной.
– Все я знаю, – начала она. – Я знаю, что Гитлер злой человек, папа сказал, но…
– Твой папа тоже ничего не знает, – отрезала Штеффи. – Мой папа был в концлагере, но тебе даже не известно, что это означает!
Штеффи была неправа, и она сама знала это. Поэтому она не стала дождаться, что ответит Брита, а пошла вдоль обочины дороги как можно быстрее.
– Подожди! – крикнула ей вслед Брита. – Подожди, Штеффи!
Она побежала и успела догнать Штеффи как раз перед развилкой дороги, где каждая должна была повернуть в свою сторону.
– Ты придешь завтра? – переводя дух, спросила Брита. – В воскресную школу?
– Нет.
– Иисус огорчится, если ты не придешь, – укоризненно сказала Брита.
Штеффи остановилась и обернулась. Она посмотрела Брите прямо в глаза. Та испуганно захлопала короткими ресницами.
– Иисуса нет, – твердо сказала Штеффи. – Иисус мертв. И его ни капельки не интересую ни я, ни ты, ни кто-либо еще.
Маленькие светлые глаза Бриты расширились и слезы брызнули из них. Она попятилась назад.
– Конечно же он есть, – крикнула она. – Он есть, и он любит меня! Но ты его не интересуешь, потому что ты дурной человек! Ты… ты не настоящая христианка!
Как только Брита исчезла за холмом, Штеффи почувствовала угрызения совести. Не потому, что дружба с Бритой так много значила для нее. Она порядком устала от ее не по-детски серьезных манер и приставаний с Иисусом. Да и прыгать в скакалки Штеффи порядком устала.
Но без Бриты будет совсем одиноко. Одна на переменах, одной идти из школы домой. И что, если Брита расскажет своей маме про слова Штеффи, а та передаст их тете Марте? Тогда тетя Марта поймет, что она не уверовала по-настоящему. Что она только притворялась, что верит, будто Иисус – это сын Божий и воообще. Это почти то же самое, что ложь. Возможно, даже еще хуже.
Вернуться и догнать Бриту? Сказать, что она вовсе не это имела в виду, попросить прощения? Но уже слишком поздно. Брита жила всего в пятидесяти метрах вверх по холму. Она уже наверняка дома. Сидит на кухне со своей мамой и рассказывает о том, что произошло в школе. О Штеффи, о Сванте и о портрете Гитлера. О ссоре по дороге домой. О том, что Штеффи сказала об Иисусе. Возможно, мама Бриты уже сняла трубку и просит телефонистку соединить ее с тетей Мартой.
Начался дождь. Штеффи проходила мимо дома тети Альмы. В кухонном окне горел свет. Штеффи представила себе кухню тети Альмы, теплую и гостеприимную. Там наверняка за столом сидели Нелли и малыши и ели свежеиспеченные булочки. В каждом доме, мимо которых она проходила, были люди, семьи, которые разговаривали друг с другом, которые любили друг друга. Только она была одна.
Выйдя из поселка, Штеффи уже не пыталась защищаться от непогоды. Порывы ветра гнали дождь почти вдоль земли прямо на нее. Она пробивалась сквозь встречный ветер, закрывая руками лицо, чтобы спастись от острых как иглы маленьких капель. В перелеске стало легче, но на склоне холма от ветра перехватывало дыхание.
Последний отрезок пути до дома ей следовало бы пробежать, скорее снять мокрую одежду, растереться жестким льняным полотенцем тети Марты, пока кожа не начнет гореть. В такие холодные дождливые дни тетя Марта обычно поила Штеффи теплым молоком, когда та возвращалась из школы.
Штеффи пробежала мимо дома и спустилась к берегу. Камни были мокрые и скользкие. Повсюду лежали груды гниющих водорослей. Пытаясь сохранять равновесие, Штеффи неуверенно скользила вниз к узкой полоске песка у самой кромки воды. Нахлынула волна, а Штеффи не успела отпрыгнуть. Чулки промокли насквозь до самых щиколоток. В туфлях хлюпало.
Переохлаждать ноги опасно. Можно заболеть воспалением легких и умереть.
Если она умрет, будет ли кто-нибудь здесь на острове грустить о ней, кроме Нелли? Кто напишет и объяснит все маме с папой? Похоронит ли ее дядя Эверт здесь, на пляже? Как моряка в песне, которую обычно пела тетя Альма.
«Могила на берегу» – так называлась та песня. Она, конечно, не духовная, но очень красивая и печальная.
Вода темная и ледяная. Такой же она была и летом, когда утонула одна девочка.
Штеффи пробралась вдоль берега к причалу и лодочным навесам. Маленькие лодки, вытащенные на песок, лежали перевернутые вверх дном.
Штеффи тронула ногой дверь навеса. Она оказалась не заперта.
Внутри пахло рыбой и смолой. Странного вида бочки и ящики стояли вдоль стен, нагроможденные друг на друга.
Под потолком на шестах висела черная сеть. Сломанное весло, старый табурет на трех ножках. Другие вещи, которые она не могла распознать в темноте. Штеффи нашла сложенный брезент, села на него и сняла мокрые туфли. Затем отвернула кусок брезента, накрылась им и легла.
Проснулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо.
– Проснись! – сказал голос дяди Эверта. – Проснись, девочка!
Штеффи открыла глаза. Дядя Эверт склонился над ней. Он легонько хлопал ее ладонями по щекам, но, увидев, что она проснулась, прекратил.
– Что случилось? – спросил он, и Штеффи не смогла решить, сердитый ли у него голос или встревоженный.
– Я уснула, – глупо ответила она. – Я не хотела. Простите.
– Мокрая, как утопленная дворняжка, – сказал дядя Эверт и поднял брезент. – Что ты здесь делаешь?
– Простите, – пробурчала она снова, хотя не знала толком, за что просила прощения.
Дядя Эверт поднял ее и на руках вынес из-под лодочного навеса. Весь путь до дома он нес ее, по скользким камням и в гору по тропинке.
– Я могу идти сама, – сказала Штеффи. – Я не больна.
Но она была рада, что дядя Эверт не поставил ее на землю. Так прекрасно было просто лежать у него на руках. Когда Штеффи была маленькой, еще до рождения Нелли, папа обычно укачивал ее, чтобы она заснула. Она осторожно приклонила голову к плечу дяди Эверта.
– Что случилось? – так же спросила тетя Марта, когда дядя Эверт внес Штеффи на кухню и положил ее на софу. – Где ты ее нашел?
– Она спала под навесом для лодки, – ответил дядя Эверт. – Что-нибудь случилось?
– Понятия не имею, – сказала тетя Марта. – Где туфли?
– Они остались там, внизу, – прошептала Штеффи. – Я сняла их. Они были такие мокрые.
– Зачем ты туда пошла? – спросил дядя Эверт. – Тебя кто-то обидел?
– Да, – прошептала Штеффи. – Или нет, не то, чтобы обидел… – На этом запас ее шведских слов закончился.
– Чудной она ребенок, – сказала тетя Марта, помогая Штеффи снять пальто и кофту. Штеффи так замерзла, что просто тряслась от холода. Зубы стучали.
– Ей нужно принять горячую ванну, – сказала тетя Марта. – Эверт, иди в комнату.
Дядя Эверт вышел из кухни и затворил дверь. Тетя Марта согрела на плите воды и наполнила большой чан. Штеффи попыталась отстегнуть подвязки, но пальцы закоченели. Тете Марте пришлось помочь ей.
Вода была горячей. Жгло до боли, когда ее замерзшее тело стало согреваться. Штеффи расплела мокрые косы и позволила им плавать в воде.
Тетя Марта принесла полотенца и ночную сорочку. Она помогла девочке вытереть спину, а мокрые волосы Штеффи приводила в порядок сама. Мама обычно осторожно причесывала их и делала прямой пробор. Теперь же волосы спутались. Штеффи мучалась с гребнем. Было больно. Она оставила самые сложные колтуны и скрыла их под только что причесанными волосами.
Ни дядя Эверт, ни тетя Марта больше ни о чем не спрашивали. Перед сном Штеффи дали теплого молока с медом.
На следующее утро она заболела, и ей не пришлось идти в воскресную школу. В обычную школу она не ходила еще целую неделю.
Дядя Эверт тоже был дома. Бушевал шторм, поэтому «Диана» не могла выйти в море. Дядя Эверт рассказывал моряцкие байки и учил Штеффи играть в карманные шахматы.
Каждый телефонный звонок пугал Штеффи, но всякий раз это была не мама Бриты.
Глава 17
Когда Штеффи снова отправилась в школу, шел снег; крупные мокрые хлопья таяли, касаясь земли.
Сванте оставил в покое ее косы. Хоть в этом было облегчение.
На перемене к Штеффи подошла Брита. По выражению ее лица было ясно, что она хочет сказать нечто важное, но собирается выжидать как можно дольше.
Штеффи смотрела на снежные хлопья, кружащиеся в воздухе. Она не собиралась заговаривать с Бритой. Если ей есть что сказать, пусть сама сделает первый шаг.
Брита откашлялась.
– Я решила простить тебя, – торжественно сказала она. – Если ты действительно раскаиваешься. Тогда Иисус наверняка тоже простит тебя.
– Спасибо, – ответила Штеффи и попыталась выглядеть полной раскаяния.
– Мама сказала, что мы должны быть кроткими и терпеливыми, – продолжала Брита. – Ты жила в царстве греха всю жизнь. Это не твоя вина.
Сванте оставил в покое ее косы. Хоть в этом было облегчение.
На перемене к Штеффи подошла Брита. По выражению ее лица было ясно, что она хочет сказать нечто важное, но собирается выжидать как можно дольше.
Штеффи смотрела на снежные хлопья, кружащиеся в воздухе. Она не собиралась заговаривать с Бритой. Если ей есть что сказать, пусть сама сделает первый шаг.
Брита откашлялась.
– Я решила простить тебя, – торжественно сказала она. – Если ты действительно раскаиваешься. Тогда Иисус наверняка тоже простит тебя.
– Спасибо, – ответила Штеффи и попыталась выглядеть полной раскаяния.
– Мама сказала, что мы должны быть кроткими и терпеливыми, – продолжала Брита. – Ты жила в царстве греха всю жизнь. Это не твоя вина.