Страница:
– Почему?
– Я тоже не понимаю. Я же его навещала несколько дней назад. Он просил сходить к нашему дереву, помнишь, где мы играли. Покачаться за него.
– Надо же, он и меня об этом просил.
– Побежали…
– Сейчас? Такой ливень на улице.
– Побежали, пожалуйста. Я тебя очень прошу.
Я не узнавал городок. Пелена дождя то обрушивалась перед нами, отделяя прошлое от будущего, то исчезала, испаряясь на глазах, дома ветшали и строились одновременно, к подъездам подкатывали «Волги» с новорожденными, и отъезжали автобусы с гробами. Мне было жутко, больно, сладко и странно одновременно.
Трава на дорожке, ведущей в рощу от станции была мокрой, тропинки размокли от дождя, на ботинки налипли комья грязи.
– Ну, вот мы и пришли, – Люба вдруг успокоилась. – Давай представим себе, что все приснилось, ладно?
– Давай.
– И как будто Пашка здесь. Привет, Чумаков. Ну что ты стоишь, ну подтолкни же меня… – Платье ее вымокло и облегало детскую фигуру, острые плечики и худые ноги. – Еще. Еще, сильнее. Еще выше. Закрой глаза. Хорошо. Все, не хочу больше качаться. Стой.
Я придержал веревку.
– Спасибо. – Люба вдруг прикоснулась губами к к моей щеке.
Дыхание у меня перехватило и тоже прикоснулся к ней губами, не помню даже куда, то ли в лоб, то ли в щеку, по которой стекали капли дождя.
Это был первый поцелуй в моей жизни.
– Вот и все. – Устало сказала Люба. – Я совсем замерзла. Проводи меня домой.
Через два месяца родители нашли обмен и мы с бабушкой вернулись в Москву. Любу Пухову я больше никогда не видел.
5.
Марксисты
1.
2.
3.
4.
5.
6.
– Я тоже не понимаю. Я же его навещала несколько дней назад. Он просил сходить к нашему дереву, помнишь, где мы играли. Покачаться за него.
– Надо же, он и меня об этом просил.
– Побежали…
– Сейчас? Такой ливень на улице.
– Побежали, пожалуйста. Я тебя очень прошу.
Я не узнавал городок. Пелена дождя то обрушивалась перед нами, отделяя прошлое от будущего, то исчезала, испаряясь на глазах, дома ветшали и строились одновременно, к подъездам подкатывали «Волги» с новорожденными, и отъезжали автобусы с гробами. Мне было жутко, больно, сладко и странно одновременно.
Трава на дорожке, ведущей в рощу от станции была мокрой, тропинки размокли от дождя, на ботинки налипли комья грязи.
– Ну, вот мы и пришли, – Люба вдруг успокоилась. – Давай представим себе, что все приснилось, ладно?
– Давай.
– И как будто Пашка здесь. Привет, Чумаков. Ну что ты стоишь, ну подтолкни же меня… – Платье ее вымокло и облегало детскую фигуру, острые плечики и худые ноги. – Еще. Еще, сильнее. Еще выше. Закрой глаза. Хорошо. Все, не хочу больше качаться. Стой.
Я придержал веревку.
– Спасибо. – Люба вдруг прикоснулась губами к к моей щеке.
Дыхание у меня перехватило и тоже прикоснулся к ней губами, не помню даже куда, то ли в лоб, то ли в щеку, по которой стекали капли дождя.
Это был первый поцелуй в моей жизни.
– Вот и все. – Устало сказала Люба. – Я совсем замерзла. Проводи меня домой.
Через два месяца родители нашли обмен и мы с бабушкой вернулись в Москву. Любу Пухову я больше никогда не видел.
5.
Я вернулся в этот городок только через тридцать пять лет. Поляна за станцией превратилась в заросший до безобразия лесок, мимо прудов проложили асфальтовую дорогу, по которой гордо катились «Ауди» и «БМВ».
– Ну как, узнаешь родные места? – спросил Димка. Собственно, ему поклон – он привез меня в детство, он меня из него и увезет через пару часов.
– Погоди. Балконы узнаю. Пятьдесят лет подряд один и тот же вечный пластик в трещинах. Здесь мы снежные горки строили. А двор такой маленький почему–то. Знаешь, я помню, как однажды пошел град, градины были огромными, лежали на земле и таяли и от них шел пар.
– Пойдем на станцию. Рынок посмотрим.
На рынке, как и тридцать лет назад сидели бабуси с вениками и вязаными шапочками. Разве что ларьков стало больше. За станцией начинался заросший подлесок, загаженный окурками, обрывками газет и всяким хламом..
– Я ничего не понимаю. Ничего. Ведь здесь была поляна. Березы, простор, солнце, а это что за биомасса?
– А ты чего ожидал?
– Ну как же так? Ведь такой свет был, как у Куинджи. И елочки мохнатые, у меня же с детства в башке застряло, что «в лесу родилась елочка» – это должно было быть отсюда.
– Бурьяном все поросло. Обычно так после пожара бывает.
– Стой! – Как будто интуиция вела меня, потом я понял, что это был старый березовый пень, около которого бомжи жгли костер.– Я помню. Здесь направо.
– Куда же направо. Там сплошная чаща, через кусты не пролезешь.
– Пролезешь. Сюда!
В заросшей рощице стояла наполовину высхошая сосна. Та самая, дерево моего детства. Слегка обгоревший ствол я узнал сразу же. Смолистые, вывернутые ветки. От обрубков, на которые мы в детстве набрасывали веревки и качались остались причудливые вмятины, похожие на глаза лесного чудища. Мощные корни уходили в стороны, презирая разросшийся кустарник.
Около дерева сидели на траве и курили две слегка нетрезвые тетки неопределенного возраста. Они недружелюбно уставились на незваных гостей.
– Эй, чего надо? Давайте, мужики, валите отсюда, – одна из женщин рассердилась.
Я с ужасом всматривался в помятое, грубое лицо. Казалось, что серые глаза были похожи на глаза девочки, в которую я был влюблен в детстве.
– Люба? – с испугом спросил я.
– Какая я тебе Люба, – рассердилась женщина. – Чего пристал?
– Извините, обознался.
– Ходят здесь…
Я подошел к дереву и прикоснулся пальцами к шершавой коре.
– Эй, ты чего, на голову больной? – С любопытством посмотрела на меня тетка с серыми глазами.
– Вы случайно не знаете, сколько лет живут сосны? – неожиданно спросил я.
– Нет, точно псих. – вступила вторая тетка. – Я как его увидела, сразу поняла – из психушки сбежал. Слушайте, мужчина, дайте лучше рублей тридцать на пиво.
– Лет сто, а может быть и двести, – бормотал я, не обращая на женщин внимания. В ушах отдавались эхом едва слышные далекие голоса, как бывает в гулком соборе, в котором разговаривают шепотом. Будто мазками невидимой кисти импрессионистов в воздухе прорисовывались фигуры детей, качающихся на ветках, прыгающих около ствола и с испугом прячущихся от свинцовой тучи, наползающей с горизонта.
Я погладил сухую кору и прикрыл глаза. Высохший ствол, давно обрубленные ветви. Так и все мы, потерянные, забытые, разъехавшиеся по разным городам и странам. Но ты еще живешь, и мы тоже. Все мы отсюда, как ни крути, и возвращаемся к тебе в мечтах и воспоминаниях. Дерево моего детства… Спасибо, что стоишь до сих пор, ты мне снишься ночами, как любимые женщины.
– Ну как, узнаешь родные места? – спросил Димка. Собственно, ему поклон – он привез меня в детство, он меня из него и увезет через пару часов.
– Погоди. Балконы узнаю. Пятьдесят лет подряд один и тот же вечный пластик в трещинах. Здесь мы снежные горки строили. А двор такой маленький почему–то. Знаешь, я помню, как однажды пошел град, градины были огромными, лежали на земле и таяли и от них шел пар.
– Пойдем на станцию. Рынок посмотрим.
На рынке, как и тридцать лет назад сидели бабуси с вениками и вязаными шапочками. Разве что ларьков стало больше. За станцией начинался заросший подлесок, загаженный окурками, обрывками газет и всяким хламом..
– Я ничего не понимаю. Ничего. Ведь здесь была поляна. Березы, простор, солнце, а это что за биомасса?
– А ты чего ожидал?
– Ну как же так? Ведь такой свет был, как у Куинджи. И елочки мохнатые, у меня же с детства в башке застряло, что «в лесу родилась елочка» – это должно было быть отсюда.
– Бурьяном все поросло. Обычно так после пожара бывает.
– Стой! – Как будто интуиция вела меня, потом я понял, что это был старый березовый пень, около которого бомжи жгли костер.– Я помню. Здесь направо.
– Куда же направо. Там сплошная чаща, через кусты не пролезешь.
– Пролезешь. Сюда!
В заросшей рощице стояла наполовину высхошая сосна. Та самая, дерево моего детства. Слегка обгоревший ствол я узнал сразу же. Смолистые, вывернутые ветки. От обрубков, на которые мы в детстве набрасывали веревки и качались остались причудливые вмятины, похожие на глаза лесного чудища. Мощные корни уходили в стороны, презирая разросшийся кустарник.
Около дерева сидели на траве и курили две слегка нетрезвые тетки неопределенного возраста. Они недружелюбно уставились на незваных гостей.
– Эй, чего надо? Давайте, мужики, валите отсюда, – одна из женщин рассердилась.
Я с ужасом всматривался в помятое, грубое лицо. Казалось, что серые глаза были похожи на глаза девочки, в которую я был влюблен в детстве.
– Люба? – с испугом спросил я.
– Какая я тебе Люба, – рассердилась женщина. – Чего пристал?
– Извините, обознался.
– Ходят здесь…
Я подошел к дереву и прикоснулся пальцами к шершавой коре.
– Эй, ты чего, на голову больной? – С любопытством посмотрела на меня тетка с серыми глазами.
– Вы случайно не знаете, сколько лет живут сосны? – неожиданно спросил я.
– Нет, точно псих. – вступила вторая тетка. – Я как его увидела, сразу поняла – из психушки сбежал. Слушайте, мужчина, дайте лучше рублей тридцать на пиво.
– Лет сто, а может быть и двести, – бормотал я, не обращая на женщин внимания. В ушах отдавались эхом едва слышные далекие голоса, как бывает в гулком соборе, в котором разговаривают шепотом. Будто мазками невидимой кисти импрессионистов в воздухе прорисовывались фигуры детей, качающихся на ветках, прыгающих около ствола и с испугом прячущихся от свинцовой тучи, наползающей с горизонта.
Я погладил сухую кору и прикрыл глаза. Высохший ствол, давно обрубленные ветви. Так и все мы, потерянные, забытые, разъехавшиеся по разным городам и странам. Но ты еще живешь, и мы тоже. Все мы отсюда, как ни крути, и возвращаемся к тебе в мечтах и воспоминаниях. Дерево моего детства… Спасибо, что стоишь до сих пор, ты мне снишься ночами, как любимые женщины.
Марксисты
1.
Сентябрь встретил учеников десятого класса углубленным изучением общественно–политических дисциплин. Причин тому было множество – напряженная международная обстановка, тяжелейшая битва за урожай, инструкции ГОРОНО, и новая учительница обществоведения.
Началу учебного года предшествовали месяцы свободы и чудных открытий. Моя сестра наконец-то дождалась кооператива в Теплом Стане, рядом с югославским магазином «Ядран». Новый девятиэтажный дом, восьмой этаж, светлые коридоры, пахнущие краской, потрясающая перспектива из окна – половина Москвы, лесной массив, шпиль университета. И книжные развалы, перевезенные из университетского общежития – наследие оттепели и умеренно–оптимистичных ранних семидесятых. Библиотека фантастики, Стругацкие, ксерокопии первых изданий Булгакова, жизнь Замечательных Людей. За эти месяцы, казалось, я прожил целую эпоху.
Теперь все летние радости в прошлом, хотя и недалеком. Утром мы влезаем в казеную школьную форму: синие брюки и пиджак с металлическими пуговицами.
К школе можно пройти двумя путями. Первая дорожка идет в гору, между двух пятиэтажек, в одной из которых живет мой старый приятель Гоша, а в другой наши школьные красавицы – Галя с Танюшей. Танька живет на третьем этаже, Галя на пятом, и мы с ними вечерами флиртуем – я достаю подзорную трубу c двадцатикратным увеличением, а девочки делают вид, что меня не замечают.
Но мы с Серегой пойдем в школу другим путем. Окружной путь этот пролегает мимо телефонной будки и котельной. Нормальные герои всегда идут в обход. Серега – мой лучший школьный друг. До сих пор помню, как мы познакомились. Случилось это в физкультурной раздевалке, расположенной в школьном подвале.
Началу учебного года предшествовали месяцы свободы и чудных открытий. Моя сестра наконец-то дождалась кооператива в Теплом Стане, рядом с югославским магазином «Ядран». Новый девятиэтажный дом, восьмой этаж, светлые коридоры, пахнущие краской, потрясающая перспектива из окна – половина Москвы, лесной массив, шпиль университета. И книжные развалы, перевезенные из университетского общежития – наследие оттепели и умеренно–оптимистичных ранних семидесятых. Библиотека фантастики, Стругацкие, ксерокопии первых изданий Булгакова, жизнь Замечательных Людей. За эти месяцы, казалось, я прожил целую эпоху.
Теперь все летние радости в прошлом, хотя и недалеком. Утром мы влезаем в казеную школьную форму: синие брюки и пиджак с металлическими пуговицами.
К школе можно пройти двумя путями. Первая дорожка идет в гору, между двух пятиэтажек, в одной из которых живет мой старый приятель Гоша, а в другой наши школьные красавицы – Галя с Танюшей. Танька живет на третьем этаже, Галя на пятом, и мы с ними вечерами флиртуем – я достаю подзорную трубу c двадцатикратным увеличением, а девочки делают вид, что меня не замечают.
Но мы с Серегой пойдем в школу другим путем. Окружной путь этот пролегает мимо телефонной будки и котельной. Нормальные герои всегда идут в обход. Серега – мой лучший школьный друг. До сих пор помню, как мы познакомились. Случилось это в физкультурной раздевалке, расположенной в школьном подвале.
2.
В раздевалке пахло слегка подтекающей канализацией и юношеским потом. Мы натягивали синие физкультурные штаны и зашнуровывали кеды китайского образца. Бегать кросс по школьному стадиону не хотелось.
Мальчишки обсуждали девчонок, которые наверняка переодевались где-то совсем рядом, за толстой подвальной стеной, неловкими движениями освобождаясь от школьной формы. Еще обсуждали заграничную жизнь. Перед физкультурой был урок английского, на котором полная и румяная Генриетта Сергеевна демонстрировала ученикам фильм про Лондон и Темзу. В этом учебном фильме широкоплечий ученик и стройная ученица катались по Темзе на кораблике и говорили на хорошем Оксфордском английском.
– Вот стану хоккеистом, – Генка Захаров занимался в спортивной секции ЦСКА, – обязательно поеду в Англию. Как в кино показывали, сяду на пароходик и прокачусь по матушке–Темзе. И Маринку с собой возьму…
– Вообще-то Темза мужского рода. Поэтому в английском правильнее говорить «Батюшка–Темза» – юношеским баском, вполголоса сообщил Серега.
Серега был «новеньким» – он недели две как пришел в наш класс, и слегка чурался окружающих.
– Чего заливаешь? Сейчас как дам в ухо, будешь знать.
– Я не заливаю, – сжал зубы Серега. Темза действительно мужского рода.
– Точно, Генка, – вступился я. – Я тоже об этом слышал.
– Напридумывают, – оскалился Захаров. Батюшка Темза. Чтобы река мужского рода была. То ли дело у нас: Волга–матушка.
– А Енисей? – Ехидно спросил я.
– Умные все больно пошли. Козлы, – Генка сплюнул и вышел из раздевалки.
– Спасибо, – Серега зашнуровывал кеды. – Ты давно здесь учишься?
– С четвертого класса. А ты откуда приехал?
– Родителям наконец квартиру дали, а до этого я у бабушки жил на Проспекте Мира. Отец все время в командировки ездил, только что из Америки вернулся.
– А кто он у тебя? Дипломат что ли?
– Да нет, он профессор. Биолог. Хочешь, заходи в гости, я тебе американские игрушки покажу, и пистолет духовой. Стреляет как настоящий.
– Спрашиваешь, – согласился я.
Жил Серега в скромной двухкомнатной квартирке около самой линии железной дороги. Игрушки меня разочаровали – машина, поезд и ракета с американским флагом. Зато Серега угостил меня настоящей американской жевательной резинкой и дал подержать в руках спортивный пистолет. Пострелять нам удалось всего один раз – последние холостые пули, теперь надо было ждать следующей зарубежной командировки отца.
Мальчишки обсуждали девчонок, которые наверняка переодевались где-то совсем рядом, за толстой подвальной стеной, неловкими движениями освобождаясь от школьной формы. Еще обсуждали заграничную жизнь. Перед физкультурой был урок английского, на котором полная и румяная Генриетта Сергеевна демонстрировала ученикам фильм про Лондон и Темзу. В этом учебном фильме широкоплечий ученик и стройная ученица катались по Темзе на кораблике и говорили на хорошем Оксфордском английском.
– Вот стану хоккеистом, – Генка Захаров занимался в спортивной секции ЦСКА, – обязательно поеду в Англию. Как в кино показывали, сяду на пароходик и прокачусь по матушке–Темзе. И Маринку с собой возьму…
– Вообще-то Темза мужского рода. Поэтому в английском правильнее говорить «Батюшка–Темза» – юношеским баском, вполголоса сообщил Серега.
Серега был «новеньким» – он недели две как пришел в наш класс, и слегка чурался окружающих.
– Чего заливаешь? Сейчас как дам в ухо, будешь знать.
– Я не заливаю, – сжал зубы Серега. Темза действительно мужского рода.
– Точно, Генка, – вступился я. – Я тоже об этом слышал.
– Напридумывают, – оскалился Захаров. Батюшка Темза. Чтобы река мужского рода была. То ли дело у нас: Волга–матушка.
– А Енисей? – Ехидно спросил я.
– Умные все больно пошли. Козлы, – Генка сплюнул и вышел из раздевалки.
– Спасибо, – Серега зашнуровывал кеды. – Ты давно здесь учишься?
– С четвертого класса. А ты откуда приехал?
– Родителям наконец квартиру дали, а до этого я у бабушки жил на Проспекте Мира. Отец все время в командировки ездил, только что из Америки вернулся.
– А кто он у тебя? Дипломат что ли?
– Да нет, он профессор. Биолог. Хочешь, заходи в гости, я тебе американские игрушки покажу, и пистолет духовой. Стреляет как настоящий.
– Спрашиваешь, – согласился я.
Жил Серега в скромной двухкомнатной квартирке около самой линии железной дороги. Игрушки меня разочаровали – машина, поезд и ракета с американским флагом. Зато Серега угостил меня настоящей американской жевательной резинкой и дал подержать в руках спортивный пистолет. Пострелять нам удалось всего один раз – последние холостые пули, теперь надо было ждать следующей зарубежной командировки отца.
3.
По утрам мы встречались перед началом занятий – Сережкин дом был чуть дальше моего. Местом нашей встречи, которое изменить нельзя, хотя фильм этот появился значительно позже, была телефонная будка, около которой школьники закуривали первую сигарету.
Сигареты у Сереги были хорошие – «Кент», который в те годы достать было невозможно. Лето он провел у своего дядюшки в Ленинграде. Дядька этот, загадочная и романтическая фигура на шахматной доске уходящего века, по долгу службы занимался чем-то связанным с портами и моряками. Племянника он обхаживал как мог: из Ленинграда Серый приехал с блоком импортных сигарет, чемоданом западных пластинок и колодой порнографических карт. Еще он уверял меня, что потерял в Ленинграде девственность, черт его знает, скорее всего привирал.
Тем солнечным осенним утром все было как обычно. Жители микрорайона спешили по своим делам, вот и Серега появился на асфальтированной дорожке, и помахал мне рукой. У него была походка кряжистого Вологодского мужичка, приземистая и внушающая уверенность в правильном выборе центра тяжести чуть ниже пояса.
– Ну, как дела? По Кенту? – Спросил он и протянул мне пачку сигарет. Держи, пока не кончились. Хороший все–таки табачок. Что день грядущий нам готовит?
– Перед смертью не накуришься, – мрачно ответил я.
– Что так пессимистично?
– А ты забыл? Обществоведение. Опять Вера нудить будет.
Вера Семеновна – наша новая учительница по общественно–историческим наукам. В отличие от мирной, советской до мозга берцовых костей Нины Ивановны, которая в прошлом году размеренно бубнила себе под нос главы из учебника, Вера горела идеологическим огнем и (что гораздо хуже) пыталась зажечь им учеников. Откуда она такая взялась точно никому не известно. Говорили, что Вера много лет преподавала историю КПСС в каком-то институте в Сибири, пока мужа не перевели на ответственную работу в Москву. Сибирским студентам повезло, а московским школьникам выпала черная метка.
Стоило седовласой и худой Вере начать рассказывать про какой–нибудь партийный съезд, как щеки ее покрывались румянцем, в голосе появлялись железные нотки, а глаза закатывались. Она не вела урок, она шла на свой последний и решительный бой. В этом гипнотическом трансе она часто делала смешные оговорки. До сих пор помню ее фразу: »Тема сегодняшнего урока – Коммунистическая партия – организатор и вдохновитель Великой Отечественной войны«.
Гораздо хуже было то, что в своем стремлении выковать учеников новой коммунистической формации, Вера устроила факультативные занятия и всячески внедряла дополнительную внеклассную работу: написание рефератов, глубокое изучение причин каких–нибудь отклонений от линии партии. Работа эта, тем не менее была обязательной, а невыполнение ее приравнивалось к предательству Родины.
По понятным причинам, директор школы Веру всячески поддерживал, и слух о ней дошел до райкома партии, и до ГОРОНО. Говорили, что о Вере должны написать статью в газете, а опыт ее внедрить повсеместно в Московских школах.
Урок начался с изучения теории социалистической революции. Я посматривал на одноклассниц, записывающих отдельные мысли исторички в тетрадки. В те годы девчонки носили мини–юбки, причем чем короче была мини–юбка, тем моднее. Серега что-то рисовал в учебнике. Урок уже близился к концу, когда случилось то, чего я боялся.
– Сергей, Александр, – спокойно сказала учительница. – Вы одни из лучших учеников в классе. И вам доверяется высокая честь.
– Честь? – вздрогнул я.
– Да, – с придыханием произнесла Вера. – Это честь и доверие, потому что тема чрезвычайно ответственная. К нашему следующему занятию вы должны подготовить реферат о том, как именно вы поняли Ленинское определение революции. И о том, как это определение находит все новые и новые подтверждения в наши дни.
– Вера Семеновна, – застонал Серега.
– Обратитесь прежде всего к первоисточникам, к Ленинским статьям. Внимательно изучите материалы съездов и пленумов ЦК КПСС, периодику. Я очень рекомендую взять в библиотеке журнал »Коммунист«, в нем бывают очень неплохие обзорные статьи. Тема большая, разделите ее между собой.
– Вера Семеновна, – взмолился я. – Так много уроков задают по математике, да и по литературе надо сочинение сдавать.
– Я немного помогу. – Вера достала из книжного шкафа толстый том в суперобложке. – Это очень неплохая монография. »Рабочее движение в России и Ленинская теория революции«
На обложке были нарисованы бегущие матросы с винтовками и сталевары на вахте. Сталевары в шлемах напоминали тевтонских рыцарей, у которых отпилили рога, и я понял, что мы с Серегой обречены.
Сигареты у Сереги были хорошие – «Кент», который в те годы достать было невозможно. Лето он провел у своего дядюшки в Ленинграде. Дядька этот, загадочная и романтическая фигура на шахматной доске уходящего века, по долгу службы занимался чем-то связанным с портами и моряками. Племянника он обхаживал как мог: из Ленинграда Серый приехал с блоком импортных сигарет, чемоданом западных пластинок и колодой порнографических карт. Еще он уверял меня, что потерял в Ленинграде девственность, черт его знает, скорее всего привирал.
Тем солнечным осенним утром все было как обычно. Жители микрорайона спешили по своим делам, вот и Серега появился на асфальтированной дорожке, и помахал мне рукой. У него была походка кряжистого Вологодского мужичка, приземистая и внушающая уверенность в правильном выборе центра тяжести чуть ниже пояса.
– Ну, как дела? По Кенту? – Спросил он и протянул мне пачку сигарет. Держи, пока не кончились. Хороший все–таки табачок. Что день грядущий нам готовит?
– Перед смертью не накуришься, – мрачно ответил я.
– Что так пессимистично?
– А ты забыл? Обществоведение. Опять Вера нудить будет.
Вера Семеновна – наша новая учительница по общественно–историческим наукам. В отличие от мирной, советской до мозга берцовых костей Нины Ивановны, которая в прошлом году размеренно бубнила себе под нос главы из учебника, Вера горела идеологическим огнем и (что гораздо хуже) пыталась зажечь им учеников. Откуда она такая взялась точно никому не известно. Говорили, что Вера много лет преподавала историю КПСС в каком-то институте в Сибири, пока мужа не перевели на ответственную работу в Москву. Сибирским студентам повезло, а московским школьникам выпала черная метка.
Стоило седовласой и худой Вере начать рассказывать про какой–нибудь партийный съезд, как щеки ее покрывались румянцем, в голосе появлялись железные нотки, а глаза закатывались. Она не вела урок, она шла на свой последний и решительный бой. В этом гипнотическом трансе она часто делала смешные оговорки. До сих пор помню ее фразу: »Тема сегодняшнего урока – Коммунистическая партия – организатор и вдохновитель Великой Отечественной войны«.
Гораздо хуже было то, что в своем стремлении выковать учеников новой коммунистической формации, Вера устроила факультативные занятия и всячески внедряла дополнительную внеклассную работу: написание рефератов, глубокое изучение причин каких–нибудь отклонений от линии партии. Работа эта, тем не менее была обязательной, а невыполнение ее приравнивалось к предательству Родины.
По понятным причинам, директор школы Веру всячески поддерживал, и слух о ней дошел до райкома партии, и до ГОРОНО. Говорили, что о Вере должны написать статью в газете, а опыт ее внедрить повсеместно в Московских школах.
Урок начался с изучения теории социалистической революции. Я посматривал на одноклассниц, записывающих отдельные мысли исторички в тетрадки. В те годы девчонки носили мини–юбки, причем чем короче была мини–юбка, тем моднее. Серега что-то рисовал в учебнике. Урок уже близился к концу, когда случилось то, чего я боялся.
– Сергей, Александр, – спокойно сказала учительница. – Вы одни из лучших учеников в классе. И вам доверяется высокая честь.
– Честь? – вздрогнул я.
– Да, – с придыханием произнесла Вера. – Это честь и доверие, потому что тема чрезвычайно ответственная. К нашему следующему занятию вы должны подготовить реферат о том, как именно вы поняли Ленинское определение революции. И о том, как это определение находит все новые и новые подтверждения в наши дни.
– Вера Семеновна, – застонал Серега.
– Обратитесь прежде всего к первоисточникам, к Ленинским статьям. Внимательно изучите материалы съездов и пленумов ЦК КПСС, периодику. Я очень рекомендую взять в библиотеке журнал »Коммунист«, в нем бывают очень неплохие обзорные статьи. Тема большая, разделите ее между собой.
– Вера Семеновна, – взмолился я. – Так много уроков задают по математике, да и по литературе надо сочинение сдавать.
– Я немного помогу. – Вера достала из книжного шкафа толстый том в суперобложке. – Это очень неплохая монография. »Рабочее движение в России и Ленинская теория революции«
На обложке были нарисованы бегущие матросы с винтовками и сталевары на вахте. Сталевары в шлемах напоминали тевтонских рыцарей, у которых отпилили рога, и я понял, что мы с Серегой обречены.
4.
Пару дней мы валяли дурака, но урок обществоведения неотвратимо приближался. После занятий мы пошли домой к Серому.
– Ну, и о чем мы будем писать? – Садиться за реферат не было ни малейшего желания.
– Погоди. Не суетись. Это дело надо хорошенько обмозговать. – Серега обладал потрясающим житейским чутьем. – Мы ведь живем для того, чтобы получать удовольствие, так?
– Ну, вроде бы так.
– Расслабься. Мысли, они сами придут, или не придут. Смотри, что у меня есть. Роскошь – он достал из ящика стола кубинские сигары в алюминиевых трубочках – саркофагах. Ты только понюхай.
Серега достал из шкафа бутылку армянского коньяка..
– Давай–ка по рюмочке. Хороший, кстати, коньячок. А для души – Deep Purple.
У Сереги был роскошный по тем временам первый отечественный настоящий стерео–проигрыватель »Вега« с большими колонками. Мы часто обсуждали факт бытия: сочетание хорошей аппаратуры и привезенных из Ленинграда пластинок должно быть крайне привлекательным для симпатичных одноклассниц, но не успели реализовать далеко идущие планы. Учебный год ведь еще только начинался.
– Smoke on the water, – взревели динамики.
– Чувствуешь, как басы передает? – гордо сказал Серый. Ну, за успех нашего дела.
Коньяк прочистил сознание, ноги сознание подводили. Для усиления эффекта мы вышли на балкон и закурили крепкие Кубинские сигары. В результате пустырь, ржавые крыши гаражей и полотно железной дороги окрасились таинственным светом и приобрели одним нам понятное внутреннее наполнение.
– И жить хорошо, и жизнь хороша, – сказал Серега, выпуская изо рта колечко едкого дыма. Ну что, садимся писать?
– Ага… – усмехнулся я. – Реферат. Сейчас мы с тобой напишем…
– Давай еще по пол–рюмочки, – Серый разлил коньяк. – За общественные науки.
– За них, – на душе стало совсем тепло. Подвиги разведчиков, конспиративные квартиры Ленина и первый, а тем более второй съезды РСДРП казались близкими и выпуклыми. – Есть такая партия! – с воодушевлением воскликнул я.
– Аминь, – ответил Серега и почему-то перекрестился.
– А о чем писать-то будем?
– Ну как. Тема задана.
– И что мы про революцию знаем?
– Ни хрена не знаем. Но не в этом суть. Материала у нас достаточно. А теперь давай проявим классовый подход и поймем, чего от нас хотят. А хотят от нас двух вещей. Во–первых, чтобы мы тщательно цитировали Брежнева. И целовали его в жопу, – Серега начал истерически хохотать.
– Ну ты даешь. Помншь, ты на меня орал, когда я в школу Булгакова принес и читал на переменке. А сам такие вещи говоришь.
– Так ведь не слышит же никто, – поморщился он. – А второе – Серега на секунду задумался. – От нас хотят имитации мышления, так сказать, творческой инциативы масс. В конструктивном ключе.
– Инициатива наказуема, – вспомнил я.
– А в том-то и дело, что инициатива должна быть простой. Берешь какой–нибудь Ленинский тезис. Например: революция может победить в одной, отдельно взятой стране. И развиваешь. Если, скажем, страна состоит из России и республик, то революция может победить и в республиках, при условии, что они еще более слабые звенья. Я понятно излагаю?
– Погоди. Это же красиво. Она вначале побеждает в одной, отдельно взятой, слабой, но не самой слабой. Потому что в относительно развитой и проникнутой идеями. То есть все относительно. Потом эта революция расползается на более слабые, но не охваченные идеями. И получается мировой пожар на горе буржуям и СССР.
– Елки! Ты понимаешь, что мы с тобой только что сделали? – Серега возбудился. – Мы творчески развили Ленинскую теорию революции. Да если это красиво изложить нам сразу за четверть пятерку поставят! Теперь надо с умом это сделать – все по первоисточникам и цитат побольше. Все, за работу. Я пойду кофейку заварю покрепче.
Серега принес турку и банку сгущенки – он всегда пил кофе со сгущеным молоком.
– Пока ты ходил я название придумал: »О некоторых вопросах теории слабого звена и распространения социалистической революции в современных условиях«.
– А чего, – Серега покровительственно похлопал меня по плечу. – Грамотно излагаешь. Теперь – первоисточники.
В ход пошли томики Ленина и научные труды в скучных переплетах с золотым тиснением. А также взятая из школьного кабинета последняя книжка »Ленинским Курсом« с выступлениями генсека Брежнева.
Действовали мы просто. Расписав на бумаге основные тезисы нашего сомнительного творения, мы начали перемежать их цитатами из Ленина, Брежнева и статей ученых института Марксизма–Ленинизма. Найти подходящие цитаты было сложнее всего. Серега искал цитаты, а я пытался связать предложения, взятые из разных источников. Время от времени выяснялась какая–нибудь несуразица и процесс коллективного сочинительства прерывался неудержимым ржанием.
Часам к семи вечера нашими совместными усилиями были написаны несколько страниц.
– Уфф, – я потряс рукой. – Прямо рука бойца колоть устала.
– Ничего. Нас ждут великие дела, – подмигнул мне Серега.
Мы выкурили по сигарете, я спустился по лестнице, вышел во двор и пошел домой мимо сидящих на скамейках бабусек и мирно играющих в песочнице детей. »Интересно, пахнет от меня еще коньяком, или нет?« – слегка волновался я.
Реферат мы сдали на проверку и идеологическую доработку Вере Семеновне и про него забыли – на носу была контрольная по математике.
– Ну, и о чем мы будем писать? – Садиться за реферат не было ни малейшего желания.
– Погоди. Не суетись. Это дело надо хорошенько обмозговать. – Серега обладал потрясающим житейским чутьем. – Мы ведь живем для того, чтобы получать удовольствие, так?
– Ну, вроде бы так.
– Расслабься. Мысли, они сами придут, или не придут. Смотри, что у меня есть. Роскошь – он достал из ящика стола кубинские сигары в алюминиевых трубочках – саркофагах. Ты только понюхай.
Серега достал из шкафа бутылку армянского коньяка..
– Давай–ка по рюмочке. Хороший, кстати, коньячок. А для души – Deep Purple.
У Сереги был роскошный по тем временам первый отечественный настоящий стерео–проигрыватель »Вега« с большими колонками. Мы часто обсуждали факт бытия: сочетание хорошей аппаратуры и привезенных из Ленинграда пластинок должно быть крайне привлекательным для симпатичных одноклассниц, но не успели реализовать далеко идущие планы. Учебный год ведь еще только начинался.
– Smoke on the water, – взревели динамики.
– Чувствуешь, как басы передает? – гордо сказал Серый. Ну, за успех нашего дела.
Коньяк прочистил сознание, ноги сознание подводили. Для усиления эффекта мы вышли на балкон и закурили крепкие Кубинские сигары. В результате пустырь, ржавые крыши гаражей и полотно железной дороги окрасились таинственным светом и приобрели одним нам понятное внутреннее наполнение.
– И жить хорошо, и жизнь хороша, – сказал Серега, выпуская изо рта колечко едкого дыма. Ну что, садимся писать?
– Ага… – усмехнулся я. – Реферат. Сейчас мы с тобой напишем…
– Давай еще по пол–рюмочки, – Серый разлил коньяк. – За общественные науки.
– За них, – на душе стало совсем тепло. Подвиги разведчиков, конспиративные квартиры Ленина и первый, а тем более второй съезды РСДРП казались близкими и выпуклыми. – Есть такая партия! – с воодушевлением воскликнул я.
– Аминь, – ответил Серега и почему-то перекрестился.
– А о чем писать-то будем?
– Ну как. Тема задана.
– И что мы про революцию знаем?
– Ни хрена не знаем. Но не в этом суть. Материала у нас достаточно. А теперь давай проявим классовый подход и поймем, чего от нас хотят. А хотят от нас двух вещей. Во–первых, чтобы мы тщательно цитировали Брежнева. И целовали его в жопу, – Серега начал истерически хохотать.
– Ну ты даешь. Помншь, ты на меня орал, когда я в школу Булгакова принес и читал на переменке. А сам такие вещи говоришь.
– Так ведь не слышит же никто, – поморщился он. – А второе – Серега на секунду задумался. – От нас хотят имитации мышления, так сказать, творческой инциативы масс. В конструктивном ключе.
– Инициатива наказуема, – вспомнил я.
– А в том-то и дело, что инициатива должна быть простой. Берешь какой–нибудь Ленинский тезис. Например: революция может победить в одной, отдельно взятой стране. И развиваешь. Если, скажем, страна состоит из России и республик, то революция может победить и в республиках, при условии, что они еще более слабые звенья. Я понятно излагаю?
– Погоди. Это же красиво. Она вначале побеждает в одной, отдельно взятой, слабой, но не самой слабой. Потому что в относительно развитой и проникнутой идеями. То есть все относительно. Потом эта революция расползается на более слабые, но не охваченные идеями. И получается мировой пожар на горе буржуям и СССР.
– Елки! Ты понимаешь, что мы с тобой только что сделали? – Серега возбудился. – Мы творчески развили Ленинскую теорию революции. Да если это красиво изложить нам сразу за четверть пятерку поставят! Теперь надо с умом это сделать – все по первоисточникам и цитат побольше. Все, за работу. Я пойду кофейку заварю покрепче.
Серега принес турку и банку сгущенки – он всегда пил кофе со сгущеным молоком.
– Пока ты ходил я название придумал: »О некоторых вопросах теории слабого звена и распространения социалистической революции в современных условиях«.
– А чего, – Серега покровительственно похлопал меня по плечу. – Грамотно излагаешь. Теперь – первоисточники.
В ход пошли томики Ленина и научные труды в скучных переплетах с золотым тиснением. А также взятая из школьного кабинета последняя книжка »Ленинским Курсом« с выступлениями генсека Брежнева.
Действовали мы просто. Расписав на бумаге основные тезисы нашего сомнительного творения, мы начали перемежать их цитатами из Ленина, Брежнева и статей ученых института Марксизма–Ленинизма. Найти подходящие цитаты было сложнее всего. Серега искал цитаты, а я пытался связать предложения, взятые из разных источников. Время от времени выяснялась какая–нибудь несуразица и процесс коллективного сочинительства прерывался неудержимым ржанием.
Часам к семи вечера нашими совместными усилиями были написаны несколько страниц.
– Уфф, – я потряс рукой. – Прямо рука бойца колоть устала.
– Ничего. Нас ждут великие дела, – подмигнул мне Серега.
Мы выкурили по сигарете, я спустился по лестнице, вышел во двор и пошел домой мимо сидящих на скамейках бабусек и мирно играющих в песочнице детей. »Интересно, пахнет от меня еще коньяком, или нет?« – слегка волновался я.
Реферат мы сдали на проверку и идеологическую доработку Вере Семеновне и про него забыли – на носу была контрольная по математике.
5.
На переменке мы прятались у подъезда, выходящего на школьный двор. Здесь можно было спокойно курить, не боясь нарваться на завуча или директора. Слева к школе был пристроен физкультурный зал, из которого доносился низкий, почти что мужской голос нашей преподавательницы физкультуры, Галины Ивановны. Эта женщина с грубыми усиками, пробивавшимися над верхней губой и мускулистыми ногами, обтянутыми голубым трико, должна была родиться мужчиной.
– Раз, два, левой, левой, – доносилось из физкультурного зала, – Кузнецов, лови мяч, передача. Пошел, вперед пошел!
У подъезда стояла кучка школьников – Мы с Сергеем, Игорь, Толя были детьми из благополучных семей. Андрей Усиков присел на корточки, жадно затягиваясь »Казбеком«. Его прошлогодние школьные брюки, протертые на коленках и изношенный пиджак, напоминали более благополучным из нас о суровой жизни, ожидающей нас по окончании среднего учебного заведения.
Сергей рассказывал анекдот.
– Ленин с Дзержинским получили партию презервативов. Дзержинский у него спрашивает: »Владимир Ильич, ума не приложу, что с ними делать?«
– »Эх, батенька, учить мне вас и учить! Где же ваша партийная смекалка? Один отдайте мне, один оставьте себе, остальные незаметно проколите, и раздайте меньшевикам!«
– Батенька, – школьники скорчились от смеха. – Ой, держите меня, – Андрей Усков даже загасил сигарету, закашлявшись своим глуховатым баском, сквозь который прорывался остаток тоненького юношеского фальцета. –Ну ты даешь…
– А я еще один знаю, – не выдержал я. – Ленин говорит Крупской. »Наденька, когда я умру, похороните мой член отдельно от меня«. – »Да господь с тобой, Володенька, – отвечает Крупская, что случилось?« – »Ну как же – говорит Владимир Ильич. – Вот Мартов прочтет в газете некролог и скажет: «Ленин умер, и хуй с ним!» И опять, и опять будет неправ!
У школьников началась истерика, но тут из подъезда выглянула физкультурница.
Вера Семеновна почему-то на урок опоздала и вошла в кабинет с покрасневшим лицом и блестящими глазами. Казалось, она недавно плакала. Класс испуганно притих, чувствуя, что произошло нечто необычное, нарушающее привычную школьную рутину.
– Ребята, – дрогнувшим голосом сказала Вера Семеновна. – Я хочу сообщить вам что-то очень важное. И это касается именно учащихся вашего класса. – Вера достала из кармана кофты носовой платок и приложила его к уголкам глаз. – Сергей и Александр, пожалуйста встаньте.
– Блин, – в ужасе прошептал Серега. – Что это с ней?
– Не знаю, – я почувствовал, что ладони у меня стали влажными и холодными. Я был уверен, что кто-то заложил нас за расказанные на переменке анекдоты.
– Пожалуйста, подойдите к доске и повернитесь лицом к классу.
Одноклассники смотрели на нас с легким ужасом, смешанным с любопытством.
– Ребята. Случилась удивительное и неожиданное событие. – Голос исторички вдруг стал тонким, и размеренным. – Эти ваши одноклассники, простые советские школьники по моей просьбе подготовили реферат на тему Ленинской теории революции. Так вот, вместо школьного реферата у Саши и Сергея получилась серьезная научная работа. Я не побоюсь сказать, что работа эта проливает новый свет на Ленинское учение.
Я почувствовал, как щеки мои теплеют и краснеют.
– Как Владимир Ильич Ленин в свое время творчески развил учение Маркса и Энгельса, так и ребята обобщили и переосмыслили Ленинскую формулировку…
– Е–мое, – шепнул Серега.
– Удивительно, с каким природным классовым чутьем подошли они к проблеме – продолжала Вера. – Это талант, причем талант врожденный и редкий. Таким талантом обладали Фридрих Маркс и Карл Энгельс (судя по оговоркам, Вера впала в привычный идеологический транс).
– Ты понял? – подмигнул мне Серега. – Теперь мы с тобой будем Марксом и Энгельсом, осталось только понять: кто кем.
– За свою педагогическую практику я воспитала не один десяток поколений советских людей, строителей коммунизма. Смотря на этих ребят, я горжусь нашей страной, нашей советской школой. Поздравляю вас, товарищи.
– Спасибо, Вера Семеновна, – голос у меня почему-то был гаденьким.
– А теперь – самое главное. – Историчка полезла в сумку и зачем-то достала из нее горсть мелочи. – Сегодня я разговаривала с секретарем райкома КПСС по идеологической работе Владимиром Ивановичем Зверевым. И сейчас, ребята, вы поедете в райком, Владимир Иванович вас ждет. Вы лично в руки передадите ему свою работу. Я думаю, что речь может идти о серьезной научной публикации, об участии во Всесоюзном конкурсе работ по общественно–политическим дисциплинам.
– А как же литература? У нас сочинение, – вырвалось из меня.
– Не волнуйтесь. С директором школы я договорилась, так что от занятий вы сегодня освобождаетесь. Вот вам деньги на проезд – она высыпала в ладони горсть монет. – И обязательно позвоните мне вечером.
– Раз, два, левой, левой, – доносилось из физкультурного зала, – Кузнецов, лови мяч, передача. Пошел, вперед пошел!
У подъезда стояла кучка школьников – Мы с Сергеем, Игорь, Толя были детьми из благополучных семей. Андрей Усиков присел на корточки, жадно затягиваясь »Казбеком«. Его прошлогодние школьные брюки, протертые на коленках и изношенный пиджак, напоминали более благополучным из нас о суровой жизни, ожидающей нас по окончании среднего учебного заведения.
Сергей рассказывал анекдот.
– Ленин с Дзержинским получили партию презервативов. Дзержинский у него спрашивает: »Владимир Ильич, ума не приложу, что с ними делать?«
– »Эх, батенька, учить мне вас и учить! Где же ваша партийная смекалка? Один отдайте мне, один оставьте себе, остальные незаметно проколите, и раздайте меньшевикам!«
– Батенька, – школьники скорчились от смеха. – Ой, держите меня, – Андрей Усков даже загасил сигарету, закашлявшись своим глуховатым баском, сквозь который прорывался остаток тоненького юношеского фальцета. –Ну ты даешь…
– А я еще один знаю, – не выдержал я. – Ленин говорит Крупской. »Наденька, когда я умру, похороните мой член отдельно от меня«. – »Да господь с тобой, Володенька, – отвечает Крупская, что случилось?« – »Ну как же – говорит Владимир Ильич. – Вот Мартов прочтет в газете некролог и скажет: «Ленин умер, и хуй с ним!» И опять, и опять будет неправ!
У школьников началась истерика, но тут из подъезда выглянула физкультурница.
Вера Семеновна почему-то на урок опоздала и вошла в кабинет с покрасневшим лицом и блестящими глазами. Казалось, она недавно плакала. Класс испуганно притих, чувствуя, что произошло нечто необычное, нарушающее привычную школьную рутину.
– Ребята, – дрогнувшим голосом сказала Вера Семеновна. – Я хочу сообщить вам что-то очень важное. И это касается именно учащихся вашего класса. – Вера достала из кармана кофты носовой платок и приложила его к уголкам глаз. – Сергей и Александр, пожалуйста встаньте.
– Блин, – в ужасе прошептал Серега. – Что это с ней?
– Не знаю, – я почувствовал, что ладони у меня стали влажными и холодными. Я был уверен, что кто-то заложил нас за расказанные на переменке анекдоты.
– Пожалуйста, подойдите к доске и повернитесь лицом к классу.
Одноклассники смотрели на нас с легким ужасом, смешанным с любопытством.
– Ребята. Случилась удивительное и неожиданное событие. – Голос исторички вдруг стал тонким, и размеренным. – Эти ваши одноклассники, простые советские школьники по моей просьбе подготовили реферат на тему Ленинской теории революции. Так вот, вместо школьного реферата у Саши и Сергея получилась серьезная научная работа. Я не побоюсь сказать, что работа эта проливает новый свет на Ленинское учение.
Я почувствовал, как щеки мои теплеют и краснеют.
– Как Владимир Ильич Ленин в свое время творчески развил учение Маркса и Энгельса, так и ребята обобщили и переосмыслили Ленинскую формулировку…
– Е–мое, – шепнул Серега.
– Удивительно, с каким природным классовым чутьем подошли они к проблеме – продолжала Вера. – Это талант, причем талант врожденный и редкий. Таким талантом обладали Фридрих Маркс и Карл Энгельс (судя по оговоркам, Вера впала в привычный идеологический транс).
– Ты понял? – подмигнул мне Серега. – Теперь мы с тобой будем Марксом и Энгельсом, осталось только понять: кто кем.
– За свою педагогическую практику я воспитала не один десяток поколений советских людей, строителей коммунизма. Смотря на этих ребят, я горжусь нашей страной, нашей советской школой. Поздравляю вас, товарищи.
– Спасибо, Вера Семеновна, – голос у меня почему-то был гаденьким.
– А теперь – самое главное. – Историчка полезла в сумку и зачем-то достала из нее горсть мелочи. – Сегодня я разговаривала с секретарем райкома КПСС по идеологической работе Владимиром Ивановичем Зверевым. И сейчас, ребята, вы поедете в райком, Владимир Иванович вас ждет. Вы лично в руки передадите ему свою работу. Я думаю, что речь может идти о серьезной научной публикации, об участии во Всесоюзном конкурсе работ по общественно–политическим дисциплинам.
– А как же литература? У нас сочинение, – вырвалось из меня.
– Не волнуйтесь. С директором школы я договорилась, так что от занятий вы сегодня освобождаетесь. Вот вам деньги на проезд – она высыпала в ладони горсть монет. – И обязательно позвоните мне вечером.
6.
Сергей подбросил портфель, выждал, пока он перевернется несколько раз и упадет в грязь. Потом он прислонился к заборчику около школьного стадиона и начал трястись от смеха.
– Ну и ну, – он вытирал слезы. – А вдруг мы и правда чего–нибудь такое открыли? Представляешь, теперь университет у нас в кармане. Да и золотая медаль тоже.
– Тоже мне, будущий классик, – я внимательно посмотрел на него. Вид у тебя какой-то несолидный, рубашка расстегнута.
– Слушай, давай после райкома поедем гулять в центр. У нас же целый день впереди.
Чувство радостного ожидания неизведанного, быть может причастности к маячившему впереди светлому будущему охватило нас. Троллейбус в этот утренний час был наполовину пустым, везущим бабушек с авоськами в продовольственные магазины, расположенные около остановки метро. Бросив пятачок в автомат и спустившись на эскалаторе на перрон, мы вскочили в последний вагон поезда, отправляющегося в центр, в последний момент увернувшись от захлопывающихся дверей, и радостно плюхнувшись на сиденье.
– Ну и ну, – он вытирал слезы. – А вдруг мы и правда чего–нибудь такое открыли? Представляешь, теперь университет у нас в кармане. Да и золотая медаль тоже.
– Тоже мне, будущий классик, – я внимательно посмотрел на него. Вид у тебя какой-то несолидный, рубашка расстегнута.
– Слушай, давай после райкома поедем гулять в центр. У нас же целый день впереди.
Чувство радостного ожидания неизведанного, быть может причастности к маячившему впереди светлому будущему охватило нас. Троллейбус в этот утренний час был наполовину пустым, везущим бабушек с авоськами в продовольственные магазины, расположенные около остановки метро. Бросив пятачок в автомат и спустившись на эскалаторе на перрон, мы вскочили в последний вагон поезда, отправляющегося в центр, в последний момент увернувшись от захлопывающихся дверей, и радостно плюхнувшись на сиденье.