Торин Александр. Осенние рассказы

   Речному трамвайчику «Москва» было решительно все равно, кто попадется в его фарватере – адмирал Тихоокеанского флота, космонавт Валентина Терешкова, дача которой была неподалеку, собачка Стрелка, или даже сам Генеральный секретарь чего угодно – компартии или организации объединенных наций.
   – Господи, утонет же, – переживала мама.
   – Этот утонет, как же, – фыркал отец. – Он во время переправы через Днепр самогонки выпил и купаться полез. Капитан в него стрелял, думал сбежать хочет, немцы шпарили, почти никого в живых не осталось. А Василий выплыл. Он заговоренный.
   И действительно, Василий вскоре вылез на берег, отфыркался и исполнил что-то среднее между «Цыганочкой» и «Лезгинкой»..
   – Ну что, молодежь, не клюет?
   Мы сидели на берегу с удочками. Клева не было и в помине.
   – Не так ловите, засранцы, вот как надо ловить, – дядя Вася ловко выпил стакан коньячной жидкости и вылил остаток на полудохлого, размокшего червяка, который от дозы горючего начал извиваться словно грешник в аду, и забросил удочку в мутную воду. – Вот так, вот это по-нашему…
   Как по-волшебству, на крючке вдруг оказался переливающийся золотом лещ.
   – Фокус-покус, – односложно объяснил волшебство дядя Вася, и отжался раз двадцать. От него пахло коньяком и здоровой плотью.

* * *

   В последний раз я видел дядьку году в восьмидесятом, вскоре после Олимпиады. Он поседел, но все так же пил коньяк стаканами и бурчал под нос песню про то, что врагу не сдается наш гордый «Варяг». Он пах хорошим одеколоном. Коньяк он принес с собой, да и закуску тоже.
   До сих пор не знаю, что с ним стало после распада империи, всех нас разметало по поверхности шарика.

* * *

   Клавдия нам отомстила. Через пару дней она поймала нас с Иркой с поличным во время кражи шоколадных конфет из кухонного шкафчика. В наказание нас повели на казнь пойманных мышек Да даже не мышек – мышат, маленьких, серых, дрожащих от ужаса, с глазками-бусинками. Мышата сидели в мышеловке рядом с уже ненужным кусочком сыра. На крыльце стояло наполненное водой оцинкованное ведро.
   – Все из себя, умные, – ругалась Клавдия. – Делают что хотят, пьянствуют, китайца в канал уронили. Вот и дети у них такие же, распущенные. Ну-ка, идите сюда.
   – Не надо, тетя Клава, – всхлипнула Ирка. – Мне их жалко, не надо, пожалуйста.
   – А вот родителям все расскажу! Думаешь я не видела, как вы вино из стакана пробовали? У, бесстыжие. Давайте, открывайте дверку! – Клавдия схватила нас за руку и заставила онемевшими пальцами открыть какой-то замочек. Два беспомощных тельца плюхнулись в ведро, судорожно забили маленькими лапками и начали пускать пузыри. Сердце мое сжалось от ужаса, а Ирка заревела.
   Вечером я рассказал обо всем маме. Она пошла ругаться с Клавдией, потом кто-то громко хлопнул дверью. Остаток лета я почти не запомнил, в памяти все слилось в какой-то калейдоскоп.

* * *

   Лет через пятнадцать я был у друзей на студенческой свадьбе. Праздновали на чьей-то даче, добрались туда от электрички с трудом – начался сильный снегопад. Как всегда было людно, шумно и накурено.
   Среди гостей была девушка с серыми глазами, я про себя обозвал ее «сероглазкой». Она слека косила под хиппи: короткая челка, перчатки с отрезанными пальцами, длинные сапоги. Сероглазка таскала за собой в клетке белую мышь по кличке «Сэр Роджер», такой видимо у нее был творческий образ. Сэр Роджер суетливо ползал между кормушкой и колесиком-мельницей, которое он с увлечением крутил на забаву присутствующим. Еще запомнилось, что студенты упорно пытались напоить мыша вином.
   Употребив почти все имевшиеся в наличии запасы спиртного, мы вылезли на крыльцо. После ночных возлияний я был расслаблен, и начал прощупывать подходы к сероглазке.
   – Как бы я хотел жить в этой клетке. Рядом с такой эээ… необычной хозяйкой, – я мечтательно нес чепуху. – Каждый вечер смотреть на нее.
   – Отстань. Дай лучше закурить, – хрипло сказала сероглазка.
   – Авек плезир, мадам – я пошарил по карманам и нашел помятую пачку сигарет. – Вы знаете, мне кажется, я вас где-то видел.
   – Мало ли, – усмехнулась она. – Слушай, кавалер, там вино еще осталось?
   – Вроде все выпили, но я сейчас поищу.
   Я кинулся в комнату, увидел свеего приятеля, прикорнувшего на кресле в обнимку с бутылкой вина, и прошептав «Прости, друг», аккуратно вытащил сосуд из его рук.
   – Смотри-ка, нашел, – удивилась сероглазка. – На роль домашнего мышонка сгодишься, пожалуй. Кстати, мышкой быть не так уж и хорошо. Даже у меня в клетке.
   – Да, – сцена мышиной казни из детства вдруг встала перед глазами. – Иногда их топят. В оцинкованном ведре.
   – Перестань, – вдруг вздрогнула сероглазка.
   Мы встретились глазами. Что-то неуловимо-знакомое просвечивало в ее лице, как же я раньше этого не заметил.
   – О, Господи. Тебя как зовут? Ира?
   – Да.
   – Ирка. Ну ты даешь… Ты меня помнишь? А Клавдию, на даче…
   – Ах, так это ты… Давно это было.
   – Ну надо же так встретиться, – поражался я.
   Мы допили вино. Начало светать и где-то за деревьями застучала колесами первая электричка.
   – Слушай. У меня к тебе просьба – вдруг сказала Ира.
   – Да? – удивился я.
   – Я сейчас уйду. Тихо, по-английски. Мне на самом деле давно уже пора.
   – Да куда же ты пойдешь, все замело на хрен.
   – Не твое дело. Да, и еще, не рассказывай никому, что мы были знакомы. Обещаешь?
   – Угу, – сглотнул я слюну. Я ничего не понимал.
   – Только ничего не спрашивай. Так надо, – она приложила к моим губам палец и посмотрела на меня серыми глазами. В них была странная, бесконечная пустота, от которой мне стало не по себе. – Пока.
   – Счастливо… Жаль, честно говоря. Может быть хоть телефон оставишь?
   – Не стоит. Хочешь – возьми сэра Роджера на память.
   – Да куда я его дену, – растерялся я.
   – Ну, как знаешь.
 
   Ира ушла. Я закурил последнюю сигарету и потряс головой. Казалось, что все это мне приснилось.
   Через пару недель я попытался ее разыскать, но никто толком не мог вспомнить, чьей подругой она была. Мои однокурсники запомнили только белую мышь в клетке, короткую челку, да серые глаза.
   Много лет спустя я увидел такой же пустой, отрешенный взгляд у людей, сидевших на тяжелых наркотиках. Впрочем, это только мои догадки.

2. Накладная

   Когда я перешел в третий класс, жителей коммунальных квартир переселили в новенькую, пахнущую известкой пятиэтажку, из тех, которые народ с обозвал «Хрущобами». Никита Сергеевич, впрочем, уже несколько лет как был отстранен от власти, но дело его продолжалось.
   Почти весь наш двор оказался в доме номер 5 по Театральному проезду. В доме этом все перемешалось. Жили в нем и архаичные деревенские бабульки в шерстяных платках, и дети трактористов и водопроводчиков, и полковник-артиллерист, за которым приезжала по утрам черная «Волга».
   Каждый день мы с приятелями убегали на соседнюю стройку, залезали в котлован, пробегали мимо забитых в землю свай, прыгали по горам из блочных панелей. Мы играли в войну и приходили домой грязными с головы до ног.
   Однажды Валерка Глазков провалился почти по пояс в жидкую грязь. Положение было отчаянным, выбраться он не мог, и я побежал звать Валеркиного отца на помощь. Работал этот высокий, мрачный мужик трактористом.
   – Сорванцы, хулиганье, – отчитывал он нас. – Что вас туда понесло, землица-то вся вспучилась.
   Меня насильно привели к Валерке домой, вымыли и накормили обедом.
   – Ешь, ешь, – причитала мама Валерки Глазкова. Работала она, кажется, штукатурщицей в строительном управлении. – Нечто твоя бабка тебя накормит? Да она, небось, и готовить-то не умеет.
   – Спасибо. Да нет, она очень хорошо готовит, и щи варит, и котлеты делает.
   – Все равно ешь, я люблю, когда дети кушают. Ты, главное, черный хлебушек кушай. Почему народ русский такой сильный супротив всяких немцев? Потому что ржаной хлебушек ест, а в нем сила. Ой, какая сила.
   – Как у Геркулеса, – усмехнулся я.
   – Какого еще Геркулеса? – удивилась Валеркина мама.
   – Овсянка так называется, в пачках. «Геркулес», – пошутил я. – А еще такой был греческий герой, силач.
   – Ааа, – протянула штукатурщица. – А лучше всего гречка. От гречки сила-то идет. Ты какую любишь, размазню?

* * *

   Однажды, проходя мимо подъезда я увидел, что окошечко, ведущее в подвал разбито. Подвал давно был предметом детских вожделений, но железная дверь на лестнице всегда была заперта массивным навесным замком.
   Я не смог избежать искушения, выдавил остатки стекла, пролез сквозь узкое оконце, кое-как сполз по стене, встав ногой на трубу, и оказался в подвале. Подвальный мир был страшен, но манил с невероятной силой. Там стояли лужицы, пахло известкой и краской. Казалось, что в соседнем закутке, среди водопроводных труб вот-вот обнаружится скелет.
   С тех пор мне часто снится сон про этот подвал-подземелье, с узкими ходами, влагой, хитро переплетенными трубами. Я попадаю в него, карабкаюсь по катакомбам и всегда вылезаю через окошечко на улицу, оказываясь в одном и том же месте, в одно и то же время, отделенное от подвальных времен примерно двумя десятилетиями. И на этой улице всегда цветут липы и идет дождь.

* * *

   – Валерка, – вылез я из подвала весь перемазанный в побелке, но счастливый. – Я такое место нашел. Айда!
   Подвал для мальчишек был островом сокровищ. В запутанных переходах и лабиринтах, между трубами отопления и канализации, нам удалось найти настоящую лопату, помазок, пустые бутылки, которые мы сдавали в пункт стеклопосуды по 12 копеек, и даже почти полную, забытую кем-то пачку «Дымка». Не говоря уже о сложенных в углу люминисцентных лампах (тех самых, длинных, вакуумных, которые взрывались с грохотом). Пару лампочек мы тут же взорвали, представляя себе, что отбиваемся от немецких танков. А сигареты «Дымок» выкурили.
   Подвал этот стал местом наших тайных встреч. Мы устроили в нем что-то вроде партизанского штаба. Особенно хорошо в нем было зимой – на улице мороз, а нам, засевшим среди покрытых изоляцией труб тепло, мы хвастаемся друг перед другом своими сокровищами: найденным на перекрестке около дома: задним фонарем от «Москвича», ржавой, изогнутой водопроводной трубой, потерянным вымпелом с золотым профилем Ленина, и припасенными кусками карбида. Карбид, как и свинец, у нас в особой цене. Свинец можно выплавлять на костре, наливая его в старую консервную банку, и, когда он уже совсем расплавился, опрокидывая раскаленную железяку в формочку. Когда он застывает, получаются замечательные, тускло-металлического света битки. Карбид- вещество взрывчатое, он идет к свинцу по весу, как один к трем. Карбид, когда его бросаешь в лужу, шипит, едкая вонь плывет в воздухе, потом белые склизкие куски взрываются белым пламенем, вызывая одобрительные возгласы собравшихся.

* * *

   Как-то раз после школы я занес домой портфель, небрежно сообщил бабушке, что пошел гулять и тут же спустился в подвал. Валерки еще не было. В подвале было удивительно тихо, только где-то вдалеке капала вода из прохудившейся трубы.
   Неожиданно дом задрожал. Глухие басы встряхнули трубы и перекрытия, посыпалась цементная пыль.
   Рядом с домом остановилось что-то, издающее этот мощный гул, этот ритм мотора, захватывающий сердце. Так мог рычать только танк.
   Я выглянул из подвального окошечка. Взгляд мой уперся в перепачканные глиной массивные, танковые гусеницы. Около дома стоял громадный бульдозер, плюющийся облачками синего, вонючего дыма.
   Мне ужасно захотелось посидеть на месте водителя этого мастодонта. Я вылез из подвала и начал карабкаться по огромным гусеницам наверх, к кабине. Я боялся, что бульдозер тронется, и раздавит меня с ботинками, шапкой-ушанкой и синтетической шубой.
   Водительская кабина была пуста. На сиденье лежали пачка «Беломора» и замызганный коробок спичек. Я покрутил коробок в руках, неведомый бульдозерист почему-то засовывал сожженные спички с обратной стороны темно-фиолетовой коробочки.
   Мне ужасно хотелось взять папиросу, похвастаться перед друзьями, но я сдержался.
   Около пачки папирос были сложены зеленоватые бумажки с плохо пропечатанными полосками. Накладная, –прочел я. – Солярка, три, ноль ноль эл. Чего эл, литров что-ли? От бумажек веяло чем-то официальным, почти секретным, государственным. Буква «Л» большая, с расплывшимся внизу чернильным завитком. Под ней подпись, и еще одна, и фиолетовая печать. И корявые цифры.
   Повинуюясь какому-то странному импульсу, я схватил разграфленную бумажку, спрыгнул с гусениц в жидкую грязь и спрятался в подвале.
   Вскоре появился Валерка.
   – Саня, ты здесь, что-ли? – Он напуган. – У папки накладная на топливо из бульдозера пропала, он ругается, злой как черт.
   – Накладная? – Мне стало не по себе. – А как она выглядит?
   – Не знаю, – Валера начал плакать, размазывая сопли. – Он к мамке как раз приехал в обед с работы, выпил еще как назло, а тут… Он говорит – новый бульдозер, первый день доверили, а теперь с работы вышибут и нам жрать будет нечего.
   – Погоди, – я вдруг придумал выход из создавшейся ситуации. – Я когда в подъезд заходил, вот это нашел, – я протянул Валерке листочки, похищенные из бульдозера. – Может это твой батя потерял?
   – Ух ты, – Валерка счастлив. – Я сейчас его спрошу, подождешь меня, ладно?
   – Пап, пап, – заорал Валерка, протискиваясь через окошечко. – Нашлась, нашлась!
   – Твою так. Откуда … – Рев Валеркиного отца проникает сквозь стены.
 
   – Уфф. Успокоился, – доверительно сообщил мне Валерка спустя полчаса. – Ну и натерпелся я страха. Как хорошо, что ты эту бумажку нашел…
   – Да ладно, – мне стало стыдно. – Я так и подумал, мол, мало ли, документ все-таки.

* * *

   Летом далекого будущего года мы снимали крохотную комнатку в Юрмале. Песчаные дюны, прохладное море, пенистое пиво из автоматов и столовая около станции – все это пролетело как сон. В последних числах августа я вернулся в Москву.
   – Хорошо, что ты приехал, – буркнул наш завхоз Алик. – Завтра с утра придет грузовик, поедешь на мебельный комбинат получать лабораторные столы. Больше некому. А столы нужны, сам понимаешь.
   Институтский водитель курил и ругался. Мы тряслись где-то на Варшавском шоссе, и наконец свернули на разбитую дорогу, ведущую к унылому комбинату, обнесенному колючей проволокой.
   – Мы за столами, – я сунул пачку бумаг усталой женщине средних лет, сидевшей в приемной
   – А в бухгалтерии подпись получили?
   – Нет еще, а надо?
   – Идите в бухгалтерию, пусть они завизируют, потом в транспортный отдел, как транспортный отдел подвишет – снова ко мне, я выдам накладную и поедете на третий склад.
   После двухчасовой беготни по кабинетам и ожидания разнообразных ответственных лиц – бухгалтерши, ушедшей на обед начальницы транспортного отдела, перекуривающих грузчиков и прочих, заветная накладная была наконец получена и наш «ГАЗик» оказался около третьего склада.
   – Чего забираем, мужики? – Осведомился щупленький мужичок в брезентовой курточке.
   – Пять лабораторных столов.
   – Это можно, – рассудительно согласился мужичок. – Сейчас, погрузчик освободится… А как насчет, ну сам понимаешь?
   – У меня только пятерка, – я с сожалением посмотрел на последнюю бумажку в исхудавшем после отпуска кошельке.
   – Не жирно, но тоже сойдет, – подмигнул щупленький работник склада.
   – Стой! Куда столы грузите? Где документы? – в складском проходе показался парень в темном халате. Выглядел парень не ахти как: не то уголовник, не то дружинник.
   – Не волнуйся, начальник, документы в порядке.
   – Накладная, накладная есть? Вы здесь возите туда-сюда, а мне потом разбираться.
   – Да вот накладная, все подписи вроде получил. – Я протянул заветные бумажки
   – Так… – Вроде все подписали. Ты, друг, слышишь, не обижайся. Эти за бутылку весь склад вынесут. А мне отвечать, понимаешь?
   – Валерий Петрович, – крикнула необъятного размера складовщица, вылезшая из здания. – К телефону вас . Директор…
   – Сейчас… – буркнул заведующий. – Только подпишу: разрешаю на вывоз, Глазков.
   – Знакомая фамилия, – поразился я. – Ты случайно не на Театральном проезде жил?
   – Точно, – у парня от неожиданности отвисла челюсть.
   – Валерка, а ты меня не узнаешь? Как мы в подвале сидели? Помнишь, я еще накладную твоего бати нашел?
   – Е-мое, – протянул Валера. Так ты что, тот самый Саня? Ну ничего себе, не узнать.
   – Тебя тоже не узнать. Как живешь-то?
   – Нормально. ПТУ закончил, потом курсы повышения квалификации. Вот, заведующим складом работаю. А ты чего, мебель возишь?
   – Да нет, обычный сотрудник в НИИ. Просто никого больше на работе не нашлось, вот меня и послали.
   – Валерий Петрович, говорят же вам, директор на линии, – зашипела толстая тетка. – Ну сколько можно ждать?
   – Да бегу, бегу. Ну пока, Санек, рад был повидаться. Смотри, накладную не потеряй, без нее с территории не выпустят.
   – Счастливо, Валерка. Может еще пересечемся.
   – А батя-то мой помер, уже лет пять как будет. – крикнул Валерка вслед. – Пил много.
   Грузовик выехал к пропускному пункту. Вахтер долго рассматривал накладную, потом махнул рукой, и машина выкатилась на пыльную Московскую улицу. Я тогда подумал, что жизнь наша крутится вокруг проклятых бумажек со штампами и печатями, от свидетельства о рождении до накладной, и круговорот этот передается от отца к сыну.

3. Пистолет.

   – Чего дрыхнешь, вставай!
   – Сейчас, – я никак не могу проснуться. Первый луч солнца падает на ковер, висящий около кровати. На этом ковре странное животное охрового оттенка стоит на берегу неестественно синего озера. За животным виднеются горы со снежными вершинами. Снег от времени пожелтел, и горы напоминают выгоревшие под ярким солнцем желтые сопки Манчьжурии.
   Я пытаюсь проснуться и занимаюсь любимым развлечением – пытаюсь угадать, кого изобразил художник: быка или лошадь. Скорее всего, это плод несчастной любви сельской коровы и лося, иначе откуда у этого зверя выросли разлапистые рога.
 
   – Сейчас, сейчас, – дразнится Олег. Ему уже лет тринадцать, он совсем взрослый. – Это же просто елки-палки натуральные, зелено-голубые. Пока ты в постели валяешься, клев прекратится. Я тебе рассказывал, какого карася на прошлой неделе поймал? Вот такого, – Олег разводит руки в стороны. – А все потому, что рано встал. С утра самый клев, если ты не знаешь. Ну и дрыхни, а я сам пойду, и пусть тебе обидно будет. Елки-палки натуральные…
   – Все, все, уже встаю. – Меня ждут караси, таинственные, с серебряной и золотой чешуей, скрывающиеся в глубине пруда, среди водорослей. Караси эти тыкаются пухлыми губами в землю и выпускают на поверхность воды мутные пузырьки.
   – Ну наконец-то. Пошли червей копать, – Олег командует по праву старшего.
   – Угу, – я ковыряю детской лопаткой влажную землю около кустов крыжовника. Как на зло, в горке глины не находится ни одного червяка.. Честно говоря, я их побаиваюсь и немножко брезгаю. Эти огородные черви, розовые, жирные, извивающиеся, пускающие мокрую слизь, когда их насаживаешь на крючок. Но рыбу без них не поймать.
   – Глубже, глубже бери. – Олег поддевает землю лопатой. – Теперь разрыхляй, они здесь наверняка должны быть.
   Я врываюсь в землю, пока не натыкаюсь на какой-то странный предмет. Острие лопатки звякает, и я вытаскиваю из земли завернутый в сгнившую тряпку сверток.
   – Ух ты, – шепчу я. В тряпке завернут пистолет. Он тяжелый, слегка заржавевший, но точь в точь как игрушечный. – Олег, посмотри. – Я радостно сжимаю в руках черную рукоятку.
   – Е-мое… Это же просто елки-палки натуральные, зелено-голубые. Неужели настоящий?
   – Я маме покажу…
   – А ну-ка отдай, – он подбегает ко мне, вырывая покрытую комьями земли находку из рук.
   – Еще чего, – кричу я. – Это я нашел!
   – Было ваше – стало наше, – с холодной решительностью произносит Олег. – И если только попробуешь мамашке пожаловаться, так и знай, я к тебе ночью приду, – он делает страшную рожу. В темноте…
   – Не испугаешь, – я высовываю язык. – Я все родителям расскажу.
   – Я тебе, стой! Стой, кому говорят!
   – Попробуй, догони! – Я уже обогнул кусты с крыжовником.
   – Ах ты, – он несется за мной, но я ору изо всех сил.
   – Что случилось? – Мама появляется на крыльце. – Что ты орешь как ненормальный?
   – Олег у меня пистолет отобрал, – слезы уже льются из глаз, я обижен, – Ведь это я его нашел! Это мой пистолет!
   – Какой еще пистолет? – мама бледнеет.
   – Мы червей копали, – пытаюсь объяснить я.
   – Олег, Олег! – кричит мама. – Ну-ка иди сюда!
   – Я никуда и не убегал, – Олег смущенно появляется откуда-то из-за кустов.
   – Что это еще за пистолет? Отдай его мне немедленно!
   – Я не знаю, – Олег что-то прячет под рубашкой.
   – Я тебе сказала, отдавай сейчас же!
   – Я не виноват, – Олег всхлипывает, скривив лицо, таким я его еще не видел, тоже мне, семиклассник нашелся. – Это он его откопал.
   – И если хоть одно слово, ты слышишь, хотя бы одно, если соседи узнают, я не знаю, что с тобой сделаю! За грибами завтра с нами не пойдешь, родителям все расскажу, и вообще… Ты меня хорошо понял?
   – Угу, – мой старший друг напуган. – Это же просто елки-палки натуральные. Зелено-голубые…
   – Это я откопал! – делаю я робкую попытку восстановить справедливость. – Это мой пистолет!
   – Твой, говоришь? – мамин голос сухой и неприветливый. – Вот вечером приедет отец и с тобой разберется. Теперь иди в сад, и сиди там до обеда. Понял?
   – Понял, – я с трудом сдерживаю слезы.
   – А ты Олег, иди домой. Нечего тебе здесь делать.
   – Мам, мы на пруд хотели пойти, рыбу ловить.
   – Никакой рыбы. Вы наказаны.
   – За что?
   – Не твоего ума дело. Сказано тебе – сидеть в саду…
   Ну что делать в нем, в этом саду. Как в тюрьме. Крыжовник, несколько яблонек., большая сосна и забор. День катится неторопливо, на обед – щи с капустой и макароны по-флотски. Наевшись, я ложусь на раскладушку, смотрю на голубое небо, в котором летит самолет, на чуть подрагивающие листья, и сам не замечаю, как погружаюсь в дремоту.
   Когда я просыпаюсь, солнце садится. Отец уже дома и о чем-то разговаривает с мамой на кухне. Я тихонько подкрадываюсь к распахнутому окну.
   – Ты понимаешь, – мамин голос дрожит. – Они его откопали. Я же тебе говорила, выкини его куда-нибудь, ведь если узнают – посадят!
   – Черт побери, – папа, кажется, расстроен. – Да он же мне жизнь несколько раз спас, у меня рука не поднималась…
   – Не знаю. Надо что-то делать. Давай его в озере утопим, что-ли?.
   – А если они мальчишкам расскажут?
   – А вот с этим, мой дорогой, как-нибудь сам разбирайся. Скажи им, что он игрушечный, старый, дети же…
   – Да, пожалуй ты права.
   Я понимаю, что говорят они о найденном пистолете. «Значит, он настоящий», – понимаю я и сладкое чувство запретного разливается по телу. – Значит я держал в руках…
   – Саша, – мама открывает окошко, и я испуганно пробираюсь вдоль фасада дома. – Саша, ты куда запропастился?
   – Я здесь, мам.
   – Ну-ка быстро домой, отец с тобой будет говорить!
   – Иду, – я, слегка дрожа от страха, появляюсь на маленькой дачной кухне, пропахшей керосином.
   – Ну что, – папа явно притворяется, он подмигивает мне, изо всех сил делая вид, что ничего такого не произошло. – Рассказывай.
   – Мы с Олегом червей копали, хотели карасей удить. Я правда ничего такого не сделал! Нашел этот пистолетик, а Олег его отнял, хотя это я его выкопал…
   – Хорошая игрушка, правда? – он кладет на стол мою находку.
   – Угу, здорово. Пап, а он настоящий?
   – Какой там настоящий, ты что, с ума сошел? Игрушечный, конечно. Это братишка твой когда маленьким был, попросил закопать, да и сам забыл.
   – А я такого в магазине никогда не видел…
   – Он импортный, немецкий. Таких больше не выпускают. Только сломанный, не работает. Давай его выкинем.
   – А на курок можно нажать? – Я с интересом смотрю на отливающее черным металлом дуло.
   – Да чего там нажимать, таких пистонов все равно уже давно в продаже нет, – Папа зевает. – Пошли его в пруду утопим, согласен?
   – Не хочу, я его нашел. – Зачем же выкидывать такую находку, я могу перед соседскими мальчишками хвастаться.
   – Послушай, – отец, похоже, теряет терпение. – Мы его выкидываем, и все тут. А тебе я новый куплю, и пистонов целую упаковку. Хочешь, в «Детский Мир» вместе съездим?
   – Пап. А можно, ты мне купишь такой, металлический, который мы с тобой видели.
   – Можно. Я тебе куплю все, что ты захочешь.
   – Честное слово? А сто пистонов можно?
   – Можно. Ну что, утопим этот ржавый хлам, зачем он тебе?
   – Пошли, – я предвкушаю поездку в «Детский Мир». Я там был с мамой весной, глаза разбежались… Окошки, дети, школьная форма, Лубянка, весенний воздух, незатейливые игрушки и сложные конструкторы. Лестницы, закутки, линии, отделы, – целый мир. И совсем не детский.
   Солнце уже садится, берег пруда зарос камышами, беснуются лягушки, пахнет водой и той особой свежестью, которая поднимается от вечерней травы в средней полосе России.
   Между камышами деревянные мостки, с которых мы ловим рыбу.
   – Ну ладно, прощай, – отец молчит. Потом он изо всех сил бросает пистолет в воздух. Он крутится как бумеранг, но не может долететь до мостков и падает в воду, примерно посередине пруда. Фонтанчик брызг, круги на воде, да рассерженное кваканье лягушек. Как по команде, тут и там начинают плескаться караси…