Страница:
– Да, это я, – отозвался Трещалов в трубку, узнав голос Насти, своей юной любовницы.
– Коля, у меня опять неприятности в той крысиной дыре, которая до сих пор называется «Мосфильмом».
– Давай позже об этом поговорим. Я плохо себя чувствую, не спал ночью. Зубик болит. Мне совсем худо…
Трещалов приготовился услышать слова сочувствия или что-то на похожее на эти слова, но Настя пропустила жалобы любовника мимо ушей. Даже не дослушала.
– Представляешь, только что звонит мне этот Жора и говорит, что съемки перенесли еще на неделю. Они меня хотят доконать, сволочи. Я уже на пределе. Не могу больше ждать, это выше человеческих сил. Неужели ничего нельзя сделать?
– Не знаю, детка, – в эту секунду у Трещалова заболел не зуб, а сердце. – Это настолько срочно, что не может терпеть?
– А как ты сам думаешь? Что он из себя разыгрывает самого крутого? Чтобы сняться в эпизоде длиною в одну минуту я жду целую вечность. А Жоре все по барабану, проклятый гомосек. Главное, звонит и таким наглым высокомерным тоном заявляет…
Настя подпустила в голос дрожи и, кажется, уже была готова разрыдаться в трубку. Все-таки девчонка права: актерские способности у нее есть. Какие никакие, маленькие, с крысиную ноздрю, но есть. И этот факт не подлежит обсуждению.
Трещалов терпеливо слушал Настю и думал, что вместо сердца у этой девчонки бобина с черно-белой кинопленкой. Она не просила у любовника того, что просили у Трещалова другие бабы: шубку или побрякушку с дорогим камешком. Настя помешана на идее, что в ней пропадает великая кинозвезда. Чтобы реализовать себя не хватает самой малости: знакомств в кинематографических кругах, одной-двух выигрышных ролей. Пусть маленьких. А дальше все пойдет само собой, отбоя не будет от предложений. Успевай выбирать.
Однажды в ночном кабаке, когда Трещалов перебрал лишнего и плохо себя контролировал, девочка вытянула из него обещание помочь ей найти хоть какую-то роль. На утро он забыл о своих словах, но Настя все помнила. И началось это занудство, это ежедневное промывание мозгов, которое девочка начинала фразой: «Коля, ты же обещал». У Трещалова не было знакомых киношников. После долгих поисков он нашел какого-то черта, то ли продюсера, то ли режиссера. Этот Жора бойкий пробивной малый пообещал Насте эпизод в новой картине какого-то своего собутыльника. И вот уже третий месяц беззастенчиво тянул с Трещалова деньги, а съемочный день все откладывался. Настя ныла, как больной зуб. И Трещалов уже проклял тот день, когда увидел и затащил в постель эту девчонку. В последнее время вместо любовных утех на съемной квартире он получал новую порцию сплетен о коварном Жоре и съемочной группе, состоящей из одних отморозков: запойных алкашей и сексуально озабоченных типов.
Настя закончила свой взволнованный рассказ вопросом: – Так ты приедешь вечером?
– Не обещаю, – ответил Трещалов. – Я тебе сказал, что плохо себя чувствую. Зуб болит. Но ты, кажется, не услышала.
– Приезжай, Коля, мы обо все обсудим, обо всем поговорим. Даже о твоем больном зубе. Если тебе от этих разговоров станет легче.
Трещалов вежливо попрощался и бросил трубку. Настя зазывает его в гости, чтобы в очередной раз пожаловаться на свои трудности, излить душу, накапать на мозги. И в очередной раз вытянуть из Трещалова обещание взять за шкирку этого поганого Жору, который вконец оборзел и не хочет отрабатывать полученные деньги, и встряхнуть его, как следует.
– Сволочь, что б тебя вырвало, – пробормотал Трещалов. – Сука бессердечная.
Через минуту в дверь позвонил Анохин. Покидая квартиру, Трещалов закрыл дверь на оба замка и в сопровождении телохранителя спустился в лифте на первый этаж. Вышли из подъезда, Трещалов поднял голову. В небе висели тучи, накрапывал дождь. Двор был пуст, только возле подъезда стоял какой-то незнакомый мужчина в мокром плаще и кепке. Мужчина катал взад-вперед детскую коляску с синим пластиковым верхом и большими колесами. Анохин сбежал вниз по ступенькам, остановился на тротуаре, распахнул заднюю дверцу «Ауди». Спускаясь к машине, Трещалов разглядывал мужчину с коляской. «Бедолага, – думал Трещалов, с раздражением вспомнив свою молодую любовницу. – Наверное, бросил жену, оформил отношения с какой-нибудь соплячкой, которая тут же сделала ему младенца, чтобы крепче привязать к себе. И теперь она сидит дома, нежится в кроватке. А муж носится в молочную кухню, гуляет с ребенком и моет посуду. И еще приносит кофе в постель жене. Вот она, дикая, совершенно непомерная плата за короткое и сомнительное удовольствие». Трещалов занял место за водителем на заднем диване. Анохин тоже уселся сзади, по правую руку от шефа.
– Поехали в стоматологическую поликлинику, – Трещалов тронул водителя за плечо. – На Фрунзенскую.
Через сорок минут «Газель» остановилась на платной стоянке неподалеку от одной из центральных улиц, где находился оружейный магазин «Кентавр». Дождь только закончился, но солнце так и не вылезло из облаков. Стерн шагал по тротуару, перепрыгивая ручьи, бегущие из арок и подворотен к решеткам ливневой канализации. На ходу он разглядывал дома старинной постройки с обновленными свежеокрашенными фасадами, этот последний, чудом уцелевший кусочек купеческой Москвы. На подходе к «Кентавру» Стерн замедлил шаг. Возле дверей магазина переминался с ноги на ногу какой-то мужик неопределенных лет в куцем коротком пиджаке. Когда Стерн остановился на пороге магазина, мужчина шагнул к нему.
– Чем интересуетесь?
– Нужны три пары наручников. Можешь помочь?
– Сделаем. По бутылке за пару.
– Дороговато.
– Дешевле никто не сделает, – мужик развел руками по сторонам, дескать, я тут один такой, прыткий.
– Договорились, – кивнул Стерн.
Вместе зашли в «Кентавр». В помещении находилось пять продавцов, вооруженный охранник и один единственный покупатель. Пожилой мужчина рассматривал охотничье помповое ружье «Рысь». Он, прищурив глаза, приглядывался к полированному деревянному прикладу, нет ли царапин. Трогал пальцем дульный срез и гладил ладонью цевье. Стерн на минуту остановился у прилавка, за которым выставили образцы охотничьего оружия западного производства. Задержал взгляд на «Ремнгтоне» с двойной штангой, серебреными накладками на ложе и «Моссберге» с вертикальными стволами, цены на эти двустволки зашкаливали за три тысячи долларов. Но не заметил самых ходовых моделей, хитов, гордости магазина: отечественных ружей «Фокстерьер» со складывающимся прикладом и малокалиберных нарезных карабинов «Соболь». Не заинтересовали Стерна и помповые внутрикурковые ружья с длинными и короткими стволами. Полюбовавшись «Ремингтоном», он проследовал за своим провожатым в глубину магазина. Здесь под стеклом витрины разложили ружейные патроны с разноцветными пластмассовыми гильзами, порох в железных коробках, дробь, резиновые дубинки и несколько образцов наручников.
– Вот эти возьму, темные, – Стерн показал пальцем на браслеты. – Хромированные не нужны.
– Лады, – кивнул добровольный помощник и обратился к продавцу. – Выпишите вот эти. Три пары.
Мужчина вытащил из кармана и положил на прилавок удостоверение охранника. Продавец достал из-под прилавка регистрационную книгу, перевернул несколько страниц, записал номер удостоверения и начирикал квитанцию. Стерн подошел к кассе, оплатил покупку и вернулся с чеком.
Через пару минут вышли из магазина, Стерн достал деньги и вручил мужчине честно заработанный гонорар.
– Меня Антоном зовут, – сказал мужик, увязавшись за Стерном. – Вмазать не хочешь?
– Мне еще сегодня работать, – честно ответил Стерн.
– На кой хрен тебе столько наручников?
– Я санитар на подстанции скорой психиатрической помощи. По закону мы не имеем права надевать на пациентов браслеты. Но иногда таких психов долбанных перевозить приходится, что без наручников вообще хана. Буйно помешанные люди. Запросто санитарам руки и ноги поломают, а потом и горло перегрызут. Попадаются бывшие боксеры, самбисты… Короче, мрак.
– Понятно, – сочувственно кивнул Николай. – Значит, мы почти коллеги. Я работаю охранником в травматологическом отделении первой градской.
– Точно, коллеги, – обрадовался Стерн.
– А зачем тебе три пары браслетов? – не отставал Коля.
– Наручники ломаются, – охотно объяснял Стерн. – И ключи от них я часто теряю.
– Ну, если отказываешься от этого дела, то прощай, – Антон остановился, протянул руку новому знакомому. – Мне на ту сторону, на троллейбус.
– Пока, – Стерн попрощался и зашагал дальше. На встречу с таким вот типом, вроде этого Антона, он и рассчитывал, когда поехал в «Кентавр». Возле оружейных магазинов нередко отираются ханыги, которым выпить хочется, но скромная зарплата охранника из муниципальных и государственных структур, не позволяет воплощать это жгучее желание в жизнь. Приходится торговать своим удостоверением.
Стерн посмотрел на часы и вспомнил, что еще не завтракал.
Трещалов досидел на работе до восьми вечера, он чувствовал себя совсем паршиво, хотел уйти пораньше, но накопилась целая кипа бумаг, разгрести которую нужно до начала следующей недели. Визит к стоматологу принес облегчение от физической боли, но вызвал новый приступ раздражения. Трещалову показалось, что у врача руки растут не из того места, откуда им положено расти. Стоматолог слишком молод, неопытен. И к больному отнесся невнимательно, высверлил в больном зубе несуразно здоровую дырку, засунул в нее мышьяк. Заделал дупло какой-то замазкой, которая крошилась во рту, царапала язык и небо. В довершение всего обжог десну пациента кислотой, которой обрабатывал стенки зуба. Вернувшись на работу в свой кабинет и заняв место за письменным столом, Трещалов разложил перед носом договора о намерениях, но долго не мог сосредоточиться на делах. Он придвинул ближе к креслу корзину для бумаг, часто наклонялся к ней, сплевывал тягучую белую слюну, языком выталкивая изо рта мелкие фракции замазки. Он не пошел обедать, отказался от ужина наказал секретарю не соединять его с Настей, но девчонка все же прорвалась, достала любовника через мобильный телефон. Пришлось возобновить тягомотную беседу, прерванную еще утром. Однако Настя, сколько не скулила, сколько не ругалась в трубку, так и не сумела выставить Трещалова на обещание заехать к ней в гости сегодняшним вечером. К концу дня он позволил себе сто пятьдесят армянского коньяка и сразу почувствовал себя лучше, бодрее. В сопровождении Васи Анохина спустился вниз к машине, сел на заднее сидение. Дорога до дома заняла полчаса. Трещалов смотрел через забрызганное дождем стекло на мокрый асфальт, на автомобили и от нечего делать подсчитывал ту сумму, которую потратил на юную любовницу за последний квартал. Закончив математические выкладки, Трещалов пришел к выводу, что деньги не велики, жалеть о них нет смысла. Но все бабы, особенно эти молодые особи, по своей сути – корыстолюбивые неблагодарные твари. Когда машина остановилась у подъезда, Трещалов не стал дожидаться, Анохина. Потянул на себя ручку, толкнул дверцу плечом. Выбравшись из салона, увидел перед собой пустой двор, чахлые тополя, которые, кажется, не доживут до следующего лета. А на тротуаре – того самого мужчину с детской коляской, который попался на встречу сегодняшним утром. На папаше промокший плащ, та же кепка из серого букле, на руках перчатки. Кажется, мужчина так и проторчал тут на дожде целый день со своей жалкой старомодной коляской, заморозил ребенка и сам промерз до костей. Стерна и Трещалова разделяло расстояние в пять метров.
– Здравствуйте, – кивнул головой Стерн.
– Добрый вечер, – вежливо ответил Трещалов. Здороваясь с незнакомыми людьми, он всегда испытывал чувство неловкости, душевного неудобства. На этот раз в душе вяло шевельнулось беспокойство.
Анохин вылез с заднего сидения одновременно с боссом, за три секунды охранник обогнул машину спереди, чтобы успеть подняться по ступенькам, ведущим к подъезду, и открыть дверь перед хозяином. Водитель, как заведено, остался сидеть за рулем. Стерн наклонился к коляске, откинул пластиковый полог люльки. Сверху, на несвежей простынке лежал пистолет «ТТ». Выстрелить навскидку от живота Стерну помешал высоко поднятый верх коляски. Но тратить лишнюю секунду на то, чтобы поднять руку, взять мишень на мушку, Стерн не стал. Он оттолкнул коляску ногой. Анохин успел подняться на две ступеньки, когда заметил какое-то движение справа. Он посмотрел на Стерна, увидел в его руке пистолет. Отработанным движением охранник сунул руку под расстегнутый пиджак, едва дотронулся пальцами до рукоятки пистолета, торчащей из подплечной кобуры. На остальное не хватило времени. Анохин испытал острое жжение под ребрами, будто в его теле разорвалась китайская петарда. И только через долю секунды услышал выстрел. Затем еще один…
– Ой, бля, – сказал Анохин.
Трещалов шагнул к подъезду, поднял ногу, чтобы поставить ее на ступеньку. Но тут увидел, что Анохин остановился, посмотрел направо. Трещалов автоматически, бездумно посмотрел в том же направлении. Увидел, что прямо на него катится детская коляска, вот-вот готовая завалиться набок, в грязную лужу. Трещалов развернулся лицом к Стерну, выставил вперед руки, чтобы подхватить падающую коляску. И тут услышал три выстрела. Третья пуля, выпущенная Стерном, пробив лобовое стекло, попала в грудь водителя, чуть выше сердца. Четвертая пуля ударила его в лобную кость над левым глазом и уложила наповал. Коляска опрокинулась на мостовую, из нее вывалилось какое-то несвежее тряпье, то ли простыни, то ли портянки, скомканное клетчатое одеяльце. По мокрому асфальту покатилась бутылочка с молоком. Катящаяся по асфальту бутылочка – то последнее, что увидел Трещалов. Через мгновение Стерн подскочил к нему, наотмашь саданул по уху рукояткой пистолета. Еще раз, уже легче, добавил по затылку. Трещалов, раскинув руки, повалился лицом на мокрый капот машины, стал медленно съезжать вниз. Сунув пистолет за пояс, Стерн распахнул переднюю дверцу, с силой дернул мертвого водителя за ворот кожаной куртки и вытряхнул тело из машины. Затем открыл заднюю дверцу, подхватил под плечи Трещалова, доволок его до сиденья и запихнул в салон. Стерн сел за руль «Ауди», повернул голову в сторону подъезда. Анохин, постанывая, опустив голову на колени, сидел на ступеньках и прижимал ладони к правому боку. Стерн вытащил пистолет из-за пояса, выставил руку через открытое боковое стекло и дважды выстрелил в голову охранника. Анохин выбросил вперед ноги, растянулся на ступеньках во весь рост. С правой ноги соскочил ботинок.
Стерн посмотрел на часы, отметив про себя, что вся операция заняла одну минуту двадцать пять две секунд. Это, разумеется, не мировой рекорд, но и не самое плохое время, если учесть, что действовать приходится в одиночку, без напарника. Стерн разжал пальцы, пистолет упал на тротуар. Рванув машину с места, он притормозил на повороте и прибавил газу, когда выскочил на узкую улицу. Через пару минут он остановил «Ауди» в глухом дворе в трех кварталах от дома Трещалова. Открыл заднюю дверцу, вытащил своего пленника, посадил его на тротуар. Защелкнул браслеты наручников на запястьях Трещалова, подхватил его под плечи и, как мешок, закинул в грузовой отсек «Газели».
Глава двенадцатая
– Коля, у меня опять неприятности в той крысиной дыре, которая до сих пор называется «Мосфильмом».
– Давай позже об этом поговорим. Я плохо себя чувствую, не спал ночью. Зубик болит. Мне совсем худо…
Трещалов приготовился услышать слова сочувствия или что-то на похожее на эти слова, но Настя пропустила жалобы любовника мимо ушей. Даже не дослушала.
– Представляешь, только что звонит мне этот Жора и говорит, что съемки перенесли еще на неделю. Они меня хотят доконать, сволочи. Я уже на пределе. Не могу больше ждать, это выше человеческих сил. Неужели ничего нельзя сделать?
– Не знаю, детка, – в эту секунду у Трещалова заболел не зуб, а сердце. – Это настолько срочно, что не может терпеть?
– А как ты сам думаешь? Что он из себя разыгрывает самого крутого? Чтобы сняться в эпизоде длиною в одну минуту я жду целую вечность. А Жоре все по барабану, проклятый гомосек. Главное, звонит и таким наглым высокомерным тоном заявляет…
Настя подпустила в голос дрожи и, кажется, уже была готова разрыдаться в трубку. Все-таки девчонка права: актерские способности у нее есть. Какие никакие, маленькие, с крысиную ноздрю, но есть. И этот факт не подлежит обсуждению.
Трещалов терпеливо слушал Настю и думал, что вместо сердца у этой девчонки бобина с черно-белой кинопленкой. Она не просила у любовника того, что просили у Трещалова другие бабы: шубку или побрякушку с дорогим камешком. Настя помешана на идее, что в ней пропадает великая кинозвезда. Чтобы реализовать себя не хватает самой малости: знакомств в кинематографических кругах, одной-двух выигрышных ролей. Пусть маленьких. А дальше все пойдет само собой, отбоя не будет от предложений. Успевай выбирать.
Однажды в ночном кабаке, когда Трещалов перебрал лишнего и плохо себя контролировал, девочка вытянула из него обещание помочь ей найти хоть какую-то роль. На утро он забыл о своих словах, но Настя все помнила. И началось это занудство, это ежедневное промывание мозгов, которое девочка начинала фразой: «Коля, ты же обещал». У Трещалова не было знакомых киношников. После долгих поисков он нашел какого-то черта, то ли продюсера, то ли режиссера. Этот Жора бойкий пробивной малый пообещал Насте эпизод в новой картине какого-то своего собутыльника. И вот уже третий месяц беззастенчиво тянул с Трещалова деньги, а съемочный день все откладывался. Настя ныла, как больной зуб. И Трещалов уже проклял тот день, когда увидел и затащил в постель эту девчонку. В последнее время вместо любовных утех на съемной квартире он получал новую порцию сплетен о коварном Жоре и съемочной группе, состоящей из одних отморозков: запойных алкашей и сексуально озабоченных типов.
Настя закончила свой взволнованный рассказ вопросом: – Так ты приедешь вечером?
– Не обещаю, – ответил Трещалов. – Я тебе сказал, что плохо себя чувствую. Зуб болит. Но ты, кажется, не услышала.
– Приезжай, Коля, мы обо все обсудим, обо всем поговорим. Даже о твоем больном зубе. Если тебе от этих разговоров станет легче.
Трещалов вежливо попрощался и бросил трубку. Настя зазывает его в гости, чтобы в очередной раз пожаловаться на свои трудности, излить душу, накапать на мозги. И в очередной раз вытянуть из Трещалова обещание взять за шкирку этого поганого Жору, который вконец оборзел и не хочет отрабатывать полученные деньги, и встряхнуть его, как следует.
– Сволочь, что б тебя вырвало, – пробормотал Трещалов. – Сука бессердечная.
Через минуту в дверь позвонил Анохин. Покидая квартиру, Трещалов закрыл дверь на оба замка и в сопровождении телохранителя спустился в лифте на первый этаж. Вышли из подъезда, Трещалов поднял голову. В небе висели тучи, накрапывал дождь. Двор был пуст, только возле подъезда стоял какой-то незнакомый мужчина в мокром плаще и кепке. Мужчина катал взад-вперед детскую коляску с синим пластиковым верхом и большими колесами. Анохин сбежал вниз по ступенькам, остановился на тротуаре, распахнул заднюю дверцу «Ауди». Спускаясь к машине, Трещалов разглядывал мужчину с коляской. «Бедолага, – думал Трещалов, с раздражением вспомнив свою молодую любовницу. – Наверное, бросил жену, оформил отношения с какой-нибудь соплячкой, которая тут же сделала ему младенца, чтобы крепче привязать к себе. И теперь она сидит дома, нежится в кроватке. А муж носится в молочную кухню, гуляет с ребенком и моет посуду. И еще приносит кофе в постель жене. Вот она, дикая, совершенно непомерная плата за короткое и сомнительное удовольствие». Трещалов занял место за водителем на заднем диване. Анохин тоже уселся сзади, по правую руку от шефа.
– Поехали в стоматологическую поликлинику, – Трещалов тронул водителя за плечо. – На Фрунзенскую.
* * *
Стерн, уже битый час катавший детскую коляску возле подъезда Трещалова, проводил «Ауди» долгим взглядом. Стерн надвинул на лоб козырек серой кепки, достал сигареты и прикурил. Не следует уходить отсюда сразу, как только Трещалов убрался по своим делам. Надо постоять еще пять минут, повернувшись спиной к окнам дома. Стерн успел неплохо изучить обстановку. Трещалов жил в новом кирпичном доме. Девять этажей, четыре подъезда, подземного гаража и черного хода не имеется. Два лифта, грузовой и пассажирский. Консьержка внизу не сидит, хотя застекленную будку для нее уже поставили. Домофон работает. Окна квартиры Трещалова за номером пятьдесят на седьмом этаже выходят на тихую улицу и во двор. Дом заселен где-то год назад, жильцы еще не перезнакомились. Маловероятно, чтобы Трещалов знал в лицо соседей по подъезду или по двору. Он слишком занят собственной персоной, проблемами личного плана и бизнесом. Такие люди никогда не смотрят по сторонам, не замечают окружающих. Значит, появление возле подъезда простоватого на вид незнакомого мужчины в плаще и кепке не вызовет подозрений. Испортившаяся к утру погода тоже плюс. Трещалов возвращается из своей конторы около девяти вечера, когда на улице еще светло, солнце еще не опустилось за горизонт. Но сегодня выдался по-настоящему осенний пасмурный день, значит, стемнеет раньше срока, а дождь заставит разойтись по домам любителей вечерних прогулок. Выплюнув окурок, Стерн зашагал вдоль дома, толкая перед собой коляску, забитую каким-то тряпьем, которое удалось найти в бельевом шкафу покойного Василича. Если кто-то из особо любопытных пешеходов захочет заглянуть в люльку, то увидит клетчатое шерстяное одеяльце, простынку, которая, по идее, должна закрывать личико младенца. Довершала сугубо реалистическую картину бутылочку с молоком, увенчанная резиновой соской, потрескавшейся от времени, похожей на пожухлую морковку. Стерн катил коляску и думал, что телохранители Трещалова не так опасны, как кажется с первого взгляда. Они выполняют скорее декоративную функцию. Два здоровых накаченных парня, способных начистить морду любому прохожему, который ненароком наступит хозяину на любимую мозоль. Но большего от этих амбалов ждать не приходится. Видимо, все свободное время проводят в атлетическом зале, поднимают штангу, работают на тренажерах, изучают технику рукопашного боя. Наивно полагая, что умение высоко задрать ногу или прицельно всадить кулак в живот противника когда-нибудь спасет их жизни или жизнь шефа. На самом деле Трещалов, как и большинство ему подобных самоуверенных болванов, использует телохранителей в качестве слуг. Гоняет их за пивом, заставляет косить лужайку на даче. В рабочие дни охранники приезжают к дому босса. Один остается за рулем «Ауди», другой поднимается в квартиру Трещалова, чтобы через пару минут вместе с ним спуститься вниз. Сразу видно, что парни потеряли бдительность, перестали чувствовать опасность нутром, кожей. Разумеется, оба телохранителя вооружены. И это обстоятельство нельзя сбрасывать со счетов. Другой вопрос, сумеют ли они использовать оружие по назначению. После недолгих размышлений Стерн решил, что разобраться с охраной не составит особого труда. Сегодня вечером на его стороне будет элемент неожиданности, а в таком деле две-три лишние секунды решают все. Стерн прошел вдоль соседних домов, вывез коляску на параллельную улицу. Остановился у табачной палатки, чтобы купить сигареты. Осторожно перешел пустую от машин дорогу, завернул за угол дома и почти нос к носу столкнулся с милиционером. Молодой участковый инспектор начал обход территории. Стерн остановился, нагнулся над коляской, делая вид, что поправляет одеяло. Милиционер прошел мимо, не задержав взгляда на молодом отце. Стерн краем глаза проследил за ментом и покатил коляску в глубину дворов. Он ловил на себе доброжелательные взгляды встречных прохожих. Мужчины с колясками всегда вызывают у окружающих что-то вроде симпатии. На этом и основывался весь расчет. Вот и сегодня телохранитель Трещалова, выйдя из подъезда, лишь покосился на Стерна и тут же забыл о его существовании. Фургон «Газель», оставленный во дворе какой-то новостройки в трех кварталах от дома Трещалова, сиротливо мок под дождем. Открыв задние дверцы, Стерн огляделся по сторонам, поднял коляску на руки, положил ее на бок, чтобы не каталась по грузовому отсеку.* * *
Москва, Замоскворечье. 1 августа.Через сорок минут «Газель» остановилась на платной стоянке неподалеку от одной из центральных улиц, где находился оружейный магазин «Кентавр». Дождь только закончился, но солнце так и не вылезло из облаков. Стерн шагал по тротуару, перепрыгивая ручьи, бегущие из арок и подворотен к решеткам ливневой канализации. На ходу он разглядывал дома старинной постройки с обновленными свежеокрашенными фасадами, этот последний, чудом уцелевший кусочек купеческой Москвы. На подходе к «Кентавру» Стерн замедлил шаг. Возле дверей магазина переминался с ноги на ногу какой-то мужик неопределенных лет в куцем коротком пиджаке. Когда Стерн остановился на пороге магазина, мужчина шагнул к нему.
– Чем интересуетесь?
– Нужны три пары наручников. Можешь помочь?
– Сделаем. По бутылке за пару.
– Дороговато.
– Дешевле никто не сделает, – мужик развел руками по сторонам, дескать, я тут один такой, прыткий.
– Договорились, – кивнул Стерн.
Вместе зашли в «Кентавр». В помещении находилось пять продавцов, вооруженный охранник и один единственный покупатель. Пожилой мужчина рассматривал охотничье помповое ружье «Рысь». Он, прищурив глаза, приглядывался к полированному деревянному прикладу, нет ли царапин. Трогал пальцем дульный срез и гладил ладонью цевье. Стерн на минуту остановился у прилавка, за которым выставили образцы охотничьего оружия западного производства. Задержал взгляд на «Ремнгтоне» с двойной штангой, серебреными накладками на ложе и «Моссберге» с вертикальными стволами, цены на эти двустволки зашкаливали за три тысячи долларов. Но не заметил самых ходовых моделей, хитов, гордости магазина: отечественных ружей «Фокстерьер» со складывающимся прикладом и малокалиберных нарезных карабинов «Соболь». Не заинтересовали Стерна и помповые внутрикурковые ружья с длинными и короткими стволами. Полюбовавшись «Ремингтоном», он проследовал за своим провожатым в глубину магазина. Здесь под стеклом витрины разложили ружейные патроны с разноцветными пластмассовыми гильзами, порох в железных коробках, дробь, резиновые дубинки и несколько образцов наручников.
– Вот эти возьму, темные, – Стерн показал пальцем на браслеты. – Хромированные не нужны.
– Лады, – кивнул добровольный помощник и обратился к продавцу. – Выпишите вот эти. Три пары.
Мужчина вытащил из кармана и положил на прилавок удостоверение охранника. Продавец достал из-под прилавка регистрационную книгу, перевернул несколько страниц, записал номер удостоверения и начирикал квитанцию. Стерн подошел к кассе, оплатил покупку и вернулся с чеком.
Через пару минут вышли из магазина, Стерн достал деньги и вручил мужчине честно заработанный гонорар.
– Меня Антоном зовут, – сказал мужик, увязавшись за Стерном. – Вмазать не хочешь?
– Мне еще сегодня работать, – честно ответил Стерн.
– На кой хрен тебе столько наручников?
– Я санитар на подстанции скорой психиатрической помощи. По закону мы не имеем права надевать на пациентов браслеты. Но иногда таких психов долбанных перевозить приходится, что без наручников вообще хана. Буйно помешанные люди. Запросто санитарам руки и ноги поломают, а потом и горло перегрызут. Попадаются бывшие боксеры, самбисты… Короче, мрак.
– Понятно, – сочувственно кивнул Николай. – Значит, мы почти коллеги. Я работаю охранником в травматологическом отделении первой градской.
– Точно, коллеги, – обрадовался Стерн.
– А зачем тебе три пары браслетов? – не отставал Коля.
– Наручники ломаются, – охотно объяснял Стерн. – И ключи от них я часто теряю.
– Ну, если отказываешься от этого дела, то прощай, – Антон остановился, протянул руку новому знакомому. – Мне на ту сторону, на троллейбус.
– Пока, – Стерн попрощался и зашагал дальше. На встречу с таким вот типом, вроде этого Антона, он и рассчитывал, когда поехал в «Кентавр». Возле оружейных магазинов нередко отираются ханыги, которым выпить хочется, но скромная зарплата охранника из муниципальных и государственных структур, не позволяет воплощать это жгучее желание в жизнь. Приходится торговать своим удостоверением.
Стерн посмотрел на часы и вспомнил, что еще не завтракал.
* * *
Москва, Крылатское. 1 августа.Трещалов досидел на работе до восьми вечера, он чувствовал себя совсем паршиво, хотел уйти пораньше, но накопилась целая кипа бумаг, разгрести которую нужно до начала следующей недели. Визит к стоматологу принес облегчение от физической боли, но вызвал новый приступ раздражения. Трещалову показалось, что у врача руки растут не из того места, откуда им положено расти. Стоматолог слишком молод, неопытен. И к больному отнесся невнимательно, высверлил в больном зубе несуразно здоровую дырку, засунул в нее мышьяк. Заделал дупло какой-то замазкой, которая крошилась во рту, царапала язык и небо. В довершение всего обжог десну пациента кислотой, которой обрабатывал стенки зуба. Вернувшись на работу в свой кабинет и заняв место за письменным столом, Трещалов разложил перед носом договора о намерениях, но долго не мог сосредоточиться на делах. Он придвинул ближе к креслу корзину для бумаг, часто наклонялся к ней, сплевывал тягучую белую слюну, языком выталкивая изо рта мелкие фракции замазки. Он не пошел обедать, отказался от ужина наказал секретарю не соединять его с Настей, но девчонка все же прорвалась, достала любовника через мобильный телефон. Пришлось возобновить тягомотную беседу, прерванную еще утром. Однако Настя, сколько не скулила, сколько не ругалась в трубку, так и не сумела выставить Трещалова на обещание заехать к ней в гости сегодняшним вечером. К концу дня он позволил себе сто пятьдесят армянского коньяка и сразу почувствовал себя лучше, бодрее. В сопровождении Васи Анохина спустился вниз к машине, сел на заднее сидение. Дорога до дома заняла полчаса. Трещалов смотрел через забрызганное дождем стекло на мокрый асфальт, на автомобили и от нечего делать подсчитывал ту сумму, которую потратил на юную любовницу за последний квартал. Закончив математические выкладки, Трещалов пришел к выводу, что деньги не велики, жалеть о них нет смысла. Но все бабы, особенно эти молодые особи, по своей сути – корыстолюбивые неблагодарные твари. Когда машина остановилась у подъезда, Трещалов не стал дожидаться, Анохина. Потянул на себя ручку, толкнул дверцу плечом. Выбравшись из салона, увидел перед собой пустой двор, чахлые тополя, которые, кажется, не доживут до следующего лета. А на тротуаре – того самого мужчину с детской коляской, который попался на встречу сегодняшним утром. На папаше промокший плащ, та же кепка из серого букле, на руках перчатки. Кажется, мужчина так и проторчал тут на дожде целый день со своей жалкой старомодной коляской, заморозил ребенка и сам промерз до костей. Стерна и Трещалова разделяло расстояние в пять метров.
– Здравствуйте, – кивнул головой Стерн.
– Добрый вечер, – вежливо ответил Трещалов. Здороваясь с незнакомыми людьми, он всегда испытывал чувство неловкости, душевного неудобства. На этот раз в душе вяло шевельнулось беспокойство.
Анохин вылез с заднего сидения одновременно с боссом, за три секунды охранник обогнул машину спереди, чтобы успеть подняться по ступенькам, ведущим к подъезду, и открыть дверь перед хозяином. Водитель, как заведено, остался сидеть за рулем. Стерн наклонился к коляске, откинул пластиковый полог люльки. Сверху, на несвежей простынке лежал пистолет «ТТ». Выстрелить навскидку от живота Стерну помешал высоко поднятый верх коляски. Но тратить лишнюю секунду на то, чтобы поднять руку, взять мишень на мушку, Стерн не стал. Он оттолкнул коляску ногой. Анохин успел подняться на две ступеньки, когда заметил какое-то движение справа. Он посмотрел на Стерна, увидел в его руке пистолет. Отработанным движением охранник сунул руку под расстегнутый пиджак, едва дотронулся пальцами до рукоятки пистолета, торчащей из подплечной кобуры. На остальное не хватило времени. Анохин испытал острое жжение под ребрами, будто в его теле разорвалась китайская петарда. И только через долю секунды услышал выстрел. Затем еще один…
– Ой, бля, – сказал Анохин.
Трещалов шагнул к подъезду, поднял ногу, чтобы поставить ее на ступеньку. Но тут увидел, что Анохин остановился, посмотрел направо. Трещалов автоматически, бездумно посмотрел в том же направлении. Увидел, что прямо на него катится детская коляска, вот-вот готовая завалиться набок, в грязную лужу. Трещалов развернулся лицом к Стерну, выставил вперед руки, чтобы подхватить падающую коляску. И тут услышал три выстрела. Третья пуля, выпущенная Стерном, пробив лобовое стекло, попала в грудь водителя, чуть выше сердца. Четвертая пуля ударила его в лобную кость над левым глазом и уложила наповал. Коляска опрокинулась на мостовую, из нее вывалилось какое-то несвежее тряпье, то ли простыни, то ли портянки, скомканное клетчатое одеяльце. По мокрому асфальту покатилась бутылочка с молоком. Катящаяся по асфальту бутылочка – то последнее, что увидел Трещалов. Через мгновение Стерн подскочил к нему, наотмашь саданул по уху рукояткой пистолета. Еще раз, уже легче, добавил по затылку. Трещалов, раскинув руки, повалился лицом на мокрый капот машины, стал медленно съезжать вниз. Сунув пистолет за пояс, Стерн распахнул переднюю дверцу, с силой дернул мертвого водителя за ворот кожаной куртки и вытряхнул тело из машины. Затем открыл заднюю дверцу, подхватил под плечи Трещалова, доволок его до сиденья и запихнул в салон. Стерн сел за руль «Ауди», повернул голову в сторону подъезда. Анохин, постанывая, опустив голову на колени, сидел на ступеньках и прижимал ладони к правому боку. Стерн вытащил пистолет из-за пояса, выставил руку через открытое боковое стекло и дважды выстрелил в голову охранника. Анохин выбросил вперед ноги, растянулся на ступеньках во весь рост. С правой ноги соскочил ботинок.
Стерн посмотрел на часы, отметив про себя, что вся операция заняла одну минуту двадцать пять две секунд. Это, разумеется, не мировой рекорд, но и не самое плохое время, если учесть, что действовать приходится в одиночку, без напарника. Стерн разжал пальцы, пистолет упал на тротуар. Рванув машину с места, он притормозил на повороте и прибавил газу, когда выскочил на узкую улицу. Через пару минут он остановил «Ауди» в глухом дворе в трех кварталах от дома Трещалова. Открыл заднюю дверцу, вытащил своего пленника, посадил его на тротуар. Защелкнул браслеты наручников на запястьях Трещалова, подхватил его под плечи и, как мешок, закинул в грузовой отсек «Газели».
Глава двенадцатая
Московская область, Малаховка. 1 августа.
Вот уже час, как Трещалов очнулся в каком-то подземном каземате. Он не мог понять, утро сейчас или ночь, день или вечер. Часы на кожаном ремешке исчезли, вместо них запястье левой руки стягивал браслет наручников, второй браслет был пристегнут к толстой цепи, длиной метра в полтора. Другой конец цепи прикрепили к железной скобе, утопленной в стене на уровне человеческого плеча. Под низким потолком светилась тусклая лампочка в матовом стеклянном колпаке. Трещалов лежал на пропахшим грязью матрасе в желтых разводах то ли человеческой, то ли собачьей мочи. Поверх матраса бросили красное ватное одеяло и подушку без наволочки, такую маленькую, что на нее едва уместилась бы голова подростка. В шаге от пленника большое оцинкованное ведро, которое, по идее тюремщиков, должно заменить парашу. На полу валялась пластиковая бутылка с мутной несвежей водой. Стены сочились влагой, в подвале было зябко и душно. Открыв глаза, Трещалов даже не осмотрелся по сторонам, поначалу не обратил внимания на все эти дикие неудобства. Он не запаниковал, не стал попусту рвать глотку и звать на помощь. В первые минуты он страдал от саднящей боли в затылке, в височной области головы и за левым ухом. Трещалов сел, привалившись спиной к стене. Медленно двигая непослушными холодными пальцами, развязал узел галстука, превратившегося в мятую тряпку, отбросил его в сторону. Расстегнул ворот рубашки, мокрый от крови. Стал кончиками пальцев ощупывать затылок и ухо. К коже на шее и на щеках присохли чешуйки запекшейся крови, мочка левого уха надвое рассечена ударом пистолетной рукоятки. Волосы слиплись в твердые колючие сосульки. Ничего страшного, кажется, голова не проломлена, а мозги не вылезли из-под черепной коробки. Несколько ссадин не в счет, это не смертельно. Видимо, он отделался сотрясением мозга, но и с этой травмой можно жить. Судя по тому, что брюки и пиджак сырые, заляпанные свежей грязью, Трещалова вывезли из Москвы куда-то за город, возможно, в один из районов Подмосковья или в соседнюю область. Выгружая пленника, бесчувственного, обморочного, из машины, с ним не слишком церемонились. Волокли к подвалу по земле, по лужам, по грязи. Трещалов ощупал карманы пиджака и брюк. Как и следовало ожидать, бумажник, ручка «Мессенгер» с золотым пером, ключи от офиса, от квартиры исчезли. Также как и трубка мобильного телефона. Но тюремщики оставили в его кармане пачку сигарет, а вместо зажигалки положили коробок спичек. Трещалов прикурил сигарету, тут же испытал острый приступ тошноты, судорогой свело живот. Он вспомнил, что из-за проклятого зуба уже, по меньшей мере, ничего не ел. Поплевав на оранжевый огонек сигареты, бросил окурок в ведро. И только тут решил осмотреться по сторонам, изучить обстановку. Впереди какие-то стеллажи, заставленные пустыми пыльными банками, дальше, в темноте подвала, угадывались ряды полок, какой-то хлам. Посмотрев направо, Трещалов невольно передернул плечами. В трех метрах от него вдоль стены лежал небритый мужчина неопределенных лет в темных штанах и желтой майке. Видимо, мужчина был мертв уже не первый день, и ему здорово досталось перед смертью. Нижняя губа почернела, раздулась и вылезла вперед, желтая майка на груди залита кровью, из открытого рта вывалился язык, на лице ссадины. В руке покойник сжимал обгоревшую тряпку. Пальца почернели, закоптились. Трещалов, не напрягая воображения, представил картину происшествия. Видимо, избитого мужчину, такого же пленника, как и Трещалов, бросили сюда, в подвал. Мужик, предчувствуя скорую смерть, в приступе отчаяния пытался поджечь погреб. Вытащил откуда-то со стеллажей промасленные тряпки, подпалил их. Но из этой затеи ничего не вышло, ведь в погребе просто нечему гореть. Бедняга задохнулся или умер от тяжелых травм. Надо полагать, такая же мучительная смерть, от побоев, от издевательств тюремщиков, предстоит и Трещалову. Возможно, и он свихнется, форменно съедет с ума. И напоследок сам попытается поджечь подвал. Трещалов посмотрел на седую щетину на щеках покойного и вспомнил, что у мертвых волосы, борода и даже ногти растут, как у живых. Даже быстрее. Ему, новому пленнику, придется провести в этом подвале месяц-другой, а то и дольше. К тому времени у покойника отрастет окладистая седая борода, появится пышная шевелюра, а ногти загнутся и врастут в гниющую плоть. От этих мыслей сделалось совсем неуютно. Постепенно холод и сырость пробрали до костей, Трещалов застегнул пиджак на все пуговицы, но, ясно, не согрелся. Тогда он, преодолевая брезгливость, подложил под зад детскую подушку, завернулся в вонючее ватное одеяло. Полчаса сидел неподвижно, поджав колени к животу. Голова продолжала гудеть, как растревоженное осиное гнездо, запястье левой руки тер, врезаясь в кожу, браслет наручников. Мысли путались, воспоминания распадались на отдельные короткие эпизоды. Сначала Трещалов вспомнил молочную бутылочку, что катилась по мокрому асфальту, затем мужчину с коляской, его промокший плащ, серую кепку из букле. Вспомнил охранника Анохина, остановившегося на ступеньках подъезда. Негромкий хлопок выстрела, второй хлопок… Постепенно из этих мозаичных фрагментов сложилась общая картина случившегося. После недолгих раздумий Трещалов решил, что никаких подарков судьбы ждать не следует, для него все кончится плохо, шансы выбраться живым из этого зиндана нулевые.
Вот уже час, как Трещалов очнулся в каком-то подземном каземате. Он не мог понять, утро сейчас или ночь, день или вечер. Часы на кожаном ремешке исчезли, вместо них запястье левой руки стягивал браслет наручников, второй браслет был пристегнут к толстой цепи, длиной метра в полтора. Другой конец цепи прикрепили к железной скобе, утопленной в стене на уровне человеческого плеча. Под низким потолком светилась тусклая лампочка в матовом стеклянном колпаке. Трещалов лежал на пропахшим грязью матрасе в желтых разводах то ли человеческой, то ли собачьей мочи. Поверх матраса бросили красное ватное одеяло и подушку без наволочки, такую маленькую, что на нее едва уместилась бы голова подростка. В шаге от пленника большое оцинкованное ведро, которое, по идее тюремщиков, должно заменить парашу. На полу валялась пластиковая бутылка с мутной несвежей водой. Стены сочились влагой, в подвале было зябко и душно. Открыв глаза, Трещалов даже не осмотрелся по сторонам, поначалу не обратил внимания на все эти дикие неудобства. Он не запаниковал, не стал попусту рвать глотку и звать на помощь. В первые минуты он страдал от саднящей боли в затылке, в височной области головы и за левым ухом. Трещалов сел, привалившись спиной к стене. Медленно двигая непослушными холодными пальцами, развязал узел галстука, превратившегося в мятую тряпку, отбросил его в сторону. Расстегнул ворот рубашки, мокрый от крови. Стал кончиками пальцев ощупывать затылок и ухо. К коже на шее и на щеках присохли чешуйки запекшейся крови, мочка левого уха надвое рассечена ударом пистолетной рукоятки. Волосы слиплись в твердые колючие сосульки. Ничего страшного, кажется, голова не проломлена, а мозги не вылезли из-под черепной коробки. Несколько ссадин не в счет, это не смертельно. Видимо, он отделался сотрясением мозга, но и с этой травмой можно жить. Судя по тому, что брюки и пиджак сырые, заляпанные свежей грязью, Трещалова вывезли из Москвы куда-то за город, возможно, в один из районов Подмосковья или в соседнюю область. Выгружая пленника, бесчувственного, обморочного, из машины, с ним не слишком церемонились. Волокли к подвалу по земле, по лужам, по грязи. Трещалов ощупал карманы пиджака и брюк. Как и следовало ожидать, бумажник, ручка «Мессенгер» с золотым пером, ключи от офиса, от квартиры исчезли. Также как и трубка мобильного телефона. Но тюремщики оставили в его кармане пачку сигарет, а вместо зажигалки положили коробок спичек. Трещалов прикурил сигарету, тут же испытал острый приступ тошноты, судорогой свело живот. Он вспомнил, что из-за проклятого зуба уже, по меньшей мере, ничего не ел. Поплевав на оранжевый огонек сигареты, бросил окурок в ведро. И только тут решил осмотреться по сторонам, изучить обстановку. Впереди какие-то стеллажи, заставленные пустыми пыльными банками, дальше, в темноте подвала, угадывались ряды полок, какой-то хлам. Посмотрев направо, Трещалов невольно передернул плечами. В трех метрах от него вдоль стены лежал небритый мужчина неопределенных лет в темных штанах и желтой майке. Видимо, мужчина был мертв уже не первый день, и ему здорово досталось перед смертью. Нижняя губа почернела, раздулась и вылезла вперед, желтая майка на груди залита кровью, из открытого рта вывалился язык, на лице ссадины. В руке покойник сжимал обгоревшую тряпку. Пальца почернели, закоптились. Трещалов, не напрягая воображения, представил картину происшествия. Видимо, избитого мужчину, такого же пленника, как и Трещалов, бросили сюда, в подвал. Мужик, предчувствуя скорую смерть, в приступе отчаяния пытался поджечь погреб. Вытащил откуда-то со стеллажей промасленные тряпки, подпалил их. Но из этой затеи ничего не вышло, ведь в погребе просто нечему гореть. Бедняга задохнулся или умер от тяжелых травм. Надо полагать, такая же мучительная смерть, от побоев, от издевательств тюремщиков, предстоит и Трещалову. Возможно, и он свихнется, форменно съедет с ума. И напоследок сам попытается поджечь подвал. Трещалов посмотрел на седую щетину на щеках покойного и вспомнил, что у мертвых волосы, борода и даже ногти растут, как у живых. Даже быстрее. Ему, новому пленнику, придется провести в этом подвале месяц-другой, а то и дольше. К тому времени у покойника отрастет окладистая седая борода, появится пышная шевелюра, а ногти загнутся и врастут в гниющую плоть. От этих мыслей сделалось совсем неуютно. Постепенно холод и сырость пробрали до костей, Трещалов застегнул пиджак на все пуговицы, но, ясно, не согрелся. Тогда он, преодолевая брезгливость, подложил под зад детскую подушку, завернулся в вонючее ватное одеяло. Полчаса сидел неподвижно, поджав колени к животу. Голова продолжала гудеть, как растревоженное осиное гнездо, запястье левой руки тер, врезаясь в кожу, браслет наручников. Мысли путались, воспоминания распадались на отдельные короткие эпизоды. Сначала Трещалов вспомнил молочную бутылочку, что катилась по мокрому асфальту, затем мужчину с коляской, его промокший плащ, серую кепку из букле. Вспомнил охранника Анохина, остановившегося на ступеньках подъезда. Негромкий хлопок выстрела, второй хлопок… Постепенно из этих мозаичных фрагментов сложилась общая картина случившегося. После недолгих раздумий Трещалов решил, что никаких подарков судьбы ждать не следует, для него все кончится плохо, шансы выбраться живым из этого зиндана нулевые.