Троицкий Андрей Борисович. Операция «Людоед»

* * *

   Сурков достал из кармана сложенный вдвое листок, протянул бумажку Колчину.
   – В списке пять человек, – Сурков сел в кресло, нырнул под столик и наполнил рюмку. – Все люди проверенные. Один сидит в машине. По два человека остаются возле черного и парадного входа, а мы с тобой идем наверх. Если начинается кипеш, наши парни снизу поднимаются на второй этаж и действуют по обстановке.
   Колчин вытащил зажигалку, крутанул колесико, бросил горящую бумажку в пепельницу.
   – Я резидент группы, – сказал он. – Принимаю решения и несу за них ответственность. Так вот, я решил, что помощники нам не нужны. Точнее нужен один водитель. Мы все сделаем вдвоем. Ты, я и водила.
   – Почему?
   – Потому что у нас нет времени на глубокую разведку. Мы почти ничего не знаем о том, что происходит в гостинице. Если там устроили засаду, в нее попадем только мы с тобой. Два человека. Если начнется большая стрельба, водитель успеет уйти. Простая математика: лягут шесть человек или только двое. У нас в запасе еще полутора суток. Нужно оружие, автоматические или полуавтоматические пистолеты с глушителями. Ножи, патроны. – Знаю, – махнул рукой Сурков. – Завтра я покажу тебе образцы. – Кстати, откуда ты достаешь «Пшеничную»? К русским туристам тебе запрещено приближаться.
   – Для человека, прожившего в Турции почти десять лет, «Пшеничная» не проблема, – ответил Сурков. – Тут я могу достать все, что пожелаете. Старинные монеты никогда не существовавших государств, хоть гробницу египетского фараона достану, хоть святой Грааль. А водка – это семечки…
   – Вы слишком много пьете, Сурков, – Колчин перешел на «вы».
   – Да, неподготовленному человеку, приехавшему из сытой Европы в Стамбул, в эту чертову дыру, наверное, кажется, что в такую жару нельзя и подумать о водке, и, разумеется, женщинах, – Сурков заговорщицки подмигнул Колчину. – А я вот думаю об этом часто. И о бабах и о водке.
   – А вы, Сурков, стали циником.
   – Это не худшее из того, что много со мной случиться. После пары лет работы в этой стране любой человек с устойчивой психикой и так называемыми жизненными принципами сойдет с ума или сопьется. В лучшем случае станет циником. Сурков встал из кресла, прошелся от подоконника до стены и снова упал в кресло.
   – Эта работа разрушает меня, – сказал он. – Точит, как червяк яблоко. Я чувствую себя загнанной лошадью. Устал говорить одно, делать другое, в уме держать третье. Я устал от безделья, от этих мечетей, минаретов, от жары. От страхов, надуманных и реальных. От самого себя устал. И мне все равно, что вы обо мне думаете. Потому что я сам все про себя знаю.
   Сурков встал, подошел к окну, держа в одной руке рюмку с водкой. Он потянул за капроновую веревку, поднял жалюзи из соломки. Намотал веревку на оконную ручку, чтобы жалюзи не опустились. С высоты третьего последнего этажа открывался довольно тоскливый однообразный вид. Внизу по узкой улочке турки торговцы катили в сторону Длинного рынка и обратно телеги, груженые плотно набитыми тюками с ширпотребом. Над мостовой стояли клубы плотной серой пыли. Послеобеденное солнце зацепилось за далекий минарет, напоминавший острый карандаш. И, кажется, не собиралось опускаться вниз, в бухту Золотого Рога. – Когда не посмотришь в окно, видишь только этот чертов минарет и солнце, – сказал Сурков. – И еще турок с их телегами. Кажется, эти люди никогда не спят. Катят и катят свои телеги к базару и обратно. Днем, вечером, ночью… Сюрреализм чистой пробы.
   Сурков опрокинул в рот водку. Поставил пустую рюмку на подоконник и стал пустыми глазами разглядывать знакомый пейзаж.
   – Тебе не надо больше пить, – сказал Колчин. – Хоть сегодня.
   – Я выпиваю, чтобы снять внутреннее напряжение и усталость.
   – Водка тебя разрушает, не работа. Нельзя каждый день высасывать по три пузыря. Да еще в такую жару.
   – А, бросьте, – Сурков раздраженно махнул рукой. – Я с вами разговариваю, как с другом. Мы давно знакомы. И вообще, я по душам ни с кем целую вечность не разговаривал. Не имею права по душам разговаривать. Я знаю, как ты поступишь. Ты вернешься в Москву, напишешь на меня докладную. Так?
   – Посмотрим…
   – Пиши. Черт с тобой. Начальство прочитает твою записку, а через пару недель меня отзовут отсюда, сделают невыездным и не дадут очередного звания. В Москве задвинут на третьи роли. Посадят куда-нибудь в пыльный нафталинный сундук. К аналитикам. Там я буду строчить бесполезные бумажки, которые никто никогда не прочитает. Эх, будь, что будет. В этом городе я схожу с ума.
   – Ты был в России полтора года назад, – ответил Колчин. – Через Венгрию тебя выдернули в отпуск. Ты провел в Москве два месяца и вернулся назад. Тогда ты ни на что не жаловался. И не пил столько.
   – Полтора года назад, – задумчиво кивнул Сурков. – Как давно. Мне кажется, это было полтора века назад.
   Сурков на минуту задумался, помолчал. Стало слышно, как в сапожной мастерской, помещавшейся на втором этаже, постукивают молоточки, трещит подшивальная машина и по козлиному блеет шлифовальный станок. Сурков сказал:
   – Слушай, это не с меня в Москве шкуру спустят, за такие-то дела, – он усмехнулся и щелкнул себя пальцем по горлу. – Не с меня. С тебя шкуру спустят. За твою самодеятельность.
   – Поживем, увидим, – кивнул Колчин. – Но если ты выпьешь еще хоть рюмку, я отстраню тебя от операции. Понял? Еще рюмка и…
   – Понял.
   Сурков подхватил бутылку, в которой еще оставалось грамм триста водки. Унес ее на кухню, пустил из крана воду, спрятал «Пшеничную» в шкафчик. Другую посудину, пустую, ополоснул водой, вернулся в комнату, показал бутылку гостю.
   – Вот, видишь. В раковину вылил.
   – Хорошо, я сделаю вид, что поверил, – Колчин начинал злиться. – Но еще раз соврешь, и конец нашей дружбе.
   – Ладно, не напирай. Не прикоснусь больше. Слово.

* * *

   Пригород Перми. 19 августа.
   Погода вопреки обещаниям синоптиков так и не улучшилась, но дождь и холодный ветер не расстроили планов Стерна. Второй день работа на строительном дворе ПМК кипела, не останавливаясь ни на минуту. Накануне Стерну пришлось вывести «КАМАЗ», съездить к районному складу агрохимии, чтобы купить за наличный расчет две тонны аммиачной селитры в мешках. Затем он побывал на химическом комбинате, свел знакомство с нужным человеком и приобрел триста литров концентрированной азотной кислоты, разлитые в тридцати литровые бутыли из толстого зеленого стекла. Стерн оставил кислоту на строительном дворе и снова уехал. Вернулся скоро, вместе с Ватутиным выгрузили из кузова небольшую бетономешалку с двумя съемными барабанами емкостью в сто килограммов, массивную станину, несколько пустых железных бочек, электрокабель и водяной насос. И еще упаковку жидкого стекла. Им нужно обработать чашу бетономешалки изнутри, чтобы кислота быстро не разъела металл. Станину бетономешалки установили в самом уединенном месте, за единственной уцелевшей от разгрома стеной бывшего склада, испытали движок. Агрегат работал на твердую четверку. Поставили барабан, подвели кабель от бытовки и протянули резиновую кишку от водяного насоса. В ста пятидесяти метрах от бетономешалки на скорую руку соорудили что-то вроде брезентового тента. Положили на землю старые доски, что нашлись на дворе, на них сгрузили мешки с селитрой, бутыли с кислотой и пустые бочки, натянули брезент. «Смесь азотной кислоты и аммиачной селитры – одна из простейших форм взрывчатки, – перекуривая, объяснял Стерн. – В чаше бетономешалки на самых малых оборотах смешиваем эти два компонента и добавляем к ним мазут, стабилизатор. Бетономешалку нужно без остановки поливать холодной водой из шланга. Да и дождь идет, это тоже не помешает. В чаше будет происходить химическая реакция. А где химическая реакция, там выделяется тепло. Поэтому емкость должна непрерывно охлаждаться». «А если все-таки рванет?» – спросил Ватутин. «Ну, мы же не сами будем заниматься этим дерьмом, – ответил Стерн. – Привезу я пару человек, найду добровольцев. Если рванет, ну, что делать… Тут шансы пятьдесят на пятьдесят. Тогда придется других рабочих искать. И новую мешалку покупать». «Да уж, – кивнул Ватутин. – И так сколько денег извели». «Когда реакция закончится, нужно перегружать азотированную селитру в бочки, – продолжил Стерн. – Бочки ставить под тент. Кстати, в чашу нельзя закладывать много селитры и кислоты. Чтобы взрыв, если он все-таки случится, в Перми не услышали. И чтобы мы не потеряли при взрыве всю селитру, кислоту и мазут». «Ну, вы прямо профессор», – Ватутин выпятил нижнюю губу. – Вам бы людей учить". «Вот я и учу тебя, – сказал Стерн. – Когда мешалка начнет работать, держись от нее подальше. И за рабочими следи издалека, чтобы технологию не нарушали». Стерн выплюнул окурок, дал задание Ватутину. А сам сел за руль грузовика и уехал. Вернулся через пару часов с двумя работягами. Это были плотники из далекой молдавской деревни. Люди, не обремененные законченным средним образованием. Старшего батрака, дочерна загорелого, заросшего седой щетиной, звали Тарас, его фамилию можно выговорить, если тренироваться неделю. Тог мужик, что помоложе, откликался на имя Яков Кешмаре. Высокий очень худой парень, в истертом до дыр костюмчике и сапогах до колен, он разговаривал высоким, каким-то бабьим голосом и ходил походкой цапли, высоко поднимая колени. Стерн не поленился много раз повторить все инструкции, он долго водил молдаван от тента, где сложили селитру и кислоту, до бетономешалки и обратно. «А зачем все это надо? – осмелился задать вопрос Тарас. – Ну, зачем мешать селитру с кислотой?» «Я фермер, – веско ответил Стерн. – И хочу применить новые технологии выращивания корнеплодов. Приехал сюда, чтобы хозяйствовать на своей родной земле. Ведь это же наши корни: родная земля, эти корнеплоды… Ну, и все такое прочее. Понимаете?» – Стерн больше не стал тратить время на молдаван, ничего не смысливших в передовых аграрных технологиях. Махнул рукой и ушел в бытовку переобуться в сухие кеды. Найти денежную работу где-нибудь в Подмосковье рабочие даже не мечтали, потому что там своих шабашников хватает, кроме того, молдаване не умели торговаться. Однако пробелы в образовании и языкознании, не помешали им сообразить, что из азотированной селитры, смешанной со стабилизирующим компонентом, никакое удобрение не получишь. Этой адской смесью можно только почву сжечь, да так, что на такой земле никогда, хоть через сто лет, даже сорная лебеда не вырастет. Когда молдаване начали работу, Стерн отошел на безопасное расстояние. Забыв про дождь, он остановился на ступеньках бытовки и выкрикивал короткие команды. «Поливай водой, не отводи струю в сторону», – кричал Стерн сквозь рвущийся из груди сиплый кашель. «Запускай барабан на самых малых оборотах, – надрывался он и снова заливался кашлем. – На самых малых. Слышь?» Ватутин стоял рядом. Он поддакивал и кричал во все горло, дублируя команды Стерна. Молдаване с опаской поглядывали на нового хозяина, когда тот появлялся возле бетономешалки, чтобы проверить, что за продукт получился после замеса. Молдаване хмурились, молчали. И только переглядывались между собой. В глазах рабочих застыл животный страх. Видимо, огромные деньги, сто пятьдесят долларов на нос, полученные вперед, теперь не радовали работяг. Напротив, жгли карман и навевали дикую предсмертную тоску. С апреля они работали в Пермской области на строительстве птицефабрики, в начале августа, когда на птичниках оставалось уложить мягкую кровлю, строительство без всяких объяснений прекратили. Денег под расчет выдали вдвое меньше обещанного. Предстояло найти новую работу до поздней осени, но это дело не из легких, хлебные места давно заняты, снова подряжаться в какой-нибудь колхоз, за копейки строить новый птичник или коровник, душа не лежала. Восемь дней молдаване, готовые взяться за любое дело, протолкались на городском строительном рынке, но ничего не подворачивалось. Поэтому появление Стерна, деньги, заплаченные вперед, стали чудесным сюрпризом. Но едва они очутились на строительном дворе, запустили бетономешалку, так тут же, ни их чего, прямо из воздуха, возникло предчувствие большой беды, близкой смертельной опасности и уже совершенной непоправимой ошибки.
   Когда стемнело Стерн разрешил рабочим немного отдохнуть. Молдаване сели за столом в своей бытовке, поужинали хлебом, куском колбасы «монастырская», купленным еще в городе, выпили по паре кружек кипятка и собрались прилечь на лежаки, сколоченные из досок и покрытые старыми матрасами. Но в дверях уже стоял Стерн: «Ну, отдохнули? Вижу, что хорошо отдохнули. Теперь пора за работу». Молдаване, не вступая в спор, поднялись, вышли под дождь, засветили переносную лампу, включили бетономешалку. Работа продолжалась до двух часов ночи. В третьем часу Стерн разрешил перекусить и ложиться спать. На еду и переодевание не хватило сил. Молдаване повалились на лежаки, как на пуховые перины, и тут же захрапели. Стерн вернулся в свою бытовку и сказал Ватутину: «До половины четырех утра этих деятелей буду охранять я. Потом твоя очередь. Разбудишь их в шесть тридцать. Проснуться – и за работу».
   Стерн вышел из бытовки, встал на доску, прижался спиной к стене, чтобы дождь не капал за шиворот ватника. В три ночи скрипнула дверь, появился неясный абрис человеческой фигуры. «Ты куда это собрался», – откуда-то из дождя, из кромешной темноты спросил Стерн. Пожилой молдаванин вздрогнул и перекрестился. «Облегчиться… Хочу», – ответил он, зыркая по сторонам белками глаз. «Далеко не ходи, – велел Стерн. – Прямо здесь и облегчайся».

* * *

   Стерн поднялся чуть свет, выглянул в окно. На строительном дворе все шло своим чередом: крутилась чаша бетономешалки, гудел мотор. Яков Кешмаре поливал агрегат из кишки холодной водой. Тарас подтаскивал мешки и пустые бочки, насыпал в ведра серо-желтые гранулы, отмеряя для загрузки новую порцию селитры и еще успевал сколачивать высокий настил из досок. На него в кузов грузовика поставят бочки с азотированной селитрой, а под днищем настила поместят тротиловый заряд. Когда взрывчатка рванет, образуется такое количество теплоты, что бочки сдетонируют. Таким образом, сила взрыва в тротиловом эквиваленте, по расчетам Стерна, составит около двух с половиной тонн. Что и требуется. Стерн вышел из вагончика, умылся, подошел к Ватутину.
   – Что-то сегодня мне работяги не нравятся, – сказал Стерн. – Возможно, они бежать задумали. Черт знает, что у них на уме. И не упускай их из виду.
   – Понял, – кивнул Ватутин.
   Весь день Стерн не вылезал из кузова «МАЗа». Он укладывал взрывчатку, вставлял в тротиловые шашки электродетонаторы, прикручивал к ним провода, создавая единую цепь. Два десятка детонаторов сработают одновременно, когда цепь замкнется. Энергия идет по проводам от нескольких батареек к конденсатору, далее к детонаторам. Сейчас электроцепь разрывает будильник. Один проводок подсоединен к его звонку, второй проводок к молоточку. Остается установить время взрыва. Как только будильник зазвонит, его молоточек задергается и замкнет электрический контур. Это вызовет детонацию взрывчатки. Через мгновение рванут бочки с азотированной селитрой. Не доезжая пары километров до плотины ГЭС, Стерн остановит грузовик, заведет будильник, установит время. И поедет дальше. На середине плотины над одной из железобетонных опор «МАЗ» якобы сломается. Стерн побежит за трактором. На поломку грузовика никто не обратит особого внимания. За четверть часа до этого происшествия в городской черте взорвется цистерна с мазутом. Все население и правоохранительные органы будут отвлечены пожаром. …День прошел быстро. Стерн оторвался от работы только один раз, чтобы наскоро пообедать, и снова полез в кузов. Незаметно спустились первые сумерки. Стерн, уложил всю взрывчатку до последней шашки, собрал единую электроцепь, подсоединив к ней элементы питания, конденсатор и будильник. Накрыл взрывчатку брезентом. Вместе с Ватутиным они затащили в грузовик уже готовый настил для бочек. Стерн вылез из кузова, опустил полог тента. Теперь остается самая малость, последний шаг: по доскам закатить бочки в грузовик, закрепить их проволокой за борта, чтобы не болтались. Сверху положить мешки с песком. И можно трогаться. Стерн выкурил сигарету, глядя в вечернее небо. Ветер разогнал тучи, на чистом небе высыпали первые звезды. Стерн вернулся в бытовку долго крутил ручку настройки приемника, нашел местную радиостанцию и внимательно выслушал прогноз погоды на завтра и послезавтра. Тепло, солнечно, дождей не ожидается, ветер северо-западный. Лучшего и желать нельзя, погода как по заказу. Он открыл банку консервов, отрезал кусок хлеба. Ел и через окно наблюдал, как у бетономешалки крутятся мрачные молдаване. Кажется, еще час-другой, и они закончат работу.
   Выпив кипятка, Стерн скинул сапоги, упал спиной на кровать. Закрыл лицо бумажным полотенцем, пропахшем табаком и горелым жиром. И мгновенно задремал. Сквозь сон он слышал скрип половиц, шаги Ватутина, шипение кипящего электрочайника, звон посуды. На какое-то время все звуки исчезли. Но снова скрипнули половицы, Ватутин толкнул Стерна в плечо.
   – Они закончили.
   Стерн открыл глаза, посмотрел на часы: двенадцать ночи без двадцати минут. Ватутин стоял над кроватью.
   – Что? – не понял Стерн.
   – Они все закончили. Последняя бочка полна. Сейчас сели жрать в своей бытовке.
   Стерн поднялся с койки, влез в сапоги. Вытащил из-под подушки пистолет, сунул его сзади за пояс брюк.
   – Пойдем.

Глава десятая

   Пригород Перми. 19 августа.
   Стерн вошел в соседнюю бытовку, остановился на пороге. Молдаване сидели рядышком за круглым самодельным столом, накрытым газетой. Закуска была небогатой. Несколько кусков хлеба, два яйца, сваренных в чайнике, и пара толстых кусков «монастырской» колбасы, оставшихся еще со вчерашнего ужина. От долгого лежания в душной бытовке колбаса приобрела какой-то странный серо-зеленоватый оттенок. Старший Тарас жадно глотал хлебный мякиш, присыпанный крупной солью, запивая еду кипятком. Даже забыл снять кепку, так проголодался. Яков ел медленно, откусывая от вареного яйца крошечные кусочки. При появлении хозяина рабочие перестали жевать, подняли головы. Лица молдаван сделались напряженными.
   – Приятного аппетита, – сказал Стерн.
   – Спасибо, – ответил Тарас.
   Он вдруг вспомнил про кепку, снял ее и вытер ладонью влажный лоб. Стерн шагнул вперед, встал посередине комнаты. Задел головой тусклую полудохлую лампочку, свисавшую с потолка на коротком шнуре. Ватутин выглядывал из-за его спины.
   – Устали? – Стерн улыбнулся. – Наверно намаялись за день.
   Рабочие переглянулись, они не могли решить, что отвечать хозяину. За день они здорово наломались, но жаловаться на усталость как-то не принято. Дело не в рабочей гордости, но хозяин и сам видел, как они вкалывали. До хруста в костях.
   – Пойдем со мной, – Стерн указал пальцем на Тараса. – Посмотрим на работу.
   Тарас медленно поднялся из-за стола, надел кепку. Шагнул к двери, снял с гвоздя рабочую куртку, просунул руки в рукава. Было заметно, как Тарас волнуется, только с третьей попытки сумел застегнуть единственную пуговицу куртки, болтавшуюся на двух нитках. Даже в полутемной бытовке было видно, как побледнело его загорелое лицо.
   – А вы тут пока посидите, – Стерн обернулся к Ватутину, подмигнул ему одним глазом. Тарас молча вышел за порог, за ним Стерн. Ватутин шагнул к столу, ногой придвинул к себе стул с тем расчетом, чтобы сидеть точно напротив молодого рабочего Якова Кешмаре. Тот отложил в сторону недоеденное яйцо. Он слегка отодвинул от стола свой табурет. Под столом стоял ящик с плотницким инструментом, что привезли с собой молдаване. Остро заточенный топор лежал топорищем к Якову. В случае чего, если на словах не договорятся, можно выхватить инструмент и хватить Ватутина лезвием топора между глаз.
   – Мы работали на строительстве птичника, – сказал Яков.
   Сейчас он говорил не высоким, как всегда, и низким утробным голосом чревовещателя. Он держал ладони на столе, перекатывая недоеденное яйцо, желток крошился по газете.
   – Кое-что там получили. Не так уж много. Но все деньги здесь.
   Яков показал пальцем на рюкзак, валявшийся в углу.
   – Там и Тараса деньги и мои. Берите.
   Ватутин не ответил, только отрицательно помотал головой.
   За окном прозвучал сухой пистолетный выстрел. За ним второй. И снова наступила тишина. Яков вздрогнул, будто его ударили кулаком по лицу.
   – Неужели нельзя с вами договориться? – в глазах Якова стояли слезы. – Мы ведь простые рабочие. То есть уже я один… Остался… Отпустите меня по-хорошему? Что мне за дело до тех бочек? Мне ведь все равно…
   Ватутин покачал головой.
   – Придет время, хозяин и тебя кончит, – сказал Яков. – Помяни мое слово. Так и будет.
   – Мы с ним друзья, партнеры, – ответил Ватутин.
   – Надо было днем отсюда бежать, – Яков кивнул на темное окно. – Я ему говорил, Тарасу: бежим. А он уперся. Струсил, не захотел.
   – Вы бы не убежали, – ответил Ватутин.
   Яков убрал правую руку со стола, опустил ее вниз, будто хотел почесать ногу. Он наклонился ближе к столу, кончиками пальцев дотянулся до топорища. Ватутин усмехнулся, разоблачив эту простенькую хитрость. Под полой куртки он держал пистолет. Под столешницей он направил ствол в живот Якова. И дважды нажал на спусковой крючок. Выстрелы прозвучали так громко, что в ушах зашумело. Стреляные гильзы отлетели в угол. Яков свалился с табурета. Перевернулся со спины на бок, обхватив живот ладонями, и протяжно застонал. Ватутин вытащил из кармана пачку курева, чиркнул спичкой. Не торопясь, дотянул сигарету до фильтра, пуская изо рта мелкие колечки дыма. Бросил окурок в недопитую чашку с кипятком. Яков был еще жив, когда Ватутин поднялся со стула, встал над ним, широко расставив ноги, и добил жертву двумя выстрелами в шею. Через минуту вернулся Стерн. Он, ухватив мертвого Тараса за кисти рук, волочил его за собой. Лицо рабочего было в крови, кепка потерялась где-то в грязи строительного двора. Стерн бросил тело прямо в тесном предбаннике возле двери. Зашел в комнату, долго копался в карманах рабочих спецовок и штанов, брошенных на лавке, но не нашел, чего искал. Тогда вытащил из дальнего угла объемистый туго набитый рюкзак, сел на корточки посередине комнаты под лампой. Развязал веревку, расстегнул клапаны карманов. Молдавские паспорта лежали отдельно от носильных вещей, в целлофановом пакете, завернутые в застиранную тряпицу. Стерн неторопливо перелистал паспорта, изучая сделанные в них пометки, разглядывая вклеенные фотографии.
   – Мое имя, Заславский Юрий Анатольевич, с недавнего времени знают все чекисты и менты, – Стерн сунул паспорта в карман. – Возможность достать новые документы еще не скоро появится. Значит, пока сойдут и эти корочки.
   – Но ведь нет никакого внешнего сходства, – удивился Ватутин.
   – Это еще как посмотреть, – ответил Стерн. – Если мент, который спросит у меня документы, глянет на фотографию сквозь купюру в сто баксов, глядишь, оно и появится. Внешнее-то сходство. Даже молдавский паспорт не плох, если в нем есть зеленый вкладыш. Ватутин засмеялся, вышел из бытовки, прикурил новую сигарету. И стал смотреть в высокое небо, беззвучно шевеля губами, словно звезды считал или шептал любимые стихи. Стерн погасил в бытовке свет, запер дверь на массивный навесной замок.
   Через минуту сели за стол в соседнем вагончике. Стерн позволил Ватутину махнуть двести пятьдесят водки, сам пить не стал.
   – Ну, когда начинаем? – после выпитого лицо Ватутина налилось красками, порозовело. – Когда дело?
   – Завтра, – Стерн стукнул по столу кулаком. – Завтра все и обтяпаем. Время не ждет, нельзя терять ни одного дня, ни часа. Проснемся в четыре. Закатим бочки в кузов. Ровно в шесть тронемся со двора. В это время «пробок» на дорогах нет. Примерно через сорок минут будем на месте. А дальше по программе. Быстро все закончим, оглянуться не успеешь.