Тропов Иван. Шаг во тьму

   – Скоро.
   – Угу… А вторую подряд можно? Или…
   Гош мотнул головой.
   – Ясненько… Тогда подъем, Шатун! Труба зовет. Довезешь меня до дома, пока рука не разболелась.
   Неужели это конец?
   И накатывал стыд, жгучий стыд. Опять струсил, чертов маленький трус… А надо было идти до упора. Спорить до конца…
   Но готов ли я идти до конца? Или все еще надеюсь, что это был блеф?
   Только со Стариком шутки плохи. Он-то не шутил. Не шутил, черт бы все побрал! В этом все дело. Не шутил…
   И если сунусь из города, а он узнает… Он не будет ждать, когда я к нему явлюсь с покаянием. Нет, не будет. Не даст себе остыть, не даст жалости растопить себя.
   Он позвонит Виктору и Гошу, и они выловят меня. Сразу, как приеду в город. Гош открывает любые двери. И будет держать меня за ноги, пока Виктор будет связывать руки. А потом отвезут к Старику. Не знаю, кто будет пилить, может быть, Старик и сам будет пилить. Его одна рука сильнее моих двух…
   И от них не спрятаться. Гош умеет находить где угодно.
   Разве что бросить все и сбежать. И никогда не возвращаться сюда.
   Но… Но ведь в одиночку мне ни одной сильной суки не завалить! Даже эту, последнюю – в конце я был с ней Почти один на один… Почти. Но что было бы, если бы она вцепилась по-настоящему в меня не в подвале, а чуть раньше? На входе?..
   Сколько я стоял между колонн, почти утонув в воспоминаниях? Миг? Секунду? Минуту?
   Если бы кавказец не отвлекся на Гоша с Виктором, он бы успел подойти ко мне и всадить заряд дроби в упор. Сделал бы из меня решето.
   Или, если Старик прав, просто оглушил бы, а потом переломал руки-ноги, но убивать сразу не стал, и сейчас бы я не здесь сидел, а лежал в одной из комнат того дома, привязанный к кровати, как девочка Старика. А та сука не спеша вытаскивала из меня все, что я знаю…
   Черт возьми!
   Что ни делай выхода нет! Нет выхода! Никакого!
   Неужели это конец?!
   Я огляделся, пытаясь найти… Кого? Что? Гоша? Его взгляд? Не знаю.
   Наверно, да. Последняя надежда. Гош всегда прикрывал меня, даже против Старика…
   Но я был один в комнате. И даже стол убран.
 

* * *

 
   Внизу одной машиной стало меньше. Правда, пропала не синяя «девятка» Шатуна, а красная «итальянка» Виктора, такая же выпендрежная, как он сам, с закрывающимися глазками. Выходит, этот пижон совсем обнаглел. Мало того, что его довезут до дома, так потом еще Шатуну придется сюда возвращаться за своей машиной… А, к черту! К черту его, этого подлизу и подпевалу!
   Гош был еще здесь. Я бросился к нему, пока он не успел захлопнуть дверцу.
   – Гош! Но у нее ведь остался мальчишка…
   Но Гош, не останавливая движения, размашисто захлопнул дверцу перед самым моим носом. Только… Или показалось? Его губы…
   Джип заурчал и тронулся прочь, ноги обдало теплой струей выхлопа, а я все стоял, пытаясь понять – показалось или…
   Была ли то просто досадливая гримаса, или он что-то шепнул мне?
   Я обернулся к дому. В одном из окон неуловимо дрогнуло, краем глаза я зацепил какое-то движение, но что – не рассмотрел. Какая-то створка жалюзи, наверно. Придерживали, чтобы было лучше видно. Вон в том окне, кажется.
   Ну да. Там же кабинет Старика…
   Движение Гошевых губ вдруг сложилось: не здесь.
   Я потер лоб. Поглядел вслед «лендроверу».
   Я правильно тебя понял, Гош? Или зря обманываю себя надеждой?
 

* * *

 
   На выезде с пустыря на дорогу я чуть не проскочил задницу «лендровера», залезшего в кусты.
   Затормозил, сдал назад. Сердце било в груди сильнее, чем урчал двигатель «козленка». Подрагивающими пальцами вырубил мотор. Вылез.
   В осеннем воздухе, чуть мягко-прелом на вкус, резало табаком. Гош, прислонившись спиной к дверце, ритмично и глубоко затягивался, в несколько глотков приканчивая сигарету.
   Гош… Гош курил!
   Сладковатый запах, но в горле запершило. Я сглотнул. Неужели…
   Я ужасно хотел в это поверить и еще больше боялся ошибиться. На ватных ногах подошел к нему.
   Гош встретил меня мрачным взглядом, снова от души затянулся. И тут же, пока сигарета еще не догорела, закурил от нее вторую.
   – Ты же бросил, Гош.
   В молодости он курил, но потом бросил. Иногда мял сигарету в пальцах, нюхал, но и только.
   – Закуришь тут…
   – Гош, когда ты во второй раз бегал на дорогу…
   Я замолчал. Облизнул губы. На чьей он стороне? На моей или Старика?
   Может быть, это Старик ему сказал… Проверить. Понял ли я.
   Или не понял.
   Но если не сейчас, то когда?.. Господи, только бы не ошибиться. Только бы не ошибиться, господи…
   – Гош… Эта «ауди»… У нее же номер на заднице был подсвечен, да? Ты его рассмотрел, да?
   Гош шумно выдохнул, выплюнул окурок, швырнул на землю вторую сигарету, только что прикуренную, от души втоптал в землю. Поднял глаза на меня.
   – А зачем я туда лазил?
   Я открыл рот, но слов не было.
   Выходит, наш договор в силе? Он и дальше будет прикрывать меня? Несмотря на все, что только что было?..
   Гош поглядел на меня, покачал головой и цокнул. Безнадежно, как с малолетним идиотом. Но ничто в мире не могло быть лучше этого.
   – Гош… – только и смог выговорить я.
   Гош, Гош, милый Гош! У меня в горле застрял комок, в глазах поплыло.
   – Сиди в городе и никуда не высовывайся, – сказал Гош. – Никуда.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1
ЧЕТВЕРТЬ

   Чертова луна…
   Саму ее с кровати пока не видно, но по стене справа вытянулась полоса холодного света. Скоро и сама луна покажется из-за рамы. С каждой ночью она висит перед моим окном все дольше и дольше, ярче и ярче. Уже не узенький серпик – увесистая половинка.
   И с каждой ночью я просыпался все раньше, лунный свет будил меня. Не помогали даже тренировки, если так можно назвать те выматывающие марафоны с железом, которые я устраивал в тренажерном зале.
   Два часа утром: грудь и ноги. Час перед обедом: пресс, спина. И три часа вечером: плечи и велотренажер. Каждый день.
   Мужики в качалке косились на меня, ухмылялись, хлопали по плечу: полегче, парень. Так мышечную массу не набирают. Надо давать мышцам отдохнуть день, а лучше два…
   Верю. Знаю.
   Но продолжаю делать так, как делал. Прорабатывать все мышцы за один день, и так ежедневно. И велотренажер. И молотить в грушу. Упрямо, до посинения, до полного изнеможения. До тех пор, пока после вечернего занятия можешь только плюхнуться на скамейку и тупо глядеть в стену, почти достигнув самадхи. Чтобы даже на мысли сил не оставалось…
   Первые дни это срабатывало, теперь нет.
   Тело подстроилось. Вместо двенадцати часов в первую ночь теперь я спал прежние девять. Раньше лег – раньше проснулся. Чертова луна будила меня.
   Ненавижу эти ночные лунные часы, а потом предрассветную маету, когда уже не уснуть. Тело больше не лежит пластом, ошалело переваривая вчерашние перегрузки, не утягивает в сон. В голове свежо, мышцы лишь приятно потягивает, как бывает всегда после хорошей тренировки.
   Даже рука почти прошла – чем сильнее нагрузка, тем быстрее заживают все ссадины и ранки. Тело в норме. А вот на душе…
   Гош, Гош! Где ты? Почему не звонишь, не заглядываешь?
   Неделю сижу, не высовывая носа из города, из дома – только в магазин да в качалку. Восемь ночей дома. Я не лез выслеживать ту суку, но я наделся.
   Гош сказал мне сидеть в городе. Это значит…
   Я хотел верить, что это что-то значит. Но девять дней…
   Девять дней ни визита, ни звонка.
   Не изменил ли Гош своему обещанию – не высказанному, но подразумевавшемуся? И подразумевал ли он вообще что-нибудь? Или мне только показалось – так сильно я хотел в это верить?
   Может быть, это все мне вообще приснилось… Привиделось в холодном свете луны, от которого во рту металлический привкус и никак не улечься в постели. Полоса света толстеет, крадется по стене, подбирается ко мне все ближе…
   Слева на столе замигал красный огонек. Кто-то звонил.
   И я даже знаю, кто. Знаю это, не поднимая трубки, не глядя на определитель номера.
   Виктор. Старик велел ему присматривать за мной – вот он и присматривает.
   Автоответчик перестал подмигивать, но через пару секунд опять замигал. Неутомимо. Минута, вторая…
   Ну-ну. И звонок, и звук я отключил. Хочет слушать гудки, пусть хоть до утра их слушает.
   Автоответчик все подмигивал красным огоньком. Виктор не сдавался. Упрямый, зараза. Но я еще упрямее.
   Я отвернулся к стене, чтобы не видеть назойливого огонька. Хочет проверить, что я не шляюсь где-нибудь за городом, чтобы потом доложить об этом Старику и заработать еще одно почесывание за ушком? Его выбор. Его право. Только помогать ему в этом я не собираюсь. Решил выслуживаться, так пусть посуетится. Пусть понервничает, сволочь…
   Я лежал, придавленный лунным светом, старался провалиться в сон, забыться, хотя бы просто ни о чем не думать, но это было не так-то просто.
   Если Гош… Если те его слова ничего не значили… Не значат…
   Что дальше?
   Сколько можно обманывать самого себя и ждать непонятно чего? Хватит! Надо…
   Только ведь Старик не шутил.
   Но и сидеть сиднем в городе день за днем, год за годом, все жизнь, до самого конца, – не выходя на охоту… Все зная, но ничего не делая…
   Хуже всего то, что тут и думать-то особо негде. Надо лишь выбрать из двух. Всего два пути. Только оба они… Про них даже не скажешь, что какой-то лучше. Про них Даже не поймешь, какой хуже. Какой сможешь вынести…
   Прямоугольник лунного света сполз на пол, за голову, и из-за рамы показался край луны.
   Нетерпеливая, настырная, лезущая в окно – и рвущаяся из-под терминатора. Уже перевалила за половину. Уже ближе к полнолунию, чем к новорожденному месяцу…
   Девять дней…
   Может быть, послать все к черту и рискнуть?
   Ну не могли же они все это всерьез? В самом деле? Ну не могли же. Не могли…
   Это всего лишь угроза. Всего лишь слова, пустые слова. Куда призрачнее снов, что приходят ко мне…
   Мальчишка… Я слишком хорошо знаю, что его ждет.
   Полнолуние – это тот предел, что отмерен ему. Еще шесть ночей, если считать эту. Пять дней.
   И я могу что-то сделать. Мог бы, если бы не сидел безвылазно, припугнутый. Запуганный. Трус.
   Я слез с кровати и стал натягивать одежду. К черту все их угрозы! И к черту Гоша, так и не выполнившего обещания. К черту их всех! Я буду делать то, что могу. То, что должен делать.
   Я сунул голову под свитер, но так и не натянул. По стене мазнули лучи фар.
   У соседей машин нет. У нашего дома вообще никто не останавливается, кроме меня и наших…
   Машина остановилась прямо под окнами. В ночной тишине через приоткрытую фрамугу было слышно тихое бормотание мотора. Хлопнула дверца, шаги.
   Приехал Витюша, не поленился. Решил проверить, просто так я не беру трубку, из упрямства, играя у него на нервах, или в самом деле смотался из города. Убедиться решил. Прежде чем закладывать Старику.
   Я замер, прислушиваясь. Ага. Угадал. Шаги по лестнице. Сюда.
   Тренькнул звонок. Тихонько так, ненавязчиво. Будто тот, кто пришел, уверен, что его ждут, и не хочет перебудить соседей, долго трезвоня посреди ночи. Будто ему уже бегут открывать.
   Ну-ну.
   Звонок еще раз тренькнул, но я не спешил. Ничего, постоит.
   Звонок коротко тренькнул в третий раз, а потом зазвенел не смолкая. Звук бил по нервам. Я сморщился и натянул свитер. Черт бы его побрал!
   Звонок зло трещал, не смолкая ни на секунду, но я не спешил открывать, еще злее звонка. Медленно нащупал в сумраке джинсы. Потом открыл шкаф, нашел чистую пару носков, не спеша натянул и только после этого пошел к двери. Неспешно. Стискивая кулаки, подрагивая от возбуждения, наполнявшего меня. Если он думает, что он сейчас мне что-то раздраженно гавкнет, а я это тихо проглочу… Я дернул запор, от души рванул дверь, готовый выдать все накопившееся, и – осекся.
   Яркий свет коридорной лампочки резал глаза, но этот тяжелый, высеченный из глыбы силуэт трудно не узнать.
   – Гош?..
   Я поморгал. Посторонился, пропуская:
   – Привет, Гош…
   Но он не вошел. Лишь разлепил губы:
   – Одевайся.
   Вид у него был мрачный донельзя, чтобы не сказать – злой.
   – Гош, что…
   – Быстро.
   Я сглотнул. Попытался разглядеть в его лице хоть что-то, но это был задраенный люк. Глаза – две стальные заклепки.
   – Быстрее.
   На негнущихся ногах я поплелся обратно в комнату. Виктор нажаловался Старику? Мог?
   Запросто, с этого предателя станется. Сказал ему, что телефон не беру, дверь не открываю. И тогда сейчас…
   Выволочка от Старика… в лучшем случае. А в худшем…
   Я не заметил, как оделся. Оказалось, что я снова стою в прихожей, уже натянув ботинки и застегивая плащ, и пялюсь на Гоша. И мне все больше не нравилось выражение его лица. Может быть, это и не злость – ожесточение. И Не столько на меня, сколько на самого себя – за то, что…
   Я облизнул пересохшие губы.
   – Гош…
   – Пошли, – сказал он. Развернулся и стал спускаться по лестнице.
   Едва соображая, что делаю, я кое-как запер квартиру и побежал следом.
   – Гош!
   Но он будто не слышал. Молча залез в свой «лендровер» и распахнул изнутри правую дверцу.
   Сам не свой, я забрался в машину. Словно под гипнозом.
   Если Старик решил, что время выволочек прошло и осталось только…
   Мне нужно бежать! Нестись прочь! Выскочить из машины прямо на ходу и бежать!
   Но я сидел, оцепенев. Ночные улицы проносились за стеклами – быстро, слишком быстро, хотя Гош и не гнал машину. И впервые мне было неуютно от вида ночного города, скользящего вокруг. Слишком быстро его улицы оставались позади.
   – Гош, куда мы едем? – спросил я. Голос показался чужим.
   Гош промолчал.
   От западной окраины, где стоит мой дом, мы уже добрались до центра и объезжали кремль. Еще два излома стены, и надо будет свернуть влево. Потом перелив улиц спального района, лабиринт гаражей, через пустырь – и дом Старика…
   Я не сразу сообразил, что мы пронеслись мимо нужного поворота, объезжаем кремль дальше.
   Лишь когда мы повернули прочь от стен на восток, оставляя дом Старика все дальше и дальше, направляясь к восточному выезду из города, до меня дошло.
   Я медленно, еще не веря своим глазам, обернулся к Гошу. Он ухмылялся.
   – Гош, сукин кот!
   Я от души врезал кулаком в его плечо. Но ему это было как укус комара, ухмылка только стала шире.
   – На нервах играл, гад! Сразу сказать не мог!
   – Дверь будешь веселее открывать, щусенок, – сказал он. – И трубку брать.
   – Так это ты звонил?..
   Мимо пронеслась заправка, которую я всегда воспринимал как границу города. Гош прибавил. Сейчас шоссе было совершенно пусто, мы стрелой мчались на северо-восток. К Москве.
   – Так ты нашел ее?..
   Гош кивнул.
   Просто кивнул! Спокойно и деловито. Словно речь шла о том, что его просили заехать в булочную за половинкой черного.
   Теперь, когда мои страхи перестали висеть шорами на глазах, я словно заново его увидел.
   Я поморгал, отказываясь верить своим глазам. Мне казалось, что я знаю Гоша. Что уже привык к спокойствию и невозмутимости. Но…
   Он был свежевыбрит, ежик волос зачесан волосок к волоску – и часа не прошло, как он был под душем. А это значит, что вчера утром – или сегодня утром, как сказал бы нормальный человек, который спит по ночам, – он вернулся с охоты. Найдя ее. Но не пошел делиться новостями. А спокойно лег спать. Потом встал, принял душ, побрился, позавтракал и вот только сейчас, свежий и бодрый, пришел ко мне.
   Даже не позвонил вчера!
   – Где ты нашел ее гнездо?
   Вот теперь Гош вздохнул и нахмурился.
   – Ее… – неохотно буркнул он.
   – Не понял?.. Ты нашел ее гнездо или нет?!
   – Я нашел ее.
   Я снова не понял, что он имеет в виду.
   Ох уж эта его привычка беречь слова, как слезинки обиженного ребенка! Когда важно, он, конечно, скажет все, что нужно, и так, что все понятно. Но вот когда время терпит, или он считает, что можно обойтись без уточнений, черта с два от него добьешься толкового ответа!
   – Что значит – ее? Ты ведь искал их по машине, так? Нашел машину? Нашел ее гнездо? Где она живет?
   Гош скривился, как от зубной боли, но ничего не сказал.
   Мне захотелось еще раз врезать ему в плечо, но я сдержался. Похоже, Гош просто не знает, как ответить на этот вопрос. Оттого и сморщился весь, как печеное яблоко.
   Странно…
   Гош мог быть рассержен, мог быть зол, мог быть мрачен, но поставить его в тупик доселе не удавалось ни одной чертовой суке.
   – А мальчишку? – спросил я. – Его нашел?
   На этот раз Гош кивнул. Мрачно.
   Та-ак… И с этой стороны какие-то неприятности.
   Но, по крайней мере, мальчишка еще жив.
   – А… – начал я, но Гош раздраженно дернул подбородком, словно отгонял муху.
   – Сам увидишь, – сказал он.
   Больше я от него ничего не добился.
 

* * *

 
   Луна опустилась за верхушки деревьев, бегущих вдоль дороги, какое-то время подмигивала в просветах, потом совсем пропала. Начал накрапывать дождик, превратив дорогу в блестящую черную ленту, а «лендровер» Гоша несся все дальше на северо-восток.
   Эту трассу я знаю отлично. Сколько раз я катался по ней – сначала, пока искал подозрительные места, а потом целенаправленно – следить за домом той чертовой суки…
   Съезд с трассы, где я сворачивал, чтобы добраться к ней, я тоже узнал. Мы промчались мимо.
   Я поежился. Гош гнал дальше на восток, все глубже в Московскую область. Что бы сказал Старик, узнай, куда мы забрались…
   Я с тоской глядел на обороты цифр в счетчике. Верста за верстой, все ближе к Москве. Прям хоть задний ход давай… Я покосился на Гоша, но он смотрел вперед.
   – Гош, нам еще далеко?
   Он дернул плечом, поморщился, но ничего не сказал. Сам все прекрасно понимает. Может быть, в чем-то Старик и преувеличивает опасность чертовых сук, обитающих в этих местах. А может быть, не так уж и сильно преувеличивает…
   Я плотнее запахнулся в плащ и включил обогрев: мне вдруг стало холодно.
   «Ровер» сбросил скорость, замер на перекрестке, хотя вперед был зеленый. Съезжаем? Наконец-то!
   Все-таки не у самой Москвы, и то спасибо… Но нервы не отпускало. Съехали с трассы – значит, теперь близко.
   Фонари вдоль дороги стали чаще, по сторонам пошли домики, потом замелькали панельки – невысокие, еще дремучих советских времен. Но Гош не притормаживал, не приглядывался к перекресткам. По главной улице, совершенно пустой, мы промчались через городок насквозь и снова оказались на шоссе, зажатом между лесными скелетами.
   Я чувствовал – уже близко.
   Сейчас свернем и начнем забираться в глушь… Чертовы суки всегда живут в глуши, подальше от людей. Впереди показалось ответвление, я указал Гошу рукой, чтобы не пропустил и сбросил скорость, но Гош только мотнул головой.
   Следующий съезд мы тоже миновали.
   – Далеко еще, Гош?
   – Почти приехали, – сказал Гош.
   Почти… Хм… Почти – это значит до следующего съезда, а оттуда уже совсем недалеко… Почти у дороги?
   Странно. Все-таки днем эта дорога должна быть оживленной…
   Я всматривался в темные деревья, отыскивая еще один съезд в сторону. Но вместо этого фонари пошли чаще, промелькнула заправка – и мы въехали в еще один маленькой городок.
   Ничего себе – почти приехали! То есть еще этот городок проехать, а только после него какой-то съезд. Вот почему Гош по сторонам особенно не всматривался…
   Но вместо того, чтобы промчаться по центральной улице насквозь, Гош сбросил скорость. Свернул вправо. Не на боковое шоссе, уходящее от городка в другую сторону, а на какую-то мелкую улочку.
   Дорога, и до этого-то так себе, стала совершенно ужасной: рытвина на рытвине. Такое ощущение, что еще от немецких танков остались…
   И дома под стать. Даже не панельные, а кирпичные – старые-старые. В два-три этажа, редко в пять. Обшарпанные до ужаса.
   Мы уже не ехали – ползли. Но даже так машину дергало и подбрасывало, ухало вниз, кидало из стороны в сторону. На ином бездорожье глаже, чем на этой дороге.
   Впереди явно нет выезда на шоссе. Такие дороги если чем-то и заканчиваются, то тупиком, а еще чаще просто растворяются, так что даже непонятно, куда же она вела-то.
   – Гош, куда мы едем?
   Ни одна чертова сука не станет жить в городе. Да еще в таком.
   – Здесь, – сказал Гош.
   Вывернул вправо на обочину, впритык к забору из литого чугуна – старый, тут и там не хватало кончиков старомодных завитков. Заглушил мотор.
   – Здесь?.. – тупо повторил я, оглядываясь.
   По ту сторону забора чахлые кусты, уже голые. За ними старые тополя, дорожка, пара сломанных скамеек, постамент без бюста – выходит, какому-то революционеру был. Явно не здесь. Впереди?
   Там дорога растворялась в рытвинах, кустиках, березовом молодняке, дальше лес. Слева?
   Слева и чуть сзади – Гош проехал мимо въезда, чтобы мы не загораживали, – тоже заборчик, хотя и не литой, а сборная штамповка: пролеты – две поперечины, в которые вдеты прутья. Где-то погнутые, где-то и вовсе недостает. Да и столбы давно покосились. Пролеты повело в разные стороны, как зубы при цинге. А за ними…
   Я поморщился. Нахохлился. Стало холодно и тоскливо.
   Больница. Старая, как и весь этот городок, почти заброшенная. Хотя в некоторых окнах свет горит, но все равно – дом-призрак. На краю города-кладбища.
   Я поглядел на Гоша.
   – Здесь – где?
   Городок остался позади. Мы на окраине. Недостаточно глухой, чтобы здесь жила сука. Разве что парк только кажется маленьким, а где-то в глубине есть какой-нибудь домик?
   Гош дернул подбородком влево. Я проследил за ним взглядом и снова уперся в больничный корпус. Широкий подъезд со ступенями, сточенными ногами, временем и морозами. Ряд дверей. Кривая урна с краю.
   Я повернулся к Гошу:
   – Это больница!
   Гош невозмутимо кивнул, соглашаясь.
   – Но… – Я еще раз поглядел на больницу. Потер бровь.
   Больница… Никак у меня не складывались воедино чертова сука и больница.
   Может быть, потому, что я ни разу не видел ни одной чертовой суки, которая была бы больна. Да что там больна – я их даже старыми не видел. Словно все они, когда достигают какого-то возраста, уезжают куда-то… Уходят?
   Я поежился. Даже думать не хочется, куда они могут уходить.
   – Подожди, Гош… Ты хочешь сказать, что она была здесь ради больницы?
   – Ее машина стояла здесь. – Гош дернул подбородком назад. На обочину перед воротами больницы, мы чуть проехали их.
   – А сама она? Ты видел, как она входила в больницу?
   – Выходила, – поправил меня Гош.
   Так… Значит, он нашел машину, когда она стояла здесь. А сука была в больнице…
   – Бред какой-то… Зачем ей больница?
   Больница… Какая ей, жабе, может быть нужна больница, когда ее не то что болезни – пули не берут! Подпиливаешь их, чтобы раскрывались в теле, чтобы рана была больше, но даже это не всегда помогает. Если в голову не попал, а жаба сильная, то даже подпиленные пули могут не спасти. Хоть всю обойму в нее всади… Старик уж сколько этих чертовых сук передавил, а спалился именно на жабе.
   И вдруг вот такая же вот жаба, а то и не такая же, а еще покруче, чем наши, провинциальные, – и вдруг ей понадобилась больница? Это даже не смешно.
   Но даже если и понадобилась. Почему она выбрала эту? Древняя развалюха у черта на куличках. С соответствующими врачами, можно не сомневаться. Почему ее выбрала?
   Чертовы суки живут, как им нравится. Берут от жизни все, что хотят. Лучшее. У нее же в подружках паучиха! Ну, была в подружках… С помощью паучихи она могла бы без особого труда получить врачей из лучших столичных клиник. Или из каких-нибудь швейцарских. Паучихе какая разница, кого хомутать…
   Могла бы. Но почему-то выбрала эту провинциальную развалюху.
   Почему?
   Я поглядел на Гоша. Гош невозмутимо наблюдал за больницей.
   – Ты говорил, что мальчишка жив. Он был с ней?
   Гош кивнул.
   Та-ак… Час от часу не легче…
   В конце концов, можно было бы предположить, что хотя пули их не сразу берут, но какие-то болезни им все же страшны… Но зачем ей мальчишку-то с собой сюда тащить?
   Это он заболел? Допустим. Хотя ей он нужен ровно на две недели, до ритуала, а выглядели они с братом совершенно здоровыми, но – допустим. Вдруг простудился, воспаление легких, мало ли… Но почему, дьявол ее задери, из всех больниц она выбрала эту?! Какая тут, к черту, быстрая квалифицированная помощь?!
   – А тот усатый? Был?
   Гош кивнул.
   – Да Гош, в самом деле! Где он был? В машине сидел или с ней ходил?
   – С ней.
   И он тоже в больницу ходил…
   Хм… Может, она все свое с собой возит? Тогда это хоть что-то объясняет.
   – И долго она здесь была?
   – Сорок минут, – сказал Гош. Поглядел на меня, нахмурился и на всякий случай добавил: – При мне.
   Мне снова захотелось врезать ему. И не обязательно в плечо. Но я сдержался.
   Так… Он нашел ее машину здесь. Как именно – спрашивать бесполезно, я из него это и за сутки не выпытаю с его манерой отвечать на очевидные – для него очевидные! – вопросы. Но в принципе понятно. Их, когда он в конторе работал, этому учили.
   Главное, нашел. Неделю искал, но все-таки нашел. Тут, у входа. Сорок минут машина стояла, потом из больницы вышла та жаба с тем усатым водителем, а может, и не только водитель он для нее, – и вторым близнецом. Села и уехала.
   – Ты ее выследил?
   Гош оторвался от больницы и уставился на меня. Скептически, чтобы не сказать подозрительно.
   – Тот мужик? – сообразил я. – Из-за него? Думаешь, заметил бы?
   Гош невесело покивал. Похоже, он того мужика высоко оценил.
   – Думаешь, он тоже… из ваших?