Троуп Алан. Люди крови

   – Где ты? – спрашиваю, вновь набирая высоту. – Где ты?
   Нет ответа. И серебристого смеха больше нет. Только воздух, напоенный ее ароматом. Я продолжаю поиски, напрягаю глаза, вглядываюсь в неправильные очертания теней над равниной подо мною, не замечая, что творится у меня под носом.
   Что-то твердое и тяжелое обрушивается на меня сверху, обхватывает меня, заставляет сложить крылья. Застигнутый врасплох этим ударом, стараюсь, прежде всего, высвободить крылья. Не могу понять, почему они не разворачиваются. Я извиваюсь, кричу, стремительно падаю. Из последних сил пытаюсь освободиться.
   Мне отвечает густой рев: тот, кто на меня напал, – тоже из наших. Он почти оседлал меня и плотно прижал своими крыльями мои. Теперь мы вместе стремительно падаем.
   – Зачем? – спрашиваю я.
   – Из-за нее, – беззвучно отвечает он.
   – Но ведь ты тоже умрешь.
   Он смеется и только крепче обхватывает меня:
   – Это вряд ли, – говорит он, держит меня еще несколько мгновений, а потом вдруг отпускает и шарахается в сторону.
   Я лихорадочно пытаюсь расправить крылья и все же ударяюсь о ближайшее дерево. Судорожно хватая ртом воздух, я свертываюсь клубком, чтобы пораниться меньше, и пытаюсь думать только о ее серебряном смехе и нежно-кремовом животе, который я увидел на фоне черного звездного неба.

8

   Шлепнувшись на землю, я с удивлением обнаруживаю, что она трескается подо мною, как яичная скорлупа. Я падаю в какой-то подземный бассейн глубиной не менее двадцати футов.
   Сознание снова наполняют серебряные колокольчики ее смеха. Я смотрю на дыру, проделанную моим телом, и вижу сквозь нее лунное небо. Нежный живот незнакомки проплывает в нескольких сотнях футов надо мной.
   – Мы в Стране Дыр, – беззвучно сообщает мне она. – Земля здесь не такая твердая, как обычно.
   – Понятно,- отвечаю я, расправляю крылья, бью по воде лапами и хвостом.
   Кажется, ничего не сломал, хотя все болит. Я вытягиваюсь, делаю несколько глубоких вдохов, заставляя свое сердце биться быстрее. Хочу, чтобы оно гнало насыщенную кислородом кровь к поврежденным органам моего тела, чтобы больные клетки получали усиленное питание и восстанавливались. После того как проходит первый, довольно болезненный этап заживления, я даю волю своему гневу.
   – Кто твой друг? – спрашиваю я.
   – Я его не знаю. Как и тебя. Думаю, он где-то рядом: ждет, пока ты снова взлетишь.
   – Да уж, повезло мне! – говорю я, продолжая врачевать свое тело. – Скажи, по крайней мере, как тебя зовут.
   – Потом, – смеется она, и в ее смехе мне чудится обещание.
   – Когда потом?
   – Там узнаешь, – она опять смеется глубоким грудным смехом, который еще долго эхом отдается в моем мозгу, После того как она улетает.
   Над дырой нависает другой силуэт – большой и темный.
   – Все еще прячешься? Еще не готов выйти из укрытия и встретить свою смерть? – спрашивает соперник.
   Я встаю. С меня ручьями стекает вода. Сжимаю зубы, издаю воинственный клич. «Но ведь я же разумное существо! – говорю я себе. – Я способен мыслить». С трудом сдерживаясь, чтобы не взлететь и не броситься на него, спрашиваю:
   – Кто ты такой, чтобы быть моим палачом?
   Он спускается пониже, так что можно оценить его размеры. Он крупнее меня. Размах его крыльев по меньшей мере на пять футов больше.
   – Я отзываюсь на имя Эмиль Санг, – отвечает мой враг, – если это так важно для тебя.
   – Я – Питер де ла Сангре.
   – Что ж, не мешает знать, кого убиваешь, – на смешливо замечает он.
   – Но зачем тебе убивать меня? – удивляюсь я. – Нас и так очень мало…
   – И станет еще меньше, если один из нас двоих не получит эту девушку.
   – Так пусть она сама выберет!
   – Ты уверен, что ты из наших? – смеется он. – Ни одна из наших женщин не примет мужчину, который не добыл ее в сражении. Неужели ты сможешь повернуться и улететь, чувствуя ее запах?
   Я киваю, вспоминая слова отца:
   – Иногда я думаю, что твоя мать погубила тебя, вбив тебе в голову слишком много всякой человеческой чепухи. Ты должен научиться следовать своим инстинктам.
   Раздувая ноздри, я отдаюсь во власть ее запаха. Меня обволакивают корица и мускус. Они заполняют меня целиком, завладевают моей душой. Если я должен убить, чтобы получить эту женщину, значит, так тому и быть. Взмахнув крыльями, я поднимаюсь в воздух и вылетаю наружу сквозь дыру. Я возвращаюсь в небо и воинственно реву.
   – Теперь, дружище, меня уже не застать врасплох, – предупреждаю я, кружа в воздухе и внимательно следя за движениями зловещей тени.
   – Ты всегда так много говоришь? – спрашивает он и кидается на меня, выпустив когти.
   Мы сталкиваемся в воздухе и падаем вместе – узел из хлопающих крыльев, полосующих плоть клыков, бьющих хвостов. Он вонзает коготь в мое правое крыло, оставляя в нем глубокую борозду. Я наношу ответный удар, – и вот у него на шее зияет глубокая рана. Воздух наполняется сладким, густым ароматом нашей крови, содрогается от нашего рева.
   Он отцепляется от меня и летит вниз. Я ныряю за ним, ловлю его за хвост, вонзаю зубы в его мягкую плоть. Он вопит от боли и бешено колотит меня по голове и шее своими задними лапами, острыми когтями сдирая мою кожу, разрывая сухожилия, вырывая клочья мяса. Мне очень больно, но все же я не выпускаю его.
   Наконец он дотягивается до моего правого глаза, и я частично слепну. С воем я отпускаю его и лечу вниз. Санг летит в другую сторону, чтобы залечить свои раны. Когда мы оказываемся на порядочном расстоянии друг от друга, я расправляю крылья и парю, стиснув зубы от боли, пока заживают крылья, глаз, порезы и царапины.
   Я сосредоточиваюсь на притоке крови к поврежденным органам, на восстановлении клеток, на возврате зрения. Залечив раны, я описываю в воздухе осторожные круги, пробую свои силы, готовлюсь к новой схватке. Потом мне в голову приходит мысль: а почему, собственно, я должен ждать его?
   Предельно напрягая крылья, делаю мощный рывок вверх, взлетаю так высоко, что становится трудно дышать. Эмиль Санг кружит далеко внизу и зовет:
   – Питер! Где ты? Снова прячешься?
   И тогда, взревев, я лечу вниз, на него. Я обрушиваюсь на него с силой камня, падающего с высоты десяти тысяч футов. После столкновения мы оба на секунду теряем ориентацию. Но, падая, я все же остаюсь сверху. Прижав его крылья к его телу, я впиваюсь зубами ему в шею сзади, прокусываю толстую чешую и чувствую вкус крови. Он вырывается, но я держу его крепко и все глубже вонзаю зубы.
   – Чтобы убить меня, недостаточно твоего жалкого укуса, – говорит он.
   – Знаю, – отвечаю я. Мы стремительно мчимся вниз. – Ничего! Ты не выживешь, упав с такой высоты.
   Санг смеется, снова пытается освободиться:
   – А ты думаешь, что, уронив меня, ты сам успеешь взлететь?
   – Нет, – я впиваюсь еще глубже в его плоть. -
   Но надеюсь, что твое тело смягчит удар.
   Он рычит от ярости. Мы падаем.
 
   Ее серебристый смех – первое, что я слышу, придя в себя.
   – Он мертв? – спрашивает она.
   – Кажется, ты сказала, что земля здесь не такая твердая, как везде?
   – Когда как!
   Я со стоном скатываюсь с бесчувственного тела своего бывшего противника, с трудом встаю на ноги. Санг не шевелится. Я пинаю его ногой. Он не двигается.
   – Кажется, он мертв, – говорю я, глядя в его остановившиеся глаза. Я нагибаюсь, чтобы проверить, дышит ли он, и ощущаю запах свежей крови от многочисленных ран.
   – Ты убил его из-за меня? – воркует она, подлетая поближе. Запах корицы и мускуса кружит мне голову.
   Ее вопрос вызывает во мне раздражение, как и безотчетная гордость, клокочущая во мне. Мне хочется сказать, что стыдно убивать себе подобных. Но вместо этого я по-хозяйски обозреваю поверженное бездыханное тело и вдыхаю одуряющий запах девушки.
   – Конечно, – отвечаю я.
   – О! – она уже так близко, что я ощущаю движение воздуха от взмахов ее крыльев. – Можно к тебе присоединиться?
   Я еще раз обхожу поверженного врага, выкатив грудь вперед, расправляю крылья и, подняв голову к ночному небу, издаю победный рев.
   – Можно к тебе присоединиться? – еще раз беззвучно спрашивает она.
   Запах корицы и мускуса становится все сильнее. Сердце мое колотится. Сейчас не время размышлять. Пробил час инстинкта.
   – Конечно, – отвечаю я.
   Она опускается на землю рядом со мной и подвигается все ближе и ближе, пока наши крылья не соприкасаются.
   – Как тебя зовут? – спрашиваю я.
   Она прижимается ко мне:
   – Ты не проголодался?
   Этот вопрос удивляет меня. Но, действительно, после всех моих усилий, после долгой битвы с Эмилем Сайтом я должен быть очень голоден. Однако кое по чему я изголодался гораздо сильнее, чем по еде.
   – Ты собираешься охотиться прямо сейчас? – спрашиваю я, втайне надеясь, что она имела в виду совсем другой голод.
   – Зачем же охотиться, когда перед нами свежее мясо? – и она приближается к моему врагу.- Кроме того,- говорит она,- мы просто обязаны почтить его.
   И снова я сожалею, что мои родители, прежде всего отец, так многому меня не научили.
   – Женщин учат традициям, а мужчины просто живут, соблюдая их,- сказал мне отец, когда я как-то заговорил с ним об этом. – Это твоя мать виновата. Она тратила твое и свое время на всякую человеческую ерунду. Я научил тебя всему, что нужно. Всему остальному ты можешь научиться сам.
   – Почтить? – переспрашиваю я.
   – Да, конечно! Мы обязаны сделать это, – отвечает женщина.
   Я действительно очень голоден. И потом, кто я такой, чтобы нарушать обычаи и отказывать противнику в последней дани уважения?
   – Можно мне первой? – спрашивает она.
   Я киваю, и она одним движением вспарывает Сангу живот. Потом зубами вырывает куски мяса и предлагает мне. Наши губы при этом соприкасаются, и на секунду я забываю о голоде. Поедая пищу, полученную из ее губ, я испытываю чувственное наслаждение. Она принимается за еду только после того, как я доедаю предложенный ею кусок. Мы молча едим. Никаких разговоров. Никаких мыслей. Наши головы касаются друг друга Струйки крови стекают из наших ртов. Мы соприкасаемся губами, когда откусываем новые куски мяса. Между тем, по мере того как утихает мой голод, разгорается желание. Мне уже трудно не замечать присутствия женщины. Дыхание мое делается неровным. Есть больше не хочется. Кажется, с ней происходит то же самое. Она тоже начинает дышать громче и чаще. Я прижимаюсь к ней, утыкаюсь головой в ее шею. Она вздрагивает, перестает есть и пятится назад.
   – Куда же ты? – спрашиваю я.
   – Увидишь, – она расправляет крылья и поднимается в воздух. У меня в ушах снова звенит ее серебряный смех. И вот я опять вижу над собой ее нежно-кремовый живот. Мне открыто все самое сокровенное… Набираю в легкие побольше воздуха
   и тоже взлетаю.
   – Поймай меня, если сможешь, – беззвучно кричит она мне и исчезает из виду.
   Я слышу ее смех, чувствую ее запах, но не вижу ее: пересеченная местность, холмы, похожие на половинки яйца, долины и овраги между ними, – она может спрятаться где угодно. Я разочарованно реву. Она смеется:
   – Что? Не можешь меня найти?
   Наконец я замечаю, как она проскальзывает в глубокий длинный овраг, и ныряю туда вслед за ней. Подлетев ближе, не могу не восхититься ее красотой, нежными очертаниями ее тела: она тоньше меня, фута на четыре короче, размах ее крыльев футов на шесть меньше. Как жаль, что сейчас ночь. Мне бы хотелось рассмотреть ее получше, насладиться нежным цветом ее чешуек, сверканием ее изумрудно-зеленых глаз.
   Я приближаюсь. Она смеется, а потом вдруг срывается с места и взлетает, взмахивая крыльями изо всех сил. Я тоже смеюсь, лечу за ней, нависаю над ней, держусь совсем близко, чтобы на сей раз она от меня не ускользнула. Она понимает, что попалась, и больше не делает попыток улизнуть.
   – Меня зовут Элизабет, – говорит она и поворачивается в воздухе на спину. Ее живот почти касается моего.
   – А меня – Питер.
   Я опускаюсь чуть ниже, наши тела соприкасаются, мы оба с наслаждением выдыхаем:
   – О-о!
   Потом мы на мгновение вновь отдаляемся.
   – Мне понравилось, – говорит она.
   Я только знаю, что безумно хочу ее, и в своем ненасытном желании готов на все. Снова опускаюсь и… наконец соединяюсь с ней в воздухе, вхожу в нее. У нас обоих вырывается глубокий вздох. Мы обнимаем друг друга крыльями. Я сажусь на нее верхом и двигаюсь в такт безумным судорогам, сотрясающим ее тело. Мы неудержимо летим вниз, к земле и отрываемся друг от друга лишь в нескольких футах от верхушек деревьев. Потом, взмахнув крыльями, вновь поднимаемся в небо, на этот раз – повыше, чтобы дольше пробыть вместе. Мы с Элизабет повторяем это трижды. Потом она кричит: «Лети за мной!» и мчится, зовущая, трепещущая, над холмами и оврагами. Вот она приземляется у входа в пещеру на склоне холма Отсюда открывается вид на широкую долину. Я опускаюсь следом за ней и в глубине пещеры вижу ложе из веток и мягких листьев. Она не говорит ни слова, ложится, подставив мне свой нежный живот, и выжидательно смотрит на меня.
   – Я так долго ждал этого момента, – говорю я и чувствую себя совершенно счастливым. Я вдыхаю нежный аромат ее дыхания, густые испарения ее тела, которое пахнет, как земля в лесу весной. – Я долго искал тебя…
   – Как хорошо, что ты нашел меня, Питер…
   Я подхожу к ней на всех четырех лапах. Аромат корицы, смешанный с сильным влажным запахом ее возбужденной плоти, обволакивает меня. Я весь горю. Она издает низкий стон, почти рычание, которое служит мне сигналом. Я бросаюсь к ней, вхожу, нет, врываюсь в нее! Ее тело обвивает мое, ловит в горячую влажную ловушку. Рыча и извиваясь подо мной, она кусает мне шею, царапает когтями спину, хлопает крыльями, оплетает меня хвостом. Она отступает, когда я наступаю, и подается вперед, стоит мне отпрянуть. Мы тяжело и громко дышим.
   Не обращая внимания на боль от ее укусов и царапин, завывая от наслаждения, я продолжаю свое дело. Когда она откидывает голову, собираясь снова укусить меня, я приникаю ртом к ее рту, стукнувшись зубами о ее зубы, и пью ее горячее дыхание. Наши тела переплетены, связаны одно с другим крепче, чем морским узлом. И вот, когда у меня уже больше не остается сил, я поднимаю голову и разрываю криком прохладный ночной воздух. Элизабет воет, извиваясь подо мною. Так, быстро теряя самообладание, мы неудержимо движемся к оргазму, пока, наконец, не забываемся в бешеных, почти болезненных судорогах, за которыми следует небывалое облегчение.
   Потом мы лежим рядом. Ночной воздух охлаждает наши разгоряченные тела. Мы с Элизабет устало поглаживаем друг друга хвостами.
   – Питер… – говорит она. – Это то, чего ты ждал?
   Я с улыбкой отвечаю:
   – Больше.
   – Хорошо, – говорит она, подвигаясь ближе.
   – А ты? Это было тем, чего ты ждала?
   Она медлит с ответом, и впервые в жизни мне не все равно, каково будет мнение женщины обо мне. С обыкновенными женщинами, с людьми, я всегда знал, что хорош. Меня это не волновало. Но Элизабет – другая.
   – Думаю, да,- ее забавляет мое волнение.- Нет, правда, было прекрасно… просто удивительно, – она обнимает меня, гладит. – Но у тебя раньше были женщины, ведь так?
   Я киваю:
   – Ни одна из них не могла сравниться с тобой.
   – Рада это слышать, – мурлычет она. – И все-таки у тебя есть с чем сравнивать. А у меня нет.
   Я знала только то, о чем мне рассказала мама, и поверь мне, она о многом умолчала, – Элизабет хихикает, и я тоже улыбаюсь.
   Она льнет ко мне:
   – Питер, я так рада… Мне так чудесно рядом с тобой. Мне кажется, мы сделаем друг друга счастливыми.
   Я больше ничего не говорю, только благодарю судьбу и отца за то, что нашел ее. Впервые в жизни полностью удовлетворенный, я обнимаю ее, прислушиваюсь к ее замедляющемуся дыханию, чувствую, как ее тело становится все теплее, расслабляется, и она засыпает. Холодный ветер задувает в пещеру, Элизабет вздрагивает во сне и крепче прижимается ко мне. Я расправляю крылья – получается теплый кокон для нас обоих. Она вздыхает. Я улыбаюсь, стараясь попасть в такт ее дыханию, отдаваясь сну с таким же наслаждением, с каким недавно отдавался любви.

9

   Утром меня будит своей болтовней стайка длиннохвостых попугаев, обосновавшаяся на деревьях неподалеку от пещеры. Развернув крылья, ежусь от утренней прохлады и снова укрываю нас обоих. Элизабет что-то бормочет, свернувшись калачиком. Она все еще спит. Я улыбаюсь, нежно тычусь носом ей в шею. Потом все-таки встаю и потягиваюсь. У меня все болит. Никогда среди человеческих женщин я не встречал ни одной, которая своей страстностью сравнилась бы с Элизабет. Я подхожу к выходу из пещеры, смотрю на туман, белым покрывалом накрывший зеленые деревья в долине. Оказывается, мы занимались любовью всю ночь.
   За долиной видны другие холмы. Там, где туман рассеялся, я замечаю глубокие воронки в земле, овраги и впадины между холмами, и все это заросло богатой, сочной, зеленой растительностью. «Страна Дыр», – сказала Элизабет. Интересно, откуда она знает дорогу сюда. Нам еще предстоит многое выяснить друг о друге. Не могу дождаться! Если бы мы были обыкновенными людьми, это стало бы всего лишь приключением на одну ночь. Мы оба проснулись бы утром и смущенно поспешили бы расстаться. Но я точно знаю, что та, что спит сейчас в глубине пещеры, будет принадлежать мне, а я – ей всю оставшуюся жизнь.
   Элизабет просыпается через час и видит, что я сижу рядом и любуюсь ею.
   – Питер, ты заставляешь меня краснеть, – говорит она, видя, что я и не думаю отводить взгляда.
   Я смотрю на нее и удивляюсь, насколько она красивее, чем человеческие самки. Нежно-зеленые чешуйки, и изящный изгиб спины, и эта чудесная кремовая окраска живота, и пылающая роза…
   – Ты прелестна!
   Она смеется. Это глубокий грудной смех уверенной, в себе женщины. Она поворачивается, подставляя мне то, что так прельщает меня, и спрашивает:
   – Ведь именно это кажется тебе таким прелестным?
   Я мотаю головой, начинаю бормотать что-то о том, что и кроме… но мое тело выдает меня.
   – Бедняжка,- говорит она, обхватив меня хвостом и притянув к себе, – ты говоришь одно, а вот он,- она трогает меня между задними лапами,- совсем другое!
   Потом мы снова засыпаем. Через час Элизабет расталкивает меня.
   – Я проголодалась, – говорит она. – Полетели на охоту.
   – Днем? Разве это не опасно?
   Она смеется и тянет меня к выходу из пещеры.
   – Ты забыл, что мы в Стране Дыр. У нас тут нет дорог, да и тропок почти нет. Тот, кто здесь путешествует, просто преодолевает холмы и впадины, озера и реки, пещеры и ямы; лезет по камням, таким острым, что они ранят ступни; шагает по земле, которая вдруг уплывает под ногами; продирается сквозь травы, такие густые, что без серпа не пройдешь. Разве что случайный охотник забредет сюда или какой-нибудь подвыпивший фермер… Большинство ямайцев избегают этих мест. Они не рискуют заходить так далеко.
   Вслед за Элизабет я покидаю пещеру и храбро кидаюсь в последние клочья утреннего тумана, плыву сквозь них бок о бок со своей избранницей. Влажный туман смягчает палящий зной солнечных лучей, льющихся на меня сверху. И я радостно кружу в воздухе, взмываю вверх, ныряю вниз и смеюсь от удовольствия. Элизабет кричит, мне издалека:
   – Там ты добычи не найдешь!
   – Я никогда не летал днем! Никогда не чувствовал себя таким свободным!
   – Тише! – она быстро снижается, что-то высматривает внизу.
   Чуть впереди блестит на солнце почти идеально круглое озерцо. Она говорит:
   – Оставайся здесь.
   Потом делает несколько мощных взмахов крыльями и уносится к маленькой полянке на берегу озера. Я кружу над озером, а Элизабет слету врезается в кусты, которыми порос берег. Слышится визг дикого кабана, которого она задирает когтями. Кусты трещат от их возни. Через несколько минут все стихает.
   – Сюда, Питер, – зовет она. – Тут нам обоим хватит.
   Почему-то у меня возникает ассоциация с мамашей из телерекламы, которая созывает семью к завтраку. Я улыбаюсь этой нелепой мысли, спускаюсь и помогаю Элизабет вытащить борова на поляну.
   – Конечно, это не так вкусно, как человеческое мясо, – говорит она, предлагая мне кусочек на пробу. – Но за ним нам пришлось бы слишком далеко лететь, туда, где поля и фермы… А это лучше делать ночью.
   Мы едим молча. Элизабет приберегает для меня лучшие куски, ластится ко мне. Насытившись, она бежит к озеру, прыгает в воду и ныряет. Я следую за ней. Когда я всплываю, ее не видно. Тогда я опять ныряю. Но и под водой ее нет. Снова поднимаюсь на поверхность.
   – Питер! – зовет ее голос с берега.
   Удивленный тем, что мое имя произносят вслух,
   я поворачиваюсь на голос и застываю. С противоположного песчаного берега озера мне машет рукой молодая обнаженная женщина. Она ниже, чем я ожидал, ее кофейного оттенка кожа еще влажная, и капли воды на ней сверкают в лучах солнца. Я плыву к ней, под водой меняя обличье.
   – Я подумала, что тебе было бы интересно увидеть меня и такой,- говорит Элизабет, когда я подхожу к ней. Она пристально смотрит на меня, ее изумрудные глаза изучают меня с головы до пят. Потом говорит низким, хрипловатым голосом:
   – Я-то очень хотела увидеть тебя человеком.
   Меня удивляет ее выговор. Она выглядит как цветная женщина с Ямайки, так что можно было бы ожидать акцента островитянки, его легкой неправильности и музыкальности. Однако она говорит очень правильно и немного суховато, как англичане, принадлежащие к привилегированному классу. Капли воды падают с ее темных кудрей. Она улыбается, видя, что я с интересом рассматриваю ее, поворачивается передо мной, демонстрируя каждый изгиб своего молодого стройного тела.
   – Тебе нравится? – спрашивает она, прикрывая ладошками свои маленькие, крепкие оливковые груди с коричневыми сосками, твердыми не то от озерной прохладной воды, не то от возбуждения. -Я могу сделать их побольше, если хочешь.
   Я отрицательно качаю головой, отнимаю ее руки от груди, целую ее полные, мягкие губы, притягиваю к себе теплое влажное тело. Я радуюсь нашей разнице в росте: ее макушка – как раз под моим подбородком. Прижимаюсь к ней все крепче и шепчу в ее маленькое, чудесной формы ушко:
   – Тебе нравится?
   Элизабет кивает, обнимает меня за шею и опускается на песок, увлекая меня вслед за собой. Сейчас мне не надо полагаться на инстинкт. Я знаю, что и как нужно делать, и сосредоточиваюсь на том, чтобы быть нежным, – поглаживания, легкие прикосновения. Я руковожу ею, пытаюсь незаметно научить этому искусству. Потом, лежа на песке и положив голову на мою правую руку, она говорит:
   – Вот, значит, как они это делают…
   Я усмехаюсь, потом бросаю взгляд на небо, где летают две черные вороны, и говорю:
   – Как ты думаешь, у нас когда-нибудь будет время просто поговорить, узнать хоть что-нибудь друг о друге?
   Она пробегает тонкими пальцами по моей груди и тихо отвечает:
   – Сейчас, например, у нас есть время.
   – Тогда, для начала, сколько тебе лет? – спрашиваю я.
   Элизабет слегка отодвигается и надувает губки:
   – Ты бы должен знать это… Это мой второй цикл, и ты у меня первый, единственный…
   – Прости меня, Элизабет, – я приподнимаюсь и нежно дотрагиваюсь до ее оттопыренной нижней губки. – Мои родители посылали меня в школу с человеческими детьми. Я даже закончил университет Майами. Но, похоже, они забыли научить меня некоторым очень важным вещам.
   – Я никогда не ходила в школу. Папа говорит, что глупо тратить время на такую ерунду. Мама научила меня всему, что мне нужно: как охотиться и кормить семью, какие травы выращивать и как их использовать, как готовить вино из Слезы Дракона, и даже немного читать и писать.
   Помолчав, она говорит, глядя в сторону:
   – Через три месяца мне будет восемнадцать. Мама говорит, что я повзрослела раньше, чем другие.
   Я киваю:
   – Мой отец говорил мне, что, скорее всего, ты очень молода…
   – Это плохо? – хмурится Элизабет. – Ведь теперь мы всегда будем вместе.
   – Конечно! – я привлекаю ее к себе, обнимаю, целую в щеки, в нос, в лоб. – Я просто беспокоюсь, захочешь ли ты жить с таким стариком, как я?
   Она отстраняется и озабоченно спрашивает:
   – А сколько тебе лет?
   – Пятьдесят семь.
   Она звонко хохочет:
   – Это не так уж много. Моему отцу было сто десять лет, когда он наконец нашел мою маму. Мой брат Дерек на десять лет старше тебя, а он еще не
   нашел себе женщины, – она усмехается. – Он будет завидовать тебе, а моя младшая сестра – мне.
   – Так ты хочешь быть со мной? – спрашиваю я.
   – Разумеется, – она удивленно смотрит на меня. – А разве у меня есть выбор?
   Та небрежность, с которой она произносит эти слова, уязвляет мою гордость.
   – Ты вовсе не обязана! – резко отвечаю я. – Можешь подождать другого мужчину.
   – Ты мой мужчина. Ты дрался за меня, ты меня завоевал. – Элизабет качает головой. – С чего бы мне ждать кого-то другого, если я уже ношу твоего ребенка?

10

   Элизабет настаивает на том, чтобы мы слетали на север, прежде чем вернемся в пещеру.
   – Хочу, чтобы ты увидел Яму Моргана. Я там выросла, – говорит она и указывает на группу из восьми холмов, которые по высоте превышают все остальные. – Она почти в центре Страны Дыр.
   Мы минуем яйцевидные холмы и оказываемся над другой, большей долиной, очень неровной и заросшей дремучей растительностью.
   – Кому могло прийти в голову поселиться здесь? – спрашиваю я.
   – Ты говорил мне, что твой отец выбрал себе остров, чтобы удобно было обороняться от врагов.