18 августа, рано утром, мы приехали в Дельфийский порт, где нас встретили довольно радушно население и местные власти. Я был еще весьма слаб, сутки не ел и потому сел в коляску с Лопатиным, а не на осла. Остальные поехали на чем попало: на ослах, лошадях - было пять-шесть экипажей. Дорога замечательно красивая, сперва оливковой рощей, а потом высокий и продолжительный подъем вверх с видом на море и высокие горы. Я никак не подозревал, что Дельфы так высоко в горах: подъем два часа на лошадях. По дороге, в деревушке Крисе, была встреча: девушки, дети кидали в нас цветы, а мэр и {231} школьный учитель говорили речи: я даже отвечал по-гречески, что вызвало большое удовольствие, и на другой день в газетах была телеграмма, что князь Трубецкой, "хотя и больной холериной", сказал, что мы счастливы, что наша мечта исполнилась, и что мы посетили Элладу, которой мы более благодарны, чем все прочие народы: те получили от нее искусства и науки, а мы также и нашу веру. Эллины наши учителя. Для меня был сюрприз, что читать здешние газеты я могу без труда, а при некотором усилии могу связать и несколько слов.
Дельфы произвели на всех нас большое впечатление необыкновенной красотой горного пейзажа и фантастической обстановкой, расположением древнего святилища, расположенного по очень крутому склону горы. Самых развалин я почти не осматривал, так как совершенно не в силах был карабкаться по скалам в течение двух часов: я видел только общий вид их да музей, расположенный в изумительно красивой местности. Завтрак был устроен у Кастальского источника, который течет в колоссальной, узкой, отвесной расселине, той самой, где Пифон гнездился. Там под платанами на краю глубокого обрыва соорудили стол на 150 чел. и во время завтрака играли какую-то совершенно одуряющую, оглушительную музыку на двух дудках и колоссальном барабане. Одну такую дудку я везу Владимиру, но при всех моих усилиях я не мог извлечь из нее ни единого звука: должно быть, чего-нибудь в ней не хватает. Поздно вечером, уже при луне, вернулись домой и легли спать. Я за весь день выпил 2 чашки черного кофе с сухарями и съел один желток.
Утром я был разбужен шумом чего-то упавшего в воду: я взглянул в иллюминатор и увидал Генике, который организовал купанье. Я не выдержал и, как был, прямо с кровати выскочил на палубу и, несмотря {232} на протесты докторов, бросился в воду. В воде не меньше 23°, так что, кроме пользы, это купанье мне ничего не принесло. Действие происходило в Катаколо, откуда мы, разумеется, одетые, отправились в Олимпию на экстренном поезде, нами заказанном.
Там уже природа совсем другая, - поразительное разнообразие греческих ландшафтов. Ничего сурового, много зелени, когда кругом всё выжжено, tout est riant. Вся Олимпия в холмах, образующих как бы естественный стадий настоящее место для игр: какое-то веселое праздничное настроение чувствуется во всей местности. Чудный музей, который мы долго и с толком рассматривали, разделившись на две группы, и чудные развалины. Когда я взошел на порог храма Зевса Олимпийского и слушал объяснения, рассматривая архитектурные планы и реставрации, j'ai eu un moment d'emotion. Невольно встают двойные колонны, обломки которых тут находятся, и какая-то тень грезится над черными камнями, лежавшими под Фидиевскими истуканами: а кругом остатки храмов и жертвенников всех богов, развалины сокровищниц всех народов Греции.
В Олимпии нам давали торжественный завтрак-обед на 155 чел. от греческого археологического общества с политическими и иными речами. С нами был Смирнов, греческие офицеры, Кавадиас, представители прессы и т. д. Мне пришлось отвечать экспромтом по-французски так, чтобы политики не было: я говорил вроде, как со школьным учителем, и хотя совершенно не обдумал, что скажу, но вышло вполне прилично и, главное, тактично, так что меня одобряли. Студенты вели себя прекрасно, и потом греческая печать единогласно всех нас хвалила. Вернулись мы на корабль уже ночью и опять купались при полной (почти) луне. Потом был ужин, на котором студенты съели 70 гусей и много другого.
{233} 20 утром приехали в Коринф. Я с раннего утра сидел на палубе и любовался чудными берегами залива. Если я выражал особое удовольствие по поводу какой-нибудь местности, пароход моментально туда направлялся. Благодаря этому мы прибыли в Коринф только в 12 час. и, выкупавшись, высадились на берег. Студенты и мы все поехали или пошли в старый Коринф (за 4 версты), где находятся живописные развалины древнейшего храма Афродиты и замечательно любопытные раскопки американской школы, обнажившие на большой глубине остатки древнего Коринфа, замечательно сохранившиеся. Я там застрял, вместе с наиболее солидными и ленивыми, и при помощи Кавадиаса часа три осматривал эти раскопки. Молодежь большей частью вскарабкалась на Акрокоринф, почти отвесная высота с остатками генуезской крепости, откуда открывается громадный вид на два моря, и виден Афинский Акрополь. Туда надо влезать более 2-х час., и я не пожалел о том, что остался, так как видел поразительный закат солнца с развалин храма Афродиты. Вечером опять возвращение на пароход, купанье, продолжавшееся всю ночь, а в пятом часу генеральное купанье перед отъездом в Арголиду. Экстренный поезд был назначен в 51/2 утра.
Это был самый утомительный изо всех дней: в 71/2 до 103/4 Микены; от 12 - 4-х Навплия, где пришлось подняться в полуденный зной по лестнице в 1.000 ступенек счетом, - нечто кошмарное, на живописнейшую крепость, в которой содержатся преступники, осужденные на смертную казнь; в 41/2 до 5 развалины Тиринфа; в 51/2 до 61/2 развалины Aproca, a в 9 час. торжественный обед в Коринфе, который мы, по настоянию Н. В. Давыдова, опять-таки с речами давали грекам и офицерам. Этот обед останется мне долго памятен по той суматохе, которая в это время шла между студентами из-за посадки на пароход, чуть было не окончившейся скандалом. На другой день {234} благополучно вернулись в Афины, где должны провести еще 3 дня. Всех впечатлений, анекдотов, рассказов не передашь - des journees bien remplies.
Пока могу сказать в общем, что поездка оказалась очень удачной. Только одно серьезное заболевание - один студент ехал больной, и в Афинах у него оказался легкий тиф. Его поместили в офицерскую палату в русский госпиталь королевы, где за ним идеальный уход. Он вне опасности и поправляется. Остальные заболевания от злоупотребления виноградом - пустячные, у всех благополучно проходившие.
Далее, поездка оказалась дешевле, чем мы думали, не дороже 70, вероятно, 60 руб. с человека (Стоимость поездки обошлась, в конце концов, еще дешевле в 55 руб. с человека, включая сюда проезд из Москвы до Пирея и обратно, стол, помещение, все поездки в Греции на лошадях и по железной дороге, а также и общие расходы и взнос каждого экскурсанта на образование небольшого фонда в 500 руб. для будущих экскурсий Общества. Уменьшению личных расходов каждого экскурсанта способствовало приобретение около 300 костюмов, выписанных по заказу из Вены через фирму Мандль: эти тропические костюмы цвета faux khaki из очень прочной и немаркой материи составляли общую походную форму и обходились от 2 руб. 80 коп., тужурка и брюки, до 3 руб. 50 коп. пиджак, брюки и жилет. По ходатайству С. Н. они были освобождены от таможенного сбора.). Только нам она обойдется не дешево, благодаря представительству. Признаться, я всего ожидал, только не того, что мне придется занимать роль какого-то "представителя", получать почести, словом, быть официальной персоной с визитами, речами, тостами и т. д., меня даже сделали кавалером какого-то греческого ордена - первого в моей жизни. Это отнимало массу времени и надоедало мне пуще всего! Жара была очень сносная. Все-таки даже в Афинах "бриза" есть, а при нашей tournee, кроме Олимпии, совсем не было жарко."
{235} Подъезжая к Одессе, с парохода С. Н. писал 29 августа:
"Последние дни в Афинах прошли прекрасно: и обед, который давала в пятницу графиня Ина Капнист всем студентам, праздник в нашу честь на русском броненосце, в Фалере, от нашей эскадры; ночь на Акрополе при полной луне; обед у Смирнова, наконец, отъезд - все это вперемежку с купаньем, визитами, интервьерами. Мне жаль, что я не был простым участником экскурсии, (впрочем тогда я бы не поехал), потому что мне удалось видеть меньше, чем другим... Едем очень благодушно с удивительным комфортом - мне и здесь дали директорскую каюту.
Мне приходилось путешествовать не раз, но никогда не приходилось в такой степени, как в эту поездку, изо дня в день из часа в час поглощать в себе столько разнообразных впечатлений, столь быстро сменявшихся, жить исключительно восприятием".
Приложение 25.
В сохранившемся черновом наброске статьи С. Н. находим яркую картину своеобразной греческой жизни:
"Все, что мы слышали о нравах современных греков, (мы, лично, не могли наблюдать частной жизни), рисует их с симпатичной стороны: гостеприимство, умеренность, мало того, относительно большая строгость нравов составляет их особенность. Потребности скромны, роскошь почти отсутствует. Жизнь в Греции чрезвычайно дешевая, драхма (25 коп.) имеет покупную цену нашего рубля. Люди богатые, получившие европейское образование, живут иногда совсем по-деревенски. Полной простотой, отсутствием какой-либо внушительной показной обстановки отличаются и присутственные места. Иные приемные министров напоминают помещения наших участков или иные камеры мировых судей: ход со двора, по грязной лестнице, грязный досчатый коридор, где толпится всякий {236} сброд и, наконец, самая приемная - небольшая комната с досчатым полом.
Совсем другое впечатление производит на случайного туриста общественная и политическая жизнь греков, более поддающаяся наблюдению: как в древней Греции, она протекает на глазах у всех, отчасти даже прямо на улице.
С утра до ночи вы можете видеть в кофейных многочисленных и с виду совершенно праздных представителей афинского демоса, которые пьют кофе, воду с мастикой или лимонад, читают газеты, рассуждают о политике.
Невольно спрашиваешь себя, каков постоянный род занятий этих уличных политиканов? Чем живут, когда работают эти сограждане Сократа, подобно ему проводящие жизнь на улице в беседах о делах человеческих? Не получают ли они некоторую мзду за свое участие в делах родного города, как во времена Перикла? За участие в политических манифестациях они, несомненно, получают, хотя и сущие гроши, от заинтересованных лиц и партий, но, по-видимому, они и бескорыстно, по собственному влечению готовы манифестировать шумной толпой при всяком удобном случае, как рой шумных насекомых, увлекаемые общим безотчетным возбуждением.
Во время нашего пребывания в Афинах манифестации происходили ежедневно: через месяц предстояли выборы городского головы. И вот, каждый вечер сторонники теперешнего головы, г. Меркуриса, получив подкрепление из Пирея, отправлялись к нему в "салон", т. е. попросту и без евфимизмов, на двор, где он их принимал и произносил им речь, среди восторженных кликов и взрыва петард. Затем он пускал им несколько ракет с разрывными гранатами, откуда сыпались портреты виновника торжества, после чего приверженцы Меркуриса удалялись шумной процессией с криком: "Меркурис! Меркурис!" То же самое {237} происходило в то же самое время в "салоне" г. Ангелопуло - противника помянутого Меркуриса. Обе процессии ходили ежедневно по городу, иногда с музыкой, бенгальскими огнями, петардами и выстрелами, тревожа сон мирных обывателей. Так называемые "люстры" (чистильщики сапог), играющие большую роль в уличной жизни, пирейские босяки и, наконец, уличные мальчишки составляют главный контингент этой армии манифестантов. Живо помню одного восьмилетнего карапузика, который кубарем подкатился мне под ноги с яростным криком: "Меркурис!" Он, очевидно, принимал меня за сторонника Ангелопуло, и если б я ему ответил криком: "Ангелопуло", я подвергся бы нападению.
Эти уличные сцены занимали нас по вечерам, когда мы часам к 9-10 сходились посидеть за столиками на площади Конституции, где регулярно проходили манифестанты. Возбуждение возрастало со дня на день, при встречах происходили драки, перешедшие в кровопролитные, когда револьверы сменили петарды, и началась пальба.
"Хорошо, что студенты уехали во время, - пишет нам один из наших афинских друзей, - у нас ежедневные беспорядки, город прямо на военном положении, конные патрули, пикеты на улицах. Но это ничему не мешает, и на-днях на улице Стадия было настоящее сражение. Я сам слышал около сотни револьверных выстрелов. Несколько человек было убито, около 16 ранено... Должно быть, сладко умирать за Меркуриса". При этом надо принять во внимание, что выборы Меркуриса, состоявшиеся недавно, были безусловно обеспечены уже в начале августа, так что вся эта электоральная борьба представлялась, по-видимому, лишней. При каждой новой ракете или новом выстреле мы невольно себя спрашивали: неужели они прибавят шансы избираемого? Казалось бы, за один скандал ему можно было бы класть налево. Заметьте при {238} этом, что г. Меркурис и г. Ангелопуло или Каменолопуло, как его называли наши экскурсанты, представляют собой не принципы, а личные партии: Ангелопуло - кандидат Делианиса, а Меркурис - Феотокиста, противника Делианиса. То же самое происходит и в области высшей политики. Феотоки, бывший министр, враг Делианиса, а г. Раллис, глава теперешнего министерства делианист.
Мы долго старались понять, из-за чего тут собственно прошибать друг другу головы. Помню один горячий спор, в котором участвовали врачи, журналисты, один банкир, один ученый. Этот спор был вызван моим вопросом о принципиальной разнице между помянутыми вождями партий: одни утверждали, что разница в вопросе о сокращении бюджета на 5 миллионов рублей, другие настаивали на том, что разница в принципе. Но самый принцип, по-видимому, заключался в коринке, и спор сводился к вопросу о коринковой монополии. Впрочем, сегодня коринковая монополия, вчера - перевод Евангелия на новогреческий язык в фельетоне какой-нибудь афинской газеты - все это предлоги для уличных движений, которыми пользуются все эти Феотокисы, Делиансы, Раллисы и Меркуриросы.
Партий принципиальных, как в других парламентских странах - незаметно: есть личные партии Иван Ивановича и Петра Петровича, и все - эти Костаки и Разорваки интригуют друг против друга, пользуясь самыми различными предлогами и пускают друг против друга имеющиеся у них под руками средства. Главнейшим из таких средств служат уличные беспорядки, устраиваемые при посредстве всякого сброда, "люстров", уличных мальчишек и босяков - и прессы, которая, несмотря на неограниченную свободу, занимает очень жалкое положение и не пользуется особым уважением греческого общества. Один грек уверял меня, что в газетах пишут те же "люстры" и уличные мальчишки, которые манифестируют на {239} улицах. Не знаю, насколько это верно, но мне приходилось слышать не раз, что иные сотрудники афинских газет под гнетом острой нужды ищут себе мест в качестве прислуги или лакеев. То же делают, впрочем, и студенты афинского университета, как на это указывает даже путеводитель Мейера.
Читая греческие газеты, вслушиваясь в речи и политические разговоры, нельзя не дивиться какой-то острой мании национального величия, которая выражается в необычайно напыщенной форме и соединяется с не менее тяжелой манией самого азартного и неизбежно мелкого политиканства. Былая слава Греции, ее могущество, ее культурное значение без остатка присваиваются современной Грецией. Греки говорят о Фемистокле и Перикле, как о своих премьерах, ближайших предшественниках достопочтенных г.г. Ралли, Феотоки и "великого старца" Делиани, а о памятниках древней Греции, как о своих памятниках, забывая даже и то, что добрая половина из них раскопаны иностранцами: например, Дельфы - французами, Олимпия, вся Греция микенского периода - немцами, Коринф - американцами.
Один греческий сановник благодарил нас за то, что мы приехали посетить их памятники, чем вызвал мой наивный ответ, что это собственно не стоит благодарности, и что их памятники принадлежат всему человечеству. Он же спрашивал меня с упреком, зачем в России изучают древний, а не новый греческий язык, что было бы несравненно полезнее. За наше пребывание в Греции нам пришлось слышать многое против нашего и европейского классицизма. Эрасмовское произношение считают ересью, и с первого дня нашего пребывания в Афинах были сделаны попытки нас обратить и словом и делом - путем присылки брошюр. Истинный героический язык есть тот, на котором говорят греки, а не тот, которому учат в Европе. Археологии и древней истории также нужно учиться у греков, потому что историческая и {240} филологическая критика Запада есть сплошное заблуждение, вызванное тлетворным сомнением.
Мы видели одного из последних могикан этой патриотической археологии, предостерегавшего нас от пагубного влияния Запада - очевидно, в лице знаменитого проф. Дерптфельда, лекциями которого увлекались наши экскурсанты. Спешу, однако, оговориться: у греков есть весьма солидные археологи, как например, Теунтас, известный знаток микенского периода, или Кавадиас, генеральный эфор (инспектор древностей греческого королевства), сделавший чрезвычайно многое для развития и правильной постановки археологического дела в своем отечестве. По-своему и г. Кавадиас являл нам образец греческого патриотизма, на сей раз, однако, свободного от шовинизма, патриотизма, просвещенного и гостеприимного, который и других стремится заставить полюбить дорогую родину и дать им почувствовать то, что в ней истинного, ценного и прекрасного. Он любит родную страну и как ученый и как патриот, и тот, кто любит древнюю Грецию, изучает ее, с любовью проникается древностью, тот является ему эллином по духу. Такое же отношение видели мы и со стороны других интеллигентных греков. "Преклоните колена перед святилищем Афины Паллады, перед развалинами храма панэллинского Зевса. Станьте гражданами духовной Эллады, не знающей границ и простирающейся за моря и горы". Так говорили нам наши греческие друзья и доброжелатели... Но у нас были далеко не одни доброжелатели в Греции, и с первого взгляда могло показаться, что у нас гораздо больше врагов, чем друзей.
Мы приехали в Грецию в момент сильного политического возбуждения против России и славянства по поводу последних македонских событий. Как и все на Востоке, в македонском движении греки видят дело России и русского панславизма. Если всякий истый грек есть панэллинист, то ему представляется, что {241} всякий добрый русский должен быть панславистом: иначе не может быть, и это не только в глазах греков, но в глазах всех балканских народностей, в глазах австрийцев и немцев.
Мы узнали, что в России господствует партия московских панславистов, руководящая нашей политикой вообще и балканской в особенности. Во главе этой партии, главная резиденция которой в Москве, находится самый популярный и влиятельный человек в России К. П. Победоносцев! И этой самой партией устроено и поддерживается македонское движение, которое угрожает не только Турции, но и Греции. Греки таят на нас много обид: во-первых, греко-болгарская церковная распря, в которой мы поддержали схизматиков против патриархата и в лице экзархата создали могущественный орган болгарской пропаганды в Македонии; во-вторых, последняя война, в которой мы обманули ожидания афинских политиканов; правда, в народе смотрят так, что если б не русский царь, турки были бы в Афинах, и нам пришлось это услышать в приветственной речи одного сельского учителя, но есть греки, которые утверждают, что война была проиграна благодаря России: не будь России, греки взяли бы Константинополь. Наконец, всего более виновата она в современном македонском движении. Понятно, что наш приезд в настоящую минуту даже несколько удивил греков...
Мы не станем повторять рассказ о той травле, которая поднялась в прессе по случаю прибытия экскурсии: в газетах сообщалось, что она наспех организована русским правительством с какой-то тайной, враждебной целью, а, может быть, и для того, чтобы усыпить внимание греческого народа и тем временем, под шумок, осуществить свои панславистские замыслы в Македонии".
Наряду с необыкновенно любезным приемом местных властей офицеров на "Канарисе" и, главное, {242} самым радушным отношением сельского населения, такая враждебность свидетельствовала о каком-то двойственном отношении Греции к России, которое невольно остановило на себе внимание С. Н. Он писал по этому поводу:
"Сама по себе дружба или вражда маленькой Греции не имеет для России особого значения, но в этом сочетании любви к России, веры в нее, надежды на нее и разочарования, озлобления и ненависти, скрывается факт общего значения: ведь то же самое повторяется и у болгар, и у сербов, и у румын... Басни о нашем панславизме смешны и нелепы, но, опровергая их, мы едва ли многое выигрываем в уважении тех самых руссофобов, которые их распространяют, и вместо того, чтобы смеяться над ними, полезно было бы выяснить себе, почему они так упорно держатся?
Хотим ли мы этого или нет, у нас есть великая историческая миссия на балканском полуострове, миссия, завещанная всем нашим прошлым. Но, в настоящую минуту, все другие народы - немцы, австрийцы, греки, славяне, турки помнят об этом и сознают гораздо больше и сильнее, нежели мы сами. Разочарование, наступившее после турецкой войны, полное крушение славянофильских идеалов в России и, наконец, современное тревожное состояние русского общества, все это временно заставляет нас забывать идеи, за которые еще наши отцы сражались. Этим объясняется, хотя и не оправдывается то поразительное равнодушие, с которым русское общество относится к событиям величайшей важности, разыгрывающимся на Балканском полуострове и к ужасной резне в Македонии, которая всполошила даже английское общество: к бурам мы относились с большим участием!
Такой индифферентизм, являющийся зловещим признаком общественной деморализации, мешает нам понимать настроение балканских народностей. Между тем эти последние видят в России защитника, судью, {243} власть, облеченную не только силой, но и нравственным авторитетом. В России каждая из этих народностей чувствует оплот и надежду, но вместе и опасность для своих исключительных притязаний; узду для своих вожделений, и отсюда является самая сложная смесь всевозможных чувств по отношению к России - надежд, претензий - справедливых и несправедливых, разочарований, иллюзий, любви, благодарности, страха, ненависти. Всякий ложный шаг нашей политики, малейшая неискренность, могущая подать повод к иллюзиям, малейшая пристрастность или непоследовательность, могут вести к сложным недоразумениям... Мы так мало думаем о балканских народностях, что с трудом можем себе представить, что такое для них Россия, и до какой степени много она для них значит. Для народных масс она является здесь не только реальной силой, но нравственной величиной: это самый ценный результат русской восточной политики, и мы не должны смотреть равнодушно, как он разрушается вместе с нашим авторитетом. Многие, особенно в настоящую минуту, всеобщего упадка патриотизма, считают, что для нас безразлично отношение к нам балканских народностей, и что стремление к поддержанию нашего нравственного авторитета среди балканских народностей есть пустое дон-кихотство. Но ведь помимо интересов нравственных, у нас есть и реальные политические интересы на Балканском полуострове, интересы, о которых невольно вспоминает всякий русский турист, переплывая проливы. А эти реальные интересы, т. е. верховная власть ключей, может быть достигнута нами поздно или рано лишь в том случае, если Россия будет на Балканах в действительности тем, чем она является теперь в идеале Балканских народностей, властью, облеченной и силой и нравственным авторитетом. В авторитете самый прочный залог нашего империума, и отречься от нашей миссии по отношению к нашей меньшей братии, балканским {244} народам, значило бы отречься и от наших прав и наших реальных русских интересов.
В самом деле, откиньте авторитет, и что же останется тогда, кроме силы и насилия? А заменять оттоманскую империю, зиждущуюся на насилии, мы, очевидно, не можем, да и не хотим. Ни один здравомыслящий русский не думал никогда о насильственном захвате или присоединении Балканских земель и народностей. Основание нашей мощи на Балканах заложено прочно и зацементировано русской кровью. В настоящее время от нас требуется не столько материальных жертв, сколько нравственного мужества, последовательности, широкой и твердой политики, веры в наше призвание. Утратили ли мы ее, и способны ли мы на это в настоящую минуту? Во главе нашей дипломатии стоят такие даровитые политики, как гр. Ламздорф и кн. В. С. Оболенский...
Вот мысли и впечатления, которые проносились в нас во время нашего путешествия. Мы не видели самого пожара, хотя были близко от него, всюду летали искры и галки, и мы слышали только смятение домовладельцев..."
Приложение 26.
На страницах "Освобождения" (П. Б. Струве) № 10, за 1903 г., было помещено сообщение о состоявшемся собрании и полностью воспроизведена речь кн. С. Н., при чем сообщалось следующее:
"Надо сказать, что с самого момента основания этого Общества, теперь захватившего более половины всего студенчества (Московского), раздавались голоса, что Общество это воздвигнуто на костях павших товарищей (в беспорядках прошлого года), что во главе его стоят оппортунисты, что Общество это тормозит "движение", служа клапаном, умиротворяющим, отвлекающим от "движения" и т. д. Весной на Общество было воздвигнуто сильное гонение радикальной партии, обвиняющей бюро в оппортунизме. Агитация против Общества не прекращалась и поныне. Между {245} прочим, обвиняли Общество в том, что устраивая известную экскурсию в Грецию, оно взяло 3.000 руб. у правительства для "увеселительного путешествия" в то время, как сотни студентов исключаются из университетов за невзнос платы, и т. д. Последней попыткой была попытка подорвать выборы распространением нижеследующей прокламации:
Дельфы произвели на всех нас большое впечатление необыкновенной красотой горного пейзажа и фантастической обстановкой, расположением древнего святилища, расположенного по очень крутому склону горы. Самых развалин я почти не осматривал, так как совершенно не в силах был карабкаться по скалам в течение двух часов: я видел только общий вид их да музей, расположенный в изумительно красивой местности. Завтрак был устроен у Кастальского источника, который течет в колоссальной, узкой, отвесной расселине, той самой, где Пифон гнездился. Там под платанами на краю глубокого обрыва соорудили стол на 150 чел. и во время завтрака играли какую-то совершенно одуряющую, оглушительную музыку на двух дудках и колоссальном барабане. Одну такую дудку я везу Владимиру, но при всех моих усилиях я не мог извлечь из нее ни единого звука: должно быть, чего-нибудь в ней не хватает. Поздно вечером, уже при луне, вернулись домой и легли спать. Я за весь день выпил 2 чашки черного кофе с сухарями и съел один желток.
Утром я был разбужен шумом чего-то упавшего в воду: я взглянул в иллюминатор и увидал Генике, который организовал купанье. Я не выдержал и, как был, прямо с кровати выскочил на палубу и, несмотря {232} на протесты докторов, бросился в воду. В воде не меньше 23°, так что, кроме пользы, это купанье мне ничего не принесло. Действие происходило в Катаколо, откуда мы, разумеется, одетые, отправились в Олимпию на экстренном поезде, нами заказанном.
Там уже природа совсем другая, - поразительное разнообразие греческих ландшафтов. Ничего сурового, много зелени, когда кругом всё выжжено, tout est riant. Вся Олимпия в холмах, образующих как бы естественный стадий настоящее место для игр: какое-то веселое праздничное настроение чувствуется во всей местности. Чудный музей, который мы долго и с толком рассматривали, разделившись на две группы, и чудные развалины. Когда я взошел на порог храма Зевса Олимпийского и слушал объяснения, рассматривая архитектурные планы и реставрации, j'ai eu un moment d'emotion. Невольно встают двойные колонны, обломки которых тут находятся, и какая-то тень грезится над черными камнями, лежавшими под Фидиевскими истуканами: а кругом остатки храмов и жертвенников всех богов, развалины сокровищниц всех народов Греции.
В Олимпии нам давали торжественный завтрак-обед на 155 чел. от греческого археологического общества с политическими и иными речами. С нами был Смирнов, греческие офицеры, Кавадиас, представители прессы и т. д. Мне пришлось отвечать экспромтом по-французски так, чтобы политики не было: я говорил вроде, как со школьным учителем, и хотя совершенно не обдумал, что скажу, но вышло вполне прилично и, главное, тактично, так что меня одобряли. Студенты вели себя прекрасно, и потом греческая печать единогласно всех нас хвалила. Вернулись мы на корабль уже ночью и опять купались при полной (почти) луне. Потом был ужин, на котором студенты съели 70 гусей и много другого.
{233} 20 утром приехали в Коринф. Я с раннего утра сидел на палубе и любовался чудными берегами залива. Если я выражал особое удовольствие по поводу какой-нибудь местности, пароход моментально туда направлялся. Благодаря этому мы прибыли в Коринф только в 12 час. и, выкупавшись, высадились на берег. Студенты и мы все поехали или пошли в старый Коринф (за 4 версты), где находятся живописные развалины древнейшего храма Афродиты и замечательно любопытные раскопки американской школы, обнажившие на большой глубине остатки древнего Коринфа, замечательно сохранившиеся. Я там застрял, вместе с наиболее солидными и ленивыми, и при помощи Кавадиаса часа три осматривал эти раскопки. Молодежь большей частью вскарабкалась на Акрокоринф, почти отвесная высота с остатками генуезской крепости, откуда открывается громадный вид на два моря, и виден Афинский Акрополь. Туда надо влезать более 2-х час., и я не пожалел о том, что остался, так как видел поразительный закат солнца с развалин храма Афродиты. Вечером опять возвращение на пароход, купанье, продолжавшееся всю ночь, а в пятом часу генеральное купанье перед отъездом в Арголиду. Экстренный поезд был назначен в 51/2 утра.
Это был самый утомительный изо всех дней: в 71/2 до 103/4 Микены; от 12 - 4-х Навплия, где пришлось подняться в полуденный зной по лестнице в 1.000 ступенек счетом, - нечто кошмарное, на живописнейшую крепость, в которой содержатся преступники, осужденные на смертную казнь; в 41/2 до 5 развалины Тиринфа; в 51/2 до 61/2 развалины Aproca, a в 9 час. торжественный обед в Коринфе, который мы, по настоянию Н. В. Давыдова, опять-таки с речами давали грекам и офицерам. Этот обед останется мне долго памятен по той суматохе, которая в это время шла между студентами из-за посадки на пароход, чуть было не окончившейся скандалом. На другой день {234} благополучно вернулись в Афины, где должны провести еще 3 дня. Всех впечатлений, анекдотов, рассказов не передашь - des journees bien remplies.
Пока могу сказать в общем, что поездка оказалась очень удачной. Только одно серьезное заболевание - один студент ехал больной, и в Афинах у него оказался легкий тиф. Его поместили в офицерскую палату в русский госпиталь королевы, где за ним идеальный уход. Он вне опасности и поправляется. Остальные заболевания от злоупотребления виноградом - пустячные, у всех благополучно проходившие.
Далее, поездка оказалась дешевле, чем мы думали, не дороже 70, вероятно, 60 руб. с человека (Стоимость поездки обошлась, в конце концов, еще дешевле в 55 руб. с человека, включая сюда проезд из Москвы до Пирея и обратно, стол, помещение, все поездки в Греции на лошадях и по железной дороге, а также и общие расходы и взнос каждого экскурсанта на образование небольшого фонда в 500 руб. для будущих экскурсий Общества. Уменьшению личных расходов каждого экскурсанта способствовало приобретение около 300 костюмов, выписанных по заказу из Вены через фирму Мандль: эти тропические костюмы цвета faux khaki из очень прочной и немаркой материи составляли общую походную форму и обходились от 2 руб. 80 коп., тужурка и брюки, до 3 руб. 50 коп. пиджак, брюки и жилет. По ходатайству С. Н. они были освобождены от таможенного сбора.). Только нам она обойдется не дешево, благодаря представительству. Признаться, я всего ожидал, только не того, что мне придется занимать роль какого-то "представителя", получать почести, словом, быть официальной персоной с визитами, речами, тостами и т. д., меня даже сделали кавалером какого-то греческого ордена - первого в моей жизни. Это отнимало массу времени и надоедало мне пуще всего! Жара была очень сносная. Все-таки даже в Афинах "бриза" есть, а при нашей tournee, кроме Олимпии, совсем не было жарко."
{235} Подъезжая к Одессе, с парохода С. Н. писал 29 августа:
"Последние дни в Афинах прошли прекрасно: и обед, который давала в пятницу графиня Ина Капнист всем студентам, праздник в нашу честь на русском броненосце, в Фалере, от нашей эскадры; ночь на Акрополе при полной луне; обед у Смирнова, наконец, отъезд - все это вперемежку с купаньем, визитами, интервьерами. Мне жаль, что я не был простым участником экскурсии, (впрочем тогда я бы не поехал), потому что мне удалось видеть меньше, чем другим... Едем очень благодушно с удивительным комфортом - мне и здесь дали директорскую каюту.
Мне приходилось путешествовать не раз, но никогда не приходилось в такой степени, как в эту поездку, изо дня в день из часа в час поглощать в себе столько разнообразных впечатлений, столь быстро сменявшихся, жить исключительно восприятием".
Приложение 25.
В сохранившемся черновом наброске статьи С. Н. находим яркую картину своеобразной греческой жизни:
"Все, что мы слышали о нравах современных греков, (мы, лично, не могли наблюдать частной жизни), рисует их с симпатичной стороны: гостеприимство, умеренность, мало того, относительно большая строгость нравов составляет их особенность. Потребности скромны, роскошь почти отсутствует. Жизнь в Греции чрезвычайно дешевая, драхма (25 коп.) имеет покупную цену нашего рубля. Люди богатые, получившие европейское образование, живут иногда совсем по-деревенски. Полной простотой, отсутствием какой-либо внушительной показной обстановки отличаются и присутственные места. Иные приемные министров напоминают помещения наших участков или иные камеры мировых судей: ход со двора, по грязной лестнице, грязный досчатый коридор, где толпится всякий {236} сброд и, наконец, самая приемная - небольшая комната с досчатым полом.
Совсем другое впечатление производит на случайного туриста общественная и политическая жизнь греков, более поддающаяся наблюдению: как в древней Греции, она протекает на глазах у всех, отчасти даже прямо на улице.
С утра до ночи вы можете видеть в кофейных многочисленных и с виду совершенно праздных представителей афинского демоса, которые пьют кофе, воду с мастикой или лимонад, читают газеты, рассуждают о политике.
Невольно спрашиваешь себя, каков постоянный род занятий этих уличных политиканов? Чем живут, когда работают эти сограждане Сократа, подобно ему проводящие жизнь на улице в беседах о делах человеческих? Не получают ли они некоторую мзду за свое участие в делах родного города, как во времена Перикла? За участие в политических манифестациях они, несомненно, получают, хотя и сущие гроши, от заинтересованных лиц и партий, но, по-видимому, они и бескорыстно, по собственному влечению готовы манифестировать шумной толпой при всяком удобном случае, как рой шумных насекомых, увлекаемые общим безотчетным возбуждением.
Во время нашего пребывания в Афинах манифестации происходили ежедневно: через месяц предстояли выборы городского головы. И вот, каждый вечер сторонники теперешнего головы, г. Меркуриса, получив подкрепление из Пирея, отправлялись к нему в "салон", т. е. попросту и без евфимизмов, на двор, где он их принимал и произносил им речь, среди восторженных кликов и взрыва петард. Затем он пускал им несколько ракет с разрывными гранатами, откуда сыпались портреты виновника торжества, после чего приверженцы Меркуриса удалялись шумной процессией с криком: "Меркурис! Меркурис!" То же самое {237} происходило в то же самое время в "салоне" г. Ангелопуло - противника помянутого Меркуриса. Обе процессии ходили ежедневно по городу, иногда с музыкой, бенгальскими огнями, петардами и выстрелами, тревожа сон мирных обывателей. Так называемые "люстры" (чистильщики сапог), играющие большую роль в уличной жизни, пирейские босяки и, наконец, уличные мальчишки составляют главный контингент этой армии манифестантов. Живо помню одного восьмилетнего карапузика, который кубарем подкатился мне под ноги с яростным криком: "Меркурис!" Он, очевидно, принимал меня за сторонника Ангелопуло, и если б я ему ответил криком: "Ангелопуло", я подвергся бы нападению.
Эти уличные сцены занимали нас по вечерам, когда мы часам к 9-10 сходились посидеть за столиками на площади Конституции, где регулярно проходили манифестанты. Возбуждение возрастало со дня на день, при встречах происходили драки, перешедшие в кровопролитные, когда револьверы сменили петарды, и началась пальба.
"Хорошо, что студенты уехали во время, - пишет нам один из наших афинских друзей, - у нас ежедневные беспорядки, город прямо на военном положении, конные патрули, пикеты на улицах. Но это ничему не мешает, и на-днях на улице Стадия было настоящее сражение. Я сам слышал около сотни револьверных выстрелов. Несколько человек было убито, около 16 ранено... Должно быть, сладко умирать за Меркуриса". При этом надо принять во внимание, что выборы Меркуриса, состоявшиеся недавно, были безусловно обеспечены уже в начале августа, так что вся эта электоральная борьба представлялась, по-видимому, лишней. При каждой новой ракете или новом выстреле мы невольно себя спрашивали: неужели они прибавят шансы избираемого? Казалось бы, за один скандал ему можно было бы класть налево. Заметьте при {238} этом, что г. Меркурис и г. Ангелопуло или Каменолопуло, как его называли наши экскурсанты, представляют собой не принципы, а личные партии: Ангелопуло - кандидат Делианиса, а Меркурис - Феотокиста, противника Делианиса. То же самое происходит и в области высшей политики. Феотоки, бывший министр, враг Делианиса, а г. Раллис, глава теперешнего министерства делианист.
Мы долго старались понять, из-за чего тут собственно прошибать друг другу головы. Помню один горячий спор, в котором участвовали врачи, журналисты, один банкир, один ученый. Этот спор был вызван моим вопросом о принципиальной разнице между помянутыми вождями партий: одни утверждали, что разница в вопросе о сокращении бюджета на 5 миллионов рублей, другие настаивали на том, что разница в принципе. Но самый принцип, по-видимому, заключался в коринке, и спор сводился к вопросу о коринковой монополии. Впрочем, сегодня коринковая монополия, вчера - перевод Евангелия на новогреческий язык в фельетоне какой-нибудь афинской газеты - все это предлоги для уличных движений, которыми пользуются все эти Феотокисы, Делиансы, Раллисы и Меркуриросы.
Партий принципиальных, как в других парламентских странах - незаметно: есть личные партии Иван Ивановича и Петра Петровича, и все - эти Костаки и Разорваки интригуют друг против друга, пользуясь самыми различными предлогами и пускают друг против друга имеющиеся у них под руками средства. Главнейшим из таких средств служат уличные беспорядки, устраиваемые при посредстве всякого сброда, "люстров", уличных мальчишек и босяков - и прессы, которая, несмотря на неограниченную свободу, занимает очень жалкое положение и не пользуется особым уважением греческого общества. Один грек уверял меня, что в газетах пишут те же "люстры" и уличные мальчишки, которые манифестируют на {239} улицах. Не знаю, насколько это верно, но мне приходилось слышать не раз, что иные сотрудники афинских газет под гнетом острой нужды ищут себе мест в качестве прислуги или лакеев. То же делают, впрочем, и студенты афинского университета, как на это указывает даже путеводитель Мейера.
Читая греческие газеты, вслушиваясь в речи и политические разговоры, нельзя не дивиться какой-то острой мании национального величия, которая выражается в необычайно напыщенной форме и соединяется с не менее тяжелой манией самого азартного и неизбежно мелкого политиканства. Былая слава Греции, ее могущество, ее культурное значение без остатка присваиваются современной Грецией. Греки говорят о Фемистокле и Перикле, как о своих премьерах, ближайших предшественниках достопочтенных г.г. Ралли, Феотоки и "великого старца" Делиани, а о памятниках древней Греции, как о своих памятниках, забывая даже и то, что добрая половина из них раскопаны иностранцами: например, Дельфы - французами, Олимпия, вся Греция микенского периода - немцами, Коринф - американцами.
Один греческий сановник благодарил нас за то, что мы приехали посетить их памятники, чем вызвал мой наивный ответ, что это собственно не стоит благодарности, и что их памятники принадлежат всему человечеству. Он же спрашивал меня с упреком, зачем в России изучают древний, а не новый греческий язык, что было бы несравненно полезнее. За наше пребывание в Греции нам пришлось слышать многое против нашего и европейского классицизма. Эрасмовское произношение считают ересью, и с первого дня нашего пребывания в Афинах были сделаны попытки нас обратить и словом и делом - путем присылки брошюр. Истинный героический язык есть тот, на котором говорят греки, а не тот, которому учат в Европе. Археологии и древней истории также нужно учиться у греков, потому что историческая и {240} филологическая критика Запада есть сплошное заблуждение, вызванное тлетворным сомнением.
Мы видели одного из последних могикан этой патриотической археологии, предостерегавшего нас от пагубного влияния Запада - очевидно, в лице знаменитого проф. Дерптфельда, лекциями которого увлекались наши экскурсанты. Спешу, однако, оговориться: у греков есть весьма солидные археологи, как например, Теунтас, известный знаток микенского периода, или Кавадиас, генеральный эфор (инспектор древностей греческого королевства), сделавший чрезвычайно многое для развития и правильной постановки археологического дела в своем отечестве. По-своему и г. Кавадиас являл нам образец греческого патриотизма, на сей раз, однако, свободного от шовинизма, патриотизма, просвещенного и гостеприимного, который и других стремится заставить полюбить дорогую родину и дать им почувствовать то, что в ней истинного, ценного и прекрасного. Он любит родную страну и как ученый и как патриот, и тот, кто любит древнюю Грецию, изучает ее, с любовью проникается древностью, тот является ему эллином по духу. Такое же отношение видели мы и со стороны других интеллигентных греков. "Преклоните колена перед святилищем Афины Паллады, перед развалинами храма панэллинского Зевса. Станьте гражданами духовной Эллады, не знающей границ и простирающейся за моря и горы". Так говорили нам наши греческие друзья и доброжелатели... Но у нас были далеко не одни доброжелатели в Греции, и с первого взгляда могло показаться, что у нас гораздо больше врагов, чем друзей.
Мы приехали в Грецию в момент сильного политического возбуждения против России и славянства по поводу последних македонских событий. Как и все на Востоке, в македонском движении греки видят дело России и русского панславизма. Если всякий истый грек есть панэллинист, то ему представляется, что {241} всякий добрый русский должен быть панславистом: иначе не может быть, и это не только в глазах греков, но в глазах всех балканских народностей, в глазах австрийцев и немцев.
Мы узнали, что в России господствует партия московских панславистов, руководящая нашей политикой вообще и балканской в особенности. Во главе этой партии, главная резиденция которой в Москве, находится самый популярный и влиятельный человек в России К. П. Победоносцев! И этой самой партией устроено и поддерживается македонское движение, которое угрожает не только Турции, но и Греции. Греки таят на нас много обид: во-первых, греко-болгарская церковная распря, в которой мы поддержали схизматиков против патриархата и в лице экзархата создали могущественный орган болгарской пропаганды в Македонии; во-вторых, последняя война, в которой мы обманули ожидания афинских политиканов; правда, в народе смотрят так, что если б не русский царь, турки были бы в Афинах, и нам пришлось это услышать в приветственной речи одного сельского учителя, но есть греки, которые утверждают, что война была проиграна благодаря России: не будь России, греки взяли бы Константинополь. Наконец, всего более виновата она в современном македонском движении. Понятно, что наш приезд в настоящую минуту даже несколько удивил греков...
Мы не станем повторять рассказ о той травле, которая поднялась в прессе по случаю прибытия экскурсии: в газетах сообщалось, что она наспех организована русским правительством с какой-то тайной, враждебной целью, а, может быть, и для того, чтобы усыпить внимание греческого народа и тем временем, под шумок, осуществить свои панславистские замыслы в Македонии".
Наряду с необыкновенно любезным приемом местных властей офицеров на "Канарисе" и, главное, {242} самым радушным отношением сельского населения, такая враждебность свидетельствовала о каком-то двойственном отношении Греции к России, которое невольно остановило на себе внимание С. Н. Он писал по этому поводу:
"Сама по себе дружба или вражда маленькой Греции не имеет для России особого значения, но в этом сочетании любви к России, веры в нее, надежды на нее и разочарования, озлобления и ненависти, скрывается факт общего значения: ведь то же самое повторяется и у болгар, и у сербов, и у румын... Басни о нашем панславизме смешны и нелепы, но, опровергая их, мы едва ли многое выигрываем в уважении тех самых руссофобов, которые их распространяют, и вместо того, чтобы смеяться над ними, полезно было бы выяснить себе, почему они так упорно держатся?
Хотим ли мы этого или нет, у нас есть великая историческая миссия на балканском полуострове, миссия, завещанная всем нашим прошлым. Но, в настоящую минуту, все другие народы - немцы, австрийцы, греки, славяне, турки помнят об этом и сознают гораздо больше и сильнее, нежели мы сами. Разочарование, наступившее после турецкой войны, полное крушение славянофильских идеалов в России и, наконец, современное тревожное состояние русского общества, все это временно заставляет нас забывать идеи, за которые еще наши отцы сражались. Этим объясняется, хотя и не оправдывается то поразительное равнодушие, с которым русское общество относится к событиям величайшей важности, разыгрывающимся на Балканском полуострове и к ужасной резне в Македонии, которая всполошила даже английское общество: к бурам мы относились с большим участием!
Такой индифферентизм, являющийся зловещим признаком общественной деморализации, мешает нам понимать настроение балканских народностей. Между тем эти последние видят в России защитника, судью, {243} власть, облеченную не только силой, но и нравственным авторитетом. В России каждая из этих народностей чувствует оплот и надежду, но вместе и опасность для своих исключительных притязаний; узду для своих вожделений, и отсюда является самая сложная смесь всевозможных чувств по отношению к России - надежд, претензий - справедливых и несправедливых, разочарований, иллюзий, любви, благодарности, страха, ненависти. Всякий ложный шаг нашей политики, малейшая неискренность, могущая подать повод к иллюзиям, малейшая пристрастность или непоследовательность, могут вести к сложным недоразумениям... Мы так мало думаем о балканских народностях, что с трудом можем себе представить, что такое для них Россия, и до какой степени много она для них значит. Для народных масс она является здесь не только реальной силой, но нравственной величиной: это самый ценный результат русской восточной политики, и мы не должны смотреть равнодушно, как он разрушается вместе с нашим авторитетом. Многие, особенно в настоящую минуту, всеобщего упадка патриотизма, считают, что для нас безразлично отношение к нам балканских народностей, и что стремление к поддержанию нашего нравственного авторитета среди балканских народностей есть пустое дон-кихотство. Но ведь помимо интересов нравственных, у нас есть и реальные политические интересы на Балканском полуострове, интересы, о которых невольно вспоминает всякий русский турист, переплывая проливы. А эти реальные интересы, т. е. верховная власть ключей, может быть достигнута нами поздно или рано лишь в том случае, если Россия будет на Балканах в действительности тем, чем она является теперь в идеале Балканских народностей, властью, облеченной и силой и нравственным авторитетом. В авторитете самый прочный залог нашего империума, и отречься от нашей миссии по отношению к нашей меньшей братии, балканским {244} народам, значило бы отречься и от наших прав и наших реальных русских интересов.
В самом деле, откиньте авторитет, и что же останется тогда, кроме силы и насилия? А заменять оттоманскую империю, зиждущуюся на насилии, мы, очевидно, не можем, да и не хотим. Ни один здравомыслящий русский не думал никогда о насильственном захвате или присоединении Балканских земель и народностей. Основание нашей мощи на Балканах заложено прочно и зацементировано русской кровью. В настоящее время от нас требуется не столько материальных жертв, сколько нравственного мужества, последовательности, широкой и твердой политики, веры в наше призвание. Утратили ли мы ее, и способны ли мы на это в настоящую минуту? Во главе нашей дипломатии стоят такие даровитые политики, как гр. Ламздорф и кн. В. С. Оболенский...
Вот мысли и впечатления, которые проносились в нас во время нашего путешествия. Мы не видели самого пожара, хотя были близко от него, всюду летали искры и галки, и мы слышали только смятение домовладельцев..."
Приложение 26.
На страницах "Освобождения" (П. Б. Струве) № 10, за 1903 г., было помещено сообщение о состоявшемся собрании и полностью воспроизведена речь кн. С. Н., при чем сообщалось следующее:
"Надо сказать, что с самого момента основания этого Общества, теперь захватившего более половины всего студенчества (Московского), раздавались голоса, что Общество это воздвигнуто на костях павших товарищей (в беспорядках прошлого года), что во главе его стоят оппортунисты, что Общество это тормозит "движение", служа клапаном, умиротворяющим, отвлекающим от "движения" и т. д. Весной на Общество было воздвигнуто сильное гонение радикальной партии, обвиняющей бюро в оппортунизме. Агитация против Общества не прекращалась и поныне. Между {245} прочим, обвиняли Общество в том, что устраивая известную экскурсию в Грецию, оно взяло 3.000 руб. у правительства для "увеселительного путешествия" в то время, как сотни студентов исключаются из университетов за невзнос платы, и т. д. Последней попыткой была попытка подорвать выборы распространением нижеследующей прокламации: