Трубецкая Ольга Николаевна
Князь С Н Трубецкой (Воспоминания сестры)
Княжна О. Н. Трубецкая
Князь С.Н.Трубецкой
Воспоминания сестры
ОГЛАВЛЕНИЕ
КНЯЖНА О. Н. ТРУБЕЦКАЯ 7
ПРЕДИСЛОВИЕ М. ПОЛИВАНОВА 9
ЧАСТЬ I (1892-1904) 17
Глава первая 19
Глава вторая 34
Глава третья 66
ЧАСТЬ II (1904-1905) 79
Глава первая 82
Глава вторая 101
Глава третья 118
Глава четвертая 129
Глава пятая 156
ПРИЛОЖЕНИЯ 175
КНЯЖНА ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА ТРУБЕЦКАЯ
Княжна Ольга Николаевна Трубецкая была третьей дочерью кн. Николая Петровича Трубецкого и его второй жены Софии Алексеевны, рожденной Лопухиной. Родилась она 26 апреля 1867 года и была любимицей недавно до ее рождения поступившей к Трубецким няни - Феодосии Степановны Архангельской.
В раннем детстве у Ольги Николаевны был детский паралич, в результате которого она на всю жизнь осталась хромой. Замуж она не вышла и посвятила себя записям семейных воспоминаний и событий - "семейной летописи", как, смеясь, говорили ее братья.
Семья Трубецких и всё, что эту семью окружало, было настолько интересно, что, действительно, было что записывать и о ком говорить.
Старшая ее сестра Антонина Николаевна вышла замуж за Феодора Дмитриевича Самарина, старшего племянника Юрия Феодоровича - известного деятеля крестьянской реформы 1861 года - сподвижника Царя Освободителя, к которому у Ольги Николаевны было особенное чувство благоговейной любви и восхищения. Это чувство создано было в раннем детстве рассказами ее няни о крепостном праве. "И заложила няня в нас, - пишет Ольга Николаевна, - ненависть к крепостному праву и любовь к Царю Освободителю. С каким горением писала я впоследствии историю крестьянской реформы!"
Ольга Николаевна месяцами живала у Самариных, подготовляя материалы к составленному ею большому труду "Материалы к биографии князя Черкасского", но вскоре политическая жизнь ее братьев и, главным образом, брата Сергея всецело поглотили ее, и она стала записывать и составлять мемуары, касающиеся преимущественно его жизни.
Мне, старшему ее племяннику, удалось до ее смерти, последовавшей 12 января 1947 г. в Clamar'e под Парижем, собрать воедино ряд из ее интереснейших записей-воспоминаний, касавшихся отдельных семей, состоявших в родстве с нашей семьей.
Одну из этих записей я представляю на суд широких кругов русского общества. Запись эта касается исключительно ее воспоминаний об ее старшем брате князе Сергее Николаевиче Трубецком.
Кн. Вл. Трубецкой
Нью-Йорк Апрель 1953 г.
{9}
ПРЕДИСЛОВИЕ
Кн. С. Н. Трубецкой, профессор, а последние дни жизни ректор Московского университета, принадлежит к числу тех немногих избранников в истории человечества, кто вступает в жизнь с определенным миросозерцанием и во всей своей последующей деятельности руководится только им, а не какими-либо житейскими соображениями.
"Сергей Николаевич ни перед кем не искал и ни к чему не приспособлялся. Там, где светило ему убеждение, где он видел ясно свою цель и свой долг, он смело шел вперед, шел на всякое положение, даже затруднительное, ни минуты не думая о себе, а только о деле. И он мог быть уверен, как и все другие верили вокруг него, что ни при какой житейской конъюнктуре, ни одна соринка клеветы не прикоснется к его честному имени". (П. Н. Милюков).
"Основы религиозного миросозерцания С. Н. были заложены в нем его матерью княгиней С. А. Трубецкой, урожденной Лопухиной, женщиной замечательной, с широким образованием и большим умом. Всецело отдавшись своей семье и воспитанью детей, она оказала на своего сына глубокое и благотворное влиянье". (Лопатин, "Кн. С. Н. Трубецкой").
"Еще будучи мальчиком, учеником 5-го класса гимназии, С. Н. перенес бурный религиозный кризис и на некоторое время стал нигилистом, как понималось это слово в шестидесятых и семидесятых годах. Но уже с окончания гимназии в С. Н. произошел новый {10} духовный переворот: он вернулся к христианству; он на всю жизнь сделался убежденным проповедником идеального, очищенного, философски оправданного религиозного мировоззрения, (ibid.)
С основными положениями миросозерцания С. Н. читатель может познакомиться, прочтя 10 страниц введения к его книге "Учение о Логосе в его истории". Здесь С. Н. ставит вопрос: "Имеет ли какой-нибудь разумный смысл человеческая жизнь, и если да, то в чем он заключается? Имеет ли разумный смысл и разумную цель вся человеческая деятельность, вся история человечества, и в чем этот смысл и цель? Имеет ли, наконец, разумную цель весь мировой процесс, имеет ли смысл существование вообще?"
"Человек не может мыслить свою судьбу независимо от судьбы человечества, того высшего собирательного целого, в котором он живет, и в котором раскрывается полный смысл жизни". "Эволюция личности и общества и их разумный прогресс взаимно обусловливают друг друга. Какова же цель этого прогресса?"
"Для многих мыслителей совершенное культурное государство, правовой разумный союз людей и является высшей идеальной целью человечества. Государство есть сверхличное нравственное существо, воплощение объективного, собирательного разума: это Левиафан Гоббса, земное божество Гегеля. Для других государство является лишь ступенью в объединении или собирании человечества в единое целое, единое Великое Существо, le Grand Etre, как называл его Конт".
"Но в каком образе явится Великое Существо грядущего человечества? В образе одухотворенного Человека, "Сына человеческого", который будет "пасти народы", или в образе многоголового "зверя", нового всемирного дракона, который растопчет народы, поглотит их и поработит себе все". {11} Решение этой роковой дилеммы "зависит от того, истинно ли христианство, и есть ли Христос действительное откровение живого смысла мира - его Логос или Слово".
С. Н. был глубоко убежден в истинности последнего, для него не было сомнения в том, что человечество должно стремиться идти по тому пути, который ведет к воплощению христианской истины. В своих научных исследованиях он был, как говорит проф. Лопатин, "проповедником идеального, философски очищенного религиозного мировоззрения", а в своей общественно-политической деятельности он всегда руководился только теми принципами, на которые указывало ему его общее миросозерцание.
Свою общественную деятельность С. Н. начал как ученый и университетский преподаватель. Всякая школа, а в особенности высшая школа, должна представлять собой одну из самых идеальных форм общества, какая только мыслима в современных условиях. Общение учителя с учениками и учеников между собой основываются на определенно поставленной объективной и безусловно достойной цели, именно на сообщении учащимся новых знаний и раскрытии перед ними неизвестных им до сих пор истин, а в университетском преподавании к тому же присоединяется и совместное с руководителем исследование новых проблем. Здесь заранее устраняются всякие себялюбивые эгоистические цели, здесь создается общество, в котором все бескорыстно стремятся к общему благу, к раскрытию истины. В занятиях, которые производились под руководством С. Н., все его участники всегда живо ощущали это истинное назначение школы.
Но университет может осуществлять свою истинную задачу только тогда, когда он совершенно свободен, когда всей жизнью университета руководит свободно избранная профессорская корпорация с свободно избранным ректором во главе, когда {12} допускается полная свобода преподавания, не стесняемая требованиями извне выработанных программ, и когда допускается свободное общение студентов с преподавателями и между собой, словом, когда университет автономен.
Но в русском университете не существовало ни одного из указанных необходимых условий для правильной университетской жизни; и потому С. Н. не может ограничиться своей блестящей, увлекающей студентов преподавательской деятельностью и становится одним из самых горячих защитников университетской автономии. Но пока автономия не достигнута, необходимо внести в университетскую жизнь те коррективы, которые могли быть допущены существующим уставом, и вот С. Н. основывает исторический кружок, из которого впоследствии развивается историческо-филологическое общество, которое в значительной мере осуществляет принцип свободного университета.
Одним из существеннейших условий необходимых для борьбы как за автономию университета, так и за другие реформы, потребность в которых болезненно ощущалась всем русским обществом, была свобода печати. С. Н. выступает с рядом статей в защиту автономии университета и свободы печати, в которые, по выражению проф. А. А. Кизеветтера, влагает весь блеск своего публицистического таланта.
Университетская и публицистическая деятельность С. Н. естественно выводила его на широкую общественную арену.
Хотя С. Н. не был даже земским гласным, его привлекают к земским совещаниям и земским съездам, и он становится одним из самых деятельных участников освободительного движения. Но в своей общественной деятельности он был совершенно чужд какой-либо партийной догматики. Революционеры как справа так и слева глубоко были противны его духу и {13} убеждениям. Им руководило только стремление к установлению правды и справедливости, и он думал, что это может быть достигнуто взаимным пониманием и доверием, как со стороны исторически сложившейся власти так и со стороны общества. "Он всей душой верил в возможность мирного исхода и сила его была в том, что его горячее искреннее слово и в других умело зажигать ту же веру. Верили в то, что он найдет и скажет такие слова, которые убедят, перед которыми смирится и всемогущая власть и бушующая народная стихия". (П. И. Новгородцев, "Памяти кн. С. Н. Трубецкого". Вопросы Философии и Истории кн. 1, 1906 г.).
В нашей истории был один момент, когда казалось, что чаянья С. Н. осуществились в действительной жизни. Это был тот момент, когда 6-го июня 1905 г. С. Н. от имени депутации земств и городов произносил свою речь перед Государем, и депутация выслушивала ответную речь царя. Но ни правительство, ни общество не могло удержаться на этой высоте и дальнейшие события повели не к примирению, а к ожесточенной борьбе.
В одной только области горячая и напряженная общественная деятельность С. Н. достигла видимого успеха. "В августе 1905 г. состоялся указ о введении некоторых элементов университетской автономии, а именно: были восстановлены выборы ректора и профессоров и расширена компетенция университетских советов. Совет Московского университета почти единогласно избрал ректором кн. С. Н. Трубецкого, который являлся самым естественным кандидатом на этот пост", (проф. А. А. Кизеветтер. "Московский университет" в Юбилейном Сборнике Московского университета, 1755-1930).
Мне пришлось быть в Меньшове, где тогда жил кн. С. Н. накануне его отъезда в Москву, на заседание Совета университета, где должны были состояться {14} выборы ректора. Вечером во время разговора жена С. Н. высказала опасение, что его могут избрать ректором. На это С. Н. сказал: "Почти весь Медицинский факультет состоит из моих друзей, они знают, что мне этого нельзя и не допустят моего избрания". (В это время С. Н. был уже серьезно болен). Но слова эти не оправдались. Другого выхода в данный исторический момент не было и С. Н. должен был уступить тому общему подъему и одушевлению среди профессуры, которая требовала его избрания. Он принял это избрание, хотя оно и явилось для него смертным приговором, и к нему вполне приложимы слова Евангелия: "Нет больше той любви, аще кто душу свою положит за други своя".
С. Н. пробыл ректором только 28 дней, которые были, может быть, самыми мучительными в его жизни. 29 сентября на заседании у министра народного просвещения ему сделалось дурно, его перевезли в клинику, где он через несколько часов скончался.
В своей статье, посвященной памяти кн. С. Н. Трубецкого, проф. П. И. Новгородцев пишет: "Пусть это была иллюзия, но летописец наших дней должен написать на странице истории, что во время русской революции с именем Сергея Трубецкого связана была вера русского народа в превозмогающую силу правды и возможность общего примирения". Страшный полувековой исторический опыт, пережитый человечеством после смерти С. Н., заставляет признать многих вдумчивых людей, что путь, на который указывает вера в превозмогающую силу правды, и которым всю жизнь шел С. Н., - не иллюзия, а тот единственный путь, который может вывести человечество из современного хаоса ненависти и злобы и спасти его от власти "нового всемирного дракона, который растопчет народы, поглотит их и поработит себе все".
М. Поливанов
КНЯЗЬ С. Н. ТРУБЕЦКОЙ
(Воспоминания сестры)
Часть I
(1892-1904)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
До 1891-92 г. кн. Сергей Николаевич жил исключительно философскими, научными и семейными интересами и область политики была ему совсем чужда. С 1892 голодного года наступил в этом отношении перелом в его жизни. Он не мог продолжать спокойно заниматься философией под впечатлением создавшегося общественного настроения и ужаса от надвинувшегося на нас народного бедствия. Он принял предложение Г. И. Кристи (бывшего тогда рязанским губернатором) и, в качестве уполномоченного, поехал в Рязань налаживать там помощь голодающим. О своих впечатлениях в Рязани С. Н. сообщает брату в письме, в апреле 1892 г. (См. прилож. 1)
Живя в Рязани, С. Н., однако, не прерывал лекций в университете, для чего еженедельно приезжал в Москву. Два раза в течение зимы он устраивал семинарии по Платону, но к концу июля, освободившись от общественных работ, вернулся в деревню, где жила его семья (в Прохорове, подле Меньшова) (Меньшово - именье семьи кн. Трубецких в Подольском уезде Моск. губ.) и усиленно засел над подготовкой к курсу, так как располагал в 1892-93 г. читать 6 часов в неделю. Но планы его были расстроены необходимостью для здоровья его единственной дочери ехать на юг Франции, к морю. Уезжал он с очень тяжелым чувством, как бы в изгнанье, но в конце концов, получив полную свободу для философских и научных занятий, усмотрел в жизни {20} Перст Божий и углубился в подготовительную работу к своей диссертации, план которой созревал для него по мере продвижения ее.
В первую голову он принялся за Отцов Церкви и Патриотическую литературу.
"Меня интересует, - писал он брату Евгению, - выяснить себе самому генезис церковного учения, - общий религиозный вопрос о его значении и происхождении... Результаты добываются медленно. Очень хотел бы видеть тебя. Надеюсь, этот год изгнания даром не пропадет. Чувствую, что зрею".
Но и, казалось, всецело погруженный в научные занятия, С. Н. не переставал живо интересоваться политическими вопросами, что видно из его писем к брату Евгению Николаевичу. (См. прилож. 2)
Вернувшись в Москву в 1894 г., Сергей Николаевич читал в университете курс философии Отцов Церкви, собственно les origines du christianisme (происхождение христианства), кроме того он вел семинарий по Аристотелю и основал исторический студенческий кружок под своим председательством, из коего впоследствии выросло историческое студенческое общество (В конце девяностых годов при Историко-филологическом факультете под эгидой практических занятий по философии истории существовал одно время кружок, состоявший из самого незначительного числа студентов и лиц оставленных при университете. В нем читались и обсуждались рефераты на темы не укладывавшиеся в узкие рамки специальных факультетских требований, и, таким образом, им преследовались скорее цели самообразования молодежи и свободного общения студенчества с профессорами, чем задачи подготовки ученых специалистов. Председательствовали в кружке П. Г. Виноградов и кн. С. Н. Трубецкой (А. Анисимов: "Кн. С. Н. Трубецкой и московское студенчество". Вопросы философии и психологии, кн. 1, 1906 г.).).
Кружок этот очень увлекал С. Н., и он рекомендовал брату Евгению завести в Киеве нечто подобное. (См. прилож. 3). {21} Но мирным академическим занятиям недолго суждено было продолжаться. В декабре Москва была взволнована студенческими беспорядками, которые в первый раз задели политические вопросы. (Поводом к беспорядкам послужила демонстрация против Проф. В. О. Ключевского, на которой студенты желали выразить протест против его публичной лекции, посвященной памяти императора Александра III. Демонстрация произошла 30 ноября, 1-го декабря правление у-та судило 10 чел., выбранных по указаниям педелей. Собравшимся перед дверьми правления был прочтен приговор: 3 чел. были исключены из y-тa, 3 посажены в карцер на 3 дня и четверо получили выговор.
Студенты были недовольны подобным приговором. Движение против приговора приняло мирные петиционные формы. Собравшиеся в химической лаборатории студенты избрали депутацию к ректору с петицией об отмене приговора. Ректор отказался удовлетворить просьбу студентов, и сходка студентов была разогнана полицией; после чего 59 студентов были уволены и высланы из Москвы.
После этого часть профессоров стали собираться, чтобы обсудить некоторые вопросы. В первый раз собрались 10 декабря у Остроумова под председательством В. И. Герье, принесшего уже готовые положения, которые должны были послужить основанием петиции в защиту студентов московскому генерал-губернатору, Великому князю Сергею Александровичу. Составлял петицию П. Н. Милюков, а редактировали с ним В. И. Герье и В. Д. Ширвинский. Петиция не достигла своей цели. Из министерства пришло решение: всем петиционерам выразить порицание, а четырем вожакам Герье, Эрнсману, Остроумову и Чупрову сделать выговор с предупреждением, что в случае беспорядков они будут считаться виновниками их. Более решительные меры обрушились на приват-доцентов В. В. Безобразова и П. Н. Милюкова. (Гр. Орлов. Студенческое движение в Московском У-те в XIX ст.).)
20 октября 1894 г. скончался государь Александр III. Последние годы его царствования отмечены были особым административным гнетом, который всемерно старался придушать пробуждавшееся общественное сознание среди земских кругов и особенно болезненно давал себя чувствовать в стенах университета, где господствовал полицейский режим, {22} совершенно обезличивавший профессорскую корпорацию и лишавший ее всякого авторитета.
В общественных кругах росло глухое недовольство, но оно не носило боевого характера. Мощная фигура Александра III импонировала своей прямотой и честностью: люди либерального склада все таки уважали и почитали государя. В мыслящей части общества ощущалась удрученность от сознания собственного бессилия. Царила какая-то апатия, переходившая у многих в неврастению. Лучшие люди отходили от общественной деятельности, не находя в ней удовлетворения для томившей их жажды применять свои силы и способности на пользу общую, а революционные организации вели свою подпольную работу в университетах и в высших учебных заведениях, пользуясь репрессиями и организуя из запрещенных земляческих кружков нелегальные студенческие организации.
Вступление на престол государя Николая II, облик которого был еще совершенно неясен, оживило во многих надежду на перемену курса. Из земских собраний посыпались адреса с заявлением чаяний и надежд, что голос народа получит возможность свободно восходить до царя, что исчезнут средостения между царем и народом, и что общественные силы будут призваны к совместной работе с правительством и т. п. Москва оживилась, в обществе стали циркулировать земские адреса, из коих Тверской пользовался особым вниманием и успехом.
Но этому оживлению и надеждам скоро пришел конец: речь государя земским представителям, собравшимся в Петербурге 17-го января 1895 г., облетела всю страну и произвела на всех самое тягостное впечатление: при том конец речи, сказанный в повышенном тоне, прямо оскорбил многих из присутствовавших. Негодование нашло себе яркое выражение в "открытом письме" к государю Николаю II, написанное под непосредственным впечатлением момента. Оно {23} стало ходить по рукам и отражало настроение либеральных земских кругов, принявших речь государя как вызов.
Вот что говорилось в адресе Тверского губернского земского собрания, направленном царю:
"В знаменательные дни служения Вашего русскому народу Земство Тверской губернии приветствует вас приветом верноподданных. Разделяя Вашу скорбь, Государь, мы надеемся, что в народной любви, в силе надежд и веры народа, обращенных к Вам, Вы почерпнете успокоение в горе, столь неожиданно постигшем Вас и страну Вашу, и в них найдете твердую опору в том трудном подвиге, который возложен на Вас Провидением. С благодарностью выслушал народ русский те знаменательные слова, которыми Ваше Величество возвестили о вступлении своем на всероссийский Престол. Мы вместе со всем народом русским проникаемся благодарностью и уповаем на успех трудов Ваших в достижении великой цели Вами поставленной, - устроить счастье Ваших верноподданных. Мы питаем надежду, что с высоты Престола всегда будет услышан голос нужды народной. Мы уповаем, что счастье народа будет расти и крепнуть при неуклонном исполнении закона как со стороны народа, так и представителей власти, ибо закон, представляющий в России выражение Монаршей воли, должен стать выше случайных видов отдельных представителей этой власти.
Мы горячо веруем, что право отдельных лиц и права общественных учреждений будут неизбежно охраняемы. - Мы ждем, Государь, возможности и права для общественных учреждений выражать свое мнение по вопросам их касающимся, дабы до высоты престола могло достигать выражение потребности мысли не только представителей администрации, но и народа русского. Мы ждем, Государь, что в Ваше {24} царствование Россия двинется вперед по пути мира и правды, со всем развитием живых общественных сил. Мы веруем, что в общении с представителями всех сословий русского народа, равно преданных престолу и отечеству, власть Вашего Величества найдет новый источник силы и залог успеха в исполнении великодушных предначертаний Вашего Императорского Величества".
В конце своей речи государь сказал следующее:
"Мне известно, что в последние времена слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель".
Приводим текст "Открытого письма":
"Вы сказали свое слово, и оно разнесется теперь по всей России, по всему свободному миру.
До сих пор Вы были никому неизвестны, со вчерашнего дня Вы стали определенной величиной, относительно которой нет больше места "бессмысленным мечтаниям". Мы не знаем, понимаете ли Вы то положение, которое Вы создали своим твердым словом. Но мы думаем, что люди стоящие не так высоко и не так далеко от жизни, как Вы, и потому могущие видеть то, что происходит теперь в России, легко разберутся и в Вашем и в своем положении.
Прежде всего Вы плохо осведомлены о тех течениях, против которых Вы решились выступить с Вашей речью. Ни в одном земском собрании не слышалось ни одного голоса против самодержавной власти, и никто из земцев не ставил вопроса так, как его поставили Вы. Наиболее передовые земства и земцы настаивали, или, вернее, просили лишь о единении Царя с народом, о непосредственном доступе голоса {25} земства к Престолу, о гласности, о том, чтобы закон всегда стоял выше административного произвола. Словом, речь шла лишь о том, чтобы пала бюрократическая придворная стена, отделяющая Царя от России. Вот те стремления русских людей, которые Вы, только что вступив на Престол, неопытный и несведущий, решились заклеймить названием "бессмысленных мечтаний".
Для всех сознательных элементов русского общества ясно, кто подвинул Вас на этот неосторожный шаг. Вас обманули, Вас запугали представители той именно придворной бюрократической стены, с самодержавием которой никогда не примирится ни один русский человек. И Вы отчитали земских людей за слабый крик, вырвавшийся из их груди против бюрократического полицейского гнета.
Вы увлеклись так далеко в ненужном охранении того самодержавия, на которое ни один земский человек не думал посягать, что в участии представителей в делах внутреннего управления усмотрели опасность для самодержавия. Такой взгляд не соответствует тому положению, в которое Земство поставлено Вашим отцом, и при котором оно является необходимым участником и органом внутреннего управления. Но Ваше неудачное выражение не просто редакционный промах: в нем сказалась целая система. Русское общество прекрасно поймет, что 17 Января говорила Вашими устами вовсе не та идеальная самодержавная власть, носителем которой Вы себя считаете, а ревниво оберегающая свое могущество бюрократия. Этой бюрократии, начиная с кабинета министров и кончая последним урядником, ненавистно расширение общественной самодеятельности, даже на почве существующего самодержавного порядка.
Она держит самодержавного монарха вне свободного общения с представителями народа, и самодержцы оказываются {26} лишенными всякой возможности видеть их иначе, как ряжеными с иконами, поздравлениями и подношениями. И речь Ваша еще раз доказала, что всякое желание представителей общества и сословий быть хоть чем-нибудь большим, всякая попытка высказаться перед Престолом, хотя бы в самой верноподданнической форме, о наиболее вопиющих нуждах русской земли - встречает лишь грубый окрик.
Русская общественная мысль напряженно работает над разрешением коренных вопросов народного быта, еще не сложившегося в определенные формы со времени великой освободительной эпохи, и недавно, в голодные годы, пережившего тяжелые потрясения. И вот в такое время, вместо слов обещающих действительное и деятельное единение Царя с народом и признания с высоты престола гласности и законности, как основных начал государственной жизни, представители общества, собравшиеся со всех концов России и ожидавшие от Вас одобрения и помощи, услышали новое напоминание о Вашем всесилии и вынесли впечатление полного отчуждения Царя от народа.
Князь С.Н.Трубецкой
Воспоминания сестры
ОГЛАВЛЕНИЕ
КНЯЖНА О. Н. ТРУБЕЦКАЯ 7
ПРЕДИСЛОВИЕ М. ПОЛИВАНОВА 9
ЧАСТЬ I (1892-1904) 17
Глава первая 19
Глава вторая 34
Глава третья 66
ЧАСТЬ II (1904-1905) 79
Глава первая 82
Глава вторая 101
Глава третья 118
Глава четвертая 129
Глава пятая 156
ПРИЛОЖЕНИЯ 175
КНЯЖНА ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА ТРУБЕЦКАЯ
Княжна Ольга Николаевна Трубецкая была третьей дочерью кн. Николая Петровича Трубецкого и его второй жены Софии Алексеевны, рожденной Лопухиной. Родилась она 26 апреля 1867 года и была любимицей недавно до ее рождения поступившей к Трубецким няни - Феодосии Степановны Архангельской.
В раннем детстве у Ольги Николаевны был детский паралич, в результате которого она на всю жизнь осталась хромой. Замуж она не вышла и посвятила себя записям семейных воспоминаний и событий - "семейной летописи", как, смеясь, говорили ее братья.
Семья Трубецких и всё, что эту семью окружало, было настолько интересно, что, действительно, было что записывать и о ком говорить.
Старшая ее сестра Антонина Николаевна вышла замуж за Феодора Дмитриевича Самарина, старшего племянника Юрия Феодоровича - известного деятеля крестьянской реформы 1861 года - сподвижника Царя Освободителя, к которому у Ольги Николаевны было особенное чувство благоговейной любви и восхищения. Это чувство создано было в раннем детстве рассказами ее няни о крепостном праве. "И заложила няня в нас, - пишет Ольга Николаевна, - ненависть к крепостному праву и любовь к Царю Освободителю. С каким горением писала я впоследствии историю крестьянской реформы!"
Ольга Николаевна месяцами живала у Самариных, подготовляя материалы к составленному ею большому труду "Материалы к биографии князя Черкасского", но вскоре политическая жизнь ее братьев и, главным образом, брата Сергея всецело поглотили ее, и она стала записывать и составлять мемуары, касающиеся преимущественно его жизни.
Мне, старшему ее племяннику, удалось до ее смерти, последовавшей 12 января 1947 г. в Clamar'e под Парижем, собрать воедино ряд из ее интереснейших записей-воспоминаний, касавшихся отдельных семей, состоявших в родстве с нашей семьей.
Одну из этих записей я представляю на суд широких кругов русского общества. Запись эта касается исключительно ее воспоминаний об ее старшем брате князе Сергее Николаевиче Трубецком.
Кн. Вл. Трубецкой
Нью-Йорк Апрель 1953 г.
{9}
ПРЕДИСЛОВИЕ
Кн. С. Н. Трубецкой, профессор, а последние дни жизни ректор Московского университета, принадлежит к числу тех немногих избранников в истории человечества, кто вступает в жизнь с определенным миросозерцанием и во всей своей последующей деятельности руководится только им, а не какими-либо житейскими соображениями.
"Сергей Николаевич ни перед кем не искал и ни к чему не приспособлялся. Там, где светило ему убеждение, где он видел ясно свою цель и свой долг, он смело шел вперед, шел на всякое положение, даже затруднительное, ни минуты не думая о себе, а только о деле. И он мог быть уверен, как и все другие верили вокруг него, что ни при какой житейской конъюнктуре, ни одна соринка клеветы не прикоснется к его честному имени". (П. Н. Милюков).
"Основы религиозного миросозерцания С. Н. были заложены в нем его матерью княгиней С. А. Трубецкой, урожденной Лопухиной, женщиной замечательной, с широким образованием и большим умом. Всецело отдавшись своей семье и воспитанью детей, она оказала на своего сына глубокое и благотворное влиянье". (Лопатин, "Кн. С. Н. Трубецкой").
"Еще будучи мальчиком, учеником 5-го класса гимназии, С. Н. перенес бурный религиозный кризис и на некоторое время стал нигилистом, как понималось это слово в шестидесятых и семидесятых годах. Но уже с окончания гимназии в С. Н. произошел новый {10} духовный переворот: он вернулся к христианству; он на всю жизнь сделался убежденным проповедником идеального, очищенного, философски оправданного религиозного мировоззрения, (ibid.)
С основными положениями миросозерцания С. Н. читатель может познакомиться, прочтя 10 страниц введения к его книге "Учение о Логосе в его истории". Здесь С. Н. ставит вопрос: "Имеет ли какой-нибудь разумный смысл человеческая жизнь, и если да, то в чем он заключается? Имеет ли разумный смысл и разумную цель вся человеческая деятельность, вся история человечества, и в чем этот смысл и цель? Имеет ли, наконец, разумную цель весь мировой процесс, имеет ли смысл существование вообще?"
"Человек не может мыслить свою судьбу независимо от судьбы человечества, того высшего собирательного целого, в котором он живет, и в котором раскрывается полный смысл жизни". "Эволюция личности и общества и их разумный прогресс взаимно обусловливают друг друга. Какова же цель этого прогресса?"
"Для многих мыслителей совершенное культурное государство, правовой разумный союз людей и является высшей идеальной целью человечества. Государство есть сверхличное нравственное существо, воплощение объективного, собирательного разума: это Левиафан Гоббса, земное божество Гегеля. Для других государство является лишь ступенью в объединении или собирании человечества в единое целое, единое Великое Существо, le Grand Etre, как называл его Конт".
"Но в каком образе явится Великое Существо грядущего человечества? В образе одухотворенного Человека, "Сына человеческого", который будет "пасти народы", или в образе многоголового "зверя", нового всемирного дракона, который растопчет народы, поглотит их и поработит себе все". {11} Решение этой роковой дилеммы "зависит от того, истинно ли христианство, и есть ли Христос действительное откровение живого смысла мира - его Логос или Слово".
С. Н. был глубоко убежден в истинности последнего, для него не было сомнения в том, что человечество должно стремиться идти по тому пути, который ведет к воплощению христианской истины. В своих научных исследованиях он был, как говорит проф. Лопатин, "проповедником идеального, философски очищенного религиозного мировоззрения", а в своей общественно-политической деятельности он всегда руководился только теми принципами, на которые указывало ему его общее миросозерцание.
Свою общественную деятельность С. Н. начал как ученый и университетский преподаватель. Всякая школа, а в особенности высшая школа, должна представлять собой одну из самых идеальных форм общества, какая только мыслима в современных условиях. Общение учителя с учениками и учеников между собой основываются на определенно поставленной объективной и безусловно достойной цели, именно на сообщении учащимся новых знаний и раскрытии перед ними неизвестных им до сих пор истин, а в университетском преподавании к тому же присоединяется и совместное с руководителем исследование новых проблем. Здесь заранее устраняются всякие себялюбивые эгоистические цели, здесь создается общество, в котором все бескорыстно стремятся к общему благу, к раскрытию истины. В занятиях, которые производились под руководством С. Н., все его участники всегда живо ощущали это истинное назначение школы.
Но университет может осуществлять свою истинную задачу только тогда, когда он совершенно свободен, когда всей жизнью университета руководит свободно избранная профессорская корпорация с свободно избранным ректором во главе, когда {12} допускается полная свобода преподавания, не стесняемая требованиями извне выработанных программ, и когда допускается свободное общение студентов с преподавателями и между собой, словом, когда университет автономен.
Но в русском университете не существовало ни одного из указанных необходимых условий для правильной университетской жизни; и потому С. Н. не может ограничиться своей блестящей, увлекающей студентов преподавательской деятельностью и становится одним из самых горячих защитников университетской автономии. Но пока автономия не достигнута, необходимо внести в университетскую жизнь те коррективы, которые могли быть допущены существующим уставом, и вот С. Н. основывает исторический кружок, из которого впоследствии развивается историческо-филологическое общество, которое в значительной мере осуществляет принцип свободного университета.
Одним из существеннейших условий необходимых для борьбы как за автономию университета, так и за другие реформы, потребность в которых болезненно ощущалась всем русским обществом, была свобода печати. С. Н. выступает с рядом статей в защиту автономии университета и свободы печати, в которые, по выражению проф. А. А. Кизеветтера, влагает весь блеск своего публицистического таланта.
Университетская и публицистическая деятельность С. Н. естественно выводила его на широкую общественную арену.
Хотя С. Н. не был даже земским гласным, его привлекают к земским совещаниям и земским съездам, и он становится одним из самых деятельных участников освободительного движения. Но в своей общественной деятельности он был совершенно чужд какой-либо партийной догматики. Революционеры как справа так и слева глубоко были противны его духу и {13} убеждениям. Им руководило только стремление к установлению правды и справедливости, и он думал, что это может быть достигнуто взаимным пониманием и доверием, как со стороны исторически сложившейся власти так и со стороны общества. "Он всей душой верил в возможность мирного исхода и сила его была в том, что его горячее искреннее слово и в других умело зажигать ту же веру. Верили в то, что он найдет и скажет такие слова, которые убедят, перед которыми смирится и всемогущая власть и бушующая народная стихия". (П. И. Новгородцев, "Памяти кн. С. Н. Трубецкого". Вопросы Философии и Истории кн. 1, 1906 г.).
В нашей истории был один момент, когда казалось, что чаянья С. Н. осуществились в действительной жизни. Это был тот момент, когда 6-го июня 1905 г. С. Н. от имени депутации земств и городов произносил свою речь перед Государем, и депутация выслушивала ответную речь царя. Но ни правительство, ни общество не могло удержаться на этой высоте и дальнейшие события повели не к примирению, а к ожесточенной борьбе.
В одной только области горячая и напряженная общественная деятельность С. Н. достигла видимого успеха. "В августе 1905 г. состоялся указ о введении некоторых элементов университетской автономии, а именно: были восстановлены выборы ректора и профессоров и расширена компетенция университетских советов. Совет Московского университета почти единогласно избрал ректором кн. С. Н. Трубецкого, который являлся самым естественным кандидатом на этот пост", (проф. А. А. Кизеветтер. "Московский университет" в Юбилейном Сборнике Московского университета, 1755-1930).
Мне пришлось быть в Меньшове, где тогда жил кн. С. Н. накануне его отъезда в Москву, на заседание Совета университета, где должны были состояться {14} выборы ректора. Вечером во время разговора жена С. Н. высказала опасение, что его могут избрать ректором. На это С. Н. сказал: "Почти весь Медицинский факультет состоит из моих друзей, они знают, что мне этого нельзя и не допустят моего избрания". (В это время С. Н. был уже серьезно болен). Но слова эти не оправдались. Другого выхода в данный исторический момент не было и С. Н. должен был уступить тому общему подъему и одушевлению среди профессуры, которая требовала его избрания. Он принял это избрание, хотя оно и явилось для него смертным приговором, и к нему вполне приложимы слова Евангелия: "Нет больше той любви, аще кто душу свою положит за други своя".
С. Н. пробыл ректором только 28 дней, которые были, может быть, самыми мучительными в его жизни. 29 сентября на заседании у министра народного просвещения ему сделалось дурно, его перевезли в клинику, где он через несколько часов скончался.
В своей статье, посвященной памяти кн. С. Н. Трубецкого, проф. П. И. Новгородцев пишет: "Пусть это была иллюзия, но летописец наших дней должен написать на странице истории, что во время русской революции с именем Сергея Трубецкого связана была вера русского народа в превозмогающую силу правды и возможность общего примирения". Страшный полувековой исторический опыт, пережитый человечеством после смерти С. Н., заставляет признать многих вдумчивых людей, что путь, на который указывает вера в превозмогающую силу правды, и которым всю жизнь шел С. Н., - не иллюзия, а тот единственный путь, который может вывести человечество из современного хаоса ненависти и злобы и спасти его от власти "нового всемирного дракона, который растопчет народы, поглотит их и поработит себе все".
М. Поливанов
КНЯЗЬ С. Н. ТРУБЕЦКОЙ
(Воспоминания сестры)
Часть I
(1892-1904)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
До 1891-92 г. кн. Сергей Николаевич жил исключительно философскими, научными и семейными интересами и область политики была ему совсем чужда. С 1892 голодного года наступил в этом отношении перелом в его жизни. Он не мог продолжать спокойно заниматься философией под впечатлением создавшегося общественного настроения и ужаса от надвинувшегося на нас народного бедствия. Он принял предложение Г. И. Кристи (бывшего тогда рязанским губернатором) и, в качестве уполномоченного, поехал в Рязань налаживать там помощь голодающим. О своих впечатлениях в Рязани С. Н. сообщает брату в письме, в апреле 1892 г. (См. прилож. 1)
Живя в Рязани, С. Н., однако, не прерывал лекций в университете, для чего еженедельно приезжал в Москву. Два раза в течение зимы он устраивал семинарии по Платону, но к концу июля, освободившись от общественных работ, вернулся в деревню, где жила его семья (в Прохорове, подле Меньшова) (Меньшово - именье семьи кн. Трубецких в Подольском уезде Моск. губ.) и усиленно засел над подготовкой к курсу, так как располагал в 1892-93 г. читать 6 часов в неделю. Но планы его были расстроены необходимостью для здоровья его единственной дочери ехать на юг Франции, к морю. Уезжал он с очень тяжелым чувством, как бы в изгнанье, но в конце концов, получив полную свободу для философских и научных занятий, усмотрел в жизни {20} Перст Божий и углубился в подготовительную работу к своей диссертации, план которой созревал для него по мере продвижения ее.
В первую голову он принялся за Отцов Церкви и Патриотическую литературу.
"Меня интересует, - писал он брату Евгению, - выяснить себе самому генезис церковного учения, - общий религиозный вопрос о его значении и происхождении... Результаты добываются медленно. Очень хотел бы видеть тебя. Надеюсь, этот год изгнания даром не пропадет. Чувствую, что зрею".
Но и, казалось, всецело погруженный в научные занятия, С. Н. не переставал живо интересоваться политическими вопросами, что видно из его писем к брату Евгению Николаевичу. (См. прилож. 2)
Вернувшись в Москву в 1894 г., Сергей Николаевич читал в университете курс философии Отцов Церкви, собственно les origines du christianisme (происхождение христианства), кроме того он вел семинарий по Аристотелю и основал исторический студенческий кружок под своим председательством, из коего впоследствии выросло историческое студенческое общество (В конце девяностых годов при Историко-филологическом факультете под эгидой практических занятий по философии истории существовал одно время кружок, состоявший из самого незначительного числа студентов и лиц оставленных при университете. В нем читались и обсуждались рефераты на темы не укладывавшиеся в узкие рамки специальных факультетских требований, и, таким образом, им преследовались скорее цели самообразования молодежи и свободного общения студенчества с профессорами, чем задачи подготовки ученых специалистов. Председательствовали в кружке П. Г. Виноградов и кн. С. Н. Трубецкой (А. Анисимов: "Кн. С. Н. Трубецкой и московское студенчество". Вопросы философии и психологии, кн. 1, 1906 г.).).
Кружок этот очень увлекал С. Н., и он рекомендовал брату Евгению завести в Киеве нечто подобное. (См. прилож. 3). {21} Но мирным академическим занятиям недолго суждено было продолжаться. В декабре Москва была взволнована студенческими беспорядками, которые в первый раз задели политические вопросы. (Поводом к беспорядкам послужила демонстрация против Проф. В. О. Ключевского, на которой студенты желали выразить протест против его публичной лекции, посвященной памяти императора Александра III. Демонстрация произошла 30 ноября, 1-го декабря правление у-та судило 10 чел., выбранных по указаниям педелей. Собравшимся перед дверьми правления был прочтен приговор: 3 чел. были исключены из y-тa, 3 посажены в карцер на 3 дня и четверо получили выговор.
Студенты были недовольны подобным приговором. Движение против приговора приняло мирные петиционные формы. Собравшиеся в химической лаборатории студенты избрали депутацию к ректору с петицией об отмене приговора. Ректор отказался удовлетворить просьбу студентов, и сходка студентов была разогнана полицией; после чего 59 студентов были уволены и высланы из Москвы.
После этого часть профессоров стали собираться, чтобы обсудить некоторые вопросы. В первый раз собрались 10 декабря у Остроумова под председательством В. И. Герье, принесшего уже готовые положения, которые должны были послужить основанием петиции в защиту студентов московскому генерал-губернатору, Великому князю Сергею Александровичу. Составлял петицию П. Н. Милюков, а редактировали с ним В. И. Герье и В. Д. Ширвинский. Петиция не достигла своей цели. Из министерства пришло решение: всем петиционерам выразить порицание, а четырем вожакам Герье, Эрнсману, Остроумову и Чупрову сделать выговор с предупреждением, что в случае беспорядков они будут считаться виновниками их. Более решительные меры обрушились на приват-доцентов В. В. Безобразова и П. Н. Милюкова. (Гр. Орлов. Студенческое движение в Московском У-те в XIX ст.).)
20 октября 1894 г. скончался государь Александр III. Последние годы его царствования отмечены были особым административным гнетом, который всемерно старался придушать пробуждавшееся общественное сознание среди земских кругов и особенно болезненно давал себя чувствовать в стенах университета, где господствовал полицейский режим, {22} совершенно обезличивавший профессорскую корпорацию и лишавший ее всякого авторитета.
В общественных кругах росло глухое недовольство, но оно не носило боевого характера. Мощная фигура Александра III импонировала своей прямотой и честностью: люди либерального склада все таки уважали и почитали государя. В мыслящей части общества ощущалась удрученность от сознания собственного бессилия. Царила какая-то апатия, переходившая у многих в неврастению. Лучшие люди отходили от общественной деятельности, не находя в ней удовлетворения для томившей их жажды применять свои силы и способности на пользу общую, а революционные организации вели свою подпольную работу в университетах и в высших учебных заведениях, пользуясь репрессиями и организуя из запрещенных земляческих кружков нелегальные студенческие организации.
Вступление на престол государя Николая II, облик которого был еще совершенно неясен, оживило во многих надежду на перемену курса. Из земских собраний посыпались адреса с заявлением чаяний и надежд, что голос народа получит возможность свободно восходить до царя, что исчезнут средостения между царем и народом, и что общественные силы будут призваны к совместной работе с правительством и т. п. Москва оживилась, в обществе стали циркулировать земские адреса, из коих Тверской пользовался особым вниманием и успехом.
Но этому оживлению и надеждам скоро пришел конец: речь государя земским представителям, собравшимся в Петербурге 17-го января 1895 г., облетела всю страну и произвела на всех самое тягостное впечатление: при том конец речи, сказанный в повышенном тоне, прямо оскорбил многих из присутствовавших. Негодование нашло себе яркое выражение в "открытом письме" к государю Николаю II, написанное под непосредственным впечатлением момента. Оно {23} стало ходить по рукам и отражало настроение либеральных земских кругов, принявших речь государя как вызов.
Вот что говорилось в адресе Тверского губернского земского собрания, направленном царю:
"В знаменательные дни служения Вашего русскому народу Земство Тверской губернии приветствует вас приветом верноподданных. Разделяя Вашу скорбь, Государь, мы надеемся, что в народной любви, в силе надежд и веры народа, обращенных к Вам, Вы почерпнете успокоение в горе, столь неожиданно постигшем Вас и страну Вашу, и в них найдете твердую опору в том трудном подвиге, который возложен на Вас Провидением. С благодарностью выслушал народ русский те знаменательные слова, которыми Ваше Величество возвестили о вступлении своем на всероссийский Престол. Мы вместе со всем народом русским проникаемся благодарностью и уповаем на успех трудов Ваших в достижении великой цели Вами поставленной, - устроить счастье Ваших верноподданных. Мы питаем надежду, что с высоты Престола всегда будет услышан голос нужды народной. Мы уповаем, что счастье народа будет расти и крепнуть при неуклонном исполнении закона как со стороны народа, так и представителей власти, ибо закон, представляющий в России выражение Монаршей воли, должен стать выше случайных видов отдельных представителей этой власти.
Мы горячо веруем, что право отдельных лиц и права общественных учреждений будут неизбежно охраняемы. - Мы ждем, Государь, возможности и права для общественных учреждений выражать свое мнение по вопросам их касающимся, дабы до высоты престола могло достигать выражение потребности мысли не только представителей администрации, но и народа русского. Мы ждем, Государь, что в Ваше {24} царствование Россия двинется вперед по пути мира и правды, со всем развитием живых общественных сил. Мы веруем, что в общении с представителями всех сословий русского народа, равно преданных престолу и отечеству, власть Вашего Величества найдет новый источник силы и залог успеха в исполнении великодушных предначертаний Вашего Императорского Величества".
В конце своей речи государь сказал следующее:
"Мне известно, что в последние времена слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель".
Приводим текст "Открытого письма":
"Вы сказали свое слово, и оно разнесется теперь по всей России, по всему свободному миру.
До сих пор Вы были никому неизвестны, со вчерашнего дня Вы стали определенной величиной, относительно которой нет больше места "бессмысленным мечтаниям". Мы не знаем, понимаете ли Вы то положение, которое Вы создали своим твердым словом. Но мы думаем, что люди стоящие не так высоко и не так далеко от жизни, как Вы, и потому могущие видеть то, что происходит теперь в России, легко разберутся и в Вашем и в своем положении.
Прежде всего Вы плохо осведомлены о тех течениях, против которых Вы решились выступить с Вашей речью. Ни в одном земском собрании не слышалось ни одного голоса против самодержавной власти, и никто из земцев не ставил вопроса так, как его поставили Вы. Наиболее передовые земства и земцы настаивали, или, вернее, просили лишь о единении Царя с народом, о непосредственном доступе голоса {25} земства к Престолу, о гласности, о том, чтобы закон всегда стоял выше административного произвола. Словом, речь шла лишь о том, чтобы пала бюрократическая придворная стена, отделяющая Царя от России. Вот те стремления русских людей, которые Вы, только что вступив на Престол, неопытный и несведущий, решились заклеймить названием "бессмысленных мечтаний".
Для всех сознательных элементов русского общества ясно, кто подвинул Вас на этот неосторожный шаг. Вас обманули, Вас запугали представители той именно придворной бюрократической стены, с самодержавием которой никогда не примирится ни один русский человек. И Вы отчитали земских людей за слабый крик, вырвавшийся из их груди против бюрократического полицейского гнета.
Вы увлеклись так далеко в ненужном охранении того самодержавия, на которое ни один земский человек не думал посягать, что в участии представителей в делах внутреннего управления усмотрели опасность для самодержавия. Такой взгляд не соответствует тому положению, в которое Земство поставлено Вашим отцом, и при котором оно является необходимым участником и органом внутреннего управления. Но Ваше неудачное выражение не просто редакционный промах: в нем сказалась целая система. Русское общество прекрасно поймет, что 17 Января говорила Вашими устами вовсе не та идеальная самодержавная власть, носителем которой Вы себя считаете, а ревниво оберегающая свое могущество бюрократия. Этой бюрократии, начиная с кабинета министров и кончая последним урядником, ненавистно расширение общественной самодеятельности, даже на почве существующего самодержавного порядка.
Она держит самодержавного монарха вне свободного общения с представителями народа, и самодержцы оказываются {26} лишенными всякой возможности видеть их иначе, как ряжеными с иконами, поздравлениями и подношениями. И речь Ваша еще раз доказала, что всякое желание представителей общества и сословий быть хоть чем-нибудь большим, всякая попытка высказаться перед Престолом, хотя бы в самой верноподданнической форме, о наиболее вопиющих нуждах русской земли - встречает лишь грубый окрик.
Русская общественная мысль напряженно работает над разрешением коренных вопросов народного быта, еще не сложившегося в определенные формы со времени великой освободительной эпохи, и недавно, в голодные годы, пережившего тяжелые потрясения. И вот в такое время, вместо слов обещающих действительное и деятельное единение Царя с народом и признания с высоты престола гласности и законности, как основных начал государственной жизни, представители общества, собравшиеся со всех концов России и ожидавшие от Вас одобрения и помощи, услышали новое напоминание о Вашем всесилии и вынесли впечатление полного отчуждения Царя от народа.