"От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви,
Товарищи! Вас, ищущих разрешения мучительных жизненных вопросов об истине, справедливости, благе общественном и личном, направили в этот зал, где сулят вам не только разрешение но нечто большее - стать носителями истины, осуществителями справедливости, раздаятелями благ, учителями жизни под руководством искусившегося в житейской премудрости князя-философа Трубецкого. И многие из вас принимают эти "посулы" всерьез, ни на минуту не допуская мысли о том, что это не более, как политическое шарлатанство, к которому заинтересованная сторона, правительство, прибегает для разряда революционных газов в безопасной среде. Свободная мысль и речь поощряются в подобных Обществах, но только подобных... За то у кое-кого увеличивается надежда, что эти "прекрасные в сущности вещи" не скоро станут достоянием так некстати возжаждавших их масс. Вам снисходительно разрешают именоваться "промеж себя" всевозможными якобинскими кличками, вплоть до "социал-демократов" в то время, как людей, стремящихся воплотить в жизнь почерпнутые из одного источника с князем истины, беспощадно разят, карают по такой-то и такой-то статье: одно, вишь, дело теория, а другое практика!
Товарищи! Не философ, поощряемый правительством и взирающий на жизнь с высоты своего {246} княжеского величия, приведет вас к познанию истины, но жизнь, ее практика, выполнение ее указаний. А ее указания в настоящий момент ведут нас "в стан погибающих за великое дело любви" к обездоленному народу и мстящих за попрание элементарных нравственных и физических потребностей.
Товарищи! Нравственные силы наряду с физическими для своего развития нуждаются в активности, а пустые словопрения способны лишь атрофировать их. Поэтому жестоко обманываются те из нас, кто, не расставаясь с мыслью отдать со временем свои силы на служение и во благо масс, идет к цели путем, указываемым перстом правительства, опытного в искоренении.
В настоящий момент напряженной борьбы лучших сынов родины с произволом и насилием правительства за угнетаемое большинство, в настоящий острый момент ваши силы, более чем когда-либо, нужны народу. Помощь в настоящем, как бы мала она ни была, неизмеримо ценнее той грандиозной помощи, об оказании которой в туманном будущем вы мечтаете. Плюньте на эту игру в общественность и соединяйтесь в революционные организации! Москва, 9 октября 1905 г.
Революционная группа студентов".
Приложение 27.
Речь С. Н. на собрании Историко-филологического Общества 9 октября 1903 г.:
"Может быть, я увлекался, обманывал себя, но думал и говорил всегда, что придаю нашему Обществу большое значение во внутренней жизни университета. Нам нужно не его бюрократическое преобразование, не эфемерные картонные домики, нам нужна органическая реформа: она нам безусловно необходима. Нам нужно, чтобы университет перестал быть агрегатом "отдельных посетителей", чтобы он стал одним целым организмом, одушевленным одними {247} и теми же научными и нравственными идеалами. Нам нужно, чтоб искусственные программы, нормирующие преподавание, уничтожились бы, чтобы развилась в университете свобода преподавания, чтобы преподавание определялось научными требованиями факультетов и запросами общества: нужно, чтоб университет приблизился к обществу и стал действительно светлой и мощной общественной силой. А для этого, прежде всего, нужно, чтобы произошло сближение между учащими и учащимися. Это, по-моему, единственно правильный путь к выработке русского самобытного и национального университета, это представляется мне благородной и плодотворной работой, для которой наше Общество и все другие, какие последуют за ним, могут и должны трудиться. Я, господа, нисколько не скрываю ни от себя, ни от вас, и все кто меня знают, знают, что я говорю правду, что за стенами университета есть великие задачи, гораздо более значительные, нежели те, о которых я теперь с вами говорю, но из-за этих великих задач нам не следует забывать тех непосредственных, на которые кроме нас некому работать, которые просто силой вещей вверены нам самим русским обществом. Университет не был и не будет никогда школой общественного индифферентизма, а наше общество тем паче. Если бы я это думал, я первый ушел бы. Я желаю каждому из вас выйти из университета во всеоружии знания, желаю каждому из вас вынести из университета святую любовь, святую ненависть. Святую ненависть по отношению к тому, что тормозит развитие русской жизни, но пока вы в университете, помните, что России нужна эта светлая культурная общественная сила, которая называется университетом, и что для этой силы все мы, насколько можем, должны работать.
Но, может быть, вы скажете мне, что я обольщаюсь. Мне представляется, что наше Общество и те общества, которые за ним последуют, могут здесь {248} делать многое. Я укажу вам на прошлый год. Я не скажу, что мы сделали много. Результаты, достигнутые нами, были незначительны, малы. Было недостаточно энергии, недостаточно веры, было много недоверия, вражды против Общества, которая не рассеялась еще до сих пор. Об этом свидетельствуют и вот эти листки (он показал прокламацию). Но, господа, кроме того вы должны признать еще и то, что мы делали много невольных ошибок: наши первые шаги были неуверенны... И все-таки, результаты, достигнутые нами, более значительны, чем мы могли ожидать, чем могло сниться несколько лет назад. Ведь, на самом деле, это не слова, мы перестали быть "отдельными посетителями" университета. Учащие и учащиеся соединились в той мере, в какой прежде никогда не было. Вспомните наши прошлогодние заседания. Мы собирались чуть ли не ежедневно. Вспомните, сколько жизни и оживления вносилось в нашу среду, как свободно обсуждались самые различные, самые широкие вопросы науки и общественной жизни. И ведь это не праздные слова - это служило делу нашего образования, образования общественности, и в итоге этой скромной общественной деятельности мы добились еще одного важного результата, который для студенчества прошел довольно незаметно, но для университета имел громадное значение: было уничтожено кураторство. За это уничтожение высказались члены Совета в виду тех отношений, какие сложились между учащими и учащимися, в виду той единственной возможной формы общения между нами, которая исключает всякую насильственную опеку.
Для профессоров кураторство было более одиозно, чем для студентов, которые его не видали. То что мы сделали, те отношения, которые сложились между нами, сделали невозможной эту бюрократическую организацию. Ведь это что-нибудь стоит... Но мало этого! Была создана автономная университетская комиссия с выборным составом для заведования студенческими {249} учреждениями. Она до сих пор не проявляла своей деятельности, потому что она никому не хочет навязываться. Я сам близко знаю некоторых членов комиссии и скажу, что она призвана служить процветанию, а не быть тормозом для студенческих учреждений. Я не хочу сказать, что эта комиссия разрешила все вопросы университетской жизни, нет, и тут будет еще много борьбы. Является вопрос, насколько прочно это учреждение. Я не хочу, чтобы вы обманывались, но, все-таки, это первый раз, что является в истории университета факт такого рода, и это не пройдет бесследно. Это указывает нам путь, по которому мы для решения наших чисто университетских дел можем идти. Я не хочу уверять вас, что этим все достигнуто. Это только намек на то, что мы должны сделать, опять-таки для решения чисто университетских вопросов. Я буду говорить не свое мнение. Я укажу, чего добиваются, за редкими и печальными исключениями, университетские деятели.
Во-первых, преобразования университета на началах автономии. Во-вторых, довольно щекотливый вопрос - я буду откровенен, вопрос об инспекции. В-третьих, вопрос об уничтожении курсовых делений и развитии свободного преподавания. Мне кажется, что во всех этих трех направлениях наше Общество должно работать. Чем более наша университетская жизнь будет приобретать характер автономии, тем прочнее будут заложены основания автономии университета, и это будет реформа действительно органическая, с которой правительству придется в конце концов считаться. Это есть самый надежный путь к достижению цели и потому, чем шире мы разовьем нашу деятельность, тем лучше не только для нас, но и для университета. Далее вопрос об инспекции, этой Ахиллесовой пяте, которая щекотлива, как всякая пята. Чтобы не сказать лишнего, я предлагаю кому-нибудь вступить со мной в сократический диалог и отвечать "да" или "нет". {250} Обращаясь к А. И. Анисимову (секретарю Общества), С. Н. сказал: "Александр Иванович, что, мы видим инспекцию в наших собраниях?" Анисимов: "Нет". С. Н.: "Что, возможно существование университетских обществ с участием инспектора?" Анисимов: "Нет".
С. Н.: "Довольно, этим всё сказано. В университете, где царит большая непринужденность, мы инспекции не видим: мы видим ее только в часы обязательных занятий. Пройдет несколько лет, и мы будем в праве спросить: зачем она нужна, и не представляется ли она инородным телом в университете? Пойдем дальше. Вопрос об организации свободного университетского преподавания... Здесь, господа, мы можем сделать всего больше. Здесь мы можем специализироваться, как мы желаем, здесь мы можем достигнуть и крупных результатов в смысле расширения общеобразовательного значения университета. Мы это доказали на таком примере, как устройство экскурсии, в которой могли участвовать студенты всех факультетов. Мы надеемся, что возникнет еще несколько обществ, подобных нашему, и все общества в России будут устраивать подобные экскурсии, исправивши те промахи, какие были сделаны в нашем первом опыте. Далее, организация общих публичных лекций, какие существуют в германских университетах, где наряду с такими лекциями, какие есть у нас, и которые всего более подходят под рубрику привата, существуют еще, с одной стороны, и privatissima, с другой - публичные лекции на общеобразовательные темы, которые имеют значение для всего университета. В прошлом году одним из наших сочленов, кажется, медицинского факультета, возбуждался вопрос об утверждении серии таких чтений для всего университета. При известной {251} доле энергии мы, конечно, можем этого достигнуть и организовать такие чтения. Я сам предлагаю свои услуги, но на будущий год.
Вот задачи, которые предстоят нам и которым мы можем и должны, по моему мнению, посвятит свои силы. Но, ведь, есть много и других, которые были намечены, но не были достигнуты, отчасти вследствие недостатка солидарности, раздоров, которые парализовали нашу деятельность. Я указал бы здесь на злополучный "Сборник". Материал готов, но нет редакционной комиссии. В начале был широкий план, который представлялся осуществимым, превратить такой сборник в периодический орган университетского Общества, который служил бы объединительным целям. Мало ли других задач, которые сами явятся, и, господа, я от всей души желаю, чтобы вы трудились дружно и энергично. Для этого нужны не игра в пустые словопрения, не громкие слова, не игра в "запросы", не устройство "инцидентов" в бюро с целью бросить тень на деятельность Общества, возбудить подозрения в студенчестве... В ком и против кого? В нас самих, против нас самих. Господа! Для этого нужна солидарность, нужно доверие, нужна общественная дисциплина.
Выберите теперь бюро, которому вы могли бы доверять, и окажите ему должную поддержку. Это совершенно необходимо для того, чтобы Общество существовало и развивалось, чтоб оно не погибло от печальных и праздных раздоров. Отнеситесь к этой задаче с должным вниманием и строгостью, но избранникам вашим дайте и вашу поддержку".
Приложение 28.
В первой половине января 1904 г. С. Н. писал А. И. Анисимову:
"Известия, полученные мною из Москвы - очень грустны. Что есть люди, желающие во что бы то ни стало, закрытия Общества, чтобы ловить рыбу в {262} мутной воде, это меня не удивляет: эти господа точно так же желали бы нагаек, потому что нагайки могут еще более служить их целям. Но что меня глубоко огорчает так это то, что эти господа, не брезгающие никакими средствами, в таком страшном меньшинстве, и что большинство, которое с ними не солидарно, бессильно против них по какой-то трусливой и постыдной дряблости. Я получил несколько писем, в которых меня предупреждают, что к февралю Общество закроют, или же все председатели из него уйдут. Это не шутки: студенчеству грозит прямо позор, если оно это допустит. А средство предупредить позор я вижу только одно: кучке радикалов противопоставить кучку преданных Обществу лиц, которые не задавались бы широкой "академической" программой, а просто без различия партий и оттенков соединились бы для того, чтобы оградить Общество от гибели, клятвенно обязавшись его поддерживать. Кучка эта может быть и небольшая, но верная: если возможно, организуйтесь десятками или восьмерками с тем, чтобы члены восьмерок или десяток обязались присутствовать на тех общих собраниях (или секционных), где потребуется их помощь, и положили конец проискам явных врагов Общества.
Сами вы сделайте скорей первые шаги в этом направлении, но не выдвигайтесь слишком, предоставьте действовать другим. То, что мне пишут, делает для меня несомненным, что против нас ведется организованная борьба, и если этой организации вы не противопоставите другую, наше дело будет проиграно. Общие собрания надо делать возможно реже; мало того, провести меру для ограждения Общества, воспрещающую не только постановление резолюций, но даже дебаты по каким-либо требующим резолюций вопросам в тех собраниях, в которых нет законного числа членов... Письму этому широкой огласки не давайте, потому что я слишком далеко от Москвы, но, не говоря о моем плане, скажите моим {253} друзьям, что, если они допустят погром, то это будет позорно".
Приложение 29.
Письмо П. И. Новгородцева, заступившего место председателя Историко-филологического Общества.
31 января 1904 г.
"Многоуважаемый Сергей Николаевич. Я сказал Николаю Васильевичу (Давыдову) (Давыдов был товарищем председателя П. И. Новгородцева.), что и со своей стороны напишу вам в дополнение к тому, что вы уже знаете о нашем Обществе, но теперь вижу, собираясь исполнить свое намерение, как трудно это сделать в кратком письме. Для того, чтобы рассказать Вам все, что мы пережили за этот год, в частности, что испытал я лично, потребовался бы длиннейший рассказ, который я предпочитаю сделать при личном свидании, которого с нетерпением ожидаю. Пока скажу кратко, что я не вижу никакой возможности сохранять далее наше Общество, его необходимо закрыть. Мы ждем только Вашего приезда, чтобы это сделать. Отсутствие Ваше в решительный момент больно чувствовалось всеми. Мы избегли окончательно скандала только прекращением общих собраний. Но одновременно с закрытием Общества следует провести и другую меру: обеспечить самостоятельное существование отдельных секций. Студенты привыкли к работе секций: это стало потребностью, и мы уже слышали целый ряд однохарактерных резолюций по этому поводу. Очень жаль, что для Вас теперь все это уже стало далеким. Николай Васильевич говорил мне о том, что Вы готовы сделать. Вашу мысль, чуть ли не в одном письме к Н. В. высказанную, как предположение, московская молва уже превратила в принятое решение, и я уже слышал вчера, из совершенно неожиданных источников, что Вы решили не возвращаться в Россию. Я лично думаю, что, {254} возвратившись сюда, и опять войдя в более близкое соприкосновение с университетом, Вы не оставите его. Издали без той деловой связи, которая создается непосредственными впечатлениями, многое представляется иначе и неправильно: вблизи все это смягчается той массой подробностей, которая составляет конкретную картину. Что мы вступаем теперь в новый период университетских отношений, это ясно для всех нас. Но многие из нас того убеждения, что именно теперь легче и возможнее остаться в университете, чем два-три года назад.
Во всяком случае, то или другое предположение Ваше по отношению к университету для многих из нас настолько важно, что мы ждем подробной беседы с Вами. Опыт нынешнего года дал нам много новых результатов, которые не могут быть для нас безразличны. Все это надо взвесить и принять в соображение. Когда Вы приедете? Мы все ожидаем Вас с нетерпением и надеемся видеть весною. До свиданья. Преданный Вам
П. Новгородцев".
Приложение 30.
Письмо С. Н. брату Евгению:
"На счет внутренних дел можно многое и многое сказать, что и ты сам чувствуешь, но вот с одним, близко нас касающимся делом - университетом я просто не знаю, что нам с тобой придется делать в будущем учебном году? Положение создается совершенно невозможное и, главным образом, благодаря общим порядкам. У меня в Москве арестовали несколько академистов антирадикалов, за речи, произнесенные против радикалов в моем присутствии, и производится дознание о сих речах, произнесенных в нашем Обществе и под моим председательством год назад... Притом без всякой вины и несмотря на ручательство и протест В. Н. Давыдова держали в тюрьме членов бюро. Председатели секций и мои товарищи одни за другими уходят, слагая с себя обязанности (Новгородцев, {255} Мануйлов, Кизеветтер). При таких условиях никакая деятельность невозможна. Главное, как мне пишут, наверху все сочувствуют Обществу и даже с видимым пониманием дела, а какие-то "синие духи" действуют прямо на руку радикалов и создают совершенно невозможное положение... Поживем - увидим!"
Приложение 31.
Письмо кн. П. В. Трубецкой к кн. О. Н. Трубецкой.
"Сережа в таком ужасном настроении по поводу войны, ее позорного начала и будущих общих и частных бедствий, что ужас. Ведь по русским газетам судя, в Москве и вообще в России убеждены, что японцы поступили вероломно, и что есть какие-то наши победы. А тут ясно и определенно знают (основываясь лишь на алексеевских депешах), что японцы поступили правильно, что кроме позорных оплошностей, неряшества и прямо неподготовленности наших людей, ничего со стороны русских до сих пор не было.
Смеются над государевым и вообще русским убеждением в "вероломстве" японцев, толкуют их желанием замаскировать нашу полную нераспорядительность и растерянность и говорят, кажется справедливо, что морское наше дело проиграно: на море - мы побиты. На каком основании в России думают иначе? Депеши Алексеева те же. Мы проверяли по получении наших газет. Как же их толкует публика? Совершенно странно..."
Приложение 32.
Письмо С. Н. к брату Евгению.:
"Не писал тебе так долго не вследствие отсутствия внешних событий в нашей жизни, а вследствие крайне угнетенного настроения, вызванного как критическим состоянием личных дел моих, так и состоянием дел отечественных. Не могу даже описать тот ад, который я переживал. В настоящее время я приобрел одно: несомненную уверенность в нашей победе, основанную не на шовинизме, а на том ознакомлении с делом, {256} которое нам доступно по наиболее серьезным органам немецкой почты и отдельным монографиям. Особенно рекомендую: Dumolard, "Le Japon politique, economique et social" (1904), писано до войны, очень серьезная книга, весьма сухая, но дельная.
Если наше внутреннее и финансовое положение плохо, то японское отчаянно; и эта безумная война есть игра "ва-банк" ошалевшего государства, находящегося накануне банкротства и революции, вся скороспелая культура которого есть действительно une traduction mal faite. (Плохой перевод (плохое подражание).). Кроме того, оказалось, что в двухмесячный срок мы мобилизовали больше их, и темп они потеряли, между тем как все шансы их состояли в том, чтобы действовать так, как они действовали в первую ночь. (Семенов, "Расплата". По прибытии в Порт Артур после 25 января он пишет: "Одно только признавалось всеми, и никто против этого не спорил: если бы японцы пустили в первую атаку не 4, а 40 миноносцев и в то же время высадили хотя бы одну дивизию, то крепость и остатки эскадры были бы в их руках в ту же ночь".)
А теперь выходит, что цепку-то они проломили, а потом оказались "швах", все толки о том, как они бросят разом все силы на Корею и Манчжурию, оказались пуфом, которому верила одну минуту европейская публика и печать.
Наша армия, в которой такой дух, какой проявился при Чемульпо, и такой порядок, какой проявился при мобилизации, - может не бояться японцев. На счет мобилизации все специалисты здесь выражают удивление и изумление: Eine Leistung ersten Ranges, die in der ganzen Welt seines gleichen nicht finden kann, как писал здесь один полковник генерального штаба, лично ездивший за Байкал наблюдать мобилизацию. Это уже одно - памятник министерства Куропаткина и характеризует его, как военного {257} администратора, а в настоящей войне администрация, если не все, то чрезвычайно многое.
Вот пока все, чем могу себя утешать на счет войны. Относительно продолжительности ее трудно что-нибудь предполагать: вернее, подобно Куропаткину, рассчитывать, что она будет очень продолжительная, хотя в здешних банках недоумевают, откуда Япония достанет денег: их рента в Лондоне стоит 64, а при таких условиях заем едва ли вероятен, да и до войны им грозил полный крах.
Не делая себе никаких иллюзий относительно нашего внешнего и военного положения, все-таки крайне затруднительного и тяжелого, я все таки был бы доволен, если бы внутреннее положение не было бы еще более тяжело. Тут дело обстоит гораздо хуже, и я невольно вспоминаю текст о том, что "егда услышите о бранях, знайте мол, что все это "начало болезней", и погодите смущаться хуже будет!"
ЧАСТЬ II
К ГЛАВЕ 1-й
Приложение 33.
Письмо С. Н. к брату Евгению от 8 дек. 1904 г.:
"Милый Женя! Быстро мы живем: в неделю - месяц. И, главное, писать нельзя ни о чем. Ты, может быть, знаешь об наших делах. Приходится перечислять события... Последний раз писал тебе недели две тому назад. С тех пор произошли след. события:
1) По просьбе Шипова и некоторых членов съезда мною была написана "Записка" Мирскому о современном положении и программе реформ".
2) Состоялось у меня первое учредительное собрание редакционного комитета будущей газеты, которую пока решено сделать еженедельной. {258}
3) Я ездил с Шиповым к Мирскому и читал ему "Записку".
4) В Москве состоялся ряд банкетов, постановлений, манифестаций.
5) Последняя из них, устроенная социал-революционерами с прямой целью вызвать кровавое столкновение (они стреляли первые), привела к желаемому ими результату: Москва буквально с ума сошла, и протесты сыпятся с телеграммами, заявлениями и т. п. от самых мирных и трусливых людей на свете.
6) В университете резкая забастовка. Сегодня меня заставили прекратить лекцию, чем я воспользовался для бесплодных попыток защитить Герье, которого студенты освистали за то, что он с каким-то попом оставил залу Городской Думы в виде протеста против неконституционных ее постановлений (это он, бедный, чтоб ему женский университет разрешили!..)
7) У меня инфлюэнция и компресс на печени. С утра нетолченная труба народу: профессора, студенты, барышни, курсистки, дамы, земцы, публицисты, никогда еще ничего подобного не было. Иногда буквально весь день.
При этом я пишу политические записки, доклады, статьи по греческой философии (одну даже по-немецки) и "о бессмертии души"... Последняя всего полезнее для меня, ибо помогает сохранять равновесие.
Снизу надвигается террор, а наверху эти четыре дня страшная растерянность: реакционный манифест вместе с отменой охраны. Поражения Мирского, колебания... Манифест отложен, ждут другого или того же самого 15 декабря.
Газету мне, вероятно, разрешат (только, очевидно, если положение печати не изменится, мы не выпускаем)...
Вскоре пришлю тебе мою "Записку": очень одобряют, имела большой успех и здесь и у Мирского. Он {259} на меня произвел самое лучшее впечатление. Но Правительства нет и в такой момент!.. Что-то будет!.. Надо молиться Богу. Крепко целую. Сережа.
Слухам о противоестественном кровопролитии не верь, раздуто страшно. Правительственное сообщение ближе к истине, хотя есть два-три серьезных поранения."
Приложение 34.
Письмо С. Н. к брату Евгению от 15 декабря.:
"По-моему о реакции пока говорить преждевременно. Может быть, завтра начнется реакция, а, главное, что есть и будет - это все возрастающий революционный сумбур. Указ правительств. Сенату или, как говорил вчера Ключевский, "указ Витте быть Симеоном Бекбулатовичем" (замечательно остроумно) - меня утешил. (добавление ldn-knigi: источник - http://www.hrono.ru/biograf/bekbulat.html
Симеон Бекбулатович (до крещения Саин Булат) (ум. 1616, Москва) касимовский хан. Номинальный вел. князь. Сын царевича Бек-Булата, потомок ханов Золотой Орды. Вместе с отцом перешел на службу к Ивану IV Васильевичу Грозному. Участвовал в Ливонских походах 70-х гг. В 1573 крестился. Осенью 1575 в Успенском соборе Кремля Симеон был коронован и стал называться вел. князем всея Руси, а царь стал именоваться князем Иваном Васильевичем Московским. Формально страна была разделена на владения вел. князя Симеона и на "удел" Ивана, но фактически правителем гос-ва оставался Иван Васильевич. "Политический маскарад" (В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов), при к-ром Иван Грозный продолжал сохранять власть, современниками и историками объяснен не был.
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви,
Товарищи! Вас, ищущих разрешения мучительных жизненных вопросов об истине, справедливости, благе общественном и личном, направили в этот зал, где сулят вам не только разрешение но нечто большее - стать носителями истины, осуществителями справедливости, раздаятелями благ, учителями жизни под руководством искусившегося в житейской премудрости князя-философа Трубецкого. И многие из вас принимают эти "посулы" всерьез, ни на минуту не допуская мысли о том, что это не более, как политическое шарлатанство, к которому заинтересованная сторона, правительство, прибегает для разряда революционных газов в безопасной среде. Свободная мысль и речь поощряются в подобных Обществах, но только подобных... За то у кое-кого увеличивается надежда, что эти "прекрасные в сущности вещи" не скоро станут достоянием так некстати возжаждавших их масс. Вам снисходительно разрешают именоваться "промеж себя" всевозможными якобинскими кличками, вплоть до "социал-демократов" в то время, как людей, стремящихся воплотить в жизнь почерпнутые из одного источника с князем истины, беспощадно разят, карают по такой-то и такой-то статье: одно, вишь, дело теория, а другое практика!
Товарищи! Не философ, поощряемый правительством и взирающий на жизнь с высоты своего {246} княжеского величия, приведет вас к познанию истины, но жизнь, ее практика, выполнение ее указаний. А ее указания в настоящий момент ведут нас "в стан погибающих за великое дело любви" к обездоленному народу и мстящих за попрание элементарных нравственных и физических потребностей.
Товарищи! Нравственные силы наряду с физическими для своего развития нуждаются в активности, а пустые словопрения способны лишь атрофировать их. Поэтому жестоко обманываются те из нас, кто, не расставаясь с мыслью отдать со временем свои силы на служение и во благо масс, идет к цели путем, указываемым перстом правительства, опытного в искоренении.
В настоящий момент напряженной борьбы лучших сынов родины с произволом и насилием правительства за угнетаемое большинство, в настоящий острый момент ваши силы, более чем когда-либо, нужны народу. Помощь в настоящем, как бы мала она ни была, неизмеримо ценнее той грандиозной помощи, об оказании которой в туманном будущем вы мечтаете. Плюньте на эту игру в общественность и соединяйтесь в революционные организации! Москва, 9 октября 1905 г.
Революционная группа студентов".
Приложение 27.
Речь С. Н. на собрании Историко-филологического Общества 9 октября 1903 г.:
"Может быть, я увлекался, обманывал себя, но думал и говорил всегда, что придаю нашему Обществу большое значение во внутренней жизни университета. Нам нужно не его бюрократическое преобразование, не эфемерные картонные домики, нам нужна органическая реформа: она нам безусловно необходима. Нам нужно, чтобы университет перестал быть агрегатом "отдельных посетителей", чтобы он стал одним целым организмом, одушевленным одними {247} и теми же научными и нравственными идеалами. Нам нужно, чтоб искусственные программы, нормирующие преподавание, уничтожились бы, чтобы развилась в университете свобода преподавания, чтобы преподавание определялось научными требованиями факультетов и запросами общества: нужно, чтоб университет приблизился к обществу и стал действительно светлой и мощной общественной силой. А для этого, прежде всего, нужно, чтобы произошло сближение между учащими и учащимися. Это, по-моему, единственно правильный путь к выработке русского самобытного и национального университета, это представляется мне благородной и плодотворной работой, для которой наше Общество и все другие, какие последуют за ним, могут и должны трудиться. Я, господа, нисколько не скрываю ни от себя, ни от вас, и все кто меня знают, знают, что я говорю правду, что за стенами университета есть великие задачи, гораздо более значительные, нежели те, о которых я теперь с вами говорю, но из-за этих великих задач нам не следует забывать тех непосредственных, на которые кроме нас некому работать, которые просто силой вещей вверены нам самим русским обществом. Университет не был и не будет никогда школой общественного индифферентизма, а наше общество тем паче. Если бы я это думал, я первый ушел бы. Я желаю каждому из вас выйти из университета во всеоружии знания, желаю каждому из вас вынести из университета святую любовь, святую ненависть. Святую ненависть по отношению к тому, что тормозит развитие русской жизни, но пока вы в университете, помните, что России нужна эта светлая культурная общественная сила, которая называется университетом, и что для этой силы все мы, насколько можем, должны работать.
Но, может быть, вы скажете мне, что я обольщаюсь. Мне представляется, что наше Общество и те общества, которые за ним последуют, могут здесь {248} делать многое. Я укажу вам на прошлый год. Я не скажу, что мы сделали много. Результаты, достигнутые нами, были незначительны, малы. Было недостаточно энергии, недостаточно веры, было много недоверия, вражды против Общества, которая не рассеялась еще до сих пор. Об этом свидетельствуют и вот эти листки (он показал прокламацию). Но, господа, кроме того вы должны признать еще и то, что мы делали много невольных ошибок: наши первые шаги были неуверенны... И все-таки, результаты, достигнутые нами, более значительны, чем мы могли ожидать, чем могло сниться несколько лет назад. Ведь, на самом деле, это не слова, мы перестали быть "отдельными посетителями" университета. Учащие и учащиеся соединились в той мере, в какой прежде никогда не было. Вспомните наши прошлогодние заседания. Мы собирались чуть ли не ежедневно. Вспомните, сколько жизни и оживления вносилось в нашу среду, как свободно обсуждались самые различные, самые широкие вопросы науки и общественной жизни. И ведь это не праздные слова - это служило делу нашего образования, образования общественности, и в итоге этой скромной общественной деятельности мы добились еще одного важного результата, который для студенчества прошел довольно незаметно, но для университета имел громадное значение: было уничтожено кураторство. За это уничтожение высказались члены Совета в виду тех отношений, какие сложились между учащими и учащимися, в виду той единственной возможной формы общения между нами, которая исключает всякую насильственную опеку.
Для профессоров кураторство было более одиозно, чем для студентов, которые его не видали. То что мы сделали, те отношения, которые сложились между нами, сделали невозможной эту бюрократическую организацию. Ведь это что-нибудь стоит... Но мало этого! Была создана автономная университетская комиссия с выборным составом для заведования студенческими {249} учреждениями. Она до сих пор не проявляла своей деятельности, потому что она никому не хочет навязываться. Я сам близко знаю некоторых членов комиссии и скажу, что она призвана служить процветанию, а не быть тормозом для студенческих учреждений. Я не хочу сказать, что эта комиссия разрешила все вопросы университетской жизни, нет, и тут будет еще много борьбы. Является вопрос, насколько прочно это учреждение. Я не хочу, чтобы вы обманывались, но, все-таки, это первый раз, что является в истории университета факт такого рода, и это не пройдет бесследно. Это указывает нам путь, по которому мы для решения наших чисто университетских дел можем идти. Я не хочу уверять вас, что этим все достигнуто. Это только намек на то, что мы должны сделать, опять-таки для решения чисто университетских вопросов. Я буду говорить не свое мнение. Я укажу, чего добиваются, за редкими и печальными исключениями, университетские деятели.
Во-первых, преобразования университета на началах автономии. Во-вторых, довольно щекотливый вопрос - я буду откровенен, вопрос об инспекции. В-третьих, вопрос об уничтожении курсовых делений и развитии свободного преподавания. Мне кажется, что во всех этих трех направлениях наше Общество должно работать. Чем более наша университетская жизнь будет приобретать характер автономии, тем прочнее будут заложены основания автономии университета, и это будет реформа действительно органическая, с которой правительству придется в конце концов считаться. Это есть самый надежный путь к достижению цели и потому, чем шире мы разовьем нашу деятельность, тем лучше не только для нас, но и для университета. Далее вопрос об инспекции, этой Ахиллесовой пяте, которая щекотлива, как всякая пята. Чтобы не сказать лишнего, я предлагаю кому-нибудь вступить со мной в сократический диалог и отвечать "да" или "нет". {250} Обращаясь к А. И. Анисимову (секретарю Общества), С. Н. сказал: "Александр Иванович, что, мы видим инспекцию в наших собраниях?" Анисимов: "Нет". С. Н.: "Что, возможно существование университетских обществ с участием инспектора?" Анисимов: "Нет".
С. Н.: "Довольно, этим всё сказано. В университете, где царит большая непринужденность, мы инспекции не видим: мы видим ее только в часы обязательных занятий. Пройдет несколько лет, и мы будем в праве спросить: зачем она нужна, и не представляется ли она инородным телом в университете? Пойдем дальше. Вопрос об организации свободного университетского преподавания... Здесь, господа, мы можем сделать всего больше. Здесь мы можем специализироваться, как мы желаем, здесь мы можем достигнуть и крупных результатов в смысле расширения общеобразовательного значения университета. Мы это доказали на таком примере, как устройство экскурсии, в которой могли участвовать студенты всех факультетов. Мы надеемся, что возникнет еще несколько обществ, подобных нашему, и все общества в России будут устраивать подобные экскурсии, исправивши те промахи, какие были сделаны в нашем первом опыте. Далее, организация общих публичных лекций, какие существуют в германских университетах, где наряду с такими лекциями, какие есть у нас, и которые всего более подходят под рубрику привата, существуют еще, с одной стороны, и privatissima, с другой - публичные лекции на общеобразовательные темы, которые имеют значение для всего университета. В прошлом году одним из наших сочленов, кажется, медицинского факультета, возбуждался вопрос об утверждении серии таких чтений для всего университета. При известной {251} доле энергии мы, конечно, можем этого достигнуть и организовать такие чтения. Я сам предлагаю свои услуги, но на будущий год.
Вот задачи, которые предстоят нам и которым мы можем и должны, по моему мнению, посвятит свои силы. Но, ведь, есть много и других, которые были намечены, но не были достигнуты, отчасти вследствие недостатка солидарности, раздоров, которые парализовали нашу деятельность. Я указал бы здесь на злополучный "Сборник". Материал готов, но нет редакционной комиссии. В начале был широкий план, который представлялся осуществимым, превратить такой сборник в периодический орган университетского Общества, который служил бы объединительным целям. Мало ли других задач, которые сами явятся, и, господа, я от всей души желаю, чтобы вы трудились дружно и энергично. Для этого нужны не игра в пустые словопрения, не громкие слова, не игра в "запросы", не устройство "инцидентов" в бюро с целью бросить тень на деятельность Общества, возбудить подозрения в студенчестве... В ком и против кого? В нас самих, против нас самих. Господа! Для этого нужна солидарность, нужно доверие, нужна общественная дисциплина.
Выберите теперь бюро, которому вы могли бы доверять, и окажите ему должную поддержку. Это совершенно необходимо для того, чтобы Общество существовало и развивалось, чтоб оно не погибло от печальных и праздных раздоров. Отнеситесь к этой задаче с должным вниманием и строгостью, но избранникам вашим дайте и вашу поддержку".
Приложение 28.
В первой половине января 1904 г. С. Н. писал А. И. Анисимову:
"Известия, полученные мною из Москвы - очень грустны. Что есть люди, желающие во что бы то ни стало, закрытия Общества, чтобы ловить рыбу в {262} мутной воде, это меня не удивляет: эти господа точно так же желали бы нагаек, потому что нагайки могут еще более служить их целям. Но что меня глубоко огорчает так это то, что эти господа, не брезгающие никакими средствами, в таком страшном меньшинстве, и что большинство, которое с ними не солидарно, бессильно против них по какой-то трусливой и постыдной дряблости. Я получил несколько писем, в которых меня предупреждают, что к февралю Общество закроют, или же все председатели из него уйдут. Это не шутки: студенчеству грозит прямо позор, если оно это допустит. А средство предупредить позор я вижу только одно: кучке радикалов противопоставить кучку преданных Обществу лиц, которые не задавались бы широкой "академической" программой, а просто без различия партий и оттенков соединились бы для того, чтобы оградить Общество от гибели, клятвенно обязавшись его поддерживать. Кучка эта может быть и небольшая, но верная: если возможно, организуйтесь десятками или восьмерками с тем, чтобы члены восьмерок или десяток обязались присутствовать на тех общих собраниях (или секционных), где потребуется их помощь, и положили конец проискам явных врагов Общества.
Сами вы сделайте скорей первые шаги в этом направлении, но не выдвигайтесь слишком, предоставьте действовать другим. То, что мне пишут, делает для меня несомненным, что против нас ведется организованная борьба, и если этой организации вы не противопоставите другую, наше дело будет проиграно. Общие собрания надо делать возможно реже; мало того, провести меру для ограждения Общества, воспрещающую не только постановление резолюций, но даже дебаты по каким-либо требующим резолюций вопросам в тех собраниях, в которых нет законного числа членов... Письму этому широкой огласки не давайте, потому что я слишком далеко от Москвы, но, не говоря о моем плане, скажите моим {253} друзьям, что, если они допустят погром, то это будет позорно".
Приложение 29.
Письмо П. И. Новгородцева, заступившего место председателя Историко-филологического Общества.
31 января 1904 г.
"Многоуважаемый Сергей Николаевич. Я сказал Николаю Васильевичу (Давыдову) (Давыдов был товарищем председателя П. И. Новгородцева.), что и со своей стороны напишу вам в дополнение к тому, что вы уже знаете о нашем Обществе, но теперь вижу, собираясь исполнить свое намерение, как трудно это сделать в кратком письме. Для того, чтобы рассказать Вам все, что мы пережили за этот год, в частности, что испытал я лично, потребовался бы длиннейший рассказ, который я предпочитаю сделать при личном свидании, которого с нетерпением ожидаю. Пока скажу кратко, что я не вижу никакой возможности сохранять далее наше Общество, его необходимо закрыть. Мы ждем только Вашего приезда, чтобы это сделать. Отсутствие Ваше в решительный момент больно чувствовалось всеми. Мы избегли окончательно скандала только прекращением общих собраний. Но одновременно с закрытием Общества следует провести и другую меру: обеспечить самостоятельное существование отдельных секций. Студенты привыкли к работе секций: это стало потребностью, и мы уже слышали целый ряд однохарактерных резолюций по этому поводу. Очень жаль, что для Вас теперь все это уже стало далеким. Николай Васильевич говорил мне о том, что Вы готовы сделать. Вашу мысль, чуть ли не в одном письме к Н. В. высказанную, как предположение, московская молва уже превратила в принятое решение, и я уже слышал вчера, из совершенно неожиданных источников, что Вы решили не возвращаться в Россию. Я лично думаю, что, {254} возвратившись сюда, и опять войдя в более близкое соприкосновение с университетом, Вы не оставите его. Издали без той деловой связи, которая создается непосредственными впечатлениями, многое представляется иначе и неправильно: вблизи все это смягчается той массой подробностей, которая составляет конкретную картину. Что мы вступаем теперь в новый период университетских отношений, это ясно для всех нас. Но многие из нас того убеждения, что именно теперь легче и возможнее остаться в университете, чем два-три года назад.
Во всяком случае, то или другое предположение Ваше по отношению к университету для многих из нас настолько важно, что мы ждем подробной беседы с Вами. Опыт нынешнего года дал нам много новых результатов, которые не могут быть для нас безразличны. Все это надо взвесить и принять в соображение. Когда Вы приедете? Мы все ожидаем Вас с нетерпением и надеемся видеть весною. До свиданья. Преданный Вам
П. Новгородцев".
Приложение 30.
Письмо С. Н. брату Евгению:
"На счет внутренних дел можно многое и многое сказать, что и ты сам чувствуешь, но вот с одним, близко нас касающимся делом - университетом я просто не знаю, что нам с тобой придется делать в будущем учебном году? Положение создается совершенно невозможное и, главным образом, благодаря общим порядкам. У меня в Москве арестовали несколько академистов антирадикалов, за речи, произнесенные против радикалов в моем присутствии, и производится дознание о сих речах, произнесенных в нашем Обществе и под моим председательством год назад... Притом без всякой вины и несмотря на ручательство и протест В. Н. Давыдова держали в тюрьме членов бюро. Председатели секций и мои товарищи одни за другими уходят, слагая с себя обязанности (Новгородцев, {255} Мануйлов, Кизеветтер). При таких условиях никакая деятельность невозможна. Главное, как мне пишут, наверху все сочувствуют Обществу и даже с видимым пониманием дела, а какие-то "синие духи" действуют прямо на руку радикалов и создают совершенно невозможное положение... Поживем - увидим!"
Приложение 31.
Письмо кн. П. В. Трубецкой к кн. О. Н. Трубецкой.
"Сережа в таком ужасном настроении по поводу войны, ее позорного начала и будущих общих и частных бедствий, что ужас. Ведь по русским газетам судя, в Москве и вообще в России убеждены, что японцы поступили вероломно, и что есть какие-то наши победы. А тут ясно и определенно знают (основываясь лишь на алексеевских депешах), что японцы поступили правильно, что кроме позорных оплошностей, неряшества и прямо неподготовленности наших людей, ничего со стороны русских до сих пор не было.
Смеются над государевым и вообще русским убеждением в "вероломстве" японцев, толкуют их желанием замаскировать нашу полную нераспорядительность и растерянность и говорят, кажется справедливо, что морское наше дело проиграно: на море - мы побиты. На каком основании в России думают иначе? Депеши Алексеева те же. Мы проверяли по получении наших газет. Как же их толкует публика? Совершенно странно..."
Приложение 32.
Письмо С. Н. к брату Евгению.:
"Не писал тебе так долго не вследствие отсутствия внешних событий в нашей жизни, а вследствие крайне угнетенного настроения, вызванного как критическим состоянием личных дел моих, так и состоянием дел отечественных. Не могу даже описать тот ад, который я переживал. В настоящее время я приобрел одно: несомненную уверенность в нашей победе, основанную не на шовинизме, а на том ознакомлении с делом, {256} которое нам доступно по наиболее серьезным органам немецкой почты и отдельным монографиям. Особенно рекомендую: Dumolard, "Le Japon politique, economique et social" (1904), писано до войны, очень серьезная книга, весьма сухая, но дельная.
Если наше внутреннее и финансовое положение плохо, то японское отчаянно; и эта безумная война есть игра "ва-банк" ошалевшего государства, находящегося накануне банкротства и революции, вся скороспелая культура которого есть действительно une traduction mal faite. (Плохой перевод (плохое подражание).). Кроме того, оказалось, что в двухмесячный срок мы мобилизовали больше их, и темп они потеряли, между тем как все шансы их состояли в том, чтобы действовать так, как они действовали в первую ночь. (Семенов, "Расплата". По прибытии в Порт Артур после 25 января он пишет: "Одно только признавалось всеми, и никто против этого не спорил: если бы японцы пустили в первую атаку не 4, а 40 миноносцев и в то же время высадили хотя бы одну дивизию, то крепость и остатки эскадры были бы в их руках в ту же ночь".)
А теперь выходит, что цепку-то они проломили, а потом оказались "швах", все толки о том, как они бросят разом все силы на Корею и Манчжурию, оказались пуфом, которому верила одну минуту европейская публика и печать.
Наша армия, в которой такой дух, какой проявился при Чемульпо, и такой порядок, какой проявился при мобилизации, - может не бояться японцев. На счет мобилизации все специалисты здесь выражают удивление и изумление: Eine Leistung ersten Ranges, die in der ganzen Welt seines gleichen nicht finden kann, как писал здесь один полковник генерального штаба, лично ездивший за Байкал наблюдать мобилизацию. Это уже одно - памятник министерства Куропаткина и характеризует его, как военного {257} администратора, а в настоящей войне администрация, если не все, то чрезвычайно многое.
Вот пока все, чем могу себя утешать на счет войны. Относительно продолжительности ее трудно что-нибудь предполагать: вернее, подобно Куропаткину, рассчитывать, что она будет очень продолжительная, хотя в здешних банках недоумевают, откуда Япония достанет денег: их рента в Лондоне стоит 64, а при таких условиях заем едва ли вероятен, да и до войны им грозил полный крах.
Не делая себе никаких иллюзий относительно нашего внешнего и военного положения, все-таки крайне затруднительного и тяжелого, я все таки был бы доволен, если бы внутреннее положение не было бы еще более тяжело. Тут дело обстоит гораздо хуже, и я невольно вспоминаю текст о том, что "егда услышите о бранях, знайте мол, что все это "начало болезней", и погодите смущаться хуже будет!"
ЧАСТЬ II
К ГЛАВЕ 1-й
Приложение 33.
Письмо С. Н. к брату Евгению от 8 дек. 1904 г.:
"Милый Женя! Быстро мы живем: в неделю - месяц. И, главное, писать нельзя ни о чем. Ты, может быть, знаешь об наших делах. Приходится перечислять события... Последний раз писал тебе недели две тому назад. С тех пор произошли след. события:
1) По просьбе Шипова и некоторых членов съезда мною была написана "Записка" Мирскому о современном положении и программе реформ".
2) Состоялось у меня первое учредительное собрание редакционного комитета будущей газеты, которую пока решено сделать еженедельной. {258}
3) Я ездил с Шиповым к Мирскому и читал ему "Записку".
4) В Москве состоялся ряд банкетов, постановлений, манифестаций.
5) Последняя из них, устроенная социал-революционерами с прямой целью вызвать кровавое столкновение (они стреляли первые), привела к желаемому ими результату: Москва буквально с ума сошла, и протесты сыпятся с телеграммами, заявлениями и т. п. от самых мирных и трусливых людей на свете.
6) В университете резкая забастовка. Сегодня меня заставили прекратить лекцию, чем я воспользовался для бесплодных попыток защитить Герье, которого студенты освистали за то, что он с каким-то попом оставил залу Городской Думы в виде протеста против неконституционных ее постановлений (это он, бедный, чтоб ему женский университет разрешили!..)
7) У меня инфлюэнция и компресс на печени. С утра нетолченная труба народу: профессора, студенты, барышни, курсистки, дамы, земцы, публицисты, никогда еще ничего подобного не было. Иногда буквально весь день.
При этом я пишу политические записки, доклады, статьи по греческой философии (одну даже по-немецки) и "о бессмертии души"... Последняя всего полезнее для меня, ибо помогает сохранять равновесие.
Снизу надвигается террор, а наверху эти четыре дня страшная растерянность: реакционный манифест вместе с отменой охраны. Поражения Мирского, колебания... Манифест отложен, ждут другого или того же самого 15 декабря.
Газету мне, вероятно, разрешат (только, очевидно, если положение печати не изменится, мы не выпускаем)...
Вскоре пришлю тебе мою "Записку": очень одобряют, имела большой успех и здесь и у Мирского. Он {259} на меня произвел самое лучшее впечатление. Но Правительства нет и в такой момент!.. Что-то будет!.. Надо молиться Богу. Крепко целую. Сережа.
Слухам о противоестественном кровопролитии не верь, раздуто страшно. Правительственное сообщение ближе к истине, хотя есть два-три серьезных поранения."
Приложение 34.
Письмо С. Н. к брату Евгению от 15 декабря.:
"По-моему о реакции пока говорить преждевременно. Может быть, завтра начнется реакция, а, главное, что есть и будет - это все возрастающий революционный сумбур. Указ правительств. Сенату или, как говорил вчера Ключевский, "указ Витте быть Симеоном Бекбулатовичем" (замечательно остроумно) - меня утешил. (добавление ldn-knigi: источник - http://www.hrono.ru/biograf/bekbulat.html
Симеон Бекбулатович (до крещения Саин Булат) (ум. 1616, Москва) касимовский хан. Номинальный вел. князь. Сын царевича Бек-Булата, потомок ханов Золотой Орды. Вместе с отцом перешел на службу к Ивану IV Васильевичу Грозному. Участвовал в Ливонских походах 70-х гг. В 1573 крестился. Осенью 1575 в Успенском соборе Кремля Симеон был коронован и стал называться вел. князем всея Руси, а царь стал именоваться князем Иваном Васильевичем Московским. Формально страна была разделена на владения вел. князя Симеона и на "удел" Ивана, но фактически правителем гос-ва оставался Иван Васильевич. "Политический маскарад" (В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов), при к-ром Иван Грозный продолжал сохранять власть, современниками и историками объяснен не был.