- Штуку.
- Да, жадность фраера в конечном итоге погубит. Скупердяй! Короче, мы забираем у твоего хозяина всё, что он, скотина, нажил. Ты получаешь двести штук. Сразу. Хватит?
- Да, - согласился недалекий Евграфов, который уже давно мог бы проделать такую операцию самостоятельно, ни с кем не делясь. - Но ведь тут же меня и замочат.
- Нет, дорогой. Ты сразу же отвалишь и ляжешь на дно. По-тихому снимешь квартирку где-нибудь на окраине. А мы разберемся с вашей конторой. Главные действующие лица будут уничтожены. В том числе и хозяин. Это, можно сказать, дело нашей чести. После этого ты опять легализуешься.
- Но как? Как снять деньги?
- Дубина! - не сдержался Следопыт. - Адреса, как ты говоришь, абонентов известны?
-Да.
- Убиваешь большую часть почтовых ящиков. Хозяин в панике. И открывает тебе свой компьютер для исправления программы. Ты его полностью сканируешь. А дальше уж и идиот справится. Ну?
Евграфову стало страшно. Евграфов задумался. Опять задрожала нижняя губа.
- Тут, любезный, абсолютно нечего думать, - дожал клиента Танцор. - Не забывай про сорок пять штук. И про двоих адвокатов, которые из-за тебя в ящик сыграли. Точнее, в печку.
* * *
Вильнев был взбешен. Только что пришел в себя, а тут такое! Восемь мудаков! Восемь мудаков перестреляли, как зайцев, блядь! Как куропаток, на хер!
В кабинет вошел бывший майор Синявский.
- Ну, блядь, что за дела такие?!
- Так говно народ, - твердо глядя в красные глаза Вильнева, сказал Синявский. Он был единственный, кто мог не только твердо смотреть в эти удавьи глаза, но и при необходимости перехватить в запястье руку и врезать ребром ладони по шее. Тут у него был паритет с Вильняком.
- Так почему же ты лучше-то не наберешь?! Совсем, что ли, мышей, майор, ловить перестал?!
- За пятьсот баксов? Ты писал Хозяину, что надо хотя бы в три раза больше людям платить, чтобы нормальные пришли?! Писал?!
- Писал, - ответил Вильнев уже спокойней. - Но ведь восемь человек за пять дней. Не слишком ли? Как хоть это было-то?
Синявский закурил. Без спроса. Хоть и понимал, как отнесется к этому организм Вильнева, два дня как вышедший из запоя.
- Вначале, - начал он отчитываться, - одного подстрелили. При загадочных обстоятельствах. В общем, было так. Рябчук заметил ночью, как какой-то хмырь перелез через забор. С сумкой. Потом выяснилось, что этому хмырю уборщица нога давала. Для пирожков. Давно уже давала. Лавочку они организовали...
- Разобрались? - перебил Вильнев.
- Да, с ней разобрались. Пока еще вакансия. Так вот, Рябчук за ним. Стрелял два раза. Потом тишина. Потом опять выстрелы. Селиванов пошел посмотреть. И нашел два трупа: Рябчука и этого хмыря. И сумка валяется. А пистолета нет. В общем, непонятно.
- Так, дальше.
- Через день дежурили Юрлов с Колеватовым. Ну, и средь бела дня. Фургон подъехал к воротам. Не открывают. Шофер в сторожку. Никого. Вышел за забор, а эти лежат, готовые. Пропали Макаров с Калашниковым.
- Так, - мрачно сказал Вильнев, - трое. Дальше.
- Через день, - продолжил Синявский скорбный рапорт, - в восьмом часу вечера позвонил кто-то. Так, мол, и так. На берегу Яузы двое ваших лежат. Приехали - точно! Двое. По две дырки в каждом.
- Очень хорошо, отлично! - на Вильнева напала какая-то нездоровая веселость. - Пятеро! И, значит, тоже пушки забрали?
- Да, забрали.
- Так, может, им лучше детские пистолетики выдавать? - зашелся в смехе и угрожающе побагровел Вильнев. - Дешевле, блин, получится. А толк тот же самый!
- Я же сто раз уже говорил, - еще более твердо глядя в глаза, сказал заслуженный майор, - платить надо людям. Только тогда толк будет.
- Ладно, теперь я тебе про трех оставшихся расскажу, - мгновенно посерьезнел менеджер. - Ты куда, козел рогатый, попер?! Куда, я тебя спрашиваю?!
- Не понял!
- Что, не понял?! Меня, значит, дураком считаешь! Ты зачем на конюшню попер на хер?!
- Ах, какой ты осведомленный! Да, хочу свое дело открыть! Отберу конюшню и буду бабки наваривать. Или ты считаешь, что пять штук - это для меня нормально? Что я за эти вонючие пять штук должен еще и твой зад прикрывать? Отвечать на письма хозяина, когда ты в запой уходишь? Это, блядь, нормально?!
- Нет, конечно, это ненормально, - сбавил обороты Вильнев. - И я постоянно хозяину напоминаю.
- А что толку-то?!
- Ладно. Из резерва добавляю тебе три штуки. Нормально на первых порах?
Синявский промолчал.
- Но и ты пойми, что не туда на хрен суешься! Ты знаешь, что там у них когда-то выступала Елена Петушкова? Олимпийская чемпионка по выездке. Знаешь, что тогда Путин пацаном был? И кумиры детства - это, блин, на всю жизнь. Представляешь, чем это может закончиться?
- Чем? - без особого интереса спросил Синявский.
- Они стукнут Путину, что наезжают на спортклуб, за который выступала прославленная Петушкова. И Путин пришлет сюда, блин, бронетанковую дивизию! И всё! Тут, майор, гораздо страшней, чем в Афгане будет! Согласен со мной?
- Ладно, убедил.
- Ну вот. А эти трое отморозков, которых конники завалили, и хрен с ними. Больше туда не суйся. Кстати, вы их забрали?
- Нет, у меня народу не было. Наверно, те закопали.
- Ну, и ладно. Главное, чтобы мы с тобой живы и здоровы были. Иди и работай!
Василий радовался, как ребенок. Василий захлебывался отраженной от трубки акустической волной. Василий ликовал, как сперматозоид, увидевший свет в конце туннеля. Словно только что выиграл Пардубицкий стипль-чез.
Всего же навсего он рассказывал Танцору о том, как вчера ночью они, то есть спортсмены-конники, а также конюхи и два охранника, завалили троих быков из "Нирагонго". Расписывал в подробностях: как те вошли, что сказали, что и как им ответили, как те залупились, как начали вытаскивать пушки, как их опередили, какой был грохот, как они корчились, как затихли потом, как их оттащили в укромное место, какую яму выкопали, как туда их скинули и засыпали. На хрен!
- Значит, теперь у вас стволов прибавилось? - спросил Танцор.
- Да, Макаров и два Калашниковых. Теперь мы сила!
- Да, конечно. Можете теперь банки грабить.
- Ну, уж ты скажешь!.. - возмутился Василий.
- Я к тому, - с расстановкой отрезвляюще проговорил Танцор, - чтобы вы выкинули из головы свои щенячьи радости! Что, если они все к вам подвалят? Что получится? Об этом ты подумал?
- Так, а кто же нам посоветовал? Разве не ты? - недоуменно ответил Василий. - Ты, что ли, это знал заранее?
- А ты, конечно, не знал! В общем, так. Я все это говорю к тому, чтобы вы там не расслаблялись. Война только начинается. И надо всегда быть наготове. Понял?
- Понял, - уже более спокойно ответил Василий.
- Постоянное дежурство, круглосуточное. Минимум семь стволов наготове. А гулять потом будем!
- Слушай-ка, дитя мое, алмаз моей души, - сказал Танцор, положив трубку, - а не погулять ли нам? Погода просто на ухо нашептывает! Где-нибудь на природе пивка попьем, воздухом подышим. А?
- В Сокольниках, что ли? - отозвалась Стрелка, гробящая здоровье у монитора. - Меня туда как-то не тянет.
- Да мало ли в Москве мест? Например, Измайлово, Лужники. Заодно Следопыта вытащим, Деда. Годится?
- А этих зачем?
- Как это зачем? Должны же мы собраться вместе и обсудить ситуацию.
- А от Деда какой прок?
- Должен же и он быть в курсе. Как-никак у него двадцать пять процентов акций нашего безумного предприятия. Согласна?
Стрелка согласилась.
Танцор вызвонил Следопыта.
Тот сказал, что дело хорошее. И поехал за Дедом, который пропадал с гитарой на Арбате. Пытался заглушить боль от разлуки с американской скотопромышленницей.
Через час под окнами раздалось требовательное гудение джипа.
Когда спустились, то выяснилось, что сигналит не Следопыт, а Дед, которого незнамо зачем сдернули, а теперь еще и заставляют ждать.
Дед был решителен и непреклонен в выборе места культурного отдыха.
- Только на Выставке достижений народного хозяйства, - безапелляционно заявил он.
- А это еще что такое? - спросила пока еще мало прожившая на свете Стрелка.
- ВДНХ. А сейчас ВВЦ называется, - расшифровал Танцор, который эпизодически выступал переводчиком для представителей двух эпох: старой, социалистической, и новой, пока еще незнамо какой.
Пришлось соглашаться на ВВЦ-ВДНХ.
Всю дорогу Дед предавался сладостным воспоминаниям юности. Рассказывал, как они, будучи студентами, приезжали сюда на трамвае. И как здорово здесь было гулять. Дальше перечислял по пунктам достоинства этого райского уголка хрущевской, а затем и брежневской эпохи:
1) Всегда было пиво. А иногда пиво было даже иностранным. Чешский "Старопрамен" и даже темный "Дипломат".
2) Всегда были горячие сосиски, которые можно было запивать пивом.
3) В двух гастрономах всегда, причем почти без очереди, был портвейн. Хочешь три семерки, хочешь тридцать третий номер. Любой, на выбор!
4) Поздним летом и ранней весной всегда были сладкие мичуринские яблоки. Их можно было нарвать украдкой от ментов, а потом закусывать ими портвейн. Хочешь три семерки, а хочешь тридцать третий номер.
5) Всегда были шашлыки. И если у тебя был час времени, можно было отстоять в очереди, купить шашлык, а к нему двести граммов коньяку в граненом стакане. И можно было сесть за пластмассовый столик на пластмассовый стул и есть шашлык вилкой, откусывая от теплого куска мяса и запивая коньяком из граненого стакана.
6) Всегда работали рестораны: "Золотой колос", "Океан" и "Подкова". И если у тебя было два часа времени и такие деньги, каких у студентов не бывало никогда, то можно было отстоять в очереди, войти, сесть за столик, застеленный серой скатертью, и подождать еще час, когда тебе принесут салат "Столичный", котлету "По-киевски", бутылку нарзана, два кусочка хлеба и водку в графинчике. Да! И еще не только вилку, но и нож. Нож в ресторане был положен по инструкции, утвержденной в Главном Управлении общественного питания Мосгорисполкома.
Седьмой пункт Дед особо выделил интонацией и задранным вверх указательным пальцем правой руки:
7) Рядом с павильоном "Животноводство" всегда стоял на высоком постаменте, чтобы всем видно было, огромный чугунный бык. И было в том быке примечательно то, что у него под брюхом висели огромные чугунные яйца и торчал могучий чугунный член.
- Впрочем, - сказал Дед, - он и сейчас стоит. И у него по-прежнему все, что надо, висит и торчит. Как-никак производитель-рекордист.
С замечательного быка и решили начать осмотр бывшего райского уголка.
Да, все было на месте. В связи с чем Танцор разразился искусствоведческой тирадой:
- Вот ведь как, зайдешь с одной стороны, - так типичный образец расцвета социалистического реализма. А посмотришь с другого бока, так вылитый натурализм, который на каждом своем пленуме бичевали действительные члены... тут Стрелка некстати прыснула, - академии художеств. Как, интересно, неведомый скульптор сдавал свое детище приемочной комиссии? Наверно, всех вусмерть напоил. А что было потом, когда проспались? Представляю их ужас. Представляю, как всех вместе, включая неведомого скульптора, засунули в спецвагон и повезли на сибирские рудники. Так выпьем же за всех безвинных жертв социалистического реализма!
Выпить пока было нечего. Поэтому подошли к пивняку, над столиками которого торчали зонты с надписью "Туборг", сели и заказали этого самого "Туборга". Дед, вконец ошалевший от воспоминаний молодости, потребовал "Жигулевского".
- Такое добро не держим, уважаемый, - презрительно осклабился безусый официант. - За "Жигулевским" надо к трем вокзалам.
Потерявший адекватные реакции Танцор схватил подонка за ворот рубахи и сказал, строго глядя в глаза:
- Со старшими, козел, надо уважительно разговаривать!
Стрелка пошла еще дальше и врезала ему своим фирменным ботинком по гениталиям. Хорошо врезала, так что безусый козел так согнулся, что на его спине можно было бы расписать пулю.
Следопыт вскочил из-за стола, подбежал к пареньку, который стоял на кране. Вырвал у него из рук мобильник, в который тот судорожно тыкал пальцами, вытащил из него аккумулятор и кинул в фонтан "Дружба народов".
Больше никто из пивной прислуги не рыпался.
Решили найти другую точку, где сервис был бы больше приближен к стандартам цивилизованного мира.
Пока шли, Стрелка продолжала горячиться:
- Нет, ну какой козел! Какой козел! Ведь это же всё, - Стрелка тыкала указательным пальцем в фонтаны, цветники и павильоны, - Дед построил. Так ведь, Дед? А этот скот на все готовенькое, блин! Не будь Деда, тут бы ничего не было! А эти суки ограбили, да еще глумятся! Ну, козлы!
- Правильно, Стрелка, - одобрил ее Танцор. - Правильно мыслишь, хоть и молодая пока. Завтра иди к Зюганову в партию записываться.
Наконец-то в районе Монреальского павильона нашли вполне приличное место. С настолько предупредительным официантом, что он, сходив в подсобку, принес две бутылки "Жигулевского":
- Вот, пожалуйста, для истинных ценителей держим. Для тех, кто все это построил.
Дед чуть не прослезился.
Понятно, что ушлый парень получил с этих четверых клиентов столько чаевых, сколько он не получает и с сорока любителей европейских марок. А также с тех, кто любит пиво "Патру" - пиво с пробкой. Которые сидят за столиками и тупо смотрят, как прыгает пробка. Потому что они свято верят в то, что пока прыгает пробка, все у них будет хорошо. Хотя как раз именно в этот момент наиболее интенсивно работают шустрые карманники.
Уселись как следует. И начали попивать "Балтику" No7, хрумкая чипсами и с недоумением поглядывая, как впавший в самоослепление Дед отглатывал из горлышка жиденькое "Жигулевское".
- Значит, так, - начал Танцор. - Ты, Следопыт, подключаешься своим мэйнфреймом к компьютеру Евграфова. И как только представится возможность, тщательно сканируешь винт этого самого Хозяина. Никаких мелочей не пропускаешь. Нам что главное...
- Схачить его бабки из банка, - мгновенно среагировал Следопыт.
- Не только, - поморщился Танцор. - Не только! Нам надо еще вычислить его, отловить и замочить. Потому что если этого козла оставить в живых, то он оклемается и устроит еще какое-нибудь скотство. Таких нельзя оставлять. Все согласны?
Никто особенно не возражал. Только Стрелка спросила:
- А дети?
- Нет, ты что! - аж приподнялся на стуле Танцор. - Детей мы не тронем.
- Дурень, блин, тупой! - разозлилась Стрелка. - Значит, все деньги выпотрошим, и пусть дети с голоду подыхают?
Все перестали пить. Даже самоослепленный Дед. Танцор секунд десять подбирал нужные слова. Подобрал и начал как можно мягче:
- Ты, дорогая моя, очень хороший человек. И чем дальше, тем лучше становишься. Думаю, через много лет можешь стать чем-то типа Ксении Петербуржской. Однако, во-первых, мы пока ничего ни у кого не схачили. И неизвестно, удастся ли нам этот номер. Во-вторых, если есть дети, то должна быть мать. Думаю, не калека безногая. В-третьих, мы детям оставим штук двести. В-четвертых, - в голосе Танцора зазвучали прокурорские ноты. - такие скоты не имеют права жить.
- Да, а как же наши наблюдения, как же камеры? - спросил Следопыт.
- Ну, уже и так все ясно. Чего попусту смотреть-то? Но пока их не снимаем, думаю, потом еще пригодятся. А сейчас у нас другие задачи. Ты ковыряешься в компьютере Хозяина. Я буду думать, как остановить их сучью фабрику. Чтобы больше никому ноги не отрезали.
- Нет, - неожиданно сказала Стрелка, - это я сделаю.
- Как? - изумился Дед, который уже отринул иллюзии юности, поставил под столик недопитые бутылки и теперь внимательно слушал о военных приготовлениях. - Пойдешь быков, что ли, мочить?
- Нет, у меня другой план. Вы мне даете нейрохирурга, и я с ним разбираюсь по-своему. Насколько я понимаю, без него там все остановится. Так ведь?
- Так-то оно, конечно, так, - озабоченно сказал Танцор. - Но ты бы лучше не дурила, а? Не твое это дело.
- А какое у меня дело? С тобой, что ли, трахаться и бутерброды строгать? В общем, как я решила, так и будет. Я сразу же, как только Следопыт файл притащил, на него глаз положила. На фотографии вылитый садист. В общем, разберусь.
- Ну, что же, - решил деревянно пошутить Следопыт. - Принимаю ставки. На...
- Ладно, - перебил его Танцор, - подстрахуем.
- Хрен-то! - взвилась Стрелка.
- Тихо-тихо-тихо, - примиряюще зашипел Дед. И достал фляжку, память о Дженни. Чтобы промыть горло после напитка юности. - Ты, Стрелка, ексель-моксель, у нас чума. В твоих способностях никто не сомневается. А вот что же все-таки мы с этой конторой будем делать? То есть вначале с Хозяином разберемся, а потом уж ее громить будем. Или наоборот?
- Конторой в последнюю очередь займемся, - сказал Танцор. - Чтобы того козла не спугнуть. А потом уж по полной программе...
Заказали еще по кружке. После чего решили полной программы не устраивать. Вильнева замочить. Остальные сами разбегутся. Если же какие-то отморозки за него вступятся, то придется и их.
- А второго хирурга? - спросила Стрелка, неравнодушная к данной профессии. - Который ноги отрезает. Он ведь, скотина, тоже заслужил наказание.
- Ну, давайте для него тюрьму откроем. Лет пять будем держать. А потом выпустим на свободу с чистой совестью. Будешь, Стрелка, надзирательницей? ехидно спросил Танцор.
- Нет, но виноват же, козел! - не сдавалась Стрелка.
- Кто еще виноват? Майор-афганец, который начальник охраны?
- И этот тоже, - сказала суровая Стрелка. - Он помогал, чтобы своим же, афганцам, ноги отрезали.
- Почему же своим-то? - изумился Следопыт. - Бомжам. Он из бомжей афганцев делал! Героев!
- Ладно, противно вас слушать! - не выдержал Танцор. - Все разговоры о деле закрываю. Можно говорить о чем угодно другом. Вот ты, Дед, рассказал бы нам, сопливым, трахал ли ты тут, на выставке, девушку, когда студентом был?
И Дед рассказал. Такое рассказал, что у слушателей глаза на лоб полезли. А на Стрелку напала нервная икота.
Дед разошелся. Дед начал витийствовать, изображая при помощи мимики и жестов невероятные события давнего прошлого, главным участником которых он был.
За соседними столиками перестали пить пиво и начали прислушиваться, поражаясь тому, что секс в стране был и тогда, когда Никита Хрущев заставлял людей тратить все физические и духовные силы на завоевание космоса и выращивание кукурузы!
И какой секс! Который недоступен нынешнему изнеженному, словно устрица, человеку, какими бы шейпингами он ни занимался, в каких бы фитнес-клубах ни тратил попусту время.
Это был секс людей, могучих телом и духом. Стряхнувших с себя оковы сталинизма. И буквально озверевших от ощущения доселе невиданной свободы. Не нынешней вседозволенности, которая сродни ржавчине, а именно свободы как осознанной необходимости противостоять проискам властей при помощи совокупления.
Начало смеркаться. А Дед все говорил и говорил. Публика останавливалась, прислушивалась. Скопилась уже Изрядная толпа. А Дед все не кончал.
У стойки стоял буфетчик с разинутым ртом, забывший закрыть кран. Буфетчик не чувствовал, что его ноги уже промокли насквозь.
- Вот так, японский городовой, это было! - закончил Дед.
И тут же синхронно вздохнувшая толпа пришла в движение. Разбившись на случайные пары, люди начали разбредаться по кустам, цветникам, по скамейкам.
Вскоре всё пришло в неистовое движение.
И всю Выставку достижений народного хозяйства огласили радостные вопли: "О! О, мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!"
Недвижим и задумчив был лишь чугунный бык, что возвышался на высоком постаменте у павильона "Животноводство".
АППЛЕТ 20
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
В половине девятого Танцору раньше еще никто не звонил. Никогда в жизни. Конечно, могли позвонить лет двадцать пять назад, когда он отроком жил с родителями в Твери, которая тогда называлась Калинином. Тем более что ему приходилось ни свет ни заря просыпаться, чтобы идти в школу, но тогда у них телефона не было.
После чисто рефлекторных вопросов типа "а?", "как?", "что?", "какой?" и "какого хера?" Танцор наконец-то понял, что это Василий. Спортсмен-конник. Который жил общей жизнью с природой, подчиняясь не своим прихотям, а движению солнца по небосводу и фазам луны.
Василий пребывал в прекрасном расположении духа. Он спешил сообщить Танцору, что эта ночь прошла спокойно. Что никто из бандитов не пытался сунуться на территорию спортивного комплекса, чтобы получить свою порцию горячего свинца.
И такой он был радостный и веселый, такой простой и естественный, что Танцор подавил в себе естественное желание выматерить собеседника последними словами и бросить трубку. И даже Проникся к нему светлой завистью - как мало надо человеку для счастья.
Сон окончательно улетучился.
Танцор потихоньку умылся. Выпил кофе с парой бутербродов. И сел на балконе, откинувшись на спинку стула и положив ноги на перила.
Покуривал. Сигару "Монтекристо".
Любовался ранним утром. (Хоть к этому времени заводские рабочие уже успели отстоять у станка целый час, зажав в зубах потухшую "беломорину").
Размышлял.
О превратностях судьбы.
Выходило так, что эта ублюдочная контора не только грабила людей. Но отнимала у них самое дорогое. А самым дорогим для бомжа, как известно, является свобода.
Бомж прекрасно проживет и без одной ноги. Сможет и без двух. Однако самое страшное для него - попасть в какую-нибудь зависимость.
Тут же зависимость была будь здоров какая. Эта был даже не станок, стоящий на холодном бетонном полу продуваемого сквозняками цеха. Это было хуже галеры. Жизнь под угрозой не бича, а смертоносного укуса. Укуса изнутри.
Танцора отвлек окрик: "Эй, браток, помоги инвалиду Афгана!"
Внизу, под балконом, стояла инвалидная коляска. В ней сидел человек средних лет. Без правой ноги. В камуфляжной форме.
"Точно, оттуда, - подумал Танцор, - больно новенькая форма".
- Эй, браток, - напомнил о себе инвалид.
- Сейчас, - негромко, чтобы не разбудить Стрелку, отозвался Танцор.
Сходил в комнату. Нашел в брюках пятидесятирублевую бумажку. Завернул в нее две пятирублевые монеты, чтобы не снесло ветром.
Вернулся на балкон. Инвалид сидел в коляске, задрав вверх лицо. Какое-то совершенно беспросветное лицо в обрамлении седеющей щетины.
- Держи, - сказал Танцор и кинул передачу, стараясь попасть поближе к коляске.
Инвалид крутанул два раза колеса, подъехал, наклонился и поднял.
Потом развернул полтинник, достал монеты и аккуратно положил всё в нагрудный карман.
Поехал дальше, даже не посмотрев на Танцора.
Всё правильно. Получил, так чего ж теперь суетиться. Теперь уж не отнимут. Надо думать о том, где еще получить можно.
Танцор вспомнил о том, как в конце восьмидесятых он был на гастролях в Киеве. И тогда в газете "Правда" напечатали Декларацию прав человека. Это было неслыханно! До такой степени, что когда читали и выпивали за каждый параграф, поэт Саша Чернов вдруг заплакал. Как? Здесь? Где долгие годы глумились над естественными правами человека, сажали за высказывание собственных убеждений!.. И вдруг все это даруют с барского плеча!..
Однако, подумал Танцор, до претворения в жизнь параграфа, где сказано: каждый человек имеет право на достойное существование, дело до сих пор не дошло.
Там, где была изобретена Декларация, этот момент регулирует гражданское общество. У нас, где такого общества не будет еще лет пятьдесят, совсем другой механизм. Хоть что-нибудь в протянутую руку может положить лишь человек, одинокий гражданский человек...
Внезапно вид удаляющейся коляски пробудил в Танцоре мысль о том, что и ему надо на чем-то ездить.
Чинить БМВ было бы совсем уж глупо. Гораздо проще продать развалины тысяч за двадцать. И купить на эти деньги четыре жигуля. Не для дела, а так, чтобы вместо метро и троллейбуса. Для дела был мощный джип Следопыта.
Танцора внезапно охватила жажда предпринимательской деятельности.
Написал Стрелке записку. Оделся. И поехал проворачивать задуманную операцию.
Вернулся домой на темно-вишневой семерке часов в шесть.
Стрелки дома не было. Позвонил:
- Ты где? Я тут тачку зашибенную купил. Хотел покатать.
- Потом покатаешь. У меня важное дело, - ответила Стрелка.
Танцор уловил звуки общественного транспорта. Скорее всего это был автобус.
- Ты что такое задумала, голуба? - встревоженно спросил Танцор.
- Дельце надо одно провернуть. Козла одного наказать по полной программе.
Танцор вспомнил вчерашний разговор и мгновенно сообразил.
Правда, было совершенно непонятно, каким образом можно отвлечь Стрелку от ее маниакальной затеи. Убеждать ее в том, что это и опасно, и не женское дело, и преждевременно, было столь же бессмысленно, как уговаривать бронзового Маяковского перейти на другую сторону Тверской.
- Надеюсь, ты хоть без пушки?
- Надейся, надейся, дорогой.
Это было уже совсем хреново. А в совсем хреновых ситуациях Танцор соображал стремительно и безошибочно.
Включил пентюру, открыл файл, который приволок Следопыт. И нашел данные по нейрохирургу. Насмерть запомнил адрес, номер автомобиля и рожу.
И погнал на Переяславку.
Стрелка нервно прохаживалась перед подъездом Мовсесяна. Давно бы уж должен подъехать, старый кобель. Ведь дома и жена, и двое детей. Наверняка дети еще уроки не сделали. Им надо помогать. Пифагоровы штаны на все стороны, блин, равны! Или правило буравчика. Или окислительно-восстановительные реакции. Да мало ли еще чего, что люди изучают в школе совершенно бессмысленно. Чтобы сразу же забыть навсегда. И никогда больше не вспоминать ни про двухголового Бойля-Мариотта, ни про отличие металлов от галогенов. Вполне хватает того, чтобы твердо знать, что у тебя в "Понтиаке" стоят именно галогенные фары. А что и как - пусть механик знает...
- Да, жадность фраера в конечном итоге погубит. Скупердяй! Короче, мы забираем у твоего хозяина всё, что он, скотина, нажил. Ты получаешь двести штук. Сразу. Хватит?
- Да, - согласился недалекий Евграфов, который уже давно мог бы проделать такую операцию самостоятельно, ни с кем не делясь. - Но ведь тут же меня и замочат.
- Нет, дорогой. Ты сразу же отвалишь и ляжешь на дно. По-тихому снимешь квартирку где-нибудь на окраине. А мы разберемся с вашей конторой. Главные действующие лица будут уничтожены. В том числе и хозяин. Это, можно сказать, дело нашей чести. После этого ты опять легализуешься.
- Но как? Как снять деньги?
- Дубина! - не сдержался Следопыт. - Адреса, как ты говоришь, абонентов известны?
-Да.
- Убиваешь большую часть почтовых ящиков. Хозяин в панике. И открывает тебе свой компьютер для исправления программы. Ты его полностью сканируешь. А дальше уж и идиот справится. Ну?
Евграфову стало страшно. Евграфов задумался. Опять задрожала нижняя губа.
- Тут, любезный, абсолютно нечего думать, - дожал клиента Танцор. - Не забывай про сорок пять штук. И про двоих адвокатов, которые из-за тебя в ящик сыграли. Точнее, в печку.
* * *
Вильнев был взбешен. Только что пришел в себя, а тут такое! Восемь мудаков! Восемь мудаков перестреляли, как зайцев, блядь! Как куропаток, на хер!
В кабинет вошел бывший майор Синявский.
- Ну, блядь, что за дела такие?!
- Так говно народ, - твердо глядя в красные глаза Вильнева, сказал Синявский. Он был единственный, кто мог не только твердо смотреть в эти удавьи глаза, но и при необходимости перехватить в запястье руку и врезать ребром ладони по шее. Тут у него был паритет с Вильняком.
- Так почему же ты лучше-то не наберешь?! Совсем, что ли, мышей, майор, ловить перестал?!
- За пятьсот баксов? Ты писал Хозяину, что надо хотя бы в три раза больше людям платить, чтобы нормальные пришли?! Писал?!
- Писал, - ответил Вильнев уже спокойней. - Но ведь восемь человек за пять дней. Не слишком ли? Как хоть это было-то?
Синявский закурил. Без спроса. Хоть и понимал, как отнесется к этому организм Вильнева, два дня как вышедший из запоя.
- Вначале, - начал он отчитываться, - одного подстрелили. При загадочных обстоятельствах. В общем, было так. Рябчук заметил ночью, как какой-то хмырь перелез через забор. С сумкой. Потом выяснилось, что этому хмырю уборщица нога давала. Для пирожков. Давно уже давала. Лавочку они организовали...
- Разобрались? - перебил Вильнев.
- Да, с ней разобрались. Пока еще вакансия. Так вот, Рябчук за ним. Стрелял два раза. Потом тишина. Потом опять выстрелы. Селиванов пошел посмотреть. И нашел два трупа: Рябчука и этого хмыря. И сумка валяется. А пистолета нет. В общем, непонятно.
- Так, дальше.
- Через день дежурили Юрлов с Колеватовым. Ну, и средь бела дня. Фургон подъехал к воротам. Не открывают. Шофер в сторожку. Никого. Вышел за забор, а эти лежат, готовые. Пропали Макаров с Калашниковым.
- Так, - мрачно сказал Вильнев, - трое. Дальше.
- Через день, - продолжил Синявский скорбный рапорт, - в восьмом часу вечера позвонил кто-то. Так, мол, и так. На берегу Яузы двое ваших лежат. Приехали - точно! Двое. По две дырки в каждом.
- Очень хорошо, отлично! - на Вильнева напала какая-то нездоровая веселость. - Пятеро! И, значит, тоже пушки забрали?
- Да, забрали.
- Так, может, им лучше детские пистолетики выдавать? - зашелся в смехе и угрожающе побагровел Вильнев. - Дешевле, блин, получится. А толк тот же самый!
- Я же сто раз уже говорил, - еще более твердо глядя в глаза, сказал заслуженный майор, - платить надо людям. Только тогда толк будет.
- Ладно, теперь я тебе про трех оставшихся расскажу, - мгновенно посерьезнел менеджер. - Ты куда, козел рогатый, попер?! Куда, я тебя спрашиваю?!
- Не понял!
- Что, не понял?! Меня, значит, дураком считаешь! Ты зачем на конюшню попер на хер?!
- Ах, какой ты осведомленный! Да, хочу свое дело открыть! Отберу конюшню и буду бабки наваривать. Или ты считаешь, что пять штук - это для меня нормально? Что я за эти вонючие пять штук должен еще и твой зад прикрывать? Отвечать на письма хозяина, когда ты в запой уходишь? Это, блядь, нормально?!
- Нет, конечно, это ненормально, - сбавил обороты Вильнев. - И я постоянно хозяину напоминаю.
- А что толку-то?!
- Ладно. Из резерва добавляю тебе три штуки. Нормально на первых порах?
Синявский промолчал.
- Но и ты пойми, что не туда на хрен суешься! Ты знаешь, что там у них когда-то выступала Елена Петушкова? Олимпийская чемпионка по выездке. Знаешь, что тогда Путин пацаном был? И кумиры детства - это, блин, на всю жизнь. Представляешь, чем это может закончиться?
- Чем? - без особого интереса спросил Синявский.
- Они стукнут Путину, что наезжают на спортклуб, за который выступала прославленная Петушкова. И Путин пришлет сюда, блин, бронетанковую дивизию! И всё! Тут, майор, гораздо страшней, чем в Афгане будет! Согласен со мной?
- Ладно, убедил.
- Ну вот. А эти трое отморозков, которых конники завалили, и хрен с ними. Больше туда не суйся. Кстати, вы их забрали?
- Нет, у меня народу не было. Наверно, те закопали.
- Ну, и ладно. Главное, чтобы мы с тобой живы и здоровы были. Иди и работай!
Василий радовался, как ребенок. Василий захлебывался отраженной от трубки акустической волной. Василий ликовал, как сперматозоид, увидевший свет в конце туннеля. Словно только что выиграл Пардубицкий стипль-чез.
Всего же навсего он рассказывал Танцору о том, как вчера ночью они, то есть спортсмены-конники, а также конюхи и два охранника, завалили троих быков из "Нирагонго". Расписывал в подробностях: как те вошли, что сказали, что и как им ответили, как те залупились, как начали вытаскивать пушки, как их опередили, какой был грохот, как они корчились, как затихли потом, как их оттащили в укромное место, какую яму выкопали, как туда их скинули и засыпали. На хрен!
- Значит, теперь у вас стволов прибавилось? - спросил Танцор.
- Да, Макаров и два Калашниковых. Теперь мы сила!
- Да, конечно. Можете теперь банки грабить.
- Ну, уж ты скажешь!.. - возмутился Василий.
- Я к тому, - с расстановкой отрезвляюще проговорил Танцор, - чтобы вы выкинули из головы свои щенячьи радости! Что, если они все к вам подвалят? Что получится? Об этом ты подумал?
- Так, а кто же нам посоветовал? Разве не ты? - недоуменно ответил Василий. - Ты, что ли, это знал заранее?
- А ты, конечно, не знал! В общем, так. Я все это говорю к тому, чтобы вы там не расслаблялись. Война только начинается. И надо всегда быть наготове. Понял?
- Понял, - уже более спокойно ответил Василий.
- Постоянное дежурство, круглосуточное. Минимум семь стволов наготове. А гулять потом будем!
- Слушай-ка, дитя мое, алмаз моей души, - сказал Танцор, положив трубку, - а не погулять ли нам? Погода просто на ухо нашептывает! Где-нибудь на природе пивка попьем, воздухом подышим. А?
- В Сокольниках, что ли? - отозвалась Стрелка, гробящая здоровье у монитора. - Меня туда как-то не тянет.
- Да мало ли в Москве мест? Например, Измайлово, Лужники. Заодно Следопыта вытащим, Деда. Годится?
- А этих зачем?
- Как это зачем? Должны же мы собраться вместе и обсудить ситуацию.
- А от Деда какой прок?
- Должен же и он быть в курсе. Как-никак у него двадцать пять процентов акций нашего безумного предприятия. Согласна?
Стрелка согласилась.
Танцор вызвонил Следопыта.
Тот сказал, что дело хорошее. И поехал за Дедом, который пропадал с гитарой на Арбате. Пытался заглушить боль от разлуки с американской скотопромышленницей.
Через час под окнами раздалось требовательное гудение джипа.
Когда спустились, то выяснилось, что сигналит не Следопыт, а Дед, которого незнамо зачем сдернули, а теперь еще и заставляют ждать.
Дед был решителен и непреклонен в выборе места культурного отдыха.
- Только на Выставке достижений народного хозяйства, - безапелляционно заявил он.
- А это еще что такое? - спросила пока еще мало прожившая на свете Стрелка.
- ВДНХ. А сейчас ВВЦ называется, - расшифровал Танцор, который эпизодически выступал переводчиком для представителей двух эпох: старой, социалистической, и новой, пока еще незнамо какой.
Пришлось соглашаться на ВВЦ-ВДНХ.
Всю дорогу Дед предавался сладостным воспоминаниям юности. Рассказывал, как они, будучи студентами, приезжали сюда на трамвае. И как здорово здесь было гулять. Дальше перечислял по пунктам достоинства этого райского уголка хрущевской, а затем и брежневской эпохи:
1) Всегда было пиво. А иногда пиво было даже иностранным. Чешский "Старопрамен" и даже темный "Дипломат".
2) Всегда были горячие сосиски, которые можно было запивать пивом.
3) В двух гастрономах всегда, причем почти без очереди, был портвейн. Хочешь три семерки, хочешь тридцать третий номер. Любой, на выбор!
4) Поздним летом и ранней весной всегда были сладкие мичуринские яблоки. Их можно было нарвать украдкой от ментов, а потом закусывать ими портвейн. Хочешь три семерки, а хочешь тридцать третий номер.
5) Всегда были шашлыки. И если у тебя был час времени, можно было отстоять в очереди, купить шашлык, а к нему двести граммов коньяку в граненом стакане. И можно было сесть за пластмассовый столик на пластмассовый стул и есть шашлык вилкой, откусывая от теплого куска мяса и запивая коньяком из граненого стакана.
6) Всегда работали рестораны: "Золотой колос", "Океан" и "Подкова". И если у тебя было два часа времени и такие деньги, каких у студентов не бывало никогда, то можно было отстоять в очереди, войти, сесть за столик, застеленный серой скатертью, и подождать еще час, когда тебе принесут салат "Столичный", котлету "По-киевски", бутылку нарзана, два кусочка хлеба и водку в графинчике. Да! И еще не только вилку, но и нож. Нож в ресторане был положен по инструкции, утвержденной в Главном Управлении общественного питания Мосгорисполкома.
Седьмой пункт Дед особо выделил интонацией и задранным вверх указательным пальцем правой руки:
7) Рядом с павильоном "Животноводство" всегда стоял на высоком постаменте, чтобы всем видно было, огромный чугунный бык. И было в том быке примечательно то, что у него под брюхом висели огромные чугунные яйца и торчал могучий чугунный член.
- Впрочем, - сказал Дед, - он и сейчас стоит. И у него по-прежнему все, что надо, висит и торчит. Как-никак производитель-рекордист.
С замечательного быка и решили начать осмотр бывшего райского уголка.
Да, все было на месте. В связи с чем Танцор разразился искусствоведческой тирадой:
- Вот ведь как, зайдешь с одной стороны, - так типичный образец расцвета социалистического реализма. А посмотришь с другого бока, так вылитый натурализм, который на каждом своем пленуме бичевали действительные члены... тут Стрелка некстати прыснула, - академии художеств. Как, интересно, неведомый скульптор сдавал свое детище приемочной комиссии? Наверно, всех вусмерть напоил. А что было потом, когда проспались? Представляю их ужас. Представляю, как всех вместе, включая неведомого скульптора, засунули в спецвагон и повезли на сибирские рудники. Так выпьем же за всех безвинных жертв социалистического реализма!
Выпить пока было нечего. Поэтому подошли к пивняку, над столиками которого торчали зонты с надписью "Туборг", сели и заказали этого самого "Туборга". Дед, вконец ошалевший от воспоминаний молодости, потребовал "Жигулевского".
- Такое добро не держим, уважаемый, - презрительно осклабился безусый официант. - За "Жигулевским" надо к трем вокзалам.
Потерявший адекватные реакции Танцор схватил подонка за ворот рубахи и сказал, строго глядя в глаза:
- Со старшими, козел, надо уважительно разговаривать!
Стрелка пошла еще дальше и врезала ему своим фирменным ботинком по гениталиям. Хорошо врезала, так что безусый козел так согнулся, что на его спине можно было бы расписать пулю.
Следопыт вскочил из-за стола, подбежал к пареньку, который стоял на кране. Вырвал у него из рук мобильник, в который тот судорожно тыкал пальцами, вытащил из него аккумулятор и кинул в фонтан "Дружба народов".
Больше никто из пивной прислуги не рыпался.
Решили найти другую точку, где сервис был бы больше приближен к стандартам цивилизованного мира.
Пока шли, Стрелка продолжала горячиться:
- Нет, ну какой козел! Какой козел! Ведь это же всё, - Стрелка тыкала указательным пальцем в фонтаны, цветники и павильоны, - Дед построил. Так ведь, Дед? А этот скот на все готовенькое, блин! Не будь Деда, тут бы ничего не было! А эти суки ограбили, да еще глумятся! Ну, козлы!
- Правильно, Стрелка, - одобрил ее Танцор. - Правильно мыслишь, хоть и молодая пока. Завтра иди к Зюганову в партию записываться.
Наконец-то в районе Монреальского павильона нашли вполне приличное место. С настолько предупредительным официантом, что он, сходив в подсобку, принес две бутылки "Жигулевского":
- Вот, пожалуйста, для истинных ценителей держим. Для тех, кто все это построил.
Дед чуть не прослезился.
Понятно, что ушлый парень получил с этих четверых клиентов столько чаевых, сколько он не получает и с сорока любителей европейских марок. А также с тех, кто любит пиво "Патру" - пиво с пробкой. Которые сидят за столиками и тупо смотрят, как прыгает пробка. Потому что они свято верят в то, что пока прыгает пробка, все у них будет хорошо. Хотя как раз именно в этот момент наиболее интенсивно работают шустрые карманники.
Уселись как следует. И начали попивать "Балтику" No7, хрумкая чипсами и с недоумением поглядывая, как впавший в самоослепление Дед отглатывал из горлышка жиденькое "Жигулевское".
- Значит, так, - начал Танцор. - Ты, Следопыт, подключаешься своим мэйнфреймом к компьютеру Евграфова. И как только представится возможность, тщательно сканируешь винт этого самого Хозяина. Никаких мелочей не пропускаешь. Нам что главное...
- Схачить его бабки из банка, - мгновенно среагировал Следопыт.
- Не только, - поморщился Танцор. - Не только! Нам надо еще вычислить его, отловить и замочить. Потому что если этого козла оставить в живых, то он оклемается и устроит еще какое-нибудь скотство. Таких нельзя оставлять. Все согласны?
Никто особенно не возражал. Только Стрелка спросила:
- А дети?
- Нет, ты что! - аж приподнялся на стуле Танцор. - Детей мы не тронем.
- Дурень, блин, тупой! - разозлилась Стрелка. - Значит, все деньги выпотрошим, и пусть дети с голоду подыхают?
Все перестали пить. Даже самоослепленный Дед. Танцор секунд десять подбирал нужные слова. Подобрал и начал как можно мягче:
- Ты, дорогая моя, очень хороший человек. И чем дальше, тем лучше становишься. Думаю, через много лет можешь стать чем-то типа Ксении Петербуржской. Однако, во-первых, мы пока ничего ни у кого не схачили. И неизвестно, удастся ли нам этот номер. Во-вторых, если есть дети, то должна быть мать. Думаю, не калека безногая. В-третьих, мы детям оставим штук двести. В-четвертых, - в голосе Танцора зазвучали прокурорские ноты. - такие скоты не имеют права жить.
- Да, а как же наши наблюдения, как же камеры? - спросил Следопыт.
- Ну, уже и так все ясно. Чего попусту смотреть-то? Но пока их не снимаем, думаю, потом еще пригодятся. А сейчас у нас другие задачи. Ты ковыряешься в компьютере Хозяина. Я буду думать, как остановить их сучью фабрику. Чтобы больше никому ноги не отрезали.
- Нет, - неожиданно сказала Стрелка, - это я сделаю.
- Как? - изумился Дед, который уже отринул иллюзии юности, поставил под столик недопитые бутылки и теперь внимательно слушал о военных приготовлениях. - Пойдешь быков, что ли, мочить?
- Нет, у меня другой план. Вы мне даете нейрохирурга, и я с ним разбираюсь по-своему. Насколько я понимаю, без него там все остановится. Так ведь?
- Так-то оно, конечно, так, - озабоченно сказал Танцор. - Но ты бы лучше не дурила, а? Не твое это дело.
- А какое у меня дело? С тобой, что ли, трахаться и бутерброды строгать? В общем, как я решила, так и будет. Я сразу же, как только Следопыт файл притащил, на него глаз положила. На фотографии вылитый садист. В общем, разберусь.
- Ну, что же, - решил деревянно пошутить Следопыт. - Принимаю ставки. На...
- Ладно, - перебил его Танцор, - подстрахуем.
- Хрен-то! - взвилась Стрелка.
- Тихо-тихо-тихо, - примиряюще зашипел Дед. И достал фляжку, память о Дженни. Чтобы промыть горло после напитка юности. - Ты, Стрелка, ексель-моксель, у нас чума. В твоих способностях никто не сомневается. А вот что же все-таки мы с этой конторой будем делать? То есть вначале с Хозяином разберемся, а потом уж ее громить будем. Или наоборот?
- Конторой в последнюю очередь займемся, - сказал Танцор. - Чтобы того козла не спугнуть. А потом уж по полной программе...
Заказали еще по кружке. После чего решили полной программы не устраивать. Вильнева замочить. Остальные сами разбегутся. Если же какие-то отморозки за него вступятся, то придется и их.
- А второго хирурга? - спросила Стрелка, неравнодушная к данной профессии. - Который ноги отрезает. Он ведь, скотина, тоже заслужил наказание.
- Ну, давайте для него тюрьму откроем. Лет пять будем держать. А потом выпустим на свободу с чистой совестью. Будешь, Стрелка, надзирательницей? ехидно спросил Танцор.
- Нет, но виноват же, козел! - не сдавалась Стрелка.
- Кто еще виноват? Майор-афганец, который начальник охраны?
- И этот тоже, - сказала суровая Стрелка. - Он помогал, чтобы своим же, афганцам, ноги отрезали.
- Почему же своим-то? - изумился Следопыт. - Бомжам. Он из бомжей афганцев делал! Героев!
- Ладно, противно вас слушать! - не выдержал Танцор. - Все разговоры о деле закрываю. Можно говорить о чем угодно другом. Вот ты, Дед, рассказал бы нам, сопливым, трахал ли ты тут, на выставке, девушку, когда студентом был?
И Дед рассказал. Такое рассказал, что у слушателей глаза на лоб полезли. А на Стрелку напала нервная икота.
Дед разошелся. Дед начал витийствовать, изображая при помощи мимики и жестов невероятные события давнего прошлого, главным участником которых он был.
За соседними столиками перестали пить пиво и начали прислушиваться, поражаясь тому, что секс в стране был и тогда, когда Никита Хрущев заставлял людей тратить все физические и духовные силы на завоевание космоса и выращивание кукурузы!
И какой секс! Который недоступен нынешнему изнеженному, словно устрица, человеку, какими бы шейпингами он ни занимался, в каких бы фитнес-клубах ни тратил попусту время.
Это был секс людей, могучих телом и духом. Стряхнувших с себя оковы сталинизма. И буквально озверевших от ощущения доселе невиданной свободы. Не нынешней вседозволенности, которая сродни ржавчине, а именно свободы как осознанной необходимости противостоять проискам властей при помощи совокупления.
Начало смеркаться. А Дед все говорил и говорил. Публика останавливалась, прислушивалась. Скопилась уже Изрядная толпа. А Дед все не кончал.
У стойки стоял буфетчик с разинутым ртом, забывший закрыть кран. Буфетчик не чувствовал, что его ноги уже промокли насквозь.
- Вот так, японский городовой, это было! - закончил Дед.
И тут же синхронно вздохнувшая толпа пришла в движение. Разбившись на случайные пары, люди начали разбредаться по кустам, цветникам, по скамейкам.
Вскоре всё пришло в неистовое движение.
И всю Выставку достижений народного хозяйства огласили радостные вопли: "О! О, мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!"
Недвижим и задумчив был лишь чугунный бык, что возвышался на высоком постаменте у павильона "Животноводство".
АППЛЕТ 20
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
В половине девятого Танцору раньше еще никто не звонил. Никогда в жизни. Конечно, могли позвонить лет двадцать пять назад, когда он отроком жил с родителями в Твери, которая тогда называлась Калинином. Тем более что ему приходилось ни свет ни заря просыпаться, чтобы идти в школу, но тогда у них телефона не было.
После чисто рефлекторных вопросов типа "а?", "как?", "что?", "какой?" и "какого хера?" Танцор наконец-то понял, что это Василий. Спортсмен-конник. Который жил общей жизнью с природой, подчиняясь не своим прихотям, а движению солнца по небосводу и фазам луны.
Василий пребывал в прекрасном расположении духа. Он спешил сообщить Танцору, что эта ночь прошла спокойно. Что никто из бандитов не пытался сунуться на территорию спортивного комплекса, чтобы получить свою порцию горячего свинца.
И такой он был радостный и веселый, такой простой и естественный, что Танцор подавил в себе естественное желание выматерить собеседника последними словами и бросить трубку. И даже Проникся к нему светлой завистью - как мало надо человеку для счастья.
Сон окончательно улетучился.
Танцор потихоньку умылся. Выпил кофе с парой бутербродов. И сел на балконе, откинувшись на спинку стула и положив ноги на перила.
Покуривал. Сигару "Монтекристо".
Любовался ранним утром. (Хоть к этому времени заводские рабочие уже успели отстоять у станка целый час, зажав в зубах потухшую "беломорину").
Размышлял.
О превратностях судьбы.
Выходило так, что эта ублюдочная контора не только грабила людей. Но отнимала у них самое дорогое. А самым дорогим для бомжа, как известно, является свобода.
Бомж прекрасно проживет и без одной ноги. Сможет и без двух. Однако самое страшное для него - попасть в какую-нибудь зависимость.
Тут же зависимость была будь здоров какая. Эта был даже не станок, стоящий на холодном бетонном полу продуваемого сквозняками цеха. Это было хуже галеры. Жизнь под угрозой не бича, а смертоносного укуса. Укуса изнутри.
Танцора отвлек окрик: "Эй, браток, помоги инвалиду Афгана!"
Внизу, под балконом, стояла инвалидная коляска. В ней сидел человек средних лет. Без правой ноги. В камуфляжной форме.
"Точно, оттуда, - подумал Танцор, - больно новенькая форма".
- Эй, браток, - напомнил о себе инвалид.
- Сейчас, - негромко, чтобы не разбудить Стрелку, отозвался Танцор.
Сходил в комнату. Нашел в брюках пятидесятирублевую бумажку. Завернул в нее две пятирублевые монеты, чтобы не снесло ветром.
Вернулся на балкон. Инвалид сидел в коляске, задрав вверх лицо. Какое-то совершенно беспросветное лицо в обрамлении седеющей щетины.
- Держи, - сказал Танцор и кинул передачу, стараясь попасть поближе к коляске.
Инвалид крутанул два раза колеса, подъехал, наклонился и поднял.
Потом развернул полтинник, достал монеты и аккуратно положил всё в нагрудный карман.
Поехал дальше, даже не посмотрев на Танцора.
Всё правильно. Получил, так чего ж теперь суетиться. Теперь уж не отнимут. Надо думать о том, где еще получить можно.
Танцор вспомнил о том, как в конце восьмидесятых он был на гастролях в Киеве. И тогда в газете "Правда" напечатали Декларацию прав человека. Это было неслыханно! До такой степени, что когда читали и выпивали за каждый параграф, поэт Саша Чернов вдруг заплакал. Как? Здесь? Где долгие годы глумились над естественными правами человека, сажали за высказывание собственных убеждений!.. И вдруг все это даруют с барского плеча!..
Однако, подумал Танцор, до претворения в жизнь параграфа, где сказано: каждый человек имеет право на достойное существование, дело до сих пор не дошло.
Там, где была изобретена Декларация, этот момент регулирует гражданское общество. У нас, где такого общества не будет еще лет пятьдесят, совсем другой механизм. Хоть что-нибудь в протянутую руку может положить лишь человек, одинокий гражданский человек...
Внезапно вид удаляющейся коляски пробудил в Танцоре мысль о том, что и ему надо на чем-то ездить.
Чинить БМВ было бы совсем уж глупо. Гораздо проще продать развалины тысяч за двадцать. И купить на эти деньги четыре жигуля. Не для дела, а так, чтобы вместо метро и троллейбуса. Для дела был мощный джип Следопыта.
Танцора внезапно охватила жажда предпринимательской деятельности.
Написал Стрелке записку. Оделся. И поехал проворачивать задуманную операцию.
Вернулся домой на темно-вишневой семерке часов в шесть.
Стрелки дома не было. Позвонил:
- Ты где? Я тут тачку зашибенную купил. Хотел покатать.
- Потом покатаешь. У меня важное дело, - ответила Стрелка.
Танцор уловил звуки общественного транспорта. Скорее всего это был автобус.
- Ты что такое задумала, голуба? - встревоженно спросил Танцор.
- Дельце надо одно провернуть. Козла одного наказать по полной программе.
Танцор вспомнил вчерашний разговор и мгновенно сообразил.
Правда, было совершенно непонятно, каким образом можно отвлечь Стрелку от ее маниакальной затеи. Убеждать ее в том, что это и опасно, и не женское дело, и преждевременно, было столь же бессмысленно, как уговаривать бронзового Маяковского перейти на другую сторону Тверской.
- Надеюсь, ты хоть без пушки?
- Надейся, надейся, дорогой.
Это было уже совсем хреново. А в совсем хреновых ситуациях Танцор соображал стремительно и безошибочно.
Включил пентюру, открыл файл, который приволок Следопыт. И нашел данные по нейрохирургу. Насмерть запомнил адрес, номер автомобиля и рожу.
И погнал на Переяславку.
Стрелка нервно прохаживалась перед подъездом Мовсесяна. Давно бы уж должен подъехать, старый кобель. Ведь дома и жена, и двое детей. Наверняка дети еще уроки не сделали. Им надо помогать. Пифагоровы штаны на все стороны, блин, равны! Или правило буравчика. Или окислительно-восстановительные реакции. Да мало ли еще чего, что люди изучают в школе совершенно бессмысленно. Чтобы сразу же забыть навсегда. И никогда больше не вспоминать ни про двухголового Бойля-Мариотта, ни про отличие металлов от галогенов. Вполне хватает того, чтобы твердо знать, что у тебя в "Понтиаке" стоят именно галогенные фары. А что и как - пусть механик знает...