Митькиных родителей тогда едва сердечный удар не хватил, да и самому ему пришлось туго, пока не выяснилась правда. А когда выяснилась все-таки, он с Ладкой месяц не разговаривал. Шуточки! Достала у себя в больнице какие-то бланки, печать раздобыла и прислала ему повестку якобы из военкомата.
Ладно бы первого апреля! Так нет, в день рождения! Хорошенький подарочек. Митька протрезвел тогда в одну секунду.
— Да уж «сурьезная»! — проворчала Тамара, в отличие от него тут же вспомнив все Ладкины подвиги.
Время от времени та находила весьма странные методы борьбы со скукой. Вместо того чтобы заодно с подругами лихо отплясывать на столе в каком-нибудь казино или рассекать по шоссе со скоростью сто пятьдесят, Ладка каждый раз выдумывала что-то совершенно феерическое. Могла шутки ради у ментов из-под носа патрульную машину угнать. Декана своего до полусмерти испугала несуществующим компроматом о-очень личного характера. Исключительно по дурости взяла вместо денег обещание не требовать со студентов непомерных взяток.
— Ты у нее дома когда в последний раз была? — вдруг спросила Сонька.
— А что?
— А то! Черт с ней, с палаткой! Ты бы видела, что у Ладки в холодильнике!
— А что?
— Ничего! Совсем ничего!
Тамара отвела глаза. Сонька натужно пыхтела, будто бы весь день таскала кирпичи. Совесть давила, а не кирпичи вовсе.
— Какие мы подруги после этого, а? — прокурорским голосом воскликнула эта самая Сонькина совесть.
— Никакие, — подал голос Митька, — так что срочно завязывайте дружить!
— Ты достал уже со своими тупыми шутками, понял?
Соня смотрела на него с таким презрением, что Митька понял: в ближайшее столетье их совместное семейное счастье вряд ли возможно. Приуныв, он задумался, как реабилитироваться, и не придумал ничего лучшего, чем сыграть в благородство.
— Давайте встретим ее из института, отвезем ужинать, а потом потихоньку затарим холодильник!
— Тоже мне меценат! Ладка даже от собственного брата нос воротит, — сказала Томка.
— Слушай, а кстати, что там с братом? — внезапно оживилась Сонька. — Вы с ним давно виделись?
Тамарины щеки моментально полыхнули маками. Эта тема была актуальной не сейчас, а в прошлой жизни, в школьных коридорах, где однажды она столкнулась с Ладкиным братом, пришедшим на какой-то дурацкий концерт.
Косая сажень в плечах, солидные очки, прищуренный взгляд, плотно сжатые губы.
Разве могла она после этого выступать?
Тогда, в прошлой жизни, сердце неслось вскачь, и восторг не утихал ни на секунду, и неистовая надежда на счастье разделенной любви горела в груди, а потом были тихие слезы, и сострадательные взгляды подруг, и глупые советы, и клинья, которыми она мужественно вышибала его из сердца.
Оказывается, до сих пор только и делала, что вышибала.
А может, покраснела просто от духоты? Тоже причина уважительная.
— Так что, — потрепала ее Сонька, — давно вы виделись?
— Я не помню, — соврала Томка, — кажется, на прошлой неделе мы у Ладки столкнулись.
— Понятно, что у Ладки, где бы вам еще сталкиваться! — воскликнула Соня. — Аполлон у нас мужчина деловой и жутко занятый, по тусовкам не бродит.
— Аполлон?! — растерянно моргнул Митька. — Он что, красавец такой?
Тамара покраснела пуще прежнего и сказала, что так и есть — писаный, писаный красавец!
Сонька добавила, что Ладкин брат, по паспорту действительно Аполлон, в просторечьи зовется Пашкой. Родители — бывшие спортсмены — и с ним, и с дочкой обошлись весьма сурово. Один — Аполлон, другая — Олимпиада. Сразу ясно, что семья оригинальная и шибко веселая.
— А чего ты про Пашку вспомнила? — вроде как небрежно спросила Тамара.
— Думаю, как Ладке помочь, — нахмурилась та. — Можно объединиться и всем вместе взять над ней шефство.
Тимур и его команда, подумалось Митьке, но он промолчал. Решили поиграть в благотворительное общество «Надежда медсестер», пусть играют. Все лучше, чем на мужиках виснуть с утра до ночи.
— Может, ты с ним встретишься?
— С кем? — испугалась Тамара.
— Ну, с Пашкой.
— Зачем? Что я ему скажу? Мы всю дорогу только погоду и обсуждаем.
Хотелось бы, конечно, это исправить. Но в присутствии Ладкиного брата обычная Тамарина уверенность бросала ее на произвол судьбы, улетучиваясь без остатка. И снова, как в десятом классе, невозможно было выговорить ни словечка, ни посмотреть в глаза, ни сохранить нормальное выражение лица. Глупая улыбка расползалась от уха до уха, и Пашка наверняка был убежден, что подруга сестры — натуральная идиотка.
Нет, не может она с ним встретиться! Нет, нет и нет.
— Да, да, да, — сказала Соня настойчиво. — Должны мы Ладке помочь или не должны?
— Как помочь? В чем? — простонала Тамара.
— В чем-нибудь. Скажи Пашке, что мы волнуемся, переживаем за нее, что надо предпринимать уже решительные действия, а не смотреть, как бедная девочка убивается на работе и голодает!
— Она у родителей ест, — быстро возразила Тамара. — Ладка же готовить не умеет совсем. Наверное, потому и холодильник пустой!
Минут двадцать они еще спорили, совершенно позабыв о Митьке, в голове которого зрела мысль о возможной мести. Пусть себе планируют благородное дело, у него совсем другой план, и это вполне можно совместить. Хотя бы попробовать.
Июнь, 2004. Лазоревское, Сочи
Утро следующего дня. Провинция в средней полосе
Ладно бы первого апреля! Так нет, в день рождения! Хорошенький подарочек. Митька протрезвел тогда в одну секунду.
— Да уж «сурьезная»! — проворчала Тамара, в отличие от него тут же вспомнив все Ладкины подвиги.
Время от времени та находила весьма странные методы борьбы со скукой. Вместо того чтобы заодно с подругами лихо отплясывать на столе в каком-нибудь казино или рассекать по шоссе со скоростью сто пятьдесят, Ладка каждый раз выдумывала что-то совершенно феерическое. Могла шутки ради у ментов из-под носа патрульную машину угнать. Декана своего до полусмерти испугала несуществующим компроматом о-очень личного характера. Исключительно по дурости взяла вместо денег обещание не требовать со студентов непомерных взяток.
— Ты у нее дома когда в последний раз была? — вдруг спросила Сонька.
— А что?
— А то! Черт с ней, с палаткой! Ты бы видела, что у Ладки в холодильнике!
— А что?
— Ничего! Совсем ничего!
Тамара отвела глаза. Сонька натужно пыхтела, будто бы весь день таскала кирпичи. Совесть давила, а не кирпичи вовсе.
— Какие мы подруги после этого, а? — прокурорским голосом воскликнула эта самая Сонькина совесть.
— Никакие, — подал голос Митька, — так что срочно завязывайте дружить!
— Ты достал уже со своими тупыми шутками, понял?
Соня смотрела на него с таким презрением, что Митька понял: в ближайшее столетье их совместное семейное счастье вряд ли возможно. Приуныв, он задумался, как реабилитироваться, и не придумал ничего лучшего, чем сыграть в благородство.
— Давайте встретим ее из института, отвезем ужинать, а потом потихоньку затарим холодильник!
— Тоже мне меценат! Ладка даже от собственного брата нос воротит, — сказала Томка.
— Слушай, а кстати, что там с братом? — внезапно оживилась Сонька. — Вы с ним давно виделись?
Тамарины щеки моментально полыхнули маками. Эта тема была актуальной не сейчас, а в прошлой жизни, в школьных коридорах, где однажды она столкнулась с Ладкиным братом, пришедшим на какой-то дурацкий концерт.
Косая сажень в плечах, солидные очки, прищуренный взгляд, плотно сжатые губы.
Разве могла она после этого выступать?
Тогда, в прошлой жизни, сердце неслось вскачь, и восторг не утихал ни на секунду, и неистовая надежда на счастье разделенной любви горела в груди, а потом были тихие слезы, и сострадательные взгляды подруг, и глупые советы, и клинья, которыми она мужественно вышибала его из сердца.
Оказывается, до сих пор только и делала, что вышибала.
А может, покраснела просто от духоты? Тоже причина уважительная.
— Так что, — потрепала ее Сонька, — давно вы виделись?
— Я не помню, — соврала Томка, — кажется, на прошлой неделе мы у Ладки столкнулись.
— Понятно, что у Ладки, где бы вам еще сталкиваться! — воскликнула Соня. — Аполлон у нас мужчина деловой и жутко занятый, по тусовкам не бродит.
— Аполлон?! — растерянно моргнул Митька. — Он что, красавец такой?
Тамара покраснела пуще прежнего и сказала, что так и есть — писаный, писаный красавец!
Сонька добавила, что Ладкин брат, по паспорту действительно Аполлон, в просторечьи зовется Пашкой. Родители — бывшие спортсмены — и с ним, и с дочкой обошлись весьма сурово. Один — Аполлон, другая — Олимпиада. Сразу ясно, что семья оригинальная и шибко веселая.
— А чего ты про Пашку вспомнила? — вроде как небрежно спросила Тамара.
— Думаю, как Ладке помочь, — нахмурилась та. — Можно объединиться и всем вместе взять над ней шефство.
Тимур и его команда, подумалось Митьке, но он промолчал. Решили поиграть в благотворительное общество «Надежда медсестер», пусть играют. Все лучше, чем на мужиках виснуть с утра до ночи.
— Может, ты с ним встретишься?
— С кем? — испугалась Тамара.
— Ну, с Пашкой.
— Зачем? Что я ему скажу? Мы всю дорогу только погоду и обсуждаем.
Хотелось бы, конечно, это исправить. Но в присутствии Ладкиного брата обычная Тамарина уверенность бросала ее на произвол судьбы, улетучиваясь без остатка. И снова, как в десятом классе, невозможно было выговорить ни словечка, ни посмотреть в глаза, ни сохранить нормальное выражение лица. Глупая улыбка расползалась от уха до уха, и Пашка наверняка был убежден, что подруга сестры — натуральная идиотка.
Нет, не может она с ним встретиться! Нет, нет и нет.
— Да, да, да, — сказала Соня настойчиво. — Должны мы Ладке помочь или не должны?
— Как помочь? В чем? — простонала Тамара.
— В чем-нибудь. Скажи Пашке, что мы волнуемся, переживаем за нее, что надо предпринимать уже решительные действия, а не смотреть, как бедная девочка убивается на работе и голодает!
— Она у родителей ест, — быстро возразила Тамара. — Ладка же готовить не умеет совсем. Наверное, потому и холодильник пустой!
Минут двадцать они еще спорили, совершенно позабыв о Митьке, в голове которого зрела мысль о возможной мести. Пусть себе планируют благородное дело, у него совсем другой план, и это вполне можно совместить. Хотя бы попробовать.
Июнь, 2004. Лазоревское, Сочи
Самое паршивое, что день никак не хотел кончаться, а спать тянуло неумолимо. Вот прямо тянуло! Голова свешивалась на грудь, глаза то и дело закрывались, и он вздрагивал от собственного храпа.
Кошмар какой-то!
— Темка, ляг ты, Христа ради, — взмолился Еремеич, оттесняя его от штурвала, — сколь уже не спал-то! И чего вообще поперлись? Ну, постояли бы еще денек, отдохнул бы толком.
— Отдохнул, — передразнил Артем ворчливо, — а работает пускай Пушкин Александр Сергеевич!
— Молодец, начитанный, — одобрил старик, — а в книжках вот учат старших уважать и слушаться. Что ты, мне не доверяешь, что ли? Ну то-то, иди давай тогда отсюдова.
Артем знал, что старик прав. Надо выспаться. Из последних сил управлять яхтой — глупо и опасно. Еще в мореходке учили не рисковать попусту, чудеса выносливости не демонстрировать, и лучше вздремнуть пару часиков, чем крутить штурвал трясущимися от усталости руками.
Он потер глаза и вышел из рубки.
Еремеич справится, конечно, это не вопрос. Но Артем до смерти не любил перекладывать работу на чужие плечи. Даже если это сильные и надежные плечи деда.
Дед его вырастил, хотя был вовсе не родным, а каким-то там пятиюродным дядей Артемовой беспутной матушки, которой тридцать три года назад пришло в голову закрутить курортный роман, а результат романа вернуть сюда же, на юг. Кроме Еремеича у нее были, наверное, еще родственники, но ни один из них не горел желанием воспитывать чужого младенца. А деду пришлось. Когда племяшка, каждый год гостившая в его хибарке, прикатила однажды с трехлетним бутузом и в очередной раз пустилась во все тяжкие, Еремеич заявил, что ребенка к такой матери подпускать нельзя. В ответ услышал: «Ну и забирай его себе!» Думал, шутка такая, оправдывал неопытностью и юношеским максимализмом. Но ошибся. Потом надеялся, что молодая мамаша опомнится и приедет за Темкой. Она не появлялась, а вскоре Еремеич понял, что пацана никому не отдаст. Он всю жизнь жил бобылем, и с малолеткой пришлось ему трудновато, особенно зимой — «Никакого же промыслу тебе», уточнял дед, — но они справились.
Артем над стариком любовно подшучивал:
— Не ляпнул бы этой стерве про ее моральный облик, и горя бы не знал!
— Не стерва она, Темочка, просто запуталась баба, — добродушно возражал Еремеич.
И про горе тоже возражал. Какое ж горе, если внук у него вырос?
Да еще какой внук! Местным кумушкам и кумам не снилось даже. Их-то ребятня в большие города подалась, открытки на Новый год и дни рождения слала, в отпуск раз в полвека собиралась. А Артем при нем всегда.
— И при деле, — добавлял Еремеич горделиво. — Да дело-то непростое, благородное! И зарабатывает он хорошо! И жених хоть куда!
Все это было правдой, и соседям оставалось только скрипеть зубами от зависти, и дочерей, еще не укативших в «большой мир» науськивать на Артема Кондратьевича, тридцати двух лет отроду, с высшим образованием, с головой на плечах — плечи вообще отдельного описания требовали! — и с собственной яхтой впридачу. Ну, и со своими тараканами, конечно, у кого их нет?! Главным тараканом Артема была его основная работа. Имея неплохие доходы с яхты, на которой развеселые туристы отправлялись смотреть дельфинов, он зачем-то продолжал служить в МЧС. Пенсию, что ли, обеспечивал? Дело хорошее, правильно Еремеич говорит, но ведь опасно… И грязно, и муторно, и тяжело поди. Отдашь за такого дочку, и вдову получишь.
Впрочем, эти самые соседские дочки не больно-то и рвались за него замуж.
«Страшный же он!» — кривились местные барышни. Старшее же население на подобные замечания досадливо хмыкало и заявляло, что с лица воду не пить. Все это Артему было прекрасно известно, общественное мнение в городе легко и быстро доходило до адресата, к тому же Артем время от времени брился и, стало быть, со своей физиономией в зеркале сталкивался. Зрелище, действительно, было не из приятных. Мало того, что природа слепила ему подбородок лопатой и хищный нос, лоб навесила совершенно гориллоподобный, глаза втиснула так глубоко, что не разглядеть ни цвета, ни выражения, так еще работа свое добавила. Расчищая очередной обвал, Артем рассек скулу и украсился вполне боевым шрамом. Несколько раз в пожарах обгорал, и последствия были видны на спине и на шее.
К тому же ему неохота было ходить в парикмахерскую, и он щеголял почти лысой башкой. Приплюснутые боксерские уши и внушительный затылок с парочкой рубцов добивали местных красоток окончательно. Впрочем, была еще одна деталь, которая приводила их в ужас.
Боязливые взгляды впечатлительных девиц ужасно раздражали Артема. Однако помимо землячек были еще курортницы, жадные до приключений и всяческой экзотики. Наверное, Артем как раз подходил под последнюю категорию — он страшно возбуждал приезжих дамочек своим зверским видом.
А они его очень забавляли. Правда, недолго. Потом соседи со смаком обсуждали, что очередной столичной штучке так и не удалось охомутать завидного жениха, и с нетерпением ждали новых представлений.
И спрятаться от вездесущих аборигенов было некуда. Пожалуй, это единственное, что отравляло Артему жизнь.
А в общем и целом бывший морской пехотинец, а ныне майор МЧС, считал себя человеком счастливым.
Правда, сейчас осознавать собственное счастье не было сил.
— Сидишь? — вяло осведомился Артем у черта, примостившегося на пороге каюты.
Ника — солидная, абсолютно черная, бородатая, с торчащими будто рожки ушами и челкой, закрывающей глаза, единственная постоянная женщина в их с дедом доме, та самая деталь, что вводила в священный трепет нервозных девиц, — ехидно оскалилась.
Видишь же, что сижу, чего спрашивать?!
Ну да. Пустых разговоров она не любила. Ризеншнауцер — собака серьезная и деловая, так что имей уважение, помолчи. Умней выглядеть будешь.
— А я щас лягу и посплю, — все-таки счел необходимым доложить Артем и мечтательно потянулся. — Часика три, а то и четыре, ясно?
Ясно, ясно, закатила глаза Ника и вроде бы нехотя протопала за ним в каюту.
— Правильно, — одобрил Артем, — тебе тоже отдых не помешает.
Последние трое суток они с Никой провели в завалах. И еще неизвестно, кто больше потрудился, вытаскивая на свет Божий незадачливых лыжников в Красной Поляне.
— Я бы тебе памятник поставил, — сказал он, зевая. — Чес слово, поставил бы!
Ника пренебрежительно потрясла вихрастой башкой. Памятник — это перебор. Ей вполне было достаточно того ведра с шашлыками, что выставил Еремеич, как только они оказались дома. Ника шашлыки обожала и лук тоже трескала за милую душу, а после обеда становилась похожей на папуаску — вся в репчатых кольцах.
— И медаль бы тебе выдать, — все бубнил сердито и сонно Артем, — или сразу несколько, чего мелочиться! Вот чуть разгребем дела, свожу тебя на выставку. Чес слово, свожу!
— Гав-гав, — не поверила Ника.
Он обещал это после каждой трудной работы. А другой и не было.
Только Артем улегся, только Ника устроилась поперек его коленок, свесив голову и подметая бороденкой пол, как затрезвонил мобильный.
— Меня нет дома, — пробурчал хозяин, но это была ложь, а Ника врать не любила.
Вразвалочку она добрела до стула и с видом утомленного труженика притащила к кровати комбинезон, в кармане которого надрывался сотовый.
— Да ну тебя, — обиделся Артем, но телефон достал.
Ника удовлетворенно плюхнулась на задницу и повела ухом.
— Слушаю, — сказал Артем, отвернувшись от нее в притворной досаде.
Но Ника важно взобралась на кровать и пихнула его в бок чубатым лбом.
Это я слушаю, всем видом давала понять она, а ты спишь на ходу!
И то правда. Не слышит он ни хрена, и глаза опять-таки прямо слипаются, и зевать уже устал. В трубке что-то трещало и позвякивало — то ли уши ему заложило от усталости, то ли помехи на линии. Все-таки от берега они прилично отошли.
— Алле, — пробился наконец далекий голос, — алле, Темыч!
— Здорово, Семен. Че случилось?
Сразу — «че случилось»?! И еще на собаку удивляется! Сам говорить по-человечески не умеет! Тут друг звонит, сто лет не виделись, а он — «че случилось?!»
— Эдик женится! Ты слышишь, Темыч? Наш Эдик женится!
Их было четверо — закадычных еще со школьных времен. Эдик — румяный, добродушный очкарик, вечный двоечник, но смирный и безобидный. Выбился в люди, как говорит дед. Виноградников видимо-невидимо, заводик маленький и еще парочка ресторанов и агентство по недвижимости в Большом Сочи.
Артем — хмурый переросток-каланча, молчун и зануда. Даже деды в армии обходили его стороной, наткнувшись на холодный взгляд из-под насупленных бровей.
А близнецы — Сенька со Степкой — всю жизнь хулиганы, заводилы, бесшабашные, фартовые, резвые, будто с пером в одном месте.
Объяснить их дружбу было невозможно. Только сейчас, к тридцати с лишним годам, появилось что-то общее. Все четверо так и оставались холостяками. Правда, в силу разных причин.
И вот, здрасте вам! Эдик женится!
— Эй, Сенька, ты ничего не путаешь? — Артем от удивления даже забыл, что хочет спать. — Мы с ним на прошлой неделе виделись, ни про какую свадьбу и речи не было!
— А теперь есть! — с удовольствием возразил Семен.
— Слушай, скажи толком, а?
— А я как говорю? Заявление они подали. Эдик, конечно, денег кому надо сунул, и через пару недель их уже распишут. За это время он как раз все к свадьбе подготовит.
— Да с кем распишут-то?! — взбеленился Артем. Все любовные приключения Эдика сводились к тому, что очередная девица начинала требовать — сначала шубу, потом «мерседес» последней модели, потом часть акций, потом ежедневное пособие, суммой с четырьмя нолями. Эдуард Самсонович хоть и был человеком в высшей степени наивным и добродушным, но такое положение дел его не устраивало.
А другие девицы не попадались. Может, кончились просто другие-то, изредка философствовал Артем, желая ободрить друга.
— С Глафирой! — между тем заорал Сенька, так что даже Ника услышала и изумленно клацнула челюстью.
Артем посмотрел на нее и тоже клацнул. Ну и ну! Глафира, стало быть!
— И кто такая эта Глафира?
— А я знаю? — вроде бы обиделся Семен. — Я ее даже не видел, Эдик боится, что ее сглазят и держит чуть ли не в парандже. Он на свадьбу-то только нас зовет, прикинь? Ну, еще родителей.
— Офигеть, — прочувствованно заявил Артем.
Все это выглядело очень странно. Еще на прошлой неделе никакой Глафиры в помине не было. Это раз. И еще. Обычно, когда заходила речь о женитьбе, близнецы цинично хмыкали, Артем раздраженно молчал, и только Эдик с удовольствием строил планы и мечтал вслух, как назовет гостей полон дом и будет пировать недели две без продыху.
Артем глянул на Нику вопросительно. Та флегматично зевнула. Все течет, все изменяется, вот что она хотела сказать.
Как будто он сам не знал!
Просто терпеть этого не мог и всяческие перемены заранее ненавидел.
— Короче, Темыч, — ожил в телефонных недрах Семен, — мы к тебе пятнадцатого заедем. Поплывем на «Афоне», лады?
— А че не на машинах?
Артем свою Афоню, «Афродиту» то есть, без особой надобности в личных целях использовать не любил. Афоня была скромной труженицей, а на свадьбе явно превратится в плавучий кабак.
— А? Тебя не слышно, Темыч! В общем, жди пятнадцатого, лады?
Вот так вот, сразу не слышно ему стало! Артем запихал мобильный под подушку и озадаченно запыхтел. Ника смотрела язвительно.
— Чего? — буркнул он. — Зря надеешься. Вовсе я не завидую.
Ну, конечно, конечно, нарисовалось на черной морде.
— Чему завидовать-то? — психанул Артем. — Может, Глафира эта настоящая стерва, да еще и с костяной ногой! И нечего на меня смотреть! Спать давай!
Он бодро захрапел, думая о том, как это Эдик решился на такой шаг. Женитьба — дело серьезное, в этом Артем был уверен на сто процентов. К тому же предполагающее некоторое наличие чуйвств-с. Тех самых, которые были ему неизвестны, а обнаруженные у других вызывали только ехидную, недоверчивую ухмылку. Эдику Артем верил. Значит, если друг надумал жениться, то самое — неизвестное, нелепое, невероятное — действительно существует.
После тридцати лет спокойной жизни осознать это было сложно. И, вместо того чтобы наконец заснуть, Артем стал себя уговаривать, что просто Эдику приспичило обзавестись потомством.
Да, эта причина казалась более обоснованной. И уж куда более реальной.
Кошмар какой-то!
— Темка, ляг ты, Христа ради, — взмолился Еремеич, оттесняя его от штурвала, — сколь уже не спал-то! И чего вообще поперлись? Ну, постояли бы еще денек, отдохнул бы толком.
— Отдохнул, — передразнил Артем ворчливо, — а работает пускай Пушкин Александр Сергеевич!
— Молодец, начитанный, — одобрил старик, — а в книжках вот учат старших уважать и слушаться. Что ты, мне не доверяешь, что ли? Ну то-то, иди давай тогда отсюдова.
Артем знал, что старик прав. Надо выспаться. Из последних сил управлять яхтой — глупо и опасно. Еще в мореходке учили не рисковать попусту, чудеса выносливости не демонстрировать, и лучше вздремнуть пару часиков, чем крутить штурвал трясущимися от усталости руками.
Он потер глаза и вышел из рубки.
Еремеич справится, конечно, это не вопрос. Но Артем до смерти не любил перекладывать работу на чужие плечи. Даже если это сильные и надежные плечи деда.
Дед его вырастил, хотя был вовсе не родным, а каким-то там пятиюродным дядей Артемовой беспутной матушки, которой тридцать три года назад пришло в голову закрутить курортный роман, а результат романа вернуть сюда же, на юг. Кроме Еремеича у нее были, наверное, еще родственники, но ни один из них не горел желанием воспитывать чужого младенца. А деду пришлось. Когда племяшка, каждый год гостившая в его хибарке, прикатила однажды с трехлетним бутузом и в очередной раз пустилась во все тяжкие, Еремеич заявил, что ребенка к такой матери подпускать нельзя. В ответ услышал: «Ну и забирай его себе!» Думал, шутка такая, оправдывал неопытностью и юношеским максимализмом. Но ошибся. Потом надеялся, что молодая мамаша опомнится и приедет за Темкой. Она не появлялась, а вскоре Еремеич понял, что пацана никому не отдаст. Он всю жизнь жил бобылем, и с малолеткой пришлось ему трудновато, особенно зимой — «Никакого же промыслу тебе», уточнял дед, — но они справились.
Артем над стариком любовно подшучивал:
— Не ляпнул бы этой стерве про ее моральный облик, и горя бы не знал!
— Не стерва она, Темочка, просто запуталась баба, — добродушно возражал Еремеич.
И про горе тоже возражал. Какое ж горе, если внук у него вырос?
Да еще какой внук! Местным кумушкам и кумам не снилось даже. Их-то ребятня в большие города подалась, открытки на Новый год и дни рождения слала, в отпуск раз в полвека собиралась. А Артем при нем всегда.
— И при деле, — добавлял Еремеич горделиво. — Да дело-то непростое, благородное! И зарабатывает он хорошо! И жених хоть куда!
Все это было правдой, и соседям оставалось только скрипеть зубами от зависти, и дочерей, еще не укативших в «большой мир» науськивать на Артема Кондратьевича, тридцати двух лет отроду, с высшим образованием, с головой на плечах — плечи вообще отдельного описания требовали! — и с собственной яхтой впридачу. Ну, и со своими тараканами, конечно, у кого их нет?! Главным тараканом Артема была его основная работа. Имея неплохие доходы с яхты, на которой развеселые туристы отправлялись смотреть дельфинов, он зачем-то продолжал служить в МЧС. Пенсию, что ли, обеспечивал? Дело хорошее, правильно Еремеич говорит, но ведь опасно… И грязно, и муторно, и тяжело поди. Отдашь за такого дочку, и вдову получишь.
Впрочем, эти самые соседские дочки не больно-то и рвались за него замуж.
«Страшный же он!» — кривились местные барышни. Старшее же население на подобные замечания досадливо хмыкало и заявляло, что с лица воду не пить. Все это Артему было прекрасно известно, общественное мнение в городе легко и быстро доходило до адресата, к тому же Артем время от времени брился и, стало быть, со своей физиономией в зеркале сталкивался. Зрелище, действительно, было не из приятных. Мало того, что природа слепила ему подбородок лопатой и хищный нос, лоб навесила совершенно гориллоподобный, глаза втиснула так глубоко, что не разглядеть ни цвета, ни выражения, так еще работа свое добавила. Расчищая очередной обвал, Артем рассек скулу и украсился вполне боевым шрамом. Несколько раз в пожарах обгорал, и последствия были видны на спине и на шее.
К тому же ему неохота было ходить в парикмахерскую, и он щеголял почти лысой башкой. Приплюснутые боксерские уши и внушительный затылок с парочкой рубцов добивали местных красоток окончательно. Впрочем, была еще одна деталь, которая приводила их в ужас.
Боязливые взгляды впечатлительных девиц ужасно раздражали Артема. Однако помимо землячек были еще курортницы, жадные до приключений и всяческой экзотики. Наверное, Артем как раз подходил под последнюю категорию — он страшно возбуждал приезжих дамочек своим зверским видом.
А они его очень забавляли. Правда, недолго. Потом соседи со смаком обсуждали, что очередной столичной штучке так и не удалось охомутать завидного жениха, и с нетерпением ждали новых представлений.
И спрятаться от вездесущих аборигенов было некуда. Пожалуй, это единственное, что отравляло Артему жизнь.
А в общем и целом бывший морской пехотинец, а ныне майор МЧС, считал себя человеком счастливым.
Правда, сейчас осознавать собственное счастье не было сил.
— Сидишь? — вяло осведомился Артем у черта, примостившегося на пороге каюты.
Ника — солидная, абсолютно черная, бородатая, с торчащими будто рожки ушами и челкой, закрывающей глаза, единственная постоянная женщина в их с дедом доме, та самая деталь, что вводила в священный трепет нервозных девиц, — ехидно оскалилась.
Видишь же, что сижу, чего спрашивать?!
Ну да. Пустых разговоров она не любила. Ризеншнауцер — собака серьезная и деловая, так что имей уважение, помолчи. Умней выглядеть будешь.
— А я щас лягу и посплю, — все-таки счел необходимым доложить Артем и мечтательно потянулся. — Часика три, а то и четыре, ясно?
Ясно, ясно, закатила глаза Ника и вроде бы нехотя протопала за ним в каюту.
— Правильно, — одобрил Артем, — тебе тоже отдых не помешает.
Последние трое суток они с Никой провели в завалах. И еще неизвестно, кто больше потрудился, вытаскивая на свет Божий незадачливых лыжников в Красной Поляне.
— Я бы тебе памятник поставил, — сказал он, зевая. — Чес слово, поставил бы!
Ника пренебрежительно потрясла вихрастой башкой. Памятник — это перебор. Ей вполне было достаточно того ведра с шашлыками, что выставил Еремеич, как только они оказались дома. Ника шашлыки обожала и лук тоже трескала за милую душу, а после обеда становилась похожей на папуаску — вся в репчатых кольцах.
— И медаль бы тебе выдать, — все бубнил сердито и сонно Артем, — или сразу несколько, чего мелочиться! Вот чуть разгребем дела, свожу тебя на выставку. Чес слово, свожу!
— Гав-гав, — не поверила Ника.
Он обещал это после каждой трудной работы. А другой и не было.
Только Артем улегся, только Ника устроилась поперек его коленок, свесив голову и подметая бороденкой пол, как затрезвонил мобильный.
— Меня нет дома, — пробурчал хозяин, но это была ложь, а Ника врать не любила.
Вразвалочку она добрела до стула и с видом утомленного труженика притащила к кровати комбинезон, в кармане которого надрывался сотовый.
— Да ну тебя, — обиделся Артем, но телефон достал.
Ника удовлетворенно плюхнулась на задницу и повела ухом.
— Слушаю, — сказал Артем, отвернувшись от нее в притворной досаде.
Но Ника важно взобралась на кровать и пихнула его в бок чубатым лбом.
Это я слушаю, всем видом давала понять она, а ты спишь на ходу!
И то правда. Не слышит он ни хрена, и глаза опять-таки прямо слипаются, и зевать уже устал. В трубке что-то трещало и позвякивало — то ли уши ему заложило от усталости, то ли помехи на линии. Все-таки от берега они прилично отошли.
— Алле, — пробился наконец далекий голос, — алле, Темыч!
— Здорово, Семен. Че случилось?
Сразу — «че случилось»?! И еще на собаку удивляется! Сам говорить по-человечески не умеет! Тут друг звонит, сто лет не виделись, а он — «че случилось?!»
— Эдик женится! Ты слышишь, Темыч? Наш Эдик женится!
Их было четверо — закадычных еще со школьных времен. Эдик — румяный, добродушный очкарик, вечный двоечник, но смирный и безобидный. Выбился в люди, как говорит дед. Виноградников видимо-невидимо, заводик маленький и еще парочка ресторанов и агентство по недвижимости в Большом Сочи.
Артем — хмурый переросток-каланча, молчун и зануда. Даже деды в армии обходили его стороной, наткнувшись на холодный взгляд из-под насупленных бровей.
А близнецы — Сенька со Степкой — всю жизнь хулиганы, заводилы, бесшабашные, фартовые, резвые, будто с пером в одном месте.
Объяснить их дружбу было невозможно. Только сейчас, к тридцати с лишним годам, появилось что-то общее. Все четверо так и оставались холостяками. Правда, в силу разных причин.
И вот, здрасте вам! Эдик женится!
— Эй, Сенька, ты ничего не путаешь? — Артем от удивления даже забыл, что хочет спать. — Мы с ним на прошлой неделе виделись, ни про какую свадьбу и речи не было!
— А теперь есть! — с удовольствием возразил Семен.
— Слушай, скажи толком, а?
— А я как говорю? Заявление они подали. Эдик, конечно, денег кому надо сунул, и через пару недель их уже распишут. За это время он как раз все к свадьбе подготовит.
— Да с кем распишут-то?! — взбеленился Артем. Все любовные приключения Эдика сводились к тому, что очередная девица начинала требовать — сначала шубу, потом «мерседес» последней модели, потом часть акций, потом ежедневное пособие, суммой с четырьмя нолями. Эдуард Самсонович хоть и был человеком в высшей степени наивным и добродушным, но такое положение дел его не устраивало.
А другие девицы не попадались. Может, кончились просто другие-то, изредка философствовал Артем, желая ободрить друга.
— С Глафирой! — между тем заорал Сенька, так что даже Ника услышала и изумленно клацнула челюстью.
Артем посмотрел на нее и тоже клацнул. Ну и ну! Глафира, стало быть!
— И кто такая эта Глафира?
— А я знаю? — вроде бы обиделся Семен. — Я ее даже не видел, Эдик боится, что ее сглазят и держит чуть ли не в парандже. Он на свадьбу-то только нас зовет, прикинь? Ну, еще родителей.
— Офигеть, — прочувствованно заявил Артем.
Все это выглядело очень странно. Еще на прошлой неделе никакой Глафиры в помине не было. Это раз. И еще. Обычно, когда заходила речь о женитьбе, близнецы цинично хмыкали, Артем раздраженно молчал, и только Эдик с удовольствием строил планы и мечтал вслух, как назовет гостей полон дом и будет пировать недели две без продыху.
Артем глянул на Нику вопросительно. Та флегматично зевнула. Все течет, все изменяется, вот что она хотела сказать.
Как будто он сам не знал!
Просто терпеть этого не мог и всяческие перемены заранее ненавидел.
— Короче, Темыч, — ожил в телефонных недрах Семен, — мы к тебе пятнадцатого заедем. Поплывем на «Афоне», лады?
— А че не на машинах?
Артем свою Афоню, «Афродиту» то есть, без особой надобности в личных целях использовать не любил. Афоня была скромной труженицей, а на свадьбе явно превратится в плавучий кабак.
— А? Тебя не слышно, Темыч! В общем, жди пятнадцатого, лады?
Вот так вот, сразу не слышно ему стало! Артем запихал мобильный под подушку и озадаченно запыхтел. Ника смотрела язвительно.
— Чего? — буркнул он. — Зря надеешься. Вовсе я не завидую.
Ну, конечно, конечно, нарисовалось на черной морде.
— Чему завидовать-то? — психанул Артем. — Может, Глафира эта настоящая стерва, да еще и с костяной ногой! И нечего на меня смотреть! Спать давай!
Он бодро захрапел, думая о том, как это Эдик решился на такой шаг. Женитьба — дело серьезное, в этом Артем был уверен на сто процентов. К тому же предполагающее некоторое наличие чуйвств-с. Тех самых, которые были ему неизвестны, а обнаруженные у других вызывали только ехидную, недоверчивую ухмылку. Эдику Артем верил. Значит, если друг надумал жениться, то самое — неизвестное, нелепое, невероятное — действительно существует.
После тридцати лет спокойной жизни осознать это было сложно. И, вместо того чтобы наконец заснуть, Артем стал себя уговаривать, что просто Эдику приспичило обзавестись потомством.
Да, эта причина казалась более обоснованной. И уж куда более реальной.
Утро следующего дня. Провинция в средней полосе
— Павел Антонович, к вам пришли, — сообщила секретарша.
— Кто? — нетерпеливо откликнулся он, не отрывая взгляда от монитора, где светились всевозможные таблицы, в которых следовало немедленно что-нибудь понять.
Он не понимал, но очень старался. Никаких встреч на это время не назначено, иначе электронный ежедневник оповестил бы.
Павел Антонович доверял технике безгранично.
— С телевидения, — между тем пояснили в селекторе, и Пашка уловил в голосе секретарши непривычные восторженные нотки.
Странно. Телевидение он точно не приглашал. Интервью без подготовки — это никуда не годится. Погнать их, что ли, поганой метлой?
— Это Тамара Содко, — захлебываясь от радости, уточнила секретарша. — Ну, Павел Антонович, программа «Горе от ума».
— «Горе от ума»?! А, так это Томка! Пускай заходит.
Томка зашла. Он помахал из-за компьютера и сообщил, что через две секунды будет в ее полном распоряжении.
— Привет, — наконец, выбрался Пашка из-за стола, — садись.
— Я уже сижу, — скромно потупилась она и от смущения закинула ногу на ногу.
Пашка покосился на эти самые ноги, потоптался на месте и спросил нерешительно:
— А ты что, от Ладки? У нее случилось что-то? Других предположений по поводу появления в его офисе известной телеведущей, а по совместительству — подруги сестры, не было.
— Случилось, — кивнула Тамара. Почему-то ему стало грустно. Как-то даже скучно быть таким проницательным.
Все в его жизни предсказуемо и привычно. Еще минуту назад он этим гордился. А сейчас… что-то как-то… обидно, вот.
Перетрудился, наверное.
— А что такое? — Он уселся на другой край дивана. — Что стряслось?
— У тебя сестра весит сорок килограмм, а ты спрашиваешь, что стряслось?! — с преувеличенной яростью выкрикнула Тамара.
Он безумно ей нравился, просто невероятное что-то. И они впервые встретились наедине. И где! В святая святых — его офисе.
Крышу у нее окончательно снесло, и собственным криком Тамара напомнила себе, что пришла по делу. И никаких «Я вам пишу, чего же боле!»
— Я что-то не понял, — буркнул Пашка, — причем тут Ладкин вес?
— Мы за нее волнуемся! — с силой выдохнула Томка.
— Я тоже, — кивнул он, — только ей на это плевать с высокой крыши.
— Сейчас модно говорить «с высокой секвойи», — поправила Тамара, чувствуя себя последней дурой.
Он посмотрел озадаченно, решая, наверное, вызывать ли неотложку или обойтись собственной охраной для выдворения этой идиотки.
— Так что, Тамар? Извини, конечно, но у меня работы полно, давай внятно обсудим проблему.
Если бы она могла внятно-то!
Дурацкая была идея, вот что определенно ясно. И чего она приперлась? Через час съемка, текст ни хрена не выучен, на лбу прыщ вскочил размером с помидор, Пашке до него дела нет, а зрители заметят и на смех ее поднимут, и будут в студию звонить да советовать протирать морду лосьонами, толченым горохом и прочей дрянью!
Тяжелый день.
— Паша, — сказала она с нажимом, — надо что-то делать!
— Что именно? — терпеливо уточнил он, косясь на часы.
Плакали таблицы. Ни черта он там не поймет.
— Спасать твою сестру, вот что!
— Как? — заинтересованно склонил голову он. — Я, между прочим, последние три года только этим и занимаюсь, можно сказать. Денег она у меня не берет, подарков тоже, вон машину купил, она ее матери отдала. Как будто для матери я не могу отдельную приобрести!
— Конечно, можешь! — торопливо уверила Тамара.
Они задумчиво уставились друг на друга, потеряв нить беседы.
Впрочем, Пашка эту нить вообще в руках не держал и в глаза не видел. Чего от него хочет подруга сестры, оставалось тайной за семью печатями.
— Гордая она очень, — вздохнула Тамара, — а мы, две дуры, даже не поинтересовались ни разу, откуда у нее деньги, чтобы вместе с нами по кабакам шляться и изображать богатую бестолочь. Такую же, как мы!
— Ну какая же ты бестолочь! — вежливо возразил Павел Антонович.
Тамара махнула рукой. Мол, чего там, все я про себя знаю.
— А она чаевые оставляет еще больше нашего. Все независимость проявляет, понимаешь?
— Понимаю. Ну, давай, я с ней поговорю, что ли. Еще раз.
Таких разов было — не перечесть. Куда деваться, если Ладка на самом деле — гордая?! И носится со своей самостоятельностью, как с писаной торбой!
— Паша, ты лучше узнай, зачем ей палатка, — неожиданно для самой себя попросила Тамара.
— Какая еще палатка?
Томка рассказала, какая. И уточнила задумчиво, что абсолютно непонятно, зачем она Ладке понадобилась.
— И что? Ну, я выясню зачем, а дальше?
— Не знаю. Если она в поход собралась, надо ей продуктовый набор с собой подсунуть.
— Тамара, — он устало потер переносицу, — мы же взрослые люди, а? Давай не будем ерундой заниматься!
— Ну, да, — разозлилась она не на шутку, — ерундой не будем, лапки сложим и станем ждать, пока твоя сестра с голодухи не окочурится! Сонька вон рассказала, что у нее в холодильнике творится! Зато на дурацкие учебники Ладка всю зарплату тратит! А дежурства?! Ты знаешь, что она еще полставки взяла? Еле на ногах стоит…
Жалость к подруге и обида за нее вдруг стали такими огромными, что деться от них было некуда. И еще злость на собственную куриную слепоту, и на беззаботность, и на легкомыслие, и еще черт знает на что.
— Том, ты чего? Ты тут не реви, пожалуйста! — испугался Пашка. — Придумаю я что-нибудь.
— Правда, придумаешь? — всхлипнула она.
— Конечно.
Он вовсе не был уверен в том, что обещал. А жизнь приучила Аполлона обещать только то, что реально выполнимо. Впрочем, всегда оставалось два-три процента на непредвиденные обстоятельства. Он просчитывал ситуацию вдоль и поперек, но точно знал, что только дураки не ошибаются и предусмотреть все — невозможно.
Данная ситуация контролю не подлежала. Стало быть, надо просто попробовать ее разрешить в свою пользу, вот и все. Попытка — не пытка.
А главное — пусть Тамара уйдет и перестанет смотреть на него глазами побитой собаки.
— Пока, — сказала она, поднимаясь.
— Пока. Я позвоню, как только увижусь с Ладкой.
— Куда позвонишь? — осторожно полюбопытствовала она.
— Тебе, куда же еще! — начал раздражаться он.
— У тебя есть мой телефон? — поразилась Тамара.
Пашка потер дужкой очков за ухом. Телефона, конечно, не было. Как не было раньше необходимости созваниваться с подругой сестры. Все они были для него пигалицами, и со школьных времен — когда эта троица под Ладкиным руководством развлекала народ очередной хулиганской выходкой, обдирала коленки на деревьях, а потом училась пользоваться маминой помадой и щеголяла по очереди в модных ярко-зеленых лосинах, на высоких каблуках, которые подворачивались от неумелой походки, — никаких изменений Пашка в них не замечал.
А зачем? В жизни должны быть постоянные величины.
Как Тамара, например. И черт с ней, с ее новой ультракороткой стильной стрижкой, умелым макияжем и взрослыми амбициями. Такие мелочи он во внимание не принимал.
Она продиктовала свой номер, он записал.
Сел к таблицам, и через несколько секунд мысли о Тамарином посещении выветрились из его головы. Чтобы в самый неподходящий момент вернуться.
— Воспитывать, что ли, пришел? — уточнила Лада, зевая.
— Кто? — нетерпеливо откликнулся он, не отрывая взгляда от монитора, где светились всевозможные таблицы, в которых следовало немедленно что-нибудь понять.
Он не понимал, но очень старался. Никаких встреч на это время не назначено, иначе электронный ежедневник оповестил бы.
Павел Антонович доверял технике безгранично.
— С телевидения, — между тем пояснили в селекторе, и Пашка уловил в голосе секретарши непривычные восторженные нотки.
Странно. Телевидение он точно не приглашал. Интервью без подготовки — это никуда не годится. Погнать их, что ли, поганой метлой?
— Это Тамара Содко, — захлебываясь от радости, уточнила секретарша. — Ну, Павел Антонович, программа «Горе от ума».
— «Горе от ума»?! А, так это Томка! Пускай заходит.
Томка зашла. Он помахал из-за компьютера и сообщил, что через две секунды будет в ее полном распоряжении.
— Привет, — наконец, выбрался Пашка из-за стола, — садись.
— Я уже сижу, — скромно потупилась она и от смущения закинула ногу на ногу.
Пашка покосился на эти самые ноги, потоптался на месте и спросил нерешительно:
— А ты что, от Ладки? У нее случилось что-то? Других предположений по поводу появления в его офисе известной телеведущей, а по совместительству — подруги сестры, не было.
— Случилось, — кивнула Тамара. Почему-то ему стало грустно. Как-то даже скучно быть таким проницательным.
Все в его жизни предсказуемо и привычно. Еще минуту назад он этим гордился. А сейчас… что-то как-то… обидно, вот.
Перетрудился, наверное.
— А что такое? — Он уселся на другой край дивана. — Что стряслось?
— У тебя сестра весит сорок килограмм, а ты спрашиваешь, что стряслось?! — с преувеличенной яростью выкрикнула Тамара.
Он безумно ей нравился, просто невероятное что-то. И они впервые встретились наедине. И где! В святая святых — его офисе.
Крышу у нее окончательно снесло, и собственным криком Тамара напомнила себе, что пришла по делу. И никаких «Я вам пишу, чего же боле!»
— Я что-то не понял, — буркнул Пашка, — причем тут Ладкин вес?
— Мы за нее волнуемся! — с силой выдохнула Томка.
— Я тоже, — кивнул он, — только ей на это плевать с высокой крыши.
— Сейчас модно говорить «с высокой секвойи», — поправила Тамара, чувствуя себя последней дурой.
Он посмотрел озадаченно, решая, наверное, вызывать ли неотложку или обойтись собственной охраной для выдворения этой идиотки.
— Так что, Тамар? Извини, конечно, но у меня работы полно, давай внятно обсудим проблему.
Если бы она могла внятно-то!
Дурацкая была идея, вот что определенно ясно. И чего она приперлась? Через час съемка, текст ни хрена не выучен, на лбу прыщ вскочил размером с помидор, Пашке до него дела нет, а зрители заметят и на смех ее поднимут, и будут в студию звонить да советовать протирать морду лосьонами, толченым горохом и прочей дрянью!
Тяжелый день.
— Паша, — сказала она с нажимом, — надо что-то делать!
— Что именно? — терпеливо уточнил он, косясь на часы.
Плакали таблицы. Ни черта он там не поймет.
— Спасать твою сестру, вот что!
— Как? — заинтересованно склонил голову он. — Я, между прочим, последние три года только этим и занимаюсь, можно сказать. Денег она у меня не берет, подарков тоже, вон машину купил, она ее матери отдала. Как будто для матери я не могу отдельную приобрести!
— Конечно, можешь! — торопливо уверила Тамара.
Они задумчиво уставились друг на друга, потеряв нить беседы.
Впрочем, Пашка эту нить вообще в руках не держал и в глаза не видел. Чего от него хочет подруга сестры, оставалось тайной за семью печатями.
— Гордая она очень, — вздохнула Тамара, — а мы, две дуры, даже не поинтересовались ни разу, откуда у нее деньги, чтобы вместе с нами по кабакам шляться и изображать богатую бестолочь. Такую же, как мы!
— Ну какая же ты бестолочь! — вежливо возразил Павел Антонович.
Тамара махнула рукой. Мол, чего там, все я про себя знаю.
— А она чаевые оставляет еще больше нашего. Все независимость проявляет, понимаешь?
— Понимаю. Ну, давай, я с ней поговорю, что ли. Еще раз.
Таких разов было — не перечесть. Куда деваться, если Ладка на самом деле — гордая?! И носится со своей самостоятельностью, как с писаной торбой!
— Паша, ты лучше узнай, зачем ей палатка, — неожиданно для самой себя попросила Тамара.
— Какая еще палатка?
Томка рассказала, какая. И уточнила задумчиво, что абсолютно непонятно, зачем она Ладке понадобилась.
— И что? Ну, я выясню зачем, а дальше?
— Не знаю. Если она в поход собралась, надо ей продуктовый набор с собой подсунуть.
— Тамара, — он устало потер переносицу, — мы же взрослые люди, а? Давай не будем ерундой заниматься!
— Ну, да, — разозлилась она не на шутку, — ерундой не будем, лапки сложим и станем ждать, пока твоя сестра с голодухи не окочурится! Сонька вон рассказала, что у нее в холодильнике творится! Зато на дурацкие учебники Ладка всю зарплату тратит! А дежурства?! Ты знаешь, что она еще полставки взяла? Еле на ногах стоит…
Жалость к подруге и обида за нее вдруг стали такими огромными, что деться от них было некуда. И еще злость на собственную куриную слепоту, и на беззаботность, и на легкомыслие, и еще черт знает на что.
— Том, ты чего? Ты тут не реви, пожалуйста! — испугался Пашка. — Придумаю я что-нибудь.
— Правда, придумаешь? — всхлипнула она.
— Конечно.
Он вовсе не был уверен в том, что обещал. А жизнь приучила Аполлона обещать только то, что реально выполнимо. Впрочем, всегда оставалось два-три процента на непредвиденные обстоятельства. Он просчитывал ситуацию вдоль и поперек, но точно знал, что только дураки не ошибаются и предусмотреть все — невозможно.
Данная ситуация контролю не подлежала. Стало быть, надо просто попробовать ее разрешить в свою пользу, вот и все. Попытка — не пытка.
А главное — пусть Тамара уйдет и перестанет смотреть на него глазами побитой собаки.
— Пока, — сказала она, поднимаясь.
— Пока. Я позвоню, как только увижусь с Ладкой.
— Куда позвонишь? — осторожно полюбопытствовала она.
— Тебе, куда же еще! — начал раздражаться он.
— У тебя есть мой телефон? — поразилась Тамара.
Пашка потер дужкой очков за ухом. Телефона, конечно, не было. Как не было раньше необходимости созваниваться с подругой сестры. Все они были для него пигалицами, и со школьных времен — когда эта троица под Ладкиным руководством развлекала народ очередной хулиганской выходкой, обдирала коленки на деревьях, а потом училась пользоваться маминой помадой и щеголяла по очереди в модных ярко-зеленых лосинах, на высоких каблуках, которые подворачивались от неумелой походки, — никаких изменений Пашка в них не замечал.
А зачем? В жизни должны быть постоянные величины.
Как Тамара, например. И черт с ней, с ее новой ультракороткой стильной стрижкой, умелым макияжем и взрослыми амбициями. Такие мелочи он во внимание не принимал.
Она продиктовала свой номер, он записал.
Сел к таблицам, и через несколько секунд мысли о Тамарином посещении выветрились из его головы. Чтобы в самый неподходящий момент вернуться.
* * *
За дверью оказался Пашка, и она тут же пожалела, что проснулась. Брат был хорошим человеком, но занудой, и озабоченное выражение его лица не сулило в данный момент ничего хорошего.— Воспитывать, что ли, пришел? — уточнила Лада, зевая.