Страница:
Те, кто притворяется, будто не понимает ненормальных, именно притворяются. Сьюзен сказала правду: Джиллиан была сумасшедшей. Не такой, как сестра Артура. Сьюзен не могла перейти долину, которую большинство из нас преодолело еще в детстве, сменив собственные мифы общепринятыми. А Джиллиан отошла от реальности. И понимала это. Она обращалась к миру дурных поступков и тяжких последствий с судейского места и потом в героиновом дурмане вновь предавалась фантазиям о доблести и неуязвимости. Перед тем, как забыться, она всегда чувствовала себя царствующей, властной, как в детстве за игрой в куклы. Нет, она ничем не лучше Сьюзен и никогда не станет думать, будто это так.
— Побывала, — ответила Джиллиан.
— Я всегда могу определить, — сказала Сьюзен и выпустила в воздух струйку табачного дыма с раздраженно-величественным видом Бетт Дэвис[14]. — Только не понимаю, почему вы назвались Джиллиан Салливан.
Все еще пытаясь выиграть очко, Артур напомнил сестре, что он много лет назад был назначен обвинителем в зал судьи Салливан.
— Помню, — сказала Сьюзен. — Помню. Ты был влюблен в нее. Ты влюбляешься в кого-нибудь каждые три недели.
— Спасибо, Сьюзен.
— Так оно и есть. И никто из этих женщин не любит тебя.
Артур, выглядевший с тех пор, как приехал, безмерно усталым, на миг показался раздавленным этим заявлением.
— Артур, причина тут не во мне.
— Я так и не думаю.
— Ты думаешь, что, если бы не приходилось заботиться о сумасшедшей сестре, все было бы замечательно.
— Сьюзен, мне больше нравится, когда ты не стараешься перечить. Я люблю тебя, хочу тебе помочь, и ты это знаешь. Мне нужно возвращаться на работу. У меня судебное дело. Я рассказывал тебе о нем. Помнишь, о человеке в коридоре смертников?
— Ты вызволишь его из тюрьмы?
— Надеюсь.
— Ее ты вызволил?
— Сьюзен, она отбыла свой срок.
— Вызволил, чтобы показать мне, да? Что она принимает?
— Собственно говоря, — сказала Джиллиан, — мне стало лучше от того, что я перестала принимать лекарства.
Ободренная предыдущим успехом, она решила, что это замечание пойдет на пользу, но оно оказалось серьезной ошибкой. Сьюзен вскинулась и оживленно зажестикулировала короткопалыми руками.
— Я все время им об этом твержу! Если бы не принимать больше лекарств, я бы поправилась, я знаю! Она поправилась и не принимает ничего.
— Сьюзен, Джиллиан была в тюрьме, а не в больнице. Она отбыла срок. И теперь заново налаживает жизнь.
— Ты хочешь, чтобы и я делала то же самое.
Артур замялся. Казалось бы, согласиться с этим ничего не стоит, но, видимо, он понял за много лет, что любая уступка лишь подначивает сестру.
— Сьюзен, мне бы хотелось этого, но ты должна делать то, что имеет значение для тебя.
— Я хочу поправиться, ты это знаешь, Артур.
— Знаю, что хочешь.
— Тогда можешь снова приезжать с ней.
— С Джиллиан?
— Кто бы она ни была. Приезжай с ней во вторник. Втроем лучше.
На лице Артура впервые появилось встревоженное выражение.
— Не думаю, что во вторник вечером она будет свободна. Ты работаешь, так ведь?
Джиллиан смотрела на Артура, ожидая каких-то знаков, но, видимо, вопрос его был искренним. Она сдержанно покачала головой.
— Значит, не хочешь, чтобы я виделась с ней, — сказала Сьюзен.
— Подумай, не делаешь ли ты попытку навредить себе.
— Почему не позволяешь ей приехать во вторник? Ты вовсе не хочешь мне помочь. Ты хочешь, чтобы я продолжала принимать эту гадость, а она не хочет. Потому ты и не хочешь, чтобы я разговаривала с ней.
— Сьюзен, мне очень приятно, когда ты не ведешь себя так вызывающе. Может быть, поедешь домой вместе с Валери?
Сьюзен оставалась возбужденной, твердила, что брат старается не допустить ее встречи с Джиллиан. Разумеется, он старался — Джиллиан это понимала — скорее из-за нее, чем из опасения навредить Сьюзен. Она готова была согласиться на все, что бы ни означал вторник, но не решалась.
Однако Артур, пойдя на компромисс, сказал сестре, что они посмотрят. Сьюзен ненадолго успокоилась, потом почти демонстративно отказалась сохранять самообладание.
— Я знаю, что она не приедет.
— Хватит, Сьюзен, — сказал Артур. — Достаточно. Сигарету ты получила. Я сказал, что насчет приезда Джиллиан мы посмотрим. Теперь поезжай с Валери.
На препирательства ушло еще немного времени, но в конце концов Сьюзен и Валери уселись в белый фургон из Франц-центра, как назывался приют. Едва машина скрылась, Артур принялся извиняться сначала перед полицейским, все время стоявшим рядом, потом перед Джиллиан. Объяснил, что всякий раз, когда у Сьюзен что-то неладно — сегодня это было отсутствие сигарет, — все сдерживающие барьеры могут рухнуть.
— Артур, извиняться тут не за что. Но можно спросить, что бывает по вторникам?
— А! Ей делают укол. Потом мы едем на квартиру. Она принадлежала отцу, но теперь там живу я. Главным образом ради нее. Мы устраиваем ужин. Это стало ритуальным действием, особенно после смерти отца. Думаю, Сьюзен это имела в виду, говоря, что втроем лучше.
— Приехать мне особого труда не составит, если для нее это важно.
— Я об этом не прошу. И честно говоря, Сьюзен не обратит на тебя особого внимания, если появишься. Я знаю это по опыту. У нее нет ничего последовательного. Кроме паранойи.
Артур настоял, что отвезет Джиллиан к находившемуся неподалеку магазину. Она стала было отказываться, но время уже близилось к пяти. Когда они выезжали со стоянки полицейского участка, Джиллиан спросила, сулит ли надежду то, что Сьюзен говорила о выздоровлении.
— У нее все разговоры о выздоровлении. Так продолжается уже почти тридцать лет.
Тридцать лет. При мысли, сколько сил он тратил на сестру, Джиллиан снова восхитилась Артуром. Она бы давным-давно выдохлась.
— Знаю, ты не поверишь, — сказал он, — но, по-моему, ты ей понравилась. Обычно Сьюзен ведет себя так, будто незнакомцев нет рядом. История с освобождением из тюрьмы — тут объяснять нечего. Она должна была ее заинтересовать. Но я извиняюсь за то, что Сьюзен вела себя так оскорбительно.
— Правда не может быть оскорбительной.
Артур, видимо, не знал, как реагировать на эту реплику. Какое-то время в машине слышалось только бормотание радио. Поразмыслив, Джиллиан нашла в недавней сцене нечто забавное. Несмотря на частые заявления Артура об их общности, родственной душой для нее являлась его сестра. Женщина, одаренная незаурядными умом и красотой, раздираемая таинственными внутренними побуждениями.
— Сьюзен действительно обладает высоким интеллектом, — сказала Джиллиан. — Она необычайно проницательна.
— Да, раскусила меня.
Артур вздохнул и приложил руку к сердцу. Спрашивать, какая фраза задела его, не было нужды. «И никто из этих женщин не любит тебя». Джиллиан вновь осознала, до чего незадачливая у Артура Рейвена жизнь.
Они приехали. Артур развернулся перед магазином Мортона, но Джиллиан не спешила вылезать. Ей казалось более важным, чем когда-либо, не стать для него еще одной причиной огорчения, произнести утешительные слова, заготовленные после их разговора у магазина в Сентер-Сити накануне.
— Артур, я не хочу продолжать больную тему, но должна сказать несколько слов. Когда мы вчера расстались, меня расстроило, что ты как будто чувствовал себя отвергнутым. Уверяю тебя, тут нет ничего личного.
Артур поморщился, словно от боли.
— Есть. Ничего более личного не может быть. Как еще ты можешь это назвать?
— Артур, ты не считаешься с реальностью.
— Послушай, — сказал он, — ты имеешь полное право сказать «нет». Так что не бери в голову. В мире полно женщин, которые предпочли бы не показываться со мной.
— Артур! Причина совсем в другом.
Джиллиан произнесла эти слова с неожиданной убежденностью. Да, Артур не Очаровательный Принц, но она держится старомодного взгляда, что красота является женской прерогативой. Собственно, смущает ее не столько его внешность, сколько рост: он пониже на четыре-пять дюймов, даже когда она в туфлях на низком каблуке. Однако ей приятно его общество. Она всегда сознавала, что Артур не может отказаться от укоренившихся привычек. Не может перестать собирать горошек на тарелке в кучку точно так же, как и дышать. Но он это знает. И его видение себя, приятие себя придает ему обаяния — как и способность неуклонно стоять за правое дело. В сущности, его твердость и забота о безумной сестре значительно подняли Артура в ее глазах. Проблема заключалась не в нем, а в ней.
— Артур, честно говоря, тебе лучше бы не хотеть показываться со мной.
— Из-за твоей роли в деле Гэндолфа?
— Потому что это запятнает тебя в глазах сообщества, уважение которого необходимо тебе в профессиональной жизни. — Джиллиан смотрела на него в упор. — Артур, что тебе представляется? Ужин и танцы? А почему не вечеринка с коктейлями в юридической фирме? Твои партнеры наверняка поразятся, что ты водишь компанию с пожилой бывшей заключенной, опозорившей твою профессию.
— А кино? — спросил Артур. — Там темно. Никто не увидит. — Он, разумеется, улыбался, но вскоре стало ясно, что ему надоел этот разговор. — Джиллиан, ты говорила десяток раз, что я добр к тебе и ты платишь мне той же монетой. Но послушай, мы оба знаем, что тут в основном вопрос инстинкта. А я прекрасно вижу, что говорит тебе твой инстинкт.
— Нет, Артур, говорю тебе в последний раз, дело не в этом. Ты добр. А доброты в моем мире не так уж много. Но я бы обманывала тебя, Артур. Ты не получил бы того, чего заслуживаешь. Никто никогда не получает.
— Я воспринимаю это как «нет». Без обиды. Эта тема между нами даже не поднималась. Мы друзья.
Артур открыл дверцу и приложил все силы, чтобы весело улыбнуться. Снова протянул руку. Джиллиан пришла в ярость и отказалась ее пожать. Он мог это увидеть только в наиболее обидном для себя свете.
— Значит, ужин во вторник? — спросила она. — В какое время? Где встречаемся?
Его мягкие губы слегка раздвинулись.
— Джиллиан, необходимости в этом нет. Сьюзен обойдется. Так или иначе, потакать ее капризам вредно. И я не могу пользоваться твоей добротой.
— Ерунда, — ответила Джиллиан и вылезла на тротуар. Просунула голову в темноту машины, откуда на нее смотрел сбитый с толку Артур. — Мы друзья.
И с каким-то удовольствием захлопнула дверцу.
21
— Побывала, — ответила Джиллиан.
— Я всегда могу определить, — сказала Сьюзен и выпустила в воздух струйку табачного дыма с раздраженно-величественным видом Бетт Дэвис[14]. — Только не понимаю, почему вы назвались Джиллиан Салливан.
Все еще пытаясь выиграть очко, Артур напомнил сестре, что он много лет назад был назначен обвинителем в зал судьи Салливан.
— Помню, — сказала Сьюзен. — Помню. Ты был влюблен в нее. Ты влюбляешься в кого-нибудь каждые три недели.
— Спасибо, Сьюзен.
— Так оно и есть. И никто из этих женщин не любит тебя.
Артур, выглядевший с тех пор, как приехал, безмерно усталым, на миг показался раздавленным этим заявлением.
— Артур, причина тут не во мне.
— Я так и не думаю.
— Ты думаешь, что, если бы не приходилось заботиться о сумасшедшей сестре, все было бы замечательно.
— Сьюзен, мне больше нравится, когда ты не стараешься перечить. Я люблю тебя, хочу тебе помочь, и ты это знаешь. Мне нужно возвращаться на работу. У меня судебное дело. Я рассказывал тебе о нем. Помнишь, о человеке в коридоре смертников?
— Ты вызволишь его из тюрьмы?
— Надеюсь.
— Ее ты вызволил?
— Сьюзен, она отбыла свой срок.
— Вызволил, чтобы показать мне, да? Что она принимает?
— Собственно говоря, — сказала Джиллиан, — мне стало лучше от того, что я перестала принимать лекарства.
Ободренная предыдущим успехом, она решила, что это замечание пойдет на пользу, но оно оказалось серьезной ошибкой. Сьюзен вскинулась и оживленно зажестикулировала короткопалыми руками.
— Я все время им об этом твержу! Если бы не принимать больше лекарств, я бы поправилась, я знаю! Она поправилась и не принимает ничего.
— Сьюзен, Джиллиан была в тюрьме, а не в больнице. Она отбыла срок. И теперь заново налаживает жизнь.
— Ты хочешь, чтобы и я делала то же самое.
Артур замялся. Казалось бы, согласиться с этим ничего не стоит, но, видимо, он понял за много лет, что любая уступка лишь подначивает сестру.
— Сьюзен, мне бы хотелось этого, но ты должна делать то, что имеет значение для тебя.
— Я хочу поправиться, ты это знаешь, Артур.
— Знаю, что хочешь.
— Тогда можешь снова приезжать с ней.
— С Джиллиан?
— Кто бы она ни была. Приезжай с ней во вторник. Втроем лучше.
На лице Артура впервые появилось встревоженное выражение.
— Не думаю, что во вторник вечером она будет свободна. Ты работаешь, так ведь?
Джиллиан смотрела на Артура, ожидая каких-то знаков, но, видимо, вопрос его был искренним. Она сдержанно покачала головой.
— Значит, не хочешь, чтобы я виделась с ней, — сказала Сьюзен.
— Подумай, не делаешь ли ты попытку навредить себе.
— Почему не позволяешь ей приехать во вторник? Ты вовсе не хочешь мне помочь. Ты хочешь, чтобы я продолжала принимать эту гадость, а она не хочет. Потому ты и не хочешь, чтобы я разговаривала с ней.
— Сьюзен, мне очень приятно, когда ты не ведешь себя так вызывающе. Может быть, поедешь домой вместе с Валери?
Сьюзен оставалась возбужденной, твердила, что брат старается не допустить ее встречи с Джиллиан. Разумеется, он старался — Джиллиан это понимала — скорее из-за нее, чем из опасения навредить Сьюзен. Она готова была согласиться на все, что бы ни означал вторник, но не решалась.
Однако Артур, пойдя на компромисс, сказал сестре, что они посмотрят. Сьюзен ненадолго успокоилась, потом почти демонстративно отказалась сохранять самообладание.
— Я знаю, что она не приедет.
— Хватит, Сьюзен, — сказал Артур. — Достаточно. Сигарету ты получила. Я сказал, что насчет приезда Джиллиан мы посмотрим. Теперь поезжай с Валери.
На препирательства ушло еще немного времени, но в конце концов Сьюзен и Валери уселись в белый фургон из Франц-центра, как назывался приют. Едва машина скрылась, Артур принялся извиняться сначала перед полицейским, все время стоявшим рядом, потом перед Джиллиан. Объяснил, что всякий раз, когда у Сьюзен что-то неладно — сегодня это было отсутствие сигарет, — все сдерживающие барьеры могут рухнуть.
— Артур, извиняться тут не за что. Но можно спросить, что бывает по вторникам?
— А! Ей делают укол. Потом мы едем на квартиру. Она принадлежала отцу, но теперь там живу я. Главным образом ради нее. Мы устраиваем ужин. Это стало ритуальным действием, особенно после смерти отца. Думаю, Сьюзен это имела в виду, говоря, что втроем лучше.
— Приехать мне особого труда не составит, если для нее это важно.
— Я об этом не прошу. И честно говоря, Сьюзен не обратит на тебя особого внимания, если появишься. Я знаю это по опыту. У нее нет ничего последовательного. Кроме паранойи.
Артур настоял, что отвезет Джиллиан к находившемуся неподалеку магазину. Она стала было отказываться, но время уже близилось к пяти. Когда они выезжали со стоянки полицейского участка, Джиллиан спросила, сулит ли надежду то, что Сьюзен говорила о выздоровлении.
— У нее все разговоры о выздоровлении. Так продолжается уже почти тридцать лет.
Тридцать лет. При мысли, сколько сил он тратил на сестру, Джиллиан снова восхитилась Артуром. Она бы давным-давно выдохлась.
— Знаю, ты не поверишь, — сказал он, — но, по-моему, ты ей понравилась. Обычно Сьюзен ведет себя так, будто незнакомцев нет рядом. История с освобождением из тюрьмы — тут объяснять нечего. Она должна была ее заинтересовать. Но я извиняюсь за то, что Сьюзен вела себя так оскорбительно.
— Правда не может быть оскорбительной.
Артур, видимо, не знал, как реагировать на эту реплику. Какое-то время в машине слышалось только бормотание радио. Поразмыслив, Джиллиан нашла в недавней сцене нечто забавное. Несмотря на частые заявления Артура об их общности, родственной душой для нее являлась его сестра. Женщина, одаренная незаурядными умом и красотой, раздираемая таинственными внутренними побуждениями.
— Сьюзен действительно обладает высоким интеллектом, — сказала Джиллиан. — Она необычайно проницательна.
— Да, раскусила меня.
Артур вздохнул и приложил руку к сердцу. Спрашивать, какая фраза задела его, не было нужды. «И никто из этих женщин не любит тебя». Джиллиан вновь осознала, до чего незадачливая у Артура Рейвена жизнь.
Они приехали. Артур развернулся перед магазином Мортона, но Джиллиан не спешила вылезать. Ей казалось более важным, чем когда-либо, не стать для него еще одной причиной огорчения, произнести утешительные слова, заготовленные после их разговора у магазина в Сентер-Сити накануне.
— Артур, я не хочу продолжать больную тему, но должна сказать несколько слов. Когда мы вчера расстались, меня расстроило, что ты как будто чувствовал себя отвергнутым. Уверяю тебя, тут нет ничего личного.
Артур поморщился, словно от боли.
— Есть. Ничего более личного не может быть. Как еще ты можешь это назвать?
— Артур, ты не считаешься с реальностью.
— Послушай, — сказал он, — ты имеешь полное право сказать «нет». Так что не бери в голову. В мире полно женщин, которые предпочли бы не показываться со мной.
— Артур! Причина совсем в другом.
Джиллиан произнесла эти слова с неожиданной убежденностью. Да, Артур не Очаровательный Принц, но она держится старомодного взгляда, что красота является женской прерогативой. Собственно, смущает ее не столько его внешность, сколько рост: он пониже на четыре-пять дюймов, даже когда она в туфлях на низком каблуке. Однако ей приятно его общество. Она всегда сознавала, что Артур не может отказаться от укоренившихся привычек. Не может перестать собирать горошек на тарелке в кучку точно так же, как и дышать. Но он это знает. И его видение себя, приятие себя придает ему обаяния — как и способность неуклонно стоять за правое дело. В сущности, его твердость и забота о безумной сестре значительно подняли Артура в ее глазах. Проблема заключалась не в нем, а в ней.
— Артур, честно говоря, тебе лучше бы не хотеть показываться со мной.
— Из-за твоей роли в деле Гэндолфа?
— Потому что это запятнает тебя в глазах сообщества, уважение которого необходимо тебе в профессиональной жизни. — Джиллиан смотрела на него в упор. — Артур, что тебе представляется? Ужин и танцы? А почему не вечеринка с коктейлями в юридической фирме? Твои партнеры наверняка поразятся, что ты водишь компанию с пожилой бывшей заключенной, опозорившей твою профессию.
— А кино? — спросил Артур. — Там темно. Никто не увидит. — Он, разумеется, улыбался, но вскоре стало ясно, что ему надоел этот разговор. — Джиллиан, ты говорила десяток раз, что я добр к тебе и ты платишь мне той же монетой. Но послушай, мы оба знаем, что тут в основном вопрос инстинкта. А я прекрасно вижу, что говорит тебе твой инстинкт.
— Нет, Артур, говорю тебе в последний раз, дело не в этом. Ты добр. А доброты в моем мире не так уж много. Но я бы обманывала тебя, Артур. Ты не получил бы того, чего заслуживаешь. Никто никогда не получает.
— Я воспринимаю это как «нет». Без обиды. Эта тема между нами даже не поднималась. Мы друзья.
Артур открыл дверцу и приложил все силы, чтобы весело улыбнуться. Снова протянул руку. Джиллиан пришла в ярость и отказалась ее пожать. Он мог это увидеть только в наиболее обидном для себя свете.
— Значит, ужин во вторник? — спросила она. — В какое время? Где встречаемся?
Его мягкие губы слегка раздвинулись.
— Джиллиан, необходимости в этом нет. Сьюзен обойдется. Так или иначе, потакать ее капризам вредно. И я не могу пользоваться твоей добротой.
— Ерунда, — ответила Джиллиан и вылезла на тротуар. Просунула голову в темноту машины, откуда на нее смотрел сбитый с толку Артур. — Мы друзья.
И с каким-то удовольствием захлопнула дверцу.
21
15 — 19 июня 2001 года
Коллинз
Джексон Эйрз, адвокат, которого Эрно нанял племяннику, был неприятным человеком. С глазу на глаз он мог называть своих клиентов бандитами, но к обвинителям и полицейским относился еще хуже. Привлекала его в них только возможность соперничества. Для Эйрза в судопроизводстве существовала только одна проблема — расовая. В его мире все сводилось к белым против черных. Несколько лет назад на процессе он назвал Мюриэл перед присяжными рабовладелицей. Она не могла сказать, что эта вспышка испортила их отношения. Они и так были испорчены донельзя.
Джексон сидел в кабинете Мюриэл и, сведя кончики тонких пальцев, выслушивал ее просьбу. Хотя ему перевалило далеко за семьдесят, он был бодрым, подтянутым и все еще блестящим адвокатом. Седые волосы его напоминали взбитые белки, как у Нельсона Манделы[15], это сходство вряд ли было неумышленным. Подобно всем адвокатам, он не привык получать преимущество, а когда получал его, становился совершенно несносным. Мрачный, взъерошенный Томми Мольто сидел рядом с Джексоном по другую сторону громадного стола Мюриэл и слушал его, не пытаясь скрывать расстройства.
— Им-мунитет, — произнес Эйрз, когда Мюриэл сказала, что им нужно поговорить с Коллинзом.
— Иммунитет? — переспросила Мюриэл. — Чего ради? Даже если он лгал нам в девяносто первом году, срок давности уже истек.
— "Чего ради" касается только меня и его, Мюриэл. Не будет иммунитета, он заявит о своих конституционных правах на основании Пятой поправки[16].
— Как насчет прогноза? — спросила Мюриэл.
Эйрз мог сказать, что покажет его клиент.
— С какой стати мне это делать? Человек живет в Атланте, штат Джорджия, притом припеваючи. Ему незачем говорить с тобой, Мюриэл.
— Джексон, откуда у меня такое ощущение, что ты беседовал с Артуром? Я только что ответила на его ходатайство с просьбой судье Харлоу принудить меня дать иммунитет твоему клиенту.
И Артур, и Джексон знали, что правом предоставить иммунитет человеку обладает только обвинитель и что Мюриэл ни за что на это не пойдет без уверенности, что Коллинз поможет ей выиграть дело.
— Мюриэл, это нужно Артуру. Что касается меня, можешь забыть о существовании Коллинза. Но мой человек не будет разговаривать ни с Артуром, ни с тобой без полной гарантии неприкосновенности по закону.
— Джексон, Коллинз может не раскрывать рта, — сказала Мюриэл, — но мне нужно, чтобы он появился, пусть судья видит — мы пытались выяснить, что он имеет сказать. Примешь повестку о вызове для дачи свидетельских показаний?
— А что это даст моему клиенту?
— Бесплатную поездку в родные места.
— Миледи, он владелец бюро путешествий. И ездит бесплатно в родные места, когда вздумается. К тому же вызов свидетеля — гражданская процедура. Хотите допросить его — поезжайте к нему. Только вряд ли Мистер Налогоплательщик будет очень доволен, что вы совершите две поездки в Джорджию за его счет лишь затем, чтобы услышать, как этот человек откажется отвечать на ваши треклятые вопросы.
— Две поездки? — спросил Мольто. Мюриэл не захотела доставлять Джексону удовольствия, задавая этот вопрос, хотя тоже не поняла. Книги «Федеральные правила гражданского судопроизводства» на полке у нее не было.
У Джексона появилась возможность позлорадствовать, и он широко заулыбался. Его потемневшие от курения зубы неправильной формы редко можно было увидеть в суде, там у него единственным выражением лица была маска негодования. Чтобы вызвать Коллинза, объяснил он, им сначала нужно обратиться в федеральный суд Атланты и там получить обеспеченную правовой санкцией повестку.
— Пожалуй, мы так и сделаем, — сказала Мюриэл. — Может, управимся с повесткой и допросом за один рейс. Я пришлю тебе уведомление.
— Думаешь, я не вижу, когда люди блефуют? Мюриэл, адвокатская лицензия у меня на стене до того давняя, что овца, из шкуры которой сделан пергамент, плавала с Ноем в ковчеге. Не знала этого? Мюриэл, я достаточно опытен, чтобы не поддаваться на блеф.
Мольто проводил Джексона из кабинета. Когда вернулся, Мюриэл немного поговорила с ним, потом оставила Ларри сообщение на автоответчике. В начале шестого Старчек появился на пороге, вежливо постучал по открытой двери. Стоя там, он, как всегда, произвел на нее впечатление своим ростом. Крупные люди занимают все пространство.
— Занята?
— Лар, для тебя я всегда свободна.
Все ее помощники разошлись, телефоны молчали. Пальцы Старчека все еще лежали на косяке двери. Мюриэл остановила его легкой модуляцией голоса, которую расслышала сама. Кто-нибудь, подслушивающий сейчас или накануне в комнате для свидетелей, счел бы, что она флиртует. «Сила привычки», — подумала она. Прежняя Мюриэл берет верх над новой. Ларри был полноватым пожилым мужчиной, однако на клеточном уровне сохранилась память о его привлекательности. Конечно, было приятно ощущать себя помолодевшей, полной жизни, что называется, в соку. Но вместе с тем и глупо.
Мюриэл передала свой разговор с Джексоном. Ларри не мог понять, зачем Коллинзу требовать иммунитета.
— Может быть, — сказала Мюриэл, — он знает, что от меня не получит неприкосновенности. Видимо, в отличие от дядюшки не хочет давать показаний. Сославшись на Пятую поправку, он останется в стороне. Поэтому мы летим в Атланту.
— Мы?
— Да, мы. Я буду хлопотать о повестке, а ты допрашивать Коллинза, когда ее выпишут.
— Вправе я разговаривать с Коллинзом, если его адвокат против?
— Я не могу вести разговор со стороной, интересы которой представляет адвокат. Но Джексон отказывается принимать повестку. Поэтому кто-то из полицейских должен нанести визит Коллинзу, объяснить причину повестки и суть дела. Если он согласится говорить с тобой вопреки совету адвоката, это не наша вина.
Мюриэл была приятна мысль о реакции Джексона. Он всегда вопил громче всех из-за собственных ошибок.
Во вторник утром Ларри ждал у ворот аэропорта, вид у него был нервозный, когда примчалась Мюриэл. Для нее успевать на самолет перед уборкой трапа было спортом. Если служащий не закрывал ворот при ее появлении, она считала, что попусту потратила невозвратимые минуты.
— Черт возьми, как это вынести? — поинтересовался Ларри, когда они втиснулись на сиденья. — Летать самолетом и без того удовольствия мало.
Оба они взяли по большой сумке, но багажное отделение оказалось забито битком. Из управления юстиции Джорджии, которое оказывало им содействие, сообщили, что оформление повестки займет не больше часа, но Ларри удастся встретиться с Коллинзом только к вечеру. Если учесть уличное движение в часы пик, существовала перспектива заночевать в Атланте. Ларри затолкал сумку под переднее сиденье, жалуясь, что всю дорогу до Атланты будет чувствовать себя сидящим на стуле из кукольного дома.
— Извини, Лар. Я все пыталась дозвониться до Клэр — дочери Толмиджа. Вечером я должна была забрать нашего внука.
— Надеюсь, ты воспримешь это как комплимент, но я не вижу в тебе бабушку.
— Я все понимаю, Ларри. Лучшей возможности у меня не будет, и я хватаюсь за нее.
Даже просто говоря о ребенке, Мюриэл ощущала легкое беспокойство и тоску, которые зачастую вызывали его присутствие и отсутствие. Видимо, это отражалось на ее лице.
— А усыновление? — спросил Ларри.
— Что?
— Ты о нем не думала?
— О! — Мюриэл сделала паузу, чтобы унять сердцебиение. — Три года назад мы едва не усыновили мальчика. Афроамериканца. Мать совершенно здоровая. Полный порядок. И все сорвалось. Я чуть с ума не сошла. Но, как говорится, может, оно и к лучшему. Дочери оценивают Толмиджа как отца в лучшем случае на тройку. И все равно я иногда подумываю еще об одной попытке.
— Толмидж не противится?
— Особого энтузиазма не выражает. Он постоянно в разъездах — мне пришлось бы всем заниматься одной. Это сложно.
— Когда дочери повзрослели, он не стал лучше ладить с ними?
— Они хорошо принимают его. И симпатизируют мне.
Мюриэл ткнула себя пальцем в живот, и оба рассмеялись. Собственно говоря, постоянное отсутствие Толмиджа способствовало ее сближению с молодыми женщинами. Все они понимали, что Толмидж принадлежит всему миру, не им одним. Мюриэл со своей стороны относилась к этому терпимо, даже уважительно. Не только из восхищения, но и потому что сама была почти такой же. Существовали сила и ритм в симметрично возвышающихся траекториях жизни, которые она разделяла с Толмиджем. Но оставались точки, в которых их кривые не совпадали. Они блаженствовали, дружно взмывая ввысь, но земные удовольствия — прогулки в парке, выбор обоев, даже секс — бывали у них редко. И Мюриэл не с кем было поделиться личными проблемами.
Эти безрадостные мысли были нежеланными, как и весь разговор. В самолете трудно говорить так, чтобы тебя не слышали посторонние. И у Мюриэл пробудилось давнее сознание, что в разговорах с Ларри о Толмидже есть что-то дурное по своей сути. Она принялась за работу.
— Ладно, — сказал Ларри. — Оставлю эту тему.
Не поднимая глаз от столика, куда выложила несколько папок, Мюриэл ответила:
— И хорошо.
— Только вот...
— Ну-ну?
— Конечно, это не мое дело, — сказал он.
— Пусть тебя это не смущает, Ларри. До сих пор не смущало.
Старчек вздохнул.
— Отлично.
— Говори, Ларри. И на этом будет кончено. Последний выстрел. Стреляй.
— Знаешь, иной раз, когда говоришь о Толмидже, мне вспоминается, как ты говорила о... Как бишь его?
— Как бишь кого?
— Своем блаженной памяти муже.
— О Роде?
Она так громко рассмеялась, что, несмотря на гул двигателей, кто-то из пассажиров обернулся. Между этими людьми не могло быть никакого сравнения. Толмидж был тяжеловесом, местной достопримечательностью. Род — пьяницей.
— Спасибо, что сказал, Ларри, — произнесла она и раскрыла другую папку. Но для нее тема не была закрыта, потому что она неожиданно вспомнила, каким ей виделся Род, когда гонялась за ним — блестящим, обаятельным, отнюдь не потерпевшим крушение в бокале с коктейлем. Продолжая мысль Ларри, она нашла между своими мужьями немало общего. Оба старше ее. Рассеянные. Оба ее учителя. Оба звезды на ее небосводе. И оба с очень высоким самомнением, скрывающим, как могла бы подсказать ей интуиция, глубокую неуверенность в себе. У нее захолодело сердце. Что это означало? Все? Ничего? Ей сорок четыре года, и она устроила свою жизнь. Сидящий рядом философ несколько недель назад открыл ей непреложную истину: жизнь несовершенна. Мюриэл потянулась в тесном самолетном кресле и привычно загнала эти мысли в глубь сознания, чтобы снова приняться за работу.
К высокому белому зданию федерального суда они подъехали в половине третьего. Потом стояли снаружи с Тейном, помощником генерального прокурора, и следователем из прокуратуры округа Фултон, планируя остаток дня. Над каньоном уличных туннелей были видны небоскреб Си-эн-эн и купол Всемирного конгресс-центра Джорджии. Ларри сможет сказать ребятам, что повидал достопримечательности города.
Вчетвером они пришли к решению, что Ларри и следователь Уилтон Морли отправятся с повесткой к Коллинзу, а Мюриэл будет ждать в управлении юстиции с включенным сотовым телефоном. Если Коллинз вдруг согласится дать показания без адвоката, она подъедет, чтобы должным образом их задокументировать. Если от Ларри не будет вестей, они встретятся в аэропорту перед вылетом домой.
У Морли был адрес Коллинза в северном пригороде. По телефону Уилтон говорил с сильным южным акцентом, и Ларри не мог догадаться о его расе. Оказался он черным как уголь и покладистым. Отношения между белыми и черными здесь были другими, чем на Севере. Ларри заметил это несколько десятилетий назад, и похоже, с тех пор ничего не изменилось. Черные победили здесь ощутимее. Покончили с рабством, потом с расовой сегрегацией. Приятно, когда можно назвать поверженных врагов.
В машине Морли показал Старчеку собранные документы. В отчете о кредитных операциях Коллинз значился владельцем агентства «Коллинз трэвел». Перечень его арестов, как и утверждал Эрно, не продолжался после освобождения из тюрьмы пять лет назад. Семьдесят восемь процентов из тех, кто отбывал срок, снова попадали в тюрьму. Но Ларри иногда утешался другим показателем. Онкологи были бы счастливы, если бы им удавалось излечивать двадцать два процента тяжелых раковых заболеваний. Правда, многие из этих людей не исправились — просто научились заметать следы. Ларри не мог знать, относится ли к их числу Коллинз. Вызывало легкие подозрения, что человек, освободившийся всего несколько лет назад, нашел средства, чтобы открыть свой бизнес. А ведь для отмывки наркодолларов бюро путешествий было бы превосходным прикрытием. Однако Морли слышал хорошие отзывы о Коллинзе.
— Один из моих людей ходит с этим Коллинзом в церковь, — сказал Морли, — и покупает у него авиабилеты. Говорит, он молодчина. Не знаю, как это понимать.
Атланта напоминала Ларри Лос-Анджелес. Привлекательные ландшафты Юга — в данном случае холмы и деревья — портили скоростные шоссе и торговые ряды. Коллинз жил и работал в тридцати минутах езды от центра, в старом городке, слившемся теперь с беспорядочно растущим большим городом. Проехав милю-другую по восемьдесят пятому федеральному шоссе, они миновали все однотипные рестораны, о каких Ларри только слышал, и несколько похожих на универмаги церквей.
Морли проехал мимо агентства Коллинза и развернулся. Оно находилось в конце торгового центра за бетонным забором, рядом с химчисткой и зоомагазином. Подумав, Ларри решил, что идти к Коллинзу лучше ему одному.
— Ты на Юге, приятель, — сказал Морли, когда Ларри предложил ему остаться в машине. — Положение вещей здесь может оказаться не таким, как там, откуда ты приехал.
Ларри не совсем понял, что Морли имел в виду. Может быть, он думал, что полицейский-северянин бесцеремонно войдет и заедет Коллинзу по физиономии.
Джексон сидел в кабинете Мюриэл и, сведя кончики тонких пальцев, выслушивал ее просьбу. Хотя ему перевалило далеко за семьдесят, он был бодрым, подтянутым и все еще блестящим адвокатом. Седые волосы его напоминали взбитые белки, как у Нельсона Манделы[15], это сходство вряд ли было неумышленным. Подобно всем адвокатам, он не привык получать преимущество, а когда получал его, становился совершенно несносным. Мрачный, взъерошенный Томми Мольто сидел рядом с Джексоном по другую сторону громадного стола Мюриэл и слушал его, не пытаясь скрывать расстройства.
— Им-мунитет, — произнес Эйрз, когда Мюриэл сказала, что им нужно поговорить с Коллинзом.
— Иммунитет? — переспросила Мюриэл. — Чего ради? Даже если он лгал нам в девяносто первом году, срок давности уже истек.
— "Чего ради" касается только меня и его, Мюриэл. Не будет иммунитета, он заявит о своих конституционных правах на основании Пятой поправки[16].
— Как насчет прогноза? — спросила Мюриэл.
Эйрз мог сказать, что покажет его клиент.
— С какой стати мне это делать? Человек живет в Атланте, штат Джорджия, притом припеваючи. Ему незачем говорить с тобой, Мюриэл.
— Джексон, откуда у меня такое ощущение, что ты беседовал с Артуром? Я только что ответила на его ходатайство с просьбой судье Харлоу принудить меня дать иммунитет твоему клиенту.
И Артур, и Джексон знали, что правом предоставить иммунитет человеку обладает только обвинитель и что Мюриэл ни за что на это не пойдет без уверенности, что Коллинз поможет ей выиграть дело.
— Мюриэл, это нужно Артуру. Что касается меня, можешь забыть о существовании Коллинза. Но мой человек не будет разговаривать ни с Артуром, ни с тобой без полной гарантии неприкосновенности по закону.
— Джексон, Коллинз может не раскрывать рта, — сказала Мюриэл, — но мне нужно, чтобы он появился, пусть судья видит — мы пытались выяснить, что он имеет сказать. Примешь повестку о вызове для дачи свидетельских показаний?
— А что это даст моему клиенту?
— Бесплатную поездку в родные места.
— Миледи, он владелец бюро путешествий. И ездит бесплатно в родные места, когда вздумается. К тому же вызов свидетеля — гражданская процедура. Хотите допросить его — поезжайте к нему. Только вряд ли Мистер Налогоплательщик будет очень доволен, что вы совершите две поездки в Джорджию за его счет лишь затем, чтобы услышать, как этот человек откажется отвечать на ваши треклятые вопросы.
— Две поездки? — спросил Мольто. Мюриэл не захотела доставлять Джексону удовольствия, задавая этот вопрос, хотя тоже не поняла. Книги «Федеральные правила гражданского судопроизводства» на полке у нее не было.
У Джексона появилась возможность позлорадствовать, и он широко заулыбался. Его потемневшие от курения зубы неправильной формы редко можно было увидеть в суде, там у него единственным выражением лица была маска негодования. Чтобы вызвать Коллинза, объяснил он, им сначала нужно обратиться в федеральный суд Атланты и там получить обеспеченную правовой санкцией повестку.
— Пожалуй, мы так и сделаем, — сказала Мюриэл. — Может, управимся с повесткой и допросом за один рейс. Я пришлю тебе уведомление.
— Думаешь, я не вижу, когда люди блефуют? Мюриэл, адвокатская лицензия у меня на стене до того давняя, что овца, из шкуры которой сделан пергамент, плавала с Ноем в ковчеге. Не знала этого? Мюриэл, я достаточно опытен, чтобы не поддаваться на блеф.
Мольто проводил Джексона из кабинета. Когда вернулся, Мюриэл немного поговорила с ним, потом оставила Ларри сообщение на автоответчике. В начале шестого Старчек появился на пороге, вежливо постучал по открытой двери. Стоя там, он, как всегда, произвел на нее впечатление своим ростом. Крупные люди занимают все пространство.
— Занята?
— Лар, для тебя я всегда свободна.
Все ее помощники разошлись, телефоны молчали. Пальцы Старчека все еще лежали на косяке двери. Мюриэл остановила его легкой модуляцией голоса, которую расслышала сама. Кто-нибудь, подслушивающий сейчас или накануне в комнате для свидетелей, счел бы, что она флиртует. «Сила привычки», — подумала она. Прежняя Мюриэл берет верх над новой. Ларри был полноватым пожилым мужчиной, однако на клеточном уровне сохранилась память о его привлекательности. Конечно, было приятно ощущать себя помолодевшей, полной жизни, что называется, в соку. Но вместе с тем и глупо.
Мюриэл передала свой разговор с Джексоном. Ларри не мог понять, зачем Коллинзу требовать иммунитета.
— Может быть, — сказала Мюриэл, — он знает, что от меня не получит неприкосновенности. Видимо, в отличие от дядюшки не хочет давать показаний. Сославшись на Пятую поправку, он останется в стороне. Поэтому мы летим в Атланту.
— Мы?
— Да, мы. Я буду хлопотать о повестке, а ты допрашивать Коллинза, когда ее выпишут.
— Вправе я разговаривать с Коллинзом, если его адвокат против?
— Я не могу вести разговор со стороной, интересы которой представляет адвокат. Но Джексон отказывается принимать повестку. Поэтому кто-то из полицейских должен нанести визит Коллинзу, объяснить причину повестки и суть дела. Если он согласится говорить с тобой вопреки совету адвоката, это не наша вина.
Мюриэл была приятна мысль о реакции Джексона. Он всегда вопил громче всех из-за собственных ошибок.
Во вторник утром Ларри ждал у ворот аэропорта, вид у него был нервозный, когда примчалась Мюриэл. Для нее успевать на самолет перед уборкой трапа было спортом. Если служащий не закрывал ворот при ее появлении, она считала, что попусту потратила невозвратимые минуты.
— Черт возьми, как это вынести? — поинтересовался Ларри, когда они втиснулись на сиденья. — Летать самолетом и без того удовольствия мало.
Оба они взяли по большой сумке, но багажное отделение оказалось забито битком. Из управления юстиции Джорджии, которое оказывало им содействие, сообщили, что оформление повестки займет не больше часа, но Ларри удастся встретиться с Коллинзом только к вечеру. Если учесть уличное движение в часы пик, существовала перспектива заночевать в Атланте. Ларри затолкал сумку под переднее сиденье, жалуясь, что всю дорогу до Атланты будет чувствовать себя сидящим на стуле из кукольного дома.
— Извини, Лар. Я все пыталась дозвониться до Клэр — дочери Толмиджа. Вечером я должна была забрать нашего внука.
— Надеюсь, ты воспримешь это как комплимент, но я не вижу в тебе бабушку.
— Я все понимаю, Ларри. Лучшей возможности у меня не будет, и я хватаюсь за нее.
Даже просто говоря о ребенке, Мюриэл ощущала легкое беспокойство и тоску, которые зачастую вызывали его присутствие и отсутствие. Видимо, это отражалось на ее лице.
— А усыновление? — спросил Ларри.
— Что?
— Ты о нем не думала?
— О! — Мюриэл сделала паузу, чтобы унять сердцебиение. — Три года назад мы едва не усыновили мальчика. Афроамериканца. Мать совершенно здоровая. Полный порядок. И все сорвалось. Я чуть с ума не сошла. Но, как говорится, может, оно и к лучшему. Дочери оценивают Толмиджа как отца в лучшем случае на тройку. И все равно я иногда подумываю еще об одной попытке.
— Толмидж не противится?
— Особого энтузиазма не выражает. Он постоянно в разъездах — мне пришлось бы всем заниматься одной. Это сложно.
— Когда дочери повзрослели, он не стал лучше ладить с ними?
— Они хорошо принимают его. И симпатизируют мне.
Мюриэл ткнула себя пальцем в живот, и оба рассмеялись. Собственно говоря, постоянное отсутствие Толмиджа способствовало ее сближению с молодыми женщинами. Все они понимали, что Толмидж принадлежит всему миру, не им одним. Мюриэл со своей стороны относилась к этому терпимо, даже уважительно. Не только из восхищения, но и потому что сама была почти такой же. Существовали сила и ритм в симметрично возвышающихся траекториях жизни, которые она разделяла с Толмиджем. Но оставались точки, в которых их кривые не совпадали. Они блаженствовали, дружно взмывая ввысь, но земные удовольствия — прогулки в парке, выбор обоев, даже секс — бывали у них редко. И Мюриэл не с кем было поделиться личными проблемами.
Эти безрадостные мысли были нежеланными, как и весь разговор. В самолете трудно говорить так, чтобы тебя не слышали посторонние. И у Мюриэл пробудилось давнее сознание, что в разговорах с Ларри о Толмидже есть что-то дурное по своей сути. Она принялась за работу.
— Ладно, — сказал Ларри. — Оставлю эту тему.
Не поднимая глаз от столика, куда выложила несколько папок, Мюриэл ответила:
— И хорошо.
— Только вот...
— Ну-ну?
— Конечно, это не мое дело, — сказал он.
— Пусть тебя это не смущает, Ларри. До сих пор не смущало.
Старчек вздохнул.
— Отлично.
— Говори, Ларри. И на этом будет кончено. Последний выстрел. Стреляй.
— Знаешь, иной раз, когда говоришь о Толмидже, мне вспоминается, как ты говорила о... Как бишь его?
— Как бишь кого?
— Своем блаженной памяти муже.
— О Роде?
Она так громко рассмеялась, что, несмотря на гул двигателей, кто-то из пассажиров обернулся. Между этими людьми не могло быть никакого сравнения. Толмидж был тяжеловесом, местной достопримечательностью. Род — пьяницей.
— Спасибо, что сказал, Ларри, — произнесла она и раскрыла другую папку. Но для нее тема не была закрыта, потому что она неожиданно вспомнила, каким ей виделся Род, когда гонялась за ним — блестящим, обаятельным, отнюдь не потерпевшим крушение в бокале с коктейлем. Продолжая мысль Ларри, она нашла между своими мужьями немало общего. Оба старше ее. Рассеянные. Оба ее учителя. Оба звезды на ее небосводе. И оба с очень высоким самомнением, скрывающим, как могла бы подсказать ей интуиция, глубокую неуверенность в себе. У нее захолодело сердце. Что это означало? Все? Ничего? Ей сорок четыре года, и она устроила свою жизнь. Сидящий рядом философ несколько недель назад открыл ей непреложную истину: жизнь несовершенна. Мюриэл потянулась в тесном самолетном кресле и привычно загнала эти мысли в глубь сознания, чтобы снова приняться за работу.
* * *
Ларри время от времени приходилось летать самолетом, чтобы допросить какого-то свидетеля или схватить убийцу для последующей экстрадиции. Однако после Вьетнама он не очень-то любил покидать дом. Пока ребят не стал удерживать график спортивных состязаний, он каждое лето возил их с Нэнси во Флориду. Сам до сих пор в начале каждой весны с компанией детективов отправлялся в Лас-Вегас, где они четыре дня вели себя как двадцатилетние. Пьянствовали, играли в карты, звонили во все так называемые бюро по найму спутниц, наводя справки о ценах. Возвращались домой, чувствуя себя, будто собаки, удравшие со двора. Потом вернулись — а миски полные! Но в Атланту он летел неохотно. Было очень душно. И он не очень уютно чувствовал себя рядом с Мюриэл.К высокому белому зданию федерального суда они подъехали в половине третьего. Потом стояли снаружи с Тейном, помощником генерального прокурора, и следователем из прокуратуры округа Фултон, планируя остаток дня. Над каньоном уличных туннелей были видны небоскреб Си-эн-эн и купол Всемирного конгресс-центра Джорджии. Ларри сможет сказать ребятам, что повидал достопримечательности города.
Вчетвером они пришли к решению, что Ларри и следователь Уилтон Морли отправятся с повесткой к Коллинзу, а Мюриэл будет ждать в управлении юстиции с включенным сотовым телефоном. Если Коллинз вдруг согласится дать показания без адвоката, она подъедет, чтобы должным образом их задокументировать. Если от Ларри не будет вестей, они встретятся в аэропорту перед вылетом домой.
У Морли был адрес Коллинза в северном пригороде. По телефону Уилтон говорил с сильным южным акцентом, и Ларри не мог догадаться о его расе. Оказался он черным как уголь и покладистым. Отношения между белыми и черными здесь были другими, чем на Севере. Ларри заметил это несколько десятилетий назад, и похоже, с тех пор ничего не изменилось. Черные победили здесь ощутимее. Покончили с рабством, потом с расовой сегрегацией. Приятно, когда можно назвать поверженных врагов.
В машине Морли показал Старчеку собранные документы. В отчете о кредитных операциях Коллинз значился владельцем агентства «Коллинз трэвел». Перечень его арестов, как и утверждал Эрно, не продолжался после освобождения из тюрьмы пять лет назад. Семьдесят восемь процентов из тех, кто отбывал срок, снова попадали в тюрьму. Но Ларри иногда утешался другим показателем. Онкологи были бы счастливы, если бы им удавалось излечивать двадцать два процента тяжелых раковых заболеваний. Правда, многие из этих людей не исправились — просто научились заметать следы. Ларри не мог знать, относится ли к их числу Коллинз. Вызывало легкие подозрения, что человек, освободившийся всего несколько лет назад, нашел средства, чтобы открыть свой бизнес. А ведь для отмывки наркодолларов бюро путешествий было бы превосходным прикрытием. Однако Морли слышал хорошие отзывы о Коллинзе.
— Один из моих людей ходит с этим Коллинзом в церковь, — сказал Морли, — и покупает у него авиабилеты. Говорит, он молодчина. Не знаю, как это понимать.
Атланта напоминала Ларри Лос-Анджелес. Привлекательные ландшафты Юга — в данном случае холмы и деревья — портили скоростные шоссе и торговые ряды. Коллинз жил и работал в тридцати минутах езды от центра, в старом городке, слившемся теперь с беспорядочно растущим большим городом. Проехав милю-другую по восемьдесят пятому федеральному шоссе, они миновали все однотипные рестораны, о каких Ларри только слышал, и несколько похожих на универмаги церквей.
Морли проехал мимо агентства Коллинза и развернулся. Оно находилось в конце торгового центра за бетонным забором, рядом с химчисткой и зоомагазином. Подумав, Ларри решил, что идти к Коллинзу лучше ему одному.
— Ты на Юге, приятель, — сказал Морли, когда Ларри предложил ему остаться в машине. — Положение вещей здесь может оказаться не таким, как там, откуда ты приехал.
Ларри не совсем понял, что Морли имел в виду. Может быть, он думал, что полицейский-северянин бесцеремонно войдет и заедет Коллинзу по физиономии.