Страница:
** Здесь можно говорить о влиянии приемов Байрона.
*** Ср. книгу В. М. Жирмунского "Байрон и Пушкин" (Из истории романтической поэзии) ". Л., 1924, представляющую собой наиболее полный пересказ всех подражаний "Кавказскому пленнику" в поэзии 20-х и 30-х годов. Подражаний было очень много. Значение их в книге не выяснено.
Этот путь последовательно довел Пушкина до поэмы-фрагмента в "Братьях-разбойниках". Основанная на действительном происшествии, свидетелем которого был сам Пушкин в Екатеринославе, фабула есть дальнейшее углубление непосредственной связи с конкретным материалом. Сюжет оказался tour de force, виною этому полное исчезновение авторского лица и ведение рассказа через героя: для лирического сказа от имени героя не оказалось лексического строя; этот строй колеблется в поэме между "харчевней", "острогом" и "кнутом", с одной стороны, стилем "байронической элегии", с другой. "Снижение" героя, взятого с натуры, оказалось достаточно нейтрализованным этим обстоятельством. Но здесь Пушкин делает попытку добиться интонации действующих лиц, и этот опыт краткой прерывистой речи героя, иногда переходящий в словесный жест, используется им позднее.
В "Бахчисарайском фонтане" Пушкин точно так же использовал материал путешествия, но впервые в эпосе прикоснулся к историческим материалам, правда, в виде предания: он "суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины". 33 Материал восточного предания дан условно, и намеренно условно: "Слог восточный был для меня образцом, сколько возможно нам, благоразумным, холодным европейцам... почему я не люблю Мура? - потому что он чересчур уже восточен". 34 Авторское лицо в поэме обратилось в регулятор колорита, и отступления приобрели функцию именно этого осмысления чужого материала, иногда осмысления иронического:
Над ним крестом осенена
Магометанская луна.
(Символ, конечно, дерзновенный,
Незнанья жалкая вина).
Автор - лирический проводник-европеец по Востоку, и эта его текстовая роль дала материал для лирического конца поэмы. В соответствии с этим авторское вмешательство в действие выражается в вопросах и ответах, "описывающих" самые действия. Метод описания, приложенный к сюжету в "Кавказском пленнике", обратился в полное завуалированно фабулы. Даже самое разрешение фабулы поставлено под знак вопроса (ср. Вяземский: "Творение искусства - обман. Чем менее высказывается прозаическая связь в частях, тем более выгодны в отношении к целому" 35). Здесь впервые появились те точки а la ligne, * которые заменяют текст и мотивируют фрагментарность. Снова наличествует вставной номер - "Татарская песня". Вместе с тем в поэме продолжались те же методы работы, что и в "Кавказском пленнике". Пушкин привлекает к изучению материалы ("Histoire de Crimйe", "Тавриду" Боброва). Вяземский говорит со слов Пушкина, что он "пишет... поэму "Гарем" о Потоцкой, похищенной которым-то ханом, событие историческое". 36 Посылая поэму Вяземскому, Пушкин в качестве материала для предисловия или послесловия приложил "полицейское послание". 37 Рисунок фонтана не был приложен к изданию только потому, что все это "верно описано в поэме". К изданию были приложены примечания документального характера из книги Муравьева-Апостола - "Путешествие по Тавриде". Однако документ противоречит фабуле поэмы. В нем говорится о мавзолее прекрасной грузинки, жены хана Керим-Гирея ("новая Заира... она повелевала... но недолго: увял райский цвет в самое утро жизни своей"). "Странно очень, - пишет Муравьев-Апостол, - что все здешние жители непременно хотят, чтобы эта красавица была не грузинка, а полячка, именно какая-то Потоцкая, будто бы похищенная Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил с ними, сколько ни уверял их, что предание сие не имеет никакого исторического основания и что во второй половине XVIII века не так легко было татарам похищать полячек, - все доводы мои оставались бесполезными". ** Здесь интересно цитатное указание самого Пушкина на неисторичность предания, а также и то, как распределились в две фабульные линии две версии, историческая и легендарная, об одном лице: "грузинка или полячка" стали в фабуле грузинкой и полячкой.
* В строке (франц.). - Прим. ред.
** И. М. Муравьев-Апостол. Путешествие по Тавриде в 1820 г. СПб., 1823, стр. 118-119.
Условная фабула в сочетании с условными героями вытравили "документальность", 38 застилизовали ее. Может быть, в том обстоятельстве, что самые методы работы не развились, причина того, что сам Пушкин ставил "Бахчисарайский фонтан" ниже "Кавказского пленника". 39
Невязка условной фабулы с историческим материалом заставляла либо отказаться от исторического материала, либо от условной фабулы и условных героев. Первое происходит в "Цыганах", второе - в "Борисе Годунове". "Цыганы" завершают первый период эпоса и разрушают его. Экзотический и вместе национальный материал южных поэм здесь сугубо снижен, как и герои. "О "Цыганах" одна дама заметила, что во всей поэме одни только честный человек, и то медведь. Покойный Рылеев негодовал, зачем Алеко водит медведя и еще собирает деньги с глазеющей публики. Вяземский повторил то же замечание. (Рылеев просил меня сделать из Алеко хоть кузнеца, что было бы не в пример благороднее.) Всего бы лучше сделать из него чиновника 8 класса или помещика, а не цыгана. В таком случае, правда, не было бы и всей поэмы: ma tanto meglio *". 40 "Помещик" и "чиновник" еще впереди; но в "Цыганах" снова перед Пушкиным возник вопрос о "герое" и "характере". Пушкин становится перед вопросом об изменении героя под влиянием появления второстепенных героев, изменения второстепенной "страдательной среды" (термин Салтыкова), в которой герой прикреплен. Полное отсутствие "авторского лица", перенесенного в эпилог, исполнение того, что в "Кавказском пленнике" стало ясно Пушкину только по окончании, и оживление второстепенных героев повлекло за собой своеобразное положение лирического "героя" среди характеров. Алеко оказался лицом другого жанрового измерения в ожившей "среде", лицом, оторванным от роли и ремесла, данного ему автором, и сюжетная катастрофа была в сущности катастрофой литературной: столкнулся лирический, элегический "герой" с эпическими "характерами". Отсюда замечание дамы, Вяземского и Рылеева.
* Но тем лучше (итал.). - Прим. ред.
"Цыганы" переросли жанровые пределы поэмы; развитие сюжета не только фрагментарно, но и распределились роли автора и героев; автор - эпик, он дает декорацию и нарочито краткий, "сценарный рассказ", герои в диалоге, без авторских ремарок, ведут действие. Стиховая ткань эпоса разорвана драматическим диалогом и вставными нумерами. Разорваны диалогом даже строки. Вместе с тем поэма оказалась разорванной и метрически. "Характерное" освободилось от принудительной сглаживающей силы одного метра - впервые в ямбической поэме появились во вставных номерах другие метры. Так Пушкин оказался перед поэмой, переросшей одновременно "героя", жанр и метр, - очутился перед стиховой драмой. Подготовительные изучения Пушкина к "Борису Годунову" превосходят по размаху и характеру своему все практиковавшиеся им до этой поры. Изучения ведутся одновременно и теоретические и материально-документальные.
В области теоретической Пушкин ищет выхода из принятых законов трагедии, связанных с героями и фабулой, в исторически-документальной, более обязательной и новой связи с фактом. Свободное и широкое развитие характеров является его задачей. 41 В "Цыганах" оно явилось результатом персонифицирования, оживления "страдательной среды". В "Борисе Годунове" следующий этап: приравнение главных героев к второстепенным.
Русская стиховая трагедия имела две традиции: княжнинскую героическую трагедию и так называемую "романтическую" озеровскую, которую поддерживали карамзинисты. Пересмотр общих вопросов, связанных с карамзинизмом, заставил Пушкина уже в начале 20-х годов критически отнестись к озеровской драме, основанной на любовной интриге, влекущей неизбежно за собою соответствующую трактовку героев.
Опыт его стиховой драмы "Вадим" (1822), оставшийся отрывком, идет как по теме, так и по намеченному стилю от героической княжнинской традиции. К 20-м годам стиховая трагедия в русской литературе иссякает. Причиной является победа карамзинизма с его камерной, эмоциональной установкой поэтического слова и с отрывом от грандиозных жанров. В лагере архаистов идет усиленная работа над стиховой драмой. В области стиховой комедии играет главенствующую роль Шаховской. К 20-м годам относится напряженная работа Грибоедова над его комедией и работа Кюхельбекера над трагедией "Аргивяне". Грибоедов разрушает канон стиховой комедии, сделав ее портретной и резко оперев на бытовой памфлет, вследствие чего фабула оказывается смещенной со своего главного места. Кюхельбекер одновременно пытается разрешить важные вопросы в области стиховой трагедии. * Таким вопросом является прежде всего перенос центра тяжести с "любовной трагедии" на трагедию, где главным действующим лицом является масса. Самое заглавие трагедии это подчеркивает - "Аргивянами" его трагедия названа по недействующим лицам, которые составляют хор. Античный сюжет был органическим явлением в поэзии декабризма, окрашивавшего общественные темы своего времени в античные тона. Но перенесение античной конструкции в стиховую драму вызвало неудачу. Вместе с тем Кюхельбекер нащупал в своей трагедии массовое действие и одним из первых отказался от того метра, который был неразрывно связан со старою трагедией: он применяет белый пятистопный ямб вместо александрийского стиха. Пушкин признает за ним первенство в этом. Александрийский стих, дававший семантические условия для игры антитез и сентенции для массовой трагедии, ставившей задачей широкие и свободные изображения характеров, был непригоден. С ним была исторически связана особая культура декламации ("Глухорев", по выражению Пушкина, 42 шутливо осмыслявшего фамилию актера Глухарева), целиком вытекавшая из трактовки "героев" старой стиховой трагедии.
* Подробнее об этом см в статье об "Аргивянах". - "Архаисты и новаторы", стр. 292-329.
Целиком присоединяясь к отрицательной позиции архаистов по отношению к современной трагедии, Пушкин решительно отвергает и классический материал и обращается не только к материалам национальной истории, но и к национальным источникам этой истории. За жанровую основу Пушкин избирает шекспировскую хронику, привнеся в нее, однако, черты и трагедии фабульной: "Вы меня спросите: трагедия моя - трагедия ли характеров, или костюмов? Я выбрал наиболее удобный род, но стараюсь соединить их оба". 43 Фабульная интрига вошла в трагедию линией Димитрия: "С удовольствием мечтал я о трагедии без любви; но кроме того, что любовь составляла существенную часть романтического и страстного характера моего авантюриста, Дмитрий еще влюбляется у меня в Марину, чтобы мне лучше высказать странный характер этой последней". 44 Таким образом фабульная сторона трагедии играет роль подчиненную, роль предлога, свободного поля для того же "вольного и широкого" изображения характеров.
В итоге, однако, и жанр "хроники" и жанр "трагедии" оказался снова смещенным, Пушкин называет ее то "трагедией", то "драмой". * Он связывает ее с романтизмом ц называет ее романтической, во-первых, потому, что в ней он обращается к "мутным, но кипящим источникам народной поэзии", 45 и во-вторых, потому, что жанр самой вещи - комбинированный. Главными чертами "романтизма" для Пушкина являлась "народность" (что было общим взглядом) и новизна или комбинированность жанров (что было далеко не общим взглядом).
* Это отмечалось и критикой. Ср. Дельвиг ("Литературная газета", 1831, № 1-2): "К какому роду должно отнести сие поэтическое произведение? Один называет его трагедией, другой драматическим романом, третий романической драмой и т. д."
По тонкому замечанию Л. Поливанова, "само пушкинское название "Комедия о настоящей беде" и т. д. есть "термин пиес старого русского театра XVII века, далекий от всякой претензии различать виды драматической поэзии, вроде "Комедии о крепости Грубетона" в ней же первая персона Александр царь Македонский" и т. д. Сочинения Пушкина, изд. Льва Поливанова, т. III, стр. 10.
"Борис Годунов" при появлении (1831) был встречен враждебно критикою своего времени; причинами были: новый комбинированный жанр и новая стилистико-стиховая структура. Целью было "характерное" и при развитии интонационной стороны поэтической речи, здесь не было семантической среды четырехстопного ямба: "картин, игры слов, эффекта в мыслях и выражениях". По-новому, под углом характерного, разрешался вопрос о поэтических диалектах: "Есть шутки грубые, сцены простонародные! Хорошо, если можно их избежать, поэту не должно быть площадным из доброй воли - если же нет, то ему нет нужды стараться заменять их чем-нибудь иным". 46 "Народная", площадная драма, рассчитанная на идеальные "массы зрителя", не удалась. "Простонародные" и комические сцены Надеждин назвал фарсом. 47
Пушкин придавал совершенно особое значение успеху и неуспеху своей трагедии: "С величайшим отвращением решаюсь я выдать в свет "Бориса Годунова". Успех или неудача моей трагедии будет иметь влияние на преобразование драматической нашей системы... Хотя я вообще довольно равнодушен к успеху или неудаче своих сочинений, но, признаюсь, неудача "Бориса Годунова" будет мне чувствительна, а я в ней почти уверен... признаюсь искренно, неуспех драмы моей огорчил бы меня, ибо я твердо уверен, что нашему театру приличны законы драмы шекспировой, а не придворный обычай трагедий Расина..." 48
Диалектическим результатом "Бориса Годунова" была для Пушкина выяснившаяся жанровая роль фрагмента. В "Борисе Годунове" личная фабула была оттеснена на задний план широкой фактически-документальной исторической фабулой. Это вызвало массу действующих лиц и трагедия была дана монтажом характерных сцен (в "Борисе Годунове" их 24). Важность для Пушкина изображения характеров, при массе действующих лиц, обострила выбор положений и точку зрения автора в каждой данной сцене. При этом обнаружилась самостоятельная роль каждой сцены.
Эволюция стиха - от развитых описаний к замещению их словом как лексическим тоном ("бездна пространства"), углубляясь, вызвала эволюцию жанровую: подобно тому, как развитое описание, картину заменяет у Пушкина слово, являющееся лексическим представителем целого ряда ассоциаций, так и отдельная сцена, фрагмент, является в последующей за "Борисом Годуновым" драматической работе Пушкина представителем целой драмы.
В стиховой драме Пушкина после "Бориса Годунова" совершается то же, что и в эпосе: при небольшом количестве стихов дается большая стиховая форма. В эпосе это достигается энергетическим моментом переключения из плана в план, в стиховой драме - энергетической окраской речи со стороны драматического положения. Драматическое пространство перестает играть у Пушкина декоративную роль, а вводится, как конструктивный момент, в самую речь. Это совершилось естественным путем в "Борисе Годунове": важность выбора положения для изображения характеров при мозаичности нового жанра толкала на это. Должна была отпасть грузная документальность декораций, чтобы это новое завоевание укрепилось. Неудача "Бориса Годунова", являвшаяся результатом переоценки "социального заказа", развязывает ему руки. "Искренно признаюсь, что я воспитан в страхе почтеннейшей публики, пишет он, предугадывая неуспех трагедии, - и что не вижу никакого стыда угождать ей и следовать духу времени". Это первое признание ведет к другому, более важному: "Так и быть, каюсь, что я в литературе скептик (чтоб не сказать хуже) и что все ее секты для меня равны, представляя каждая свою выгодную и невыгодную сторону". 49 Дело идет здесь о "романтизме", а стало быть, о материалах и жанрах.
Вопросы эти при неудаче "Бориса Годунова" с обычным литературным скептицизмом (а, вернее, свободой) Пушкин разрешает в диаметрально противоположную сторону. Не характеры, а амплуа (а иногда маски: Фауст, Дон Гуан). Не площадная драма, а трагедия "костюмов". И вместе с тем, при учете результатов "Бориса Годунова", преобразование этих видов в большие жанры. С полной силой эти методы преобразования сказываются уже в "Сцене из Фауста", где насыщенный, сжатый диалог не обращается в отдельные лирические стихотворения, а является подлинной драмой именно благодаря выбору драматического положения. Пространственные и декоративные драматические элементы здесь важны не как данности, а как речевая установка.
Фауст
Что там белеет? говори.
Мефистофель
Корабль испанский трехмачтовый...
Фауст
Все утопить.
Мефистофель
Сейчас. (Исчезает.)
Это переключение драматических аксессуаров в речевую установку обращает стиховое слово диалога в стиховой жест.
Совершенно естествен второй этап стиховой драмы Пушкина, так называемые (и неправильно называемые) "маленькие трагедии", данные на основе сценарно сжатого диалога. Черновые заглавия Пушкина - "Зависть", "Скупой" - указывают, как Пушкин переходит к героям классической трагедии. Установка на фрагмент сталкивает Пушкина с фрагментарной английской трагедией Барри Корнуоли и Вильсона. В итоге и здесь Пушкин дает новый жанр классической трагедии, преобразованной в стиле и объеме технического фрагмента. Любопытны в этом отношении проекты названий Пушкина для драматического цикла: "Драматические сцены", "Драматические очерки", "Драматические изучения", "Опыт Драматических Изучений". Первые два подчеркивают жанрообразующую роль фрагмента, вторые два указывают, что стиховой жанр был не только новым, по и теоретически нащупывался. Сила драматических аксессуаров, введенных в самую речь как элемент ее (ср. знаменитую реплику Лауре: "Приди - открой балкон"), так велика, что Пушкин не нуждается в настойчивом проведении одного какого-либо лексического тона, и такие имена, как "Иван" (слуга), такие обращения, как "барин", не разрывают лексической иноземной окраски произведения и вместе с тем доводят ее до минимума, до прозрачности.
Так могли пригодиться как материал автобиографические черты в "Каменном госте" - ссылка Пушкина:
Лепорелло
А завтра же до короля дойдет,
Что Дон Гуан из ссылки самовольно
В Мадрит явился - что тогда, скажите,
Он с вами сделает?
Дон Гуан
Пошлет назад.
Уж верно головы мне не отрубят.
Ведь я не государственный преступник!
Меня он удалил, меня ж любя...
Лепорелло
Ну то-то же!
Сидели б вы себе спокойно там!
Дон Гуан
Слуга покорный! Я едва-едва
Не умер там со скуки. Что за люди,
Что за земля! А небо?.. точный дым,
А женщины?.. *
Точно так же в "Скупом рыцаре" автобиографическим материалом послужила скупость отца и известная стычка с ним. **
* Ср. с этим письма об этом из ссылки: 1. Вяземскому от 13 и 15 сентября 1825 г.: "Очи заботятся о жизни моей; благодарю - но черт ли в эдакой жизни. Гораздо уж лучше от нелечения умереть в Михайловском". 2. Жуковскому от 6 октября 1825 г.: "В се равно умереть со скуки или с аневpизма". 3. Ему же от января 1826 г.: "Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу" и т. д. 4. Плетневу от января 1826 г.: "Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные - других художеств за собою не знаю". 5. Вяземскому от 27 мая 1826 г.: "Михайловское наводит на меня тоску и бешенство". 6. Дельвигу от 23 июля 1825 г.: "Некто Вибий Серен, по доносу своего сына, был присужден римским сенатом к заточению на каком-то безводном острове. Тиберий воспротивился сему решению, говоря, что человека, коему дарована жизнь, не должно лишать способов к поддержанию жизни. Слова, достойные ума светлого и человеколюбивого!".
** Ср. с материалом "Скупого рыцаря" письмо к Жуковскому от 31 октября 1824 г.: "Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils dйnaturй [с чтим чудовищем, этим выродком-сыном. - Прим. ред.]. Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю ему все, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить... Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести... дойдет до Правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету отца - для меня ужасно, а на меня и суда нет". (Ср. с обвинениями "Скупого рыцаря").
На "Моцарта и Сальери", благодаря его семантической двупланности, обиделся Катенин (в изображении Моцарта и Сальери, а в особенности, в фабуле драмы Пушкин полемически разрешал вопрос о "поэте" *), а "Пир во время чумы" написан во время холерной эпидемии.
* См. выше, в статье "Архаисты и Пушкин", стр. 84-85,
Семантическая структура трагедии костюмов, данная на иноземном материале, была полна современным автобиографическим материалом.
Между тем работа над "Борисом Годуновым" привела Пушкина к целому ряду общих последствий, и в этом отношении эволюционная роль этого произведения для второй половины творчества Пушкина может быть уподоблена роли "Руслана и Людмилы" для первой.
Работа эта в совершенно новом виде поставила перед Пушкиным вопрос о материале. Материал стал для Пушкина в "Борисе Годунове" обязательным, художественное произведение приблизилось к нему, был исключен момент авторского произвола по отношению к материалу, и этим самым художественное произведение приобрело совершенно новую внелитературную функцию. Недаром "Борис Годунов" вызвал в критике не только эстетические оценки, но и целые исторические штудии.
Эволюционировал и стих. Это была не только смена четырехстопного ямба пятистопным, но и новая организация стиховой речи, и не только в жанре стиховой драмы. Это было вызвано тем, что диалог, несущий на себе выразительные функции, был фактичен. Недаром в "Дамском журнале" был поставлен вопрос, "как он ("Борис Годунов") писан: стихами или прозой?" И был дан ответ: "И стихами, и прозой, и чем вам угодно. Мы теперь не называем стихами выражений, предлагаемых числом условленных слогов. Пишите прозой или стихами, и вы достигнете своей цели, если перо выразит душу" 50. И недаром позднее Шевырев говорил о влиянии карамзинского прозаического периода на стих "Бориса Годунова". Это отозвалось и на новой трактовке четырехстопного ямба в последующих поэмах, и - с полной силой - на всей стиховой структуре "Домика в Коломне".
Вместе с тем работа над подлинным историческим материалом необычайно обострила вопрос о методах современной обработки исторического материала: должно ли быть художественное произведение, построенное на историческом материале, археологически-документальным, или трактовать вопросы исторические в плане современном. Уже сличение летописей с историей Карамзина должно было поставить эти вопросы, а внимание Пушкина
151
к Пимену - этому персонифицированному методу идеальной летописи, доказывает их важность. "Граф Нулин", написанный непосредственно вслед за "Борисом Годуновым", является совершенно неожиданно методологическим откликом, реакцией на работу поэта над документами: "В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая "Лукрецию", довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы... и мир, и история мира были бы не те... Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась. Я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть" 5I. Легкая повесть, примыкающая по материалам, по стилю к "Евгению Онегину", оцененная критикой как скабрезный анекдот, была методологическим экспериментом. Отзыв о ней Надеждина любопытен: "Если имя поэта (рпйзфЮт) должно оставаться всегда верным своей этимологии, по которой означало оно у древних греков творение из ничего, то певец "Нулина" есть par excellence поэт. Он сотворил чисто из ничего сию поэму... "Граф Нулин" есть нуль во всей мафематической полноте значения сего слова" 52. Здесь замечательно, что от критика не ускользнул семантический замысел поэмы: эксперимент поэта, владеющего материалами, над приведением их в обратное измерение ("нуль"). Частая игра словом "нуль" в современной критике в применении к поэме едва ли не совпадает с намеченной игрой самого Пушкина на имени героя.
Крайне любопытно, как Надеждин связывает "Графа Нулина" с "Полтавой". В статье о "Полтаве" он пишет: "Поэзия Пушкина есть просто пародия... Пушкина можно назвать по всем правам гением на карикатуры... По-моему, самое лучшее его творение есть "Граф Нулин". В соответствии с этим "Полтаву" он называет "Энеидой наизнанку", 53 повторяя упрек Дмитриева 54 по отношению к "Руслану и Людмиле".
Это не только странное непонимание. Причина этого отзыва, может быть, глубже, чем кажется, а упоминание о "Нулине" в связи с "Полтавой" у критика, не знавшего истории возникновения "Графа Нулина", поразительно. "Нулин" возник диалектически в итоге работы с историческим материалом, в итоге возникшего вопроса об историческом материале как современном. Дальнейшие шаги в этом направлении сделаны Пушкиным в "Полтаве" и "Медном всаднике". "Двойственность" плана и создания "Полтавы" неоднократно указывались критикой. Первоначальный интерес к романтико-исторической фабуле вырос при исторических изучениях в интерес к центральным событиям эпохи. Это обусловило как бы раздробление центров поэмы на два: фабульно-романтический и внефабульный. Поэма, основанная на этих двух центрах, имеет как бы два конца: фабула оказывается исчерпанной во второй песне, а третья песня представляет собой как бы самостоятельное развитие исторического материала с рудиментами исчерпанной фабулы, играющими здесь роль концовки. Материал перерос фабулу. В этом смысле раздробленная конструкция поэмы повторяет ту же борьбу фабульного и внефабульного начала, что и "Руслан и Людмила" и "Борис Годунов". "Полтава" и является в такой же мере смешанным комбинированным жанром: "стиховая повесть", основанная на романтической фабуле, комбинируется с эпопеей, развернутой на основе оды. (Ср. в особенности: "И он промчался пред полками" и начало эпилога.)
*** Ср. книгу В. М. Жирмунского "Байрон и Пушкин" (Из истории романтической поэзии) ". Л., 1924, представляющую собой наиболее полный пересказ всех подражаний "Кавказскому пленнику" в поэзии 20-х и 30-х годов. Подражаний было очень много. Значение их в книге не выяснено.
Этот путь последовательно довел Пушкина до поэмы-фрагмента в "Братьях-разбойниках". Основанная на действительном происшествии, свидетелем которого был сам Пушкин в Екатеринославе, фабула есть дальнейшее углубление непосредственной связи с конкретным материалом. Сюжет оказался tour de force, виною этому полное исчезновение авторского лица и ведение рассказа через героя: для лирического сказа от имени героя не оказалось лексического строя; этот строй колеблется в поэме между "харчевней", "острогом" и "кнутом", с одной стороны, стилем "байронической элегии", с другой. "Снижение" героя, взятого с натуры, оказалось достаточно нейтрализованным этим обстоятельством. Но здесь Пушкин делает попытку добиться интонации действующих лиц, и этот опыт краткой прерывистой речи героя, иногда переходящий в словесный жест, используется им позднее.
В "Бахчисарайском фонтане" Пушкин точно так же использовал материал путешествия, но впервые в эпосе прикоснулся к историческим материалам, правда, в виде предания: он "суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины". 33 Материал восточного предания дан условно, и намеренно условно: "Слог восточный был для меня образцом, сколько возможно нам, благоразумным, холодным европейцам... почему я не люблю Мура? - потому что он чересчур уже восточен". 34 Авторское лицо в поэме обратилось в регулятор колорита, и отступления приобрели функцию именно этого осмысления чужого материала, иногда осмысления иронического:
Над ним крестом осенена
Магометанская луна.
(Символ, конечно, дерзновенный,
Незнанья жалкая вина).
Автор - лирический проводник-европеец по Востоку, и эта его текстовая роль дала материал для лирического конца поэмы. В соответствии с этим авторское вмешательство в действие выражается в вопросах и ответах, "описывающих" самые действия. Метод описания, приложенный к сюжету в "Кавказском пленнике", обратился в полное завуалированно фабулы. Даже самое разрешение фабулы поставлено под знак вопроса (ср. Вяземский: "Творение искусства - обман. Чем менее высказывается прозаическая связь в частях, тем более выгодны в отношении к целому" 35). Здесь впервые появились те точки а la ligne, * которые заменяют текст и мотивируют фрагментарность. Снова наличествует вставной номер - "Татарская песня". Вместе с тем в поэме продолжались те же методы работы, что и в "Кавказском пленнике". Пушкин привлекает к изучению материалы ("Histoire de Crimйe", "Тавриду" Боброва). Вяземский говорит со слов Пушкина, что он "пишет... поэму "Гарем" о Потоцкой, похищенной которым-то ханом, событие историческое". 36 Посылая поэму Вяземскому, Пушкин в качестве материала для предисловия или послесловия приложил "полицейское послание". 37 Рисунок фонтана не был приложен к изданию только потому, что все это "верно описано в поэме". К изданию были приложены примечания документального характера из книги Муравьева-Апостола - "Путешествие по Тавриде". Однако документ противоречит фабуле поэмы. В нем говорится о мавзолее прекрасной грузинки, жены хана Керим-Гирея ("новая Заира... она повелевала... но недолго: увял райский цвет в самое утро жизни своей"). "Странно очень, - пишет Муравьев-Апостол, - что все здешние жители непременно хотят, чтобы эта красавица была не грузинка, а полячка, именно какая-то Потоцкая, будто бы похищенная Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил с ними, сколько ни уверял их, что предание сие не имеет никакого исторического основания и что во второй половине XVIII века не так легко было татарам похищать полячек, - все доводы мои оставались бесполезными". ** Здесь интересно цитатное указание самого Пушкина на неисторичность предания, а также и то, как распределились в две фабульные линии две версии, историческая и легендарная, об одном лице: "грузинка или полячка" стали в фабуле грузинкой и полячкой.
* В строке (франц.). - Прим. ред.
** И. М. Муравьев-Апостол. Путешествие по Тавриде в 1820 г. СПб., 1823, стр. 118-119.
Условная фабула в сочетании с условными героями вытравили "документальность", 38 застилизовали ее. Может быть, в том обстоятельстве, что самые методы работы не развились, причина того, что сам Пушкин ставил "Бахчисарайский фонтан" ниже "Кавказского пленника". 39
Невязка условной фабулы с историческим материалом заставляла либо отказаться от исторического материала, либо от условной фабулы и условных героев. Первое происходит в "Цыганах", второе - в "Борисе Годунове". "Цыганы" завершают первый период эпоса и разрушают его. Экзотический и вместе национальный материал южных поэм здесь сугубо снижен, как и герои. "О "Цыганах" одна дама заметила, что во всей поэме одни только честный человек, и то медведь. Покойный Рылеев негодовал, зачем Алеко водит медведя и еще собирает деньги с глазеющей публики. Вяземский повторил то же замечание. (Рылеев просил меня сделать из Алеко хоть кузнеца, что было бы не в пример благороднее.) Всего бы лучше сделать из него чиновника 8 класса или помещика, а не цыгана. В таком случае, правда, не было бы и всей поэмы: ma tanto meglio *". 40 "Помещик" и "чиновник" еще впереди; но в "Цыганах" снова перед Пушкиным возник вопрос о "герое" и "характере". Пушкин становится перед вопросом об изменении героя под влиянием появления второстепенных героев, изменения второстепенной "страдательной среды" (термин Салтыкова), в которой герой прикреплен. Полное отсутствие "авторского лица", перенесенного в эпилог, исполнение того, что в "Кавказском пленнике" стало ясно Пушкину только по окончании, и оживление второстепенных героев повлекло за собой своеобразное положение лирического "героя" среди характеров. Алеко оказался лицом другого жанрового измерения в ожившей "среде", лицом, оторванным от роли и ремесла, данного ему автором, и сюжетная катастрофа была в сущности катастрофой литературной: столкнулся лирический, элегический "герой" с эпическими "характерами". Отсюда замечание дамы, Вяземского и Рылеева.
* Но тем лучше (итал.). - Прим. ред.
"Цыганы" переросли жанровые пределы поэмы; развитие сюжета не только фрагментарно, но и распределились роли автора и героев; автор - эпик, он дает декорацию и нарочито краткий, "сценарный рассказ", герои в диалоге, без авторских ремарок, ведут действие. Стиховая ткань эпоса разорвана драматическим диалогом и вставными нумерами. Разорваны диалогом даже строки. Вместе с тем поэма оказалась разорванной и метрически. "Характерное" освободилось от принудительной сглаживающей силы одного метра - впервые в ямбической поэме появились во вставных номерах другие метры. Так Пушкин оказался перед поэмой, переросшей одновременно "героя", жанр и метр, - очутился перед стиховой драмой. Подготовительные изучения Пушкина к "Борису Годунову" превосходят по размаху и характеру своему все практиковавшиеся им до этой поры. Изучения ведутся одновременно и теоретические и материально-документальные.
В области теоретической Пушкин ищет выхода из принятых законов трагедии, связанных с героями и фабулой, в исторически-документальной, более обязательной и новой связи с фактом. Свободное и широкое развитие характеров является его задачей. 41 В "Цыганах" оно явилось результатом персонифицирования, оживления "страдательной среды". В "Борисе Годунове" следующий этап: приравнение главных героев к второстепенным.
Русская стиховая трагедия имела две традиции: княжнинскую героическую трагедию и так называемую "романтическую" озеровскую, которую поддерживали карамзинисты. Пересмотр общих вопросов, связанных с карамзинизмом, заставил Пушкина уже в начале 20-х годов критически отнестись к озеровской драме, основанной на любовной интриге, влекущей неизбежно за собою соответствующую трактовку героев.
Опыт его стиховой драмы "Вадим" (1822), оставшийся отрывком, идет как по теме, так и по намеченному стилю от героической княжнинской традиции. К 20-м годам стиховая трагедия в русской литературе иссякает. Причиной является победа карамзинизма с его камерной, эмоциональной установкой поэтического слова и с отрывом от грандиозных жанров. В лагере архаистов идет усиленная работа над стиховой драмой. В области стиховой комедии играет главенствующую роль Шаховской. К 20-м годам относится напряженная работа Грибоедова над его комедией и работа Кюхельбекера над трагедией "Аргивяне". Грибоедов разрушает канон стиховой комедии, сделав ее портретной и резко оперев на бытовой памфлет, вследствие чего фабула оказывается смещенной со своего главного места. Кюхельбекер одновременно пытается разрешить важные вопросы в области стиховой трагедии. * Таким вопросом является прежде всего перенос центра тяжести с "любовной трагедии" на трагедию, где главным действующим лицом является масса. Самое заглавие трагедии это подчеркивает - "Аргивянами" его трагедия названа по недействующим лицам, которые составляют хор. Античный сюжет был органическим явлением в поэзии декабризма, окрашивавшего общественные темы своего времени в античные тона. Но перенесение античной конструкции в стиховую драму вызвало неудачу. Вместе с тем Кюхельбекер нащупал в своей трагедии массовое действие и одним из первых отказался от того метра, который был неразрывно связан со старою трагедией: он применяет белый пятистопный ямб вместо александрийского стиха. Пушкин признает за ним первенство в этом. Александрийский стих, дававший семантические условия для игры антитез и сентенции для массовой трагедии, ставившей задачей широкие и свободные изображения характеров, был непригоден. С ним была исторически связана особая культура декламации ("Глухорев", по выражению Пушкина, 42 шутливо осмыслявшего фамилию актера Глухарева), целиком вытекавшая из трактовки "героев" старой стиховой трагедии.
* Подробнее об этом см в статье об "Аргивянах". - "Архаисты и новаторы", стр. 292-329.
Целиком присоединяясь к отрицательной позиции архаистов по отношению к современной трагедии, Пушкин решительно отвергает и классический материал и обращается не только к материалам национальной истории, но и к национальным источникам этой истории. За жанровую основу Пушкин избирает шекспировскую хронику, привнеся в нее, однако, черты и трагедии фабульной: "Вы меня спросите: трагедия моя - трагедия ли характеров, или костюмов? Я выбрал наиболее удобный род, но стараюсь соединить их оба". 43 Фабульная интрига вошла в трагедию линией Димитрия: "С удовольствием мечтал я о трагедии без любви; но кроме того, что любовь составляла существенную часть романтического и страстного характера моего авантюриста, Дмитрий еще влюбляется у меня в Марину, чтобы мне лучше высказать странный характер этой последней". 44 Таким образом фабульная сторона трагедии играет роль подчиненную, роль предлога, свободного поля для того же "вольного и широкого" изображения характеров.
В итоге, однако, и жанр "хроники" и жанр "трагедии" оказался снова смещенным, Пушкин называет ее то "трагедией", то "драмой". * Он связывает ее с романтизмом ц называет ее романтической, во-первых, потому, что в ней он обращается к "мутным, но кипящим источникам народной поэзии", 45 и во-вторых, потому, что жанр самой вещи - комбинированный. Главными чертами "романтизма" для Пушкина являлась "народность" (что было общим взглядом) и новизна или комбинированность жанров (что было далеко не общим взглядом).
* Это отмечалось и критикой. Ср. Дельвиг ("Литературная газета", 1831, № 1-2): "К какому роду должно отнести сие поэтическое произведение? Один называет его трагедией, другой драматическим романом, третий романической драмой и т. д."
По тонкому замечанию Л. Поливанова, "само пушкинское название "Комедия о настоящей беде" и т. д. есть "термин пиес старого русского театра XVII века, далекий от всякой претензии различать виды драматической поэзии, вроде "Комедии о крепости Грубетона" в ней же первая персона Александр царь Македонский" и т. д. Сочинения Пушкина, изд. Льва Поливанова, т. III, стр. 10.
"Борис Годунов" при появлении (1831) был встречен враждебно критикою своего времени; причинами были: новый комбинированный жанр и новая стилистико-стиховая структура. Целью было "характерное" и при развитии интонационной стороны поэтической речи, здесь не было семантической среды четырехстопного ямба: "картин, игры слов, эффекта в мыслях и выражениях". По-новому, под углом характерного, разрешался вопрос о поэтических диалектах: "Есть шутки грубые, сцены простонародные! Хорошо, если можно их избежать, поэту не должно быть площадным из доброй воли - если же нет, то ему нет нужды стараться заменять их чем-нибудь иным". 46 "Народная", площадная драма, рассчитанная на идеальные "массы зрителя", не удалась. "Простонародные" и комические сцены Надеждин назвал фарсом. 47
Пушкин придавал совершенно особое значение успеху и неуспеху своей трагедии: "С величайшим отвращением решаюсь я выдать в свет "Бориса Годунова". Успех или неудача моей трагедии будет иметь влияние на преобразование драматической нашей системы... Хотя я вообще довольно равнодушен к успеху или неудаче своих сочинений, но, признаюсь, неудача "Бориса Годунова" будет мне чувствительна, а я в ней почти уверен... признаюсь искренно, неуспех драмы моей огорчил бы меня, ибо я твердо уверен, что нашему театру приличны законы драмы шекспировой, а не придворный обычай трагедий Расина..." 48
Диалектическим результатом "Бориса Годунова" была для Пушкина выяснившаяся жанровая роль фрагмента. В "Борисе Годунове" личная фабула была оттеснена на задний план широкой фактически-документальной исторической фабулой. Это вызвало массу действующих лиц и трагедия была дана монтажом характерных сцен (в "Борисе Годунове" их 24). Важность для Пушкина изображения характеров, при массе действующих лиц, обострила выбор положений и точку зрения автора в каждой данной сцене. При этом обнаружилась самостоятельная роль каждой сцены.
Эволюция стиха - от развитых описаний к замещению их словом как лексическим тоном ("бездна пространства"), углубляясь, вызвала эволюцию жанровую: подобно тому, как развитое описание, картину заменяет у Пушкина слово, являющееся лексическим представителем целого ряда ассоциаций, так и отдельная сцена, фрагмент, является в последующей за "Борисом Годуновым" драматической работе Пушкина представителем целой драмы.
В стиховой драме Пушкина после "Бориса Годунова" совершается то же, что и в эпосе: при небольшом количестве стихов дается большая стиховая форма. В эпосе это достигается энергетическим моментом переключения из плана в план, в стиховой драме - энергетической окраской речи со стороны драматического положения. Драматическое пространство перестает играть у Пушкина декоративную роль, а вводится, как конструктивный момент, в самую речь. Это совершилось естественным путем в "Борисе Годунове": важность выбора положения для изображения характеров при мозаичности нового жанра толкала на это. Должна была отпасть грузная документальность декораций, чтобы это новое завоевание укрепилось. Неудача "Бориса Годунова", являвшаяся результатом переоценки "социального заказа", развязывает ему руки. "Искренно признаюсь, что я воспитан в страхе почтеннейшей публики, пишет он, предугадывая неуспех трагедии, - и что не вижу никакого стыда угождать ей и следовать духу времени". Это первое признание ведет к другому, более важному: "Так и быть, каюсь, что я в литературе скептик (чтоб не сказать хуже) и что все ее секты для меня равны, представляя каждая свою выгодную и невыгодную сторону". 49 Дело идет здесь о "романтизме", а стало быть, о материалах и жанрах.
Вопросы эти при неудаче "Бориса Годунова" с обычным литературным скептицизмом (а, вернее, свободой) Пушкин разрешает в диаметрально противоположную сторону. Не характеры, а амплуа (а иногда маски: Фауст, Дон Гуан). Не площадная драма, а трагедия "костюмов". И вместе с тем, при учете результатов "Бориса Годунова", преобразование этих видов в большие жанры. С полной силой эти методы преобразования сказываются уже в "Сцене из Фауста", где насыщенный, сжатый диалог не обращается в отдельные лирические стихотворения, а является подлинной драмой именно благодаря выбору драматического положения. Пространственные и декоративные драматические элементы здесь важны не как данности, а как речевая установка.
Фауст
Что там белеет? говори.
Мефистофель
Корабль испанский трехмачтовый...
Фауст
Все утопить.
Мефистофель
Сейчас. (Исчезает.)
Это переключение драматических аксессуаров в речевую установку обращает стиховое слово диалога в стиховой жест.
Совершенно естествен второй этап стиховой драмы Пушкина, так называемые (и неправильно называемые) "маленькие трагедии", данные на основе сценарно сжатого диалога. Черновые заглавия Пушкина - "Зависть", "Скупой" - указывают, как Пушкин переходит к героям классической трагедии. Установка на фрагмент сталкивает Пушкина с фрагментарной английской трагедией Барри Корнуоли и Вильсона. В итоге и здесь Пушкин дает новый жанр классической трагедии, преобразованной в стиле и объеме технического фрагмента. Любопытны в этом отношении проекты названий Пушкина для драматического цикла: "Драматические сцены", "Драматические очерки", "Драматические изучения", "Опыт Драматических Изучений". Первые два подчеркивают жанрообразующую роль фрагмента, вторые два указывают, что стиховой жанр был не только новым, по и теоретически нащупывался. Сила драматических аксессуаров, введенных в самую речь как элемент ее (ср. знаменитую реплику Лауре: "Приди - открой балкон"), так велика, что Пушкин не нуждается в настойчивом проведении одного какого-либо лексического тона, и такие имена, как "Иван" (слуга), такие обращения, как "барин", не разрывают лексической иноземной окраски произведения и вместе с тем доводят ее до минимума, до прозрачности.
Так могли пригодиться как материал автобиографические черты в "Каменном госте" - ссылка Пушкина:
Лепорелло
А завтра же до короля дойдет,
Что Дон Гуан из ссылки самовольно
В Мадрит явился - что тогда, скажите,
Он с вами сделает?
Дон Гуан
Пошлет назад.
Уж верно головы мне не отрубят.
Ведь я не государственный преступник!
Меня он удалил, меня ж любя...
Лепорелло
Ну то-то же!
Сидели б вы себе спокойно там!
Дон Гуан
Слуга покорный! Я едва-едва
Не умер там со скуки. Что за люди,
Что за земля! А небо?.. точный дым,
А женщины?.. *
Точно так же в "Скупом рыцаре" автобиографическим материалом послужила скупость отца и известная стычка с ним. **
* Ср. с этим письма об этом из ссылки: 1. Вяземскому от 13 и 15 сентября 1825 г.: "Очи заботятся о жизни моей; благодарю - но черт ли в эдакой жизни. Гораздо уж лучше от нелечения умереть в Михайловском". 2. Жуковскому от 6 октября 1825 г.: "В се равно умереть со скуки или с аневpизма". 3. Ему же от января 1826 г.: "Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу" и т. д. 4. Плетневу от января 1826 г.: "Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные - других художеств за собою не знаю". 5. Вяземскому от 27 мая 1826 г.: "Михайловское наводит на меня тоску и бешенство". 6. Дельвигу от 23 июля 1825 г.: "Некто Вибий Серен, по доносу своего сына, был присужден римским сенатом к заточению на каком-то безводном острове. Тиберий воспротивился сему решению, говоря, что человека, коему дарована жизнь, не должно лишать способов к поддержанию жизни. Слова, достойные ума светлого и человеколюбивого!".
** Ср. с материалом "Скупого рыцаря" письмо к Жуковскому от 31 октября 1824 г.: "Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils dйnaturй [с чтим чудовищем, этим выродком-сыном. - Прим. ред.]. Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю ему все, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить... Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести... дойдет до Правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету отца - для меня ужасно, а на меня и суда нет". (Ср. с обвинениями "Скупого рыцаря").
На "Моцарта и Сальери", благодаря его семантической двупланности, обиделся Катенин (в изображении Моцарта и Сальери, а в особенности, в фабуле драмы Пушкин полемически разрешал вопрос о "поэте" *), а "Пир во время чумы" написан во время холерной эпидемии.
* См. выше, в статье "Архаисты и Пушкин", стр. 84-85,
Семантическая структура трагедии костюмов, данная на иноземном материале, была полна современным автобиографическим материалом.
Между тем работа над "Борисом Годуновым" привела Пушкина к целому ряду общих последствий, и в этом отношении эволюционная роль этого произведения для второй половины творчества Пушкина может быть уподоблена роли "Руслана и Людмилы" для первой.
Работа эта в совершенно новом виде поставила перед Пушкиным вопрос о материале. Материал стал для Пушкина в "Борисе Годунове" обязательным, художественное произведение приблизилось к нему, был исключен момент авторского произвола по отношению к материалу, и этим самым художественное произведение приобрело совершенно новую внелитературную функцию. Недаром "Борис Годунов" вызвал в критике не только эстетические оценки, но и целые исторические штудии.
Эволюционировал и стих. Это была не только смена четырехстопного ямба пятистопным, но и новая организация стиховой речи, и не только в жанре стиховой драмы. Это было вызвано тем, что диалог, несущий на себе выразительные функции, был фактичен. Недаром в "Дамском журнале" был поставлен вопрос, "как он ("Борис Годунов") писан: стихами или прозой?" И был дан ответ: "И стихами, и прозой, и чем вам угодно. Мы теперь не называем стихами выражений, предлагаемых числом условленных слогов. Пишите прозой или стихами, и вы достигнете своей цели, если перо выразит душу" 50. И недаром позднее Шевырев говорил о влиянии карамзинского прозаического периода на стих "Бориса Годунова". Это отозвалось и на новой трактовке четырехстопного ямба в последующих поэмах, и - с полной силой - на всей стиховой структуре "Домика в Коломне".
Вместе с тем работа над подлинным историческим материалом необычайно обострила вопрос о методах современной обработки исторического материала: должно ли быть художественное произведение, построенное на историческом материале, археологически-документальным, или трактовать вопросы исторические в плане современном. Уже сличение летописей с историей Карамзина должно было поставить эти вопросы, а внимание Пушкина
151
к Пимену - этому персонифицированному методу идеальной летописи, доказывает их важность. "Граф Нулин", написанный непосредственно вслед за "Борисом Годуновым", является совершенно неожиданно методологическим откликом, реакцией на работу поэта над документами: "В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая "Лукрецию", довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы... и мир, и история мира были бы не те... Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась. Я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть" 5I. Легкая повесть, примыкающая по материалам, по стилю к "Евгению Онегину", оцененная критикой как скабрезный анекдот, была методологическим экспериментом. Отзыв о ней Надеждина любопытен: "Если имя поэта (рпйзфЮт) должно оставаться всегда верным своей этимологии, по которой означало оно у древних греков творение из ничего, то певец "Нулина" есть par excellence поэт. Он сотворил чисто из ничего сию поэму... "Граф Нулин" есть нуль во всей мафематической полноте значения сего слова" 52. Здесь замечательно, что от критика не ускользнул семантический замысел поэмы: эксперимент поэта, владеющего материалами, над приведением их в обратное измерение ("нуль"). Частая игра словом "нуль" в современной критике в применении к поэме едва ли не совпадает с намеченной игрой самого Пушкина на имени героя.
Крайне любопытно, как Надеждин связывает "Графа Нулина" с "Полтавой". В статье о "Полтаве" он пишет: "Поэзия Пушкина есть просто пародия... Пушкина можно назвать по всем правам гением на карикатуры... По-моему, самое лучшее его творение есть "Граф Нулин". В соответствии с этим "Полтаву" он называет "Энеидой наизнанку", 53 повторяя упрек Дмитриева 54 по отношению к "Руслану и Людмиле".
Это не только странное непонимание. Причина этого отзыва, может быть, глубже, чем кажется, а упоминание о "Нулине" в связи с "Полтавой" у критика, не знавшего истории возникновения "Графа Нулина", поразительно. "Нулин" возник диалектически в итоге работы с историческим материалом, в итоге возникшего вопроса об историческом материале как современном. Дальнейшие шаги в этом направлении сделаны Пушкиным в "Полтаве" и "Медном всаднике". "Двойственность" плана и создания "Полтавы" неоднократно указывались критикой. Первоначальный интерес к романтико-исторической фабуле вырос при исторических изучениях в интерес к центральным событиям эпохи. Это обусловило как бы раздробление центров поэмы на два: фабульно-романтический и внефабульный. Поэма, основанная на этих двух центрах, имеет как бы два конца: фабула оказывается исчерпанной во второй песне, а третья песня представляет собой как бы самостоятельное развитие исторического материала с рудиментами исчерпанной фабулы, играющими здесь роль концовки. Материал перерос фабулу. В этом смысле раздробленная конструкция поэмы повторяет ту же борьбу фабульного и внефабульного начала, что и "Руслан и Людмила" и "Борис Годунов". "Полтава" и является в такой же мере смешанным комбинированным жанром: "стиховая повесть", основанная на романтической фабуле, комбинируется с эпопеей, развернутой на основе оды. (Ср. в особенности: "И он промчался пред полками" и начало эпилога.)