Тюрин Александр Владимирович. Конечная остановка: Меркурий

   Для меня обошлось — она выстрелила в одну из трубок отходящих от цистерны. И я услышал, нет почувствовал, как там, внутри емкости, что-то заворочалось. Во мне это отозвалось, где-то под ложечкой, чего уж говорить о Шошанке. Она и виски сжала, и даже заурчала.
   Я понял, Шошана стала — по своему мнению — чем-то вроде отцеубийцы, поэтому обхватил ее за плечи и потащил к двери, на которую показано было минуту назад. Та действительно представляла собой незапертый выход. А за ней имелся крохотный лифт.
   — Нижнюю кнопку,— хрипнула она. Я нажал, что полагалось, и стал ждать. Это самое неприятное, когда ты нервничаешь, выделяется адреналин, а надо просто застыть и думать — перепилят “сестрички” несущий трос или нет? Кажется, что просто истлеваешь изнутри, как масляная тряпка, брошенная на плиту. Я точно истлел, когда мы добрались до самой нижней палубы, где среди плетения прочих труб и кабелей, змеился матовый блеск пневмопроводов. Мой двигательный импульс, как выяснился, совсем уже исчах, и только наличие беспомощной соратницы слегка возбуждало меня. Я прижал Шошку к груди, она тоже ухватилась, затем мы рухнули на аварийный клапан, который развернулся и втолкнул нас в воздухопровод. Хоть не впервой там летать, но ощущения все равно были, как у выстреленного из пушки.

17

   — Ты что серьезно навредила ей… ему? — поинтересовался я, когда нас выплюнуло из колодца уже в одном из бидонвиллей.
   Спросил из вежливости и ожидал проявления безутешного горя. Однако, с этими фемами ничего не поймешь, ответный голос был у Шошаны как сухой лед.
   — Пожалуй, нет. Вызвала что-то вроде шока. Думаю, что поврежден коммуникативный узел и соответствующие структуры периферийной памяти. Полная реабилитация займет, может быть, неделю. ОНО будет жить только собой все это время. Материнскому веществу придется снова решать, зачем ему нужны люди.
   — Извини за этот вопрос, а также последующие и предыдущие, потому что многие из них, конечно, бестактны. Вы все действительно вылупились из той самой цистерны?
   — Материнское вещество задумывалось как некий универсальный инкубатор, в котором сочеталось бы хранение общего генофонда в виде октаэдрической матрицы, его контроль, а также наделение зародышей генотипом по определенным схемам. Но, само собой, инженеры не думали, не гадали, что материнское вещество всерьез займется усовершенствованием матрицы и врожденные свойства будет подбирать не по готовым схемам, а по смыслу. Своему смыслу.
   — Шошана, ты рассуждаешь о матке, как о старой умной бабусе со степенью доктора наук, но ведь в лучшем случае она что-то вроде компьютера, намастачившегося в области социогенетики. Однажды он подыскал верный способ избавиться от назойливых программистов — с помощью своей продукции, то есть вас, сестрицы.
   — Если даже паршивые конгломераты кибероболочек, когда над ними поработал эволюционный ветер, проявили разумность и эмоциональность… То что уж говорить о субстанции, которая зачинает нас, как мама, взращивает, как садовник, и общается с нашими душами, пардон, протогенами… как божество. Материнское вещество для нас… это божество.
   Ага, это интересно.
   — Вот сейчас мы тронули самую суть, Шошана. Смею предположить, что все вы, как мухи в киселе, в психической и даже физической зависимости от вашей полужидкой богини. Однако ты все-таки рискнула святотатственно обидеть ее. Что-то здесь не так. Твоя… явно ненормальная самостоятельность и такое прочее — извини уж за комплименты — это все тоже было запроектировано маткой?
   — Хотя и не исключены случайные закидоны, скорее всего да. Поэтому-то я решилась причинить ущерб материнскому веществу. ОНО обязательно предвидело такую ситуацию.
   — Не просто предвидело, Шоша, но и вылепило прелестное создание, которое в подходящий момент подгадит ему самому, отстранив от реальности.
   Теперь понятно, почему “создание” Шошана не рехнулась, а успокоилась и вполне отбалансировала свою психику. И почему фемы не организовали массовой облавы на нас. По их мнению, сестра Шошана подняла руку на богиню-мать, разве что с ее попущения.
   — Я охотно допускаю, “сестра”, что вы не числите чудес и откровений за вашей богиней, никого не режете в ее честь. Это вполне естественно, коли вам известно даже, как она устроена. Но вы же верите в нее. Причем, полезность этой веры можно испытать в любой миг. Как все-таки вы поклоняетесь ей? Отправляете ли некие ритуалы? Приносите ли жертвы в виде вкусненького или цветов? Вот, например, наша вера — космотеизм — ничего себе вера, говорю без всякого подхалимажа, ведь вблизи нет никакого начальства. У нас приняты молитвенные и медитативные формулы, обряды по поводу проводов на тот свет и посвящения в касту. Есть церемонии, в которых не обойтись без пресвитера. Например, в День Исхода — верховный духовник ударно благодарит Всезнатца за Божественный Ветер, который погнал Отцов прочь с грязнули Земли на чистые просторы Космоса.
   Шошана помалкивала минуты три, наверное, соображала, что можно рассказать дураку вроде меня. Мы тем временем пробирались вдоль ржавой стены какого-то склада, почти скрытой гидропоническими лопухами.
   — Благодаря настройке на материнское вещество не только выбирается верная линия поведения и соблюдается правильный энергообмен. Иногда, отделившись от всего необязательного, отрезав мир, мы подключаемся к НЕМУ для взаимопогружения и очищения. Устанавливаются такие каналы общения и такие фильтры, что мы испытываем радость от этой процедуры. И больше ничего. Для удобства назови ее ритуалом.
   — Я назову ее оргией. Между прочим, я все прикидываю, намного ли вы ближе людям, чем граф Плазмонт. По крайней мере, ваши первичные стремления не попадают ни в какие человеческие рамки. Не больно похожи “сестры” на мужиков, которые из кожи и рожи лезут, чтобы запечатлеть себя в веках. То есть, не отмечены вы знаком “плюс”. Однако, не видно и знака “минус”. Ничего нет в вас от баб, которые искони питают древо мужицкой славы. А ведь на первичных мотивировках лежит все скопище жизненных целей и конкретных поступков. Так какими же вас слепила матка и чего она от вас требует?
   — Даже генным инженерам, сотворившим материнское вещество, хотелось, чтоб из него родилась большая семья, чуть ли не Рой. Для таких как ты главное — это независимость, значимость, отличие от других. А вот несамостоятельность, подчиненность, функциональность считаешь ты недоразвитостью и убожеством. Что, наверное, правильно — для тебя. Но мы, фемы, иначе устроены, мы плаваем в едином балансовом поле с планетой, друг с другом. Мы не примазываемся к большим общим задачам, мы их решаем.
   — Ладно, Шоша, а зачем вам граждане вроде меня? Они, небось, на ваш семейный взгляд какие-то несерьезные хухры-мухры, которыми можно попользоваться и спустить в унитаз.
   — Наоборот, когда мы разберемся с большими-пребольшими задачами, попользуются этим не фемы, а люди. Мы, попросту, унавоживаем почву, на которой расти и расцветать станете вы. Фемы, считай, эдакие дождевые черви. Но, само собой, у нас с вами особой дружбы не будет.
   — Конфликт червяков и цветов. Но хоть бы все там разорвало, лишь бы не было войны…
   За таким милым разговором мы добрались до полицейской штаб-квартиры. Постовой у входа отдал мне честь — значит, пока что все близко к норме. Я вырулил прямо в свой новый кабинет и стал разбираться со сводками и прочим калом, который приплыл на сей момент. А изрядно притомившуюся Шошанку загнал медитировать на диванчик в соседней с кабинетом комнатке (интересно, кого там укладывал главный начальник и скрытый блудодей Леонтий?).
   Из суда и прокуратуры пока ни ответа на привета. Майор тоже не прощупывался, видно потонул в объятиях электрических баб. И Рекс помалкивал, не гавкал. Можно подозревать, что нынче у него в голове бо-бо и пустота, отчего он преимущественно впитывает мультики в своем гостиничном номере.
   Наплыла лишь обычная оперативная информация: расчлененки, воровство органов, насильственные мутации (лозунг космиканских бандюг: наша цель — человек) — хватило и десяти минут, чтобы дать все необходимые личному составу директивы. “Вязы” пока нешумно себя вели. Неужто простили? Однако я могу сильно пострадать, если оставлю следующий ход за ними. Ну, а если мне атаковать? Тогда уж, как слону Ганнибала — сокрушительно, с ревом.
   За вооруженное противодействие властям, то есть мне, в виде прямо-таки целого бунта, Устав префектурной полиции просто обязывает накрыть “Весну” колпаком чрезвычайного положения.
   Заслать туда ОПОН, взять под контроль, зашаховать-заматюгать, а также забрать в кутузку всех смутьянов. В случае же скудости сил обратиться к воякам, на их орбитальную базу, точнее к командующему меркурианской эскадрой, чтобы тот прислал батальон космической пехоты. Ни у кого не надо спрашивать дозволения — в Васино нет более высоких должностных лиц при исполнении и ни одного Генерального Уполномоченного. Ух, страшно и подумать — чего только я могу натворить. Однако же устав уставом, но если похерены негласные соглашения между префектурной полицией и концерном “Вязы”, мои действия могут быть признаны некомпетентными, злоупотребляющими служебным положением и несоответствующими занимаемой должности — опять же по уголовному кодексу Державы Космика.
   И вдруг в разгар нелегких раздумий из приемной мне сообщают, что прибыл генеральный директор “Вязов” господин Николай Петров. Сам Петров! Не “номерок” какой-нибудь, а тот, кто еще на Земле был крутым начальником. Один из самых бойких участников Войны за Независимость, чья подпись стоит под Хартией Солнечной Системы, которая выбита золотыми буквами на стене Державного Музея в нашей столице, Рыньгороде. Он — ох и ах, а я — тьфу.
   В кабинете оказался человек, слишком низенький для природного космика, в костюме-тройке, который увидеть можно разве в передаче с какого-нибудь важного бала-маскарада вроде Собрания Касты.
   — Прежде, чем и вы, и я выступим с новыми еще более интересными номерами,— начал Петров,— предлагаю положить карты картинками вверх. Я навел справки, судя по ним, вы были ответственным, даже ревностным служакой. Отнюдь не смутьяном. Что вообще свойственно питомцам “Мамальфеи”. Были да сплыли. Ну так что же случилось?
   Индикатор демонизма помалкивал. Это, однако, не давало гарантии. Впрочем, отчего ж не поднять забрало. Еще более опасным Петров вряд ли станет, ну, а вдруг у него просветление наступит. Кроме того, на наличие записывающих устройств генеральный уже был просвечен — в тот момент, когда важно шествовал под притолокой двери (весь этот кабинет я пораньше обшарил). Впрочем, и попытку записи с моей стороны большой начальник засечет наверняка.
   — Господин Петров, воспитанники “Берлоги” тоже ревностные, но только они, в отличие от мамальфейцев, несколько прямолинейны, и лобная кость у них толстая… Вы, должно быть, имеете справку о том, что я занимался нападением на караван “Дубков” в долине Вечного Отдыха, вернее разбирательством этого плачевного случая. Почти все серьезные эксперты усиленно кивали в сторону вашего концерна. Но я избавился от этой шелудивой версии по ходу своего расследования, хотя мне вредили (притесняли, угнетали) с упорством достойным лучшего применения — и бомбой по макушке, и гразером по колесам. Вырисовалась сложная цепочка событий, приведших к гоп-стопу на большой караванной дороге. А привел в действие это тряхомудие некто Дыня, мутант, труженик “Дубков”.
   Служащий компании устраивает с ведома своего руководства неприятности родимой фирме. Это должно что-нибудь означать?
   Должно. А именно то, что фирма “Дубки” — двойной чемодан. Сверху навалено какое-то барахло, а под фальшивым дном — вся суть. Я много песка съел в долине Вечного Отдыха. Там, и не только там, под покровительством “Дубков” хорошо устроилась иная форма жизни и материи. Она, вместо наших белков-жиров, из нитеплазмы сделана, и вдобавок сулит всяческие гадости людям. Увы, я не могу описать ее на манер какого-нибудь мизика. В общем, это не какая-то бяка-раскоряка из детской страшилки, “иную форму” заметила еще десять лет назад на Земле наша разведгруппа и нарекла гордым именем Плазмонт. А потом материалы весьма опасных наблюдений были благополучно захоронены в секретных анналах — такое слово неизменно ассоциируется у меня с задницей — флотской разведки.
   — Ну, это вопрос к Адмиралтейству. А что, лейтенант, вам все-таки понадобилось на комбинате “Весна”?
   — Вначале ничего особенного. Я мастак искать и потому хотел найти свою добрую знакомую, с которой расследовал вместе караванное дело.
   — И, обретя друг друга, устроили на радостях пальбу.
   — Господин Петров, меня поразил уровень противодействия. На лицо, исполняющее обязанности начальника полиции, не задумываясь, поднял оружие офицер Службы Безопасности! А директор завода был вдобавок носителем споры Плазмонта. У меня ведь есть прибор для обнаружения нитеплазмы. И вообще я не могу понять, кто кого начал первым использовать, наши бюрократы нитеплазму или наоборот? Или они добровольно, ко взаимной радости, совокупились, и теперь благостно дополняют друг друга?
   Господин Петров не стал рассеивать туман моего непонимания, скорее всего, он и сам пребывал в мгле. Однако выспросил кратко.
   — Зачем вы сшиблись с фемами? Они ведь похоронят вас и вашу подружку.
   — Ну, это бабушка надвое копала. Они, между прочим, мне ее и прислали, а вначале даже опекали мое благополучие. У фемов, кстати, ничего не происходит случайным образом. Вы слыхали о материнском веществе?
   Господин генеральный директор еле заметно качнул своей знаменитой головой. Мне этого хватило, чтобы воодушевленно продолжить.
   — В материнском веществе объявилась спора Плазмонта, потому, наверное, и переменилось отношение ко мне. Вы понимаете, что это означает, вселение демона в матку, если учесть мощь фемской организации.
   — Очень многое, лейтенант. Если только ваши доводы и откровения не бред сивой кобылы.
   — А директорша-фемка Медб К845, превратившаяся в вихрь, и потом “стертая из памяти” — это тоже бред сивого марсианского крокодила? Если нитеплазменный гад-паразит еще не успел вас обработать, то пора и вам, многоуважаемый с детства господин Петров, приоткрыть несколько карт.
   — Ну, ладно,— генеральный слегка застопорился, а потом продолжил (он все-таки был решительный мужик, а вернее сущий деспот). — У нас и раньше приключалась какая-то мудистика. Человек, порой даже весомый человек, посреди всего трудового процесса несолидно пропадает, и нам остается только ставить галочки в графе “прогулы”. А разве ведущая компания Солнечной Системы имеет право выглядеть беспомощной? Этого компания позволить себе не может.
   Я не удержался от подобострастного: “Ну, разумеется”, хотя из этой сраной напыщенности (компания видишь ли ведущая, не в гроб ли ведет?) мы в состоянии проморгать всю Солнечную Систему.
   — Тем более, мы не исключали появления под видом без вести пропавшего сотрудника какого-нибудь чужака,— несуетливо продолжал великий Петров. — Однажды и впрямь он попробовал появиться, но фальшивку мы — слава Хартии родной — распознали. В общем, полное стирание казалось нам целесообразным. Вы будете осуждать меня за это? Я имею в виду, конечно, не моральное осуждение.
   — Я тоже говорю лишь о деле. И да, и нет. Да — после “стирания” Плазмонт не мог уже вернуть на работу препарированного им человека. Нет — умыкая вашего сотрудника, демон сполна познавал его, а полиция ничего об этом не знала, не ведала. Вот и получается, если демон вначале служил ручным зверьком у каких-нибудь наших умельцев, то потом, насосавшись знаний, захотел вести собственную линию.
   — Какая еще “полиция”? Всего лишь пару недель назад в вашем мозгу, лейтенант, что-то забрезжило, а до этого вы незатейливо бегали с электрической дубинкой. Не было слышно и других прозорливцев. Так что, может быть, ваше прозрение запоздало и префектура уже поехала вниз головой с трамплина. А заодно с ней вся Космика,— генеральный директор генерального концерна поднялся. — Я ухожу. Я стал отчасти понимать вас. Вы или крупно выиграете, или крупно прокакаете. Я пока что собираюсь держаться от вас подальше. Поэтому вы лучше не трогайте “Вязы”, иначе, шансы на вашу победу мигом улетучатся. Со своей стороны, обещаю вас не беспокоить по поводу “Весны”, какое-то время, конечно… и попробую выяснить, какие-такие умельцы могли приручать этого беса. Учтите, что своими утверждениями и действиями вы взяли на себя большую ответственность…
   И генеральный значительно удалился. У меня так не получится, все эти повадки мелкой личности уже не вытравишь. Петров, объегоривший и обкрутивший сотни шибздиков вроде меня, ушел с моего горизонта до той поры, пока не выяснится, победил я или проиграл. Чтобы произвести первые поздравительные похлопывания по плечу или же сурово пригвоздить. “Он мне сразу не понравился, глазки такие торопливые. И вообще пора устроить проверку в этой самой Мамальфее. Наверняка там плохо моют пробирки.” Или. “Я горжусь тем, что у нас есть Мамальфея и ее питомцы. Как жаль, что я родился на свет обычным образом.”
   Но в любом случае, разговор повернул направление моего главного удара на “Дубки”. Тем более, что есть кончик, за который я еще должен уцепиться. Дыня. Арбуз.
   Теперь явись ко мне мой верный приспешник Тереха-мл. (Кому он там будет верный после меня? — наплевать. Так сильно наплевать, что после меня, наверное, случится потоп.) Вместе со своим кибер-шпионом я проник, как юркая крыса, в пещерные файлы городской стражи и напал там на след. Что-то похожее на Дыню намедни проследовало через васинский КПП обратно в город.
   Значит, немедленно требуются санкции на его арест и шмон в его жилище. (Самое простое — разрезать автогеном жизнесферку пополам и вытряхнуть содержимое, чтобы потом кибер-ищейки порылись.) Прокурора умасливал с полчаса, уверял, что “Дубки” нежно люблю и просто хочу убрать от них вредителя. Я был убедителен и искренне взволнован, когда живописал блоху, пригревшуюся на груди великодушного НПО. Для большей доходчивости разъяснений мне пришлось незаметно пускать из кармана в сторону должностного лица аэрозольную струю “размягчителя мозгов” — вполне скромную, чтобы атмосферные датчики не всполошились и в газете не чиркнули про газовую атаку.
   Обзавелся санкциями — и вперед. Тормозить нельзя — хронометр работает не на меня. Еще надо срочно высвистать Кравца и выписать на него документ, как на общественного помощника. Шериф должен сейчас загнивать где-то в недрах бара “Экстаз”.
   Надену, пожалуй, парадную форму лейтенанта, в кобуру спрячу сквизер, за пазуху лазерный резак, и на этом остановлю гонку вооружений. Когда я уже сунулся в дверь, из прилежащей комнаты выскочила Шошана.
   — А я как же?
   — А ты болей. Я думаю, если твои друзья фемы повстречают меня с тобой в “Дубках”, то станут очень нервничать и даже постараются обидеть.
   — Моя болезнь тебя почему-то не смутила в “Весне”… Так вот, среди “дубков” нет ни одного фема. Поэтому выписывай на меня документы, пока я тебе не впаяла промеж и по.
   — Все понял. Ты хорошо объяснила, Шоша. Только оставь костыль здесь, возьми палочку. Чтобы меня не обвинили в использовании труда хворых и больных.
   Кравец обнаружился довольно быстро. Кажется, ему собрались дружно обломать рога трое каких-то муташек. Или питекантропов. Когда появился я “при параде” и фемка со стальной клюкой, мутные мигом ретировались, отдавая честь.
   — На этот раз вы кажется вовремя,— с еле скрываемым удовлетворением произнес шериф.
   — Не мы, а ты. Придется поработать, уважаемый.
   Хорошо, что он не наклюкался. По крайней мере, не сильно. Пока мы добрались до административного здания “Дубков”, он уже вполне утвердился на своих каблуках.
   У служебного входа к нам стал приставать вохровец.
   — Стоп. Куда? — Я ткнул ему в физиономию удостоверением и ордерами. Но он собрался помариновать нас и хотел было растрезвонить по телекому известие о появлении чужаков.
   Тут последовал первый ход с нашей стороны: “е2” по “е4”. Шошана влупила ему — чем-то плотным и невидимым под дых. Ну, ведьма. И вохровец осел мирно на стул. Другие охранники, заметив, что старшой не противодействует, перечить ни в чем не стали. Следующим крестиком был помечен отдел контроля кадров.
   Отдел на постукивания и позвякивания не откликался. Пришлось дверку лазером открывать — то есть, аккуратно срезать запорные штырьки. Раненая дверь бессильно распахнулась, а за ней нас встретил еще один бдительный вохровец со своим зорким плазмобоем. Хорошо, что Кравец соригинальничал, кувыркнулся через порог и, сделав ногами двустороннюю подсечку, уложил вторую помеху на татами. После чего явился тот, кто нам нужен, судя по ряхе — начальник отдела. Но как я ни тряс демонометр и ни менял батарейки, семечко демона в этом типе не давало о себе знать.
   — Не умеют тут у вас встречать гостей,— сказал я как можно приветливее.
   — Это господа из полиции,— объяснил кадровик лежащему охраннику, и я намекнул Кравцу, чтобы он прекратил своим увесистым коленом прижимать пострадавшего к ковру.
   Кадровик не походил на своего собрата по несчастью (счастью?) — на “весеннего” директора. Тот испытывал гордость от приобщения и оказанного доверия, а этот будто уже приобщился, стал ласковый какой-то, резиновый, “летний”. “Весенний” и “летний” были, наверное, как социализм и коммунизм. Получается, демону даже не требуется упорно сидеть внутри человека! Достаточно произвести перенастройку организма и удаляйся с чувством глубокого удовлетворения за проделанную работу.
   Физиономия начальника не выражала никаких отрицательных эмоций, казалось даже, что он одобряет наши поступки.
   — Присаживайтесь. Но почему вы не договорились заранее с директором, а еще лучше с правлением компании? — поинтересовался собеседник с милой улыбкой, как будто минуту назад мы не размазывали его человека по ковру.
   — Может, мне еще и объявления вешать на каждом углу, чем я собираюсь заниматься? А занимаюсь я парнем по кличке Дыня. Это хитрая бестия. Истинное ему имя — Атилла С456, вот санкции на арест и обыск. Я спрашиваю, где он? По-моему, вы тот начальник, который должен быть в курсе.
   Кадровик, расцветя еще большой приветливостью, поклацал клавишами своего компьютера. А потом без запинок рапортовал.
   — Он в производственном секторе. Это в квартале отсюда.
   — Надеюсь, ваше высказывание не является неудачной шуткой. Свяжитесь с Дыней по аудиоканалу и попросите немедленно зайти сюда.
   — Я попробую. Надеюсь быть вам полезным… мне только надо нажать три кнопочки.
   Кадровик пообщался с кем-то на невнятном лунарско-украинском диалекте, характерном для уроженца Кузьмабурга и, просто лучась, доложил нам.
   — Немедленно высвистать его нельзя. Он сидит внутри одной из тридцати панелей управления технологическим конвейером и ковыряется с оптоэлектронными каналами. А передавать через кого-то — ни у вас, ни у нас так не принято. Он может обо всем догадаться и просто сделать ноги.
   — Не очень мне верится, что от вас кто-то может сделать ноги. Ну, ладно. Мы сами прогуляемся в производственный сектор. Только вам придется соблаговолить и проводить нас. — Я потихоньку от охранника показал должностному лицу тусклый глазок сквизера.
   — Это уж чересчур. У меня просто нет слов.
   Лицо кадровика чуть-чуть померкло, как у старого учителя, который только что хвалил своего ученика, а он вдруг стрельнул в него шпилькой из маленькой рогатки.
   — Я вам одолжу парочку слов. Для Меркурия все вполне нормально. Вы, наверное, знаете — эта глазастая штука, что отдыхает в моей руке, даже когда работает, не портит костюм, и от нее практически не ухудшается внешний вид. За исключением случаев, когда кто-то благодаря ей сильно накладывает в штаны.
   В итоге, мы вереницей — кадровик впереди, наша тройка опоясывающим лишаем по бокам и сзади — двинулась к производственному сектору. В административном корпусе конвейера не было, но впечатление создавалось, будто все работнички делают что-то на счет “раз-два-три”. От такого впечатления сразу тоскливо стало. Я сам не сторонник обильного просмотра мультяшек, курева, перешептываний с девушками и всякого пинг-понга в служебное время, но тут был какой-то театр кабуки.
   Конвейер замечался даже первым попавшимся зрителем. Застывшие лица-маски — каменная веселость, вечный кайф, как у Емели на картинке, стылая грусть, как у Арлекино. Веселых работников видно похвалило начальство и сослуживцы прославили, печальных — недобро помянуло начальство и укоризненно окликнули сослуживцы. И хоть физиономии были восточно-славянские, улыбочки и поклончики какие-то азиатские.
   Вообще, те сектора в Космике, где обитаются преимущественно русские, легко отличить, например, от немецко— или китайско— заселенных. У них там все вылизано и сияет, у нас же немало неприглядных местечек. Мы на мелочи не размениваемся, зато, если чем займемся, так уж размах и безоглядность будут, и “на ура”, и “даешь”. Поэтому никому кроме русских Меркурий не поддался бы. Учитывая это, верховное начальство шлет сюда “номерков”, в основном, с “Мамальфеи” (Ганимед) и “Берлоги” (Титан), где банк половых клеток набран в Сибири, а воспитательные машины запрограммированы выходцами из России. Вот почему в Айзенштадте (Ио) или Бейпине (Каллисто) все улыбаются двадцать четыре часа в сутки, даже в гроб такими ложатся, а в Васино (Меркурий) народ или хмурый ходит, или ржет так, что через улицу слышно.