Тюрин Александр Владимирович. Конечная остановка: Меркурий

   Относительно недавно (в прошлом веке, пять минут назад) один из коридоров показал фокус. Он размягчился и по нему лениво потекли продольные, поперечные, диагональные волны, перламутровые как шампунь. Наверное, это напоминало деятельность какого-то внутричеловеческого органа. Будь на моем месте хирург, он бы оценил. Тем не менее, действовал коридор завораживающим и даже успокаивающим образом. Я потратил много нервной энергии, чтобы насторожиться. Все-таки заставил себя и фемку напялить скафандры — а вдруг нам перекроют кислород. Затем Шошана вяло шагнула в сторону “шампуня”, коридор сделал глотательное движение и наполовину утянул ее.
   Плазмонт нас унасекомил не столько изощренностью мухоловки, сколько тем, что осуществил заветные чаяния. Вот, например, у Шошаны этот батька заменил матку, сымитировав утраченный центр симметрий. Он даже переплюнул матку, приняв фемку обратно в утробу. Вот вам и роевая организация труда, и приобщение к большому делу. Боком вышли они фемке.
   Однако, на какую-то секунду Шошанино лицо исказилось волевым противодействием. Я поспешил на выручку, но мгновение спустя выручать было уже некого, коридор окончательно заглотил фемку. Напоследок ее личико совершенно разгладилось, стало отрешенным и вполне “межпланетным”.
   Мне, наверное, чуть полегчало лишь оттого, что я до конца не поверил в ее исчезновение. Ну все равно, что вашего знакомого съел Карабас-Барабас из мультфильма. Однако оставшегося у меня заряда хватило лишь на то, чтобы я затрубил как бесноватый:
   — Ну, сволочь Плазмонт, выходи, проявись как-нибудь! Эй ты, куча соплей, слышишь меня? Мы, состоящие из атомов, молекул, тел, групп, мы, драчливые и скандальные, все равно разотрем тебя, дисциплинированного и отмобилизованного, по полу. Потому что мы сложнее тебя. Мы разнообразнее, в нас больше симметрий. В каждом из нас сидит весь космос, а кусок от тебя — просто кусок. Простое может попаразитировать на сложном, но одолеть — никогда!
   И после такой пламенно-революционной речи я понял, что наступает светопреставление — пока что для меня лично, а не для атомно-молекулярной жизни. Плазмонт обиделся. Из-за какого-то поворота выскочил и помчался на меня клубок огненной нитеплазмы с ухораздирающим утробным ревом. Я отключил микрофоны и бросился наутек. Однако, как я ни увиливал и не маневрировал, клубок догнал и охватил меня. С головы до пяток. Затем протек вовнутрь скафандра. Кажется, больно не было, когда огненная нитеплазма расчленяла меня. Она сразу блокировала болевые центры, чтобы я не зашелся в коме, а присутствовал при собственном уничтожении.
   Взгляд — его предстояло потерять последними — путешествовал по телу и наблюдал, как краснела и трескалась кожа, жир и кровь превращались в варево, обугливались и рассыпались в порошок кости. Фонтаном вырывались внутренности, на лету становясь дымом. Затрещала и лопнула, как перезревший арбуз, голова. Скафандр, надувшись, гейзером выпускал через клапана пар избыточного давления, будто кит. И вот свет погас.
   Но какая-то точка, приютившая сознание, скиталась беспризорно среди тумана, в который превратился мой организм. Сколько такое блуждание продолжалось — не знаю. Время для меня — оставшегося без количества и размера — имело не больше значения, чем алгебра для таракана. Я ощущал, как наводится сияющий чернотой зев трубы и начинает втягивать оставшуюся крошку.
   Я было решил, что накрылся, что ничего не осталось от моих полей и сил. И когда совсем уже расстроился, вдруг — обана! Откуда-то издалека, может от самого батюшки Юпитера — хвала громовержцу — пришла подсказка. Дескать, даже в той жалкой убогой точке, которой я сделался, имеется полный набор полюсов. И правда, в малюсенькой точке, в одном узелке, было ВСЕ! Ну, как шикарный магазин во тьме лесов и топи блат.
   Есть полюс устойчивости, из него выдавливается малоподвижная плотная сила с просверками огня — все необходимое для образования камня. Хоть сейчас могу стать меркурианской скалой с вяло текущим временем в жилах. Вот начинает бурлить воздушная сила, придающая стройность, тянущая вширь и вверх. Этого достаточно, чтобы сделаться растением где-нибудь под куполом. Наконец, растормошил я полюс огня и почувствовал, что могу зашевелить своими членами, как животное. А потом стали расходится по телу водяные потоки, связывающие все силы, дающие формулу действия каждой пульсации.
   Теперь я почти-человек, сгусток энергоинформации. Высокопарно изъясняясь, образ готовый к воплощению. Такими были граждане Адам и Ева прежде, чем выпасть сияющими яйцами из райского гнезда и начать свое прорастание в материи.
   Не скушал меня еще Плазмонт целиком с протогенами, однако какие слабенькие у меня руки-ноги, какие хиленькие они по сравнению с нитеплазменным мешком, в котором я сижу.
   Правильно я почувствовал, что в первый раз мы угодили в чашку переменной кривизны, а сейчас — в пузырь, где входное отверстие сразу исчезает за тобой. Чем больше мы суетились, ползали внутри, тем большее количество нашего движения превращалось в гравитационное искривление, в энергию устойчивости ловушки. Но все-таки пузырь был хиленьким, ему явно не хватало толщины стенок — демон очень постарался, выдувая его громадным. Пузырь едва был облачен в слабенький слой нитеплазмы. (Я его хилость заметил, еще когда капитан уплывал в никуда на своей бригантине.) Стенки тоненькие… мне бы прожечь их извержением огненного полюса, но я всего-лишь слабосильный призрак. Призраки любят действовать через кого-то, нашептывая и навевая. И тут необычайно мощная пульсация пролегла ко мне. Неужели, Юпитер? Он, он, гой еси! — ведь я родился под небом, наполовину состоящим из его красных и голубых красок. Я сразу попробовал сфокусировать собой эту силу, как линза солнечные лучи.
   Трудно прикончить врага, который обложил со всех сторон. На меня обрушились сотни тонн грязи, в то же время она была плотной, мускулистой и кусачей. Спохватившаяся ловушка бросилась со всех сторон, пытаясь уплотнится и раздавить меня.
   Перед тем, как она бы расплющила меня, я заметил в своей руке клинок, будто металлический, рассекающий, но и водянистый, текущий, но и огненный, рвущий. В нем, наверное, сочетались выбросы разных полюсов. И, кстати, хорошо, что такие мощные пульсации представились мне в виде меча, а не вилки, например.
   Я сделал выпад без слов “защищайтесь, сударь”, а с воплем: “конец тебе, гондон”. Рубанул с оттягом и проворотом лезвия. На сей раз Плазмонт не смог отнять у меня импульс. Клинок сумел преодолеть разреженную нитеплазму под нужным углом и рассечь каналы устойчивости. Мускулистая грязь лопнула сразу, потому что напряглась. Визг и пук пробили уши. (Согласен, и это почудилось.) Через показавшуюся прореху вышеупомянутое яйцо, то есть мой нетривиальный образ, стал воспарять. Грязь внизу расходилась конвульсивными волнами, будто на нитеплазменном мешке расстегнулась молния. Я выскальзывал из ловушки, как леденец из разжавшихся челюстей. Оплывали и скатывались линии, сжимались стены, съеживались потолки, рассыпались в пепел портики и колонны, таяли дома с причудливо изогнутыми крышами, растекались сопельным образом дворцы, исчезали, как сигаретный дым, голубое небо и синяя вода.
   Я уже увидел тропу, которая, преломляясь, как луч через слоеное стекло, уводила к Юпитеру и предлагала начать новую жизнь в его ласковых и теплых морях. Я был готов двинуться вперед, но сам нажал на тормоза. Все-таки не хочу оставлять Плазмонта наедине с Меркурием. Да и Юпитер-батюшка будто надоумил меня: вот распавшееся на точки твое тело, хватай, пока не поздно. Я прошел по стопам воплощения гражданина N o1 Адама Эдемовича, одновременно сделался камнем, растением, животным и, наконец, самим собой. Это был своего рода большой и чудесно симметричный взрыв, когда двум половинкам мозга стали соответствовать две половины задницы, ну и так далее. (А может, все куда проще, Плазмонт вовсе и не спалил меня, а лишь поорудовал своими щупиками в моем зрительном центре.) Из всех, с кем я посетил заколдованный городок, этот жутковатый Диснейленд, нашлась одна Шошана, и потому лишь, что я, а если скромнее, мои пульсации еще отражались, еще бились в ней. Какая-то оплывающая стена выпустила ее. Клинком отсек я нитеплазменные усы (Плазмонт, наверное, все-таки самец), которые проникали в соратницу и что-то блудно ворошили там. Спешная проверка демонометром указала на то, что Плазмонт запаниковал и не успел отложить спору в Шошанке. Остатки нитей распадались или выползали из ее многострадального организма.
   Я был донельзя истощен, от меня просто остался огрызок, когда мы с фемкой шлепнулись на торосистую поверхность Свинячьей Шкуры. От других членов разведгруппы — ни следов, ни плевка, ни задоринки. Кравец, капитан, безвинно потерпевшая мамзелька Люся — от всех них сохранились только памятники в моем сердце.
   Шошана не совсем еще очухалась, а я слишком вымотался. Мы перевалили через косогор и стали съезжать чуть ли не на заднице в долину, где валялись обломки рейса 13. Тут напряжение пробежало по моему эпидермису. Такое случается, когда кто-то шарит по тебе неприятным взглядом. Да что там щекочущий взгляд, антирадар засек направленное на нас радиоизлучение. Почти со всех сторон. Я догадался, что если и имеется подходящий момент для бегства, то он уже явно в прошлом.
   Когда мы спустились вниз еще метров на пятьдесят, на высотке позади нас закачала головками стайка бойцов. А на другой стороне долины образовалась еще одна цепь. Вдобавок из-под пуза планетолета вылез отрядик в десять штыков (двадцать каблуков). А во мгле над нами возник полицейский коптер и забил в глаза напряженными лучами прожекторов. Солидная облава — скооперировались ОПОНы чуть ли не со всей нашей планеты.
   — Мы просто как артисты в театре, Шошанка. Полный аншлаг. Огни рампы, восхищенная публика, зрители едва ли не над головой висят.
   — Недолго тебе позировать осталось,— прорезался голос старого друга Рекса. — Застыть на месте, никаких быстрых движений, не то мигом разнесем в пук и прах ваш дуэт.
   — А, приветствую руководителя облавы.
   Раскоряка-коптер плюхнулся неподалеку от нас. Из него сразу высыпала шобла. Бойцы с лазерными прицелами остались у борта, украсив наши лбы красными световыми пятнышками. Другие подскочили скопом и, вывернув наши верхние конечности, насколько это было возможно и даже больше, потащили к аппарели. Такой веселой кучей-малой мы с Шошаной попали в коптер, где с нас сдернули шлемы, скафандры, браслетики, подаренные Петей Мутным, даже хайратники отняли. После чего кинули нам какие-то драные робы и накрепко приковали к скамье. А вокруг плотно уселся десяток полицейских. Среди них был Мухин — значит, его не прихватили, чему весьма рад. Может, ему дядюшка Сатурн помогает.
   — Ребята, вам не тесно? Парочка могла бы пройти вперед, парочка назад,— обратился я к бойцам для снятия некой напряженности.
   Тут появился Рекс и впаял мне по физиономии открытой ладонью — для яркости красок на щеке. Вот так “снял” напряженность!
   — Как ты думаешь, почему он такой грубый? — справился я у Шошаны. Моя подружка неожиданно пожалела Рекса.
   — Просто его в детстве часто стегали по попе. Видишь, какая большая выросла.
   Кто-то из полицейских гыкнул. Неджентльмен Рекс приготовился запаять и Шошане. Я неожиданно почувствовал полюс огня, который выбросил в сторону обидчика небольшую порцию острой энергии. Похожей на стрелу. Даже звон тетивы послышался. Рекс в ответ закачался, схватившись за виски, и упал на руки близь находящихся ментов. Его быстро уволокли, и путешествие в целом прошло спокойно. Мы с Шошаной даже смогли прислонится друг к дружке спинами.
   В Васинском ангаре нас встречал двойной кордон полицейских и представители общественности — ясноглазые посланцы “Вязов” и “Дубков”. На выходе из ангара меня с Шошаной уже рассадили в разные “клопы”. Мы только успели соприкоснуться взглядами и послать друг другу “волну”. На мгновение мне показалось, что мы вдвоем плывем на лодочке по какому-то тихому озерку. Свидимся ли мы еще с тобой, подруга дней суровых, а если и встретимся, то в каком из миров?
   Привезли меня не в префектурную тюрьму, а в управление полиции, где сунули в мрачный пещерного типа подвал — там даже головизер отсутствовал. Единственным развлечением были до поры до времени тараканы с генами земляники, которые в темноте сползались пожевать белковых сушек и были весьма приятны на вкус. (Знаю-знаю, марсианам такое развлечение не придется по нраву.) Но вскоре в подземелье показался человечек скромного, какого-то не меркурианского вида — наше население в общем-то отличается внушительными размерами.
   — Вы, надо полагать, адвокат? — обратился я.
   — Я — помощник прокурора,— с достоинством представился тщедушный. — Меня зовут Калл Марс.
   — Ранее прокурору помогал господин с другим именем, менее звучным. Надо полагать, и прокурор сменился. Ну, да ладно. Сколько дней будет продолжаться следствие, когда суд?
   Человечишка просеменил вдоль и поперек камеры.
   — Об этом уже не надо беспокоиться. Вы должны меня правильно понять. На Меркурии в связи с обстоятельствами, которые вам известны, введено было чрезвычайное положение. И следствие и суд прошли для вас заочно. Осталось только одно — привести приговор в исполнение.
   Некоторые от такого известия истерично смеются или производят дефекацию, то бишь обделываются. Или совмещают первое и второе. Некоторые, то есть я, побывав на том свете, у Плазмонта, иронически заявляют:
   — Интересно, куда торопились? Судья опаздывал в уборную? Или, может, планета закрывается на ремонт?
   — Как бывший работник правоохранительных органов вы должны понимать, что таковы законы чрезвычайного положения,— воззвал к к моим должностным чувствам маленький вшивенький Калл.
   — Ну, и на что можно надеяться в результате исполнения приговора?
   — На смертную казнь через повешение,— сказал человечек без всякого злорадства, но с чиновной щеголеватостью — дескать, чем я, простой таракашка, однако, занимаюсь. Плазмонту совсем не требовалось осеменять Марсика, он и так был готов услужить.
   — Может, это и не положено, но шепните мне в порядке личного одолжения, господин Калл Марс, какое наказание определено Шошане.
   — Смертная казнь через введение летальной дозы яда,— чтобы покрасоваться страшными словами, человеченька даже нарушил инструкцию, ту самую, которая запрещала передавать сведения о судьбе подельников.
   — Я просто поражен гуманизмом. Когда все будет готово для изъятия из обращения моей жизни с помощью примитивной балки и грубой веревки?
   — Я думаю, ждать недолго, господин Терентий К123. Но во всяком случае вам предоставлено время на то, чтобы подать прошение о помиловании главе чрезвычайной администрации майору Леонтию К300. Сделать это надо не позднее, чем завтра, а послезавтра вы уже получите ответ.
   Я вспомнил майорские глазки, то бегающие, то смотрящие недвижно куда-то через твое плечо, заодно его слова, наполненные радением за отчетные показатели, а также его идеально черные башмаки. Фанат — это тот, кто ставит форму выше содержания (цитата). Майор был фанатичным борцом за эти самые идеальные башмаки, отчетные показатели и мир-дружбу с “Дубками” и “Вязами”. Вполне традиционный типчик, и опять же демону незачем расходовать на него заветное семечко.
   — Человек, который жмотился мне выдать лишнюю премию, вряд ли расщедрится в своем ответе. Рассчитывать тут не на что и незачем. А у Шошаны?
   — У нее такое же право. Есть ли у вас какие-нибудь просьбы ко мне? — больше ничего интересного для себя заявить Калл Марс не смог и решил закругляться.
   — Так, последняя просьба должна быть чрезвычайно содержательна. Спойте мне, Калл. Пожалуйста.
   — Я не умею,— по-моему, помпрокурора даже застеснялся своей певческой беспомощности.
   — А вызвать космотеистского пресвитера можно?
   — Такую услугу мы не оказываем.
   — А как насчет того, чтобы мне радостно смотреть информационную программу меркурианского широковещания?
   — Это пожалуйста. Головизер вам принесут.
   В запасе осталось три дня, на большее чрезвычайники поскупились. Я был даже рад, что суматоха закончилась и мне уже не надо спасать меркурианских балбесов — чтоб их демон сожрал! да жевал побольнее. Для начала я решил почувствовать Шошану. Попробовал отключиться и разглядеть окрестности “из-под лобья”. Можно было убедиться лишний раз, что мои сверхспособности в значительной степени провоцировались Плазмонтом — я паразитировал на нем, так же как и он на мне. Теперь же я едва-едва растормошил пространственный полюс. Слабенький вихрь стал раскручиваться по спирали.
   Вначале окрестности напоминали то, что наблюдается в темной комнате — некоторая рыхлая мгла, испещренная прожилками. Плазмонт уже вовсю присутствовал в городе, его скользкие и сосущие щупальца образовывали плетенье над моей головой. Однако среди прожилок затесалось одно волоконце, по которому приходило ко мне мягкое дружественное биение. Ну, вот и все, что мне осталось от Шошаны. Никогда бы раньше не подумал, что угрюмая фемка запустит свой каналец в погреб моей души. Может, и тут набаламутил закон каких-то симметрий? Проведя рукой по этому волоконцу, получил в ответ импульс, который разгладил меня изнутри, словно до того я был скомканным пакетом.
   И тут очередной выпуск новостей удостоился моего пристального внимания. Вернулся снабженческий планетолет из Порт-Ананаса — летучий фургон спешно вывалил там груз и еле унес лыжи, набившись беженцами, как консервная банка горошком. Грунт возле Порт-Ананаса был похож на ленту, или даже на плод южного воображения сверхзмею Ананту, которая спирально вползала куда-то внутрь планеты. Причем мобильные платформы города, как ни карабкались упорно против течения, все равно неумолимо съезжали вниз. Однако, возле места происшествия не было замечено ни сейсмической активности, ни повышенной радиации, ни тепловыделения. В общем, никаких симптомов, а кончина близка. (Все как в анекдоте: больной перед смертью не потел — это хорошо).
   Все-таки, чем отличается Космика от Земли — у нас нельзя скрывать серьезные природные происшествия от публики, потому что события разворачиваются слишком быстро. И если публика чего-то не узнала вовремя, то неожиданные события могут весьма отрицательно сказаться на ее здоровье.
   И если пострадавшая публика частично все ж уцелеет, то она потом скрывальщиков важной информации живыми в стенку вобьет. Разгонится на тракторах или ракетах и — трах-тарарах. Ничем не остановишь.
   Через полчаса передали с плато Блэк-энд-Уайт, что и там поверхность почла возможным заскользить по-змеиному. Заодно это смахивало на распускание лепестков какого-то цветка-переростка.
   Еще пару сигарет спустя кибердикторы передали: орбитальные спутники отнаблюдали, что на ночной поверхности Меркурия нарисовалась хорошая язва. Между плато Блэк-энд-Уайт и Порт-Ананасом образовалась воронка непонятной глубины и диаметром километров в пятьдесят. Странная безмолвная воронка. Раскручивается с приличной скоростью, а не слышно ее — не окатывает сейсмическими волнами остальную планету.
   Похоже, Плазмонт распоясался и собрался сожрать Меркурий, вернее вывернуть его наизнанку. Для сторонних же наблюдателей будет казаться, что планета как бы вымаралась из Солнечной системы, оставив лишь зону искажений, слабенько излучающую сверхдлинные волны и более ничего. А в вывернутом Меркурии, лишившемся атомов и молекул, в этой сверхколбе, Плазмонт устроит экспериментальный полигон для Новой Жизни.
   Вот опять новости. Воронка на ночной стороне с чавканьем заглотила поселок 3-62. На солнечной половинке Меркурия проклюнулось еще одно жерло-жрало и тоже взялось за планету.
   Но вот цензура-таки осела на доступном мне широковещании полным затмением — начальники решили рискнуть будущим здоровьем. Вместо сообщений с меркурианских полей кибердиктор заявил, что по просьбам трудящихся НПО “Дубки” скучные и малопонятные передачи заменены на интересные и развлекательные.
   Тут же, радуя “дубков” своим искусством, закружили зарябили мастера народной песни и пляски с Марса. Стали с большим чувством исполнять “Прощание анабиозника” и прочее.
   …Ой, мороз, мороз, заморозь меня, во жидкой азот положи коня…
   Стало скучно. Поэтому ни много ни мало я попытался своими силами прощупать самочувствие бедного Меркурия. Для начала представил его маленьким теннисным мячиком, который стал катать в сфере действия своих полюсов без особой надежды на успех. Но планета, как бы сама откликнулась на мой зов, наверное, по причине своих страданий. Мячик разбух, сделался громадиной, чем-то геометрически невнятным, туманностью, составленной из тяжелых и легких вибраций разных полюсов. Был братишка Меркурий скреплен многообъемной гравитационной сетью, которая разбивала непрерывность истечения сил на устойчивые ячейки. Ячейки субнуклонов, атомов, молекул.
   Какой-то зубастый гад прогрыз сеть в двух местах. Там пропали ячейки сети и безвольно хлобыстали наружу силы. Меркурий “истекал кровью”.
   Я спроецировал туманность в свое любимое трехмерное пространство, планета стала напоминала пузырь, к которому присосался червяк сразу двумя своими концами. Пузырь худел, червяк быстро набухал как пиявка, усиленно занимающаяся кровососанием.
   Тут, отрывая меня от наблюдения за печальной картиной, замок на двери защелкал и вошло двое унылых типов в униформах прокуратуры.
   — Как, уже, что за нетерпляк? А право на испрошение помилования? — само собой, возмутился я.
   — Мы просто должны перевезти вас в другое место для содержания под стражей вплоть до принятия решения главой чрезвычайной администрации или до времени исполнения приговора.
   Нормальная дубовая фраза. Но почему-то раздражает. Сказали бы, например, что надо съездить на примерку галстука. Ладно, суть одна. Когда Леонтий станет выносить мудрое решение, я уже пару дней буду отдыхать в морге с дыркой между лопаток. И с биркой на шее “Ликвидирован при попытке к бегству”. Пара веселых санитаров будет сноровисто фасовать мои внутренности по пакетам, а умница-доктор займется опытами по пересадке моих мозгов киберу, занимающемуся уборкой мусора и освежением сортиров. А стайка студентов-медиков пробежится мимо со словами: “Ничего интересного. Никакой патологии.”
   Когда меня выводили из здания, повстречалось трое опоновцев и Муха в том числе.
   — Куда тебя, злодей? — не удержавшись, крикнул он. — Говорят, что ты только подал прошение о помиловании.
   — Им кажется, что я потребляю слишком много кислорода.
   Меня уже пинками запихивали в “воронок”, однако я, упираясь, как баран рогами, еще протрубил зычным голосом:
   — Мне так жаль, что я не попаду здоровый и жизнерадостный демону в брюхо, не смогу доставить ему радость. А вы ребята посыпайте себя солью и перцем ради друга своего — ОН действительно дружит с теми, кто вкусен.
   Тут меня угостили по затылку и я улетел в нутро “воронка”. Транспорт типа катафалк двинулся в последний мой путь-дорогу. Я уже рассчитал: сейчас свернут к мусорозаводу, там остановят, откроют дверцы, вышвырнут на мостовую — и пшик в спину из плазмобоя или чирик по шее лазерным резаком. Потом за руки за ноги (голову за нос) бросят труп обратно в машину и поедут отчитываться за работу. По дороге, наверное, и в пивнушку заглянут, запить это дело.
   Мы стали взбираться почему-то в гору — раньше вроде никаких холмов не было, неужели Васино наклонился? — а потом и вовсе остановились, пожалуй, не добравшись до мусорной зоны. Вот как им невтерпеж, мясникам. Я стал хвататься за обрывки космотеистских молитв, которых не много уцелело во мне со времен “Мамальфеи”.
   Моисей, Заратустра, Иисус, Мухаммед и Баха-Улла, я иду к Вам, встречайте.
   Тут дверца открылась и первым делом показался сопровождающий, который наводил на меня плазмобой с гарканьем “Вылазь”. Он, наверное, ожидал, что будущий труп станет упираться, артачиться. Вместо этого я резво, боком кувыркнулся вперед. Струя плазмы шарахнула над ухом, но я успел целым припасть к мостовой. Сейчас-сейчас, в меня вопьется следующий выстрел, где ты успокоительное Шошанино волоконце?
   Плазма снова пшикнула, но организм не пострадал! Вместо этого меня подняла за шиворот крепкая рука. Неужто решили убивать красиво, чтоб я, стоймя, с матюгами (“так умирает русский, пардон, меркурианский лейтенант Терентий”), встречал смертельный исход?
   — Включайся скорее, Терентий,— вдруг стал уговаривать кто-то.
   Я озираю окрестности. Вот так так, рядом сержант Мухин и еще двое полицейских, Митя и Алеша, оба мамальфейцы, наш клан. А мои сопроводители раньше меня переехали на тот свет, оставив на память свои невеселые трупы. Один валяется, прошитый плазмобоем, рядом с моим каблуком, второй, порезанный бластером — у открытой дверцы кабины, голова его укатилась в сторонку.
   — Дывысь, яка кака! — пока копы бросают неживых сопроводителей в “воронок” и затворяют дверцы, я разглядел уклон почвы. Васино-то, хоть и усиленно вращает колесиками, заметно вибрируя своей палубой, все ж соскальзывает под откос. Значит, тоже собирается ухнуть в преисподнюю.
   — Видеокамера, та, которая в “вороньем гнезде”, показывает, что горизонт все выше и выше становится,— пожаловался Мухин. — А потом он сделается таким тесным, что в него можно будет вставить пробку.