Страница:
ГЛАВА XVIII
«Да здравствует король!»
С этими словами Тюрен вышел. Несколько минут тому назад я бы обрадовался, что мне удалось наконец избавиться от этого стеснения и унижения; но теперь мне было все равно. Его уверение, что мне нечего надеяться на короля Наваррского, убило меня. Еще долго после того, как звук его шагов замер на лестнице, я, как прикованный, продолжал стоять на том же месте. Ведь если он сказал правду, не было никакого просвета в том мраке, который окружал теперь мою комнату и мои планы. Я слишком хорошо знал слабоволие и непостоянство короля, и если он отвернулся от меня, я уже мог считать себя окончательно погибшим. Долго стоял я ломая себе голову, зная безукоризненную честность Тюрена в личных делах, как вдруг снова послышались шаги на лестнице: Варен показался на пороге. Увидев, что комната моя не освещена, он рассыпался в извинениях за небрежность прислуги, что доставило мне мало утешения.
– Мы были начеку весь день и совсем забыли про вас, – сказал он. – Зато теперь вам, кажется, уж нет повода жаловаться: мне приказано сию же минуту проводить вас к его величеству.
– В Сен-Клу? – воскликнул я вне себя от удивления.
– Нет, французский король здесь.
– В Медоне?
– Ну да! Почему бы ему и не быть здесь?
Я удивился такому быстрому выздоровлению короля.
– Ба! Он так же здоров, как и всегда. Я вам оставлю мою свечу; и как только будете готовы, сейчас же спуститесь: неудобно заставлять короля ждать. Ах да, я совсем забыл сказать вам! Мне приказано следить, чтобы вы ни с кем не говорили, пока не увидитесь с королем. Пожалуйста, не забудьте об этом, в случае если нам придется ждать в передней.
– Меня переведут в другую тюрьму? – спросил я, полный недобрых предчувствий.
– Очень может быть, не знаю, – ответил он, пожав плечами.
Мне оставалось пробормотать, что я готов повиноваться королю, после чего Варен вышел, предоставив мне самому разбираться во всем случившемся. Конечно, я не мог ожидать ничего хорошего от свидания при таких условиях; и это еще более расстроило меня после целого дня уединения. Но боясь больше всего промедления, я наскоро привел в порядок одежду и спустился с лестницы. Там меня ждала стража и двое слуг, из которых один нес цепи.
Мы вышли все вместе и, сделав всего сто шагов, прошли в ворота замка. Я заметил, что у входа стояла удвоенная стража, что меня не удивило после события в Сен-Клу. Когда мы проходили через двор, я обратился к Варену с предположением, что Париж сдался. Он ответил отрицательно и так сухо, что у меня пропала охота расспрашивать его далее. Так как замок был невелик, то мы тотчас же очутились в узком длинном коридоре, по-видимому, изображавшем переднюю.
Замок был ярко освещен и переполнен придворными, которые молча, с тревожными взглядами, расхаживали по комнатам. Некоторые из них стояли небольшими кучками у окон и тихо разговаривали. Все чего-то ждали, и каждый раз, как дверь отворялась и входил новый посетитель, в толпе происходило движение. Странная тишина напомнила мне ночь в Блуа, когда исчез герцог Меркер, но там, кроме нас, никого не было, здесь же гробовое молчание при таком стечении народа производило весьма странное впечатление. Варен, встреченный с молчаливой любезностью, провел меня к одному из окон, откуда я заметил, что гугеноты численностью превосходили приближенных короля. А еще в народе я заприметил Рамбулье, маршала Омона, Санси, Юмьера. Вскоре к ним прибавился маршал Бирон[113], который вошел, опираясь на руку Крильона. При виде этих двух заклятых врагов вместе я легко мог догадаться, что свершается какой-то переворот. Когда они проходили через толпу, все провожали их внимательными, любопытными взорами. А когда они вышли в наружную дверь, все, словно сговорившись, обернулись посмотреть, кто еще появится. Но прошло с полчаса, пока дверь не отворилась опять. На этот раз пришлось давать дорогу моему последнему посетителю, Тюрену, который, к моему великому удивлению, вышел, улыбаясь, под руку с господином Рони. Взоры всех были устремлены на них, когда они проходили по зале, раскланиваясь направо и налево.
Сердце мое сжалось. Зная, что радость Тюрена – мое горе, я мог еще надеяться на помощь Рони. Но теперь, когда я уже не сомневался, что и тот изменил мне, и зная, что король Наваррский тоже против меня, я пал духом как никогда. Я со стыдом должен был сознаться, что не создан для придворной жизни. Вспомнив свою жалкую роль при дворе короля Наваррского в Сен-Жане, я почувствовал странный прилив жалости к моей невесте. Я говорил себе, что обманул ее, что был недостоин ее. Я видел, что она не могла показаться на глаза всем этим людям в моем обществе, не возбудив в них насмешек и презрения к себе. Лицо мое горело. Но, к счастью, ни Тюрен, ни Рони не заметили меня: видимо, они и не подозревали о моем присутствии. У двери они остановились, с минуту поговорили серьезно, и, показалось мне, Рони хотел сопровождать виконта дальше, но тот этого не допустил и так любезно распрощался с ним, что мои последние надежды улетучились. Впрочем, когда он пошел обратно и придворные с поклонами расступались перед ним, я заметил, что на губах его играла ехидная улыбка. Вдруг он увидал меня и с едва изменившимся лицом подошел ко мне.
– Господин де Марсак желает видеть короля? – спросил он громко, обращаясь к Варену.
Тот ничего не ответил. Я поклонился.
– Будьте любезны, подождите пять минут, – сказал Рони спокойно и холодно. – А, месье де Поль, чем могу быть вам полезен? – продолжал он, обратившись к моему соседу и наклоняясь, чтобы слышать, что тот говорил ему на ухо. – Хорошо, посмотрю! Во всяком случае вы получите ответ завтра.
– Но я могу надеяться на вас? – умоляющим тоном сказал де Поль, удерживая его за рукав.
– Да, я пропущу только одного перед вами.
– Кого? – вырвалось у Поля недовольное восклицание.
– Короля и его свиту, друг мой, – отчеканил Рони и пошел, но по пути с ним еще раз десять повторилась та же история со стороны осаждавших его придворных.
Я был в недоумении, не в силах понять, каким образом Рони успел приобрести такое влияние. Я не мог не заметить также, что после того как он поговорил со мной, я стал предметом всеобщего внимания. Мое имя передавалось шепотом из уст в уста; передо мной все расступались, искоса поглядывая на меня. Недоумевая, что бы это значило, я не видел в этом ничего хорошего. Но не успел я хорошенько обдумать все это, как дверь, в которую входили Тюрен и Рони, снова отворилась. Пажи и придворные поспешно выстроились в два ряда. В комнату быстро вошел церемониймейстер с белым жезлом и обратился к присутствующим с просьбой расступиться и очистить дорогу. Кто-то громко крикнул снаружи: «Король, господа, король!» Все приподнялись на цыпочках, чтобы видеть короля. Но в комнату вошел один Генрих Наваррский в лиловом плаще и в шляпе. Я повернулся к Варену и в недоумении пробормотал нетерпеливо:
– Но король, сударь! Где же король?
Он поднес руку к губам и прошептал:
– Ш-ш… Вас обманули: его величество скончался сегодня на заре. Вот кто теперь король.
– Король Наваррский?! – вскричал я так громко, что некоторые из стоявших поблизости зашипели: «Молчать!»
– Король Франции, безумец! – воскликнул Варен. – Или мне наврали, или ваша сообразительность уступает в остроте вашему мечу.
Я пропустил эту колкость мимо ушей. Сердце мое билось так сильно, что я едва мог владеть собой. В голове у меня все перепуталось, и я тщетно старался выяснить себе, какое значение эта перемена могла иметь лично для меня. Но пока я раздумывал о том, как буду принят и на кого теперь могу рассчитывать, король сам подошел ко мне.
– А, месье де Марсак! – весело воскликнул он, сделав знак стоявшим впереди дать мне место. – Это вы – тот дворянин, что прошлым утром скакал сломя голову известить меня? Я говорил о вас Тюрену, и он согласен бросить свою жалобу на вас. А теперь идите в мой кабинет. Рони знает мой приказ насчет вас.
У меня хватило самообладания, чтобы преклонить колена и поцеловать его руку, но в молчании, которое он, конечно, понял. Он отошел и стал говорить с другими, а я долго не мог придти в себя от изумления. Когда я наконец овладел собой, то стал предметом всеобщего внимания и стольких поздравлений, что обрадовался, когда Варен дал мне знак пройти в кабинет короля. Хотя я и догадывался, но то, что я встретил тут, превзошло все мои ожидания. В кабинете был Рони один. Он взял меня за обе руки так, что я без слов понял – это возвратился прежний Рони, с лихвой простивший мне все то беспокойство, которое я причинил ему. Когда я хотел благодарить его за все, что он схлопотал мне у короля, он и слышать об этом не хотел, напомнив мне, что и он отведал моего сыру, когда приходилось выбирать между ним и Лизье.
– А кроме того, мой друг, – продолжал он, подмигивая, – благодаря вам я обогатился пятьюстами крон.
– Как так? – спросил я, удивляясь все более и более.
– Я держал на эту сумму пари с Тюреном, что ему не удастся подкупить вас, – отвечал он с улыбкой. – Вот подкуп! – продолжал он, взяв со стола знакомый мне пергамент. – Возьмите его: он ваш. Я отдал десятка два приказов сегодня, но ни один не доставил мне такого удовольствия. Я рад, что первый могу поздравить вас с должностью помощника губернатора Арманьяка.
В первую минуту это показалось мне шуткой, что, помню, очень понравилось ему. Но, когда я понял, что король с самого начала дал мне это назначение, а Тюрену поручил только испытать меня, моему восторгу и благодарности не было границ: я не мог их выразить так же, как не могу теперь описать. Молча, в смущении стоял я перед Рони. Давно забытые слезы лились из моих глаз. Я жалел только, что моя дорогая мать не дожила до этой минуты и мы не могли вместе порадоваться исполнению мечты, которой я так часто утешал ее. Впоследствии я заметил, что жалование, назначенное мне, как раз соответствовало той сумме, которую я указывал ей; узнал я и то, что Рони определил эту сумму после разговора с моей невестой. Когда первый порыв радости прошел и я стал благодарить моего благодетеля, он серьезно сказал:
– Не обманывайтесь, мой друг, и не считайте этого слишком большой наградой. Король Франции – король без королевства и полководец без денег. Сегодня, чтобы приобрести свои права, он начинает с половиной своих сил. Пока он возвратит все, ему придется бороться, бороться, друг мой. Для этого-то я и покупаю ваш меч.
Я отвечал, что готов хоть один обнажить его за короля.
– Верю, – ответил он, ласково положив руку мне на плечо. – И не потому, что вы это говорите (Господи, сколько сегодня я слышал клятв!), но потому, что вы доказали это. А теперь, – продолжал он другим тоном и смотря на меня с загадочной улыбкой, – надеюсь, вы вполне удовлетворены и ничего больше не желаете, дружище?
Я смотрел в сторону, как виноватый, не решаясь злоупотреблять его добротой, тем более что я не знал, как король отнесся к этому, и мог предполагать, что Тюрен тут непреклонен. Во всем случившемся только что и во всех словах Рони не было и намека на то, будет ли удовлетворено заветное желание моего сердца. Но я плохо знал этого великодушного человек, если мог думать, что он не исполнит своего обещания или не сделает всего возможного для спасения своего друга. Позабавившись моим смущением, он разразился громким смехом, попросту повернул меня за плечи и подвел к двери, сказав:
– Ступайте по этому коридору. Вы увидите две двери направо и налево. Вы сами знаете, которую отворить.
Не дав мне, сказать ни слова, он вывел меня. В коридоре я остановился на минуту, чтоб собраться с мыслями, как вдруг услышал приближавшиеся шаги и догадался, что это возвращается король. Боясь быть застигнутым тут в таком волнении, я поспешил в конец коридора, где увидел, как сказано, две двери. Обе были заперты, и не было ничего такого, что могло бы мне указать, которую я должен отворить. Но Рони не ошибся, предполагая, что я помнил совет, который он дал мне однажды: «Когда вам будет нужна хорошая жена, поверните направо». Вспомнив это, я, не раздумывая более (король со свитой уже показались в коридоре), смело постучался и, не ожидая ответа, вошел. У двери стояла Фаншетта; она посторонилась с кислой улыбкой, которую я не умел себе объяснить. В противоположном конце комнаты, у стола, сидела мадемуазель, она поднялась мне навстречу и мы уставились глазами друг в друга. Видимо, она ждала, что я заговорю первый; но я был так поражен произошедшей в ней переменой, что не мог произнести ни слова. Эта была уже не девушка, с которой мы гуляли в лесу Сен-Голтье, и не бледная женщина, которую я столько раз подсаживал в седло на пути в Париж. Она показалась мне такой величественной и прекрасной в своем придворном наряде, что меня снова охватило то чувство своего полного ничтожества, которое я только что испытал в переполненной народом передней. И опять я стоял перед ней безъязычный, как на квартире в Блуа. Все, происшедшее между нами потом, забылось. Она тоже смотрела на меня, удивляясь моему молчанию. Ее лицо, порозовевшее при моем появлении, опять побледнело. Глаза ее наполнились слезами тревоги. Она притопнула ножкой – дело, известное мне.
– Что стряслось, сударь? – пробормотала она наконец.
– Напротив, мадемуазель, – отвечал я робко, смотря по сторонам и хватаясь за первую пришедшую в голову мысль. – Я только что от Рони…
– И он?..
– Он назначил меня помощником губернатора Арманьяка.
Она сделала мне глубокий поклон и проговорила дрожащим голосом, похожим не то на смех, не то на крик:
– Честь имею поздравить вас, сударь! Это – достойная награда за ваши заслуги.
Я старался поблагодарить ее соответственно, чувствуя в то же время, что никогда еще не был в таком глупом положении. Я сознавал, что не за этим пришел и не того она ждала от меня. Я никак не мог совладать с собой, не был в состоянии произнести ни слова, я стоял у стола в состоянии жалкой растерянности.
– Это все, сударь? – сказала она наконец, потеряв терпение.
– Нет, мадемуазель! – отвечал я, собравшись с духом и зная, что настала решительная минута. – О, вовсе нет! Но я не вижу здесь той, к кому пришел, – той, кого я видел сто раз совсем в другом наряде, – мокрую, усталую, растрепанную, среди опасностей и бегства – той, которой я служил, которую любил, для которой жил, – той, о которой я только и думал целыми месяцами, о которой только и заботился. Я пришел сложить к ее ногам и себя, и все, что у меня есть по милости короля. Но я не вижу ее здесь…
– Вы не видите, сударь? – отвечала она шепотом и отвернулась.
– Нет, не вижу, мадемуазель!
Она вдруг подошла ко мне, осененная радостью и живостью, от которых забилось мое сердце. Она взглянула мне прямо в глаза и сказала:
– Мне прискорбно… Жаль, что вы, де Марсак, полюбили кого-то другого, когда король желает, чтобы вы женились на мне…
– Ах, мадемуазель! А вы-то желаете? – воскликнул я, упав перед ней на колени: она обошла вокруг стола и стояла возле меня.
– Да, это и мое желание! – ответила она, улыбаясь сквозь слезы.
На следующий день мадемуазель де ля Вир стала моей женой. Отступление короля от Парижа, вызванное бегством многих из недоброжелателей гугенотов, ускорило нашу свадьбу: нам хотелось повенчаться у отца Амура. Но несмотря на поспешность, я имел возможность, благодаря Ажану, обставить все с пышностью, соответствующей моему будущему положению, а не жалкому прошлому. Его величество, не желая обижать Тюрена, не удостоил нашу свадьбу своим присутствием, но его заменила королева Екатерина, которая сама вручила мне мою невесту. Сюлли, Крильон, маркиз Рамбулье и его племянник, а также мой дальний родственник, герцог Роган, впервые признавший меня в этот день, всячески угождали мне, заискивали предо мной.
Свадьба Франсуа Ажана со вдовой моего бывшего соперника была отпразднована только год спустя, что мне было приятнее, чем жениху: это давало возможность госпоже Брюль оставаться при моей жене во время моего похода под Арк и Иври. В последней битве, где так прославился Рони, собственноручно отнявший знамя у неприятеля, я был ранен при второй атаке, ведомой самим королем.
Два неприятельских пехотинца схватили меня: я погиб бы наверно, если б мне на помощь не подоспел Симон Флейкс с храбростью старого воина. Этот подвиг был замечен королем, который взял его к себе и назначил своим секретарем, пролагая ему путь к благополучию, о котором тот и не мечтал.
Каким образом Генриху удалось на время склонить Тюрена на свою сторону и, между прочим, д0. биться согласия на наш брак, это теперь слишком хорошо известно и не требует пояснений. Но я сам понял все лишь годы спустя, после женитьбы виконта на девице де ля Марк, которая доставила ему герцогство Бульон. И тогда я вполне оценил все добродушие моего повелителя: этот великий король среди массы важных дел всегда входил в положение последнего из своих слуг.
– Мы были начеку весь день и совсем забыли про вас, – сказал он. – Зато теперь вам, кажется, уж нет повода жаловаться: мне приказано сию же минуту проводить вас к его величеству.
– В Сен-Клу? – воскликнул я вне себя от удивления.
– Нет, французский король здесь.
– В Медоне?
– Ну да! Почему бы ему и не быть здесь?
Я удивился такому быстрому выздоровлению короля.
– Ба! Он так же здоров, как и всегда. Я вам оставлю мою свечу; и как только будете готовы, сейчас же спуститесь: неудобно заставлять короля ждать. Ах да, я совсем забыл сказать вам! Мне приказано следить, чтобы вы ни с кем не говорили, пока не увидитесь с королем. Пожалуйста, не забудьте об этом, в случае если нам придется ждать в передней.
– Меня переведут в другую тюрьму? – спросил я, полный недобрых предчувствий.
– Очень может быть, не знаю, – ответил он, пожав плечами.
Мне оставалось пробормотать, что я готов повиноваться королю, после чего Варен вышел, предоставив мне самому разбираться во всем случившемся. Конечно, я не мог ожидать ничего хорошего от свидания при таких условиях; и это еще более расстроило меня после целого дня уединения. Но боясь больше всего промедления, я наскоро привел в порядок одежду и спустился с лестницы. Там меня ждала стража и двое слуг, из которых один нес цепи.
Мы вышли все вместе и, сделав всего сто шагов, прошли в ворота замка. Я заметил, что у входа стояла удвоенная стража, что меня не удивило после события в Сен-Клу. Когда мы проходили через двор, я обратился к Варену с предположением, что Париж сдался. Он ответил отрицательно и так сухо, что у меня пропала охота расспрашивать его далее. Так как замок был невелик, то мы тотчас же очутились в узком длинном коридоре, по-видимому, изображавшем переднюю.
Замок был ярко освещен и переполнен придворными, которые молча, с тревожными взглядами, расхаживали по комнатам. Некоторые из них стояли небольшими кучками у окон и тихо разговаривали. Все чего-то ждали, и каждый раз, как дверь отворялась и входил новый посетитель, в толпе происходило движение. Странная тишина напомнила мне ночь в Блуа, когда исчез герцог Меркер, но там, кроме нас, никого не было, здесь же гробовое молчание при таком стечении народа производило весьма странное впечатление. Варен, встреченный с молчаливой любезностью, провел меня к одному из окон, откуда я заметил, что гугеноты численностью превосходили приближенных короля. А еще в народе я заприметил Рамбулье, маршала Омона, Санси, Юмьера. Вскоре к ним прибавился маршал Бирон[113], который вошел, опираясь на руку Крильона. При виде этих двух заклятых врагов вместе я легко мог догадаться, что свершается какой-то переворот. Когда они проходили через толпу, все провожали их внимательными, любопытными взорами. А когда они вышли в наружную дверь, все, словно сговорившись, обернулись посмотреть, кто еще появится. Но прошло с полчаса, пока дверь не отворилась опять. На этот раз пришлось давать дорогу моему последнему посетителю, Тюрену, который, к моему великому удивлению, вышел, улыбаясь, под руку с господином Рони. Взоры всех были устремлены на них, когда они проходили по зале, раскланиваясь направо и налево.
Сердце мое сжалось. Зная, что радость Тюрена – мое горе, я мог еще надеяться на помощь Рони. Но теперь, когда я уже не сомневался, что и тот изменил мне, и зная, что король Наваррский тоже против меня, я пал духом как никогда. Я со стыдом должен был сознаться, что не создан для придворной жизни. Вспомнив свою жалкую роль при дворе короля Наваррского в Сен-Жане, я почувствовал странный прилив жалости к моей невесте. Я говорил себе, что обманул ее, что был недостоин ее. Я видел, что она не могла показаться на глаза всем этим людям в моем обществе, не возбудив в них насмешек и презрения к себе. Лицо мое горело. Но, к счастью, ни Тюрен, ни Рони не заметили меня: видимо, они и не подозревали о моем присутствии. У двери они остановились, с минуту поговорили серьезно, и, показалось мне, Рони хотел сопровождать виконта дальше, но тот этого не допустил и так любезно распрощался с ним, что мои последние надежды улетучились. Впрочем, когда он пошел обратно и придворные с поклонами расступались перед ним, я заметил, что на губах его играла ехидная улыбка. Вдруг он увидал меня и с едва изменившимся лицом подошел ко мне.
– Господин де Марсак желает видеть короля? – спросил он громко, обращаясь к Варену.
Тот ничего не ответил. Я поклонился.
– Будьте любезны, подождите пять минут, – сказал Рони спокойно и холодно. – А, месье де Поль, чем могу быть вам полезен? – продолжал он, обратившись к моему соседу и наклоняясь, чтобы слышать, что тот говорил ему на ухо. – Хорошо, посмотрю! Во всяком случае вы получите ответ завтра.
– Но я могу надеяться на вас? – умоляющим тоном сказал де Поль, удерживая его за рукав.
– Да, я пропущу только одного перед вами.
– Кого? – вырвалось у Поля недовольное восклицание.
– Короля и его свиту, друг мой, – отчеканил Рони и пошел, но по пути с ним еще раз десять повторилась та же история со стороны осаждавших его придворных.
Я был в недоумении, не в силах понять, каким образом Рони успел приобрести такое влияние. Я не мог не заметить также, что после того как он поговорил со мной, я стал предметом всеобщего внимания. Мое имя передавалось шепотом из уст в уста; передо мной все расступались, искоса поглядывая на меня. Недоумевая, что бы это значило, я не видел в этом ничего хорошего. Но не успел я хорошенько обдумать все это, как дверь, в которую входили Тюрен и Рони, снова отворилась. Пажи и придворные поспешно выстроились в два ряда. В комнату быстро вошел церемониймейстер с белым жезлом и обратился к присутствующим с просьбой расступиться и очистить дорогу. Кто-то громко крикнул снаружи: «Король, господа, король!» Все приподнялись на цыпочках, чтобы видеть короля. Но в комнату вошел один Генрих Наваррский в лиловом плаще и в шляпе. Я повернулся к Варену и в недоумении пробормотал нетерпеливо:
– Но король, сударь! Где же король?
Он поднес руку к губам и прошептал:
– Ш-ш… Вас обманули: его величество скончался сегодня на заре. Вот кто теперь король.
– Король Наваррский?! – вскричал я так громко, что некоторые из стоявших поблизости зашипели: «Молчать!»
– Король Франции, безумец! – воскликнул Варен. – Или мне наврали, или ваша сообразительность уступает в остроте вашему мечу.
Я пропустил эту колкость мимо ушей. Сердце мое билось так сильно, что я едва мог владеть собой. В голове у меня все перепуталось, и я тщетно старался выяснить себе, какое значение эта перемена могла иметь лично для меня. Но пока я раздумывал о том, как буду принят и на кого теперь могу рассчитывать, король сам подошел ко мне.
– А, месье де Марсак! – весело воскликнул он, сделав знак стоявшим впереди дать мне место. – Это вы – тот дворянин, что прошлым утром скакал сломя голову известить меня? Я говорил о вас Тюрену, и он согласен бросить свою жалобу на вас. А теперь идите в мой кабинет. Рони знает мой приказ насчет вас.
У меня хватило самообладания, чтобы преклонить колена и поцеловать его руку, но в молчании, которое он, конечно, понял. Он отошел и стал говорить с другими, а я долго не мог придти в себя от изумления. Когда я наконец овладел собой, то стал предметом всеобщего внимания и стольких поздравлений, что обрадовался, когда Варен дал мне знак пройти в кабинет короля. Хотя я и догадывался, но то, что я встретил тут, превзошло все мои ожидания. В кабинете был Рони один. Он взял меня за обе руки так, что я без слов понял – это возвратился прежний Рони, с лихвой простивший мне все то беспокойство, которое я причинил ему. Когда я хотел благодарить его за все, что он схлопотал мне у короля, он и слышать об этом не хотел, напомнив мне, что и он отведал моего сыру, когда приходилось выбирать между ним и Лизье.
– А кроме того, мой друг, – продолжал он, подмигивая, – благодаря вам я обогатился пятьюстами крон.
– Как так? – спросил я, удивляясь все более и более.
– Я держал на эту сумму пари с Тюреном, что ему не удастся подкупить вас, – отвечал он с улыбкой. – Вот подкуп! – продолжал он, взяв со стола знакомый мне пергамент. – Возьмите его: он ваш. Я отдал десятка два приказов сегодня, но ни один не доставил мне такого удовольствия. Я рад, что первый могу поздравить вас с должностью помощника губернатора Арманьяка.
В первую минуту это показалось мне шуткой, что, помню, очень понравилось ему. Но, когда я понял, что король с самого начала дал мне это назначение, а Тюрену поручил только испытать меня, моему восторгу и благодарности не было границ: я не мог их выразить так же, как не могу теперь описать. Молча, в смущении стоял я перед Рони. Давно забытые слезы лились из моих глаз. Я жалел только, что моя дорогая мать не дожила до этой минуты и мы не могли вместе порадоваться исполнению мечты, которой я так часто утешал ее. Впоследствии я заметил, что жалование, назначенное мне, как раз соответствовало той сумме, которую я указывал ей; узнал я и то, что Рони определил эту сумму после разговора с моей невестой. Когда первый порыв радости прошел и я стал благодарить моего благодетеля, он серьезно сказал:
– Не обманывайтесь, мой друг, и не считайте этого слишком большой наградой. Король Франции – король без королевства и полководец без денег. Сегодня, чтобы приобрести свои права, он начинает с половиной своих сил. Пока он возвратит все, ему придется бороться, бороться, друг мой. Для этого-то я и покупаю ваш меч.
Я отвечал, что готов хоть один обнажить его за короля.
– Верю, – ответил он, ласково положив руку мне на плечо. – И не потому, что вы это говорите (Господи, сколько сегодня я слышал клятв!), но потому, что вы доказали это. А теперь, – продолжал он другим тоном и смотря на меня с загадочной улыбкой, – надеюсь, вы вполне удовлетворены и ничего больше не желаете, дружище?
Я смотрел в сторону, как виноватый, не решаясь злоупотреблять его добротой, тем более что я не знал, как король отнесся к этому, и мог предполагать, что Тюрен тут непреклонен. Во всем случившемся только что и во всех словах Рони не было и намека на то, будет ли удовлетворено заветное желание моего сердца. Но я плохо знал этого великодушного человек, если мог думать, что он не исполнит своего обещания или не сделает всего возможного для спасения своего друга. Позабавившись моим смущением, он разразился громким смехом, попросту повернул меня за плечи и подвел к двери, сказав:
– Ступайте по этому коридору. Вы увидите две двери направо и налево. Вы сами знаете, которую отворить.
Не дав мне, сказать ни слова, он вывел меня. В коридоре я остановился на минуту, чтоб собраться с мыслями, как вдруг услышал приближавшиеся шаги и догадался, что это возвращается король. Боясь быть застигнутым тут в таком волнении, я поспешил в конец коридора, где увидел, как сказано, две двери. Обе были заперты, и не было ничего такого, что могло бы мне указать, которую я должен отворить. Но Рони не ошибся, предполагая, что я помнил совет, который он дал мне однажды: «Когда вам будет нужна хорошая жена, поверните направо». Вспомнив это, я, не раздумывая более (король со свитой уже показались в коридоре), смело постучался и, не ожидая ответа, вошел. У двери стояла Фаншетта; она посторонилась с кислой улыбкой, которую я не умел себе объяснить. В противоположном конце комнаты, у стола, сидела мадемуазель, она поднялась мне навстречу и мы уставились глазами друг в друга. Видимо, она ждала, что я заговорю первый; но я был так поражен произошедшей в ней переменой, что не мог произнести ни слова. Эта была уже не девушка, с которой мы гуляли в лесу Сен-Голтье, и не бледная женщина, которую я столько раз подсаживал в седло на пути в Париж. Она показалась мне такой величественной и прекрасной в своем придворном наряде, что меня снова охватило то чувство своего полного ничтожества, которое я только что испытал в переполненной народом передней. И опять я стоял перед ней безъязычный, как на квартире в Блуа. Все, происшедшее между нами потом, забылось. Она тоже смотрела на меня, удивляясь моему молчанию. Ее лицо, порозовевшее при моем появлении, опять побледнело. Глаза ее наполнились слезами тревоги. Она притопнула ножкой – дело, известное мне.
– Что стряслось, сударь? – пробормотала она наконец.
– Напротив, мадемуазель, – отвечал я робко, смотря по сторонам и хватаясь за первую пришедшую в голову мысль. – Я только что от Рони…
– И он?..
– Он назначил меня помощником губернатора Арманьяка.
Она сделала мне глубокий поклон и проговорила дрожащим голосом, похожим не то на смех, не то на крик:
– Честь имею поздравить вас, сударь! Это – достойная награда за ваши заслуги.
Я старался поблагодарить ее соответственно, чувствуя в то же время, что никогда еще не был в таком глупом положении. Я сознавал, что не за этим пришел и не того она ждала от меня. Я никак не мог совладать с собой, не был в состоянии произнести ни слова, я стоял у стола в состоянии жалкой растерянности.
– Это все, сударь? – сказала она наконец, потеряв терпение.
– Нет, мадемуазель! – отвечал я, собравшись с духом и зная, что настала решительная минута. – О, вовсе нет! Но я не вижу здесь той, к кому пришел, – той, кого я видел сто раз совсем в другом наряде, – мокрую, усталую, растрепанную, среди опасностей и бегства – той, которой я служил, которую любил, для которой жил, – той, о которой я только и думал целыми месяцами, о которой только и заботился. Я пришел сложить к ее ногам и себя, и все, что у меня есть по милости короля. Но я не вижу ее здесь…
– Вы не видите, сударь? – отвечала она шепотом и отвернулась.
– Нет, не вижу, мадемуазель!
Она вдруг подошла ко мне, осененная радостью и живостью, от которых забилось мое сердце. Она взглянула мне прямо в глаза и сказала:
– Мне прискорбно… Жаль, что вы, де Марсак, полюбили кого-то другого, когда король желает, чтобы вы женились на мне…
– Ах, мадемуазель! А вы-то желаете? – воскликнул я, упав перед ней на колени: она обошла вокруг стола и стояла возле меня.
– Да, это и мое желание! – ответила она, улыбаясь сквозь слезы.
На следующий день мадемуазель де ля Вир стала моей женой. Отступление короля от Парижа, вызванное бегством многих из недоброжелателей гугенотов, ускорило нашу свадьбу: нам хотелось повенчаться у отца Амура. Но несмотря на поспешность, я имел возможность, благодаря Ажану, обставить все с пышностью, соответствующей моему будущему положению, а не жалкому прошлому. Его величество, не желая обижать Тюрена, не удостоил нашу свадьбу своим присутствием, но его заменила королева Екатерина, которая сама вручила мне мою невесту. Сюлли, Крильон, маркиз Рамбулье и его племянник, а также мой дальний родственник, герцог Роган, впервые признавший меня в этот день, всячески угождали мне, заискивали предо мной.
Свадьба Франсуа Ажана со вдовой моего бывшего соперника была отпразднована только год спустя, что мне было приятнее, чем жениху: это давало возможность госпоже Брюль оставаться при моей жене во время моего похода под Арк и Иври. В последней битве, где так прославился Рони, собственноручно отнявший знамя у неприятеля, я был ранен при второй атаке, ведомой самим королем.
Два неприятельских пехотинца схватили меня: я погиб бы наверно, если б мне на помощь не подоспел Симон Флейкс с храбростью старого воина. Этот подвиг был замечен королем, который взял его к себе и назначил своим секретарем, пролагая ему путь к благополучию, о котором тот и не мечтал.
Каким образом Генриху удалось на время склонить Тюрена на свою сторону и, между прочим, д0. биться согласия на наш брак, это теперь слишком хорошо известно и не требует пояснений. Но я сам понял все лишь годы спустя, после женитьбы виконта на девице де ля Марк, которая доставила ему герцогство Бульон. И тогда я вполне оценил все добродушие моего повелителя: этот великий король среди массы важных дел всегда входил в положение последнего из своих слуг.