Страница:
Брейтвейт снова рассмеялся и покачал головой.
– Проклятие, это не смешно! – выругался Хьюлитт. – Мне по крайней мере не весело.
– Будет повеселее, – заявил психолог, – как только познакомитесь с цинрусскийцем. Приликла с пациентами, как мы, не разговаривает и такого, как вы предположили, вам ни за что не скажет, а мы попытаемся сделать для вас нечто большее, нежели просто пристально наблюдать за вами. Если вам от этого станет легче, то кое-кто считает, что в вашем рассказе может быть доля правды. Гипотеза, конечно, изрядно натянута, но она состоит в следующем: у сока, смертельного в небольшом количестве, при потреблении его в большом объеме могли проявиться лечебные свойства. Почему это так с медицинской точки зрения, я вам объяснить не смогу, однако один прецедент известен. В том случае, который я имею в виду, отмечались отдаленные последствия, которые могли бы объяснить – вот только я не знаю как – периодичность проявления симптомов вашего заболевания. Поэтому мы отправили на Этлу просьбу выслать в госпиталь образцы плодов с тем, чтобы в отделении патофизиологии провели исследование их токсичности.
Гиперпрыжки в оба конца, – задумчиво продолжал психолог, – да пару дней на поиски, сбор и упаковку плодов да еще время на анализы... Так или иначе две недели минимум. За это время ничего страшного с вами не случится. Правда, Приликла может вернуться раньше, чем мы ожидаем, или Медалонт предложит вам какое-нибудь новое лечение. Вот поэтому я и поинтересовался, как вы намерены проводить время.
– Право, не знаю, – вздохнул Хьюлитт. – Буду читать, смотреть видео, когда вы снабдите меня библиотечными кодами. А насчет плода пессинита – это ваша идея?
Брейтвейт покачал головой.
– Мне бы такая дикость и в голову не пришла. Это все падре Лиорен. Он тарланин-БРЛГ, сотрудник Отделения Психологии. Вероятно, в ближайшие несколько дней он вас навестит. Визуально он вам вряд ли так уж понравится – что и говорить, страшен, но мил. Пожалуй, он-то сможет вам помочь. Но с другой стороны, вы так замечательно себя вели во время обследования, что, думаю, слишком сильно он вас не напугает.
– Я на это искренне надеюсь, – буркнул Хьюлитт, которого вовсе не обрадовал комплимент Брейтвейта. – Но... все же... не означает ли сказанное вами, что вы все-таки начинаете мне верить?
– Прошу прощения, но нет, не означает. Как я вам уже говорил, мы верим, что вы сами в это верите, а это совсем не одно и то же, как если бы вы говорили нам чистую правду. Происшествие с плодом пессинита – единственное свидетельство, которое вы нам предоставили и которое можно хоть как-то проверить. Мы должны его либо подтвердить, либо опровергнуть и дальше плясать от этого.
– И как же именно вы собираетесь это осуществить? – ехидно полюбопытствовал Хьюлитт. – Будете потчевать меня плодами пессинита и ждать, не помру ли я?
– Я не медик, я психолог и на этот вопрос ответить не могу, – в который раз улыбнувшись, отозвался Брейтвейт. – Безусловно, будет соблюдаться осторожность, но в целом вы правы.
– Проклятие, это не смешно! – выругался Хьюлитт. – Мне по крайней мере не весело.
– Будет повеселее, – заявил психолог, – как только познакомитесь с цинрусскийцем. Приликла с пациентами, как мы, не разговаривает и такого, как вы предположили, вам ни за что не скажет, а мы попытаемся сделать для вас нечто большее, нежели просто пристально наблюдать за вами. Если вам от этого станет легче, то кое-кто считает, что в вашем рассказе может быть доля правды. Гипотеза, конечно, изрядно натянута, но она состоит в следующем: у сока, смертельного в небольшом количестве, при потреблении его в большом объеме могли проявиться лечебные свойства. Почему это так с медицинской точки зрения, я вам объяснить не смогу, однако один прецедент известен. В том случае, который я имею в виду, отмечались отдаленные последствия, которые могли бы объяснить – вот только я не знаю как – периодичность проявления симптомов вашего заболевания. Поэтому мы отправили на Этлу просьбу выслать в госпиталь образцы плодов с тем, чтобы в отделении патофизиологии провели исследование их токсичности.
Гиперпрыжки в оба конца, – задумчиво продолжал психолог, – да пару дней на поиски, сбор и упаковку плодов да еще время на анализы... Так или иначе две недели минимум. За это время ничего страшного с вами не случится. Правда, Приликла может вернуться раньше, чем мы ожидаем, или Медалонт предложит вам какое-нибудь новое лечение. Вот поэтому я и поинтересовался, как вы намерены проводить время.
– Право, не знаю, – вздохнул Хьюлитт. – Буду читать, смотреть видео, когда вы снабдите меня библиотечными кодами. А насчет плода пессинита – это ваша идея?
Брейтвейт покачал головой.
– Мне бы такая дикость и в голову не пришла. Это все падре Лиорен. Он тарланин-БРЛГ, сотрудник Отделения Психологии. Вероятно, в ближайшие несколько дней он вас навестит. Визуально он вам вряд ли так уж понравится – что и говорить, страшен, но мил. Пожалуй, он-то сможет вам помочь. Но с другой стороны, вы так замечательно себя вели во время обследования, что, думаю, слишком сильно он вас не напугает.
– Я на это искренне надеюсь, – буркнул Хьюлитт, которого вовсе не обрадовал комплимент Брейтвейта. – Но... все же... не означает ли сказанное вами, что вы все-таки начинаете мне верить?
– Прошу прощения, но нет, не означает. Как я вам уже говорил, мы верим, что вы сами в это верите, а это совсем не одно и то же, как если бы вы говорили нам чистую правду. Происшествие с плодом пессинита – единственное свидетельство, которое вы нам предоставили и которое можно хоть как-то проверить. Мы должны его либо подтвердить, либо опровергнуть и дальше плясать от этого.
– И как же именно вы собираетесь это осуществить? – ехидно полюбопытствовал Хьюлитт. – Будете потчевать меня плодами пессинита и ждать, не помру ли я?
– Я не медик, я психолог и на этот вопрос ответить не могу, – в который раз улыбнувшись, отозвался Брейтвейт. – Безусловно, будет соблюдаться осторожность, но в целом вы правы.
Глава 10
Хьюлитт понимал, что такого симптома монитор не зарегистрирует, но сам он с интересом гадал, существует ли состояние, которое можно было бы обозначить как «смертельная скука вследствие атрофии языка, наступившей в результате его бездеятельности».
Медалонт только спрашивал у него, как он себя чувствует, получал ответ и говорил «хорошо». Худларианка-медсестра всегда бывала вежлива и мила, но большую часть дня была на лекциях или занималась другими пациентами. Каждый день на несколько минут к Хьюлитту заглядывал Брейтвейт по дороге в столовую и уверял пациента в том, что визиты его носят личный, а не профессиональный характер, так как он наносит их в нерабочее время. Брейтвейт снабдил Хьюлитта полезными библиотечными кодами, много болтал, но по сути ничего не говорил. Старшая сестра Летвичи уделяла бы Хьюлитту время, только если бы монитор издал сигнал срочного вызова. Тарланский коллега лейтенанта Брейтвейта, Лиорен, пока не появлялся.
Ходячие больные, миновавшие кровать Хьюлитта по пути в ванную комнату – пара мельфиан, новенький-дверланин, кельгианин и медлительный тралтан, – иногда разговаривали между собой, но никогда не обращались к Хьюлитту. Порой Хьюлитту удавалось подслушать разговоры, которые велись в дальнем конце палаты. Они никогда не касались его. Не мог он поговорить и с пациентами, лежавшими рядом и напротив него, – не мог по той простой причине, что их куда-то перевели.
Хьюлитту ужасно надоело часы напролет слушать бесстрастный голос библиотечного компьютера. Из-за этого у него создавалось такое чувство, будто он попал в собственное детство и выслушивает бесконечные школьные уроки. Как и тогда, на него навалилась скука, но тогда в доме хотя бы было открытое окно, которое манило к себе, а за окном – окрестности, полные интереснейших штуковин, с которыми можно было играть. Тут же и в помине не было никаких окон, даже закрытых, да и будь они, за ними он не увидел бы ничего, кроме космоса. Предприняв отчаянную попытку хоть как-то развеять скуку, Хьюлитт решил пройтись по палате из конца в конец.
Он уже прошагал туда и обратно дважды и собирался проделать это в третий раз, когда старшая сестра Летвичи покинула сестринский пост и преградила ему дорогу.
– Пациент Хьюлитт, – отчеканила илленсианка, – прошу вас, не ходите так быстро. Вы можете налететь на одну из сестер и ранить ее или, наоборот, она вас. Кроме того – это, как я понимаю, вам в голову не пришло, – крайне бесчувственно с вашей стороны таким образом демонстрировать свое вопиющее здоровье перед другими пациентами, кое-кто из которых тяжело болен, ранен и прикован к постели. Можете продолжать свои упражнения, но помедленнее.
– Извините, Старшая сестра, – смутился Хьюлитт.
Хьюлитт стал ходить помедленнее, и ему показалось нелепым смотреть только прямо перед собой или пялиться в пол. Поэтому он принялся время от времени бросать осторожные косые взгляды на больных, мимо которых проходил. Большинство больных не отвечали ему взглядами – видимо, некоторые спали, некоторые слишком плохо себя чувствовали, а некоторые, вероятно, считали Хьюлитта таким же уродом, как и он их. Другие же провожали его глазами, и этих глаз порой бывало слишком много. Хьюлитт ничуть не удивился, что первым, кто к нему обратился, оказался кельгианин.
– Между прочим, по мне – так ты вполне нормальный, землянин, – объявил кельгианин, и шерсть его, за исключением бока, накрытого прямоугольником из серебристой ткани, заходила мелкой рябью. – Что с тобой такое?
– Не знаю, – ответил Хьюлитт, остановился и оглянулся. – Тут, в госпитале, пытаются это выяснить.
– Летвичи к тебе в день поступления реанимационную бригаду вызывала, – заметил кельгианин. – Дело, видно, серьезное. Ты помираешь?
– Не знаю, – ошарашенно отозвался Хьюлитт. – Надеюсь, нет.
Кельгианин лежал на боку на большой квадратной кровати, поверх одеяла. Его пушистое тело сейчас имело форму буквы "S". Кельгианин вытянулся, отчего очертания буквы "S" стали удлиненными, и проворчал:
– Не могу спокойно смотреть, как вы, земляне, ходите, удерживаясь на двух ногах. Хочешь поболтать, так садись ко мне на кровать. Уж не сломаюсь. Кроме того, я не кусаюсь. Я травоядная.
До сих пор Хьюлитт полагал, что палата чисто мужская, как было принято в земных больницах, где ему случалось полежать. Он осторожно присел на краешек кровати, стараясь не прикасаться к шерсти и коротеньким лапкам пациентки-кельгианки. Он всегда любил поговорить с людьми, и если закрыть глаза, то, пожалуй, можно представить, что он и сейчас разговаривает с человеком.
Кельгианка упомянула про количество ног, и Хьюлитт понял, что существу, привыкшему передвигаться на двадцати лапках, наверное, действительно трудновато поверить, что кому-то может хватить для этого всего двух. Ну а с его точки зрения все как раз наоборот.
Хьюлитт откашлялся и подготовился к вежливой беседе – если таковая вообще возможна с кельгианкой.
– Меня зовут Хьюлитт, – представился он. – Несколько раз я видел, как вы проходили мимо моей кровати – как правило, с тралтаном или дверланином, а один раз вроде бы с дутанином. Я пользуюсь библиотечным компьютером для изучения различных видов, чтобы знать, с кем имею дело, но некоторых я пока путаю.
– Меня зовут Морредет, – представилась кельгианка. – Насчет дутанина и первых двух ты не ошибся. Когда мы проходили мимо твоей кровати, ты молчал. Вот мы и решили, что ты либо тяжело болен, либо необщителен.
– Я молчал, потому что вы всегда разговаривали между собой, – возразил Хьюлитт. – Если бы я прервал ваши разговоры, это было бы невежливо.
– "Невежливо" – опять это дурацкое словечко! – взорвалась кельгианка, и ее шерсть вздыбилась. – В нашем языке такого понятия нет! Хотел со мной заговорить – значит, надо было заговорить, и все тут, а если бы я не захотела тебя слушать, я бы тебе сказала, чтобы ты заткнулся. И почему некельгиане так все усложняют?
Решив, что вопрос риторический, Хьюлитт не стал на него отвечать и спросил сам:
– А что с вами, Морредет? Тяжело ли вы больны?
Наступила неловкая пауза. Кельгианка не отвечала. Хьюлитт напомнил себе о том, что представители этого вида природы не способны лгать, но если не хотят отвечать на вопрос, то никакими силами их не заставишь это сделать – они считают себя вправе в таких случаях помалкивать. Он уже раскрыл рот, чтобы извиниться за бестактный вопрос, как вдруг кельгианка заговорила:
– Я получила пустяковую травму. Но последствия ее оказались тяжелыми и неизлечимыми. К несчастью, от этих последствий я не умру. И вообще об этом я говорить не хочу.
Хьюлитт растерялся, но, немного помолчав, спросил:
– Хотите поговорить о чем-нибудь другом, или мне лучше уйти?
Морредет пропустила его слова мимо ушей.
– А говорить мне об этом надо – так считает Лиорен, и надо думать об этом, вместо того чтобы пытаться выбросить из головы. А я не могу. Вот и стараюсь разговаривать с больными, сотрудниками, с кем угодно – лишь бы отвлечься. Но когда все спят, о чем же мне еще думать, как не о себе. Не могу же я дергать ночную сестру, когда у нее полно дел, и звать ее поболтать о том о сем. И сама я, бывает, сплю. Не знаю, как там у вас, но кельгиане не умеют управлять собственными снами.
– Мы тоже, – сказал Хьюлитт, поглядывая на прямоугольник из серебристой ткани, покрывавший часть тела кельгианки, и гадая, какая же ужасная рана скрывается под ним.
Морредет поймала его взгляд, ее шерсть вздыбилась, и кельгианка решительно заявила:
– Об этом говорить не буду.
«Но ведь вы только об этом и „не говорите“ или говорите не напрямую с той самой минуты, как я сел к вам на кровать. Психолог бы из этого непременно сделал кое-какие выводы», – подумал Хьюлитт. Вслух же он проговорил:
– Вот вы упомянули о Лиорене. А мне сказали, что тарланин, которого так зовут, должен в ближайшее время навестить меня.
– Надеюсь, не в самое ближайшее, – проворчала Морредет.
– Почему же? – занервничал Хьюлитт. – Что он, такой уж противный?
– Вовсе нет, – возразила кельгианка. – Очень даже приятный, насколько, конечно, может быть приятным некельгианин. Я тут не так давно и в точности не знаю, чем он занимается, но Хоррантор мне говорил, что его будто бы посылают к тем больным, кому доктора уже не в состоянии помочь. Ну, знаете, это называется «безнадежные случаи».
Хьюлитт молчал – он думал о том, не это ли имел в виду Брейтвейт, упоминая о Лиорене. Ведь честнее кельгиан в госпитале никого не найти.
– А кто такой Хоррантор? – сумел наконец выдавить Хьюлитт. – Врач?
– Нет, пациент, – ответила Морредет и ткнула лапкой. – Вон тот. Вон он идет к нам, видно, хочет узнать, про что мы с тобой толкуем. Вот топает-то, аж пол трясется!
– А он чем болен? – шепотом полюбопытствовал Хьюлитт на тот случай, если пациент-тралтан тоже болезненно относится к вопросам своего лечения.
– Чего тут гадать – и так же видно, – буркнула кельгианка. – Смотри, он же на пяти ногах топочет. Перевязанная ножища у него была раздроблена – в аварию угодил. Тут ему микрохирургическую операцию сделали – на славу, нога будет как новенькая. Что-то у него там еще с органами деторождения, но я в подробности вдаваться не буду. Тебе по крайней мере ничего не скажу. Уж я наслушалась про тралтанские совокупления – хватит с меня. И потом, такие разговоры напоминают мне о собственных бедах. О, а вот и Бовэб к нам идет. Как правило, мы режемся в карты, чтобы как-то скоротать время – играем в «красоток» или скремман. А ты в карты играешь?
– И да, и нет, – ответил Хьюлитт. – Ну, то есть я знаю правила некоторых земных карточных игр, но играю в них неважно. А Бовэб – это дутанин, который идет следом за Хоррантором? А он чем болен?
– Какой-то ты странный, Хьюлитт, – проворчала Морредет. – Что за двусмысленность? В карты или умеют играть, или не умеют. «Красотки» – это тралтанская игра, что-то вроде земного виста. Скремман – игра нидианская. Бовэб считает себя большим спецом в этой игре и утверждает, что выиграть в ней может только тот, кто все время врет и хитрит. Что с этим дутанином, я не знаю, кроме того, что болезнь у него какая-то редкая и возятся с ним терапевты, а не хирурги. Эта палата – главная в госпитале из тех, куда укладывают больных для обследования, на время, пока не освободится место в другой палате. А иногда сюда попадают самые тяжелые больные, чудом оставшиеся в живых. Летвичи вообще говорит, что таких тут большинство. Ну и чудища сюда попадают – я тебе доложу!
– Это верно, – согласился Хьюлитт, не без испуга глядя на двух пациентов, приближавшихся к кровати Морредет, и гадая, не относилось ли последнее замечание кельгианки и к нему.
Хоррантор подошел и остановился в ногах у Морредет. Перевязанная ножища тралтана осторожно касалась пола. Он устремил взгляд каждого из четырех больших выпуклых глаз соответственно на Морредет, Бовэба и Хьюлитта, а один почему-то – в сторону сестринского поста. Дутанин прошел мимо тралтана и встал напротив Хьюлитта по другую сторону кровати кельгианки. Дутанин походил на сказочного кентавра. Хьюлитт задумался о том, что означают неровности шерстяного покрова на темно-зеленом теле дутанина. Шерсть у того росла какими-то клочками. Что это – болезнь или так и должно быть? А белая полоска, которая начиналась на макушке и, расширяясь, тянулась вдоль хребта, переходя затем в длинный пушистый хвост? Тоже нормально? Или от болезни? Хьюлитт решил не интересоваться. Дутанин присел на задние ноги, средними облокотился о край кровати. Оба его глаза, способные смотреть только в одном направлении, уставились на Хьюлитта.
Хьюлитт растерялся, но, взяв себя в руки, представился и вкратце поведал о своих проблемах. Больше ему ничего в голову не приходило, ведь все, что было между ним и этими чудищами общего, – так это некий набор симптомов.
Хоррантор издал низкий, похожий на стон звук, который, вероятно, выражал сочувствие, и сказал:
– Мы-то хоть знаем, что с нами. Если врачи не знают, что с тобой, а ты себя хорошо чувствуешь, они нескоро придумают, как тебя лечить.
– Это точно, – подтвердил Бовэб. – Тут успеешь соскучиться. Если, конечно, не найдешь, чем себя развеселить. Ты азартный, пациент Хьюлитт?
Не дав Хьюлитту и рта раскрыть, вмешалась Морредет:
– Знаешь, Бовэб, даже кельгианин – и тот не стал бы вот так сразу брякать что попало. Хьюлитт знает, как играть в карты, но не умеет играть ни в «красоток», ни в скремман. Мы, конечно, могли бы его научить играть в эти игры, но, может быть, он сам хотел бы научить нас играть в те игры, которые знает он?
– Тогда у вас будет преимущество, пациент Хьюлитт, – намекнул Хоррантор, развернув один глаз к землянину. – С такими соперниками, как мы, вам бы это не помешало.
Эти существа явно считали себя опытнейшими картежниками, у Хьюлитта появилось искушение взять да и запудрить им мозги правилами сложной и запутанной партнерской игры – виста. Нет, не виста, лучше – бриджа. Но если они не врут, если они действительно классные игроки, то долго пудрить им мозги не удастся.
– Я бы лучше поучился играть в ваши игры, – ответил Хьюлитт. – И потом, я вовсе не думал, что мне тут понадобятся земные карты, и не захватил их с собой.
– Не понадобятся, – ухмыльнулся Бовэб, слазил передней ногой в карман короткого фартука – единственного предмета одежды – и вытащил толстенную колоду карт. – Когда кому-то нужны карты, их выдает Летвичи – просит, и их приносят в палату с рекреационного уровня для сотрудников. Мы своими именно так и разжились. Для начала сыграем несколько конов скреммана в открытую, чтоб ты понял, что к чему. Только давай поскорее начнем. Морредет, подвинься немного, чтобы было где разложить карты.
Кельгианка поджала лапки, и от этого буква "S" – тело – стала больше похожа на настоящую букву. Затем она приподняла верхнюю часть туловища, увенчанную остроконечной головой, и нависла над освободившейся частью кровати. Хьюлитт, Хоррантор и Бовэб уже заняли свои места, когда тралтан оповестил партнеров:
– Сюда идет Летвичи. Что это ей от нас надо сейчас? Может, кто-нибудь должен лекарство принимать?
– Пациент Хьюлитт, – проговорила Старшая сестра, остановившись около кровати так, что оказалась между Хоррантором и Бовэбом. – Я очень рада тому, что вы начали общаться с другими пациентами. Лейтенант Брейтвейт, узнав об этом, тоже непременно порадуется. Однако я должна предупредить вас о том, – продолжала Старшая сестра, – что в госпитале существуют правила, регламентирующие групповую активность пациентов. В игры позволяется играть исключительно ради развлечения. Запрещается производить обмен личными вещами, деньгами, имеющими хождение в Федерации, и выдавать друг другу какие-либо долговые расписки. Вы находитесь в компании с цивилизованными хищниками, пациент Хьюлитт, и мою мысль лучше всего выражает землянская поговорка «овца среди волков». Прошу вас, не волнуйтесь слишком сильно, если ваш монитор вдруг начнет подавать сигналы тревоги. Кроме того...
Зеленая бесформенная лапка нырнула в карман, укрепленный снаружи защитной оболочки, и вынула оттуда небольшую пластиковую коробочку, которая тут же упала на кровать рядом с Хьюлиттом.
– Представители вашего вида, – заметила Летвичи, – пользуются этими предметами для удаления остатков пищи, застревающих между зубами после еды. Не сомневаюсь, вы найдете для них другое применение. Желаю удачи.
После ухода Старшей сестры первым заговорил Бовэб.
– Зубочистки, целая коробка! – воскликнул дутанин. – Давайте поделим полкоробки на всех. Хьюлитт, да ты у нас миллионер!
Медалонт только спрашивал у него, как он себя чувствует, получал ответ и говорил «хорошо». Худларианка-медсестра всегда бывала вежлива и мила, но большую часть дня была на лекциях или занималась другими пациентами. Каждый день на несколько минут к Хьюлитту заглядывал Брейтвейт по дороге в столовую и уверял пациента в том, что визиты его носят личный, а не профессиональный характер, так как он наносит их в нерабочее время. Брейтвейт снабдил Хьюлитта полезными библиотечными кодами, много болтал, но по сути ничего не говорил. Старшая сестра Летвичи уделяла бы Хьюлитту время, только если бы монитор издал сигнал срочного вызова. Тарланский коллега лейтенанта Брейтвейта, Лиорен, пока не появлялся.
Ходячие больные, миновавшие кровать Хьюлитта по пути в ванную комнату – пара мельфиан, новенький-дверланин, кельгианин и медлительный тралтан, – иногда разговаривали между собой, но никогда не обращались к Хьюлитту. Порой Хьюлитту удавалось подслушать разговоры, которые велись в дальнем конце палаты. Они никогда не касались его. Не мог он поговорить и с пациентами, лежавшими рядом и напротив него, – не мог по той простой причине, что их куда-то перевели.
Хьюлитту ужасно надоело часы напролет слушать бесстрастный голос библиотечного компьютера. Из-за этого у него создавалось такое чувство, будто он попал в собственное детство и выслушивает бесконечные школьные уроки. Как и тогда, на него навалилась скука, но тогда в доме хотя бы было открытое окно, которое манило к себе, а за окном – окрестности, полные интереснейших штуковин, с которыми можно было играть. Тут же и в помине не было никаких окон, даже закрытых, да и будь они, за ними он не увидел бы ничего, кроме космоса. Предприняв отчаянную попытку хоть как-то развеять скуку, Хьюлитт решил пройтись по палате из конца в конец.
Он уже прошагал туда и обратно дважды и собирался проделать это в третий раз, когда старшая сестра Летвичи покинула сестринский пост и преградила ему дорогу.
– Пациент Хьюлитт, – отчеканила илленсианка, – прошу вас, не ходите так быстро. Вы можете налететь на одну из сестер и ранить ее или, наоборот, она вас. Кроме того – это, как я понимаю, вам в голову не пришло, – крайне бесчувственно с вашей стороны таким образом демонстрировать свое вопиющее здоровье перед другими пациентами, кое-кто из которых тяжело болен, ранен и прикован к постели. Можете продолжать свои упражнения, но помедленнее.
– Извините, Старшая сестра, – смутился Хьюлитт.
Хьюлитт стал ходить помедленнее, и ему показалось нелепым смотреть только прямо перед собой или пялиться в пол. Поэтому он принялся время от времени бросать осторожные косые взгляды на больных, мимо которых проходил. Большинство больных не отвечали ему взглядами – видимо, некоторые спали, некоторые слишком плохо себя чувствовали, а некоторые, вероятно, считали Хьюлитта таким же уродом, как и он их. Другие же провожали его глазами, и этих глаз порой бывало слишком много. Хьюлитт ничуть не удивился, что первым, кто к нему обратился, оказался кельгианин.
– Между прочим, по мне – так ты вполне нормальный, землянин, – объявил кельгианин, и шерсть его, за исключением бока, накрытого прямоугольником из серебристой ткани, заходила мелкой рябью. – Что с тобой такое?
– Не знаю, – ответил Хьюлитт, остановился и оглянулся. – Тут, в госпитале, пытаются это выяснить.
– Летвичи к тебе в день поступления реанимационную бригаду вызывала, – заметил кельгианин. – Дело, видно, серьезное. Ты помираешь?
– Не знаю, – ошарашенно отозвался Хьюлитт. – Надеюсь, нет.
Кельгианин лежал на боку на большой квадратной кровати, поверх одеяла. Его пушистое тело сейчас имело форму буквы "S". Кельгианин вытянулся, отчего очертания буквы "S" стали удлиненными, и проворчал:
– Не могу спокойно смотреть, как вы, земляне, ходите, удерживаясь на двух ногах. Хочешь поболтать, так садись ко мне на кровать. Уж не сломаюсь. Кроме того, я не кусаюсь. Я травоядная.
До сих пор Хьюлитт полагал, что палата чисто мужская, как было принято в земных больницах, где ему случалось полежать. Он осторожно присел на краешек кровати, стараясь не прикасаться к шерсти и коротеньким лапкам пациентки-кельгианки. Он всегда любил поговорить с людьми, и если закрыть глаза, то, пожалуй, можно представить, что он и сейчас разговаривает с человеком.
Кельгианка упомянула про количество ног, и Хьюлитт понял, что существу, привыкшему передвигаться на двадцати лапках, наверное, действительно трудновато поверить, что кому-то может хватить для этого всего двух. Ну а с его точки зрения все как раз наоборот.
Хьюлитт откашлялся и подготовился к вежливой беседе – если таковая вообще возможна с кельгианкой.
– Меня зовут Хьюлитт, – представился он. – Несколько раз я видел, как вы проходили мимо моей кровати – как правило, с тралтаном или дверланином, а один раз вроде бы с дутанином. Я пользуюсь библиотечным компьютером для изучения различных видов, чтобы знать, с кем имею дело, но некоторых я пока путаю.
– Меня зовут Морредет, – представилась кельгианка. – Насчет дутанина и первых двух ты не ошибся. Когда мы проходили мимо твоей кровати, ты молчал. Вот мы и решили, что ты либо тяжело болен, либо необщителен.
– Я молчал, потому что вы всегда разговаривали между собой, – возразил Хьюлитт. – Если бы я прервал ваши разговоры, это было бы невежливо.
– "Невежливо" – опять это дурацкое словечко! – взорвалась кельгианка, и ее шерсть вздыбилась. – В нашем языке такого понятия нет! Хотел со мной заговорить – значит, надо было заговорить, и все тут, а если бы я не захотела тебя слушать, я бы тебе сказала, чтобы ты заткнулся. И почему некельгиане так все усложняют?
Решив, что вопрос риторический, Хьюлитт не стал на него отвечать и спросил сам:
– А что с вами, Морредет? Тяжело ли вы больны?
Наступила неловкая пауза. Кельгианка не отвечала. Хьюлитт напомнил себе о том, что представители этого вида природы не способны лгать, но если не хотят отвечать на вопрос, то никакими силами их не заставишь это сделать – они считают себя вправе в таких случаях помалкивать. Он уже раскрыл рот, чтобы извиниться за бестактный вопрос, как вдруг кельгианка заговорила:
– Я получила пустяковую травму. Но последствия ее оказались тяжелыми и неизлечимыми. К несчастью, от этих последствий я не умру. И вообще об этом я говорить не хочу.
Хьюлитт растерялся, но, немного помолчав, спросил:
– Хотите поговорить о чем-нибудь другом, или мне лучше уйти?
Морредет пропустила его слова мимо ушей.
– А говорить мне об этом надо – так считает Лиорен, и надо думать об этом, вместо того чтобы пытаться выбросить из головы. А я не могу. Вот и стараюсь разговаривать с больными, сотрудниками, с кем угодно – лишь бы отвлечься. Но когда все спят, о чем же мне еще думать, как не о себе. Не могу же я дергать ночную сестру, когда у нее полно дел, и звать ее поболтать о том о сем. И сама я, бывает, сплю. Не знаю, как там у вас, но кельгиане не умеют управлять собственными снами.
– Мы тоже, – сказал Хьюлитт, поглядывая на прямоугольник из серебристой ткани, покрывавший часть тела кельгианки, и гадая, какая же ужасная рана скрывается под ним.
Морредет поймала его взгляд, ее шерсть вздыбилась, и кельгианка решительно заявила:
– Об этом говорить не буду.
«Но ведь вы только об этом и „не говорите“ или говорите не напрямую с той самой минуты, как я сел к вам на кровать. Психолог бы из этого непременно сделал кое-какие выводы», – подумал Хьюлитт. Вслух же он проговорил:
– Вот вы упомянули о Лиорене. А мне сказали, что тарланин, которого так зовут, должен в ближайшее время навестить меня.
– Надеюсь, не в самое ближайшее, – проворчала Морредет.
– Почему же? – занервничал Хьюлитт. – Что он, такой уж противный?
– Вовсе нет, – возразила кельгианка. – Очень даже приятный, насколько, конечно, может быть приятным некельгианин. Я тут не так давно и в точности не знаю, чем он занимается, но Хоррантор мне говорил, что его будто бы посылают к тем больным, кому доктора уже не в состоянии помочь. Ну, знаете, это называется «безнадежные случаи».
Хьюлитт молчал – он думал о том, не это ли имел в виду Брейтвейт, упоминая о Лиорене. Ведь честнее кельгиан в госпитале никого не найти.
– А кто такой Хоррантор? – сумел наконец выдавить Хьюлитт. – Врач?
– Нет, пациент, – ответила Морредет и ткнула лапкой. – Вон тот. Вон он идет к нам, видно, хочет узнать, про что мы с тобой толкуем. Вот топает-то, аж пол трясется!
– А он чем болен? – шепотом полюбопытствовал Хьюлитт на тот случай, если пациент-тралтан тоже болезненно относится к вопросам своего лечения.
– Чего тут гадать – и так же видно, – буркнула кельгианка. – Смотри, он же на пяти ногах топочет. Перевязанная ножища у него была раздроблена – в аварию угодил. Тут ему микрохирургическую операцию сделали – на славу, нога будет как новенькая. Что-то у него там еще с органами деторождения, но я в подробности вдаваться не буду. Тебе по крайней мере ничего не скажу. Уж я наслушалась про тралтанские совокупления – хватит с меня. И потом, такие разговоры напоминают мне о собственных бедах. О, а вот и Бовэб к нам идет. Как правило, мы режемся в карты, чтобы как-то скоротать время – играем в «красоток» или скремман. А ты в карты играешь?
– И да, и нет, – ответил Хьюлитт. – Ну, то есть я знаю правила некоторых земных карточных игр, но играю в них неважно. А Бовэб – это дутанин, который идет следом за Хоррантором? А он чем болен?
– Какой-то ты странный, Хьюлитт, – проворчала Морредет. – Что за двусмысленность? В карты или умеют играть, или не умеют. «Красотки» – это тралтанская игра, что-то вроде земного виста. Скремман – игра нидианская. Бовэб считает себя большим спецом в этой игре и утверждает, что выиграть в ней может только тот, кто все время врет и хитрит. Что с этим дутанином, я не знаю, кроме того, что болезнь у него какая-то редкая и возятся с ним терапевты, а не хирурги. Эта палата – главная в госпитале из тех, куда укладывают больных для обследования, на время, пока не освободится место в другой палате. А иногда сюда попадают самые тяжелые больные, чудом оставшиеся в живых. Летвичи вообще говорит, что таких тут большинство. Ну и чудища сюда попадают – я тебе доложу!
– Это верно, – согласился Хьюлитт, не без испуга глядя на двух пациентов, приближавшихся к кровати Морредет, и гадая, не относилось ли последнее замечание кельгианки и к нему.
Хоррантор подошел и остановился в ногах у Морредет. Перевязанная ножища тралтана осторожно касалась пола. Он устремил взгляд каждого из четырех больших выпуклых глаз соответственно на Морредет, Бовэба и Хьюлитта, а один почему-то – в сторону сестринского поста. Дутанин прошел мимо тралтана и встал напротив Хьюлитта по другую сторону кровати кельгианки. Дутанин походил на сказочного кентавра. Хьюлитт задумался о том, что означают неровности шерстяного покрова на темно-зеленом теле дутанина. Шерсть у того росла какими-то клочками. Что это – болезнь или так и должно быть? А белая полоска, которая начиналась на макушке и, расширяясь, тянулась вдоль хребта, переходя затем в длинный пушистый хвост? Тоже нормально? Или от болезни? Хьюлитт решил не интересоваться. Дутанин присел на задние ноги, средними облокотился о край кровати. Оба его глаза, способные смотреть только в одном направлении, уставились на Хьюлитта.
Хьюлитт растерялся, но, взяв себя в руки, представился и вкратце поведал о своих проблемах. Больше ему ничего в голову не приходило, ведь все, что было между ним и этими чудищами общего, – так это некий набор симптомов.
Хоррантор издал низкий, похожий на стон звук, который, вероятно, выражал сочувствие, и сказал:
– Мы-то хоть знаем, что с нами. Если врачи не знают, что с тобой, а ты себя хорошо чувствуешь, они нескоро придумают, как тебя лечить.
– Это точно, – подтвердил Бовэб. – Тут успеешь соскучиться. Если, конечно, не найдешь, чем себя развеселить. Ты азартный, пациент Хьюлитт?
Не дав Хьюлитту и рта раскрыть, вмешалась Морредет:
– Знаешь, Бовэб, даже кельгианин – и тот не стал бы вот так сразу брякать что попало. Хьюлитт знает, как играть в карты, но не умеет играть ни в «красоток», ни в скремман. Мы, конечно, могли бы его научить играть в эти игры, но, может быть, он сам хотел бы научить нас играть в те игры, которые знает он?
– Тогда у вас будет преимущество, пациент Хьюлитт, – намекнул Хоррантор, развернув один глаз к землянину. – С такими соперниками, как мы, вам бы это не помешало.
Эти существа явно считали себя опытнейшими картежниками, у Хьюлитта появилось искушение взять да и запудрить им мозги правилами сложной и запутанной партнерской игры – виста. Нет, не виста, лучше – бриджа. Но если они не врут, если они действительно классные игроки, то долго пудрить им мозги не удастся.
– Я бы лучше поучился играть в ваши игры, – ответил Хьюлитт. – И потом, я вовсе не думал, что мне тут понадобятся земные карты, и не захватил их с собой.
– Не понадобятся, – ухмыльнулся Бовэб, слазил передней ногой в карман короткого фартука – единственного предмета одежды – и вытащил толстенную колоду карт. – Когда кому-то нужны карты, их выдает Летвичи – просит, и их приносят в палату с рекреационного уровня для сотрудников. Мы своими именно так и разжились. Для начала сыграем несколько конов скреммана в открытую, чтоб ты понял, что к чему. Только давай поскорее начнем. Морредет, подвинься немного, чтобы было где разложить карты.
Кельгианка поджала лапки, и от этого буква "S" – тело – стала больше похожа на настоящую букву. Затем она приподняла верхнюю часть туловища, увенчанную остроконечной головой, и нависла над освободившейся частью кровати. Хьюлитт, Хоррантор и Бовэб уже заняли свои места, когда тралтан оповестил партнеров:
– Сюда идет Летвичи. Что это ей от нас надо сейчас? Может, кто-нибудь должен лекарство принимать?
– Пациент Хьюлитт, – проговорила Старшая сестра, остановившись около кровати так, что оказалась между Хоррантором и Бовэбом. – Я очень рада тому, что вы начали общаться с другими пациентами. Лейтенант Брейтвейт, узнав об этом, тоже непременно порадуется. Однако я должна предупредить вас о том, – продолжала Старшая сестра, – что в госпитале существуют правила, регламентирующие групповую активность пациентов. В игры позволяется играть исключительно ради развлечения. Запрещается производить обмен личными вещами, деньгами, имеющими хождение в Федерации, и выдавать друг другу какие-либо долговые расписки. Вы находитесь в компании с цивилизованными хищниками, пациент Хьюлитт, и мою мысль лучше всего выражает землянская поговорка «овца среди волков». Прошу вас, не волнуйтесь слишком сильно, если ваш монитор вдруг начнет подавать сигналы тревоги. Кроме того...
Зеленая бесформенная лапка нырнула в карман, укрепленный снаружи защитной оболочки, и вынула оттуда небольшую пластиковую коробочку, которая тут же упала на кровать рядом с Хьюлиттом.
– Представители вашего вида, – заметила Летвичи, – пользуются этими предметами для удаления остатков пищи, застревающих между зубами после еды. Не сомневаюсь, вы найдете для них другое применение. Желаю удачи.
После ухода Старшей сестры первым заговорил Бовэб.
– Зубочистки, целая коробка! – воскликнул дутанин. – Давайте поделим полкоробки на всех. Хьюлитт, да ты у нас миллионер!
Глава 11
Поначалу игра показалась Хьюлитту сложной, но потом он освоился, хотя в колоде было целых семьдесят пять карт, по пятнадцать каждой из пяти мастей. Масть отличалась знаками и цветом: синие полумесяцы, красные копья, желтые щиты, черные земли и зеленые деревья. Самыми старшими картами в каждой масти были Правители, их Супруги и Наследники, за которыми в нисходящем порядке следовали карты с цифрами от двенадцати до единицы. В отличие от знакомых Хьюлитту карточных игр, в которых старшей картой всегда являлся туз, здесь он назывался «бедняком» и служил самой младшей картой – за исключением тех случаев, когда на руках у игрока было по двенадцать карт одной масти. Этой комбинацией можно было побить одну из трех старших карт.
У игры существовали исторические и социально-политические предпосылки – так объяснили Хьюлитту партнеры по игре. Комбинации самых маленьких и самых старших карт, помимо Правителей, символизировали народное восстание, дворцовый переворот или (в наши дни) успешное возобладание одной корпорации над другой. Особую ценность имели комбинации трех, четырех или пяти карт разных мастей одного и того же значения. Если тебе вместе с ними выпадала еще и десятка, то такая комбинация била сразу двух Правителей соперника. Существовали и другие комбинации с числовыми картами и картами-"картинками", с помощью которых можно было побить отдельные карты соперника или комбинации, но Хьюлитт понял: чтобы усвоить все комбинации, ему потребуется время.
Во время первых трех конов партнеры имели право прикупать по одной дополнительной карте, но всякий раз обязаны были сбрасывать либо ее, если она оказывалась ни к чему, либо еще какую-нибудь лишнюю карту. Затем они могли выкупать карты у банкующего, именуемого Правителем игры, поднимая при этом ставки. Пользующиеся прикупом либо имели на руках плохие карты и не желали понапрасну тратить деньги, либо, наоборот, получали при сдаче хорошие комбинации и не желали ничего менять.
Еще одной сложностью игры было то, что перед каждым из игроков лежало две кучки карт лицом вверх, в каждой кучке не больше трех карт, но при этом только данный игрок знал, какие из этих карт сброшены, а какие могут быть использованы в игре под самый ее конец. Сброшенные карты угадывались путем мимики соперника, при этом не забывалось, что мимика могла быть и фальшивой.
– Первые несколько конов мы тебе будем подыгрывать, – пообещал Хоррантор, издав параллельно серию непереводимых звуков, по всей вероятности, служивших у тралтанов смехом. – И еще будем указывать тебе на твои ошибки. Думаю, ты уже достаточно хорошо усвоил правила, и можно начинать игру.
– Не думаю, чтобы ты усвоил их достаточно хорошо, – возразил Бовэб, придвигаясь поближе к кровати, – чтобы начать мухлевать.
– Да, кстати, насчет мухлевания, – спохватился тралтан. – Ты, пациент Хьюлитт, не забывай – твои соперники будут все время пытаться мухлевать, то есть пытаться одержать верх над тобой нечестным путем. Ну например: ты бы, наверное, не додумался до того, что я, сидя рядом с тобой, могу боковым зрением заглядывать к тебе в карты. Кроме того, надо иметь в виду, что дутане обладают способностью обострять свое зрение, когда предмет – в данном случае твои глаза – находится от них на фиксированном расстоянии. Бовэб может преспокойно разглядывать отражение твоих карт в твоих собственных глазах, а особенно – ту карту, которую ты держишь, собираясь сбросить. Я бы тебе посоветовал щуриться и смотреть на карты сквозь волосы, которые растут у тебя по краям век. Мухлевать мы будем на каждом шагу. Поначалу мы будем делать это нарочито, чтобы ты сумел сам догадаться, как мы это проделываем.
– Ну с-спасибо, – пролепетал Хьюлитт.
– Хватит болтать. Торгуйтесь давайте, – проворчала Морредет.
Последующие два часа пролетели незаметно. Появилась сестра-худларианка и объявила, что пора ужинать.
– Если вы желаете продолжать разговор и забавы, – сказала она, – вы можете вместе поесть за столом около сестринского поста. В противном случае еда будет подана каждому к кровати. Ну, как?
Хоррантор, Бовэб и Морредет хором произнесли слово «стол». Мгновением позже к ним присоединился и Хьюлитт.
– Вы уверены, пациент Хьюлитт? – засомневалась сестра. – Опыта контактов с иными видами у вас маловато. Зрелище того, как они едят, в первый раз способно сильно огорчить с психологической точки зрения. Или вам раньше доводилось кушать вместе с инопланетянами?
– Да нет, – смутился Хьюлитт. – Но мне бы не хотелось прерывать начатый разговор. Думаю, все будет в полном порядке, сестра.
– Хитрость, – пояснил Хоррантор по дороге к столу, – заключается в том, чтобы не смотреть в тарелку к другому.
Но тут принесли подносы с едой, и Хьюлитт, к ужасу для себя, понял, что не может не смотреть в чужие тарелки. Оказалось, что пища, хоть и выглядит неаппетитно, отвращения у него не вызывает. Больше всего Хьюлитта огорчило зрелище того, как Хоррантор запихивает в себя невероятные горы тушеных овощей – естественно, горы по людским меркам, ведь тралтан был раз в шесть крупнее человека. При этом овощи поглощались отверстием в теле Хоррантора, которое Хьюлитту и в голову не пришло бы считать ртом. Морредет тоже была травоядной и поедала какие-то сырые растения со страшным хрустом. Что ел Бовэб, этого Хьюлитт не понял, только почувствовал странный острый запах, исходящий от тарелки дутанина. Как он вскоре обнаружил, никто из пациентов на его тарелку не пялился.
«Интересно, – подумал Хьюлитт, – они так хорошо воспитаны, или синтетическая отбивная с жареными грибами для них выглядит еще отвратительнее, чем для меня – их деликатесы?»
Покончив с едой, трое пациентов отнесли подносы на тележку. Хьюлитт последовал их примеру. Он не понял, для чего это делается – то ли для того, чтобы убить время, то ли для того, чтобы оказать посильную помощь медсестрам, то ли для того, чтобы побыстрее освободить стол для новой игры. Хьюлитт решил, что так или иначе – мысль неплоха.
Пока торговался Бовэб, вчистую выигравший три предыдущих кона, Хьюлитт заметил:
– Ну, доложу я вам – игроки вы изворотливые, зловредные и хитрющие. Не сказал бы, что те три кона мне легко достались. Так нечестно. Я уже половину зубочисток проиграл.
– А ты считай это обязательной платой за обучение, – усмехнулся Бовэб. – Да и потом, скремман – игра нечестная. Это ты в нее честно играешь, а это совсем ни к чему.
«Шерстистый кентавр, отпускающий шуточки», – подумал Хьюлитт и, вежливо рассмеявшись, сказал:
У игры существовали исторические и социально-политические предпосылки – так объяснили Хьюлитту партнеры по игре. Комбинации самых маленьких и самых старших карт, помимо Правителей, символизировали народное восстание, дворцовый переворот или (в наши дни) успешное возобладание одной корпорации над другой. Особую ценность имели комбинации трех, четырех или пяти карт разных мастей одного и того же значения. Если тебе вместе с ними выпадала еще и десятка, то такая комбинация била сразу двух Правителей соперника. Существовали и другие комбинации с числовыми картами и картами-"картинками", с помощью которых можно было побить отдельные карты соперника или комбинации, но Хьюлитт понял: чтобы усвоить все комбинации, ему потребуется время.
Во время первых трех конов партнеры имели право прикупать по одной дополнительной карте, но всякий раз обязаны были сбрасывать либо ее, если она оказывалась ни к чему, либо еще какую-нибудь лишнюю карту. Затем они могли выкупать карты у банкующего, именуемого Правителем игры, поднимая при этом ставки. Пользующиеся прикупом либо имели на руках плохие карты и не желали понапрасну тратить деньги, либо, наоборот, получали при сдаче хорошие комбинации и не желали ничего менять.
Еще одной сложностью игры было то, что перед каждым из игроков лежало две кучки карт лицом вверх, в каждой кучке не больше трех карт, но при этом только данный игрок знал, какие из этих карт сброшены, а какие могут быть использованы в игре под самый ее конец. Сброшенные карты угадывались путем мимики соперника, при этом не забывалось, что мимика могла быть и фальшивой.
– Первые несколько конов мы тебе будем подыгрывать, – пообещал Хоррантор, издав параллельно серию непереводимых звуков, по всей вероятности, служивших у тралтанов смехом. – И еще будем указывать тебе на твои ошибки. Думаю, ты уже достаточно хорошо усвоил правила, и можно начинать игру.
– Не думаю, чтобы ты усвоил их достаточно хорошо, – возразил Бовэб, придвигаясь поближе к кровати, – чтобы начать мухлевать.
– Да, кстати, насчет мухлевания, – спохватился тралтан. – Ты, пациент Хьюлитт, не забывай – твои соперники будут все время пытаться мухлевать, то есть пытаться одержать верх над тобой нечестным путем. Ну например: ты бы, наверное, не додумался до того, что я, сидя рядом с тобой, могу боковым зрением заглядывать к тебе в карты. Кроме того, надо иметь в виду, что дутане обладают способностью обострять свое зрение, когда предмет – в данном случае твои глаза – находится от них на фиксированном расстоянии. Бовэб может преспокойно разглядывать отражение твоих карт в твоих собственных глазах, а особенно – ту карту, которую ты держишь, собираясь сбросить. Я бы тебе посоветовал щуриться и смотреть на карты сквозь волосы, которые растут у тебя по краям век. Мухлевать мы будем на каждом шагу. Поначалу мы будем делать это нарочито, чтобы ты сумел сам догадаться, как мы это проделываем.
– Ну с-спасибо, – пролепетал Хьюлитт.
– Хватит болтать. Торгуйтесь давайте, – проворчала Морредет.
Последующие два часа пролетели незаметно. Появилась сестра-худларианка и объявила, что пора ужинать.
– Если вы желаете продолжать разговор и забавы, – сказала она, – вы можете вместе поесть за столом около сестринского поста. В противном случае еда будет подана каждому к кровати. Ну, как?
Хоррантор, Бовэб и Морредет хором произнесли слово «стол». Мгновением позже к ним присоединился и Хьюлитт.
– Вы уверены, пациент Хьюлитт? – засомневалась сестра. – Опыта контактов с иными видами у вас маловато. Зрелище того, как они едят, в первый раз способно сильно огорчить с психологической точки зрения. Или вам раньше доводилось кушать вместе с инопланетянами?
– Да нет, – смутился Хьюлитт. – Но мне бы не хотелось прерывать начатый разговор. Думаю, все будет в полном порядке, сестра.
– Хитрость, – пояснил Хоррантор по дороге к столу, – заключается в том, чтобы не смотреть в тарелку к другому.
Но тут принесли подносы с едой, и Хьюлитт, к ужасу для себя, понял, что не может не смотреть в чужие тарелки. Оказалось, что пища, хоть и выглядит неаппетитно, отвращения у него не вызывает. Больше всего Хьюлитта огорчило зрелище того, как Хоррантор запихивает в себя невероятные горы тушеных овощей – естественно, горы по людским меркам, ведь тралтан был раз в шесть крупнее человека. При этом овощи поглощались отверстием в теле Хоррантора, которое Хьюлитту и в голову не пришло бы считать ртом. Морредет тоже была травоядной и поедала какие-то сырые растения со страшным хрустом. Что ел Бовэб, этого Хьюлитт не понял, только почувствовал странный острый запах, исходящий от тарелки дутанина. Как он вскоре обнаружил, никто из пациентов на его тарелку не пялился.
«Интересно, – подумал Хьюлитт, – они так хорошо воспитаны, или синтетическая отбивная с жареными грибами для них выглядит еще отвратительнее, чем для меня – их деликатесы?»
Покончив с едой, трое пациентов отнесли подносы на тележку. Хьюлитт последовал их примеру. Он не понял, для чего это делается – то ли для того, чтобы убить время, то ли для того, чтобы оказать посильную помощь медсестрам, то ли для того, чтобы побыстрее освободить стол для новой игры. Хьюлитт решил, что так или иначе – мысль неплоха.
Пока торговался Бовэб, вчистую выигравший три предыдущих кона, Хьюлитт заметил:
– Ну, доложу я вам – игроки вы изворотливые, зловредные и хитрющие. Не сказал бы, что те три кона мне легко достались. Так нечестно. Я уже половину зубочисток проиграл.
– А ты считай это обязательной платой за обучение, – усмехнулся Бовэб. – Да и потом, скремман – игра нечестная. Это ты в нее честно играешь, а это совсем ни к чему.
«Шерстистый кентавр, отпускающий шуточки», – подумал Хьюлитт и, вежливо рассмеявшись, сказал: