Конвей приблизился к группе тщедушных созданий – впрочем, на взгляд человека, двое из медсестер были очень даже ничего – и сказал:
– Послушайте меня, пожалуйста. Мнемограмма ФГЛИ позволит мне приступить к лечению пациентов, но из-за поломки транслятора я не могу говорить ни с ними, ни с тралтанами-медиками. Поэтому вам, девушки, придется во всем мне помогать.
Они глядели на него широко раскрытыми глазами, их страх постепенно улетучился, потому что некто, наделенный властью, объяснил им, что нужно делать, пускай он и требует невозможного. В палате насчитывалось сорок семь ФГЛИ, причем восьмерых только-только привезли и их следовало осмотреть в первую очередь. Медсестер же было всего трое.
– С санитарами ФГЛИ вы теперь общаться не можете, – продолжил Конвей после секундного колебания, – но система медицинской нотации у нас с ними одна и та же, поэтому, я думаю, постепенно дело наладится. Разумеется, о схватывании с лета речи не идет, но вы должны растолковать им, что от них требуется. Машите руками, рисуйте, но прежде всего пользуйтесь своими прелестными головками.
Подсластил пилюлю, подумал он с раскаянием. А как еще? Он ведь не психолог, не О'Мара…
Конвей прооперировал четверых раненых, и тут появился Маннон с очередным ФГЛИ на носилках. Пациентом оказался Торннастор. С первого взгляда становилось ясно, что тралтанин-диагност обречен на продолжительное пребывание в неподвижности. Маннон кратко описал ранение Торннастора и свои действия, потом прибавил:
– Раз уж вы присвоили себе монополию на тралтанов, поразмыслите на досуге о послеоперационном уходе. Черт возьми, ваша палата – самая тихая во всем госпитале. Ну-ка, признавайтесь, чем вы их очаровали? Может, у вас припрятан действующий транслятор?
Конвей рассказал ему о своих попытках добиться взаимопонимания с инопланетянами.
– Не скажу, что перспектива обмениваться с медсестрами писульками во время операции особенно меня вдохновляет, – устало сострил Маннон, лицо которого посерело от утомления. – Но, похоже, какой-то смысл в этом есть. Я позабочусь, чтобы все узнали о ваших происках.
Они переложили массивную тушу Торннастора на специальную опору, подобные которой служили койками для ФГЛИ в условиях невесомости. Маннон сказал:
– Кстати, я тоже принял мнемограмму ФГЛИ – ради Торни. Сейчас у меня на очереди двое ХЦХЛ. Я и знать не знал, что бывают такие твари, но О'Мара сумел где-то раскопать их мнемограмму. Придется влезть в скафандр: та дрянь, которой они дышат, способна прикончить кого угодно, кроме них самих. Они оба в сознании, так что, чувствую, хлопот не оберешься.
Внезапно он ссутулился, уголки рта опустились книзу.
– Придумайте что-нибудь, Конвей, – проговорил он глухо. – В палатах вроде вашей, где пациенты и персонал принадлежат к одному виду, все не так плохо. Но в других, там, где смешались чуть ли не половина рас галактики, а врачи из-за ранений превратились в пациентов, творится сущий ад.
Конвей знал, что госпиталь подвергается бомбардировке: металлическая наружная обшивка гудела так, словно кто-то с чрезмерным усердием колотил в гонг. Он старался не обращать на эти звуки внимания, ибо догадывался, сколь малоприятным могут быть последствия взрывов.
– Представляю, – буркнул он. – Но у меня и так работы по горло…
– Работы по горло у всех! – перебил Маннон. – Однако должен найтись кто-то сообразительнее остальных!
Что ему от меня нужно, подумал Конвей, глядя в спину Маннону, потом отвернулся и занялся следующим раненым.
Последние несколько часов в мозгу Конвея происходило нечто странное. Сначала возникло ощущение, будто он понимает, о чем говорят тралтане-санитары. Он решил, что причиной тому – мнемограмма ФГЛИ, которая, будучи записью мозговой деятельности медицинского светила тралтанов, снабдила его сознание множеством сведений относительно манеры речи шестиногих исполинов. Раньше он ничего подобного не замечал – может статься, из-за того, что ему никогда не доводилось лечить одновременно столько тралтанов, да и транслятор всегда был под рукой. А сейчас создались благоприятные условия для того, чтобы мнемограмма ФГЛИ больше, чем обычно, потеснила в его мозгу человека. Какой-либо борьбы за верховенство при столкновении двух личностей не наблюдалось. Все случилось как бы само собой, поскольку Конвей вынужден был много размышлять по-тралтански. Когда к нему обращались люди, он принуждал себя сосредоточиться, иначе же воспринимал их слова как бессвязный, невразумительный лепет. А ФГЛИ он понимал все лучше и лучше.
Разумеется, до совершенства было еще далеко. Прежде всего, слоноподобные уханья и завывания достигали разума ФГЛИ, поместившегося в сознании Конвея, через человеческие уши, что приводило к неизбежным искажениям. Звуки сливались друг с другом, но все-таки он частично разбирал их, из чего следовало, что он обзавелся собственным, пускай слабеньким, транслятором, который, правда, действует лишь в одном направлении. А в одном ли? Готовясь к операции, Конвей попробовал ответить санитарам. Его второе «я»-ФГЛИ знало, как произносить слова, сам он, разумеется, умел управляться со своей артикуляцией, а голос землянина, к тому же, признавался в галактике едва ли не самым гибким и универсальным инструментом. Конвей глубоко вздохнул и открыл рот.
Первая попытка провалилась с треском. Она закончилась приступом кашля и всеобщим беспокойством в палате. Но с третьей он сумел кое-чего добиться
– санитар-тралтанин откликнулся на его просьбу! Остальное было делом времени. Лечение пошло намного быстрее, и шансы пациентов на благоприятный исход резко повысились. Медсестры-землянки почтительно прислушивались к диковинным звукам, которые вырывались из горла Конвея, однако, похоже, ситуация казалась им не столько напряженной, сколько потешной.
– Так, так, – изрек знакомый голос за его спиной, – пациенты на седьмом небе от счастья, а добрый доктор поддерживает их дух, изображая из себя двуногое животное. Какой ерундой вы тут занимаетесь?
Конвей осознал, что О'Мара действительно зол, поэтому предпочел ответить на вопрос и проигнорировать вступительную фразу.
– Лечу пациентов Торннастора и несколько вновь прибывших, – доложил он. – С мониторами и ФГЛИ все в порядке, и я как раз собирался попросить у вас мнемограмму ДБЛФ для раненых келгиан.
– Я лучше пошлю к ним келгианского врача, – фыркнул О'Мара, – а о других позаботятся ваши медсестры. Позвольте напомнить вам, доктор Конвей, что в госпитале триста восемьдесят четыре уровня, что множество пациентов нуждается хотя бы в предварительном осмотре и лечении, которых не может получить, потому что персонал свистит, а они чирикают! В шлюзах и даже в коридорах с пробитыми стенами накапливаются раненые, а давление падает, и им там отнюдь не весело.
– Что вы от меня хотите? – перебил его Конвей.
О'Мара почему-то разозлился еще сильнее.
– Не знаю, доктор Конвей, – язвительно ответил он. – Я психолог. От меня сейчас толку мало, ибо большинство моих подопечных не понимает того, что я им говорю. А тех, кто понимает, я прошу придумать, как нам выбраться из этой заварухи. Но они слишком заняты своими палатами, чтобы беспокоиться о госпитале в целом. Они перекладывают ответственность на «важных шишек»…
– При данных обстоятельствах, – прервал его Конвей, – разумнее всего было бы спросить совета у диагноста.
Гнев О'Мары вполне объясним, подумал он, представляя себя на месте психолога, который не может ни выслушать пациента, ни поговорить с ним. Но за что майор сердится на него, ведет себя так, будто он, Конвей, где-то здорово напортачил?
– Торннастор не в счет, – произнес О'Мара, слегка понизив голос. – Вам, вероятно, было недосуг узнать, что двое других диагностов убиты. Что касается старших врачей, Харкнесс, Иркултис, Маннон…
– Маннон! Он не…
– Я полагал, вы знаете, – проговорил майор чуть ли не мягко, – он ведь находился всего через два уровня от вас, оперировал ХЦХЛ. Ракета раскроила стену, и кусок металла распорол ему скафандр. Тяжелая декомпрессия. Вдобавок, он успел наглотаться той отравы, которой дышат ХЦХЛ. Но жить будет.
Конвей только теперь сообразил, что затаил дыхание.
– Я рад, – сказал он.
– Я тоже, – буркнул О'Мара. – Из вышеперечисленного следует, что диагносты выбыли из строя в полном составе, а из старших врачей остались один вы. Так что будьте любезны как главный медицинский чин на текущий момент сообщить мне, что вы намерены делать.
Он выжидательно уставился на Конвея.
20
21
– Послушайте меня, пожалуйста. Мнемограмма ФГЛИ позволит мне приступить к лечению пациентов, но из-за поломки транслятора я не могу говорить ни с ними, ни с тралтанами-медиками. Поэтому вам, девушки, придется во всем мне помогать.
Они глядели на него широко раскрытыми глазами, их страх постепенно улетучился, потому что некто, наделенный властью, объяснил им, что нужно делать, пускай он и требует невозможного. В палате насчитывалось сорок семь ФГЛИ, причем восьмерых только-только привезли и их следовало осмотреть в первую очередь. Медсестер же было всего трое.
– С санитарами ФГЛИ вы теперь общаться не можете, – продолжил Конвей после секундного колебания, – но система медицинской нотации у нас с ними одна и та же, поэтому, я думаю, постепенно дело наладится. Разумеется, о схватывании с лета речи не идет, но вы должны растолковать им, что от них требуется. Машите руками, рисуйте, но прежде всего пользуйтесь своими прелестными головками.
Подсластил пилюлю, подумал он с раскаянием. А как еще? Он ведь не психолог, не О'Мара…
Конвей прооперировал четверых раненых, и тут появился Маннон с очередным ФГЛИ на носилках. Пациентом оказался Торннастор. С первого взгляда становилось ясно, что тралтанин-диагност обречен на продолжительное пребывание в неподвижности. Маннон кратко описал ранение Торннастора и свои действия, потом прибавил:
– Раз уж вы присвоили себе монополию на тралтанов, поразмыслите на досуге о послеоперационном уходе. Черт возьми, ваша палата – самая тихая во всем госпитале. Ну-ка, признавайтесь, чем вы их очаровали? Может, у вас припрятан действующий транслятор?
Конвей рассказал ему о своих попытках добиться взаимопонимания с инопланетянами.
– Не скажу, что перспектива обмениваться с медсестрами писульками во время операции особенно меня вдохновляет, – устало сострил Маннон, лицо которого посерело от утомления. – Но, похоже, какой-то смысл в этом есть. Я позабочусь, чтобы все узнали о ваших происках.
Они переложили массивную тушу Торннастора на специальную опору, подобные которой служили койками для ФГЛИ в условиях невесомости. Маннон сказал:
– Кстати, я тоже принял мнемограмму ФГЛИ – ради Торни. Сейчас у меня на очереди двое ХЦХЛ. Я и знать не знал, что бывают такие твари, но О'Мара сумел где-то раскопать их мнемограмму. Придется влезть в скафандр: та дрянь, которой они дышат, способна прикончить кого угодно, кроме них самих. Они оба в сознании, так что, чувствую, хлопот не оберешься.
Внезапно он ссутулился, уголки рта опустились книзу.
– Придумайте что-нибудь, Конвей, – проговорил он глухо. – В палатах вроде вашей, где пациенты и персонал принадлежат к одному виду, все не так плохо. Но в других, там, где смешались чуть ли не половина рас галактики, а врачи из-за ранений превратились в пациентов, творится сущий ад.
Конвей знал, что госпиталь подвергается бомбардировке: металлическая наружная обшивка гудела так, словно кто-то с чрезмерным усердием колотил в гонг. Он старался не обращать на эти звуки внимания, ибо догадывался, сколь малоприятным могут быть последствия взрывов.
– Представляю, – буркнул он. – Но у меня и так работы по горло…
– Работы по горло у всех! – перебил Маннон. – Однако должен найтись кто-то сообразительнее остальных!
Что ему от меня нужно, подумал Конвей, глядя в спину Маннону, потом отвернулся и занялся следующим раненым.
Последние несколько часов в мозгу Конвея происходило нечто странное. Сначала возникло ощущение, будто он понимает, о чем говорят тралтане-санитары. Он решил, что причиной тому – мнемограмма ФГЛИ, которая, будучи записью мозговой деятельности медицинского светила тралтанов, снабдила его сознание множеством сведений относительно манеры речи шестиногих исполинов. Раньше он ничего подобного не замечал – может статься, из-за того, что ему никогда не доводилось лечить одновременно столько тралтанов, да и транслятор всегда был под рукой. А сейчас создались благоприятные условия для того, чтобы мнемограмма ФГЛИ больше, чем обычно, потеснила в его мозгу человека. Какой-либо борьбы за верховенство при столкновении двух личностей не наблюдалось. Все случилось как бы само собой, поскольку Конвей вынужден был много размышлять по-тралтански. Когда к нему обращались люди, он принуждал себя сосредоточиться, иначе же воспринимал их слова как бессвязный, невразумительный лепет. А ФГЛИ он понимал все лучше и лучше.
Разумеется, до совершенства было еще далеко. Прежде всего, слоноподобные уханья и завывания достигали разума ФГЛИ, поместившегося в сознании Конвея, через человеческие уши, что приводило к неизбежным искажениям. Звуки сливались друг с другом, но все-таки он частично разбирал их, из чего следовало, что он обзавелся собственным, пускай слабеньким, транслятором, который, правда, действует лишь в одном направлении. А в одном ли? Готовясь к операции, Конвей попробовал ответить санитарам. Его второе «я»-ФГЛИ знало, как произносить слова, сам он, разумеется, умел управляться со своей артикуляцией, а голос землянина, к тому же, признавался в галактике едва ли не самым гибким и универсальным инструментом. Конвей глубоко вздохнул и открыл рот.
Первая попытка провалилась с треском. Она закончилась приступом кашля и всеобщим беспокойством в палате. Но с третьей он сумел кое-чего добиться
– санитар-тралтанин откликнулся на его просьбу! Остальное было делом времени. Лечение пошло намного быстрее, и шансы пациентов на благоприятный исход резко повысились. Медсестры-землянки почтительно прислушивались к диковинным звукам, которые вырывались из горла Конвея, однако, похоже, ситуация казалась им не столько напряженной, сколько потешной.
– Так, так, – изрек знакомый голос за его спиной, – пациенты на седьмом небе от счастья, а добрый доктор поддерживает их дух, изображая из себя двуногое животное. Какой ерундой вы тут занимаетесь?
Конвей осознал, что О'Мара действительно зол, поэтому предпочел ответить на вопрос и проигнорировать вступительную фразу.
– Лечу пациентов Торннастора и несколько вновь прибывших, – доложил он. – С мониторами и ФГЛИ все в порядке, и я как раз собирался попросить у вас мнемограмму ДБЛФ для раненых келгиан.
– Я лучше пошлю к ним келгианского врача, – фыркнул О'Мара, – а о других позаботятся ваши медсестры. Позвольте напомнить вам, доктор Конвей, что в госпитале триста восемьдесят четыре уровня, что множество пациентов нуждается хотя бы в предварительном осмотре и лечении, которых не может получить, потому что персонал свистит, а они чирикают! В шлюзах и даже в коридорах с пробитыми стенами накапливаются раненые, а давление падает, и им там отнюдь не весело.
– Что вы от меня хотите? – перебил его Конвей.
О'Мара почему-то разозлился еще сильнее.
– Не знаю, доктор Конвей, – язвительно ответил он. – Я психолог. От меня сейчас толку мало, ибо большинство моих подопечных не понимает того, что я им говорю. А тех, кто понимает, я прошу придумать, как нам выбраться из этой заварухи. Но они слишком заняты своими палатами, чтобы беспокоиться о госпитале в целом. Они перекладывают ответственность на «важных шишек»…
– При данных обстоятельствах, – прервал его Конвей, – разумнее всего было бы спросить совета у диагноста.
Гнев О'Мары вполне объясним, подумал он, представляя себя на месте психолога, который не может ни выслушать пациента, ни поговорить с ним. Но за что майор сердится на него, ведет себя так, будто он, Конвей, где-то здорово напортачил?
– Торннастор не в счет, – произнес О'Мара, слегка понизив голос. – Вам, вероятно, было недосуг узнать, что двое других диагностов убиты. Что касается старших врачей, Харкнесс, Иркултис, Маннон…
– Маннон! Он не…
– Я полагал, вы знаете, – проговорил майор чуть ли не мягко, – он ведь находился всего через два уровня от вас, оперировал ХЦХЛ. Ракета раскроила стену, и кусок металла распорол ему скафандр. Тяжелая декомпрессия. Вдобавок, он успел наглотаться той отравы, которой дышат ХЦХЛ. Но жить будет.
Конвей только теперь сообразил, что затаил дыхание.
– Я рад, – сказал он.
– Я тоже, – буркнул О'Мара. – Из вышеперечисленного следует, что диагносты выбыли из строя в полном составе, а из старших врачей остались один вы. Так что будьте любезны как главный медицинский чин на текущий момент сообщить мне, что вы намерены делать.
Он выжидательно уставился на Конвея.
20
Конвей мысленно упрекнул себя в наивности: он-то считал, что после поломки главного транслятора ничего хуже быть просто не может. Сама мысль о том, чтобы взвалить на свои плечи такой груз, пугала его чуть ли не до смерти. Впрочем, ему вспомнились времена, когда он мечтал о том, что станет когда-нибудь начальником космического госпиталя и будет распоряжаться всей деятельностью, которая имеет отношение к медицине. Однако в мечтах госпиталь отнюдь не виделся ему умирающим гигантом, парализованным из-за отсутствия связи между жизненно важными органами; он и не предполагал, что вокруг развернутся боевые действия, места хворых пациентов займут раненые, а медиков будет катастрофически не хватать. Но, пожалуй, признал Конвей грустно, нынешнее положение дел – единственный случай для врача, вроде него, сделаться начальником госпиталя. Он не лучший из достойнейших, он всего лишь последний, кто уцелел. Чувства его были смешанными: страх, раздражение, гордость; ему предстояло командовать госпиталем до конца его – или своих дней.
Конвей огляделся, посмотрел на ровные ряды коек, на деловитых санитаров и медсестер. В том, что в палате царит порядок, несомненно, его заслуга, однако, он начал понимать, что пытался спрятаться за хлопотами о тралтанах, пытался уйти от ответственности.
– У меня есть одна идея, – сказал он О'Маре, – но она вряд ли вам понравится, поэтому я и предлагаю пойти в ваш кабинет, чтобы вы своими громогласными возражениями не потревожили раненых.
О'Мара пристально поглядел на него. Когда майор заговорил, обнаружилось, что его голос обрел обычные саркастические нотки:
– Учтите, доктор, ко всем вашим идеям я испытываю предубеждение, потому что мой дисциплинированный рассудок не приемлет их дикости.
По дороге они встретили группу высокопоставленных офицеров-мониторов. О'Мара сообщил Конвею, что это посланцы Дермода, которым поручено подготовить помещения для размещения штаба. Пока Дермод командовал флотом с «Веспасиана», но, едва не разлетевшись на куски заодно с «Домицианом», решил не искушать судьбу.
– Моя идея была не слишком привлекательна, – заявил Конвей, войдя в кабинет главного психолога. – Встреча с мониторами натолкнула меня на другую. Что, если мы попросим Дермода одолжить нам корабельные трансляторы?
– Не пойдет, – О'Мара покачал головой. – Я уже думал об этом. Трансляторы того типа, который нам нужен, имеются лишь на больших кораблях и являются тем элементом, удаление которого превратит звездолеты в небоеспособные единицы. Кроме того, нам понадобится как минимум двадцать таких компьютеров, а крейсеров же осталось куда меньше. А какая глупость пришла вам на ум сначала?
Конвей пустился объяснять. Когда он умолк, О'Мара добрую минуту рассматривал его, не произнося ни слова, потом сказал:
– Считайте, что я категорически возражаю. Что, если вам так хочется, я прыгаю по столу, стучу ногами и тому подобное. Откровенно говоря, если бы не усталость, я бы именно таким образом и поступил. Вы сознаете, во что норовите меня втравить?
Откуда-то снизу скрежещущий звук. Конвей невольно вздрогнул.
– Думаю, что да, – ответил он. – Неудобство, сумятица в мыслях… Но я надеюсь более или менее избежать побочных эффектов за счет того, что позволю мнемограмме завладеть моим сознанием до тех пор, пока это будет необходимо, а затем подавлю ее и стану переводить. Так оно и было с мнемограммой тралтанов, и я не вижу, почему та же самая уловка не должна сработать с ДБЛФ или кем-то еще. Язык ДБЛФ сравнительно прост, во всяком случае, мне кажется, что стонать по-келгиански будет проще, чем ухать по-тралтански.
Конвей рассчитывал, что не будет подолгу задерживаться в той или иной палате – лишь настолько, насколько окажется необходимым для разрешения проблемы перевода. Некоторые звуки инопланетной речи воспроизвести горлом будет трудновато, но он собирался попутно использовать кое-какие музыкальные инструменты. И потом, разве он единственный обратится в ходячий транслятор? Разве среди инопланетян и землян не найдется таких, кто согласится принять одну-две мнемограммы? Возможно, многие из них сделали это, но не догадались попробовать себя в качестве переводчиков. Язык Конвея едва поспевал за стремительно мчавшимися мыслями.
– Минуточку, – перебил О'Мара. – Вот вы рассуждаете о том, что мнемограмма завладеет вашим сознанием, потом вы ее подавите, заставите слушаться себя и так далее. Ну а если у вас не получится? Помнится, раньше вы работали только с двумя мнемограммами одновременно, а сейчас рветесь взять сразу несколько. – На долю секунды он замялся и продолжил: – Вы принимаете в себя запись воспоминаний и ощущений медика-инопланетянина. Она не стремится вытеснить вас из вашего сознания, но с перепугу вы можете решить, что так оно и есть на самом деле. Вы знаете, порой мнемограммы снимаются с весьма агрессивных существ. С теми врачами, которые впервые берут, так сказать, пачку мнемограмм, происходят странные вещи. У них начинаются головные боли, кожные болезни и прочие расстройства организма; все они имеют психосоматическую основу, но доставляют человеку немало неприятных переживаний. Мощный интеллект способен совладать с подобными явлениями, но под мощью я разумею не голую силу, которой тут явно недостаточно, а силу в соединении с гибкостью и наличие своего рода якоря, чтобы вашей собственной личности было за что зацепиться. Предположим, я одобрю вашу авантюру. Сколько мнемограмм вам понадобится?
Конвей быстро прикинул в уме. Тралтане, келгиане, мелфиане, нидиане, растения, с которыми он познакомился перед отлетом на Этлу, и те существа, чьим лечением занимался Маннон.
– ФГЛИ, ДБЛФ, ЭЛНТ, нидиане-ДБДГ, ААЦП и ХЦХЛ, – сказал он. – Шесть.
О'Мара поджал губы.
– Я бы не возражал, если бы на вашем месте был диагност, – проговорил он. – Им не привыкать к расшестерению сознания. Но вы…
– Главный медицинский чин в госпитале, – перебил Конвей с усмешкой.
– Гм, – буркнул О'Мара.
В наступившей тишине слышны были человеческие голоса и разнообразные инопланетные звуки, проникавшие в кабинет из коридора. Должно быть, разговор велся на высоких тонах, ибо стены кабинета главного психолога считались звуконепроницаемыми.
– Ладно, – произнес майор, – попробуйте. Но мне совершенно не хочется потом лечить вас от шизофрении, которую вы наверняка заработаете. В наших условиях надевать на вас смирительную рубашку – непозволительная роскошь, поэтому я приставлю к вам сторожевого пса. Вас будет сопровождать ГЛНО. Вот вам и седьмая мнемограмма.
– Приликла!
– Да. Ему, поскольку он эмпат, в последние часы пришлось очень и очень несладко, а потому я вынужден был дать нашему приятелю успокоительного. Но приглядеть за вами или даже помочь он сможет. Ложитесь.
Конвей улегся на кушетку, и О'Мара закрепил на его голове шлем. Затем майор заговорил, принялся задавать вопросы и сам на них отвечать. Конвей, заявил он, должен погрузиться в бессознательное состояние, должен проспать по крайней мере четыре часа. Быть может, прибавил психолог, он и затеял все это лишь для того, чтобы иметь возможность как следует выспаться. Ему, прибавил О'Мара, предстоит выполнить неимоверно сложную работу, от него потребуется, помимо того, чтобы быть одновременно семью существами, еще и находиться в семи местах сразу, так что сон доктору ни капельки не помешает…
– Я думаю, обойдется, – произнес Конвей, борясь с желанием закрыть глаза. – Выучив в палате несколько основных фраз, я передам их тамошнему персоналу и отправлюсь дальше. Ведь нужно только, чтобы они понимали, когда хирург просит скальпель или зажим, а когда говорит: «Сестра, перестаньте дышать мне в затылок»…
Последним, что Конвей слышал отчетливо, были слова О'Мары:
– Шути, сынок, шути. Чувство юмора тебе ох как пригодится…
Он очнулся в помещении, которое было слишком просторным и слишком узким, смутно знакомым и в то же время чужим. Отдохнувшим он себя не чувствовал. Под потолком, вцепившись в него шестью ножками-трубочками, висело крошечное, огромное, хрупкое, прекрасное, отвратительное существо, которое являлось кошмарным сном во плоти. Оно напоминало по виду клеллов, которыми он закусывал на дне своего озерца, и многое другое, в том числе такого же, как и он сам, обычного цинруссианина-ГЛНО. Существо затрепетало, уловив исходящее от него эмоциональное излучение. Ну, разумеется, цинруссиане – эмпаты. Вынырнув на поверхность сознания из водоворота чужих мыслей, воспоминаний и впечатлений, Конвей сказал себе, что пора приниматься за дело. Первое испытание он решил провести на Приликле, благо тот был рядом, и начал рыться в памяти, отсеивая ненужные сведения и подбираясь шаг за шагом к обретенному столь необычным путем знанию цинруссианского языка. Нет, поправил он себя, не цинруссианского, а своего родного. Он должен мыслить и чувствовать, как истинный ГЛНО. Вот как будто что-то намечается. Ох, ну и мерзость…
Он был цинруссианином, хрупким насекомоподобным существом из расы эмпатов, обитающей на планете с низкой гравитацией. Теперь он сознавал красоту пятнистого экзоскелета Приликлы, замечал юношеский отлив его полуатрофировавшихся крылышек и то, как шевелились жвалы собрата от волнения за него – него, Конвея. Ведь Конвей принадлежал к расе эмпатов и, если верить воспоминаниям, вел счастливый и здоровый образ жизни типичного ГЛНО, однако его эмпатические способности куда-то исчезли. Он видел Приликлу, но не воспринимал его эмоций; свойство, которое как бы окрашивало в разговоре в различные тона каждое слово, жест и мимику, позволяя двум цинруссианам, находящимся в пределах видимости друг друга, получать неизъяснимое наслаждение, сейчас у Конвея начисто отсутствовало. Он помнил, что всегда умел устанавливать эмпатический контакт, но в действительности будто превратился к глухонемого. Человеческий же разум не обладал способностью к эмпатии, а потому в настоящий момент не в силах был чем-либо помочь ущемленному сознанию ГЛНО.
Приликла издал ряд щелчков. Конвей, который никогда раньше не обращался с ГЛНО без транслятора, понял, что коллега говорит ему: «Мне очень жаль» – и выражает искреннее сочувствие. Он попытался произнести подлинное имя Приликлы, которое лишь весьма приблизительно передавалось звуками универсального языка. С пятой попытки у него вышло нечто довольно-таки похожее на то, к чему он стремился.
– Отлично, друг Конвей, – похвалил Приликла. – Я не надеялся, что ваш замысел окажется успешным. Вы понимаете меня?
Конвей подыскал в голове необходимые звукоформы и осторожно проговорил:
– Да, благодарю вас.
Затем они попробовали обменяться фразами посложнее, техническими терминами, медицинскими. Что-то у Конвея получалось, что-то – нет. Тем не менее, с грехом пополам он теперь мог объясняться на пиджин-цинруссианском. Внезапно из коммуникатора послышался человеческий голос:
– Говорит О'Мара. Вы уже проснулись, доктор, поэтому опишу вкратце наше положение. Атака продолжается, но враг слегка умерил свою прыть – вернее, ему помогли ее умерить наши добровольцы-инопланетяне. Среди них мелфиане, тралтане и отряд илленсанов. Так что вам понадобится еще мнемограмма ПВСЖ. В самом госпитале… – Последовал подробный отчет о количестве и состоянии раненых с упоминанием номеров и местонахождений палат, а также о наличии медицинского персонала. – Решайте, с чего начать, и чем скорее решите, тем лучше. На случай, если вы чего-то не уловили, я повторю…
– Не стоит, – сказал Конвей. – Я все запомнил.
– Прекрасно. Как вы себя чувствуете?
– Ужасно. Отвратительно. И – странно.
– То есть, – подытожил О'Мара, – стандартная реакция. До связи.
Конвей отстегнул ремни, удерживающие его тело на кушетке, и шевельнул ногами. Незамедлительно его обуял панический страх, поскольку многие из тех, кто помещался в его сознании, буквально не переваривали невесомости. Кое-как совладав с испугом, он вновь чуть было не лишился присутствия духа, когда выяснил, что его ноги почему-то не прилипают к потолку, как у Приликлы. Конвей пересилил себя и ослабил хватку, и тут заметил, что цеплялся за край кушетки бледным, дряблым отростком, ничуть не похожим на изящное жвало, какое рассчитывал увидеть. Справившись с очередным потрясением, он пересек помещение, выбрался в коридор и продвинулся по нему на расстояние в пятьдесят ярдов прежде, чем его остановили.
Санитар в зеленой форме Корпуса мониторов пожелал узнать, почему он встал с постели и из какой он вообще палаты. Выражался санитар цветисто и не слишком почтительно.
Конвей оглядел себя. Огромное, мясистое, омерзительно-розовое тело. Вполне приличное тело, уверил его голос в мозгу, разве что немного худоватое. В довершение всего, вокруг отвратительного туловища, там, где от него отходили два нижних отростка, обмотана была белая тряпка, причем с какой целью – оставалось для Конвея загадкой. Тело выглядело нелепым и совершенно чужим.
О Господи, подумал Конвей, я же забыл одеться!
Конвей огляделся, посмотрел на ровные ряды коек, на деловитых санитаров и медсестер. В том, что в палате царит порядок, несомненно, его заслуга, однако, он начал понимать, что пытался спрятаться за хлопотами о тралтанах, пытался уйти от ответственности.
– У меня есть одна идея, – сказал он О'Маре, – но она вряд ли вам понравится, поэтому я и предлагаю пойти в ваш кабинет, чтобы вы своими громогласными возражениями не потревожили раненых.
О'Мара пристально поглядел на него. Когда майор заговорил, обнаружилось, что его голос обрел обычные саркастические нотки:
– Учтите, доктор, ко всем вашим идеям я испытываю предубеждение, потому что мой дисциплинированный рассудок не приемлет их дикости.
По дороге они встретили группу высокопоставленных офицеров-мониторов. О'Мара сообщил Конвею, что это посланцы Дермода, которым поручено подготовить помещения для размещения штаба. Пока Дермод командовал флотом с «Веспасиана», но, едва не разлетевшись на куски заодно с «Домицианом», решил не искушать судьбу.
– Моя идея была не слишком привлекательна, – заявил Конвей, войдя в кабинет главного психолога. – Встреча с мониторами натолкнула меня на другую. Что, если мы попросим Дермода одолжить нам корабельные трансляторы?
– Не пойдет, – О'Мара покачал головой. – Я уже думал об этом. Трансляторы того типа, который нам нужен, имеются лишь на больших кораблях и являются тем элементом, удаление которого превратит звездолеты в небоеспособные единицы. Кроме того, нам понадобится как минимум двадцать таких компьютеров, а крейсеров же осталось куда меньше. А какая глупость пришла вам на ум сначала?
Конвей пустился объяснять. Когда он умолк, О'Мара добрую минуту рассматривал его, не произнося ни слова, потом сказал:
– Считайте, что я категорически возражаю. Что, если вам так хочется, я прыгаю по столу, стучу ногами и тому подобное. Откровенно говоря, если бы не усталость, я бы именно таким образом и поступил. Вы сознаете, во что норовите меня втравить?
Откуда-то снизу скрежещущий звук. Конвей невольно вздрогнул.
– Думаю, что да, – ответил он. – Неудобство, сумятица в мыслях… Но я надеюсь более или менее избежать побочных эффектов за счет того, что позволю мнемограмме завладеть моим сознанием до тех пор, пока это будет необходимо, а затем подавлю ее и стану переводить. Так оно и было с мнемограммой тралтанов, и я не вижу, почему та же самая уловка не должна сработать с ДБЛФ или кем-то еще. Язык ДБЛФ сравнительно прост, во всяком случае, мне кажется, что стонать по-келгиански будет проще, чем ухать по-тралтански.
Конвей рассчитывал, что не будет подолгу задерживаться в той или иной палате – лишь настолько, насколько окажется необходимым для разрешения проблемы перевода. Некоторые звуки инопланетной речи воспроизвести горлом будет трудновато, но он собирался попутно использовать кое-какие музыкальные инструменты. И потом, разве он единственный обратится в ходячий транслятор? Разве среди инопланетян и землян не найдется таких, кто согласится принять одну-две мнемограммы? Возможно, многие из них сделали это, но не догадались попробовать себя в качестве переводчиков. Язык Конвея едва поспевал за стремительно мчавшимися мыслями.
– Минуточку, – перебил О'Мара. – Вот вы рассуждаете о том, что мнемограмма завладеет вашим сознанием, потом вы ее подавите, заставите слушаться себя и так далее. Ну а если у вас не получится? Помнится, раньше вы работали только с двумя мнемограммами одновременно, а сейчас рветесь взять сразу несколько. – На долю секунды он замялся и продолжил: – Вы принимаете в себя запись воспоминаний и ощущений медика-инопланетянина. Она не стремится вытеснить вас из вашего сознания, но с перепугу вы можете решить, что так оно и есть на самом деле. Вы знаете, порой мнемограммы снимаются с весьма агрессивных существ. С теми врачами, которые впервые берут, так сказать, пачку мнемограмм, происходят странные вещи. У них начинаются головные боли, кожные болезни и прочие расстройства организма; все они имеют психосоматическую основу, но доставляют человеку немало неприятных переживаний. Мощный интеллект способен совладать с подобными явлениями, но под мощью я разумею не голую силу, которой тут явно недостаточно, а силу в соединении с гибкостью и наличие своего рода якоря, чтобы вашей собственной личности было за что зацепиться. Предположим, я одобрю вашу авантюру. Сколько мнемограмм вам понадобится?
Конвей быстро прикинул в уме. Тралтане, келгиане, мелфиане, нидиане, растения, с которыми он познакомился перед отлетом на Этлу, и те существа, чьим лечением занимался Маннон.
– ФГЛИ, ДБЛФ, ЭЛНТ, нидиане-ДБДГ, ААЦП и ХЦХЛ, – сказал он. – Шесть.
О'Мара поджал губы.
– Я бы не возражал, если бы на вашем месте был диагност, – проговорил он. – Им не привыкать к расшестерению сознания. Но вы…
– Главный медицинский чин в госпитале, – перебил Конвей с усмешкой.
– Гм, – буркнул О'Мара.
В наступившей тишине слышны были человеческие голоса и разнообразные инопланетные звуки, проникавшие в кабинет из коридора. Должно быть, разговор велся на высоких тонах, ибо стены кабинета главного психолога считались звуконепроницаемыми.
– Ладно, – произнес майор, – попробуйте. Но мне совершенно не хочется потом лечить вас от шизофрении, которую вы наверняка заработаете. В наших условиях надевать на вас смирительную рубашку – непозволительная роскошь, поэтому я приставлю к вам сторожевого пса. Вас будет сопровождать ГЛНО. Вот вам и седьмая мнемограмма.
– Приликла!
– Да. Ему, поскольку он эмпат, в последние часы пришлось очень и очень несладко, а потому я вынужден был дать нашему приятелю успокоительного. Но приглядеть за вами или даже помочь он сможет. Ложитесь.
Конвей улегся на кушетку, и О'Мара закрепил на его голове шлем. Затем майор заговорил, принялся задавать вопросы и сам на них отвечать. Конвей, заявил он, должен погрузиться в бессознательное состояние, должен проспать по крайней мере четыре часа. Быть может, прибавил психолог, он и затеял все это лишь для того, чтобы иметь возможность как следует выспаться. Ему, прибавил О'Мара, предстоит выполнить неимоверно сложную работу, от него потребуется, помимо того, чтобы быть одновременно семью существами, еще и находиться в семи местах сразу, так что сон доктору ни капельки не помешает…
– Я думаю, обойдется, – произнес Конвей, борясь с желанием закрыть глаза. – Выучив в палате несколько основных фраз, я передам их тамошнему персоналу и отправлюсь дальше. Ведь нужно только, чтобы они понимали, когда хирург просит скальпель или зажим, а когда говорит: «Сестра, перестаньте дышать мне в затылок»…
Последним, что Конвей слышал отчетливо, были слова О'Мары:
– Шути, сынок, шути. Чувство юмора тебе ох как пригодится…
Он очнулся в помещении, которое было слишком просторным и слишком узким, смутно знакомым и в то же время чужим. Отдохнувшим он себя не чувствовал. Под потолком, вцепившись в него шестью ножками-трубочками, висело крошечное, огромное, хрупкое, прекрасное, отвратительное существо, которое являлось кошмарным сном во плоти. Оно напоминало по виду клеллов, которыми он закусывал на дне своего озерца, и многое другое, в том числе такого же, как и он сам, обычного цинруссианина-ГЛНО. Существо затрепетало, уловив исходящее от него эмоциональное излучение. Ну, разумеется, цинруссиане – эмпаты. Вынырнув на поверхность сознания из водоворота чужих мыслей, воспоминаний и впечатлений, Конвей сказал себе, что пора приниматься за дело. Первое испытание он решил провести на Приликле, благо тот был рядом, и начал рыться в памяти, отсеивая ненужные сведения и подбираясь шаг за шагом к обретенному столь необычным путем знанию цинруссианского языка. Нет, поправил он себя, не цинруссианского, а своего родного. Он должен мыслить и чувствовать, как истинный ГЛНО. Вот как будто что-то намечается. Ох, ну и мерзость…
Он был цинруссианином, хрупким насекомоподобным существом из расы эмпатов, обитающей на планете с низкой гравитацией. Теперь он сознавал красоту пятнистого экзоскелета Приликлы, замечал юношеский отлив его полуатрофировавшихся крылышек и то, как шевелились жвалы собрата от волнения за него – него, Конвея. Ведь Конвей принадлежал к расе эмпатов и, если верить воспоминаниям, вел счастливый и здоровый образ жизни типичного ГЛНО, однако его эмпатические способности куда-то исчезли. Он видел Приликлу, но не воспринимал его эмоций; свойство, которое как бы окрашивало в разговоре в различные тона каждое слово, жест и мимику, позволяя двум цинруссианам, находящимся в пределах видимости друг друга, получать неизъяснимое наслаждение, сейчас у Конвея начисто отсутствовало. Он помнил, что всегда умел устанавливать эмпатический контакт, но в действительности будто превратился к глухонемого. Человеческий же разум не обладал способностью к эмпатии, а потому в настоящий момент не в силах был чем-либо помочь ущемленному сознанию ГЛНО.
Приликла издал ряд щелчков. Конвей, который никогда раньше не обращался с ГЛНО без транслятора, понял, что коллега говорит ему: «Мне очень жаль» – и выражает искреннее сочувствие. Он попытался произнести подлинное имя Приликлы, которое лишь весьма приблизительно передавалось звуками универсального языка. С пятой попытки у него вышло нечто довольно-таки похожее на то, к чему он стремился.
– Отлично, друг Конвей, – похвалил Приликла. – Я не надеялся, что ваш замысел окажется успешным. Вы понимаете меня?
Конвей подыскал в голове необходимые звукоформы и осторожно проговорил:
– Да, благодарю вас.
Затем они попробовали обменяться фразами посложнее, техническими терминами, медицинскими. Что-то у Конвея получалось, что-то – нет. Тем не менее, с грехом пополам он теперь мог объясняться на пиджин-цинруссианском. Внезапно из коммуникатора послышался человеческий голос:
– Говорит О'Мара. Вы уже проснулись, доктор, поэтому опишу вкратце наше положение. Атака продолжается, но враг слегка умерил свою прыть – вернее, ему помогли ее умерить наши добровольцы-инопланетяне. Среди них мелфиане, тралтане и отряд илленсанов. Так что вам понадобится еще мнемограмма ПВСЖ. В самом госпитале… – Последовал подробный отчет о количестве и состоянии раненых с упоминанием номеров и местонахождений палат, а также о наличии медицинского персонала. – Решайте, с чего начать, и чем скорее решите, тем лучше. На случай, если вы чего-то не уловили, я повторю…
– Не стоит, – сказал Конвей. – Я все запомнил.
– Прекрасно. Как вы себя чувствуете?
– Ужасно. Отвратительно. И – странно.
– То есть, – подытожил О'Мара, – стандартная реакция. До связи.
Конвей отстегнул ремни, удерживающие его тело на кушетке, и шевельнул ногами. Незамедлительно его обуял панический страх, поскольку многие из тех, кто помещался в его сознании, буквально не переваривали невесомости. Кое-как совладав с испугом, он вновь чуть было не лишился присутствия духа, когда выяснил, что его ноги почему-то не прилипают к потолку, как у Приликлы. Конвей пересилил себя и ослабил хватку, и тут заметил, что цеплялся за край кушетки бледным, дряблым отростком, ничуть не похожим на изящное жвало, какое рассчитывал увидеть. Справившись с очередным потрясением, он пересек помещение, выбрался в коридор и продвинулся по нему на расстояние в пятьдесят ярдов прежде, чем его остановили.
Санитар в зеленой форме Корпуса мониторов пожелал узнать, почему он встал с постели и из какой он вообще палаты. Выражался санитар цветисто и не слишком почтительно.
Конвей оглядел себя. Огромное, мясистое, омерзительно-розовое тело. Вполне приличное тело, уверил его голос в мозгу, разве что немного худоватое. В довершение всего, вокруг отвратительного туловища, там, где от него отходили два нижних отростка, обмотана была белая тряпка, причем с какой целью – оставалось для Конвея загадкой. Тело выглядело нелепым и совершенно чужим.
О Господи, подумал Конвей, я же забыл одеться!
21
Перво-наперво Конвей собрал в кают-компании госпиталя по одному представителю от каждой расы разумных существ. У интеркомов поставили часовых-мониторов, чтобы они никого не подпускали к приборам – если, разумеется, особо настырные и мускулистые инопланетяне не принудят их к тому силой. Теперь земляне могли свободно переговариваться друг с другом по системе внутригоспитальной связи. Потом инопланетян-представителей усадили за селектор, чтобы они принимали вызовы и переадресовывали их тем, кто поймет язык сообщения. Конвей потратил почти два часа – больше, чем в любом другом месте, – составляя для операторов список синонимов, который позволит им общаться между собой, пускай даже на примитивном уровне. Двое мониторов, специалисты по языкам, которые были переданы ему в помощь, посоветовали доктору снять мнемограмму со своего семиязычного «розеттского камня»
note 1, чтобы ей могли воспользоваться остальные врачи. Эти лингвисты, заодно с Приликлой и радиотехником, сопровождали Конвея повсюду, куда бы он не направлялся, а время от времени к процессии присоединялись еще дежурные медсестры. Словом, доктор шествовал по госпиталю с пышной свитой, но был не в том настроении, чтобы радоваться подобному стечению обстоятельств.
Что касается медицинского персонала – он состоял из землян примерно наполовину, а вот среди раненых соотношение мониторы – инопланетяне – было уже тридцать к одному. На некоторых уровнях раненые мониторы занимали целые палаты, а присматривали за ними медсестра-землянка да несколько тралтанов или келгиан. В таких случаях Конвей без особого труда налаживал общение между медиками и спешил дальше. Но бывало и так, что медсестры и санитары относились к классам ЭЛНТ или ФГЛИ, а подопечными их были ДБЛФ, ХЦХЛ и земляне; или земляне приглядывали за ЭЛНТ, или ААЦП – за всеми сразу. Проще и разумнее всего было бы объединить медсестер и пациентов одного вида, но это не представлялось возможным, поскольку либо состояние пациентов не позволяло перемещать их с места на место, либо не находилось медсестер той же классификации. И тогда задача Конвея бесконечно усложнялась. Вдобавок к хронической недостаче медсестер и санитаров он столкнулся с катастрофической нехваткой врачей. Пришлось вызвать О'Мару.
– Нам не хватает врачей, – сказал Конвей. – Мне кажется, можно разрешить медсестрам самим ставить диагноз и лечить раненых, а не ждать распоряжений от того, кто и так весь в делах и заботах. Раненые продолжают поступать, и я не вижу иного выхода, кроме как…
– Вы начальник, – перебил его О'Мара, – вам и решать.
– Хорошо, – отозвался Конвей. – И второе, Врачи осаждают меня просьбами, хотят принять по две-три мнемограммы в дополнение к той, с которой в данный момент работают. Да и девочки от них не отстают…
– Нет! – возразил О'Мара. – Я видел кое-кого из ваших добровольцев: они не годятся. Врачи, которые у нас остались – либо младшие интерны, либо офицеры медицинской службы Корпуса, или инопланетяне, явившиеся вместе с подкреплениями. Никто из них не имеет опыта работы с несколькими мнемограммами, так что все они спятят в течение первого же часа. А что касается девочек, – прибавил он язвительно, – то вы, наверно, заметили, доктор, что землянки-ДБДГ обладают весьма любопытным складом ума. В частности, им присуща этакая мысленная привередливость с сексуальной подоплекой. Они могут произносить красивые слова, но ни за что не допустят в свои прекрасные головки каких-то там инопланетян. А если такое все же произойдет, результатом будет серьезное мозговое расстройство. Мой ответ – нет. До связи.
Что касается медицинского персонала – он состоял из землян примерно наполовину, а вот среди раненых соотношение мониторы – инопланетяне – было уже тридцать к одному. На некоторых уровнях раненые мониторы занимали целые палаты, а присматривали за ними медсестра-землянка да несколько тралтанов или келгиан. В таких случаях Конвей без особого труда налаживал общение между медиками и спешил дальше. Но бывало и так, что медсестры и санитары относились к классам ЭЛНТ или ФГЛИ, а подопечными их были ДБЛФ, ХЦХЛ и земляне; или земляне приглядывали за ЭЛНТ, или ААЦП – за всеми сразу. Проще и разумнее всего было бы объединить медсестер и пациентов одного вида, но это не представлялось возможным, поскольку либо состояние пациентов не позволяло перемещать их с места на место, либо не находилось медсестер той же классификации. И тогда задача Конвея бесконечно усложнялась. Вдобавок к хронической недостаче медсестер и санитаров он столкнулся с катастрофической нехваткой врачей. Пришлось вызвать О'Мару.
– Нам не хватает врачей, – сказал Конвей. – Мне кажется, можно разрешить медсестрам самим ставить диагноз и лечить раненых, а не ждать распоряжений от того, кто и так весь в делах и заботах. Раненые продолжают поступать, и я не вижу иного выхода, кроме как…
– Вы начальник, – перебил его О'Мара, – вам и решать.
– Хорошо, – отозвался Конвей. – И второе, Врачи осаждают меня просьбами, хотят принять по две-три мнемограммы в дополнение к той, с которой в данный момент работают. Да и девочки от них не отстают…
– Нет! – возразил О'Мара. – Я видел кое-кого из ваших добровольцев: они не годятся. Врачи, которые у нас остались – либо младшие интерны, либо офицеры медицинской службы Корпуса, или инопланетяне, явившиеся вместе с подкреплениями. Никто из них не имеет опыта работы с несколькими мнемограммами, так что все они спятят в течение первого же часа. А что касается девочек, – прибавил он язвительно, – то вы, наверно, заметили, доктор, что землянки-ДБДГ обладают весьма любопытным складом ума. В частности, им присуща этакая мысленная привередливость с сексуальной подоплекой. Они могут произносить красивые слова, но ни за что не допустят в свои прекрасные головки каких-то там инопланетян. А если такое все же произойдет, результатом будет серьезное мозговое расстройство. Мой ответ – нет. До связи.