Этот, так сказать, внедренный врач знал о своем подопечном крайне мало, но его девизом было всеми силами поддержать статус-кво. Когда кожа ЭПЛХ начала отваливаться, он принял меры к тому, чтобы удержать ее на месте, не сознавая, что вмешивается в естественный процесс, вроде выпадения волос или сбрасывания кожи рептилиями. К тому же, ЭПЛХ, вероятно, донимал его жалобами. И вот между организмом пациента и врачом развернулась жестокая борьба. Кроме того, не стоит забывать, что ЭПЛХ винил врача в своем заболевании, так что последнему пришлось погрузить «хозяина» в беспамятство, чтобы заняться тем, что он считал необходимым.
Он нейтрализовал наши первые инъекции, поскольку они были для него посторонней субстанцией, проникшей в тело пациента. Что случилось при попытке хирургического вмешательства, вы наблюдали собственными глазами. Лишь когда мы стали угрожать жизненно важным органам деревянным колом и вынудили врача бросить все остальное…
– Знаете, – проговорил О'Мара, – когда вы попросили прислать деревянный кол, я решил надеть на вас смирительную рубашку.
Конвей усмехнулся.
– Мне кажется, ЭПЛХ можно вернуть его врача, – сказал он. – В патологии его просветили насчет физиологии того, кого он чуть было не угробил, и теперь он будет лучшим из личных врачей, а ЭПЛХ, по-моему, сумеет разобраться в ситуации.
О'Мара тоже улыбнулся.
– А я-то опасался, каких он дел натворит, придя в сознание! Судя по всему, он парень вовсе неплохой, дружелюбный.
Поднимаясь, чтобы уйти, Конвей обронил:
– Он отличный психолог. Любезен со всеми и всегда…
Ему удалось захлопнуть за собой дверь до того, как майор обрел дар речи.
5
6
7
Он нейтрализовал наши первые инъекции, поскольку они были для него посторонней субстанцией, проникшей в тело пациента. Что случилось при попытке хирургического вмешательства, вы наблюдали собственными глазами. Лишь когда мы стали угрожать жизненно важным органам деревянным колом и вынудили врача бросить все остальное…
– Знаете, – проговорил О'Мара, – когда вы попросили прислать деревянный кол, я решил надеть на вас смирительную рубашку.
Конвей усмехнулся.
– Мне кажется, ЭПЛХ можно вернуть его врача, – сказал он. – В патологии его просветили насчет физиологии того, кого он чуть было не угробил, и теперь он будет лучшим из личных врачей, а ЭПЛХ, по-моему, сумеет разобраться в ситуации.
О'Мара тоже улыбнулся.
– А я-то опасался, каких он дел натворит, придя в сознание! Судя по всему, он парень вовсе неплохой, дружелюбный.
Поднимаясь, чтобы уйти, Конвей обронил:
– Он отличный психолог. Любезен со всеми и всегда…
Ему удалось захлопнуть за собой дверь до того, как майор обрел дар речи.
5
В скором времени больной-ЭПЛХ – Лонвеллин, выписался из госпиталя, и Конвей забыл о нем за нескончаемым потоком хворых инопланетян. Он не знал, вернулся ли ЭПЛХ в свою родную галактику или по-прежнему бороздит эту в поисках приключений, и, по правде говоря, ему это было все равно. Однако, как выяснилось, Конвей распрощался с ЭПЛХ не навсегда. Вернее, Лонвеллин не навсегда распрощался с Конвеем…
– Как вы смотрите на то, чтобы отлучиться из госпиталя на несколько месяцев, доктор? – справился О'Мара, когда Конвей явился по вызову к нему в кабинет. – Так, небольшая прогулочка, вроде отпуска.
Смутные страхи Конвея обернулись паническим ужасом. У него имелись причины личного свойства в ближайшие несколько месяцев ни за что не покидать госпиталь.
– Ну… – протянул он.
Главный психолог поднял голову и словно пригвоздил Конвея к месту взглядом своих серых глаз, которые говорили так много и в которых светился ум такой силы, что общавшиеся с майором невольно начинали подозревать в нем телепата.
– Не благодарите меня, – произнес О'Мара сухо. – Сами виноваты, что вылечиваете столь влиятельных пациентов. Задание серьезное, доктор, но работа вам предстоит в основном канцелярская. Обычно мы посылаем кого-либо из диагностов, но этот тип, Лонвеллин, сейчас трудится на планете, которая, как он уверяет, нуждается в срочной медицинской помощи. Лонвеллин запросил врачей и мониторов и настаивает на том, чтобы за медицину отвечали вы. По всей видимости, блестящих способностей там не требуется, а необходимо умение смотреть на вещи под непривычным углом…
– Вы слишком добры ко мне, сэр, – проговорил Конвей.
– Я же говорил вам, – ухмыльнулся О'Мара, – что мое дело остужать горячие головы, а не подбрасывать дров в огонь. Вот вам отчет о положении на планете. – Пододвинув Конвею папку с документами, которую просматривал до его прихода, он встал. – Прочитаете на борту. Звездолет «Веспасиан», шлюз шестнадцать, старт в 21.30. До тех пор можете заниматься чем угодно. И ради всего святого, Конвей, не стройте из себя убитого горем. Она почти наверняка вас дождется, а нет, так вам останутся еще двести семнадцать самок ДБДГ – наухаживаетесь вдоволь.
Покинув кабинет О'Мары, Конвей прикинул, как ему лучше распорядиться шестью оставшимися до вылета часами. Через десять минут надлежало встретить группу новичков и провести для них обзорную экскурсию по госпиталю. Перекладывать эту обязанность на другие плечи было уже поздно, значит, три часа долой, может статься, даже четыре, ибо сегодня ему явно не везет. Затем час на инструктаж медсестер и на обед. Что ж, если постараться, можно успеть. Конвей бегом устремился к шлюзу семь на сто восьмидесятом уровне.
Он очутился у шлюза в тот самый миг, когда открылся внутренний герметичный люк, и, переводя дыхание, принялся рассматривать новоприбывших и определять про себя их классификацию. Две гигантских гусеницы с серебристым мехом – ДБЛФ с Келгии; ПВСЖ с Илленсы – едва различимый в хлористой дымке внутри скафандра; АМСЛ – вододышащий крепеллианский осьминог, чей скафандр издавал громкие хлюпающие звуки; пятеро ААЦП, существ, чьи далекие предки были разновидностью мигрирующих овощей, – они носили на себе резервуары с углекислым газом; еще один келгианин… Наконец люк закрылся, и Конвей заговорил. Он задал совершенно ненужный вопрос – сознательно, чтобы разрушить холодок первого знакомства:
– Все здесь?
Ответом ему был раздавшийся из транслятора многоголосый вой. Он вздохнул, представился, поздравил коллег с успешным перелетом и, лишь покончив с формальностями, обмолвился о том, что хотел бы напомнить собравшимся о принципах работы транслятора и о необходимости говорить по очереди, чтобы не перегружать прибор.
У себя дома все новички были признанными медицинскими светилами, а потому для некоторых из них переход из разряда знаменитостей в число учеников представлял известную трудность, то есть от встретивших требовался немалый такт. Позднее, когда новички немного обживутся, их можно будет в свое удовольствие пошпынять за промахи и ошибки.
– Я предлагаю начать с Приемного Покоя, – сказал Конвей. – Там пациентов регистрируют и проводят предварительный осмотр. Затем мы посетим те палаты, пребывание в которых не окажется пагубным ни для вас, ни для больных. Если у вас возникнут вопросы, не стесняйтесь и задавайте. По пути в Приемный покой мы можем оказаться в людных коридорах. Со временем вы изучите сложную систему пропускания вперед себя тех, кто старше вас по званию, а пока постарайтесь запомнить одно-единственное правило: если к вам приближается существо, которое превосходит вас размерами, посторонитесь.
Он хотел было добавить, что ни один врач госпиталя намеренно не затопчет коллегу, но потом передумал. У большинства инопланетян чувство юмора отсутствовало начисто, и подобного рода шуточка, понятая буквально, могла привести к непредвиденным последствиям. Поэтому Конвей просто предложил новичкам следовать за ним.
Он шагал впереди, за ним семенили пятеро ААЦП, уступавшие всем остальным в скорости передвижения, далее ковыляли келгиане с ПВСЖ, а замыкал процессию крепеллианский осьминог, хлюпанье скафандра которого позволяло Конвею судить о том, не растерял ли он свой пятидесятиярдовый «хвост».
При таком построении объяснять что-либо не имело смысла, и потому первая часть пути – три пандуса и пара то прямых, то извилистых коридоров
– прошла в молчании. Им навстречу попался только нидианин с нарукавной повязкой врача-интерна. Средний рост нидиан четыре фута, поэтому никакой опасности быть затоптанными насмерть не возникло. Потом они достигли внутреннего шлюза перед секцией вододышащих.
Конвей пронаблюдал за тем, как облачаются в защитные костюмы келгиане, а затем последовал их примеру сам. ААЦП заявили, что их метаболизм предусматривает долгое пребывание под водой безо всякой защиты. Илленсанину в его скафандре не страшны были ни ядовитая кислородная атмосфера, ни не менее ядовитая вода. Крепеллианин же, будучи вододышащим, пожелал выбраться из скафандра на том основании, что ему нужно размять ноги. Но Конвей воспротивился и настоял на своем, поскольку всем им предстояло находиться в воде не более пятнадцати минут.
Шлюз открывался в главную палату АУГЛ, огромный бассейн с тепловатой зеленой водой, пятисот футов в поперечнике и двухсот – глубиной. Конвею быстро стало ясно, что провести новичков от одного шлюза до противоположного – все равно что прогонять стадо трехмерного скота сквозь зеленый клей. За исключением крепеллианина, все они потеряли ориентацию в первые же секунды свободного плавания. Конвей кружил около них, отчаянно жестикулировал и кричал в транслятор; неудивительно, что вскоре, несмотря на наличие в скафандре сушильных и холодильных элементов, ему показалось, будто он попал в турецкую баню. Несколько раз он выходил из себя и посылал своих подопечных вовсе не к желанному шлюзу.
А тут еще пациент-АУГЛ, сорокафутовый, бронированный, рыбоподобный абориген Челдерскола-2, направился в их сторону. Он приблизился на расстояние в пять ярдов, распугал ААЦП, изрек: «Студент!» и отправился восвояси. Конвей не стал отвечать, сделав скидку на общеизвестную невоздержанность подростков-чалдерцев на язык, но настроение у него отнюдь не улучшилось.
Он был уверен, что путешествие заняло гораздо больше пятнадцати минут. Когда вся компания собралась наконец в шлюзе, он сказал:
– Через триста ярдов по коридору – шлюз в кислородную секцию Приемного покоя. Там те из вас, на ком водозащитные скафандры, снимут их, а остальные проследуют прямо в Приемный покой.
Плывя по коридору, крепеллианин сказал одному из ААЦП:
– У нас грешников мучают перегретым паром, но на такую казнь обрекают лишь за тяжкие преступления.
– У нас в аду тоже горячо, – отозвался ААЦП, – зато нет ни капли влаги.
Конвей подумывал о том, чтобы извиниться за свою резкость – он опасался, что оскорбил ненароком кого-нибудь из обидчивых инопланетян, – однако они, похоже, не приняли его слов всерьез.
– Как вы смотрите на то, чтобы отлучиться из госпиталя на несколько месяцев, доктор? – справился О'Мара, когда Конвей явился по вызову к нему в кабинет. – Так, небольшая прогулочка, вроде отпуска.
Смутные страхи Конвея обернулись паническим ужасом. У него имелись причины личного свойства в ближайшие несколько месяцев ни за что не покидать госпиталь.
– Ну… – протянул он.
Главный психолог поднял голову и словно пригвоздил Конвея к месту взглядом своих серых глаз, которые говорили так много и в которых светился ум такой силы, что общавшиеся с майором невольно начинали подозревать в нем телепата.
– Не благодарите меня, – произнес О'Мара сухо. – Сами виноваты, что вылечиваете столь влиятельных пациентов. Задание серьезное, доктор, но работа вам предстоит в основном канцелярская. Обычно мы посылаем кого-либо из диагностов, но этот тип, Лонвеллин, сейчас трудится на планете, которая, как он уверяет, нуждается в срочной медицинской помощи. Лонвеллин запросил врачей и мониторов и настаивает на том, чтобы за медицину отвечали вы. По всей видимости, блестящих способностей там не требуется, а необходимо умение смотреть на вещи под непривычным углом…
– Вы слишком добры ко мне, сэр, – проговорил Конвей.
– Я же говорил вам, – ухмыльнулся О'Мара, – что мое дело остужать горячие головы, а не подбрасывать дров в огонь. Вот вам отчет о положении на планете. – Пододвинув Конвею папку с документами, которую просматривал до его прихода, он встал. – Прочитаете на борту. Звездолет «Веспасиан», шлюз шестнадцать, старт в 21.30. До тех пор можете заниматься чем угодно. И ради всего святого, Конвей, не стройте из себя убитого горем. Она почти наверняка вас дождется, а нет, так вам останутся еще двести семнадцать самок ДБДГ – наухаживаетесь вдоволь.
Покинув кабинет О'Мары, Конвей прикинул, как ему лучше распорядиться шестью оставшимися до вылета часами. Через десять минут надлежало встретить группу новичков и провести для них обзорную экскурсию по госпиталю. Перекладывать эту обязанность на другие плечи было уже поздно, значит, три часа долой, может статься, даже четыре, ибо сегодня ему явно не везет. Затем час на инструктаж медсестер и на обед. Что ж, если постараться, можно успеть. Конвей бегом устремился к шлюзу семь на сто восьмидесятом уровне.
Он очутился у шлюза в тот самый миг, когда открылся внутренний герметичный люк, и, переводя дыхание, принялся рассматривать новоприбывших и определять про себя их классификацию. Две гигантских гусеницы с серебристым мехом – ДБЛФ с Келгии; ПВСЖ с Илленсы – едва различимый в хлористой дымке внутри скафандра; АМСЛ – вододышащий крепеллианский осьминог, чей скафандр издавал громкие хлюпающие звуки; пятеро ААЦП, существ, чьи далекие предки были разновидностью мигрирующих овощей, – они носили на себе резервуары с углекислым газом; еще один келгианин… Наконец люк закрылся, и Конвей заговорил. Он задал совершенно ненужный вопрос – сознательно, чтобы разрушить холодок первого знакомства:
– Все здесь?
Ответом ему был раздавшийся из транслятора многоголосый вой. Он вздохнул, представился, поздравил коллег с успешным перелетом и, лишь покончив с формальностями, обмолвился о том, что хотел бы напомнить собравшимся о принципах работы транслятора и о необходимости говорить по очереди, чтобы не перегружать прибор.
У себя дома все новички были признанными медицинскими светилами, а потому для некоторых из них переход из разряда знаменитостей в число учеников представлял известную трудность, то есть от встретивших требовался немалый такт. Позднее, когда новички немного обживутся, их можно будет в свое удовольствие пошпынять за промахи и ошибки.
– Я предлагаю начать с Приемного Покоя, – сказал Конвей. – Там пациентов регистрируют и проводят предварительный осмотр. Затем мы посетим те палаты, пребывание в которых не окажется пагубным ни для вас, ни для больных. Если у вас возникнут вопросы, не стесняйтесь и задавайте. По пути в Приемный покой мы можем оказаться в людных коридорах. Со временем вы изучите сложную систему пропускания вперед себя тех, кто старше вас по званию, а пока постарайтесь запомнить одно-единственное правило: если к вам приближается существо, которое превосходит вас размерами, посторонитесь.
Он хотел было добавить, что ни один врач госпиталя намеренно не затопчет коллегу, но потом передумал. У большинства инопланетян чувство юмора отсутствовало начисто, и подобного рода шуточка, понятая буквально, могла привести к непредвиденным последствиям. Поэтому Конвей просто предложил новичкам следовать за ним.
Он шагал впереди, за ним семенили пятеро ААЦП, уступавшие всем остальным в скорости передвижения, далее ковыляли келгиане с ПВСЖ, а замыкал процессию крепеллианский осьминог, хлюпанье скафандра которого позволяло Конвею судить о том, не растерял ли он свой пятидесятиярдовый «хвост».
При таком построении объяснять что-либо не имело смысла, и потому первая часть пути – три пандуса и пара то прямых, то извилистых коридоров
– прошла в молчании. Им навстречу попался только нидианин с нарукавной повязкой врача-интерна. Средний рост нидиан четыре фута, поэтому никакой опасности быть затоптанными насмерть не возникло. Потом они достигли внутреннего шлюза перед секцией вододышащих.
Конвей пронаблюдал за тем, как облачаются в защитные костюмы келгиане, а затем последовал их примеру сам. ААЦП заявили, что их метаболизм предусматривает долгое пребывание под водой безо всякой защиты. Илленсанину в его скафандре не страшны были ни ядовитая кислородная атмосфера, ни не менее ядовитая вода. Крепеллианин же, будучи вододышащим, пожелал выбраться из скафандра на том основании, что ему нужно размять ноги. Но Конвей воспротивился и настоял на своем, поскольку всем им предстояло находиться в воде не более пятнадцати минут.
Шлюз открывался в главную палату АУГЛ, огромный бассейн с тепловатой зеленой водой, пятисот футов в поперечнике и двухсот – глубиной. Конвею быстро стало ясно, что провести новичков от одного шлюза до противоположного – все равно что прогонять стадо трехмерного скота сквозь зеленый клей. За исключением крепеллианина, все они потеряли ориентацию в первые же секунды свободного плавания. Конвей кружил около них, отчаянно жестикулировал и кричал в транслятор; неудивительно, что вскоре, несмотря на наличие в скафандре сушильных и холодильных элементов, ему показалось, будто он попал в турецкую баню. Несколько раз он выходил из себя и посылал своих подопечных вовсе не к желанному шлюзу.
А тут еще пациент-АУГЛ, сорокафутовый, бронированный, рыбоподобный абориген Челдерскола-2, направился в их сторону. Он приблизился на расстояние в пять ярдов, распугал ААЦП, изрек: «Студент!» и отправился восвояси. Конвей не стал отвечать, сделав скидку на общеизвестную невоздержанность подростков-чалдерцев на язык, но настроение у него отнюдь не улучшилось.
Он был уверен, что путешествие заняло гораздо больше пятнадцати минут. Когда вся компания собралась наконец в шлюзе, он сказал:
– Через триста ярдов по коридору – шлюз в кислородную секцию Приемного покоя. Там те из вас, на ком водозащитные скафандры, снимут их, а остальные проследуют прямо в Приемный покой.
Плывя по коридору, крепеллианин сказал одному из ААЦП:
– У нас грешников мучают перегретым паром, но на такую казнь обрекают лишь за тяжкие преступления.
– У нас в аду тоже горячо, – отозвался ААЦП, – зато нет ни капли влаги.
Конвей подумывал о том, чтобы извиниться за свою резкость – он опасался, что оскорбил ненароком кого-нибудь из обидчивых инопланетян, – однако они, похоже, не приняли его слов всерьез.
6
Из-за прозрачной стены, отделявшей его от обзорной галереи, Приемный покой виделся просторным, затемненным помещением с тремя пультами управления, из которых сейчас был занят лишь один. За ним сидел нидианин – крохотный гуманоид с семью пальцами на руках и «шубой» из густого красного меха. Световые индикаторы на пульте указывали, что только что была установлена связь с приближающимся к госпиталю кораблем.
– Слушайте, – проговорил Конвей.
– Ваши позывные, пожалуйста, – произнес красный медвежонок на своем лающем языке, который транслятор Конвея преобразовал в лишенный эмоций английский, а трансляторы других существ – в их родные наречия. – Кто вы, гость или штатный сотрудник, и к какому виду относитесь?
– Пилот и пассажир-пациент. Мы люди.
– Будьте любезны, дайте свою физиологическую классификацию или включите видеофон, – попросил нидианин после короткой паузы и очень по-человечески подмигнул наблюдателям на галерее. – Все разумные существа называют себя людьми. Нас интересует именно классификация, а не ваше самоназвание…
Приглушив громкость интеркома, из которого доносился разговор между оператором и звездолетом, Конвей сказал:
– Вот удачный повод объяснить нашу физиологическую классификацию. Разумеется, в общих чертах, подробности вы узнаете из специальных лекций.
– Откашлявшись, он продолжил: – В четырехбуквенной классификации первая буква обозначает степень физического развития, вторая – тип и расположение членов и органов чувств, а две последние характеризуют метаболизм и привычные давление и силу тяжести, что, в свою очередь, сообщает о физической массе существа и плотности наружного покрова. Кстати говоря, если кто-либо из вас недоволен своей классификацией, учтите, что степень физического развития не имеет никакого отношения к степени разумности…
Из объяснений Конвея следовало, что классы с первыми буквами А, Б и В описывали вододышащих существ. На большинстве планет жизнь зародилась в океане, и многие создания стали разумными, не покидая водной среды. Буквы от Д до Ж относились к теплокровным, которые дышали кислородом: к их числу принадлежали почти все галактические расы. З и К означали также кислорододышащих, но насекомоподобных, Л и М – крылатых существ, обитающих в условиях слабой гравитации. Те, кто дышал хлором, подпадали под буквы О и П, а дальше шли совершенно экзотические типы: питающиеся радиацией, льдистокровные, кристаллические, способные по желанию изменять свою физическую структуру. Те, кто обладал экстрасенсорными возможностями, благодаря который у них не было надобности в ногах и хватательных отростках, составляли класс с первой буквой Ч, независимо от размеров и формы.
Конвей признал, что система имеет определенные недостатки, но отнес их на счет отсутствия воображения у тех, кто ее создавал. Взять хотя бы ААЦП с их овощным метаболизмом. Обычно первое А обозначало вододышащих существ, то есть рыб и рыбоподобных, и это был нижний уровень системы. Однако ААЦП были разумными овощами, а овощи, как известно, проще рыб.
Особое внимание уделялось обеспечению быстрой и точной классификации вновь поступающих пациентов, поскольку зачастую они просто не могут ничего о себе сообщить.
В идеале вы должны научиться определять класс, к которому принадлежит то или иное существо, с одного взгляда на его конечности или наружный покров. Взгляните-ка сюда.
Над пультом в Приемном покое зажглись три экрана, индикаторы рядом с ними сообщали дополнительные сведения. На первом экране виден был шлюз три, в котором находились двое землян-санитаров и большие самодвижущиеся носилки. Санитары были в скафандрах высокой защиты с антигравитационными поясами, что ничуть не удивило Конвея, ибо в шлюзе три и на прилегающих к нему уровнях поддерживалась сила тяжести в 5 «g» и соответствующее давление. На другом экране виднелся наружный люк того же шлюза и зависший у причального устройства звездолет, а на третий экран передавалось изображение с корабля.
– Вы видите, – продолжал Конвей, – что это грудное существо с шестью конечностями, которые служат ему и руками и ногами. Шкура у него толстая и очень прочная, вся во вмятинах, покрытая местами бурой порошкообразной субстанцией, которая отслаивается, когда существо передвигается. Советую вам обратить внимание на эту субстанцию и на те признаки, которые якобы отсутствуют. Индикаторы говорят нам о кислорододышащем теплокровном, привычном к гравитации в 4 «g». Кто-нибудь попробует классифицировать его?
Наступило продолжительное молчание, которое в конце концов прервал крепеллианин-АМСЛ. Дернув щупальцем, он сказал:
– ФРОЛ, сэр.
– Почти точно, – похвалил Конвей. – Однако мне известно, что воздух, которым дышит пациент, представляет собой плотную полупрозрачную взвесь, весьма похожую на суп. Ее сходство с супом усиливается еще и тем, что в нижних слоях обитают крошечные летучие организмы, которыми питается наш новый больной. Но в космических полетах пищу приходится распылять по поверхности его тела, отсюда та бурая субстанция…
– ФРОБ, – быстро поправился крепеллианин.
– Верно, – одобрил Конвей. Интересно, подумалось ему, АМСЛ на деле сообразительнее остальных или просто менее робок? Он решил в дальнейшем не выпускать из виду эту группу стажеров. Ему очень пригодился бы сообразительный помощник.
Помахав на прощанье медвежонку-нидианину, Конвей повел своих подопечных в палату ФГЛИ, расположенную пятью уровнями ниже. Оттуда они прошли в другие палаты и ходили так, пока Конвей не решил, что приспела пора ознакомить новичков с важнейшим отделением госпиталя, на котором, собственно, держалась вся работа и без которого не выжили бы ни пациенты, ни персонал.
Иными словами, Конвей здорово проголодался, а потому отвел стажеров в столовую.
ААЦП по-своему: во время сна они самосажались в удобренную почву и поглощали из нее питательные вещества. Расставшись с ними, Конвей проводил ПВСЖ в шумное помещение, где помещалась столовая хлородышащих, и остался с двумя ДБЛФ и АМСЛ.
Самая крупная столовая госпиталя, в которой питались те, кто дышал кислородом, находилась как раз неподалеку. Конвей усадил келгиан к их сородичам, кинул голодный взгляд на стол, отведенный для старших врачей, и занялся крепеллианином.
До секции, в которой кормили вододышащих, было пятнадцать минут пути по людным коридорам. Мимо шествовали, ковыляли, плелись и передвигались всеми остальными способами самые разные существа. Конвей привычно уклонялся от слоноподобных тралтанов и осторожно переступал через хрупких ЛСВО, но вот крепеллианин вел себя так, словно его заковали в броню и заставили ступить на выложенный яйцами пол. Порой казалось, что АМСЛ боится шевельнуться. Хлюпанье его скафандра сделалось громче.
Конвей попытался отвлечь его рассказом о собственных впечатлениях от госпиталя, но не слишком преуспел. Потом они свернули за угол, и Конвей увидел, что из палаты выходит его старый друг доктор Приликла. АМСЛ пронзительно хлюпнул и беспорядочно задрыгал щупальцами. Одно из них ударило Конвея под коленки, и он плюхнулся на пол. Продолжая хлюпать, осьминог устремился в обратном направлении.
– Что за черт?! – воскликнул Конвей, с трудом удержавшись от более крепких выражений.
– Простите меня, – проговорил Приликла, подбегая к нему. – Я напугал вашего спутника. Вы не ушиблись, доктор?
– Вы напугали его?..
– Да, боюсь, что так. Удивление в сочетании с глубоко укоренившимся ксенофобным неврозом вызвало у него паническую реакцию. Он сильно напуган, но головы не потерял. Вы не ушиблись, доктор?
– Нет, только удивился, – проворчал Конвей, вставая и бросаясь вдогонку за крепеллианином, который уже почти скрылся из вида.
Его продвижение в погоне за АМСЛ происходило по ломаной линии.
Он то стартовал, то переходил на шаг, извинялся перед теми, кто был старше его по званию, а прочим кричал: «Дорогу!» Он быстро настигал АМСЛ, что лишний раз доказывало превосходство двух ног как средств передвижения по сравнению с восемью, но тот вдруг – видимо с перепугу – кинулся в перевязочную. Конвей резко затормозил, вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
– Почему вы убежали? – спросил он настолько спокойно, насколько позволяло сбившееся дыхание.
АМСЛ разразился длинной речью. Транслятор отсеивал все эмоции, но по одной только скорости, с которой крепеллианин произносил фразы, было ясно, что он на грани истерики. Слушая осьминога, Конвей все больше убеждался в правоте Приликлы. Он столкнулся с типичным случаем ксенофобного невроза. Да, подумалось ему, если ты не справишься, то О'Мара расправится с тобой.
Даже при тех терпимости и взаимоуважении, которые существовали в госпитале, время от времени возникали трения на почве межрасовых отношений. Причинами их могли быть невежество, непонимание или ксенофобия в той степени, которая мешала исполнению служебных обязанностей или воздействовала на рассудок, а порой – и то и другое. Например, врач-землянин с подсознательной боязнью пауков не сможет заставить себя как следует взяться за лечение пациента с планеты Цинрусс. А если одному из цинруссиан, тому же Приликле, придется лечить такого землянина… Устранение подобных трений входило в компетенцию О'Мары. Если ничто иное не помогало, он вправе был отослать из госпиталя потенциально опасных личностей; ему вменялось в обязанность не допускать открытых конфликтов. Конвей не представлял, как О'Мара отнесется у огромному АМСЛ, который удрал, испугавшись хрупкого доктора Приликлы.
Когда поток слов крепеллианина иссяк, Конвей поднял руку, призывая осьминога помолчать, и сказал:
– Теперь я понимаю, что доктор Приликла напомнил вам хищника-амфибию, который обитает на вашей родной планете, и что в юности вы из-за этих хищников едва не погибли. Но доктор Приликла – не животное, и всякое сходство в данном случае является чисто внешним. По совести говоря, вы можете убить Приликлу одним неосторожным прикосновением. Итак, ответьте мне: убежите ли вы от него при новой встрече?
– Не знаю, – признался АМСЛ. – Могу.
Конвей вздохнул. Он не мог не вспомнить первые недели своего пребывания на борту Космического госпиталя и существ, которые превращали его сны в кошмары. Те становились еще жутче от того, что отвратительные существа были отнюдь не воображаемые, а настоящими из плоти и крови, и находились чуть ли не в соседних каютах. Правда, он не бегал от чудовищ, которые со временем стали его учителями, коллегами и друзьями, но, если быть откровенным, храбростью своей был обязан тому, что страх парализовывал его мышцы.
Мне кажется, доктор, вам нужна помощь психолога, – посоветовал он крепеллианину, – но я бы не рекомендовал идти к главному психологу прямо сейчас. Подождите недельку-другую, адаптируйтесь, а уж потом обращайтесь к нему. Вот увидите, ваша выдержка произведет на него благоприятное впечатление.
А потому, прибавил Конвей мысленно, он вряд ли отправит тебя домой как непригодного к работе, в Космическом госпитале.
Долго убеждать крепеллианина не пришлось. Ему вполне хватало заверений Конвея в том, что в настоящий момент Приликла – единственный ГЛНО в госпитале и не похоже, чтобы их пути скрещивались чаще одного раза на дню. Десять минут спустя АМСЛ погрузился в резервуар, служивший столовой для воднодышащих, а Конвей поспешил туда, где его поджидал честно заработанный обед.
– Слушайте, – проговорил Конвей.
– Ваши позывные, пожалуйста, – произнес красный медвежонок на своем лающем языке, который транслятор Конвея преобразовал в лишенный эмоций английский, а трансляторы других существ – в их родные наречия. – Кто вы, гость или штатный сотрудник, и к какому виду относитесь?
– Пилот и пассажир-пациент. Мы люди.
– Будьте любезны, дайте свою физиологическую классификацию или включите видеофон, – попросил нидианин после короткой паузы и очень по-человечески подмигнул наблюдателям на галерее. – Все разумные существа называют себя людьми. Нас интересует именно классификация, а не ваше самоназвание…
Приглушив громкость интеркома, из которого доносился разговор между оператором и звездолетом, Конвей сказал:
– Вот удачный повод объяснить нашу физиологическую классификацию. Разумеется, в общих чертах, подробности вы узнаете из специальных лекций.
– Откашлявшись, он продолжил: – В четырехбуквенной классификации первая буква обозначает степень физического развития, вторая – тип и расположение членов и органов чувств, а две последние характеризуют метаболизм и привычные давление и силу тяжести, что, в свою очередь, сообщает о физической массе существа и плотности наружного покрова. Кстати говоря, если кто-либо из вас недоволен своей классификацией, учтите, что степень физического развития не имеет никакого отношения к степени разумности…
Из объяснений Конвея следовало, что классы с первыми буквами А, Б и В описывали вододышащих существ. На большинстве планет жизнь зародилась в океане, и многие создания стали разумными, не покидая водной среды. Буквы от Д до Ж относились к теплокровным, которые дышали кислородом: к их числу принадлежали почти все галактические расы. З и К означали также кислорододышащих, но насекомоподобных, Л и М – крылатых существ, обитающих в условиях слабой гравитации. Те, кто дышал хлором, подпадали под буквы О и П, а дальше шли совершенно экзотические типы: питающиеся радиацией, льдистокровные, кристаллические, способные по желанию изменять свою физическую структуру. Те, кто обладал экстрасенсорными возможностями, благодаря который у них не было надобности в ногах и хватательных отростках, составляли класс с первой буквой Ч, независимо от размеров и формы.
Конвей признал, что система имеет определенные недостатки, но отнес их на счет отсутствия воображения у тех, кто ее создавал. Взять хотя бы ААЦП с их овощным метаболизмом. Обычно первое А обозначало вододышащих существ, то есть рыб и рыбоподобных, и это был нижний уровень системы. Однако ААЦП были разумными овощами, а овощи, как известно, проще рыб.
Особое внимание уделялось обеспечению быстрой и точной классификации вновь поступающих пациентов, поскольку зачастую они просто не могут ничего о себе сообщить.
В идеале вы должны научиться определять класс, к которому принадлежит то или иное существо, с одного взгляда на его конечности или наружный покров. Взгляните-ка сюда.
Над пультом в Приемном покое зажглись три экрана, индикаторы рядом с ними сообщали дополнительные сведения. На первом экране виден был шлюз три, в котором находились двое землян-санитаров и большие самодвижущиеся носилки. Санитары были в скафандрах высокой защиты с антигравитационными поясами, что ничуть не удивило Конвея, ибо в шлюзе три и на прилегающих к нему уровнях поддерживалась сила тяжести в 5 «g» и соответствующее давление. На другом экране виднелся наружный люк того же шлюза и зависший у причального устройства звездолет, а на третий экран передавалось изображение с корабля.
– Вы видите, – продолжал Конвей, – что это грудное существо с шестью конечностями, которые служат ему и руками и ногами. Шкура у него толстая и очень прочная, вся во вмятинах, покрытая местами бурой порошкообразной субстанцией, которая отслаивается, когда существо передвигается. Советую вам обратить внимание на эту субстанцию и на те признаки, которые якобы отсутствуют. Индикаторы говорят нам о кислорододышащем теплокровном, привычном к гравитации в 4 «g». Кто-нибудь попробует классифицировать его?
Наступило продолжительное молчание, которое в конце концов прервал крепеллианин-АМСЛ. Дернув щупальцем, он сказал:
– ФРОЛ, сэр.
– Почти точно, – похвалил Конвей. – Однако мне известно, что воздух, которым дышит пациент, представляет собой плотную полупрозрачную взвесь, весьма похожую на суп. Ее сходство с супом усиливается еще и тем, что в нижних слоях обитают крошечные летучие организмы, которыми питается наш новый больной. Но в космических полетах пищу приходится распылять по поверхности его тела, отсюда та бурая субстанция…
– ФРОБ, – быстро поправился крепеллианин.
– Верно, – одобрил Конвей. Интересно, подумалось ему, АМСЛ на деле сообразительнее остальных или просто менее робок? Он решил в дальнейшем не выпускать из виду эту группу стажеров. Ему очень пригодился бы сообразительный помощник.
Помахав на прощанье медвежонку-нидианину, Конвей повел своих подопечных в палату ФГЛИ, расположенную пятью уровнями ниже. Оттуда они прошли в другие палаты и ходили так, пока Конвей не решил, что приспела пора ознакомить новичков с важнейшим отделением госпиталя, на котором, собственно, держалась вся работа и без которого не выжили бы ни пациенты, ни персонал.
Иными словами, Конвей здорово проголодался, а потому отвел стажеров в столовую.
ААЦП по-своему: во время сна они самосажались в удобренную почву и поглощали из нее питательные вещества. Расставшись с ними, Конвей проводил ПВСЖ в шумное помещение, где помещалась столовая хлородышащих, и остался с двумя ДБЛФ и АМСЛ.
Самая крупная столовая госпиталя, в которой питались те, кто дышал кислородом, находилась как раз неподалеку. Конвей усадил келгиан к их сородичам, кинул голодный взгляд на стол, отведенный для старших врачей, и занялся крепеллианином.
До секции, в которой кормили вододышащих, было пятнадцать минут пути по людным коридорам. Мимо шествовали, ковыляли, плелись и передвигались всеми остальными способами самые разные существа. Конвей привычно уклонялся от слоноподобных тралтанов и осторожно переступал через хрупких ЛСВО, но вот крепеллианин вел себя так, словно его заковали в броню и заставили ступить на выложенный яйцами пол. Порой казалось, что АМСЛ боится шевельнуться. Хлюпанье его скафандра сделалось громче.
Конвей попытался отвлечь его рассказом о собственных впечатлениях от госпиталя, но не слишком преуспел. Потом они свернули за угол, и Конвей увидел, что из палаты выходит его старый друг доктор Приликла. АМСЛ пронзительно хлюпнул и беспорядочно задрыгал щупальцами. Одно из них ударило Конвея под коленки, и он плюхнулся на пол. Продолжая хлюпать, осьминог устремился в обратном направлении.
– Что за черт?! – воскликнул Конвей, с трудом удержавшись от более крепких выражений.
– Простите меня, – проговорил Приликла, подбегая к нему. – Я напугал вашего спутника. Вы не ушиблись, доктор?
– Вы напугали его?..
– Да, боюсь, что так. Удивление в сочетании с глубоко укоренившимся ксенофобным неврозом вызвало у него паническую реакцию. Он сильно напуган, но головы не потерял. Вы не ушиблись, доктор?
– Нет, только удивился, – проворчал Конвей, вставая и бросаясь вдогонку за крепеллианином, который уже почти скрылся из вида.
Его продвижение в погоне за АМСЛ происходило по ломаной линии.
Он то стартовал, то переходил на шаг, извинялся перед теми, кто был старше его по званию, а прочим кричал: «Дорогу!» Он быстро настигал АМСЛ, что лишний раз доказывало превосходство двух ног как средств передвижения по сравнению с восемью, но тот вдруг – видимо с перепугу – кинулся в перевязочную. Конвей резко затормозил, вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
– Почему вы убежали? – спросил он настолько спокойно, насколько позволяло сбившееся дыхание.
АМСЛ разразился длинной речью. Транслятор отсеивал все эмоции, но по одной только скорости, с которой крепеллианин произносил фразы, было ясно, что он на грани истерики. Слушая осьминога, Конвей все больше убеждался в правоте Приликлы. Он столкнулся с типичным случаем ксенофобного невроза. Да, подумалось ему, если ты не справишься, то О'Мара расправится с тобой.
Даже при тех терпимости и взаимоуважении, которые существовали в госпитале, время от времени возникали трения на почве межрасовых отношений. Причинами их могли быть невежество, непонимание или ксенофобия в той степени, которая мешала исполнению служебных обязанностей или воздействовала на рассудок, а порой – и то и другое. Например, врач-землянин с подсознательной боязнью пауков не сможет заставить себя как следует взяться за лечение пациента с планеты Цинрусс. А если одному из цинруссиан, тому же Приликле, придется лечить такого землянина… Устранение подобных трений входило в компетенцию О'Мары. Если ничто иное не помогало, он вправе был отослать из госпиталя потенциально опасных личностей; ему вменялось в обязанность не допускать открытых конфликтов. Конвей не представлял, как О'Мара отнесется у огромному АМСЛ, который удрал, испугавшись хрупкого доктора Приликлы.
Когда поток слов крепеллианина иссяк, Конвей поднял руку, призывая осьминога помолчать, и сказал:
– Теперь я понимаю, что доктор Приликла напомнил вам хищника-амфибию, который обитает на вашей родной планете, и что в юности вы из-за этих хищников едва не погибли. Но доктор Приликла – не животное, и всякое сходство в данном случае является чисто внешним. По совести говоря, вы можете убить Приликлу одним неосторожным прикосновением. Итак, ответьте мне: убежите ли вы от него при новой встрече?
– Не знаю, – признался АМСЛ. – Могу.
Конвей вздохнул. Он не мог не вспомнить первые недели своего пребывания на борту Космического госпиталя и существ, которые превращали его сны в кошмары. Те становились еще жутче от того, что отвратительные существа были отнюдь не воображаемые, а настоящими из плоти и крови, и находились чуть ли не в соседних каютах. Правда, он не бегал от чудовищ, которые со временем стали его учителями, коллегами и друзьями, но, если быть откровенным, храбростью своей был обязан тому, что страх парализовывал его мышцы.
Мне кажется, доктор, вам нужна помощь психолога, – посоветовал он крепеллианину, – но я бы не рекомендовал идти к главному психологу прямо сейчас. Подождите недельку-другую, адаптируйтесь, а уж потом обращайтесь к нему. Вот увидите, ваша выдержка произведет на него благоприятное впечатление.
А потому, прибавил Конвей мысленно, он вряд ли отправит тебя домой как непригодного к работе, в Космическом госпитале.
Долго убеждать крепеллианина не пришлось. Ему вполне хватало заверений Конвея в том, что в настоящий момент Приликла – единственный ГЛНО в госпитале и не похоже, чтобы их пути скрещивались чаще одного раза на дню. Десять минут спустя АМСЛ погрузился в резервуар, служивший столовой для воднодышащих, а Конвей поспешил туда, где его поджидал честно заработанный обед.
7
Конвею повезло: он застал в столовой доктора Маннона, кроме которого за столом старших врачей никого не было. Землянин Маннон был когда-то начальником Конвея, а теперь готовился к производству в диагносты. Ему позволялось сохранять в памяти три мнемограммы – специалиста по микрохирургии тралтанов-ФГЛИ, а также хирургов ЛСВО и МСВК, – однако он продолжал вести себя в общем и целом по-человечески. В тот миг, когда Конвей увидел его, он меланхолично поедал салат, возведя очи горе, то бишь к потолку столовой, с тем, чтобы не видеть зеленой массы в своей тарелке. Конвей уселся напротив него и сочувственно кивнул.
– Мне достались сегодня тралтанин и ЛСВО, причем оба сложные, – ворчливо сообщил Маннон. – Вы знаете, каково это. Если бы только чертовы тралтане не были вегетарианцами, а ЛСВО не выворачивало бы наизнанку ото всего, что выглядит не как птичий корм. А вы сейчас кто?
– Я сам. Вы не возражаете, если я закажу бифштекс?
– Нет, если вы не будете о нем говорить.
– Не буду, – Конвею на собственном горьком опыте известны были те малоприятные последствия – сумятица в мыслях, как бы двойное зрение, столкновение эмоций, – которые возникали, когда врач слишком уж свыкался с той или иной мнемограммой. Всего лишь каких-то три месяца назад он безнадежно влюбился – именно влюбился – в коллегу, прилетевшую в составе группы специалистов с Мелфа-4. Мелфиане относились к классу ЭЛНТ, то есть были шестиногими крабоподобными амфибиями; одна половина мозга твердила ему, что пора перестать валять дурака, а другая предавалась размышлениям о том, какие прелестные разводы на панцире у любимой. С подачи второй половины его порой подмывало повыть на луну.
Мнемограммы являлись, по сути, палкой о двух концах, однако применения их диктовалось насущной необходимостью, ибо никакому врачу не под силу было удержать в памяти все сведения, которые требовались для лечения пациентов Космического госпиталя. Поэтому и решено было использовать мнемограммы, или иначе образовательные ленты, которые представляли собой записи мозговой деятельности медицинских светил различных видов. И когда, например, врачу-землянину предстояло лечить келгианина, он вооружался лентой для класса ДБЛФ, которая по окончании лечения стиралась из его памяти. Но старшим врачам, поскольку в их обязанности входило еще и преподавание, рекомендовалось сохранять ленты достаточно продолжительное время, и они подчинялись, испытывая при этом далеко не радостные чувства. Впрочем, они находились в выигрышном положении по сравнению с диагностами – те составляли госпитальную элиту. Звание диагноста носили немногочисленные существа, сознание которых считалось вполне стабильным для того, чтобы принимать в себя до десяти мнемограмм. Усилия поистине могучего интеллекта диагностов направлялись на исследования в области ксенологической медицины и на сражение с болезнями неизученных форм жизни. По госпиталю ходило присловье, пущенное, по слухам, в оборот О'Марой, которое гласило, что любое разумное на первый взгляд существо, желающее стать диагностом, на самом деле спятило. Ведь ленты передавали не только физиологические данные, но и воспоминания и черты характера того, кому они принадлежали и с кого делалась запись. А в результате получалось, что диагност добровольно соглашался страдать осложненной формой множественной шизофрении: личности, населявшие его мозг, зачастую отличались друг от друга настолько, что не совпадали даже их логические системы.
Конвей принудил себя вслушаться в рассуждения Маннона.
– Я заметил любопытную вещь, – говорил тот. – Никто из моих альтер эго не обращает внимания на вкус салата. На вид – пожалуйста, но не на вкус. Не то чтобы они были от него в восторге, однако он не вызывает у них отвращения. А есть и такие, что не могут жить без салата. Кстати, о «не могу жить»: как поживает Мэрчисон?
– Мне достались сегодня тралтанин и ЛСВО, причем оба сложные, – ворчливо сообщил Маннон. – Вы знаете, каково это. Если бы только чертовы тралтане не были вегетарианцами, а ЛСВО не выворачивало бы наизнанку ото всего, что выглядит не как птичий корм. А вы сейчас кто?
– Я сам. Вы не возражаете, если я закажу бифштекс?
– Нет, если вы не будете о нем говорить.
– Не буду, – Конвею на собственном горьком опыте известны были те малоприятные последствия – сумятица в мыслях, как бы двойное зрение, столкновение эмоций, – которые возникали, когда врач слишком уж свыкался с той или иной мнемограммой. Всего лишь каких-то три месяца назад он безнадежно влюбился – именно влюбился – в коллегу, прилетевшую в составе группы специалистов с Мелфа-4. Мелфиане относились к классу ЭЛНТ, то есть были шестиногими крабоподобными амфибиями; одна половина мозга твердила ему, что пора перестать валять дурака, а другая предавалась размышлениям о том, какие прелестные разводы на панцире у любимой. С подачи второй половины его порой подмывало повыть на луну.
Мнемограммы являлись, по сути, палкой о двух концах, однако применения их диктовалось насущной необходимостью, ибо никакому врачу не под силу было удержать в памяти все сведения, которые требовались для лечения пациентов Космического госпиталя. Поэтому и решено было использовать мнемограммы, или иначе образовательные ленты, которые представляли собой записи мозговой деятельности медицинских светил различных видов. И когда, например, врачу-землянину предстояло лечить келгианина, он вооружался лентой для класса ДБЛФ, которая по окончании лечения стиралась из его памяти. Но старшим врачам, поскольку в их обязанности входило еще и преподавание, рекомендовалось сохранять ленты достаточно продолжительное время, и они подчинялись, испытывая при этом далеко не радостные чувства. Впрочем, они находились в выигрышном положении по сравнению с диагностами – те составляли госпитальную элиту. Звание диагноста носили немногочисленные существа, сознание которых считалось вполне стабильным для того, чтобы принимать в себя до десяти мнемограмм. Усилия поистине могучего интеллекта диагностов направлялись на исследования в области ксенологической медицины и на сражение с болезнями неизученных форм жизни. По госпиталю ходило присловье, пущенное, по слухам, в оборот О'Марой, которое гласило, что любое разумное на первый взгляд существо, желающее стать диагностом, на самом деле спятило. Ведь ленты передавали не только физиологические данные, но и воспоминания и черты характера того, кому они принадлежали и с кого делалась запись. А в результате получалось, что диагност добровольно соглашался страдать осложненной формой множественной шизофрении: личности, населявшие его мозг, зачастую отличались друг от друга настолько, что не совпадали даже их логические системы.
Конвей принудил себя вслушаться в рассуждения Маннона.
– Я заметил любопытную вещь, – говорил тот. – Никто из моих альтер эго не обращает внимания на вкус салата. На вид – пожалуйста, но не на вкус. Не то чтобы они были от него в восторге, однако он не вызывает у них отвращения. А есть и такие, что не могут жить без салата. Кстати, о «не могу жить»: как поживает Мэрчисон?