– Давайте сюда газовые резаки! – крикнул Конвей Маннону.
Трое мониторов с резаками явились как раз вовремя: еще чуть-чуть и было бы поздно. Установив регуляторы на максимальное рассеивание, они атаковали ледяную глыбу, расплавили панцирь и попытались придать кубу более транспортабельную форму. Вода вокруг закипела. Ни у Конвея, ни у кого другого охладителей в скафандрах не было. Конвей начал искренне сочувствовать устрицам, которых варят в кипятке. Глыба то и дело норовила зажать кого-нибудь между собой и стеной, в полупрозрачной воде было легко потерять ориентировку и угодить под струю пламени. Но наконец со льдом было покончено. Куб с его семерыми обитателями выволокли через шлюз в соседнюю секцию. Конвей провел перчаткой по стеклу шлема в неосознанной попытке стереть пот со лба и призадумался над тем, какие новые каверзы его ожидают в будущем.
Ответ доктор Маннона гласил: никаких.
Маннон с энтузиазмом сообщил Конвею, что келгианский звездолет забрал ДБЛФ со всех трех уровней, и в госпитале остались только несколько медсестер. Три грузовика с Илленсы заканчивали погрузку ПВСЖ. Что касается вододышащих, АУГЛ и ЭЛНТ в порядке, а СНЛУ с их кубиком сейчас как раз принимают на борт. В общем и целом эвакуировано четырнадцать уровней, что не так уж и плохо. Доктор Маннон посоветовал доктору Конвею подложить под голову подушку и вздремнуть сколько получится, чтобы завтра быть бодрым и свежим. Конвей устало поплыл к внутреннему шлюзу, размышляя о бесконечно привлекательном сочном бифштексе и продолжительном сне, и тут его словно ударили чем-то тяжелым. Удар пришелся одновременно в три места – в живот, грудь и по ногам, то есть туда, где скафандр плотнее всего прилегал к телу. В глазах у него потемнело. Он перегнулся пополам, сознание отказывалось повиноваться, он жаждал умереть и отчаянно хотел, чтобы его стошнило. Однако в моменты просветления он понимал, что так поступать нельзя, и твердил себе, что рвота в шлеме скафандра – непозволительная роскошь…
Постепенно боль немного унялась и сделалась переносимой. Конвей по-прежнему чувствовал себя так, будто тралтанин пнул его в пах всеми шестью ногами, но уже стал замечать, что творится вокруг. Он услышал громкое бульканье и увидел трепыхающегося в воде келгианина без защитного костюма. Приглядевшись, он сообразил, что костюм в наличии, но порван и полон воды. Поодаль плавали двое других келгиан, их тела были распороты от головы до хвоста; по счастью, все остальное скрывала красноватая муть. У противоположной стены бассейна, в которой зияло неправильной формы отверстие, вода словно дрожала. Странное бульканье доносилось именно оттуда.
Конвей выругался. Ему казалось, он догадывается, что произошло. Предмет, проделавший отверстие, причинил тем, кто находился в бассейне АУГЛ, немалый вред из-за того, что вода не подвержена сжатию. А его самого и третьего келгианина спасло то, что они были в коридоре. Впрочем, спасло ли?..
На то, чтобы дотащить келгианина до шлюза, располагавшегося на расстоянии десяти ярдов от него, Конвею понадобилось три минуты. Он включил насосы, которые принялись откачивать воду, и одновременно стукнул кулаком по кнопке пневмоклапана. Потом подобрался к лежащему на боку у стены телу. Серебристый мех келгианина свалялся в грязно-серые колтуны, пульса не прослушивалось. Конвей быстро улегся рядом, раздвинул третью и четвертую пару ног ДБЛФ, чтобы было куда надавить плечом, уперся в стену шлюза и начал ритмично двигаться вперед-назад. Обычный способ искусственного дыхания для ДБЛФ не годился. Через несколько секунд изо рта келгианина потекла вода.
Конвей замер: кто-то пробовал открыть шлюз со стороны отделения АУГЛ. Он схватил коммуникатор, но ничего не добился. Тогда он снял шлем, прижался губами к люку и крикнул:
– Здесь воздуходышащий без скафандра! Не открывайте шлюз, иначе вы нас утопите! Зайдите с другой стороны.
Пару минут спустя второй люк шлюза распахнулся, и Конвей увидел лицо Мэрчисон.
– Д-доктор Конвей… – проговорила девушка каким-то не своим голосом.
Конвей резко выпрямил ноги, ткнул плечом в брюхо келгианина поблизости от места, где у того помещались легкие, и спросил:
– Что?
– Я… Вы… Взрыв… – пробормотала она растерянно, потом оправилась и заговорила деловым тоном: – Произошел взрыв, доктор. Ранена медсестра ДБЛФ, в нее угодила напольная пластина; мы применили коагулянт, но боюсь, он не поможет. Коридор, в котором я ее оставила, заливает водой, которая, вероятно, вырывается из отделения АУГЛ. Воздушное давление слегка упало – наверно, пробита наружная обшивка, и отчетливо ощущается запах хлора…
Конвей застонал и бросил свои попытки оживить келгианина, но прежде чем он успел произнести хоть слово, Мэрчисон прибавила:
– Все доктора ДБЛФ эвакуированы. Ваш и остальные – медсестры и санитары.
Ну и ну, подумал Конвей, вставая, все сразу – и загрязнение среды, и декомпрессия. Раненую нужно срочно убирать из коридора, потому что, если давление упадет слишком сильно, люки разгерметизируются, а тому, кто не сумеет вовремя улизнуть, в случае такого исхода не позавидуешь. Отсутствие же квалифицированного врача-ДБЛФ означает, что ему придется впитать в себя келгианскую мнемограмму и выполнить операцию самому, а для этого надо сбегать в кабинет О'Мары. Нет, сначала следует взглянуть на пациента.
– Позаботьтесь об этом, сестра, – распорядился Конвей, указывая на распростертую на полу тушу. – По-моему, он уже дышит самостоятельно, но массаж ему не помешает. – Он наблюдал за тем, как Мэрчисон легла на бок, поджала колени и уперлась обеими ногами в стену. Как ни неуместны были сейчас подобные мысли, он, глядя на нее, облаченную в деморализующе плотный защитный костюм, забыл на мгновение обо всех и всяческих пациентах, мнемограммах и эвакуациях. А потом капли воды на костюме девушки напомнили ему, что она тоже была в бассейне АУГЛ за несколько минут до взрыва, и внезапно он увидел мысленным взором ужасную картину – стройное тело Мэрчисон, распоротое сверху донизу, как у тех двоих ДБЛФ…
– Между третьей и четвертой парами, а не пятой и шестой! – буркнул Конвей. А на языке у него вертелись совсем другие слова.
16
17
Трое мониторов с резаками явились как раз вовремя: еще чуть-чуть и было бы поздно. Установив регуляторы на максимальное рассеивание, они атаковали ледяную глыбу, расплавили панцирь и попытались придать кубу более транспортабельную форму. Вода вокруг закипела. Ни у Конвея, ни у кого другого охладителей в скафандрах не было. Конвей начал искренне сочувствовать устрицам, которых варят в кипятке. Глыба то и дело норовила зажать кого-нибудь между собой и стеной, в полупрозрачной воде было легко потерять ориентировку и угодить под струю пламени. Но наконец со льдом было покончено. Куб с его семерыми обитателями выволокли через шлюз в соседнюю секцию. Конвей провел перчаткой по стеклу шлема в неосознанной попытке стереть пот со лба и призадумался над тем, какие новые каверзы его ожидают в будущем.
Ответ доктор Маннона гласил: никаких.
Маннон с энтузиазмом сообщил Конвею, что келгианский звездолет забрал ДБЛФ со всех трех уровней, и в госпитале остались только несколько медсестер. Три грузовика с Илленсы заканчивали погрузку ПВСЖ. Что касается вододышащих, АУГЛ и ЭЛНТ в порядке, а СНЛУ с их кубиком сейчас как раз принимают на борт. В общем и целом эвакуировано четырнадцать уровней, что не так уж и плохо. Доктор Маннон посоветовал доктору Конвею подложить под голову подушку и вздремнуть сколько получится, чтобы завтра быть бодрым и свежим. Конвей устало поплыл к внутреннему шлюзу, размышляя о бесконечно привлекательном сочном бифштексе и продолжительном сне, и тут его словно ударили чем-то тяжелым. Удар пришелся одновременно в три места – в живот, грудь и по ногам, то есть туда, где скафандр плотнее всего прилегал к телу. В глазах у него потемнело. Он перегнулся пополам, сознание отказывалось повиноваться, он жаждал умереть и отчаянно хотел, чтобы его стошнило. Однако в моменты просветления он понимал, что так поступать нельзя, и твердил себе, что рвота в шлеме скафандра – непозволительная роскошь…
Постепенно боль немного унялась и сделалась переносимой. Конвей по-прежнему чувствовал себя так, будто тралтанин пнул его в пах всеми шестью ногами, но уже стал замечать, что творится вокруг. Он услышал громкое бульканье и увидел трепыхающегося в воде келгианина без защитного костюма. Приглядевшись, он сообразил, что костюм в наличии, но порван и полон воды. Поодаль плавали двое других келгиан, их тела были распороты от головы до хвоста; по счастью, все остальное скрывала красноватая муть. У противоположной стены бассейна, в которой зияло неправильной формы отверстие, вода словно дрожала. Странное бульканье доносилось именно оттуда.
Конвей выругался. Ему казалось, он догадывается, что произошло. Предмет, проделавший отверстие, причинил тем, кто находился в бассейне АУГЛ, немалый вред из-за того, что вода не подвержена сжатию. А его самого и третьего келгианина спасло то, что они были в коридоре. Впрочем, спасло ли?..
На то, чтобы дотащить келгианина до шлюза, располагавшегося на расстоянии десяти ярдов от него, Конвею понадобилось три минуты. Он включил насосы, которые принялись откачивать воду, и одновременно стукнул кулаком по кнопке пневмоклапана. Потом подобрался к лежащему на боку у стены телу. Серебристый мех келгианина свалялся в грязно-серые колтуны, пульса не прослушивалось. Конвей быстро улегся рядом, раздвинул третью и четвертую пару ног ДБЛФ, чтобы было куда надавить плечом, уперся в стену шлюза и начал ритмично двигаться вперед-назад. Обычный способ искусственного дыхания для ДБЛФ не годился. Через несколько секунд изо рта келгианина потекла вода.
Конвей замер: кто-то пробовал открыть шлюз со стороны отделения АУГЛ. Он схватил коммуникатор, но ничего не добился. Тогда он снял шлем, прижался губами к люку и крикнул:
– Здесь воздуходышащий без скафандра! Не открывайте шлюз, иначе вы нас утопите! Зайдите с другой стороны.
Пару минут спустя второй люк шлюза распахнулся, и Конвей увидел лицо Мэрчисон.
– Д-доктор Конвей… – проговорила девушка каким-то не своим голосом.
Конвей резко выпрямил ноги, ткнул плечом в брюхо келгианина поблизости от места, где у того помещались легкие, и спросил:
– Что?
– Я… Вы… Взрыв… – пробормотала она растерянно, потом оправилась и заговорила деловым тоном: – Произошел взрыв, доктор. Ранена медсестра ДБЛФ, в нее угодила напольная пластина; мы применили коагулянт, но боюсь, он не поможет. Коридор, в котором я ее оставила, заливает водой, которая, вероятно, вырывается из отделения АУГЛ. Воздушное давление слегка упало – наверно, пробита наружная обшивка, и отчетливо ощущается запах хлора…
Конвей застонал и бросил свои попытки оживить келгианина, но прежде чем он успел произнести хоть слово, Мэрчисон прибавила:
– Все доктора ДБЛФ эвакуированы. Ваш и остальные – медсестры и санитары.
Ну и ну, подумал Конвей, вставая, все сразу – и загрязнение среды, и декомпрессия. Раненую нужно срочно убирать из коридора, потому что, если давление упадет слишком сильно, люки разгерметизируются, а тому, кто не сумеет вовремя улизнуть, в случае такого исхода не позавидуешь. Отсутствие же квалифицированного врача-ДБЛФ означает, что ему придется впитать в себя келгианскую мнемограмму и выполнить операцию самому, а для этого надо сбегать в кабинет О'Мары. Нет, сначала следует взглянуть на пациента.
– Позаботьтесь об этом, сестра, – распорядился Конвей, указывая на распростертую на полу тушу. – По-моему, он уже дышит самостоятельно, но массаж ему не помешает. – Он наблюдал за тем, как Мэрчисон легла на бок, поджала колени и уперлась обеими ногами в стену. Как ни неуместны были сейчас подобные мысли, он, глядя на нее, облаченную в деморализующе плотный защитный костюм, забыл на мгновение обо всех и всяческих пациентах, мнемограммах и эвакуациях. А потом капли воды на костюме девушки напомнили ему, что она тоже была в бассейне АУГЛ за несколько минут до взрыва, и внезапно он увидел мысленным взором ужасную картину – стройное тело Мэрчисон, распоротое сверху донизу, как у тех двоих ДБЛФ…
– Между третьей и четвертой парами, а не пятой и шестой! – буркнул Конвей. А на языке у него вертелись совсем другие слова.
16
Почему-то Конвей думал исключительно о последствиях взрыва, а никак не о его причине. Вернее, он отчаянно старался не думать о последнем, уверял себя, что произошла всего лишь мелкая авария, а не нападение на госпиталь. Но команды, доносившиеся из интеркомов на каждом пересечении коридоров, опровергали его самообман. По дороге к кабинету О'Мары Конвею пришлось пробираться сквозь многочисленную толпу, которая, разумеется, двигалась в направлении, противоположном тому, какое было нужно ему. Все ли они ощущают то же, что он – беззащитность, замешательство, страх перед новым взрывом, который вырвет опору у них из-под ног? Впрочем, куда он торопится? Ведь ракета может угодить как раз туда, куда он спешит…
Конвей принудил себя вступить в кабинет главного психолога размеренной походкой. Объяснив, с чем пришел, он поинтересовался у О'Мары, что, собственно, случилось.
– Семь кораблей, – ответил О'Мара, указывая Конвею на кушетку. – Охранение сперва решило, что они не представляют опасности, но просчиталось. В общем, все обошлось. Три удрали, а из четырех уничтоженных только один успел выпустить ракету – с химической боеголовкой, что весьма странно, потому что, если бы боеголовка была ядерной, от госпиталя не осталось бы и мокрого места. Мы не ожидали столь скорого их появления, и, признаться, они застали нас врасплох. Доктор, вам обязательно браться за этого пациента?
– Что? А, да-да, – отозвался Конвей. – Вы же знаете ДБЛФ. Любая резаная рана грозит им гибелью. У нас нет времени разыскивать врача, который прооперировал бы его за меня.
О'Мара фыркнул, проверил, как сидит шлем, и заставил Конвея лечь.
– То, что они напали на нас, яснее ясного говорит о том, какие чувства они испытывают по отношению к нам, – сказал он. – Однако вместо того, чтобы покончить с нами раз и навсегда, они применили химические боеголовки. Очень, очень странно. Между прочим, взрыв нам в известной степени помог: те, кто хотел остаться, остаются наверняка, а те, кого эвакуируют, наконец-то зашевелились. Дермод в восторге.
Дермодом звали командующего флотом мониторов.
– А теперь постарайтесь ни о чем не думать. По-моему, это вам вполне по плечу.
Особенно стараться Конвею не пришлось. Кушетка в кабинете О'Мары была такой мягкой, такой удобной. Он словно погружался в нее, утопал в ней…
Кто-то грубо толкнул его в бок. Послышался язвительный голос О'Мары:
– Здесь вам не спальня, доктор. Вот закончите со своим пациентом, тогда пожалуйста. В Приемном покое подежурит Маннон, да и вообще, госпиталь без вас не развалится, если только по нам не шарахнут атомной бомбой.
Конвей вышел из кабинета, ощущая в голове первые признаки раздвоения сознания. Мнемограмма представляла собой запись мозговой деятельности того или иного медицинского светила. Врач, который принимал ее, вынужден был фактически допускать в свое сознание другую личность. Мнемограмма передавала ему все воспоминания и весь опыт «донора», а отнюдь не одни лишь сведения медицинского характера. Редактировать мнемограммы и монтировать их было невозможно.
Впрочем, ДБЛФ были для человека не настолько чужими, как некоторые из тех существ, которые когда-то являлись «двойниками» Конвея. Хотя внешне они походили на гигантских серебристых гусениц, у них было много общего с землянами. Например, эмоциональное восприятие музыки, природы или сородича противоположного пола было у обоих видов почти тождественным. А нынешняя пациентка Конвея к тому же любила мясо, так что насчет салатной диеты можно было не волноваться. И какая разница, подумалось Конвею, если его пугает передвижение только на двух ногах, если он начала ритмично выгибать спину при ходьбе? Когда он добрался до опустевшего отделения ДБЛФ и вошел в операционную, куда перенесли пациента, одна половина его мозга отнеслась к Мэрчисон как к Мэрчисон, а вторая – как к очередной хилой самке ДБДГ.
Все было готово к операции, но Конвей не спешил приступать. Благодаря поселившейся в его сознании личности великого келгианского медика он сейчас искренне сопереживал больной, серьезность состояния которой не подлежала сомнению, и сознавал, что ему предстоят часы тяжелой и тонкой работы. В то же время он знал, что устал, что глаза его так и норовят закрыться, что ему требуется огромное усилие даже для того, чтобы пошевелить пальцем. Нет, ему надо отступиться, иначе он просто-напросто прирежет пациентку…
– Мне нужен стимулятор, – проговорил он, подавляя зевок.
На мгновение ему показалось, будто Мэрчисон хочет возразить. На применение стимуляторов в госпитале смотрели косо. Использовать их разрешалось лишь в случае крайней необходимости. Однако затем она набрала шприц и сделала ему инъекцию – тупой иглой, да надавила так, словно стремилась проткнуть его насквозь. Конвею хватило и половины сознания, чтобы понять, что сестра не одобряет его поступка.
Инъекция подействовала почти незамедлительно. Конвей ощущал слабое покалывание в ногах, но зрение его вновь обострилось, и он почувствовал себя таким бодрым, как будто вышел из-под душа после десятичасового сна.
– А как другой? – справился он, разумея того ДБЛФ, которого оставил на попечение Мэрчисон в шлюзе отделения АУГЛ.
– Дыхание восстановилось, – ответила она, – но шок еще сказывается. Я велела перенести его в отделение тралтанов, там есть старшие врачи…
– Хорошо, – похвалил Конвей. Ему хотелось, чтобы она уловила, как он ей признателен, но расточать комплименты было некогда. – Пожалуй, начнем.
За исключением узкого тонкостенного черепа в теле ДБЛФ костей не было. Толстый слой подкожных мышц служил им средством передвижения и предохранял внутренние органы. С точки зрения существа, наделенного скелетом, подобная защита была далеко не достаточной. Другим уязвимым местом ДБЛФ являлась сердечно-сосудистая система: кровеносные сосуды располагались у самой кожи. Разумеется, густой мех подшерстка не мог уберечь их от разрыва, когда в тело келгианина вонзилась металлическая пластина с зазубренными краями.
Рана, которую многие инопланетяне сочли бы неопасной, для ДБЛФ могла оказаться смертельной.
Конвей оперировал медленно и осторожно: удалил наложенный Мэрчисон коагулянт, зашил крупные сосуды, а мелкие, любое прикосновение к которым могло окончательно их разрушить, изолировал. Он переживал за пациентку, ибо знал, что ее чудесный серебристый мех уже не будет таким, как прежде,
– он пожелтеет и станет вызывать у самца-келгианина неодолимое отвращение. Раненая медсестра была весьма привлекательной особой, и для нее подобный исход обернется сущей трагедией. Конвей надеялся, что она не настолько горда, чтобы не прибегнуть к процедуре наращивания искусственного меха, который, конечно же, не обладал роскошным отливом настоящего, но все же смотрел лучше, чем гнусные желтые пятна…
Какой-то час назад самка ДБЛФ была бы для него всего лишь «еще одной гусеницей», о которой его обязывала заботиться только профессия. Зато теперь он докатился до того, что волнуется за ее брачные перспективы. Да, с мнемограммой не соскучишься.
Наконец операция завершилась. Конвей связался с Приемным покоем, описал состояние пациентки, и принялся настаивать на срочной эвакуации. Маннон сообщил ему, что в данный момент происходит загрузка пяти или шести кораблей, причем почти все они имеют палаты для кислорододышащих, и назвал номера двух ближайших шлюзов. Он сказал также, что за исключением нескольких тяжелобольных все пациенты классов с А до Г улетели или вот-вот улетят вместе с медицинским персоналом той же классификации, который вынужден был подчиниться приказу О'Мары, хотя зачастую – с явной неохотой. Например, пожилого тралтанина-диагноста, который, бедняга, владел собственной космической яхтой – в обычных условиях это, разумеется, несчастьем не было, – пришлось обвинить в попытке предательства, нарушения устава и подстрекательстве к бунту, поскольку он не соглашался покинуть госпиталь иначе, как под арестом.
Конвею подумалось, что с ним самим хлопот было бы куда меньше. Ему стало стыдно за такие мысли, он сердито помотал головой и взялся наставлять Мэрчисон относительно перевозки ДБЛФ на корабль. Путь к шлюзу пролегал через отделение АУГЛ, поэтому на каталку следовало установить специальную палатку, – ведь в том отделении имелся теперь прямой выход в космос. В огромном бассейне не осталось ни АУГЛ, ни воды – последнее из-за того, что ремонтировать секцию, для которой в будущем вряд ли найдется применение, было некогда. Пустая котловина бассейна, стенки которой высушены были космическим вакуумом, а водоросли, напоминавшие пациентам о доме, поникли и скукожились, произвела на Конвея угнетающее впечатление. Оно не рассеялось и тогда, когда скромная процессия, миновав три уровня хлородышащих, достигла очередной воздушной секции. Тут дорогу им пересекла компания ТЛТУ. Конвей обрадовался неожиданной передышке: сам он находился под действием стимулятора, но Мэрчисон от изнеможения едва не падала с ног. Ладно, решил он про себя, как только погрузим ДБЛФ, отправлю ее спать.
Семеро ТЛТУ передвигались на каталках, на ручки которых налегали санитары с потными, багровыми от напряжения, лицами. Каждый ТЛТУ помещался внутри защитной оболочки, температура в которой доходила до пятисот градусов и поддерживалась генератором, испускавшим пронзительный, бередящий душу вой. Исходивший от оболочек жар чувствовался даже на расстоянии в шесть ярдов. Если сейчас по госпиталю пальнут ракетой и одна из оболочек лопнет… Конвей не мог представить себе худшего способа умереть: быть сваренным заживо в клубах перегретого пара!
К тому времени, когда они передали ДБЛФ дежурному медику у шлюза, Конвей обнаружил, что глаза его так и норовят уставиться в разные стороны, а ноги понемногу становятся ватными. Либо кровать, поставил он диагноз, либо новый укол стимулятора. Первый вариант показался ему более привлекательным, однако на плечо его вдруг легла чья-то рука. Он обернулся и увидел монитора в скафандре высокой защиты, от которого до сих пор веяло холодом космического пространства.
– Раненые, сэр, – проговорил монитор. – Через Приемный покой вовсю идет эвакуация, поэтому мы причалили к шлюзу отделения ДБЛФ, но там никого нет, а кроме вас мне врачей не попадалось. Вы займетесь раненым, сэр?
Конвей открыл было рот, чтобы узнать, какие-такие раненые, но вовремя одумался. На госпиталь же напали! Атака была отбита, но без потерь, естественно, не обошлось. Офицера можно понять, однако если бы он знал, как Конвею досталось…
– Куда вы их поместили? – спросил Конвей.
– Они на корабле, – ответил монитор, уже спокойнее. – Мы решили не трогать их, пока не посоветуемся с врачом. Кое-кто… ну, я… в общем, пойдемте со мной, сэр.
Их было восемнадцать – раненых, выловленных в космосе после гибели звездолета. Скафандров с них снимать не стали, только откинули щитки шлемов, чтобы убедиться – жив человек или нет. Конвей насчитал три случая декомпрессии, остальное были переломы различной степени сложности и одна черепная травма. Признаков облучения он не выявил. Значит, война ведется чисто, если это слово применимо к такому грязному занятию…
Конвей ощутил нарастающее раздражение, но совладал с собой. Сейчас не время переживать над истекающими кровью или задыхающимися пациентами. Он выпрямился и повернулся к Мэрчисон.
– Мне нужен стимулятор, – сказал он, – операции затянутся надолго. Но сначала я сотру мнемограмму ДБЛФ и постараюсь найти помощников. А вы пока присмотрите, чтобы их вынули из скафандров и доставили в операционную пять отделения ДБЛФ. Потом отправляйтесь в постель. И, – прибавил он неуклюже,
– большое вам спасибо. – Ничего другого он сказать не мог, ибо рядом с ним стоял монитор, и если бы Конвей излил Мэрчисон душу над телами восемнадцати тяжелораненых, офицер наверняка бы возмутился и правильно бы сделал. Но, черт его побери, он не работал бок о бок с Мэрчисон три часа подряд и чувства его не были обострены стимулятором…
– Если не возражаете, – произнесла Мэрчисон, – я бы тоже приняла стимулятор.
– Вы глупая девчонка, – тепло отозвался Конвей, – но я надеялся, что вы скажете что-нибудь подобное.
Конвей принудил себя вступить в кабинет главного психолога размеренной походкой. Объяснив, с чем пришел, он поинтересовался у О'Мары, что, собственно, случилось.
– Семь кораблей, – ответил О'Мара, указывая Конвею на кушетку. – Охранение сперва решило, что они не представляют опасности, но просчиталось. В общем, все обошлось. Три удрали, а из четырех уничтоженных только один успел выпустить ракету – с химической боеголовкой, что весьма странно, потому что, если бы боеголовка была ядерной, от госпиталя не осталось бы и мокрого места. Мы не ожидали столь скорого их появления, и, признаться, они застали нас врасплох. Доктор, вам обязательно браться за этого пациента?
– Что? А, да-да, – отозвался Конвей. – Вы же знаете ДБЛФ. Любая резаная рана грозит им гибелью. У нас нет времени разыскивать врача, который прооперировал бы его за меня.
О'Мара фыркнул, проверил, как сидит шлем, и заставил Конвея лечь.
– То, что они напали на нас, яснее ясного говорит о том, какие чувства они испытывают по отношению к нам, – сказал он. – Однако вместо того, чтобы покончить с нами раз и навсегда, они применили химические боеголовки. Очень, очень странно. Между прочим, взрыв нам в известной степени помог: те, кто хотел остаться, остаются наверняка, а те, кого эвакуируют, наконец-то зашевелились. Дермод в восторге.
Дермодом звали командующего флотом мониторов.
– А теперь постарайтесь ни о чем не думать. По-моему, это вам вполне по плечу.
Особенно стараться Конвею не пришлось. Кушетка в кабинете О'Мары была такой мягкой, такой удобной. Он словно погружался в нее, утопал в ней…
Кто-то грубо толкнул его в бок. Послышался язвительный голос О'Мары:
– Здесь вам не спальня, доктор. Вот закончите со своим пациентом, тогда пожалуйста. В Приемном покое подежурит Маннон, да и вообще, госпиталь без вас не развалится, если только по нам не шарахнут атомной бомбой.
Конвей вышел из кабинета, ощущая в голове первые признаки раздвоения сознания. Мнемограмма представляла собой запись мозговой деятельности того или иного медицинского светила. Врач, который принимал ее, вынужден был фактически допускать в свое сознание другую личность. Мнемограмма передавала ему все воспоминания и весь опыт «донора», а отнюдь не одни лишь сведения медицинского характера. Редактировать мнемограммы и монтировать их было невозможно.
Впрочем, ДБЛФ были для человека не настолько чужими, как некоторые из тех существ, которые когда-то являлись «двойниками» Конвея. Хотя внешне они походили на гигантских серебристых гусениц, у них было много общего с землянами. Например, эмоциональное восприятие музыки, природы или сородича противоположного пола было у обоих видов почти тождественным. А нынешняя пациентка Конвея к тому же любила мясо, так что насчет салатной диеты можно было не волноваться. И какая разница, подумалось Конвею, если его пугает передвижение только на двух ногах, если он начала ритмично выгибать спину при ходьбе? Когда он добрался до опустевшего отделения ДБЛФ и вошел в операционную, куда перенесли пациента, одна половина его мозга отнеслась к Мэрчисон как к Мэрчисон, а вторая – как к очередной хилой самке ДБДГ.
Все было готово к операции, но Конвей не спешил приступать. Благодаря поселившейся в его сознании личности великого келгианского медика он сейчас искренне сопереживал больной, серьезность состояния которой не подлежала сомнению, и сознавал, что ему предстоят часы тяжелой и тонкой работы. В то же время он знал, что устал, что глаза его так и норовят закрыться, что ему требуется огромное усилие даже для того, чтобы пошевелить пальцем. Нет, ему надо отступиться, иначе он просто-напросто прирежет пациентку…
– Мне нужен стимулятор, – проговорил он, подавляя зевок.
На мгновение ему показалось, будто Мэрчисон хочет возразить. На применение стимуляторов в госпитале смотрели косо. Использовать их разрешалось лишь в случае крайней необходимости. Однако затем она набрала шприц и сделала ему инъекцию – тупой иглой, да надавила так, словно стремилась проткнуть его насквозь. Конвею хватило и половины сознания, чтобы понять, что сестра не одобряет его поступка.
Инъекция подействовала почти незамедлительно. Конвей ощущал слабое покалывание в ногах, но зрение его вновь обострилось, и он почувствовал себя таким бодрым, как будто вышел из-под душа после десятичасового сна.
– А как другой? – справился он, разумея того ДБЛФ, которого оставил на попечение Мэрчисон в шлюзе отделения АУГЛ.
– Дыхание восстановилось, – ответила она, – но шок еще сказывается. Я велела перенести его в отделение тралтанов, там есть старшие врачи…
– Хорошо, – похвалил Конвей. Ему хотелось, чтобы она уловила, как он ей признателен, но расточать комплименты было некогда. – Пожалуй, начнем.
За исключением узкого тонкостенного черепа в теле ДБЛФ костей не было. Толстый слой подкожных мышц служил им средством передвижения и предохранял внутренние органы. С точки зрения существа, наделенного скелетом, подобная защита была далеко не достаточной. Другим уязвимым местом ДБЛФ являлась сердечно-сосудистая система: кровеносные сосуды располагались у самой кожи. Разумеется, густой мех подшерстка не мог уберечь их от разрыва, когда в тело келгианина вонзилась металлическая пластина с зазубренными краями.
Рана, которую многие инопланетяне сочли бы неопасной, для ДБЛФ могла оказаться смертельной.
Конвей оперировал медленно и осторожно: удалил наложенный Мэрчисон коагулянт, зашил крупные сосуды, а мелкие, любое прикосновение к которым могло окончательно их разрушить, изолировал. Он переживал за пациентку, ибо знал, что ее чудесный серебристый мех уже не будет таким, как прежде,
– он пожелтеет и станет вызывать у самца-келгианина неодолимое отвращение. Раненая медсестра была весьма привлекательной особой, и для нее подобный исход обернется сущей трагедией. Конвей надеялся, что она не настолько горда, чтобы не прибегнуть к процедуре наращивания искусственного меха, который, конечно же, не обладал роскошным отливом настоящего, но все же смотрел лучше, чем гнусные желтые пятна…
Какой-то час назад самка ДБЛФ была бы для него всего лишь «еще одной гусеницей», о которой его обязывала заботиться только профессия. Зато теперь он докатился до того, что волнуется за ее брачные перспективы. Да, с мнемограммой не соскучишься.
Наконец операция завершилась. Конвей связался с Приемным покоем, описал состояние пациентки, и принялся настаивать на срочной эвакуации. Маннон сообщил ему, что в данный момент происходит загрузка пяти или шести кораблей, причем почти все они имеют палаты для кислорододышащих, и назвал номера двух ближайших шлюзов. Он сказал также, что за исключением нескольких тяжелобольных все пациенты классов с А до Г улетели или вот-вот улетят вместе с медицинским персоналом той же классификации, который вынужден был подчиниться приказу О'Мары, хотя зачастую – с явной неохотой. Например, пожилого тралтанина-диагноста, который, бедняга, владел собственной космической яхтой – в обычных условиях это, разумеется, несчастьем не было, – пришлось обвинить в попытке предательства, нарушения устава и подстрекательстве к бунту, поскольку он не соглашался покинуть госпиталь иначе, как под арестом.
Конвею подумалось, что с ним самим хлопот было бы куда меньше. Ему стало стыдно за такие мысли, он сердито помотал головой и взялся наставлять Мэрчисон относительно перевозки ДБЛФ на корабль. Путь к шлюзу пролегал через отделение АУГЛ, поэтому на каталку следовало установить специальную палатку, – ведь в том отделении имелся теперь прямой выход в космос. В огромном бассейне не осталось ни АУГЛ, ни воды – последнее из-за того, что ремонтировать секцию, для которой в будущем вряд ли найдется применение, было некогда. Пустая котловина бассейна, стенки которой высушены были космическим вакуумом, а водоросли, напоминавшие пациентам о доме, поникли и скукожились, произвела на Конвея угнетающее впечатление. Оно не рассеялось и тогда, когда скромная процессия, миновав три уровня хлородышащих, достигла очередной воздушной секции. Тут дорогу им пересекла компания ТЛТУ. Конвей обрадовался неожиданной передышке: сам он находился под действием стимулятора, но Мэрчисон от изнеможения едва не падала с ног. Ладно, решил он про себя, как только погрузим ДБЛФ, отправлю ее спать.
Семеро ТЛТУ передвигались на каталках, на ручки которых налегали санитары с потными, багровыми от напряжения, лицами. Каждый ТЛТУ помещался внутри защитной оболочки, температура в которой доходила до пятисот градусов и поддерживалась генератором, испускавшим пронзительный, бередящий душу вой. Исходивший от оболочек жар чувствовался даже на расстоянии в шесть ярдов. Если сейчас по госпиталю пальнут ракетой и одна из оболочек лопнет… Конвей не мог представить себе худшего способа умереть: быть сваренным заживо в клубах перегретого пара!
К тому времени, когда они передали ДБЛФ дежурному медику у шлюза, Конвей обнаружил, что глаза его так и норовят уставиться в разные стороны, а ноги понемногу становятся ватными. Либо кровать, поставил он диагноз, либо новый укол стимулятора. Первый вариант показался ему более привлекательным, однако на плечо его вдруг легла чья-то рука. Он обернулся и увидел монитора в скафандре высокой защиты, от которого до сих пор веяло холодом космического пространства.
– Раненые, сэр, – проговорил монитор. – Через Приемный покой вовсю идет эвакуация, поэтому мы причалили к шлюзу отделения ДБЛФ, но там никого нет, а кроме вас мне врачей не попадалось. Вы займетесь раненым, сэр?
Конвей открыл было рот, чтобы узнать, какие-такие раненые, но вовремя одумался. На госпиталь же напали! Атака была отбита, но без потерь, естественно, не обошлось. Офицера можно понять, однако если бы он знал, как Конвею досталось…
– Куда вы их поместили? – спросил Конвей.
– Они на корабле, – ответил монитор, уже спокойнее. – Мы решили не трогать их, пока не посоветуемся с врачом. Кое-кто… ну, я… в общем, пойдемте со мной, сэр.
Их было восемнадцать – раненых, выловленных в космосе после гибели звездолета. Скафандров с них снимать не стали, только откинули щитки шлемов, чтобы убедиться – жив человек или нет. Конвей насчитал три случая декомпрессии, остальное были переломы различной степени сложности и одна черепная травма. Признаков облучения он не выявил. Значит, война ведется чисто, если это слово применимо к такому грязному занятию…
Конвей ощутил нарастающее раздражение, но совладал с собой. Сейчас не время переживать над истекающими кровью или задыхающимися пациентами. Он выпрямился и повернулся к Мэрчисон.
– Мне нужен стимулятор, – сказал он, – операции затянутся надолго. Но сначала я сотру мнемограмму ДБЛФ и постараюсь найти помощников. А вы пока присмотрите, чтобы их вынули из скафандров и доставили в операционную пять отделения ДБЛФ. Потом отправляйтесь в постель. И, – прибавил он неуклюже,
– большое вам спасибо. – Ничего другого он сказать не мог, ибо рядом с ним стоял монитор, и если бы Конвей излил Мэрчисон душу над телами восемнадцати тяжелораненых, офицер наверняка бы возмутился и правильно бы сделал. Но, черт его побери, он не работал бок о бок с Мэрчисон три часа подряд и чувства его не были обострены стимулятором…
– Если не возражаете, – произнесла Мэрчисон, – я бы тоже приняла стимулятор.
– Вы глупая девчонка, – тепло отозвался Конвей, – но я надеялся, что вы скажете что-нибудь подобное.
17
На восьмой день от начала эвакуации в госпитале не осталось ни единого инопланетного пациента. Вместе с больными улетели почти четыре пятых персонала. Питание опустевших уровней было отключено, в результате чего сверхжесткие образования таяли и превращались в газ, а плотные или перегретые атмосферы сгущались и растекались по полам малопривлекательными на вид лужицами. С течением времени в госпитале появлялось все больше мониторов из инженерного отряда: они переоборудовали палаты в казармы, снимали пластины наружной обшивки и устанавливали излучатели и ракетные батареи. По мнению Дермода, госпиталю следовало защищаться самостоятельно, а не полагаться целиком и полностью на боевые корабли, которые, как выяснилось, не в силах создать вокруг него этакий непробиваемый заслон.
Где-то дней через двадцать пять госпиталь окончательно перестал быть самим собой и сделался мощной вооруженной военной базой, с колоссальными размерами и возможностями которой не мог соперничать и наиболее хорошо оснащенный крейсер флота мониторов. Вооружение базы подверглось проверке на двадцать девятый день, когда состоялась первая массированная атака противника. Она продолжалась три дня напролет.
Конвей сознавал, что у мониторов имелись веские основания для переоборудования госпиталя, но никак не мог с этим примириться. Даже после трехдневной атаки, на протяжении которой в госпиталь угодило четыре ракеты
– снова с химическими боеголовками, – его точка зрения не изменилась. Всякий раз, стоило ему только подумать о том, что грандиозное сооружение, призванное служить идеалам гуманности и медицины, превращено в средство уничтожения и губит то, что должно оберегать, Конвей приходил в раздражение, ему становилось грустно и противно. Порой он с трудом удерживался от того, чтобы не поделиться своими чувствами с окружающими.
С начала эвакуации прошло пять недель. Конвей обедал с Манноном и Приликлой. В главной столовой было немноголюдно, за столиками мониторов в зеленой форме было гораздо больше, чем инопланетян, которых, впрочем, на сегодняшний день насчитывалось двести с лишним. Именно об этом и шел спор у Конвея с его друзьями.
– По-моему, – говорил он, – мы попросту бросаемся жизнями и разбазариваем медицинский опыт. Раненые, которые поступают в госпиталь, – сплошь мониторы и земляне. Иными словами, инопланетян-пациентов у нас не осталось, а потому следует разослать по домам и врачей. Включая присутствующих, – он с вызовом поглядел на Приликлу и повернулся к Маннону.
Тот отрезал кусок бифштекса, нацепил его на вилку и поднес ко рту. Поскольку у доктора Маннона появилась возможность стереть мнемограммы ЛСВО и МСВК, мясо перестало вызывать у него отвращение. За прошедшие пять недель он заметно прибавил в весе.
– Для инопланетян, – проговорил он, – инопланетяне – мы с вами.
– Не сбивайте меня, – буркнул Конвей. – Вы понимаете, я возражаю против бессмысленного героизма.
– Но героизм почти всегда не имеет смысла, – Маннон приподнял бровь,
– и является весьма заразной болезнью. Мне кажется, в нашем случае первопричина – решение мониторов защищать госпиталь. Мы ощущали себя обязанными остаться и приглядывать за ранеными. По крайней мере некоторые из нас, или я ошибаюсь? Разумнее всего было бы, конечно, улететь, – продолжал Маннон, глядя не то чтобы на Конвея, но и не совсем в сторону, – и никто бы нас ни в чем не упрекнул. Но бывает так, что разумные, логически мыслящие существа, твои коллеги или даже друзья начинают строить из себя героев. Они остаются тут из опасения, что приятели обвинят их в трусости, – такие, как они, скорее умрут, чем уронят себя, неважно – наяву или в фантазиях, в глазах близких или знакомых.
Конвей почувствовал, что краснеет, но промолчал.
Маннон неожиданно усмехнулся.
– А что, тоже своего рода героизм, – заявил он. – Если можно так выразиться, смерть от бесчестья. Оглянитесь-ка вокруг: героев здесь как собак нерезаных. И, вне сомнений, инопланетяне, – он искоса поглядел на Приликлу, – остались в госпитале по тем же причинам, что и люди. Кроме того, я подозреваю, им хочется доказать, что героизм – отнюдь не исключительная привилегия землян-ДБДГ.
– Понятно, – пробормотал Конвей. Лицо его горело. Ясно было, что Маннону известно: он остался в госпитале лишь из-за того, что иначе Мэрчисон, О'Мара и сам Маннон разочаровались бы в нем и стали бы его презирать. Да, а сидящий напротив Приликла, должно быть, читает его эмоции как открытую книгу. Никогда еще Конвею не было так скверно.
– Вы правы, – подал голос Приликла, аккуратно вонзая вилку в горку спагетти у себя на тарелке и помогая себе двумя жвалами, – если бы не пример ДБДГ, я бы улетел из госпиталя на втором корабле.
– На втором? – переспросил Маннон.
Приликла выразительно взмахнул макарониной.
– Во мне иногда проявляются зачатки храбрости.
Прислушиваясь к разговору, Конвей подумал, что честнее всего было бы признаться друзьям в собственной трусости; однако он догадывался, что подобное заявление приведет их в ненужное замешательство. Они наверняка разбирались в его характере и потому каждый по-своему пытались дать понять, чтобы он не слишком переживал. Кстати говоря, переживать действительно было глупо, поскольку транспортных кораблей больше не ожидалось, то есть оставшемуся персоналу госпиталя предстояло поголовно стать героями – по доброй воле или силою обстоятельств. Тем не менее, Конвею казалось несправедливым, что почти все принимают его за мужественного, преданного идеалам врача, каковым он на самом деле не является.
Но прежде чем он успел что-либо сказать, Маннон круто сменил тему обсуждения. Он пожелал узнать, где находились доктор Конвей и медсестра Мэрчисон в четвертый, пятый и шестой дни эвакуации. Он утверждал, что оба вышеназванных лица пропадали из вида в одно и то же время, и принялся перечислять возможные объяснения – живописные, волнующие и едва ли вероятные физически. Вскоре к нему присоединился и Приликла, хотя сексуальное поведение двоих ДБДГ могло представлять для бесполого ГЛНО лишь академический интерес. Конвей отбивался, как мог.
И Приликла, и Маннон знали, что Мэрчисон и Конвей, наравне с сорока другими медиками, не выходили из операционных на протяжении едва ли не шестидесяти часов, поддерживая силы исключительно за счет инъекций стимулятора. Эти инъекции, естественно, не могли пройти бесследно, и потому Конвею, как и всем остальным, пришлось на трое суток, пока организм восстанавливался от истощения, улечься в постель. Некоторые врачи просто падали на пол, утомленные до такой степени, что готовы были умереть на месте. Их развозили по специальным палатам, где медицинские роботы делали им массаж сердца и искусственное дыхание и кормили через систему кровообращения.
Где-то дней через двадцать пять госпиталь окончательно перестал быть самим собой и сделался мощной вооруженной военной базой, с колоссальными размерами и возможностями которой не мог соперничать и наиболее хорошо оснащенный крейсер флота мониторов. Вооружение базы подверглось проверке на двадцать девятый день, когда состоялась первая массированная атака противника. Она продолжалась три дня напролет.
Конвей сознавал, что у мониторов имелись веские основания для переоборудования госпиталя, но никак не мог с этим примириться. Даже после трехдневной атаки, на протяжении которой в госпиталь угодило четыре ракеты
– снова с химическими боеголовками, – его точка зрения не изменилась. Всякий раз, стоило ему только подумать о том, что грандиозное сооружение, призванное служить идеалам гуманности и медицины, превращено в средство уничтожения и губит то, что должно оберегать, Конвей приходил в раздражение, ему становилось грустно и противно. Порой он с трудом удерживался от того, чтобы не поделиться своими чувствами с окружающими.
С начала эвакуации прошло пять недель. Конвей обедал с Манноном и Приликлой. В главной столовой было немноголюдно, за столиками мониторов в зеленой форме было гораздо больше, чем инопланетян, которых, впрочем, на сегодняшний день насчитывалось двести с лишним. Именно об этом и шел спор у Конвея с его друзьями.
– По-моему, – говорил он, – мы попросту бросаемся жизнями и разбазариваем медицинский опыт. Раненые, которые поступают в госпиталь, – сплошь мониторы и земляне. Иными словами, инопланетян-пациентов у нас не осталось, а потому следует разослать по домам и врачей. Включая присутствующих, – он с вызовом поглядел на Приликлу и повернулся к Маннону.
Тот отрезал кусок бифштекса, нацепил его на вилку и поднес ко рту. Поскольку у доктора Маннона появилась возможность стереть мнемограммы ЛСВО и МСВК, мясо перестало вызывать у него отвращение. За прошедшие пять недель он заметно прибавил в весе.
– Для инопланетян, – проговорил он, – инопланетяне – мы с вами.
– Не сбивайте меня, – буркнул Конвей. – Вы понимаете, я возражаю против бессмысленного героизма.
– Но героизм почти всегда не имеет смысла, – Маннон приподнял бровь,
– и является весьма заразной болезнью. Мне кажется, в нашем случае первопричина – решение мониторов защищать госпиталь. Мы ощущали себя обязанными остаться и приглядывать за ранеными. По крайней мере некоторые из нас, или я ошибаюсь? Разумнее всего было бы, конечно, улететь, – продолжал Маннон, глядя не то чтобы на Конвея, но и не совсем в сторону, – и никто бы нас ни в чем не упрекнул. Но бывает так, что разумные, логически мыслящие существа, твои коллеги или даже друзья начинают строить из себя героев. Они остаются тут из опасения, что приятели обвинят их в трусости, – такие, как они, скорее умрут, чем уронят себя, неважно – наяву или в фантазиях, в глазах близких или знакомых.
Конвей почувствовал, что краснеет, но промолчал.
Маннон неожиданно усмехнулся.
– А что, тоже своего рода героизм, – заявил он. – Если можно так выразиться, смерть от бесчестья. Оглянитесь-ка вокруг: героев здесь как собак нерезаных. И, вне сомнений, инопланетяне, – он искоса поглядел на Приликлу, – остались в госпитале по тем же причинам, что и люди. Кроме того, я подозреваю, им хочется доказать, что героизм – отнюдь не исключительная привилегия землян-ДБДГ.
– Понятно, – пробормотал Конвей. Лицо его горело. Ясно было, что Маннону известно: он остался в госпитале лишь из-за того, что иначе Мэрчисон, О'Мара и сам Маннон разочаровались бы в нем и стали бы его презирать. Да, а сидящий напротив Приликла, должно быть, читает его эмоции как открытую книгу. Никогда еще Конвею не было так скверно.
– Вы правы, – подал голос Приликла, аккуратно вонзая вилку в горку спагетти у себя на тарелке и помогая себе двумя жвалами, – если бы не пример ДБДГ, я бы улетел из госпиталя на втором корабле.
– На втором? – переспросил Маннон.
Приликла выразительно взмахнул макарониной.
– Во мне иногда проявляются зачатки храбрости.
Прислушиваясь к разговору, Конвей подумал, что честнее всего было бы признаться друзьям в собственной трусости; однако он догадывался, что подобное заявление приведет их в ненужное замешательство. Они наверняка разбирались в его характере и потому каждый по-своему пытались дать понять, чтобы он не слишком переживал. Кстати говоря, переживать действительно было глупо, поскольку транспортных кораблей больше не ожидалось, то есть оставшемуся персоналу госпиталя предстояло поголовно стать героями – по доброй воле или силою обстоятельств. Тем не менее, Конвею казалось несправедливым, что почти все принимают его за мужественного, преданного идеалам врача, каковым он на самом деле не является.
Но прежде чем он успел что-либо сказать, Маннон круто сменил тему обсуждения. Он пожелал узнать, где находились доктор Конвей и медсестра Мэрчисон в четвертый, пятый и шестой дни эвакуации. Он утверждал, что оба вышеназванных лица пропадали из вида в одно и то же время, и принялся перечислять возможные объяснения – живописные, волнующие и едва ли вероятные физически. Вскоре к нему присоединился и Приликла, хотя сексуальное поведение двоих ДБДГ могло представлять для бесполого ГЛНО лишь академический интерес. Конвей отбивался, как мог.
И Приликла, и Маннон знали, что Мэрчисон и Конвей, наравне с сорока другими медиками, не выходили из операционных на протяжении едва ли не шестидесяти часов, поддерживая силы исключительно за счет инъекций стимулятора. Эти инъекции, естественно, не могли пройти бесследно, и потому Конвею, как и всем остальным, пришлось на трое суток, пока организм восстанавливался от истощения, улечься в постель. Некоторые врачи просто падали на пол, утомленные до такой степени, что готовы были умереть на месте. Их развозили по специальным палатам, где медицинские роботы делали им массаж сердца и искусственное дыхание и кормили через систему кровообращения.