Страница:
– Вы оба, не двигайтесь, – прошипел Кеовульф.
– Зверь спрятался в глубине пещеры, – отмахнулся Халь. – Лучше всего немедленно выходить отсюда и возвращаться к принцессе. Нам сейчас не с руки заниматься медведем.
– Это не просто медведь.
В голосе Кеовульфа звенело ледяное спокойствие. Халь медленно поднял оружие.
Зверь опять бросился на них, быстрый и яростный, злобно рычащий: нанес могучий удар Тудвалу, метнулся к Кеовульфу, однако от меча Халя держался подальше. Все трое стали шаг за шагом отступать, Халь держал перед собой клинок, покрытый рунами. Было темно и душно, по пещере разносились отголоски воя, и в любой миг зверь мог вновь напасть из тьмы. Тудвал, еще не до конца оправившийся после удара о камень, споткнулся. Кеовульф подхватил его.
– Не отвлекайся, – предупредил калдеец Халя.
– Да я не вижу ничего, – ответил тот, тщетно вглядываясь в темноту.
Наконец рыцари вышли из пещеры и оказались под серым небом. Зверь следом за ними. Халь тут же понял, кого они повстречали, и с удовольствием услышал, как принц Тудвал сдавленно вскрикнул от страха. Самому Халю уже приходилось видеть такие существа, потому он испугался меньше. На них шел огромный медведь не меньше десяти футов ростом, вот только его тело было размыто, словно сплетено из блестящей от утренней росы паутины. Медведь-призрак раскачивался на задних лапах, и густая шерсть просвечивала насквозь.
Зверь зарычал. В ответ Халь зарычал тоже, чтобы собрать всю свою смелость. Чуть помедлив, медведь выступил из пещеры. Горло животного охватывал покрытый шипами ошейник, за ним тянулась по камню длинная цепь. А на плечах… на плечах у медведя росло две головы! Одна была обычная медвежья, с разинутой пастью и сверкающими клыками. Другая поменьше, словно сморщенная, смотрящая в никуда, но она тоже ревела и скрежетала растрескавшимися зубами. В ее черепе Халь заметил вмятину, будто туда ударили палицей. Шею покрывали следы когтей. Должно быть, животное пыталось оторвать себе изуродованную голову.
– Зверь Некронда! – воскликнул Кеовульф. – Это из-за Спара! Мать Великая, что же он натворил!
Халь понял его. Такое чудовище, призрачный двухголовый медведь, мог появиться только от черных чар Некронда. А к артефакту имел доступ лишь Каспар. Очевидно, мальчишка так и не внял предупреждениям жриц и не оставил Друидское Яйцо в покое. Ох, и задаст ему Халь, вернувшись, домой!..
Он взмахнул мечом, и медведь резко подался вперед. Должно быть, когда-то зверь умер от руки человека. В глазах его горела ненависть.
– Великая Мать, дай мне силы возвратить это существо в глубины Иномирья, – стал молиться Халь, занося рунный меч, но внезапно между ним и медведем вклинился кеолотианский принц.
– Прочь с дороги! – гневно крикнул он и метнул в зверя дротик. Оружие пролетело сквозь призрак и ударилось о камень.
– Назад! – крикнул Халь. – Тудвал, назад!
– Я кеолотианец. Мы не боимся медведей, сколько бы у них ни было голов!
Тудвал, решив показать свою отвагу, бросился на зверя с боевым кличем Кеолотии на устах, его уродливые гончие жались у ног. Халь вдруг вспомнил про Трога. Он не так любил пса, как Брид, но знал, что Трог непременно вцепился бы в медведя без малейшего промедления. При всех своих недостатках пес не ведал страха. Дворнягам Тудвала далеко до духа офидийского змеелова.
Тудвал кричал что-то по-кеолотиански – должно быть, приказывал собакам отвлечь медведя, чтобы он сам мог на него напасть.
– Отойди! Только поранишься! – закричал Халь, глядя, как Тудвал один за другим наносит зверю могучие удары, и его вороненый клинок почти сливается с темнотой.
– Бельбидийца вперед не пущу, – рявкнул тот. – Вы хилый народ, принц ваш, небось, до сих пор боится спускаться по склону. А уж тебя, младший сын мелкого барона, и подавно.
– Кеовульф, убери его! Сделай что-нибудь, а то этот дурак нас всех погубит!
Кеовульф попытался зайти сзади, но не смог – меч Тудвала описывал широкие дуги вокруг хозяина. Принц наступал с громким криком, его оружие то и дело пронзало призрак, не причиняя тому ни малейшего вреда. В какой-то миг двухголовый медведь подался назад и тут же дотянулся лапой до груди Тудвала. Полупрозрачные когти пропороли кирасу и оставили глубокую борозду на шее принца. Он покатился по земле. Кеовульф оттащил его, ухватив за ноги.
Халь выступил вперед, почувствовал на лице смрадное дыхание зверя.
– Великая Мать, отправь это существо в мир, где ему место!
Искалеченная голова медведя открыла наполовину вытекшие, сгнившие глаза и посмотрела на Халя.
Надо подобраться поближе, но как?.. Халь зажмурился, призывая всю свою смелость, и впустил в тело силу Великой Матери, таившуюся в твердом камне под ногами. Потом, как разозлившийся ребенок, кинулся на зверя, и с его губ слетели слова боевого гимна Торра-Альты.
Он вонзил меч в тело призрака, целясь в шею туда, где шкура у медведей тоньше всего. Клинок со звоном расколол железный ошейник, струя крови плеснула Халю в лицо, залив глаза. Зверь вздрогнул, заковылял вперед и растаял в воздухе.
Ничего не осталось, лишь растекшаяся лужа крови да обломок ошейника, со звоном покатившийся по камню. Тудвал держался за горло, но ему хватило сил оглядеться. Долгую минуту все трое смотрели на лежащую, словно дохлая змея, цепь и не могли произнести ни слова.
Халь вытер лицо. Вороны каркали теперь по-другому. Глянув в их сторону, он увидел, что птицы уже начали растаскивать внутренности мертвых медведей.
Тудвал непонимающе разглядывал свою залитую кровью руку.
– Не понимаю, – проговорил он. Показную отвагу и гнев словно смыло.
– Зверь был не из нашего мира, – попытался объяснить Халь. – Когда-то его изгнали в Иномирье, а теперь ему каким-то образом удалось вернуться.
Он не стал добавлять, что единственный способ, которым призрачный медведь мог появиться здесь, был связан с Некрондом, и что вот уже много веков ни один человек не касался этого артефакта, если не считать его племянника.
– Бредни сумасшедшего, – сплюнул Тудвал.
– Однако вы сами видели, – пришел на защиту соотечественнику Кеовульф. – Медведь был видением, тенью.
– Ха! Тварь из Иномирья! Вы же не думаете, что я поверю в ваши языческие сказки?
Халю Тудвал отчасти нравился. Во всяком случае, его вера и его неверие были искренни. Но все же глупо отрицать то, что видел собственными глазами.
Тудвал оттолкнул протянутую ему руку и рывком встал.
– Это был какой-то демон. Еще я слышал о том, что в Торра-Альте расплодились демоны-волки. Похоже, куда вы, неверные, ни ступите, везде за вами идут создания тьмы.
Халь не знал, что ответить. В словах кеолотианца содержалось немало правды.
Тудвал коснулся пальцами шеи и с отвращением посмотрел на кровавые пятна. Он перевязал рану платком, однако ни Халю, ни Кеовульфу не позволил на нее взглянуть. Тяжело дыша, принц сел и стал кричать на собак, которые вились вокруг темной лужи медвежьей крови, начавшей уже впитываться в трещины камня.
Кеовульф скрылся в глубине пещеры и вскоре вы шел обратно, бормоча что-то себе под нос. Он нагнулся, подобрал обломок ошейника и, рассмотрев его, нахмурился.
– Никогда такой работы не видел. Должно быть, кеолотианская, судя по узорам – они похожи на те, которыми украшены городские ворота Кастабриции.
Тудвал и не взглянул.
– Вполне возможно. У нас много где держат медведей. Такой, двухголовый, стоил бы целого состояния. Отец и за того громадного, что сидит на цепи во дворце, немало заплатил. А этот…
Кеовульф скривился, но помолчал и лишь добавил:
– Старинная вещь. Вот уже тысячу лет ни один кузнец не взял бы на медвежий ошейник железо вместо стали.
– Медведь хотел вернуться домой, – вдруг догадался Халь. – Наверное, его поймали еще детенышем и отвезли в город развлекать людей. Потом он взбесился, и его убили, размозжили одну из голов палицей. А после этого, каким-то образом оказавшись снова в мире живых, он отправился туда, где родился. Точно. Он вернулся в свою пещеру, а там уже поселилась другая медвежья семья. Так что он лишь защищал свой дом.
Тудвал подошел к телам убитых медведей и в безумной вспышке ярости взмахнул мечом. Стервятники, переполошившись, взлетели в воздух, остались лишь обсевшие искалеченные тела мухи. Тудвал отвязал от седла метательный топорик и принялся могучими удара мирубить медведям лапы. Халь не сразу понял, что принц хочет забрать их когти в качестве трофеев. Его собаки жалобно подвывали.
– Надо возвращаться к повозкам, – сказал Тудвал, закончив работу.
Они стали подниматься по крутому склону, причем кеолотианец все время держался рукой за горло.
Ренауд взволнованно смотрел на них сверху, но стоило Халю встретиться с ним взглядом, как принц тут же откинул голову и уставился в небо. Интересно, что за оправдание он себе выдумает? Мол, заметил еще одну опасность и отправился один ее исследовать, или лошадь вдруг охромела… Халь очень удивился, услышав честные извинения Ренауда:
– Простите, склон оказался для меня слишком крут. Принц Тудвал, вы ранены – надеюсь, не сильно?
Кеолотианец с отвращением пробормотал что-то о привидениях и медведях-выродках. Ренауд посмотрел на него непонимающе.
– Не хочу об этом говорить, – процедил Тудвал. – Нужно скорее возвращаться к принцессе.
Оба принца поскакали к дороге. Кеовульф отстал, и Халь понял, что рыцарь хочет ему что-то сказать.
– Раз тут оказался один медведь, могут появиться и еще. Надо быть начеку.
– Это ведь Каспар виноват, так? – сказал Халь почти извиняющимся тоном. Ему было стыдно за племянника.
Кеовульф с беспокойством смотрел на запад, туда, где вдалеке за неровной грядой холмов стоял высокий темный лес.
– Возможно. Но уверен ли ты, что любой из нас сумел бы лучше противостоять искушению этой силой?
Глава 16
– Зверь спрятался в глубине пещеры, – отмахнулся Халь. – Лучше всего немедленно выходить отсюда и возвращаться к принцессе. Нам сейчас не с руки заниматься медведем.
– Это не просто медведь.
В голосе Кеовульфа звенело ледяное спокойствие. Халь медленно поднял оружие.
Зверь опять бросился на них, быстрый и яростный, злобно рычащий: нанес могучий удар Тудвалу, метнулся к Кеовульфу, однако от меча Халя держался подальше. Все трое стали шаг за шагом отступать, Халь держал перед собой клинок, покрытый рунами. Было темно и душно, по пещере разносились отголоски воя, и в любой миг зверь мог вновь напасть из тьмы. Тудвал, еще не до конца оправившийся после удара о камень, споткнулся. Кеовульф подхватил его.
– Не отвлекайся, – предупредил калдеец Халя.
– Да я не вижу ничего, – ответил тот, тщетно вглядываясь в темноту.
Наконец рыцари вышли из пещеры и оказались под серым небом. Зверь следом за ними. Халь тут же понял, кого они повстречали, и с удовольствием услышал, как принц Тудвал сдавленно вскрикнул от страха. Самому Халю уже приходилось видеть такие существа, потому он испугался меньше. На них шел огромный медведь не меньше десяти футов ростом, вот только его тело было размыто, словно сплетено из блестящей от утренней росы паутины. Медведь-призрак раскачивался на задних лапах, и густая шерсть просвечивала насквозь.
Зверь зарычал. В ответ Халь зарычал тоже, чтобы собрать всю свою смелость. Чуть помедлив, медведь выступил из пещеры. Горло животного охватывал покрытый шипами ошейник, за ним тянулась по камню длинная цепь. А на плечах… на плечах у медведя росло две головы! Одна была обычная медвежья, с разинутой пастью и сверкающими клыками. Другая поменьше, словно сморщенная, смотрящая в никуда, но она тоже ревела и скрежетала растрескавшимися зубами. В ее черепе Халь заметил вмятину, будто туда ударили палицей. Шею покрывали следы когтей. Должно быть, животное пыталось оторвать себе изуродованную голову.
– Зверь Некронда! – воскликнул Кеовульф. – Это из-за Спара! Мать Великая, что же он натворил!
Халь понял его. Такое чудовище, призрачный двухголовый медведь, мог появиться только от черных чар Некронда. А к артефакту имел доступ лишь Каспар. Очевидно, мальчишка так и не внял предупреждениям жриц и не оставил Друидское Яйцо в покое. Ох, и задаст ему Халь, вернувшись, домой!..
Он взмахнул мечом, и медведь резко подался вперед. Должно быть, когда-то зверь умер от руки человека. В глазах его горела ненависть.
– Великая Мать, дай мне силы возвратить это существо в глубины Иномирья, – стал молиться Халь, занося рунный меч, но внезапно между ним и медведем вклинился кеолотианский принц.
– Прочь с дороги! – гневно крикнул он и метнул в зверя дротик. Оружие пролетело сквозь призрак и ударилось о камень.
– Назад! – крикнул Халь. – Тудвал, назад!
– Я кеолотианец. Мы не боимся медведей, сколько бы у них ни было голов!
Тудвал, решив показать свою отвагу, бросился на зверя с боевым кличем Кеолотии на устах, его уродливые гончие жались у ног. Халь вдруг вспомнил про Трога. Он не так любил пса, как Брид, но знал, что Трог непременно вцепился бы в медведя без малейшего промедления. При всех своих недостатках пес не ведал страха. Дворнягам Тудвала далеко до духа офидийского змеелова.
Тудвал кричал что-то по-кеолотиански – должно быть, приказывал собакам отвлечь медведя, чтобы он сам мог на него напасть.
– Отойди! Только поранишься! – закричал Халь, глядя, как Тудвал один за другим наносит зверю могучие удары, и его вороненый клинок почти сливается с темнотой.
– Бельбидийца вперед не пущу, – рявкнул тот. – Вы хилый народ, принц ваш, небось, до сих пор боится спускаться по склону. А уж тебя, младший сын мелкого барона, и подавно.
– Кеовульф, убери его! Сделай что-нибудь, а то этот дурак нас всех погубит!
Кеовульф попытался зайти сзади, но не смог – меч Тудвала описывал широкие дуги вокруг хозяина. Принц наступал с громким криком, его оружие то и дело пронзало призрак, не причиняя тому ни малейшего вреда. В какой-то миг двухголовый медведь подался назад и тут же дотянулся лапой до груди Тудвала. Полупрозрачные когти пропороли кирасу и оставили глубокую борозду на шее принца. Он покатился по земле. Кеовульф оттащил его, ухватив за ноги.
Халь выступил вперед, почувствовал на лице смрадное дыхание зверя.
– Великая Мать, отправь это существо в мир, где ему место!
Искалеченная голова медведя открыла наполовину вытекшие, сгнившие глаза и посмотрела на Халя.
Надо подобраться поближе, но как?.. Халь зажмурился, призывая всю свою смелость, и впустил в тело силу Великой Матери, таившуюся в твердом камне под ногами. Потом, как разозлившийся ребенок, кинулся на зверя, и с его губ слетели слова боевого гимна Торра-Альты.
Он вонзил меч в тело призрака, целясь в шею туда, где шкура у медведей тоньше всего. Клинок со звоном расколол железный ошейник, струя крови плеснула Халю в лицо, залив глаза. Зверь вздрогнул, заковылял вперед и растаял в воздухе.
Ничего не осталось, лишь растекшаяся лужа крови да обломок ошейника, со звоном покатившийся по камню. Тудвал держался за горло, но ему хватило сил оглядеться. Долгую минуту все трое смотрели на лежащую, словно дохлая змея, цепь и не могли произнести ни слова.
Халь вытер лицо. Вороны каркали теперь по-другому. Глянув в их сторону, он увидел, что птицы уже начали растаскивать внутренности мертвых медведей.
Тудвал непонимающе разглядывал свою залитую кровью руку.
– Не понимаю, – проговорил он. Показную отвагу и гнев словно смыло.
– Зверь был не из нашего мира, – попытался объяснить Халь. – Когда-то его изгнали в Иномирье, а теперь ему каким-то образом удалось вернуться.
Он не стал добавлять, что единственный способ, которым призрачный медведь мог появиться здесь, был связан с Некрондом, и что вот уже много веков ни один человек не касался этого артефакта, если не считать его племянника.
– Бредни сумасшедшего, – сплюнул Тудвал.
– Однако вы сами видели, – пришел на защиту соотечественнику Кеовульф. – Медведь был видением, тенью.
– Ха! Тварь из Иномирья! Вы же не думаете, что я поверю в ваши языческие сказки?
Халю Тудвал отчасти нравился. Во всяком случае, его вера и его неверие были искренни. Но все же глупо отрицать то, что видел собственными глазами.
Тудвал оттолкнул протянутую ему руку и рывком встал.
– Это был какой-то демон. Еще я слышал о том, что в Торра-Альте расплодились демоны-волки. Похоже, куда вы, неверные, ни ступите, везде за вами идут создания тьмы.
Халь не знал, что ответить. В словах кеолотианца содержалось немало правды.
Тудвал коснулся пальцами шеи и с отвращением посмотрел на кровавые пятна. Он перевязал рану платком, однако ни Халю, ни Кеовульфу не позволил на нее взглянуть. Тяжело дыша, принц сел и стал кричать на собак, которые вились вокруг темной лужи медвежьей крови, начавшей уже впитываться в трещины камня.
Кеовульф скрылся в глубине пещеры и вскоре вы шел обратно, бормоча что-то себе под нос. Он нагнулся, подобрал обломок ошейника и, рассмотрев его, нахмурился.
– Никогда такой работы не видел. Должно быть, кеолотианская, судя по узорам – они похожи на те, которыми украшены городские ворота Кастабриции.
Тудвал и не взглянул.
– Вполне возможно. У нас много где держат медведей. Такой, двухголовый, стоил бы целого состояния. Отец и за того громадного, что сидит на цепи во дворце, немало заплатил. А этот…
Кеовульф скривился, но помолчал и лишь добавил:
– Старинная вещь. Вот уже тысячу лет ни один кузнец не взял бы на медвежий ошейник железо вместо стали.
– Медведь хотел вернуться домой, – вдруг догадался Халь. – Наверное, его поймали еще детенышем и отвезли в город развлекать людей. Потом он взбесился, и его убили, размозжили одну из голов палицей. А после этого, каким-то образом оказавшись снова в мире живых, он отправился туда, где родился. Точно. Он вернулся в свою пещеру, а там уже поселилась другая медвежья семья. Так что он лишь защищал свой дом.
Тудвал подошел к телам убитых медведей и в безумной вспышке ярости взмахнул мечом. Стервятники, переполошившись, взлетели в воздух, остались лишь обсевшие искалеченные тела мухи. Тудвал отвязал от седла метательный топорик и принялся могучими удара мирубить медведям лапы. Халь не сразу понял, что принц хочет забрать их когти в качестве трофеев. Его собаки жалобно подвывали.
– Надо возвращаться к повозкам, – сказал Тудвал, закончив работу.
Они стали подниматься по крутому склону, причем кеолотианец все время держался рукой за горло.
Ренауд взволнованно смотрел на них сверху, но стоило Халю встретиться с ним взглядом, как принц тут же откинул голову и уставился в небо. Интересно, что за оправдание он себе выдумает? Мол, заметил еще одну опасность и отправился один ее исследовать, или лошадь вдруг охромела… Халь очень удивился, услышав честные извинения Ренауда:
– Простите, склон оказался для меня слишком крут. Принц Тудвал, вы ранены – надеюсь, не сильно?
Кеолотианец с отвращением пробормотал что-то о привидениях и медведях-выродках. Ренауд посмотрел на него непонимающе.
– Не хочу об этом говорить, – процедил Тудвал. – Нужно скорее возвращаться к принцессе.
Оба принца поскакали к дороге. Кеовульф отстал, и Халь понял, что рыцарь хочет ему что-то сказать.
– Раз тут оказался один медведь, могут появиться и еще. Надо быть начеку.
– Это ведь Каспар виноват, так? – сказал Халь почти извиняющимся тоном. Ему было стыдно за племянника.
Кеовульф с беспокойством смотрел на запад, туда, где вдалеке за неровной грядой холмов стоял высокий темный лес.
– Возможно. Но уверен ли ты, что любой из нас сумел бы лучше противостоять искушению этой силой?
Глава 16
Лишь скудный луч света, в котором медленно кружились пылинки, проникал в глубокую подземную темницу потерянных душ. Но его хватало. Каспар видел обреченные лица, а сквозь узкую зарешеченную дверь доносились негромкие звуки страданий: стоны, вздохи, гулкие шаги.
Юноша съежился в дальней части комнаты, спрятав лицо в ладонях, и не знал, как считать время, текущее сквозь пальцы. Сколько часов прошло… или дней? Наконец лучник вызволил Каспара из темных глубин тоски.
Абеляр гремел чем-то железным о прутья решетки. Каспар поморщился, увидев у него на запястьях и лодыжках багровые раны. Кожа там покрылась пузырями, из которых сочилась дурно пахнущая жидкость.
Лучник перехватил его взгляд и потер язвы.
– Как-то раз меня поймали при попытке к бегству. И заковали в кандалы… Даже кора Сайлле не смогла до конца вылечить. Ну и Талоркан постарался, конечно. Бил меня. Сам знаешь, работа у него такая. Он вел души через лес, а я сбежал и вернулся в замок, думал как-нибудь пробраться через дверь Нуйн. Не получилось, попал опять к Талоркану в пыточную. На мой взгляд, больно уж у него тут много власти.
– Он что-то сделал с Брид, – произнес Каспар, глядя сквозь решетку на пятно солнечного света на полу коридора. Очень хотелось есть. Он не помнил, сколько уже дней провел здесь, слушая крики и безумные стоны других пленников. Каспар не похудел, его тело вообще никак не изменилось, даже из ссадины (содрал кожу, убегая от волков), порой выступала кровь, но голод с каждой минутой становился все мучительнее.
Абеляр рассказал, что пленников часто заставляют прислуживать на господских пирах, чтобы они не забывали о голоде. Переносить голод и жажду всем было не легко. По ночам юноше снились хлеб с сыром и холодная вода, да и днем эти видения постоянно маячили перед глазами, так что все остальные мысли путались.
– Хочешь сказать, он чего-то хочет от Девы? – спросил Абеляр после долгого молчания. – Хватит смотреть за решетку. Будешь слушать, как бесятся души, не желающие смириться со смертью, – сам с ума сойдешь.
Каспар отошел от дверцы, сел, обхватив колени, и привалился к стене. За долгие годы камень стал совершенно гладким, так много сгорбленных спин его касалось. Он сойдет с ума. Интересно, как Абеляру за столько лет удалось не потерять рассудок? Хуже всего постоянные побои и крики из соседней камеры. Все это время пленник, сидевший там, не умолкал ни на минуту, раз, за разом повторяя все те же три ноты.
– Это песня, которую он пел, когда умер. Он был великим менестрелем, – объяснил Абеляр. – Его король собирался заплатить за последний шедевр тысячу золотых крон, сделать такой свадебный подарок невесте. Менестрель всю жизнь искал самую красивую мелодию на свете, а умер, так и не докончив ее.
На взгляд Каспара, песня вовсе не звучала красиво.
– Ну конечно, – мягко рассмеялся Абеляр. – Как, по-твоему, если лицо самой красивой девушки отрезать от всего остального, красота сохранится?
Каспар сказал, что бесконечно повторяющиеся ноты сводят с ума быстрее, чем голод.
– Сосредоточься, – посоветовал Абеляр. – Надо сосредоточиться, а не то лишишься души. Если поддашься безумию и почувствуешь к себе жалость, старший лесничий превратит тебя в раба. У Талоркана десятки рабов со сломленной волей, он любит власть. Это видно по тому, как горят его глаза. А если он подчинит себе Деву, его власть возрастет еще больше. – Лучник облизнул сухие растрескавшиеся губы.
– Брид, – в отчаянии прошептал Каспар. Чувство собственной беспомощности разрасталось в сознании, как опухоль. Он ничего не мог поделать, чтобы спасти ее от рабства Талоркана.
Абеляр пожал плечами.
– Мы мало, что знаем о том, как живут лесничие и старейшины Высокого Круга. Ни один человек не провел здесь достаточно времени, чтобы их изучить. – Он язвительно усмехнулся. – Бессмертие. Многие жаждут бессмертия, сами не зная, чего добиваются. Я хочу соединиться с Великой Матерью, вернуться в ее чрево и в блаженство всепрощения, но не могу, пока не исправлю совершенной ошибки. Так что стисни зубы и сосредоточься, Спар. Думай о чем-нибудь одном, или безумие вечности захлестнет тебя. – Он глубоко вздохнул и попросил: – Расскажи мне о Брид и Талоркане.
Каспар не видел Брид уже несколько дней. Или недель? Путаясь в словах, он принялся медленно рассказывать и, в конце концов, упомянул, что Папоротник остался с нею. Вряд ли маленький рогатый лёсик мог чем-то помочь Брид, но больше у нее сейчас никого не было. Бедный Папоротник, подумал Каспар и обнаружил, что опять думает обо всем сразу, монотонная песня менестреля мешала сосредоточиться.
– Расскажи мне о Брид. – Абеляр ласково положил ему руку на плечо и повернул к себе.
– Я ее люблю, – просто ответил Каспар. – Я ее люблю, а она собирается выйти замуж за моего родича. Несколько лет я пытался себя убедить, что люблю другую, но больше не могу врать.
Абеляр погладил его по руке.
– Правду о себе всегда нелегко вынести. Я это знаю, я сотни лет провел, пытаясь со всем разобраться, и, в конце концов, признал все свои ошибки. Жизнь не может быть совершенна, и нельзя винить себя за подобные трудности.
– Но я же говорил Май, что люблю ее, а теперь оказывается, что я ей лгал, и что я люблю Брид! Я всегда ее любил и всегда буду.
– А она тебя? – серьезно спросил Абеляр.
– А она меня – нет, – ответил Каспар, уронив голову на руки. – Может, как брата или как друга…
– Ну, раз так, не терзайся. Безответная любовь – это больно, и от этого страсть порой только разгорается, но она не настоящая.
– А ты откуда знаешь? – вспыхнул Каспар. – Кто ты вообще такой, чтобы судить о моей любви?
Абеляр пожал плечами. Ему нечего было терять, так что он говорил честно и обоснованно.
– Представь, я видел немало душ, проходивших через Ри-Эрриш, и возвратиться в мир живых могли лишь те, кто имел истинную любовь. Нуйн пропускает их через свою дверь, и им не приходится иметь дела ни с простолюдинами, ни с ужасами леса. Высокий Круг понимает, что их любовь настоящая, поскольку эти души не способны перенести путь в Аннуин без второй своей половины. Они едины, и смерти их не разлучить. Если же любовь безответна, этого не происходит.
– Но я же ее люблю!
– Конечно, любишь, – согласился Абеляр. – Для тебя Дева это жизнь, это природа. Ты ее любишь, однако души ваши не соединены.
– А раз я ее люблю, то как могу любить Май?
– Видишь ли, – задумчиво объяснил лучник, – есть много разных видов любви. Пока любовь не вознаграждена взаимностью, она не в силах расти, и вполне можно назвать ее простым увлечением. С истинной же любовью все иначе. Куда важнее другое: любит ли она твоего дядю, юношу по имени Халь, о котором ты мне рассказывал?
– Какая разница? – спросил Каспар, недовольный тем, что его чувства так обнажились.
– Может, это защитит ее от Талоркана.
– Не понимаю. – Впервые Каспару удалось сосредоточиться на сложившихся обстоятельствах и забыть о голоде и безумных криках соседей.
– Если она влюбится в Талоркана, она отдаст ему то, чего он добивается.
– А чего он добивается? – невинно спросил Каспар.
– У нее Свирель лорда Дуйра. Кто знает, какие беспорядки способен учинить Талоркан? Он уже собирает вокруг себя недовольных. Здесь, в подземельях, творится страшное. Когда наконец ему удается сломить волю пленников, он не всех отправляет в лес иных оставляет при себе, по большей части тех, чьи сердца черны. Я должен помочь Деве вернуться в край живых, чтобы сохранить Троицу. Наверное, правильно, что все эти годы Высокий Круг отказывал мне в возвращении, теперь я вижу, что нужен здесь. – Абеляр слабо улыбнулся, словно эта мысль избавляла его от страданий. – Но они целую вечность будут спорить, следует ли отпустить Брид или нет.
– Нужно бежать, и… – начал Каспар. Смех Абеляра прервал его на полуслове.
– Бежать!.. Куда? В лес? Там опасно. Звери, простолюдины… К тому же Талоркан немедленно устроит облаву. Если нас поймают, мы потеряем свои души и никогда больше не переродимся. Будем, как те несчастные, что вечно маются возле проходов, где завеса между мирами тонка, и вечно алчут возвращения. Тебе не понравится навсегда стать тенью.
– А почему лес так опасен? Ведь все души должны пройти через него, чтобы достичь блаженства Аннуина. Я думал, путь через лес служит тому, чтобы обрести мира со своей жизнью, чтобы, очистившись, шагнуть в следующую.
– В лесу есть то, с чем не захотела бы встретиться ни одна душа. Вот почему нужны лесничие. Они ведут души по лесным тропам и защищают их от таящихся в тенях зверей. И от простолюдинов. Без их помощи мы далеко не уйдем.
– А нельзя притвориться, что мы идем по доброй воле, а потом сбежать?
– Умный парень, – усмехнулся Абеляр, но тут же улыбка исчезла с его лица. – А как же Брид? Как мы сообщим ей о своем замысле? Да и согласится ли она? Что, если она не захочет покидать Талоркана?
Теперь Каспар понял, как сложна стоящая перед ними задача. Они долго сидели молча, обдумывая ее, хотя Каспару тяжело было сосредоточиться, мешал голод.
– Абеляр, – позвал, наконец, он.
– Мм?
– Как нам устроить аудиенцию у Высокого Круга? Должно быть, вечерело: свет, лившийся с потолка, потускнел, и сверху доносились звуки веселья.
– Это несложно, – ответил лучник. – Они всегда рады нас видеть. Попроси пощады. Скажи, что готов идти в лес, однако сперва хочешь поговорить со старейшинами. Тебя примут. Только если начнешь спорить и отстаивать свою правоту, сразу же попадешь обратно в темницу. Тебя отправят прямиком в пыточную, зато на какое-то время вырвешься из камеры, – со смехом добавил он. И тут его осенило: – Попросим, чтобы Деве позволили вернуться. Возможно, они согласятся на сделку. Скажем, что готовы следовать дальше, если ей разрешат возвратиться в мир живых. Попытка не пытка.
– Не пытка, – кивнул Каспар. Он больше никогда не увидит Торра-Альту, мать, отца, даже Халя…
Юноша затряс прутья решетки.
– Лесничий!
– Лесничий! Лесничий! – откликнулись безумным эхом из других камер те, кто потерял рассудок в темном сыром одиночестве. Каспар зажал уши руками. Сколько же душ томится в бескрайних подземельях?
– Если провести Брид через лес к проходу, возможно, ей удастся воспользоваться Свирелью и вернуть нас в мир живых. Но лучше уговорить Высокий Круг выпустить ее через дверь Нуйн. В лесу опасно.
Лесничие появились внезапно, вытащили пленников из камеры и повели их дальше в глубь темницы, а вовсе не обратно по длинному коридору к винтовой лестнице.
– Старайся не заглядывать в камеры, – одними губами прошептал Абеляр. Из-за вывихнутых коленей он едва поспевал за легкой поступью лесничих.
Но Каспар не мог не заглядывать. Почти из-за каждой решетки смотрели безучастные глаза, кое-откуда начинали кричать, а одна женщина, закусив стальные прутья, брызгала слюной и рычала, как медведь в клетке, сплевывая сломанные зубы. В другой камере человек стоял на коленях и бился головой о решетку, по лицу у него текла густая кровь.
Воздух сделался теплее, Абеляр напрягся, и Каспар понял, что они приближаются к пыточной палате. Лучник потер подбородок и ободряюще улыбнулся.
– Они захотят ослабить нашу решимость, но мы же люди Торра-Альты!
– И хребет у нас стальной, – добавил Каспар, чувствуя, как все у него внутри переворачивается от доносящихся из пыточной криков боли.
– Лучше не смотреть, – сказал Абеляр. – Твоей душе не будет легче от вида страданий, а позабыть их ты еще долго не сможешь. А может, и вообще никогда.
Но Каспар опять не сумел последовать его совету и не отводил глаз от извивающихся тел. С почерневшей кожи капал в шипящее пламя жир. Человек, висевший на дыбе в ожидании своей очереди, встретился с ним взглядом.
– У него в глазах нет ни страха, ни жалости! – воскликнул Каспар.
– Знаю. Почти все здесь хотят вернуться по дурным причинам. Они поглощены мстительностью, ненавистью или завистью, одержимы каким-нибудь злом своей прошлой жизни. Единственная их мысль о возвращении к этому злу. Пока их души не очистятся, они не смогут идти дальше. Это крепкие люди, уже перенесшие бесконечные годы страданий. Ненависть дает им силы. Помни: их ненависть так сильна, что следует за ними даже через рубеж смерти.
Все же Абеляр вздрогнул, проходя мимо трех людей, подвешенных за ноги. Голени несчастных закрепили параллельно полу, и вес тела приходился на коленные суставы, постепенно, по мере того, как слабели мышцы, смещавшиеся. Теперь Каспар понял, почему лучник хромает. Не в силах перенести эту мысль, он отвернулся, и его взгляд упал на человека в стальном венце.
Рядом стоял Талоркан, наблюдая почти с восторгом, как тот молча переносит боль. Винты глубоко вдавились пленнику в глаза. Лицо и руки у него были покрыты темно-серыми волосами, а челюсти выдавались вперед. Он напоминал волка. Должно быть, превращался в человека так же, как Папоротник.
Человек-волк рывком поднялся и, если бы шипы не выдавили ему глаза, можно было бы решить, что он смотрит в упор на Каспара. Внезапно он вырвался, издал гортанный крик ненависти и потянулся к Каспару, гремя цепями.
Тот, пойманный врасплох, мог лишь пригнуться. Руки волка мелькнули у него над головой, выдрав клок волос. Трое лесничих поспешно усадили безглазое существо обратно, Талоркан же задумчиво оглядел его, пытаясь понять, почему ослепленный так себя повел.
– Спар, ты в порядке? – взволнованно спросил Абеляр.
Каспар промолчал, пытаясь успокоиться. Нападение бешеного человека-волка напомнило ему о Некронде. По чему непонятно, но образ Друидского Яйца вмиг встал перед глазами.
Лучник яростно дернул его за руку.
– Думай о цели. Мы должны найти Брид.
– Да, Брид, – пробормотал юноша.
– Сколько ненависти! – вновь сказал Абеляр, когда их потащили в дальний конец пыточной. Там в стене был проем, а за ним – лестница.
Каспар не мог избавиться от впечатления, будто волк хотел пожрать его душу.
Винтовая лестница казалась бесконечной. Сперва шли ступеньки, высеченные в скале, потом – перекрытые старыми и гнилыми досками, потом – истертые каменные, и наконец, когда пленники достигли нижних этажей дворца, под ногами лучился жемчужный мрамор Абалона.
Оглянувшись, Каспар увидел, что оставляет на безупречно чистой поверхности грязные следы, и почему-то почувствовал стыд. Наконец они добрались до дворцовых этажей с величаво-белыми палатами, такими, что кружилась голова. Выложенный золотом узор на высоких мраморных колоннах изображал побеги плюща, ползущие по тонким древесным стволам. Яркие птицы в клетках под капителями печально пели.
Каспар обернулся к Абеляру.
– Должно быть, они тоскуют по блаженству Аннуина? Тот кивнул.
– Все говорят о блаженстве Аннуина, – тихо произнес Каспар.
Пленники проходили зал за залом, их шаги гулко отдавались от твердого холодного камня. Маленькие лица, похожие на эльфийские, выглядывали из полуоткрытых дверей, и вскоре следом собралась целая процессия детей лесничих, смеявшихся и радостно отплясывавших на ходу, будто увидели клоунов.
– Но откуда известно, что это блаженство?
– Тот же вопрос я однажды задал шаманке, очень древней женщине, – сказал, нахмурившись, Абеляр. – Она ответила, что доказательств блаженству Аннуина не нужно. Если будешь искать в своем сердце, ощутишь, что блаженство есть и что однажды все мы воссоединимся с Великой Матерью. Это нельзя осознать, можно только почувствовать.
Юноша съежился в дальней части комнаты, спрятав лицо в ладонях, и не знал, как считать время, текущее сквозь пальцы. Сколько часов прошло… или дней? Наконец лучник вызволил Каспара из темных глубин тоски.
Абеляр гремел чем-то железным о прутья решетки. Каспар поморщился, увидев у него на запястьях и лодыжках багровые раны. Кожа там покрылась пузырями, из которых сочилась дурно пахнущая жидкость.
Лучник перехватил его взгляд и потер язвы.
– Как-то раз меня поймали при попытке к бегству. И заковали в кандалы… Даже кора Сайлле не смогла до конца вылечить. Ну и Талоркан постарался, конечно. Бил меня. Сам знаешь, работа у него такая. Он вел души через лес, а я сбежал и вернулся в замок, думал как-нибудь пробраться через дверь Нуйн. Не получилось, попал опять к Талоркану в пыточную. На мой взгляд, больно уж у него тут много власти.
– Он что-то сделал с Брид, – произнес Каспар, глядя сквозь решетку на пятно солнечного света на полу коридора. Очень хотелось есть. Он не помнил, сколько уже дней провел здесь, слушая крики и безумные стоны других пленников. Каспар не похудел, его тело вообще никак не изменилось, даже из ссадины (содрал кожу, убегая от волков), порой выступала кровь, но голод с каждой минутой становился все мучительнее.
Абеляр рассказал, что пленников часто заставляют прислуживать на господских пирах, чтобы они не забывали о голоде. Переносить голод и жажду всем было не легко. По ночам юноше снились хлеб с сыром и холодная вода, да и днем эти видения постоянно маячили перед глазами, так что все остальные мысли путались.
– Хочешь сказать, он чего-то хочет от Девы? – спросил Абеляр после долгого молчания. – Хватит смотреть за решетку. Будешь слушать, как бесятся души, не желающие смириться со смертью, – сам с ума сойдешь.
Каспар отошел от дверцы, сел, обхватив колени, и привалился к стене. За долгие годы камень стал совершенно гладким, так много сгорбленных спин его касалось. Он сойдет с ума. Интересно, как Абеляру за столько лет удалось не потерять рассудок? Хуже всего постоянные побои и крики из соседней камеры. Все это время пленник, сидевший там, не умолкал ни на минуту, раз, за разом повторяя все те же три ноты.
– Это песня, которую он пел, когда умер. Он был великим менестрелем, – объяснил Абеляр. – Его король собирался заплатить за последний шедевр тысячу золотых крон, сделать такой свадебный подарок невесте. Менестрель всю жизнь искал самую красивую мелодию на свете, а умер, так и не докончив ее.
На взгляд Каспара, песня вовсе не звучала красиво.
– Ну конечно, – мягко рассмеялся Абеляр. – Как, по-твоему, если лицо самой красивой девушки отрезать от всего остального, красота сохранится?
Каспар сказал, что бесконечно повторяющиеся ноты сводят с ума быстрее, чем голод.
– Сосредоточься, – посоветовал Абеляр. – Надо сосредоточиться, а не то лишишься души. Если поддашься безумию и почувствуешь к себе жалость, старший лесничий превратит тебя в раба. У Талоркана десятки рабов со сломленной волей, он любит власть. Это видно по тому, как горят его глаза. А если он подчинит себе Деву, его власть возрастет еще больше. – Лучник облизнул сухие растрескавшиеся губы.
– Брид, – в отчаянии прошептал Каспар. Чувство собственной беспомощности разрасталось в сознании, как опухоль. Он ничего не мог поделать, чтобы спасти ее от рабства Талоркана.
Абеляр пожал плечами.
– Мы мало, что знаем о том, как живут лесничие и старейшины Высокого Круга. Ни один человек не провел здесь достаточно времени, чтобы их изучить. – Он язвительно усмехнулся. – Бессмертие. Многие жаждут бессмертия, сами не зная, чего добиваются. Я хочу соединиться с Великой Матерью, вернуться в ее чрево и в блаженство всепрощения, но не могу, пока не исправлю совершенной ошибки. Так что стисни зубы и сосредоточься, Спар. Думай о чем-нибудь одном, или безумие вечности захлестнет тебя. – Он глубоко вздохнул и попросил: – Расскажи мне о Брид и Талоркане.
Каспар не видел Брид уже несколько дней. Или недель? Путаясь в словах, он принялся медленно рассказывать и, в конце концов, упомянул, что Папоротник остался с нею. Вряд ли маленький рогатый лёсик мог чем-то помочь Брид, но больше у нее сейчас никого не было. Бедный Папоротник, подумал Каспар и обнаружил, что опять думает обо всем сразу, монотонная песня менестреля мешала сосредоточиться.
– Расскажи мне о Брид. – Абеляр ласково положил ему руку на плечо и повернул к себе.
– Я ее люблю, – просто ответил Каспар. – Я ее люблю, а она собирается выйти замуж за моего родича. Несколько лет я пытался себя убедить, что люблю другую, но больше не могу врать.
Абеляр погладил его по руке.
– Правду о себе всегда нелегко вынести. Я это знаю, я сотни лет провел, пытаясь со всем разобраться, и, в конце концов, признал все свои ошибки. Жизнь не может быть совершенна, и нельзя винить себя за подобные трудности.
– Но я же говорил Май, что люблю ее, а теперь оказывается, что я ей лгал, и что я люблю Брид! Я всегда ее любил и всегда буду.
– А она тебя? – серьезно спросил Абеляр.
– А она меня – нет, – ответил Каспар, уронив голову на руки. – Может, как брата или как друга…
– Ну, раз так, не терзайся. Безответная любовь – это больно, и от этого страсть порой только разгорается, но она не настоящая.
– А ты откуда знаешь? – вспыхнул Каспар. – Кто ты вообще такой, чтобы судить о моей любви?
Абеляр пожал плечами. Ему нечего было терять, так что он говорил честно и обоснованно.
– Представь, я видел немало душ, проходивших через Ри-Эрриш, и возвратиться в мир живых могли лишь те, кто имел истинную любовь. Нуйн пропускает их через свою дверь, и им не приходится иметь дела ни с простолюдинами, ни с ужасами леса. Высокий Круг понимает, что их любовь настоящая, поскольку эти души не способны перенести путь в Аннуин без второй своей половины. Они едины, и смерти их не разлучить. Если же любовь безответна, этого не происходит.
– Но я же ее люблю!
– Конечно, любишь, – согласился Абеляр. – Для тебя Дева это жизнь, это природа. Ты ее любишь, однако души ваши не соединены.
– А раз я ее люблю, то как могу любить Май?
– Видишь ли, – задумчиво объяснил лучник, – есть много разных видов любви. Пока любовь не вознаграждена взаимностью, она не в силах расти, и вполне можно назвать ее простым увлечением. С истинной же любовью все иначе. Куда важнее другое: любит ли она твоего дядю, юношу по имени Халь, о котором ты мне рассказывал?
– Какая разница? – спросил Каспар, недовольный тем, что его чувства так обнажились.
– Может, это защитит ее от Талоркана.
– Не понимаю. – Впервые Каспару удалось сосредоточиться на сложившихся обстоятельствах и забыть о голоде и безумных криках соседей.
– Если она влюбится в Талоркана, она отдаст ему то, чего он добивается.
– А чего он добивается? – невинно спросил Каспар.
– У нее Свирель лорда Дуйра. Кто знает, какие беспорядки способен учинить Талоркан? Он уже собирает вокруг себя недовольных. Здесь, в подземельях, творится страшное. Когда наконец ему удается сломить волю пленников, он не всех отправляет в лес иных оставляет при себе, по большей части тех, чьи сердца черны. Я должен помочь Деве вернуться в край живых, чтобы сохранить Троицу. Наверное, правильно, что все эти годы Высокий Круг отказывал мне в возвращении, теперь я вижу, что нужен здесь. – Абеляр слабо улыбнулся, словно эта мысль избавляла его от страданий. – Но они целую вечность будут спорить, следует ли отпустить Брид или нет.
– Нужно бежать, и… – начал Каспар. Смех Абеляра прервал его на полуслове.
– Бежать!.. Куда? В лес? Там опасно. Звери, простолюдины… К тому же Талоркан немедленно устроит облаву. Если нас поймают, мы потеряем свои души и никогда больше не переродимся. Будем, как те несчастные, что вечно маются возле проходов, где завеса между мирами тонка, и вечно алчут возвращения. Тебе не понравится навсегда стать тенью.
– А почему лес так опасен? Ведь все души должны пройти через него, чтобы достичь блаженства Аннуина. Я думал, путь через лес служит тому, чтобы обрести мира со своей жизнью, чтобы, очистившись, шагнуть в следующую.
– В лесу есть то, с чем не захотела бы встретиться ни одна душа. Вот почему нужны лесничие. Они ведут души по лесным тропам и защищают их от таящихся в тенях зверей. И от простолюдинов. Без их помощи мы далеко не уйдем.
– А нельзя притвориться, что мы идем по доброй воле, а потом сбежать?
– Умный парень, – усмехнулся Абеляр, но тут же улыбка исчезла с его лица. – А как же Брид? Как мы сообщим ей о своем замысле? Да и согласится ли она? Что, если она не захочет покидать Талоркана?
Теперь Каспар понял, как сложна стоящая перед ними задача. Они долго сидели молча, обдумывая ее, хотя Каспару тяжело было сосредоточиться, мешал голод.
– Абеляр, – позвал, наконец, он.
– Мм?
– Как нам устроить аудиенцию у Высокого Круга? Должно быть, вечерело: свет, лившийся с потолка, потускнел, и сверху доносились звуки веселья.
– Это несложно, – ответил лучник. – Они всегда рады нас видеть. Попроси пощады. Скажи, что готов идти в лес, однако сперва хочешь поговорить со старейшинами. Тебя примут. Только если начнешь спорить и отстаивать свою правоту, сразу же попадешь обратно в темницу. Тебя отправят прямиком в пыточную, зато на какое-то время вырвешься из камеры, – со смехом добавил он. И тут его осенило: – Попросим, чтобы Деве позволили вернуться. Возможно, они согласятся на сделку. Скажем, что готовы следовать дальше, если ей разрешат возвратиться в мир живых. Попытка не пытка.
– Не пытка, – кивнул Каспар. Он больше никогда не увидит Торра-Альту, мать, отца, даже Халя…
Юноша затряс прутья решетки.
– Лесничий!
– Лесничий! Лесничий! – откликнулись безумным эхом из других камер те, кто потерял рассудок в темном сыром одиночестве. Каспар зажал уши руками. Сколько же душ томится в бескрайних подземельях?
– Если провести Брид через лес к проходу, возможно, ей удастся воспользоваться Свирелью и вернуть нас в мир живых. Но лучше уговорить Высокий Круг выпустить ее через дверь Нуйн. В лесу опасно.
Лесничие появились внезапно, вытащили пленников из камеры и повели их дальше в глубь темницы, а вовсе не обратно по длинному коридору к винтовой лестнице.
– Старайся не заглядывать в камеры, – одними губами прошептал Абеляр. Из-за вывихнутых коленей он едва поспевал за легкой поступью лесничих.
Но Каспар не мог не заглядывать. Почти из-за каждой решетки смотрели безучастные глаза, кое-откуда начинали кричать, а одна женщина, закусив стальные прутья, брызгала слюной и рычала, как медведь в клетке, сплевывая сломанные зубы. В другой камере человек стоял на коленях и бился головой о решетку, по лицу у него текла густая кровь.
Воздух сделался теплее, Абеляр напрягся, и Каспар понял, что они приближаются к пыточной палате. Лучник потер подбородок и ободряюще улыбнулся.
– Они захотят ослабить нашу решимость, но мы же люди Торра-Альты!
– И хребет у нас стальной, – добавил Каспар, чувствуя, как все у него внутри переворачивается от доносящихся из пыточной криков боли.
– Лучше не смотреть, – сказал Абеляр. – Твоей душе не будет легче от вида страданий, а позабыть их ты еще долго не сможешь. А может, и вообще никогда.
Но Каспар опять не сумел последовать его совету и не отводил глаз от извивающихся тел. С почерневшей кожи капал в шипящее пламя жир. Человек, висевший на дыбе в ожидании своей очереди, встретился с ним взглядом.
– У него в глазах нет ни страха, ни жалости! – воскликнул Каспар.
– Знаю. Почти все здесь хотят вернуться по дурным причинам. Они поглощены мстительностью, ненавистью или завистью, одержимы каким-нибудь злом своей прошлой жизни. Единственная их мысль о возвращении к этому злу. Пока их души не очистятся, они не смогут идти дальше. Это крепкие люди, уже перенесшие бесконечные годы страданий. Ненависть дает им силы. Помни: их ненависть так сильна, что следует за ними даже через рубеж смерти.
Все же Абеляр вздрогнул, проходя мимо трех людей, подвешенных за ноги. Голени несчастных закрепили параллельно полу, и вес тела приходился на коленные суставы, постепенно, по мере того, как слабели мышцы, смещавшиеся. Теперь Каспар понял, почему лучник хромает. Не в силах перенести эту мысль, он отвернулся, и его взгляд упал на человека в стальном венце.
Рядом стоял Талоркан, наблюдая почти с восторгом, как тот молча переносит боль. Винты глубоко вдавились пленнику в глаза. Лицо и руки у него были покрыты темно-серыми волосами, а челюсти выдавались вперед. Он напоминал волка. Должно быть, превращался в человека так же, как Папоротник.
Человек-волк рывком поднялся и, если бы шипы не выдавили ему глаза, можно было бы решить, что он смотрит в упор на Каспара. Внезапно он вырвался, издал гортанный крик ненависти и потянулся к Каспару, гремя цепями.
Тот, пойманный врасплох, мог лишь пригнуться. Руки волка мелькнули у него над головой, выдрав клок волос. Трое лесничих поспешно усадили безглазое существо обратно, Талоркан же задумчиво оглядел его, пытаясь понять, почему ослепленный так себя повел.
– Спар, ты в порядке? – взволнованно спросил Абеляр.
Каспар промолчал, пытаясь успокоиться. Нападение бешеного человека-волка напомнило ему о Некронде. По чему непонятно, но образ Друидского Яйца вмиг встал перед глазами.
Лучник яростно дернул его за руку.
– Думай о цели. Мы должны найти Брид.
– Да, Брид, – пробормотал юноша.
– Сколько ненависти! – вновь сказал Абеляр, когда их потащили в дальний конец пыточной. Там в стене был проем, а за ним – лестница.
Каспар не мог избавиться от впечатления, будто волк хотел пожрать его душу.
Винтовая лестница казалась бесконечной. Сперва шли ступеньки, высеченные в скале, потом – перекрытые старыми и гнилыми досками, потом – истертые каменные, и наконец, когда пленники достигли нижних этажей дворца, под ногами лучился жемчужный мрамор Абалона.
Оглянувшись, Каспар увидел, что оставляет на безупречно чистой поверхности грязные следы, и почему-то почувствовал стыд. Наконец они добрались до дворцовых этажей с величаво-белыми палатами, такими, что кружилась голова. Выложенный золотом узор на высоких мраморных колоннах изображал побеги плюща, ползущие по тонким древесным стволам. Яркие птицы в клетках под капителями печально пели.
Каспар обернулся к Абеляру.
– Должно быть, они тоскуют по блаженству Аннуина? Тот кивнул.
– Все говорят о блаженстве Аннуина, – тихо произнес Каспар.
Пленники проходили зал за залом, их шаги гулко отдавались от твердого холодного камня. Маленькие лица, похожие на эльфийские, выглядывали из полуоткрытых дверей, и вскоре следом собралась целая процессия детей лесничих, смеявшихся и радостно отплясывавших на ходу, будто увидели клоунов.
– Но откуда известно, что это блаженство?
– Тот же вопрос я однажды задал шаманке, очень древней женщине, – сказал, нахмурившись, Абеляр. – Она ответила, что доказательств блаженству Аннуина не нужно. Если будешь искать в своем сердце, ощутишь, что блаженство есть и что однажды все мы воссоединимся с Великой Матерью. Это нельзя осознать, можно только почувствовать.