Уэйс Маргарет. Дары мертвых богов

   – Тебя парализовало только на некоторое время, – объяснил он брату, который смотрел на руку в полном недоумении. – Чувствительность к пальцам вернется через несколько минут. Это было дружеское состязание. По крайней мере, я так думаю.
   Ллеу нахмурился, затем бросил на брата виноватый взгляд и, поглаживая парализованную руку, отошел от собаки подальше.
   – Я просто хотел напугать твою блохастую дворнягу. Вреда бы я ей не причинил.
   – Это правда, – откликнулся Рис. – Ты бы не ранил Атту. Ты бы просто лежал сейчас с разорванным горлом.
   – Я просто забылся, вот и все, – продолжал Ллеу. – Я забыл, где нахожусь, думал, что на поле боя… Могу я забрать назад свои меч и нож? Обещаю, что впредь буду сдерживаться.
   Рис вернул брату оружие и заметил, что меч тот взял в левую руку. Ллеу посмотрел на клинок и нахмурился:
   – Я должен был с первого удара разрубить твою палку. Наверное, лезвие затупилось. Я наточу его, когда вернусь домой.
   – С лезвием все в порядке, – произнес Рис.
   – Ба! Конечно, так и есть! – воскликнул Ллеу. – Не говори мне, что щепка смогла выдержать удар длинного меча!
   – Эта «щепка» выдерживала бессчетное количество ударов самых разных мечей на протяжении пяти сотен лет, – сказал монах. – Видишь эти крошечные зарубки? – Он протянул эммиду брату, чтобы тот мог лучше рассмотреть. – Это следы от мечей, булав и от другого стального оружия. Ни одно не сломало ее и даже не причинило значительного вреда.
   Ллеу выглядел раздраженным:
   – Ты мог бы сказать мне, что проклятая палка заколдована. Неудивительно, что я проиграл!
   – Я не знал, что речь идет о выигрыше или проигрыше, – мягко сказал монах. – Я думал, это была демонстрация техники боя.
   – Все-таки я лучше пойду, – пробормотал юноша, встряхнув рукой. Теперь он мог двигать пальцами и вложил меч в ножны. – Думаю, что на сегодня довольно демонстраций. Когда вы здесь едите? Я голоден.
   – Скоро ужин, – сказал Рис.
   – Хорошо. Пойду умоюсь. – Ллеу отвернулся, затем, словно что-то вспомнив, повернулся снова. – Я слышал, что вы, монахи, едите только траву и ягоды. Надеюсь, это неправда?
   – Тебя хорошо накормят, – заверил его брат.
   – Ловлю на слове! – Ллеу махнул ему, показывая, что все забыто и прощено, и пошел прочь, лишь на мгновение остановился, чтобы извиниться перед Аттой – погладить ее по голове.
   Собака позволила ему коснуться себя только после того, как Рис ей кивнул, но, когда Ллеу стал удаляться, отряхнулась, словно хотела избавиться даже от его запаха. Затем Атта подбежала к монаху, прижалась к его ноге и выразительно на него посмотрела.
   – Что такое, девочка? – спросил Рис озадаченно, почесывая ее за ушами. – Что ты против него имеешь? Конечно, он молод, беспомощен и слишком много о себе мнит. Хотел бы я знать; о чем ты думаешь. Наверное, есть объяснение тому, почему Боги сделали животных немыми. – Монах проводил встревоженным взглядом бредущего по лугу брата. – Возможно, мы бы не вынесли той правды, которую вы могли бы рассказать о нас.

Глава 5

   Рис вернулся в монастырь не сразу. Они с Аттой пошли к ручью, который поил водой любого страждущего – и зверя, и человека, – и сел на траву под ивами. Уставшая после дневных волнений собака, вынужденная охранять сначала овец, а затем хозяина, улеглась на бок и заснула. Монах скрестил ноги, закрыл глаза и отдался мыслями Богу. Вздохи ветра в ветвях ив и тихий щебет певчих птиц перекликались со смешливым журчанием ручья, и тревога, вызванная странным поведением брата, отступила.
   Несмотря на то, что он не читал Ллеу нравоучений и не повернул мгновенно его жизнь в нужное русло, как надеялся его отец, Рис не чувствовал, что проиграл. Монахи Маджере не воспринимали жизнь с точки зрения успехов и провалов. Человек не может провалить дело. Он может просто временно потерпеть неудачу. И пока человек стремится к успеху, пока он борется – он не проиграет.
   В то же время Рис не обиделся на своих родителей за то, что они переложили такую ответственность на него, на сына, о котором они не вспоминали пятнадцать лет, – ведь они были в отчаянии. Оттого что предстояло признаться, что он ничего не может сделать для брата, монаху стало не по себе. Конечно, Рис был намерен сначала поговорить с Наставником, хотя знал наперед, что ему скажет старец: Ллеу уже взрослый, он выбрал собственный путь, по которому и идет; его можно убедить мудрыми речами, но если это не поможет, ни у кого нет права его менять, ни у кого нет права сталкивать его с пути или заставлять повернуть в правильном направлении – даже если это путь саморазрушения; он должен сам сделать выбор и захотеть измениться, иначе вернется на ту же дорогу. Так учил Маджере, и монахи верили ему.
   Ударил колокол, призывающий к вечерней трапезе, но Рис не шевельнулся. Монахам предписывалось являться лишь к завтраку, когда обсуждались дела монастыря, ужин же посещать было необязательно, и те, кто предпочитал продолжать медитацию или работать, пользовались этим. Рис понимал, что должен туда пойти, но ему очень не хотелось нарушать свое мирное одиночество.
   На ужине будут присутствовать его брат и родители, которые ожидают, что сын сядет с ними, а он будет чувствовать себя неловко. Они захотят поговорить с ним о Ллеу, но им будет неудобно обсуждать младшего в присутствии остальных монахов. Поэтому разговор сведется к семейным делам: работе отца или рождению внуков. Рис понимал, как трудно ему будет поддерживать разговор, ведь он ничего не знал о домашних проблемах, да и никогда ими не интересовался, а родители ничего не знали о его жизни. Беседа обещала получиться натянутой, а затем и вовсе замереть, сменившись тягостной тишиной.
   – Я себя лучше чувствую здесь, – сказал себе монах.
   Он остался со своим Богом, они соединились; сознание человека освободилось от тела, чтобы коснуться разума Божества, – Наставник сравнивал это мгновение с моментом, когда крошечная беспомощная ручка новорожденного крепко хватается за палец невероятно большой руки отца, Рис открыл Маджере свои мысли о Ллеу, заставил их покинуть его разум и направил к Богу в надежде найти какой-нибудь способ помочь.
   Он так глубоко погрузился в медитацию, что потерял всякое чувство времени. Постепенно терзающая, словно от гнилого зуба, боль стала такой навязчивой, что он уже не мог не отвлечься. Искреннее сожалея, что приходится возвращаться в мир людей, Рис покинул Бога. Открыв глаза, он сразу почувствовал, что что-то не так.
   Поначалу монах не понял, что именно, – все казалось таким обычным. Солнце село. наступила темнота. Атта мирно спала в траве. Ни лающих собак, ни тревожного блеяния овец в загоне, ни запаха дыма, который бы говорил о пожаре, – и все же что-то было не так.
   Рис вскочил. От его внезапного движения Атта проснулась, перевернулась на живот, широко открыла глаза и навострила уши.
   Теперь монах понял. Колокол, извещающий о начале занятий по военному искусству не прозвенел.
   Несколько мгновений Рис сомневался, – может быть, его чувство времени притупилось из-за медитации? Однако, взглянув на луну и звезды, он понял, что ошибки быть не могло. За все пятнадцать лет его жизни в монастыре и за все время существования монастыря колокол звонил всегда в один и тот же час.
   Страх сковал Риса. Обыденная жизнь являлась очень важной для монахов Маджере. Для любых других, возможно, некоторое отклонение от таковой оказалось бы обычным делом, но для них грозило катастрофой. Рис поднял эммиду и побежал к монастырю. Атта последовала за ним. Монах очень хорошо видел ночью благодаря тренировкам зимними месяцами в кромешной тьме и знал каждый дюйм здешней земли. Он мог – и однажды ему даже пришлось – найти дорогу в монастырь в густом тумане безлунной ночью, но сегодня серебряный свет Солинари, бледное сияние звезд позволяли прекрасно видеть тропу.
   Рис хотел было приказать Атте вернуться к загону, но, подумав, решил не делать этого – по крайней мере, пока не узнает, что происходит.
   Он прибежал к монастырю и увидел худшее – все тихо и спокойно. В этот час монахи должны были находиться во дворе – слушать, как Наставник объясняет и показывает новое упражнение, либо тренироваться с товарищами. Но Рис не слышал ни звуков ударов эммид и посохов, вскрикиваний во время удара для придания тому силы, ни мягких шлепков от падения тел, ни замечаний Наставников.
   Монах огляделся. Из окон трапезной струился желтый свет, хотя обычно в это время огни уже были потушены, столы вычищены, глиняная посуда, чайники и сковороды вымыты и готовы к утренней трапезе. Рис направился внутрь, надеясь найти объяснение этим странностям. Ему в голову пришла мысль, что, может быть, Наставник беседует с его семьей и удержал остальных монахов от упражнений, поскольку требуется и их присутствие. Это не вписывалось в быт монастыря, но и невозможным не казалось.
   Рис посмотрел на темные окна – как и полагается ночью, – толкнул дверь и уже собирался войти, но Атта вдруг издала странный звук – испуганно взвизгнула. Монах с недоумением посмотрел на нее. Собака была его спутницей уже пять лет, но он никогда не слышал, чтобы она так скулила. Атта, дрожа, принюхалась и снова взвизгнула.
   Если бы внутри были грабители, мародеры, воры или даже забредший в монастырь медведь (случалось и такое) – собака знала бы, как на них реагировать. Но сейчас там было что-то, чего она не понимала, – что-то очень страшное.
   Рис медленно и осторожно вошел.
   Было тихо, как в склепе. В воздухе висел отвратительный запах, как в комнате, где лежит тяжелобольной.
   Первым побуждением монаха было ворваться и посмотреть, что произошло, но дисциплина и тренировки сдержали этот импульс – он не имел представления, что его ждет. Рис сделал Атте знак следовать за ним, и собака, припав к земле, подчинилась. Монах крепче сжал эммиду и крадучись двинулся дальше – абсолютно бесшумно благодаря отсутствию обуви.
   Впереди, в трапезной, горели огни, и Рис, еще не видя ничего, кроме конца скамьи, услышал тихий странный звук, словно кто-то что-то бормотал. Слов он различить не смог.
   Монах осторожно шел дальше, прислушиваясь и присматриваясь. На Атту можно было положиться – она предупредит, если кто-то или что-то нападет на него из темноты. Однако пока Рис не почувствовал ничего таинственного. Опасность подстерегала на свету, а не в тени. Отвратительный запах становился все ощутимее.
   Монах добрался до трапезной. Смрад вызывал тошноту, и ему пришлось зажать рот и нос рукой. Бормочущий голос становился все громче, но разобрать слова все еще не было возможности. Не мог Рис определить и того, кому этот голос принадлежит. Остановившись у входа так, чтобы все видеть, но самому оставаться незамеченным, монах заглянул в зал… и обмер.
   В монастыре жили восемнадцать адептов. В прошлые времена их было намного больше – в годы, последовавшие за Войной Копья, их численность доходила до сорока. В начале Пятой эпохи Население монастыря составляло всего пять человек, сейчас же число монахов Маджере стало неуклонно расти. Трапезничали они за большим прямоугольным столом, сделанным из длинных досок, положенных на козлы. Сидели братья на деревянных скамьях, по девять с каждой стороны стола.
   Сегодня монахов было семнадцать, поскольку Рис решил пропустить вечернюю трапезу, но с родителями и младшим братом, которые должны были разделить простую пищу адептов Маджере, в зале присутствовало двадцать человек.
   И девятнадцать из двадцати лежали мертвы.
   Рис в ужасе взирал на жуткую сцену, его выдержанность рассыпалась на мелкие кусочки, от доводов рассудка не осталось и следа – их смело словно листья порывом ветра. Монах в замешательстве оглядывался, не в силах понять, что произошло, осознавая только одно – все мертвы.
   Рис подбежал к Наставнику, опустился рядом с ним на колени и приложил руку к шее, отчаянно надеясь нащупать хоть слабое биение жизни.
   Но ему хватило одного взгляда на сжавшееся тело старого монаха, на маску ужаса, застывшего на его лице, на раздувшийся язык и комковатое содержимое желудка, чтобы понять: Наставник мертв и умирал он в страшных страданиях.
   Всех остальных монахов постигла та же мучительная смерть. Было видно, что некоторые, почувствовав первые признаки недомогания, попытались встать и дойти до двери. Другие лежали возле скамей, где до этого сидели. Тела монахов застыли в самых причудливых позах. Пол был липким от рвоты жертв. Это обстоятельство и распухшие языки свидетельствовали о причине смерти – их всех отравили.
   Родители Риса также были мертвы. Мать лежала на спине. Выражение, застывшее на лице, говорило о внезапном и страшном осознании того, что случилось. Отец лежал на животе, вытянув руку, словно в последний момент пытался схватить кого-то.
   Своего сына. Своего младшего сына.
   Ллеу был жив и, по всей видимости, совершенно здоров. Это его бормочущий голос слышал Рис.
   – Ллеу! – произнес монах.
   Во рту у него пересохло, горло сдавило, и он не узнавал собственного голоса.
   Услышав свое имя, Ллеу перестал бормотать, повернулся и встретился с братом взглядом.
   – Ты не пришел к ужину, – сказал он, поднимаясь со скамьи.
   Юноша был спокоен, словно у себя дома беседует с приятелем, а не стоит среди мертвых тел.
   Рис подумал было, что брат обезумел, – он сам готов был сойти с ума от ужаса, но тот вовсе не казался безумным.
   – Я не хотел есть, – произнес монах, внушая себе, что должен оставаться спокойным и попытаться выяснить, что же все-таки происходит.
   Ллеу взял миску с супом и протянул ее брату:
   – Ты, должно быть, голоден. На поешь.
   Сердце Риса сжалось. Теперь он понял, что произошло, так же как и его отец с матерью – перед тем как погибли. Но причина этого оказалась недосягаемой для монаха, как темный лик Нуитари. Услышав за спиной рычание Атты, он махнул ей, приказывая оставаться на месте.
   Рис продолжал пристально смотреть на брата. Одежда Ллеу была в беспорядке, на лице и обнаженной груди виднелись царапины. Возможно, отец пытался остановить его, перед тем как умер.
   Кроме царапин, на груди Ллеу виднелась странная отметина – отпечаток губ, выжженный на коже. Монах мельком подумал, что знак очень странный, но эта мысль тут же ускользнула, ужас вытеснил из его разума все.
   – Ты это сделал, – сказал монах дрогнувший голосом, указывая на мертвые тела.
   Ллеу огляделся, затем снова посмотрел на брата и пожал плечами, словно говоря: «Да. И что такого?»
   – И теперь ты хочешь отравить меня? – Рис сжал эммиду так сильно, что пальцы свело судорогой, и он с трудом заставил себя ослабить хватку.
   – Вопрос не в «хочу», а в «должен», брат, – ответил Ллеу.
   – Так тебе необходимо отравить меня? – Рис старался, чтобы его голос оставался спокойным и уверенным. Теперь он знал, что брат вовсе не безумен и за убийством стоит некий страшный расчет. – Почему? И зачем ты убил их всех?
   – Он хотел меня остановить, – проговорил Ллеу, переведя взгляд на тело Наставника, – Этот старик. Он знал правду. Я видел это в его глазах. – Юноша снова посмотрел на Риса. – И в твоих глазах – тоже. Вы все собирались помешать мне.
   – Помешать в чем, Ллеу? – требовательно спросил Рис.
   – Привести учеников к моему Богу.
   – К Кири-Джолиту? – переспросил монах с недоверием.
   – К этому болтуну и душителю радости?! Ну нет! – пренебрежительно фыркнул Ллеу, а затем выражение презрения на его лице сменилось благоговением, голос зазвучал почтительно: – К моему господину – Чемошу.
   – Ты – последователь Бога Смерти?
   – Да, брат, – сказал Ллеу. Он поставил миску с супом на стол и поднялся со скамьи. – И ты тоже можешь стать его учеником. – Он раскрыл объятия. – Обними меня, брат. Обними меня и обними вечную жизнь, бесконечную юность и бесконечное удовольствие.
   – Тебя обманули, Ллеу.
   Перехватив эммиду обеими руками, Рис занял боевую позицию. У Ллеу не было при себе меча – монахи запрещали вносить в монастырь стальное оружие, – но он находился в религиозном экстазе и поэтому представлял серьезную опасность.
   – Чемош не собирается давать тебе ничего из вышеперечисленного. Ему необходимо только твое разрушение.
   – Напротив, у меня уже все есть, – просто ответил Ллеу. – Ничто не может причинить мне вред. – Повернувшись к столу, он взял другую миску и показал Рису. – Это моя. Пустая. Я съел суп с болиголовом, как и все эти жалкие глупцы. Я должен был это сделать, иначе бы они начали меня подозревать. Теперь они мертвы, а я – нет.
   Эти слова могли показаться ложью, бравадой, но Рис по тону и выражению лица брата догадался, что так все и было. Ллеу говорил правду. Он проглотил яд и остался невредим. Монах внезапно вспомнил укус на руке брата и отсутствие кровотечения.
   Ллеу небрежно поставил миску на стол.
   – Моя жизнь легка и приятна. Я не знаю ни жажды, ни голода. Чемош обо всем заботится. Я все получаю просто так. И ты можешь познать такую жизнь, братец.
   – Если ты называешь это «жизнью», – сказал Рис, – то я такой «жизни» не хочу.
   – Тогда, думаю, тебе лучше умереть, – бесстрастно отозвался Ллеу. – В любом случае Чемош получит тебя. Души тех, кто умер насильственной смертью, приходят к нему.
   – Я не боюсь смерти. Моя душа отправится к моему Богу, – возразил монах.
   – Маджере? – усмехнулся юноша. – Ему все равно. Он сейчас где-нибудь наблюдает за гусеницей, ползущей по травинке. – Тон Ллеу изменился, стал угрожающим. – У Маджере нет ни желания, ни могущества противостоять Чемошу. Так же как у этого старика не хватило сил остановить меня.
   Рис посмотрел на мертвых, посмотрел на скорченное тело Наставника, и в нем вскипела ярость. Ллеу прав. Маджере мог сделать хоть что-нибудь. Он должен был сделать что угодно, чтобы предотвратить смерть. Его монахи посвятили ему жизнь. Они работали и жертвовали. И в час, когда необходима была помощь, Бог оставил их. Они в предсмертных муках взывали к нему, а он притворился, что не слышит.
   Монахам Маджере запрещено принимать в конфликте чью-либо сторону. «Возможно, – подумал Рис, – и сам Бог отказался становиться на одну из сторон. Возможно, души моего любимого Наставника и братьев сейчас вынуждены в одиночку сражаться с Повелителем Смерти».
   Ярость билась внутри Риса, она обжигала, раздирала и была горька на вкус.
   – Я должен был прийти раньше. Я мог бы тебя остановить.
   Рис выдумал себе оправдание, что находился с Богом, но на самом деле его эгоизм, требующий мира и покоя, удержал его вдалеке от того места, где в нем нуждались. И он, и Маджере оставили тех, кто им верил, и девятнадцать человек теперь были мертвы.
   Рис боролся с собой, проклинал себя и в то же время пытался подавить гнев, который заставлял руки сжиматься от желания схватить брата-убийцу и задушить его. Монах настолько погрузился во внутреннюю борьбу, что отвел глаза от Ллеу.
   Юноша мгновенно воспользовался преимуществом и, схватив тяжелую глиняную миску, изо всех сил метнул ее в голову брата.
   Посудина ударила Риса между глаз. В его черепе желто-красными всполохами вспыхнула боль, лишив возможности думать, по лицу потекла кровь, заливая глаза. Рис пошатнулся и схватился за стол, чтобы удержаться на ногах. Сквозь кровавую пелену он сумел разглядеть, как брат бросился к нему, а затем наперерез Ллеу метнулась черно-белая тень. Рот Риса наполнился кровью, он почувствовал, что падает, вытянул руку, чтобы удержаться, и коснулся руки Наставника.
   Перед Рисом стоял монах в оранжевых одеяниях. Рис мог поклясться, что никогда не видел этого человека, но лицо его казалось знакомым. Монах напоминал чем-то Наставника и в то же время всех братьев в монастыре. Его взгляд был спокойным, уверенным и мягким.
   Рис знал его.
   – Маджере… – прошептал он с трепетом.
   Бог смотрел на него, не говоря ни слова.
   – Маджере!… – Рис заколебался. – Мне нужен твой совет. Скажи, что я должен делать?
   – Ты и так знаешь это, Рис, – ответил Бог. – Сначала ты должен похоронить мертвых и очистить комнату от смерти, чтобы ничего не затмевало мои глаза. Завтра ты поднимешься на рассвете и помолишься мне, как обычно, потом напоишь скот, отправишь на пастбище коров и лошадей, выведешь овец на поля. Затем прополешь огород…
   – Я должен помолиться тебе, Наставник? За что? За то, что все они умерли и ты ничего не сделал?!
   – Помолиться за то, за что всегда молился, – ответил Бог. – За совершенствование тела и разума. За мир, спокойствие и благочестие…
   – Когда я похороню братьев и родителей, – сердито отозвался Рис, – я еще должен буду молиться за совершенствование?!
   – И примешь с терпением и пониманием пути твоего Бога.
   – Не приму! – возразил Рис; ярость и злость сплелись внутри его в комок. – Не приму. Это сделал Чемош! Его надо остановить!
   – С Чемошем справятся другие, – промолвил Маджере невозмутимо. – Бог Смерти не твоя забота. Загляни внутрь себя, Рис, найди тьму в своей душе. И поверни ее к свету прежде, чем ты попытаешься справиться с темнотой других.
   – А как насчет Ллеу? Он должен ответить…
   – Ллеу сказал правду. Чемош сделал его непобедимым. Ты ничего не можешь сделать, чтобы остановить его, Рис, поэтому должен отпустить.
   – И ты хочешь, чтобы я спокойно прятался здесь за стенами, пас овец, чистил загоны, а в это время Ллеу будет убивать во имя Бога Смерти? Нет, Наставник, – произнес Рис мрачно, – я не стану отходить в сторону и перекладывать на плечи других свои обязанности.
   – Ты был со мной на протяжении пятнадцати лет, Рис, – сказал Маджере. – Каждый день в мире совершались убийства и другие ужасные вещи. Ты старался предотвратить хотя бы одно? Требовал ли ты правосудия хотя бы во имя одной из жертв?
   – Нет, – ответил Рис. – Но, возможно, должен был.
   – Загляни в свое сердце, Рис, – увещевал Бог. – Требуешь ли ты справедливости или возмездия?
   – Я требую у тебя ответов! – воскликнул Рис. – Почему ты не защитил своих избранных от моего брата? Почему ты их оставил? Почему я жив, а они – нет?
   – У меня свои причины, Рис, и я не собираюсь оправдываться перед тобой. Вера в меня означает, что ты все принимаешь.
   – Я не могу принять, – произнес Рис, помрачнев.
   – Тогда я не могу тебе помочь, – отозвался Бог.
   Монах помолчал. Ярость в душе разгорелась с новой силой.
   – Пусть будет так! – отрезал он и отвернулся.

Глава 6

   Рис очнулся от тревожного сна, в котором он отверг своего Бога, и тут же почувствовал тупую боль и влажный язык, облизывающий его лоб. Атта стояла над ним и, скуля, зализывала его рану. Рис мягко оттолкнул собаку и попытался сесть. Ощутив, как сжался желудок, монах со стоном снова лег. Суровые тренировки адептов Маджере часто оканчивались ранами и ушибами, поэтому любой из них учился стойко переносить боль, а также лечить полученные повреждения. Рис понял, что у него размозжена голова, – боль была резкой, и ему хотелось уступить ей, провалиться в темноту, несущую облегчение. Если уступить слабости, то мало шансов очнуться. Монах мог и не прийти в себя, если бы не Атта.
   Рис потрепал собаку за ушами, пробормотав что-то неразборчивое, – ему снова стало плохо. Когда в голове немного прояснилось и горькая волна воспоминаний, захлестнув его, откатила, монах вспомнил, что и сам подвергается опасности.
   Рис, стиснув зубы, медленно сел и оглянулся в поисках брата.
   В трапезной было слишком темно, чтобы что-нибудь увидеть. Большинство толстых свечей уже прогорело, остались лишь две – их пламя трепетало и потрескивало на остатках воска.
   – Кажется, я пролежал без сознания несколько часов, – пробормотал Рис изумленно. – А где же Ллеу?
   Несмотря на боль, он напряг зрение и снова оглядел комнату, но юноши нигде не было.
   Атта заскулила, и монах погладил ее, пытаясь восстановить в памяти происшедшее, но последнее, что он запомнил, были слова Ллеу о Маджере: «У него нет ни желания, ни могущества противостоять Чемошу».
   Одна из свечей зашипела и потухла. Осталось лишь крошечное пламя второй. Рис снова потрепал собаку. Вопрос, почему Ллеу не убил его, пока он находился в обмороке, был излишним – не надо было ходить далеко, чтобы найти своего спасителя. Атта положила голову на колени монаха и беспокойно смотрела на него умными карими глазами.
   Однажды Рис стал свидетелем нападения на стадо горного льва и видел, как Атта, встав между овцами и зверем, бесстрашно смотрела в его желтые глаза до тех пор, пока он не отвернулся и не убрался восвояси.
   Рис вяло опустил веки, поглаживая Атту и представляя себе, как она стоит над ним и зловеще смотрит на Ллеу, обнажив острые зубы, готовая вонзить их в плоть врага.
   Ллеу мог быть неуязвим, как он утверждал, но все же чувствовал боль. Когда Атта укусила его, крик был самым настоящим, и он мог ясно себе представить, что почувствует, если эти острые зубы вонзятся ему в горло.
   Ллеу отступил и сбежал. Сбежал… сбежал домой…
   Атта тявкнула и вскочила, заставив Риса очнуться.
   – Что случилось? – спросил он напряженно и испуганно.
   Собака снова гавкнула, и монах услышал лай, доносившийся со стороны загона для овец, – тревожный, но не предупреждающий. Остальные псы почувствовали, что что-то не так. Атта тоже продолжала лаять, и Рис хмуро подумал, о чем бы она могла рассказать сородичам, как бы описала весь тот ужас, который человек может сотворить с другим человеком.
   Снова очнувшись, он понял, что Атта лает на него.