Страница:
Она отрицательно покачала головой.
– Он невластен над теми животными, которые сами присутствовали при начале творения. Их, правда, осталось мало. В основном это левиафаны и драконы, а также змеи, но это уже так, мелочь. Этот мир населен разными тварями. Многие из них могущественны и почти что вечны, и они не любят Новых богов. А те об этом часто забывают.
С этими словами Тхагаледжа вынул из кармана маленький золотой свисток и поднес его к губам. Каэтана Напряженно прислушалась, но звука не уловила. Она вопросительно посмотрела на владыку сангасоев.
– Нужно немного подождать, – ответил тот на ее взгляд, – совсем немного.
Безглазый Бог Мертвых Баал-Хаддад гнал свое воинство, состоящее из мардагайлов и прочих упырей, на ярких и нарядных воинов под знаменем Древа Жизни. Те расправлялись с нежитью без видимого страха – рубили топорами, секли мечами, накалывали на копья и сбрасывали в реку. Сражение с воинством Баал-Хаддада кипело уже на самом краю берега. Полк Солнца, перебив остатки огненных монстров Шуллата, устремился на помощь к товарищам по оружию и теперь истреблял слуг подземного божества, испепеляя их огненными стрелами.
– Жизнь всегда и везде противостоит смерти. Смерть вторична, ибо без жизни невозможна, – уничтожив жизнь, она уничтожит самое себя. В этом противоречии и кроется вечное поражение смерти. – Старый жрец выглядел смертельно усталым. Вокруг его глаз легли новые морщины, и она внезапно поняла, что он каким-то недоступным ей образом участвует в сражении. А до этого он казался ей всего лишь сторонним наблюдателем, комментатором, ученым, который присутствует при любопытном эксперименте. Но нет – жрец платил за победу сангасоев дорогую, как оказалось, цену. Над его верхней губой выступили мелкие бисеринки пота, руки напряглись, и на них проступили жилы. Он сжал челюсти и сквозь зубы прохрипел:
– Ну же! Еще одно усилие.
Внезапно Каэтана почувствовала смертельно уставшей и себя. Она потеряла контроль над собой на неуловимую долю минуты, и все поплыло у нее перед глазами.
– Не-е-ет!!! – отчаянно закричал Тхагаледжа, и она вскинулась, пришла в себя и плотнее уселась в седле.
В этот момент хлопанье гигантских крыльев сотрясло воздух и погнало его волнами на стоящих на равнине людей. Это был сильный шквал, налетевший ниоткуда, а вслед за ним невероятных размеров тень закрыла солнце. Каэтана подняла голову и замерла, пораженная необычностью и невероятной красотой открывшегося ее взгляду зрелища: по небу летел дракон.
Он весь искрился в солнечных лучах. Когтистые лапы были плотно прижаты к брюху, по позвоночнику – от головы до хвоста – тянулся острый гребень; огромный хвост, казалось, был в состоянии смести одним ударом крепостную башню. Это был самый настоящий, не придуманный, не нарисованный дракон, и у Каэтаны защипало глаза. В этот момент где-то в тишине ее памяти, там, где уже никто не мог его потревожить, тонкий голос альва произнес: «Я, знаете ли, всю жизнь мечтаю увидеть дракона. Да, видно, не суждено. А ведь какая красота должна быть».
– Красота, Воршуд, – негромко сказала Каэ. – Неописуемая красота.
Дракон описал широкий полукруг над полем боя, вытянул мощную шею и зарычал на атакующих зверей. Те при его появлении сбились в плотную кучу. Все они скулили и повизгивали от дикого ужаса, а дракон развернулся в воздухе и понесся на них воплощением их звериных кошмаров. Они уже не обращали внимания на яростный рев Кодеша. Сын их истинного владыки, их повелитель явил подданным свой грозный лик, и они бежали в страхе, боясь попасться ему на глаза.
Кодеш стоял перед драконом – маленький, жалкий бог, бессильно угрожающий ему своими рогами. Дракон опустился перед ним на землю невероятной громадой, наклонил голову, и желтый вертикальный зрачок уставился прямо на Лесного бога. Тот бросился на дракона в отчаянном приступе гнева, смешанного с бессилием, но монстр вяло двинул головой, раскрылась огромная пасть, блеснули в солнечном свете кривые сабли клыков, и изломанное тело бога, обливаясь кровью, упало на траву.
Отчаянный вопль души, изгнанной из тела, оповестил сражающихся на равнине, что повержен первый бог. Это придало силы армии сангасоев и окончательно обескуражило их противника.
Огромный дракон яростно хлестал хвостом, сметая с равнины воинов Арескои. При виде древнего чудовища стали немедленно отступать и змееголовые джаты.
– Это в их змеиной крови. Всякий змей боится дракона. Дети Авраги Могоя трепещут перед сыном Ажи-Дахака.
– Это сын Ажи-Дахака? – с восторгом глядя на дракона, спросила Каэ.
– Да. Это сам великий Аджахак. Ты слыхала о нем?
– Только легенды, мудрый жрец.
– Тогда смотри на ожившую легенду...
Сражение постепенно захлебывалось кровью нападающих и умирало в разных концах равнины. Внезапно исчезли из виду белые доспехи Джоу Лахатала. Змеебог разумно удалился, не дожидаясь конца битвы.
Смятое тело Кодеша бессильно лежало у лап Аджа-хака, а к гигантскому зверю рвался охваченный яростью Арескои – воин в шлеме из черепа дракона. Их схватка казалась неизбежной, но врагов разделили воины Траэ-таоны. Одни окружили Аджахака плотной стеной, другие теснили Арескои прочь от дракона. Аджахак ревел, пытаясь добраться до врага. Седой же конь Бога Войны отчаянно ржал, вставая на дыбы и порываясь к бегству. И наконец, устав сражаться с ним, зеленоглазый бог отпустил поводья. Конь птицей перелетел через гору трупов, пустился прочь бешеным галопом по равнине и исчез из виду.
В ослепительной вспышке пламени удалился с поля боя огненный Шуллат, призывая на головы сангасоев все известные ему проклятия.
Внезапно сотряслась земля – это дракон тяжелой поступью двинулся на безглазого Владыку Подземного Царства. Но Баал-Хаддад не стал дожидаться нападения грозного противника. Он медленно повернул голову сначала направо, потом налево, словно всматривался отсутствующими глазами в нечто видимое ему одному.
Затем ударил трезубцем о землю и провалился в нее как раз в тот самый момент, когда клыки Аджахака щелкнули в нескольких дюймах от его головы.
Завороженная картинами этой великой битвы, Каэтана не сразу заметила, что к ним приближается усталый человек в черных доспехах и с мечом в руке. Его ярко-желтые глаза с вертикальными зрачками смотрели прямо на нее. Она еще успела подивиться тому, что король и старый жрец одновременно сдвинули Коней, преграждая ему путь, но всадник в черных доспехах не обратил на них ни малейшего внимания. Он буквально тенью просочился между ними и остановился прямо перед Каэтаной.
– Я уже убил тебя, – проговорил он едва слышно. – Я забрал всех, кто питал тебя любовью, верой, дружбой. И ты уже мертва. Идем со мной, не стоит теперь сопротивляться.
Каэтана почувствовала, как в груди зашевелился ледяной комочек. Он стал разрастаться, увеличиваться в размерах, смертельным холодом сковывая ее члены. Ее огромная усталость превратилась в усталость смертель-й ную, и ей невыразимо захотелось закрыть глаза навсегда.
Но невероятным усилием воли она заставила себя разлепить ставшие свинцовыми веки и, едва шевеля немеющими губами, сказала:
– Прочь с дороги, глупец. Я многократно жива, и эту жизнь тебе у меня не отнять. Ты невластен надо мной.
Бешеным огнем вспыхнули глаза га-Мавета, но тут же погасли. Он исчез, и Каэтана подумала, что сходит с ума. Не было этого разговора, не было искаженного безумной болью лица Бога Смерти – не было ничего.
Когда ей удалось стряхнуть с глаз туманную пелену, все было уже закончено. Воины Ингатейи Сангасойиг опять построились ровными рядами, но почему-то никуда с поля битвы не двигались. Они стояли прямо и торжественно, как на параде, и откуда-то сверху поплыла тихая и печальная музыка.
Каэтана хотела было повернуться к жрецу или правителю и спросить, что это за странный обычай, но не успела.
Страшная пульсирующая боль застучала в висках Каэтаны – ее душа наполнилась безмолвными криками уходящих в небытие душ. Это только со стороны казалось, что мертвые молчат. На самом деле их души. стонали и метались, не желая покидать тела.
– Что это? – жалобно простонала Каэ, держась рукой за сердце, готовое выпрыгнуть из груди, ставшей пеклом.
– Ничто не дается богами просто так, – сказал жрец. – За все приходится платить положенную цену. Цена победы в таком сражении – это жизнь сотен и тысяч воинов. Они погибли на бранном поле, но Инта-гейя Сангасойя милостива к своим детям – они не отдают свою жизнь тем богам, что погубили их. Ни одной души не унес с собой безглазый, ни одной душой не завладел Малах га-Мавет. Интагейя Сангасойя принимает своих воинов к себе.
– Это хорошая смерть, Ищущая, – вставил Тхагаледжа. И, увидев, как слезы струятся по бледному лицу маленькой всадницы, добавил:
– Мы победили. Так что они погибли не зря.
Шар боли разросся до невыносимых размеров и разорвался на огненные осколки. Мир; померк перед глазами Каэтаны. И откуда-то издалека донесся голос Бордонкая:
– Славная, однако, была битва...
Все в этом месте казалось Каэтане смутно знакомым. И трудно было решить – не то ей когда-то снились сны, больше похожие на воспоминания, не то воспоминания ее были похожи на цветной, ускользающий из памяти сон.
Она шагала по тенистым аллеям храмового парка в сопровождении Нингишзиды и вела с ним долгую неспешную беседу. Старый жрец уделял ей все. свое внимание с тех пор, как она объявилась в Сонандане, и это само по себе было странно.
Каэтана растерянно осматривалась – ей все время казалось, что она вернулась домой, хотя и понимала, что это совершенно невозможно.
Когда они проходили по лиственной роще, огромный дуб ласково положил ей на плечо зеленую ветку, которая прошелестела: «Кахатанна». Каэ вздрогнула и потрясла головой, чтобы отогнать наваждение.
– Тебе плохо? – участливо осведомился жрец. – Нет, мудрый. Просто я никак не пойму, что со мной здесь происходит.
Каэтана собралась было объяснить, что ее мучает и терзает несколько дней подряд, но тут дорожка круто повернула мимо небольшой живописной скалы, прошла под аркой из вьющихся растений и вывела гуляющих к небольшому фонтану, сложенному из грубо отесанных глыб зеленоватого камня. В центре фонтана стояла Изящная статуя, изображавшая женскую фигуру, плотно завернутую в покрывало с головы до ног так, что даже лица не было видно. Фигура стояла на искусственной скале у источника, вода которого стекала в фонтан с нежным журчанием.
Когда Каэтана увидела эту картину, в ней что-то неуловимо изменилось и, словно старая кожа, сброшенная змеей, спали невидимые оковы. Множество образов и воспоминаний, теснясь и толкаясь, хлынули из какого-то потаенного места в глубине ее памяти, затопили сознание и выплеснулись наружу волной сбивчивых вопросов. События стали развиваться стремительно и по совершенно непредвиденному сюжету.
– Здесь же был дельфин, – недовольно заговорила Каэтана, обращаясь к невозмутимому жрецу. – Я прекрасно помню, что здесь стоял нефритовый дельфин. А это что за монструозность?
Нефритового дельфина, помещенного скульптором на стилизованную волну из стекла бирюзового цвета, Каэтана вспомнила сейчас в мельчайших подробностях.
Ей безумно нравился этот уютный уголок парка, и она часами могла сидеть здесь, разглядывая небольшую статую, запечатлевшую дельфина в каком-то немыслимом изгибе. Хвост был высоко поднят над головой, будто животное косо уходит на глубину. В куске стекла, светившегося всеми оттенками морской волны, метались солнечные блики, и Каэтане часто слышался шум волн, накатывающих на берег. В те времена дно фонтана было украшено затейливыми раковинами и веточками коралла, которые лежали на белом кварцевом песке.
Появление на этом месте серой мраморной фигуры возмутило Каэ, и она набросилась на Нингишзиду с упреками:
– Это же варварство – сменить такую красоту, и на что? На преординарнейшую скульптуру. Ее можно было водрузить и в другом месте. Что она вообще обозначает?
– Это статуя Интагейи Сангасойи, – терпеливо отвечал жрец.
Только позже, не один раз прокручивая в памяти ту беседу, Каэ пришла к выводу, что все было не так просто, как показалось в первый момент, – слишком уж спокойно воспринял жрец взрыв ее негодования, будто не только признавал ее право распоряжаться в храмовом парке, но даже и ожидал чего-то подобного.
– А почему у нее лицо закрыто?
– Лицо Истины никогда не бывает открыто всем, Ищущая. Тот, кто узреет его, сможет узреть и лицо богини.
В этот момент Каэтане показалось, что из-под покрывала на нее озорно глянула до боли знакомая физиономия и опять скрылась под мраморными складками. Каэтана поморгала, но больше ничего не произошло.
– Дожила до галлюцинаций, – объявила она, ни к кому особо не обращаясь. – А дельфина куда переставили?
– Вынесли из парка. Но если ты хочешь...
– Конечно, хочу. И чем скорее, тем лучше. – Тут наконец до Каэтаны стала доходить абсурдность происходящего, и она прикусила язык.
– Прости, пожалуйста. Я сама не понимаю, чего это вдруг раскомандовалась. И о каком дельфине идет речь, тоже не знаю. Прости еще раз. – Она поднесла к похолодевшему лбу слабую руку и пробормотала:
– Кажется, мне нужно отдохнуть. Мысли путаются, знаешь ли.
– А что запуталось в твоих мыслях? – очень серьезно полюбопытствовал жрец.
– Картины, и престранные. – Каэ бессильно опустилась на край фонтана и торопливо заговорила, словно боясь, что воспоминания переполнят ее, она захлебнется в них и никогда уже больше не выплывет на поверхность:
– Сейчас я вижу толпу странников в белых одеяниях. Они несут охапки цветов сюда, к этому фонтану. Только здесь все-таки этот таинственный дельфин. А теперь коня вижу, вороного. Лучше, чем у меня сейчас... Арру вижу – это тот маг, что вызвал меня сюда из моего мира. Нет, не из моего. Мой мир здесь, а там я была в изгнании.
Глаза Каэ увеличились, губы пересохли, и с них падали отрывистые, на первый взгляд бессвязные слова, но старый жрец не перебивал ее, а внимательно слушал. Он присел рядом, обнял ее жилистой рукой и стал тихо укачивать, как ребенка. Когда она замолкала на секунду и усталая голова ее начинала клониться на грудь, Нин-гишзида ласково, но настойчиво спрашивал:
– А дальше? Что ты еще видишь?
И Каэтана рассказывала о старинных обрядах, о событиях невероятной седой древности, о драконах, о войнах, когда-то гремевших на этой земле. Эпические повествования сменялись у нее в памяти, картинами тихой и спокойной жизни. Она цитировала отрывки каких-то неизвестных поэм. Щелкала пальцами нетерпеливо, не в силах воспроизвести забытую мелодию или строку. Иногда жрец осторожно подсказывал ей, что мог, и тогда она искренне радовалась и заливисто хохотала.
Изредка в уединенную аллею заглядывали жрецы или вельможи, посланные правителем на поиски Каэ и жреца, но Нингишзида движением седых бровей отправлял их прочь, и они удалялись на цыпочках, не смея беспокоить странную парочку. Каэтана же, казалось, не обращала внимания на происходящее вокруг, целиком погрузившись в диковинный мир неизвестно чьих воспоминаний.
Мягко шурша крыльями, ей на плечо тяжело плюхнулся большой ворон. Он потоптался минуту, устраиваясь поудобнее, цепко схватился за ткань ее рубахи сильными когтями и начал тихонько перебирать волосы на виске крепким клювом. Не переставая говорить и нимало не удивившись, Каэ протянула руку и погладила птицу по блестящим иссиня-черным перьям.
Затем рассеянно полезла в карман, достала оттуда неведомо как попавший в него кусочек хлеба и протянула ворону. Тот осторожно принял угощение и спрыгнул с ее плеча на землю – поклевать в свое удовольствие. А она продолжала:
– Еще вижу подвал. Темный, сырой. Приближается огонек – это человек несет факел. С потолка капает вода, я слышу мерный звук. Иногда капля падает мне за шиворот – это неприятно. А еще мне очень страшно.
– Ты боишься этого человека?
– Нет, он мне не опасен. Думаю даже, это он боится меня. А я страшусь того, что со мной происходит. Все воспоминания и знания будто проваливаются куда-то. Во мне открывается бездна, которая поглощает меня, и я опустошаюсь. Это очень страшно. Я бегу по черному коридору и кричу...
– А человек с факелом?
– Он не один. Их там несколько. Нет, они не преследуют меня, просто стоят и смотрят вслед, но от этого еще более жутко. Я бегу и медленно теряю себя. Ужасное состояние – проваливаюсь в какую-то черную дыру, бр-р-р...
Каэтана вздрогнула всем телом, посмотрела на жреца внезапно прояснившимися глазами и спросила:
– Что это за чушь я тут несла?
– Ты рассказала очень много важного для меня. Я тебе благодарен. Пойдем к ужину. Тхагаледжа, наверное, заждался нас.
– Как? Уже ужин? Неужели мы тут сидим целый день?
– Так получилось, – неопределенно пожал плечами жрец. – Пойдем.
Каэтана охотно кивнула и поднялась со своего места. Когда они выходили из аллеи, уже сгущались сумерки. И в этих сумерках ей привиделся нефритовый дельфин, несущийся по волне. Он улыбнулся ей и весело прошептал:
– Кахатанна.
К храму Безымянной богини ее привели только на третий день. И случилось это до обидного просто – без церемоний, песнопений и жертвоприношений. Просто Нингишзида предложил ей прогуляться по парку, как и в предыдущие дни, и ничего не подозревающая Каэ согласилась.
На этот раз они шли гораздо быстрее, словно их путешествие имело определенную цель. Каэ собралась было спросить об этом старого жреца, но в этот момент они как раз и вышли к храму. И это было прекрасно.
Полуденное солнце освещало невысокое и изящное мраморное строение, напоминающее драгоценную игрушку на зеленом бархате. Цепь искусственных водоемов, соединенных небольшими каналами, через которые были перекинуты хрупкие мостики, располагав лась таким образом, что храм казался стоящим на отдельном островке посреди обширного парка. Более всего порадовало Каэтану отсутствие какой-либо торжественности.
Звонко щебетали птицы, деловито гудели шйели, перелетая с одного цветка на другой, носились в теплом воздухе стройные стрекозы. Цветы здесь были великолепны – они цвели изо всех сил, поя воздух изысканным, чуть пьянящим ароматом. В маленьком пруду на листе какого-то водяного растения грелась на солнце крохотная болотная черепашка. Она снисходительно покосилась на подошедших людей, нр не подумала скрываться под водой. Бабочки разноцветной вьюгой пронеслись прямо у Каэ перед глазами и упорхнули по своим делам. И над всем этим великолепием царила радостная, чуточку праздничная тишина.
К храму поднималась широкая мраморная терраса. Колонны из нефрита поддерживали зеленую крышу. Внутрь вели двери из зеленой бронзы с рельефным изображением дракона Ажи-Дахака, которые сейчас были плотно закрыты.
– Там, в храме, тебя ждут ответы на все не заданные тобою вопросы, – мягко сказал жрец. – Но храм должен принять тебя. Назови ему свое имя, и двери откроются.
Не без внутреннего трепета Каэтана ступила на террасу, поднялась по ступеням к храму, остановилась перед дверями и каким-то чужим, слегка дрогнувшим голосом сказала:
– Меня зовут Каэтана. Я пришла за ответом. Разреши мне войти.
Ничего.
Ни шевеления, ни шороха за массивными дверями – вообще никакой реакции. Каэ беспомощно оглянулась на стоящего в некотором отдалении Нингишзиду:
– Что мне нужно сделать? Может, я что-то не так говорю?
– Возможно, – ответил жрец. – Случается так, что те, кто приходит в храм Безымянной богини, называют то имя, которое привыкли слышать от других. А нужно назвать свое имя – то, чем ты являешься на самом деле. И это самая трудная часть пути.
Каэтана сделала попытку возразить, но жрец останов вил ее мягким жестом:
– Не торопись. Подожди, пожалуйста. Сейчас я уйду и оставлю вас наедине. Постарайся заглянуть в себя, доверься своему сердцу – оно гораздо лучше ума чувствует истину. И назови то имя, которое ты услышишь. Возможно, оно и будет твоим подлинным именем.
С этими словами Нингишзида легко поклонился оторопевшей от такого поворота событий Каэтане и неслышно растворился в зарослях орешника. Даже ветки не закачались. Просто стоял – и нет его.
Каэтана перевела взгляд на кусты и увидела, что они в изобилии покрыты плодами.
– Хочу орехов, – сказала она вслух. Спустилась с террасы, перешла через мостик и залезла в самый густой куст. Набрав пригоршню орехов, она улеглась на мягкой траве в приветливой тени и задумалась. Легкая приятная дремота подобралась к ней и стала поглаживать по векам, предлагая не сопротивляться, а отдохнуть, подремать, расслабиться.
– Кахатанна, – явственно прошелестели у нее над головой кусты орешника.
– Кахатанна, – басовито прогудел яркий коричнево-желтый шмель и присел рядом на цветок.
– Кахатанна-а-а, – заливисто прощебетала маленькая птичка, склонив набок головку и рассматривая Каэ блестящим черным глазком.
Это странное слово звучало повсюду – оно стремилось из глубин ее памяти, заглушая все остальные образы, цвета и звуки. Оно шло извне, добираясь до ее мозга всеми возможными путями. Каэтана раскусила скорлупу ореха и сжала зубами сладкую, еще молочную мякоть. Рот наполнился восхитительным вкусом, и вкус этот явственно произнес:
– Кахатанна.
Неизвестная ей самой сила подняла Каэ с травы и повлекла за собой.
Ей показалось, что храм освещен несколько иначе, вопреки солнцу, что свечение идет изнутри, хотя она понимала, что такое вряд ли может быть.
Она вступила на мостик и ощутила странный, давни забытый трепет радости. Остановилась, нагнулась через перила и стала с удовольствием вглядываться в прозрачную воду. На дне в ритме танца колыхались водоросли:
– Кахатанна....
Маленькая черепашка мигнула бусинкой глаза и вытянула из-под панциря морщинистую шею:
– Кахатанна...
Странный ритм слова гремел у нее в голове торжественным гимном, яркими всполохами плясал под веками, вспыхивал огоньками сладкой боли. Все еетело вслушивалось в это слово и примеряло его на себя.
– Кахатанна, – отбивало мерный ритм сердце, наполняясь теплом, – ка-ха-тан-на...
Она знала этот мир с самого своего рождения; нет – с самого его рождения, ибо он был ее частью, – это ее душа кричала и пела в каждой колонне, каждой ступени светлого храма. Это ее память застыла в изгибе ажурного мостика, ее сила питала землю, защищая и оберегая.
В ушах раздался грохот, будто грубые крепостные стены рухнули, и звонкий голос разнесся по всему пространству Варда:
– Я вернулась!!!
Она взлетела по ступеням, подбежала к дверям и потянула их на себя.
Двери подались, но со скрипом, будто сомневаясь и, требуя подтверждения своим дверным мыслям. Какое же это было наслаждение – явственно слышатьсмешные и, одновременно серьезные дверные рассуждения: уже открываться или еще помедлить, чтобы все было как положено. И чтобы не смущать бедные создания, чтобы порадовать их, она набрала полные легкие звонкого прозрачного воздуха и крикнула во всю силу:
– Кахатанна!
И весь мир ответил ей громким приветственным криком. Вздрогнул храм, распахиваясь ей навстречу, зажигаясь яркими огнями, вспорхнули отовсюду птицы, заливаясь радостно – гомон их разнесся по всему парку. Заплескалась в бассейнах веселая вода, подернулась рябью счастливого смеха. Лягушки заквакали, как в брачный период, – так громко и нестройно, что она рассмеялась. Выкатилась на поляну неизвестно из какой норки шумная ежиная семейка и колючими шариками забегала в высокой траве, смешно похрюкивая. Цветные змейки метнулись в траве яркими ленточками, издавая удивленно-восторженное шипение:
– Кахатанна?
И она, раскинув руки, как птичьи крылья, уносясь в безграничное пространство красоты и счастья постижения себя, еще раз прокричала:
– Я Кахатанна!
И бессильно опустилась у растерянных дверей, которые слегка поскрипывали, зазывая ее внутрь и жалуясь на долгое ожидание. Скрип как тоненький всхлип – и она тоже заплакала. От облегчения, от радости и боли.
Где-то на другой стороне, под сенью кустарника, мелькали прозрачные тени. Они приветственно кивали ей, они радовались – два огромных белых волка, трое воинов и крохотный альв в кокетливой шапочке, сдвинутой набекрень...
Когда Каэтана вышла из храма, ее уже ждало пышное сопровождение – жрецы, воины, вельможи; а поодаль теснилась ликующая толпа горожан и паломников, которые хоть и не смели приближаться к живой богине, но и не могли не посмотреть на нее издали.
Нингишзида, одетый в пышные одеяния, расшитые драгоценными камнями, встретил ее низким поклоном и предложил отправиться во дворец, с тем чтобы дети Интагейи Сангасойи наконец смогли должным образом отпраздновать возвращение своей богини.
– Он невластен над теми животными, которые сами присутствовали при начале творения. Их, правда, осталось мало. В основном это левиафаны и драконы, а также змеи, но это уже так, мелочь. Этот мир населен разными тварями. Многие из них могущественны и почти что вечны, и они не любят Новых богов. А те об этом часто забывают.
С этими словами Тхагаледжа вынул из кармана маленький золотой свисток и поднес его к губам. Каэтана Напряженно прислушалась, но звука не уловила. Она вопросительно посмотрела на владыку сангасоев.
– Нужно немного подождать, – ответил тот на ее взгляд, – совсем немного.
* * *
Каэтана перевела взгляд на поле боя и обнаружила, что черно-белые копейщики стараются по мере возможности не убивать животных. А звери хоть и атакуют их, но не так яростно, как можно было бы ожидать, так что сражение на этой части равнины было самым спокойным.Безглазый Бог Мертвых Баал-Хаддад гнал свое воинство, состоящее из мардагайлов и прочих упырей, на ярких и нарядных воинов под знаменем Древа Жизни. Те расправлялись с нежитью без видимого страха – рубили топорами, секли мечами, накалывали на копья и сбрасывали в реку. Сражение с воинством Баал-Хаддада кипело уже на самом краю берега. Полк Солнца, перебив остатки огненных монстров Шуллата, устремился на помощь к товарищам по оружию и теперь истреблял слуг подземного божества, испепеляя их огненными стрелами.
– Жизнь всегда и везде противостоит смерти. Смерть вторична, ибо без жизни невозможна, – уничтожив жизнь, она уничтожит самое себя. В этом противоречии и кроется вечное поражение смерти. – Старый жрец выглядел смертельно усталым. Вокруг его глаз легли новые морщины, и она внезапно поняла, что он каким-то недоступным ей образом участвует в сражении. А до этого он казался ей всего лишь сторонним наблюдателем, комментатором, ученым, который присутствует при любопытном эксперименте. Но нет – жрец платил за победу сангасоев дорогую, как оказалось, цену. Над его верхней губой выступили мелкие бисеринки пота, руки напряглись, и на них проступили жилы. Он сжал челюсти и сквозь зубы прохрипел:
– Ну же! Еще одно усилие.
Внезапно Каэтана почувствовала смертельно уставшей и себя. Она потеряла контроль над собой на неуловимую долю минуты, и все поплыло у нее перед глазами.
– Не-е-ет!!! – отчаянно закричал Тхагаледжа, и она вскинулась, пришла в себя и плотнее уселась в седле.
В этот момент хлопанье гигантских крыльев сотрясло воздух и погнало его волнами на стоящих на равнине людей. Это был сильный шквал, налетевший ниоткуда, а вслед за ним невероятных размеров тень закрыла солнце. Каэтана подняла голову и замерла, пораженная необычностью и невероятной красотой открывшегося ее взгляду зрелища: по небу летел дракон.
Он весь искрился в солнечных лучах. Когтистые лапы были плотно прижаты к брюху, по позвоночнику – от головы до хвоста – тянулся острый гребень; огромный хвост, казалось, был в состоянии смести одним ударом крепостную башню. Это был самый настоящий, не придуманный, не нарисованный дракон, и у Каэтаны защипало глаза. В этот момент где-то в тишине ее памяти, там, где уже никто не мог его потревожить, тонкий голос альва произнес: «Я, знаете ли, всю жизнь мечтаю увидеть дракона. Да, видно, не суждено. А ведь какая красота должна быть».
– Красота, Воршуд, – негромко сказала Каэ. – Неописуемая красота.
Дракон описал широкий полукруг над полем боя, вытянул мощную шею и зарычал на атакующих зверей. Те при его появлении сбились в плотную кучу. Все они скулили и повизгивали от дикого ужаса, а дракон развернулся в воздухе и понесся на них воплощением их звериных кошмаров. Они уже не обращали внимания на яростный рев Кодеша. Сын их истинного владыки, их повелитель явил подданным свой грозный лик, и они бежали в страхе, боясь попасться ему на глаза.
Кодеш стоял перед драконом – маленький, жалкий бог, бессильно угрожающий ему своими рогами. Дракон опустился перед ним на землю невероятной громадой, наклонил голову, и желтый вертикальный зрачок уставился прямо на Лесного бога. Тот бросился на дракона в отчаянном приступе гнева, смешанного с бессилием, но монстр вяло двинул головой, раскрылась огромная пасть, блеснули в солнечном свете кривые сабли клыков, и изломанное тело бога, обливаясь кровью, упало на траву.
Отчаянный вопль души, изгнанной из тела, оповестил сражающихся на равнине, что повержен первый бог. Это придало силы армии сангасоев и окончательно обескуражило их противника.
Огромный дракон яростно хлестал хвостом, сметая с равнины воинов Арескои. При виде древнего чудовища стали немедленно отступать и змееголовые джаты.
– Это в их змеиной крови. Всякий змей боится дракона. Дети Авраги Могоя трепещут перед сыном Ажи-Дахака.
– Это сын Ажи-Дахака? – с восторгом глядя на дракона, спросила Каэ.
– Да. Это сам великий Аджахак. Ты слыхала о нем?
– Только легенды, мудрый жрец.
– Тогда смотри на ожившую легенду...
Сражение постепенно захлебывалось кровью нападающих и умирало в разных концах равнины. Внезапно исчезли из виду белые доспехи Джоу Лахатала. Змеебог разумно удалился, не дожидаясь конца битвы.
Смятое тело Кодеша бессильно лежало у лап Аджа-хака, а к гигантскому зверю рвался охваченный яростью Арескои – воин в шлеме из черепа дракона. Их схватка казалась неизбежной, но врагов разделили воины Траэ-таоны. Одни окружили Аджахака плотной стеной, другие теснили Арескои прочь от дракона. Аджахак ревел, пытаясь добраться до врага. Седой же конь Бога Войны отчаянно ржал, вставая на дыбы и порываясь к бегству. И наконец, устав сражаться с ним, зеленоглазый бог отпустил поводья. Конь птицей перелетел через гору трупов, пустился прочь бешеным галопом по равнине и исчез из виду.
В ослепительной вспышке пламени удалился с поля боя огненный Шуллат, призывая на головы сангасоев все известные ему проклятия.
Внезапно сотряслась земля – это дракон тяжелой поступью двинулся на безглазого Владыку Подземного Царства. Но Баал-Хаддад не стал дожидаться нападения грозного противника. Он медленно повернул голову сначала направо, потом налево, словно всматривался отсутствующими глазами в нечто видимое ему одному.
Затем ударил трезубцем о землю и провалился в нее как раз в тот самый момент, когда клыки Аджахака щелкнули в нескольких дюймах от его головы.
Завороженная картинами этой великой битвы, Каэтана не сразу заметила, что к ним приближается усталый человек в черных доспехах и с мечом в руке. Его ярко-желтые глаза с вертикальными зрачками смотрели прямо на нее. Она еще успела подивиться тому, что король и старый жрец одновременно сдвинули Коней, преграждая ему путь, но всадник в черных доспехах не обратил на них ни малейшего внимания. Он буквально тенью просочился между ними и остановился прямо перед Каэтаной.
– Я уже убил тебя, – проговорил он едва слышно. – Я забрал всех, кто питал тебя любовью, верой, дружбой. И ты уже мертва. Идем со мной, не стоит теперь сопротивляться.
Каэтана почувствовала, как в груди зашевелился ледяной комочек. Он стал разрастаться, увеличиваться в размерах, смертельным холодом сковывая ее члены. Ее огромная усталость превратилась в усталость смертель-й ную, и ей невыразимо захотелось закрыть глаза навсегда.
Но невероятным усилием воли она заставила себя разлепить ставшие свинцовыми веки и, едва шевеля немеющими губами, сказала:
– Прочь с дороги, глупец. Я многократно жива, и эту жизнь тебе у меня не отнять. Ты невластен надо мной.
Бешеным огнем вспыхнули глаза га-Мавета, но тут же погасли. Он исчез, и Каэтана подумала, что сходит с ума. Не было этого разговора, не было искаженного безумной болью лица Бога Смерти – не было ничего.
Когда ей удалось стряхнуть с глаз туманную пелену, все было уже закончено. Воины Ингатейи Сангасойиг опять построились ровными рядами, но почему-то никуда с поля битвы не двигались. Они стояли прямо и торжественно, как на параде, и откуда-то сверху поплыла тихая и печальная музыка.
Каэтана хотела было повернуться к жрецу или правителю и спросить, что это за странный обычай, но не успела.
Страшная пульсирующая боль застучала в висках Каэтаны – ее душа наполнилась безмолвными криками уходящих в небытие душ. Это только со стороны казалось, что мертвые молчат. На самом деле их души. стонали и метались, не желая покидать тела.
– Что это? – жалобно простонала Каэ, держась рукой за сердце, готовое выпрыгнуть из груди, ставшей пеклом.
– Ничто не дается богами просто так, – сказал жрец. – За все приходится платить положенную цену. Цена победы в таком сражении – это жизнь сотен и тысяч воинов. Они погибли на бранном поле, но Инта-гейя Сангасойя милостива к своим детям – они не отдают свою жизнь тем богам, что погубили их. Ни одной души не унес с собой безглазый, ни одной душой не завладел Малах га-Мавет. Интагейя Сангасойя принимает своих воинов к себе.
– Это хорошая смерть, Ищущая, – вставил Тхагаледжа. И, увидев, как слезы струятся по бледному лицу маленькой всадницы, добавил:
– Мы победили. Так что они погибли не зря.
Шар боли разросся до невыносимых размеров и разорвался на огненные осколки. Мир; померк перед глазами Каэтаны. И откуда-то издалека донесся голос Бордонкая:
– Славная, однако, была битва...
Все в этом месте казалось Каэтане смутно знакомым. И трудно было решить – не то ей когда-то снились сны, больше похожие на воспоминания, не то воспоминания ее были похожи на цветной, ускользающий из памяти сон.
Она шагала по тенистым аллеям храмового парка в сопровождении Нингишзиды и вела с ним долгую неспешную беседу. Старый жрец уделял ей все. свое внимание с тех пор, как она объявилась в Сонандане, и это само по себе было странно.
Каэтана растерянно осматривалась – ей все время казалось, что она вернулась домой, хотя и понимала, что это совершенно невозможно.
Когда они проходили по лиственной роще, огромный дуб ласково положил ей на плечо зеленую ветку, которая прошелестела: «Кахатанна». Каэ вздрогнула и потрясла головой, чтобы отогнать наваждение.
– Тебе плохо? – участливо осведомился жрец. – Нет, мудрый. Просто я никак не пойму, что со мной здесь происходит.
Каэтана собралась было объяснить, что ее мучает и терзает несколько дней подряд, но тут дорожка круто повернула мимо небольшой живописной скалы, прошла под аркой из вьющихся растений и вывела гуляющих к небольшому фонтану, сложенному из грубо отесанных глыб зеленоватого камня. В центре фонтана стояла Изящная статуя, изображавшая женскую фигуру, плотно завернутую в покрывало с головы до ног так, что даже лица не было видно. Фигура стояла на искусственной скале у источника, вода которого стекала в фонтан с нежным журчанием.
Когда Каэтана увидела эту картину, в ней что-то неуловимо изменилось и, словно старая кожа, сброшенная змеей, спали невидимые оковы. Множество образов и воспоминаний, теснясь и толкаясь, хлынули из какого-то потаенного места в глубине ее памяти, затопили сознание и выплеснулись наружу волной сбивчивых вопросов. События стали развиваться стремительно и по совершенно непредвиденному сюжету.
– Здесь же был дельфин, – недовольно заговорила Каэтана, обращаясь к невозмутимому жрецу. – Я прекрасно помню, что здесь стоял нефритовый дельфин. А это что за монструозность?
Нефритового дельфина, помещенного скульптором на стилизованную волну из стекла бирюзового цвета, Каэтана вспомнила сейчас в мельчайших подробностях.
Ей безумно нравился этот уютный уголок парка, и она часами могла сидеть здесь, разглядывая небольшую статую, запечатлевшую дельфина в каком-то немыслимом изгибе. Хвост был высоко поднят над головой, будто животное косо уходит на глубину. В куске стекла, светившегося всеми оттенками морской волны, метались солнечные блики, и Каэтане часто слышался шум волн, накатывающих на берег. В те времена дно фонтана было украшено затейливыми раковинами и веточками коралла, которые лежали на белом кварцевом песке.
Появление на этом месте серой мраморной фигуры возмутило Каэ, и она набросилась на Нингишзиду с упреками:
– Это же варварство – сменить такую красоту, и на что? На преординарнейшую скульптуру. Ее можно было водрузить и в другом месте. Что она вообще обозначает?
– Это статуя Интагейи Сангасойи, – терпеливо отвечал жрец.
Только позже, не один раз прокручивая в памяти ту беседу, Каэ пришла к выводу, что все было не так просто, как показалось в первый момент, – слишком уж спокойно воспринял жрец взрыв ее негодования, будто не только признавал ее право распоряжаться в храмовом парке, но даже и ожидал чего-то подобного.
– А почему у нее лицо закрыто?
– Лицо Истины никогда не бывает открыто всем, Ищущая. Тот, кто узреет его, сможет узреть и лицо богини.
В этот момент Каэтане показалось, что из-под покрывала на нее озорно глянула до боли знакомая физиономия и опять скрылась под мраморными складками. Каэтана поморгала, но больше ничего не произошло.
– Дожила до галлюцинаций, – объявила она, ни к кому особо не обращаясь. – А дельфина куда переставили?
– Вынесли из парка. Но если ты хочешь...
– Конечно, хочу. И чем скорее, тем лучше. – Тут наконец до Каэтаны стала доходить абсурдность происходящего, и она прикусила язык.
– Прости, пожалуйста. Я сама не понимаю, чего это вдруг раскомандовалась. И о каком дельфине идет речь, тоже не знаю. Прости еще раз. – Она поднесла к похолодевшему лбу слабую руку и пробормотала:
– Кажется, мне нужно отдохнуть. Мысли путаются, знаешь ли.
– А что запуталось в твоих мыслях? – очень серьезно полюбопытствовал жрец.
– Картины, и престранные. – Каэ бессильно опустилась на край фонтана и торопливо заговорила, словно боясь, что воспоминания переполнят ее, она захлебнется в них и никогда уже больше не выплывет на поверхность:
– Сейчас я вижу толпу странников в белых одеяниях. Они несут охапки цветов сюда, к этому фонтану. Только здесь все-таки этот таинственный дельфин. А теперь коня вижу, вороного. Лучше, чем у меня сейчас... Арру вижу – это тот маг, что вызвал меня сюда из моего мира. Нет, не из моего. Мой мир здесь, а там я была в изгнании.
Глаза Каэ увеличились, губы пересохли, и с них падали отрывистые, на первый взгляд бессвязные слова, но старый жрец не перебивал ее, а внимательно слушал. Он присел рядом, обнял ее жилистой рукой и стал тихо укачивать, как ребенка. Когда она замолкала на секунду и усталая голова ее начинала клониться на грудь, Нин-гишзида ласково, но настойчиво спрашивал:
– А дальше? Что ты еще видишь?
И Каэтана рассказывала о старинных обрядах, о событиях невероятной седой древности, о драконах, о войнах, когда-то гремевших на этой земле. Эпические повествования сменялись у нее в памяти, картинами тихой и спокойной жизни. Она цитировала отрывки каких-то неизвестных поэм. Щелкала пальцами нетерпеливо, не в силах воспроизвести забытую мелодию или строку. Иногда жрец осторожно подсказывал ей, что мог, и тогда она искренне радовалась и заливисто хохотала.
Изредка в уединенную аллею заглядывали жрецы или вельможи, посланные правителем на поиски Каэ и жреца, но Нингишзида движением седых бровей отправлял их прочь, и они удалялись на цыпочках, не смея беспокоить странную парочку. Каэтана же, казалось, не обращала внимания на происходящее вокруг, целиком погрузившись в диковинный мир неизвестно чьих воспоминаний.
Мягко шурша крыльями, ей на плечо тяжело плюхнулся большой ворон. Он потоптался минуту, устраиваясь поудобнее, цепко схватился за ткань ее рубахи сильными когтями и начал тихонько перебирать волосы на виске крепким клювом. Не переставая говорить и нимало не удивившись, Каэ протянула руку и погладила птицу по блестящим иссиня-черным перьям.
Затем рассеянно полезла в карман, достала оттуда неведомо как попавший в него кусочек хлеба и протянула ворону. Тот осторожно принял угощение и спрыгнул с ее плеча на землю – поклевать в свое удовольствие. А она продолжала:
– Еще вижу подвал. Темный, сырой. Приближается огонек – это человек несет факел. С потолка капает вода, я слышу мерный звук. Иногда капля падает мне за шиворот – это неприятно. А еще мне очень страшно.
– Ты боишься этого человека?
– Нет, он мне не опасен. Думаю даже, это он боится меня. А я страшусь того, что со мной происходит. Все воспоминания и знания будто проваливаются куда-то. Во мне открывается бездна, которая поглощает меня, и я опустошаюсь. Это очень страшно. Я бегу по черному коридору и кричу...
– А человек с факелом?
– Он не один. Их там несколько. Нет, они не преследуют меня, просто стоят и смотрят вслед, но от этого еще более жутко. Я бегу и медленно теряю себя. Ужасное состояние – проваливаюсь в какую-то черную дыру, бр-р-р...
Каэтана вздрогнула всем телом, посмотрела на жреца внезапно прояснившимися глазами и спросила:
– Что это за чушь я тут несла?
– Ты рассказала очень много важного для меня. Я тебе благодарен. Пойдем к ужину. Тхагаледжа, наверное, заждался нас.
– Как? Уже ужин? Неужели мы тут сидим целый день?
– Так получилось, – неопределенно пожал плечами жрец. – Пойдем.
Каэтана охотно кивнула и поднялась со своего места. Когда они выходили из аллеи, уже сгущались сумерки. И в этих сумерках ей привиделся нефритовый дельфин, несущийся по волне. Он улыбнулся ей и весело прошептал:
– Кахатанна.
К храму Безымянной богини ее привели только на третий день. И случилось это до обидного просто – без церемоний, песнопений и жертвоприношений. Просто Нингишзида предложил ей прогуляться по парку, как и в предыдущие дни, и ничего не подозревающая Каэ согласилась.
На этот раз они шли гораздо быстрее, словно их путешествие имело определенную цель. Каэ собралась было спросить об этом старого жреца, но в этот момент они как раз и вышли к храму. И это было прекрасно.
Полуденное солнце освещало невысокое и изящное мраморное строение, напоминающее драгоценную игрушку на зеленом бархате. Цепь искусственных водоемов, соединенных небольшими каналами, через которые были перекинуты хрупкие мостики, располагав лась таким образом, что храм казался стоящим на отдельном островке посреди обширного парка. Более всего порадовало Каэтану отсутствие какой-либо торжественности.
Звонко щебетали птицы, деловито гудели шйели, перелетая с одного цветка на другой, носились в теплом воздухе стройные стрекозы. Цветы здесь были великолепны – они цвели изо всех сил, поя воздух изысканным, чуть пьянящим ароматом. В маленьком пруду на листе какого-то водяного растения грелась на солнце крохотная болотная черепашка. Она снисходительно покосилась на подошедших людей, нр не подумала скрываться под водой. Бабочки разноцветной вьюгой пронеслись прямо у Каэ перед глазами и упорхнули по своим делам. И над всем этим великолепием царила радостная, чуточку праздничная тишина.
К храму поднималась широкая мраморная терраса. Колонны из нефрита поддерживали зеленую крышу. Внутрь вели двери из зеленой бронзы с рельефным изображением дракона Ажи-Дахака, которые сейчас были плотно закрыты.
– Там, в храме, тебя ждут ответы на все не заданные тобою вопросы, – мягко сказал жрец. – Но храм должен принять тебя. Назови ему свое имя, и двери откроются.
Не без внутреннего трепета Каэтана ступила на террасу, поднялась по ступеням к храму, остановилась перед дверями и каким-то чужим, слегка дрогнувшим голосом сказала:
– Меня зовут Каэтана. Я пришла за ответом. Разреши мне войти.
Ничего.
Ни шевеления, ни шороха за массивными дверями – вообще никакой реакции. Каэ беспомощно оглянулась на стоящего в некотором отдалении Нингишзиду:
– Что мне нужно сделать? Может, я что-то не так говорю?
– Возможно, – ответил жрец. – Случается так, что те, кто приходит в храм Безымянной богини, называют то имя, которое привыкли слышать от других. А нужно назвать свое имя – то, чем ты являешься на самом деле. И это самая трудная часть пути.
Каэтана сделала попытку возразить, но жрец останов вил ее мягким жестом:
– Не торопись. Подожди, пожалуйста. Сейчас я уйду и оставлю вас наедине. Постарайся заглянуть в себя, доверься своему сердцу – оно гораздо лучше ума чувствует истину. И назови то имя, которое ты услышишь. Возможно, оно и будет твоим подлинным именем.
С этими словами Нингишзида легко поклонился оторопевшей от такого поворота событий Каэтане и неслышно растворился в зарослях орешника. Даже ветки не закачались. Просто стоял – и нет его.
Каэтана перевела взгляд на кусты и увидела, что они в изобилии покрыты плодами.
– Хочу орехов, – сказала она вслух. Спустилась с террасы, перешла через мостик и залезла в самый густой куст. Набрав пригоршню орехов, она улеглась на мягкой траве в приветливой тени и задумалась. Легкая приятная дремота подобралась к ней и стала поглаживать по векам, предлагая не сопротивляться, а отдохнуть, подремать, расслабиться.
– Кахатанна, – явственно прошелестели у нее над головой кусты орешника.
– Кахатанна, – басовито прогудел яркий коричнево-желтый шмель и присел рядом на цветок.
– Кахатанна-а-а, – заливисто прощебетала маленькая птичка, склонив набок головку и рассматривая Каэ блестящим черным глазком.
Это странное слово звучало повсюду – оно стремилось из глубин ее памяти, заглушая все остальные образы, цвета и звуки. Оно шло извне, добираясь до ее мозга всеми возможными путями. Каэтана раскусила скорлупу ореха и сжала зубами сладкую, еще молочную мякоть. Рот наполнился восхитительным вкусом, и вкус этот явственно произнес:
– Кахатанна.
Неизвестная ей самой сила подняла Каэ с травы и повлекла за собой.
Ей показалось, что храм освещен несколько иначе, вопреки солнцу, что свечение идет изнутри, хотя она понимала, что такое вряд ли может быть.
Она вступила на мостик и ощутила странный, давни забытый трепет радости. Остановилась, нагнулась через перила и стала с удовольствием вглядываться в прозрачную воду. На дне в ритме танца колыхались водоросли:
– Кахатанна....
Маленькая черепашка мигнула бусинкой глаза и вытянула из-под панциря морщинистую шею:
– Кахатанна...
Странный ритм слова гремел у нее в голове торжественным гимном, яркими всполохами плясал под веками, вспыхивал огоньками сладкой боли. Все еетело вслушивалось в это слово и примеряло его на себя.
– Кахатанна, – отбивало мерный ритм сердце, наполняясь теплом, – ка-ха-тан-на...
Она знала этот мир с самого своего рождения; нет – с самого его рождения, ибо он был ее частью, – это ее душа кричала и пела в каждой колонне, каждой ступени светлого храма. Это ее память застыла в изгибе ажурного мостика, ее сила питала землю, защищая и оберегая.
В ушах раздался грохот, будто грубые крепостные стены рухнули, и звонкий голос разнесся по всему пространству Варда:
– Я вернулась!!!
Она взлетела по ступеням, подбежала к дверям и потянула их на себя.
Двери подались, но со скрипом, будто сомневаясь и, требуя подтверждения своим дверным мыслям. Какое же это было наслаждение – явственно слышатьсмешные и, одновременно серьезные дверные рассуждения: уже открываться или еще помедлить, чтобы все было как положено. И чтобы не смущать бедные создания, чтобы порадовать их, она набрала полные легкие звонкого прозрачного воздуха и крикнула во всю силу:
– Кахатанна!
И весь мир ответил ей громким приветственным криком. Вздрогнул храм, распахиваясь ей навстречу, зажигаясь яркими огнями, вспорхнули отовсюду птицы, заливаясь радостно – гомон их разнесся по всему парку. Заплескалась в бассейнах веселая вода, подернулась рябью счастливого смеха. Лягушки заквакали, как в брачный период, – так громко и нестройно, что она рассмеялась. Выкатилась на поляну неизвестно из какой норки шумная ежиная семейка и колючими шариками забегала в высокой траве, смешно похрюкивая. Цветные змейки метнулись в траве яркими ленточками, издавая удивленно-восторженное шипение:
– Кахатанна?
И она, раскинув руки, как птичьи крылья, уносясь в безграничное пространство красоты и счастья постижения себя, еще раз прокричала:
– Я Кахатанна!
И бессильно опустилась у растерянных дверей, которые слегка поскрипывали, зазывая ее внутрь и жалуясь на долгое ожидание. Скрип как тоненький всхлип – и она тоже заплакала. От облегчения, от радости и боли.
Где-то на другой стороне, под сенью кустарника, мелькали прозрачные тени. Они приветственно кивали ей, они радовались – два огромных белых волка, трое воинов и крохотный альв в кокетливой шапочке, сдвинутой набекрень...
* * *
Вся Салмакида, столица Сонандана, бурлила в ожидании празднества, и оживленный гомон доносился даже до тихих аллей храмового парка.Когда Каэтана вышла из храма, ее уже ждало пышное сопровождение – жрецы, воины, вельможи; а поодаль теснилась ликующая толпа горожан и паломников, которые хоть и не смели приближаться к живой богине, но и не могли не посмотреть на нее издали.
Нингишзида, одетый в пышные одеяния, расшитые драгоценными камнями, встретил ее низким поклоном и предложил отправиться во дворец, с тем чтобы дети Интагейи Сангасойи наконец смогли должным образом отпраздновать возвращение своей богини.