Страница:
Изо дня в день он продолжал искать ее, измученный, гонимый своими неодолимыми, неотступными бедами. Сперва его семья и логово, потом это.
После третьего дня поисков отчаялся даже Маркиз.
— Это, конечно, ужасно, Хвосттрубой, — сказал ему друг, — но иногда Муркла призывает нас, и мы уходим. Ты знаешь это. Мягколапки больше нет. Боюсь, это так.
Фритти утвердительно кивнул, и Маркиз ушел к Племени. Однако Хвосттрубой не собирался бросать поиски. Он знал: сказанное Маркизом — правда, но четко чувствовал — хоть и не очень понимал, каким образом, — что Мягколапка не ушла к Муркле, а живет где-то на земных полях и ждет его помощи.
Через несколько дней Фритти разнюхивал лазейку в колючей изгороди, возле которой они с Мягколапкой столько раз играли в Круть-Верть, ему встретился Ленни Потягуш.
Старый охотник приблизился, производя не больше шума, чем осенние листья, шевелимые ветром, — с такой уверенной бережливостью движений нес он свое рыжевато-коричневое тело. Когда он подошел вплотную к Фритти — страшно смущенному присутствием матерого кота, — то остановился, уселся на задние лапы и устремил на юнца оценивающий взгляд. Пытаясь почтительно склонить голову, Хвосттрубой ткнулся носом в колючку и от боли невольно испустил стыдливое мяуканье. Холодный созерцательный взор Потягуша смягчился усмешкой.
— Мягкого мяса, Потягуш, — сказал Фритти. — Вы нынче… мрррмм… греетесь на солнышке? — Он с неуклюжим движением умолк, а так как день был совсем серым и небо затянуто тучами, Фритти внезапно вовсе потерялся — лучше бы ему вообще ничего не говорить, а того лучше — провалиться сквозь землю, под колючий куст.
Увидев, что юный кот так растерян, Потягуш фыркнул от смеха и опустился на землю. Лениво разлегся, держа голову высоко, а всем телом выказывая притворную расслабленность.
— Приятной пляски, малыш, — отозвался он и умолк, чтобы величественно зевнуть. — Вижу, ты все еще охотишься за своей… как-ее-там… Мясохапкой, верно?
— Мя… Мягколапкой. Да, я все еще ее ищу.
— Ну-ну… — Старый кот слегка огляделся, словно отыскивая крошечную, пустяковую вещь, которую обронил, и наконец сказал: — О да. Так оно и есть. Вот именно. Ты хочешь прийти сегодня вечером на Обнюх.
— Что?! — Фритти был поражен. Обнюхи устраивались для Старейшин и охотников — для обсуждения важнейших дел. — Мне — на Обнюх? — выдохнул он.
— Ну… — Потягуш снова зевнул. — Насколько я понимаю — хотя Всемогущий Харар знает, что у меня есть занятия посущественней, чем следить за всей этой вашей приходящей и уходящей мелюзгой, — насколько я могу заключить, после минувшего Сборища произошло множество исчезновений. Шесть или семь, в том числе твоя подружка Хряпомяска.
— Мягколапка, — тихонько поправил Фритти, но Потягуш уже исчез.
Над Стеной висело и светилось Око Мурклы, державно мерцая в черноте ночи.
— У нас есть и еще одно затруднение, и некоторых матерей одолевает беспокойство. Им очень неприятно то, что творится в последнее время. Матери ведь подозрительны, сами знаете.
Говорившим был Грязепыт, который проживал в дальнем поселении Племени, по другую сторону Опушки Дубравы. У них были свои собственные Сборища, и они редко тесно соприкасались с кланом Фритти.
— Вот что я разумею, — продолжал Грязепыт, — ну, это неестественно. Я разумею, что мы, конечно, каждый сезон теряем двух-трех котят… а то и взрослых, которые решаются рыскать, никому не сказавшись. Феле свойственно тревожиться, если вы унюхиваете смысл. Но у нас уже трое пропавших — за несколько дней. Это неестественно.
Гость с дальней стороны Дубравы сел, и среди собравшихся вождей клана раздалось приглушенное шипение и перешептывание.
У Фритти стало спадать волнение, вызванное присутствием на Обнюхе. Услышав и от других рассказы о таинственных исчезновениях и поняв, что дело это нешуточное — мудрые коты вокруг него трясли головами и в замешательстве поскребывали морды, — он вдруг заинтересовался, а не смогут ли они все вместе как-нибудь помочь найти Мягколапку. Ему казалось — едва старые коты узнают о его беде, выход будет найден, — но подумать только! Брови и носы блюстителей обычаев клана морщились от тревоги. Хвосттрубой почувствовал, что его покидает надежда.
Верхопрыг, один из самых младших присутствующих — хоть и был несколькими сезонами старше Фритти, — встал, чтобы говорить.
— У моей сестры… у моей сестры по выводку, Трепетуньи, только что, в минувшее Око, пропали два котенка. Она внимательная мать. Они играли на опушке под деревом, и она на миг отвернулась, потому что у ее младшего сбилась в колтун шерстка. А когда обернулась, они уже исчезли. И ни лисой, ни совой не пахло — она все обыскала, сами понимаете. Она очень расстроена. — Тут Верхопрыг неловко оборвал свою речь и сел.
Остроух встал и оглядел собравшихся:
— Что ж, если ни у кого больше нет таких историй?…
Потягуш неохотно поднял лапу:
— Прости, Остроух, я все же полагаю… где же он?… ах да, вот он. Вот юный Хвосттрубой, у которого есть что сообщить. Я разумею — если это не слишком вас обеспокоит. — Потягуш зевнул, приоткрыв острые клыки.
— Хвостпробой? — раздраженно переспросил Остроух. — Что еще за имя?
Жесткоус улыбнулся Фритти:
— Нет, Хвосттрубой. Не так ли? Говори, с чем пришел, малец.
Хвосттрубой встал, и все взоры обратились на него.
— Ммя… то есть я… — У него, как у хворого, обвисли усы. — Ну знаете… Мягколапка, она моя подруга… она… она… Мягколапка… ну так она пропала…
Старый Фуфырр выдвинулся вперед и проницательно взглянул на него:
— Ты что-нибудь узнал о том, что с ней стряслось?
— Нет… нет, сэр, но, по-моему…
— Правильно! — Остроух потянулся и без церемоний хлопнул Фритти по макушке, чуть его не опрокинув. — Правильно, — продолжал Остроух, — необычайно точно, спасибо. Хвост… Хвост… Что ж, это было полезнейшее сообщение, юнец. Так этим мы и удовлетворимся?
Фритти поспешно сел и сделал вид, что выкусывает блоху. Нос у него горел.
Волнохвост, еще один Старейшина, прочистил горло — добиваясь полной тишины — и спросил:
— Но что же нам делать?
Еще миг молчания — и собравшиеся соплеменники разразились:
— Поднять кланы по тревоге!
— Поставить часовых!
— Уходить отсюда!
— Больше не заводить котят!
Последнее исходило от Верхопрыга, на которого — чуть он увидел, что все вперились в него — внезапно перепрыгнула Хвосттрубоева блоха.
Старый Фуфырр задумчиво поднялся. Строго зыркнул на Верхопрыга и внимательно оглядел собравшихся.
— Сперррва, — прорычал он, — лучше сговоримся не вопить и не скакать вот так -вокруг да около. Бурундук со шмелем на хвосте и тот наделает меньше шуму и добьется большего успеха. Давайте-ка обсудим положение. — Он выразительно уставился в землю, словно обдумывая некую глубокую мысль. — Первое: пропало небывало огромное число кошек. Второе: у нас нет ни единого соображения, что или кто этому причиной. Третье: на сегодняшнем Обнюхе собрались лучшие и мудрейшие коты наших лесов и не могут разрешить головоломку. Следовательно… — Фуфырр умолк, смакуя ожидаемое впечатление. — Следовательно, хоть я и согласен, что охрану и все прочее нужно обсудить, важно, по-моему, чтобы более высокие умы — да, даже повыше наших — узнали об этом положении. Мы сейчас расстроены и перепуганы, и у нас нет другого выбора, кроме как уведомить об этих событиях Посвященных. Я полагаю, нам следует послать делегацию ко Двору Харара. Наш долг — оповестить королеву Кошачества! — Совершенно довольный собой, Фуфырр сел среди ужаса и удивления, забурливших вокруг.
— Ко Двору Харара? — задохнулся Грязепыт. — Никто из Заопушечного Племени вот уже двадцать поколений не бывал возле Трона Первородных!
Пронесся еще более взволнованный ропот.
— И никто из Племени с этой стороны Опушки! — сказал Жесткоус. — Но по-моему, Фуфырр прав. Мы всю ночь напролет слушали эти истории, и ни у кого не появилось ни малейшей мысли, что надо делать. Может быть, такая мысль найдется где-нибудь далеко от нас… Надо послать делегацию.
Толпа на миг притихла; двое, не сговариваясь, хором выпалили: «Кто пойдет?» Это вызвало новый шум. Остроух выпустил когти и со значением помахал ими в воздухе, утихомиривая всех. Фуфырр заговорил:
— Что ж, это будет долгое и опасное путешествие. Полагаю, понадобятся мои познания и мудрость Верховного Старейшины. Я иду.
Прежде чем кто-нибудь успел на это отозваться, за спиной у собравшихся раздалось внезапное рычание и вперед выступила Носопырка. Она была подругой Фуфырра, родившей ему бесчисленные выводки, и не терпела никакого вздора. Пошла прямо на Фуфырра и впилась в него взглядом.
— Никуда ты не пойдешь, старый мышегуб. Собираешься отвалить в чащобу и всю ночь распевать там свои мерзкие охотничьи песни, пока я тут сижу словно дикобраз? — прошипела она. — Собираешься подыскать при Дворе какую-нибудь стройненькую фелу, а? Да пока ты, с твоими-то изношенными костями, приступишь к делу, она успеет состариться, как я, — так какая разница? Старый негодник!
Пытаясь выручить Фуфырра, Жесткоус быстро проговорил:
— Это верно, Фуфырр! Я считаю, ты не должен идти. Твоя мудрость нужна Племени здесь. Нет, долгое путешествие такого рода для молодых котов: им нипочем путешествовать зимой.
Он огляделся, и когда его взгляд скользнул по Фритти, юный кот на миг невыразимо взволновался. Но взгляд Жесткоуса передвинулся и остановился на Остроухе. Видавший виды старый кот встал под взглядом миннезингера, ожидая.
— Остроух, ты уже далеко не молод, — сказал Жесткоус, — но еще достаточно силен и умудрен знаниями о Наружном Лесе. Ты готов возглавить делегацию?
Остроух склонил голову в знак согласия. Жесткоус повернулся к Верхопрыгу, который, вскочив на ноги, стоял, казалось, сдерживая дыхание.
— Ты тоже пойдешь, молодой охотник, — продолжал Певец Премудрости. — Знай: то, что ты выбран, — честь для тебя, и веди себя соответственно. — Верхопрыг чуть заметно кивнул и сел.
Жесткоус повернулся к Фуфырру, увлеченному почти бессловесной потасовкой с Носопыркой.
— Дружище, не подберешь ли еще одного посланца? — спросил он.
Фуфырр снова вспомнил про Обнюх и медленно обвел круг глазами. Собравшиеся затаили дыхание, пока он медлил, обдумывая. Наконец он сделал знак молодому трехлетнему охотнику по имени Перескок-Через-Поток. Хвосттрубой ощутил острую боль разочарования, хотя и знал, что слишком молод, чтобы надеяться на удачу. Пока Фуфырр и Жесткоус внушали Перескоку, как велика его ответственность, Фритти чувствовал странную, грызущую сердце тоску.
Когда все три делегата встали перед собравшимися, Остроух выступил вперед, чтобы принять весть, которую они отнесут к древнему Двору Харара. Фуфырр снова поднялся.
— Никто не путешествовал туда, куда вы пойдете, — начал он. — У нас не хватает знаний, чтобы вас наставить, но песни, что звучат при Дворе, известны и здесь. Если вы сумеете выполнить свой долг и доберетесь до королевы Кошачества, скажите ей, что Старейшины Стены Сборищ — по эту сторону Опушки на краю ее владений — заверяют ее в своей преданности и просят ее помощи и руководства в этом деле. Скажите ей, что зараза исчезновений — Харар ее дери! — коснулась не только котячества и любопытной молодежи, но и всего Племени. Скажите, что мы сбиты с толку и у нас слишком мало мудрости, чтобы справиться с этой напастью. Если королева пошлет весть, вы обязаны доставить ее нам. — Он умолк. — Ах да. И еще — вы обязаны помогать и содействовать своим товарищам до конца, даже если вас постигнет неудача.
Здесь Фуфырр опять остановился и на миг вновь стал старейшим котом клана Стены Сборищ. Опустил глаза и поскреб лапой землю.
— Мы все надеемся, что Муркла не оставит вас своими милостями и сохранит вас живыми-здоровыми, — добавил он. Вверх не взглянул. — Можете попрощаться со своими семьями, но мы хотим, чтобы вы отбыли как можно скорее.
— А может, у вас и вытанцуется, — сказал Жесткоус, и, спустя мгновение: — Обнюх окончен.
Почти все встали и двинулись вперед, кто возбужденно переговариваясь, кто стараясь напоследок обнюхаться или перекинуться словечком с тремя делегатами.
Фритти Хвосттрубой был единственным котом, который не задержался хоть на миг возле делегации смельчаков. С незнакомыми чувствами он закарабкался прочь от гудящей Стены Сборищ.
На краю ложбины он остановился, точа когти о грубую кору вяза, прислушиваясь к бормотанию толпившихся внизу котов.
«Никто на Обнюхе не позаботился о Мягколапке, — думал он. — Никто не припомнит ее имени, когда делегаты доберутся до Двора». Потягуш даже сейчас не мог его вспомнить! Мягколапка значила для них не больше, чем какой-нибудь замызганный старый кот, — как же, будет он терпеливо дожидаться, когда Верхопрыг и остальные торжественно отбудут ко Двору королевы в надежде, что она найдет выход из положения! Виро Небесный, какая чушь!
Фритти зарычал — звук, которого никогда прежде не издавал — и отодрал еще одну полосу коры. Обернулся, поглядел в небо. Где-то, он четко это чувствовал, Мягколапка глядела на это же самое Око, и никто не беспокоился, в опасности она или нет. Хорошо же!
Стоя на склоне холма, выгнув спину, Хвосттрубой чувствовал горячую решимость. Око Мурклы висело над ним, словно родительски укоряя, когда он дал страстный обет:
— Клянусь Хвостами Первородных, я найду Мягколапку или дух мой отлетит от мертвого моего тела! Или — или!
Через миг, когда Фритти понял, в чем поклялся, его пробрала дрожь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Фритти обнаружил, что покинуть крыльцо с ящиком для спанья и миской для еды — намного труднее, чем он ожидал. Гнев и тоска минувшей ночи уменьшились в тонком солнечном сиянии Раскидывающегося Света, — в конце концов, Фритти был еще очень молодой кот, не вошедший в полный охотничий возраст. К тому же у него не было четкого представления, с чего начать поиски пропавшей подруги.
Обнюхивая изодранную подстилку своего спального ящика, подстилку, полную таких знакомых запахов, он спрашивал себя, не лучше ли дождаться завтрашнего дня, прежде чем отправиться в путь. Несомненно, небольшая охота или шалость-другая с остальными юнцами прояснят ему разум. Конечно. Это, пожалуй, куда благоразумнее.
— Хвосттрубой! До меня дошли слухи, что ты уходишь! Вот не ожидал от тебя! Совершенно ошеломлен! — Спотыкаясь и бумкая, на крыльцо вскочил запыхавшийся Маркиз. В комическом недоумении оглядел Фритти: — Ты и в самом деле собираешься уйти?
В тот же миг — хотя весь его дух противился этому — он услышал собственный ответ:
— Конечно, Тонкая Кость. Я должен.
Сказав эти странные слова, он почувствовал себя так, словно покатился с холма. Как он мог теперь остановиться? Как мог не пойти? Могучий Хвосттрубой, важничающий прямо перед Стеной Сборищ, рассказывающий всем встречным-поперечным о своих поисках… «О, быть бы постарше, — подумалось ему, — и чуточку поумнее!» Сам себе удивляясь, он наклонился и лизнул лапу со спокойным расчетом произвести на друга впечатление. Где-то глубоко внутри он горячо надеялся, что Маркиз уговорит его не ходить, может быть, даже подыщет уважительную причину. Но Тонкая Кость лишь усмехнулся и сказал:
— О Харар! Быстролап и я очень привязчивые. Нам будет недоставать тебя.
— Мне тоже будет недоставать всех вас, — ответил Фритти и вдруг отвернулся, словно выкусывая блох.
После краткого молчания он оглянулся. Друг наблюдал за ним со странным выражением морды.
Еще миг молчания — и Тонкая Кость продолжал:
— Что ж, тогда, пожалуй, остается проститься. Быстролап, Жукобой и все прочие велели пожелать тебе самого большого везенья. Они должны были зайти, если не заварится большая игра в Прыг-Шмыг и они не пойдут искать еще кое-кого из наших.
— А? — жалобно отозвался Хвосттрубой. — Прыг-Шмыг? Ну, я не считаю, что у меня будет теперь время для таких игр. Мне они и в самом деле никогда очень-то не нравились, ты же знаешь.
Маркиз снова усмехнулся:
— А вот я считаю, что времени у тебя просто не будет, верно? Что за приключения тебя ждут! — Оглядевшись, Тонкая Кость понюхал воздух: — А Шустрик заходил?
— Нет, — ответил Хвосттрубой. — Да зачем?
— Ах, он расспрашивал, когда и куда ты уходишь и откуда. Казался очень озабоченным, так что, я думаю, собирается поймать тебя и пожелать доброго пути. По-моему, он весьма и весьма почитает тебя. Что ж, боюсь, он может тебя и упустить.
— Упустить меня?
— Да. Раскидывающийся Свет почти уже на исходе, а ты ведь хотел уйти до Коротких Теней.
— О да. Конечно. — Ноги у Фритти были точно каменные. Чего он действительно сейчас хотел — так это уползти в свой ящик. — Полагаю, мне пора уже быть в пути, — сказал он с наигранной бодростью.
— Я провожу тебя до края поля, — ответил ему друг.
Пока они шли, Маркиз — прыгая и болтая, Фритти — тяжело ступая и волоча ноги, Хвосттрубой старался запомнить и сберечь каждый запашок родимых земель. Он молчаливо и как-то замедленно прощался с мерцающей травой луга, с тоненьким, почти пересохшим ручейком и со своей любимой колючей изгородью. «Наверное, я никогда больше не увижу этих полей, — думал он, — и все они, наверное, забудут меня за один сезон, а то и раньше».
Минутами он очень гордился своею смелостью и жертвенностью, но когда они добрались до конца моря колышущейся травы и он обернулся и увидел едва различимые очертания Мурчелов а крыльца, где стояли его ящик и миска, то ощутил в носу и глазах такое жжение, что на миг присел и потер лапой морду.
— Ну… — Маркиз стал вдруг немножко неуклюж. — Славной охоты и приятной пляски, друг Хвосттрубой. Я буду думать о тебе, пока ты не вернешься.
— Ты настоящий друг, Маркиз.?Мягкого мяса!
— Мягкого мяса. — И Тонкая Кость вприпрыжку понесся прочь.
Через полсотни шагов в глубь Стародавней Дубравы, еще в относительно солнечной и воздушной наружной полосе леса, Фритти уже чувствовал себя самым одиноким котом на свете.
Он не знал, что за ним следовали.
Когда солнце подошло к полудню, Фритти продолжал путь в лесные глубины. Он никогда не хаживал сквозь них на ту сторону, но ему казалось, что сбежавшая Мягколапка должна была пройти этим путем, а не поблизости от владений Мурчелов.
Хотя солнце стояло высоко, ему очень пригодилось острое ночное зрение: деревья в этих местах росли густо-густо, почти вплотную друг к другу. Пробираясь сквозь заросли и подлесок, он с удивлением вглядывался в эти деревья внутреннего леса — с искривленными, изогнутыми стволами, которые замерли в форме извивающихся змей, скользей, чьи тела продолжают извиваться даже после того, как их убьют. Он то и дело останавливался, чтобы попробовать когти о кору незнакомых деревьев: у одних она была тверже Мурчеловой земли, у других — сырая и губчатая. Некоторые, что покрупнее, он спрыскивал своей охотничьей меткой — больше из желания подтвердить собственное присутствие среди этих перепутанных ветвей и глубоких теней, нежели из напускной храбрости.
Сверху до него доносились песни разных крылянок , которые жили на высочайших вершинах Стародавней Дубравы. Других звуков жизни, кроме мягкой поступи его почти беззвучных лап, не было.
Внезапно даже птицы умолкли. Раздался одинокий, резкий стучащий звук, и Хвосттрубой замер. Звук пробудил короткое эхо и исчез, мигом впитавшись в хаос лесного подстила. Потом с высоты послышалась быстрая пугающая стукотня: ток! ток-ток! ток-ток! ток-т-ток! Постукивание, нарастая, пробегало от дерева к дереву, возникая где-то у него над головой и разбегаясь далеко по лесу.
Опасливо понюхав воздух, подняв усы торчком, Фритти медленно двинулся вперед, мельком поглядывая вверх, в просветы среди плотной листвы.
Он осторожно переступал через гниющее бревно, когда снова прозвучал резкий «ток!», и он в тот же миг ощутил колющий удар в затылок. Завертелся, выпустив когти, но сзади ничего не обнаружил.
Еще один острый удар в правую переднюю лапу снова закружил его волчком, а повернувшись, он в третий раз почувствовал жестокую боль — в боку. Вертясь туда-сюда, не в силах найти источник болезненных ударов, он угодил под град мелких твердых предметов, которые поражали его сверху. Повернул назад — рыча от страха и тревоги — и получил еще очередь, на сей раз сзади.
В панике Фритти сдался, побежал, и тотчас снова началась громкая стукотня — теперь, казалось, со всех сторон сразу. Густо и быстро залетали колючие снаряды. Пытаясь спрятать голову и защитить глаза, он побежал прямо к сучковатому подножию дуба и рухнул на суглинок, где на него тотчас обрушился новый свирепый дождь снарядов. Съежившись, он наконец разглядел, чем его бомбардировали — камешками и твердыми орешками. Попаданий сразу стало чересчур много. Словно обложенный стаей кусачей мошкары, он метнулся назад в подлесок. Едва он пытался выбрать какой-нибудь путь, ливень каштанов и мелких камешков непременно гнал его вспять — всегда в одном и том же направлении.
Стараясь угнездиться под кустом ежевики, он ощутил, что лапы его нежданно повисли в пустом пространстве. Потеряв равновесие, он повалился вниз головой.
Скользнув над обрывом и уловив внизу, на страшном расстоянии, быстрый проблеск пересыхающей речной старицы, он резко скрючился, сумел ухватиться за ежевичный куст и замедлить безудержное падение. Вцепился в колючие ветки уже всеми четырьмя лапами, зубами, хвостом — и обнаружил, что ненадежно висит, качаясь над пропастью, и только ежевика между ним и долгим, долгим падением.
Какой-то миг он висел, обезумев от неожиданности и ужаса. Ток! Ток-тока-ток! — и его приветствовал следующий залп орешков и камешков. Фритти жалобно взвыл.
— За что вы — мяу! — обижаете меня-яу?! — закричал он и был награжден лесным орехом по чувствительному розовому носу. — Я никому здесь не сделал вреда! За что вы оби… яу! — обижаете меня?
Ответом была еще одна быстрая очередь стука, после чего наступила тишина. И сверху, с деревьев, донесся пронзительный прерывистый голос:
— Нет-вред он-бред?! — Голосок был высокий, тоненький, сердитый. — Ложь-врешь-кош! Ты-ты! Ты у-бий-ца! При-шел здесь на охоту, убить! Ложь-кош-врешь!
Хотя он говорил быстро и возбужденно, Фритти неплохо понимал его Единый Язык. И изо всех сил старался получше ухватиться за корни.
— Скажите, что я такого сделал?! — взмолился он, надеясь тем временем вновь обрести безопасность: край обрыва был рядом, лапой подать. На деревьях сразу возобновился непонятный стрекот; стучащий шум снова был прерван голосом:
— Мы не просто орехо-брос, нет-нет. Нехорош, ох-нехорош кош, народ Рикчикчик не для тебя, ведь ты-ты дур-дур и надоед, о нет-нет!
Рикчикчики! Беличий народ! Даже свисая на кончиках когтей с ежевичного куста, Фритти на миг удивился. Известно, что они всегда тарахтят, надоедливо бранятся и даже яростно сражаются, когда их загоняют в угол, — они храбрейшие и сильнейшие из Писклей. Но целой оравой напасть на одного из Племени, на того, кто к ним даже не подкрадывался? Неслыханно!
— Послушайте, мурдрые Рикчикчики! — крикнул Фритти. У него устали когти. — Послушайте меня! Я знаю, ваш и мой род — враги, но это законно! Все мы такие, какими созданы. Но я обещаю, что не буду досаждать вам или разорять ваши гнезда. Я ищу друга и не стану здесь ни есть, ни охотиться! Клянусь Первородными! — Он напряженно ждал ответа, но деревья безмолвствовали.
Чуть погодя большая коричневая белка спустилась по стволу осины — неторопливо, вниз головой — и остановилась менее чем в двух прыжках от рискованно подвешенного Фритти. Рикчикчик казался разгневанным, его губа вздернулась, обнажив длинные передние зубы, но весь он был вчетверо меньше Фритти, который восхитился его храбростью.
— Хвост, зуб, ложь, вот что есть кош! — Рикчикчик говорил еще сердито, но уже медленнее, и его легче было понять. — Кош веры нет. Кош хвать-хвать миссис Чикли. Ох-нехорош-кош!
— Клянусь, я никого не трогал! — жалобно крикнул Хвосттрубой.
— Много зуб-коготь-хвост нападают на гнезд! Как-раз-сей-час у-бий-ца кош хвать-хвать мою чику, мою подругу. Она схвач-схвачена! Порченые семечки — краденые орешки! Ужас, ужас!
Боль пронизывала лапы Фритти и казалась ему немыслимой. Он осторожно протянул лапу к краю обрыва, чтобы уменьшить напряжение в задних ногах. Камешек с дерева ударил по ищущей лапе — он чуть не разжал хватку, отдергивая ушибленную ногу. Пронзительный хор беличьих голосов из листвы требовал крови.
Он попытался сосредоточиться на том, что говорила коричневая белка.
— Ты имеешь в виду, что какой-то кот схватил твою подругу прямо сию минуту? И поблизости?
— Птичьи косточки! Ужас, горе-горе мне! Бедная миссис Чикли! Она пой-пой-мана!
Фритти воспользовался случаем:
— Послушай меня! Пожалуйста, не кидайся камешками! Я в твоей власти. Попытаюсь спасти твою подругу, если только ты дашь мне выбраться отсюда. Ты мне не веришь… Ступай к себе на деревья, и если я попробую удрать или навредить тебе — можешь швырять в меня валунами, тыквами, чем угодно! Это твоя единственная возможность спасти ее.
После третьего дня поисков отчаялся даже Маркиз.
— Это, конечно, ужасно, Хвосттрубой, — сказал ему друг, — но иногда Муркла призывает нас, и мы уходим. Ты знаешь это. Мягколапки больше нет. Боюсь, это так.
Фритти утвердительно кивнул, и Маркиз ушел к Племени. Однако Хвосттрубой не собирался бросать поиски. Он знал: сказанное Маркизом — правда, но четко чувствовал — хоть и не очень понимал, каким образом, — что Мягколапка не ушла к Муркле, а живет где-то на земных полях и ждет его помощи.
Через несколько дней Фритти разнюхивал лазейку в колючей изгороди, возле которой они с Мягколапкой столько раз играли в Круть-Верть, ему встретился Ленни Потягуш.
Старый охотник приблизился, производя не больше шума, чем осенние листья, шевелимые ветром, — с такой уверенной бережливостью движений нес он свое рыжевато-коричневое тело. Когда он подошел вплотную к Фритти — страшно смущенному присутствием матерого кота, — то остановился, уселся на задние лапы и устремил на юнца оценивающий взгляд. Пытаясь почтительно склонить голову, Хвосттрубой ткнулся носом в колючку и от боли невольно испустил стыдливое мяуканье. Холодный созерцательный взор Потягуша смягчился усмешкой.
— Мягкого мяса, Потягуш, — сказал Фритти. — Вы нынче… мрррмм… греетесь на солнышке? — Он с неуклюжим движением умолк, а так как день был совсем серым и небо затянуто тучами, Фритти внезапно вовсе потерялся — лучше бы ему вообще ничего не говорить, а того лучше — провалиться сквозь землю, под колючий куст.
Увидев, что юный кот так растерян, Потягуш фыркнул от смеха и опустился на землю. Лениво разлегся, держа голову высоко, а всем телом выказывая притворную расслабленность.
— Приятной пляски, малыш, — отозвался он и умолк, чтобы величественно зевнуть. — Вижу, ты все еще охотишься за своей… как-ее-там… Мясохапкой, верно?
— Мя… Мягколапкой. Да, я все еще ее ищу.
— Ну-ну… — Старый кот слегка огляделся, словно отыскивая крошечную, пустяковую вещь, которую обронил, и наконец сказал: — О да. Так оно и есть. Вот именно. Ты хочешь прийти сегодня вечером на Обнюх.
— Что?! — Фритти был поражен. Обнюхи устраивались для Старейшин и охотников — для обсуждения важнейших дел. — Мне — на Обнюх? — выдохнул он.
— Ну… — Потягуш снова зевнул. — Насколько я понимаю — хотя Всемогущий Харар знает, что у меня есть занятия посущественней, чем следить за всей этой вашей приходящей и уходящей мелюзгой, — насколько я могу заключить, после минувшего Сборища произошло множество исчезновений. Шесть или семь, в том числе твоя подружка Хряпомяска.
— Мягколапка, — тихонько поправил Фритти, но Потягуш уже исчез.
Над Стеной висело и светилось Око Мурклы, державно мерцая в черноте ночи.
— У нас есть и еще одно затруднение, и некоторых матерей одолевает беспокойство. Им очень неприятно то, что творится в последнее время. Матери ведь подозрительны, сами знаете.
Говорившим был Грязепыт, который проживал в дальнем поселении Племени, по другую сторону Опушки Дубравы. У них были свои собственные Сборища, и они редко тесно соприкасались с кланом Фритти.
— Вот что я разумею, — продолжал Грязепыт, — ну, это неестественно. Я разумею, что мы, конечно, каждый сезон теряем двух-трех котят… а то и взрослых, которые решаются рыскать, никому не сказавшись. Феле свойственно тревожиться, если вы унюхиваете смысл. Но у нас уже трое пропавших — за несколько дней. Это неестественно.
Гость с дальней стороны Дубравы сел, и среди собравшихся вождей клана раздалось приглушенное шипение и перешептывание.
У Фритти стало спадать волнение, вызванное присутствием на Обнюхе. Услышав и от других рассказы о таинственных исчезновениях и поняв, что дело это нешуточное — мудрые коты вокруг него трясли головами и в замешательстве поскребывали морды, — он вдруг заинтересовался, а не смогут ли они все вместе как-нибудь помочь найти Мягколапку. Ему казалось — едва старые коты узнают о его беде, выход будет найден, — но подумать только! Брови и носы блюстителей обычаев клана морщились от тревоги. Хвосттрубой почувствовал, что его покидает надежда.
Верхопрыг, один из самых младших присутствующих — хоть и был несколькими сезонами старше Фритти, — встал, чтобы говорить.
— У моей сестры… у моей сестры по выводку, Трепетуньи, только что, в минувшее Око, пропали два котенка. Она внимательная мать. Они играли на опушке под деревом, и она на миг отвернулась, потому что у ее младшего сбилась в колтун шерстка. А когда обернулась, они уже исчезли. И ни лисой, ни совой не пахло — она все обыскала, сами понимаете. Она очень расстроена. — Тут Верхопрыг неловко оборвал свою речь и сел.
Остроух встал и оглядел собравшихся:
— Что ж, если ни у кого больше нет таких историй?…
Потягуш неохотно поднял лапу:
— Прости, Остроух, я все же полагаю… где же он?… ах да, вот он. Вот юный Хвосттрубой, у которого есть что сообщить. Я разумею — если это не слишком вас обеспокоит. — Потягуш зевнул, приоткрыв острые клыки.
— Хвостпробой? — раздраженно переспросил Остроух. — Что еще за имя?
Жесткоус улыбнулся Фритти:
— Нет, Хвосттрубой. Не так ли? Говори, с чем пришел, малец.
Хвосттрубой встал, и все взоры обратились на него.
— Ммя… то есть я… — У него, как у хворого, обвисли усы. — Ну знаете… Мягколапка, она моя подруга… она… она… Мягколапка… ну так она пропала…
Старый Фуфырр выдвинулся вперед и проницательно взглянул на него:
— Ты что-нибудь узнал о том, что с ней стряслось?
— Нет… нет, сэр, но, по-моему…
— Правильно! — Остроух потянулся и без церемоний хлопнул Фритти по макушке, чуть его не опрокинув. — Правильно, — продолжал Остроух, — необычайно точно, спасибо. Хвост… Хвост… Что ж, это было полезнейшее сообщение, юнец. Так этим мы и удовлетворимся?
Фритти поспешно сел и сделал вид, что выкусывает блоху. Нос у него горел.
Волнохвост, еще один Старейшина, прочистил горло — добиваясь полной тишины — и спросил:
— Но что же нам делать?
Еще миг молчания — и собравшиеся соплеменники разразились:
— Поднять кланы по тревоге!
— Поставить часовых!
— Уходить отсюда!
— Больше не заводить котят!
Последнее исходило от Верхопрыга, на которого — чуть он увидел, что все вперились в него — внезапно перепрыгнула Хвосттрубоева блоха.
Старый Фуфырр задумчиво поднялся. Строго зыркнул на Верхопрыга и внимательно оглядел собравшихся.
— Сперррва, — прорычал он, — лучше сговоримся не вопить и не скакать вот так -вокруг да около. Бурундук со шмелем на хвосте и тот наделает меньше шуму и добьется большего успеха. Давайте-ка обсудим положение. — Он выразительно уставился в землю, словно обдумывая некую глубокую мысль. — Первое: пропало небывало огромное число кошек. Второе: у нас нет ни единого соображения, что или кто этому причиной. Третье: на сегодняшнем Обнюхе собрались лучшие и мудрейшие коты наших лесов и не могут разрешить головоломку. Следовательно… — Фуфырр умолк, смакуя ожидаемое впечатление. — Следовательно, хоть я и согласен, что охрану и все прочее нужно обсудить, важно, по-моему, чтобы более высокие умы — да, даже повыше наших — узнали об этом положении. Мы сейчас расстроены и перепуганы, и у нас нет другого выбора, кроме как уведомить об этих событиях Посвященных. Я полагаю, нам следует послать делегацию ко Двору Харара. Наш долг — оповестить королеву Кошачества! — Совершенно довольный собой, Фуфырр сел среди ужаса и удивления, забурливших вокруг.
— Ко Двору Харара? — задохнулся Грязепыт. — Никто из Заопушечного Племени вот уже двадцать поколений не бывал возле Трона Первородных!
Пронесся еще более взволнованный ропот.
— И никто из Племени с этой стороны Опушки! — сказал Жесткоус. — Но по-моему, Фуфырр прав. Мы всю ночь напролет слушали эти истории, и ни у кого не появилось ни малейшей мысли, что надо делать. Может быть, такая мысль найдется где-нибудь далеко от нас… Надо послать делегацию.
Толпа на миг притихла; двое, не сговариваясь, хором выпалили: «Кто пойдет?» Это вызвало новый шум. Остроух выпустил когти и со значением помахал ими в воздухе, утихомиривая всех. Фуфырр заговорил:
— Что ж, это будет долгое и опасное путешествие. Полагаю, понадобятся мои познания и мудрость Верховного Старейшины. Я иду.
Прежде чем кто-нибудь успел на это отозваться, за спиной у собравшихся раздалось внезапное рычание и вперед выступила Носопырка. Она была подругой Фуфырра, родившей ему бесчисленные выводки, и не терпела никакого вздора. Пошла прямо на Фуфырра и впилась в него взглядом.
— Никуда ты не пойдешь, старый мышегуб. Собираешься отвалить в чащобу и всю ночь распевать там свои мерзкие охотничьи песни, пока я тут сижу словно дикобраз? — прошипела она. — Собираешься подыскать при Дворе какую-нибудь стройненькую фелу, а? Да пока ты, с твоими-то изношенными костями, приступишь к делу, она успеет состариться, как я, — так какая разница? Старый негодник!
Пытаясь выручить Фуфырра, Жесткоус быстро проговорил:
— Это верно, Фуфырр! Я считаю, ты не должен идти. Твоя мудрость нужна Племени здесь. Нет, долгое путешествие такого рода для молодых котов: им нипочем путешествовать зимой.
Он огляделся, и когда его взгляд скользнул по Фритти, юный кот на миг невыразимо взволновался. Но взгляд Жесткоуса передвинулся и остановился на Остроухе. Видавший виды старый кот встал под взглядом миннезингера, ожидая.
— Остроух, ты уже далеко не молод, — сказал Жесткоус, — но еще достаточно силен и умудрен знаниями о Наружном Лесе. Ты готов возглавить делегацию?
Остроух склонил голову в знак согласия. Жесткоус повернулся к Верхопрыгу, который, вскочив на ноги, стоял, казалось, сдерживая дыхание.
— Ты тоже пойдешь, молодой охотник, — продолжал Певец Премудрости. — Знай: то, что ты выбран, — честь для тебя, и веди себя соответственно. — Верхопрыг чуть заметно кивнул и сел.
Жесткоус повернулся к Фуфырру, увлеченному почти бессловесной потасовкой с Носопыркой.
— Дружище, не подберешь ли еще одного посланца? — спросил он.
Фуфырр снова вспомнил про Обнюх и медленно обвел круг глазами. Собравшиеся затаили дыхание, пока он медлил, обдумывая. Наконец он сделал знак молодому трехлетнему охотнику по имени Перескок-Через-Поток. Хвосттрубой ощутил острую боль разочарования, хотя и знал, что слишком молод, чтобы надеяться на удачу. Пока Фуфырр и Жесткоус внушали Перескоку, как велика его ответственность, Фритти чувствовал странную, грызущую сердце тоску.
Когда все три делегата встали перед собравшимися, Остроух выступил вперед, чтобы принять весть, которую они отнесут к древнему Двору Харара. Фуфырр снова поднялся.
— Никто не путешествовал туда, куда вы пойдете, — начал он. — У нас не хватает знаний, чтобы вас наставить, но песни, что звучат при Дворе, известны и здесь. Если вы сумеете выполнить свой долг и доберетесь до королевы Кошачества, скажите ей, что Старейшины Стены Сборищ — по эту сторону Опушки на краю ее владений — заверяют ее в своей преданности и просят ее помощи и руководства в этом деле. Скажите ей, что зараза исчезновений — Харар ее дери! — коснулась не только котячества и любопытной молодежи, но и всего Племени. Скажите, что мы сбиты с толку и у нас слишком мало мудрости, чтобы справиться с этой напастью. Если королева пошлет весть, вы обязаны доставить ее нам. — Он умолк. — Ах да. И еще — вы обязаны помогать и содействовать своим товарищам до конца, даже если вас постигнет неудача.
Здесь Фуфырр опять остановился и на миг вновь стал старейшим котом клана Стены Сборищ. Опустил глаза и поскреб лапой землю.
— Мы все надеемся, что Муркла не оставит вас своими милостями и сохранит вас живыми-здоровыми, — добавил он. Вверх не взглянул. — Можете попрощаться со своими семьями, но мы хотим, чтобы вы отбыли как можно скорее.
— А может, у вас и вытанцуется, — сказал Жесткоус, и, спустя мгновение: — Обнюх окончен.
Почти все встали и двинулись вперед, кто возбужденно переговариваясь, кто стараясь напоследок обнюхаться или перекинуться словечком с тремя делегатами.
Фритти Хвосттрубой был единственным котом, который не задержался хоть на миг возле делегации смельчаков. С незнакомыми чувствами он закарабкался прочь от гудящей Стены Сборищ.
На краю ложбины он остановился, точа когти о грубую кору вяза, прислушиваясь к бормотанию толпившихся внизу котов.
«Никто на Обнюхе не позаботился о Мягколапке, — думал он. — Никто не припомнит ее имени, когда делегаты доберутся до Двора». Потягуш даже сейчас не мог его вспомнить! Мягколапка значила для них не больше, чем какой-нибудь замызганный старый кот, — как же, будет он терпеливо дожидаться, когда Верхопрыг и остальные торжественно отбудут ко Двору королевы в надежде, что она найдет выход из положения! Виро Небесный, какая чушь!
Фритти зарычал — звук, которого никогда прежде не издавал — и отодрал еще одну полосу коры. Обернулся, поглядел в небо. Где-то, он четко это чувствовал, Мягколапка глядела на это же самое Око, и никто не беспокоился, в опасности она или нет. Хорошо же!
Стоя на склоне холма, выгнув спину, Хвосттрубой чувствовал горячую решимость. Око Мурклы висело над ним, словно родительски укоряя, когда он дал страстный обет:
— Клянусь Хвостами Первородных, я найду Мягколапку или дух мой отлетит от мертвого моего тела! Или — или!
Через миг, когда Фритти понял, в чем поклялся, его пробрала дрожь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
И поет одинокую песню,
Свистящую на ветру.
Уильям Вордсворт
Фритти обнаружил, что покинуть крыльцо с ящиком для спанья и миской для еды — намного труднее, чем он ожидал. Гнев и тоска минувшей ночи уменьшились в тонком солнечном сиянии Раскидывающегося Света, — в конце концов, Фритти был еще очень молодой кот, не вошедший в полный охотничий возраст. К тому же у него не было четкого представления, с чего начать поиски пропавшей подруги.
Обнюхивая изодранную подстилку своего спального ящика, подстилку, полную таких знакомых запахов, он спрашивал себя, не лучше ли дождаться завтрашнего дня, прежде чем отправиться в путь. Несомненно, небольшая охота или шалость-другая с остальными юнцами прояснят ему разум. Конечно. Это, пожалуй, куда благоразумнее.
— Хвосттрубой! До меня дошли слухи, что ты уходишь! Вот не ожидал от тебя! Совершенно ошеломлен! — Спотыкаясь и бумкая, на крыльцо вскочил запыхавшийся Маркиз. В комическом недоумении оглядел Фритти: — Ты и в самом деле собираешься уйти?
В тот же миг — хотя весь его дух противился этому — он услышал собственный ответ:
— Конечно, Тонкая Кость. Я должен.
Сказав эти странные слова, он почувствовал себя так, словно покатился с холма. Как он мог теперь остановиться? Как мог не пойти? Могучий Хвосттрубой, важничающий прямо перед Стеной Сборищ, рассказывающий всем встречным-поперечным о своих поисках… «О, быть бы постарше, — подумалось ему, — и чуточку поумнее!» Сам себе удивляясь, он наклонился и лизнул лапу со спокойным расчетом произвести на друга впечатление. Где-то глубоко внутри он горячо надеялся, что Маркиз уговорит его не ходить, может быть, даже подыщет уважительную причину. Но Тонкая Кость лишь усмехнулся и сказал:
— О Харар! Быстролап и я очень привязчивые. Нам будет недоставать тебя.
— Мне тоже будет недоставать всех вас, — ответил Фритти и вдруг отвернулся, словно выкусывая блох.
После краткого молчания он оглянулся. Друг наблюдал за ним со странным выражением морды.
Еще миг молчания — и Тонкая Кость продолжал:
— Что ж, тогда, пожалуй, остается проститься. Быстролап, Жукобой и все прочие велели пожелать тебе самого большого везенья. Они должны были зайти, если не заварится большая игра в Прыг-Шмыг и они не пойдут искать еще кое-кого из наших.
— А? — жалобно отозвался Хвосттрубой. — Прыг-Шмыг? Ну, я не считаю, что у меня будет теперь время для таких игр. Мне они и в самом деле никогда очень-то не нравились, ты же знаешь.
Маркиз снова усмехнулся:
— А вот я считаю, что времени у тебя просто не будет, верно? Что за приключения тебя ждут! — Оглядевшись, Тонкая Кость понюхал воздух: — А Шустрик заходил?
— Нет, — ответил Хвосттрубой. — Да зачем?
— Ах, он расспрашивал, когда и куда ты уходишь и откуда. Казался очень озабоченным, так что, я думаю, собирается поймать тебя и пожелать доброго пути. По-моему, он весьма и весьма почитает тебя. Что ж, боюсь, он может тебя и упустить.
— Упустить меня?
— Да. Раскидывающийся Свет почти уже на исходе, а ты ведь хотел уйти до Коротких Теней.
— О да. Конечно. — Ноги у Фритти были точно каменные. Чего он действительно сейчас хотел — так это уползти в свой ящик. — Полагаю, мне пора уже быть в пути, — сказал он с наигранной бодростью.
— Я провожу тебя до края поля, — ответил ему друг.
Пока они шли, Маркиз — прыгая и болтая, Фритти — тяжело ступая и волоча ноги, Хвосттрубой старался запомнить и сберечь каждый запашок родимых земель. Он молчаливо и как-то замедленно прощался с мерцающей травой луга, с тоненьким, почти пересохшим ручейком и со своей любимой колючей изгородью. «Наверное, я никогда больше не увижу этих полей, — думал он, — и все они, наверное, забудут меня за один сезон, а то и раньше».
Минутами он очень гордился своею смелостью и жертвенностью, но когда они добрались до конца моря колышущейся травы и он обернулся и увидел едва различимые очертания Мурчелов а крыльца, где стояли его ящик и миска, то ощутил в носу и глазах такое жжение, что на миг присел и потер лапой морду.
— Ну… — Маркиз стал вдруг немножко неуклюж. — Славной охоты и приятной пляски, друг Хвосттрубой. Я буду думать о тебе, пока ты не вернешься.
— Ты настоящий друг, Маркиз.?Мягкого мяса!
— Мягкого мяса. — И Тонкая Кость вприпрыжку понесся прочь.
Через полсотни шагов в глубь Стародавней Дубравы, еще в относительно солнечной и воздушной наружной полосе леса, Фритти уже чувствовал себя самым одиноким котом на свете.
Он не знал, что за ним следовали.
Когда солнце подошло к полудню, Фритти продолжал путь в лесные глубины. Он никогда не хаживал сквозь них на ту сторону, но ему казалось, что сбежавшая Мягколапка должна была пройти этим путем, а не поблизости от владений Мурчелов.
Хотя солнце стояло высоко, ему очень пригодилось острое ночное зрение: деревья в этих местах росли густо-густо, почти вплотную друг к другу. Пробираясь сквозь заросли и подлесок, он с удивлением вглядывался в эти деревья внутреннего леса — с искривленными, изогнутыми стволами, которые замерли в форме извивающихся змей, скользей, чьи тела продолжают извиваться даже после того, как их убьют. Он то и дело останавливался, чтобы попробовать когти о кору незнакомых деревьев: у одних она была тверже Мурчеловой земли, у других — сырая и губчатая. Некоторые, что покрупнее, он спрыскивал своей охотничьей меткой — больше из желания подтвердить собственное присутствие среди этих перепутанных ветвей и глубоких теней, нежели из напускной храбрости.
Сверху до него доносились песни разных крылянок , которые жили на высочайших вершинах Стародавней Дубравы. Других звуков жизни, кроме мягкой поступи его почти беззвучных лап, не было.
Внезапно даже птицы умолкли. Раздался одинокий, резкий стучащий звук, и Хвосттрубой замер. Звук пробудил короткое эхо и исчез, мигом впитавшись в хаос лесного подстила. Потом с высоты послышалась быстрая пугающая стукотня: ток! ток-ток! ток-ток! ток-т-ток! Постукивание, нарастая, пробегало от дерева к дереву, возникая где-то у него над головой и разбегаясь далеко по лесу.
Опасливо понюхав воздух, подняв усы торчком, Фритти медленно двинулся вперед, мельком поглядывая вверх, в просветы среди плотной листвы.
Он осторожно переступал через гниющее бревно, когда снова прозвучал резкий «ток!», и он в тот же миг ощутил колющий удар в затылок. Завертелся, выпустив когти, но сзади ничего не обнаружил.
Еще один острый удар в правую переднюю лапу снова закружил его волчком, а повернувшись, он в третий раз почувствовал жестокую боль — в боку. Вертясь туда-сюда, не в силах найти источник болезненных ударов, он угодил под град мелких твердых предметов, которые поражали его сверху. Повернул назад — рыча от страха и тревоги — и получил еще очередь, на сей раз сзади.
В панике Фритти сдался, побежал, и тотчас снова началась громкая стукотня — теперь, казалось, со всех сторон сразу. Густо и быстро залетали колючие снаряды. Пытаясь спрятать голову и защитить глаза, он побежал прямо к сучковатому подножию дуба и рухнул на суглинок, где на него тотчас обрушился новый свирепый дождь снарядов. Съежившись, он наконец разглядел, чем его бомбардировали — камешками и твердыми орешками. Попаданий сразу стало чересчур много. Словно обложенный стаей кусачей мошкары, он метнулся назад в подлесок. Едва он пытался выбрать какой-нибудь путь, ливень каштанов и мелких камешков непременно гнал его вспять — всегда в одном и том же направлении.
Стараясь угнездиться под кустом ежевики, он ощутил, что лапы его нежданно повисли в пустом пространстве. Потеряв равновесие, он повалился вниз головой.
Скользнув над обрывом и уловив внизу, на страшном расстоянии, быстрый проблеск пересыхающей речной старицы, он резко скрючился, сумел ухватиться за ежевичный куст и замедлить безудержное падение. Вцепился в колючие ветки уже всеми четырьмя лапами, зубами, хвостом — и обнаружил, что ненадежно висит, качаясь над пропастью, и только ежевика между ним и долгим, долгим падением.
Какой-то миг он висел, обезумев от неожиданности и ужаса. Ток! Ток-тока-ток! — и его приветствовал следующий залп орешков и камешков. Фритти жалобно взвыл.
— За что вы — мяу! — обижаете меня-яу?! — закричал он и был награжден лесным орехом по чувствительному розовому носу. — Я никому здесь не сделал вреда! За что вы оби… яу! — обижаете меня?
Ответом была еще одна быстрая очередь стука, после чего наступила тишина. И сверху, с деревьев, донесся пронзительный прерывистый голос:
— Нет-вред он-бред?! — Голосок был высокий, тоненький, сердитый. — Ложь-врешь-кош! Ты-ты! Ты у-бий-ца! При-шел здесь на охоту, убить! Ложь-кош-врешь!
Хотя он говорил быстро и возбужденно, Фритти неплохо понимал его Единый Язык. И изо всех сил старался получше ухватиться за корни.
— Скажите, что я такого сделал?! — взмолился он, надеясь тем временем вновь обрести безопасность: край обрыва был рядом, лапой подать. На деревьях сразу возобновился непонятный стрекот; стучащий шум снова был прерван голосом:
— Мы не просто орехо-брос, нет-нет. Нехорош, ох-нехорош кош, народ Рикчикчик не для тебя, ведь ты-ты дур-дур и надоед, о нет-нет!
Рикчикчики! Беличий народ! Даже свисая на кончиках когтей с ежевичного куста, Фритти на миг удивился. Известно, что они всегда тарахтят, надоедливо бранятся и даже яростно сражаются, когда их загоняют в угол, — они храбрейшие и сильнейшие из Писклей. Но целой оравой напасть на одного из Племени, на того, кто к ним даже не подкрадывался? Неслыханно!
— Послушайте, мурдрые Рикчикчики! — крикнул Фритти. У него устали когти. — Послушайте меня! Я знаю, ваш и мой род — враги, но это законно! Все мы такие, какими созданы. Но я обещаю, что не буду досаждать вам или разорять ваши гнезда. Я ищу друга и не стану здесь ни есть, ни охотиться! Клянусь Первородными! — Он напряженно ждал ответа, но деревья безмолвствовали.
Чуть погодя большая коричневая белка спустилась по стволу осины — неторопливо, вниз головой — и остановилась менее чем в двух прыжках от рискованно подвешенного Фритти. Рикчикчик казался разгневанным, его губа вздернулась, обнажив длинные передние зубы, но весь он был вчетверо меньше Фритти, который восхитился его храбростью.
— Хвост, зуб, ложь, вот что есть кош! — Рикчикчик говорил еще сердито, но уже медленнее, и его легче было понять. — Кош веры нет. Кош хвать-хвать миссис Чикли. Ох-нехорош-кош!
— Клянусь, я никого не трогал! — жалобно крикнул Хвосттрубой.
— Много зуб-коготь-хвост нападают на гнезд! Как-раз-сей-час у-бий-ца кош хвать-хвать мою чику, мою подругу. Она схвач-схвачена! Порченые семечки — краденые орешки! Ужас, ужас!
Боль пронизывала лапы Фритти и казалась ему немыслимой. Он осторожно протянул лапу к краю обрыва, чтобы уменьшить напряжение в задних ногах. Камешек с дерева ударил по ищущей лапе — он чуть не разжал хватку, отдергивая ушибленную ногу. Пронзительный хор беличьих голосов из листвы требовал крови.
Он попытался сосредоточиться на том, что говорила коричневая белка.
— Ты имеешь в виду, что какой-то кот схватил твою подругу прямо сию минуту? И поблизости?
— Птичьи косточки! Ужас, горе-горе мне! Бедная миссис Чикли! Она пой-пой-мана!
Фритти воспользовался случаем:
— Послушай меня! Пожалуйста, не кидайся камешками! Я в твоей власти. Попытаюсь спасти твою подругу, если только ты дашь мне выбраться отсюда. Ты мне не веришь… Ступай к себе на деревья, и если я попробую удрать или навредить тебе — можешь швырять в меня валунами, тыквами, чем угодно! Это твоя единственная возможность спасти ее.