Уильямсон Пенелопа. Под голубой луной

   – Мы ждем ребенка через четыре месяца, – покраснев, объяснила Эмили, проследив за ее взглядом.
   Мы… Сердце Джессалин пронзила такая резкая боль, что, казалось, оно расколется пополам. На мгновение она снова перенеслась в бальный зал особняка Гамильтонов и услышала голос Кларенса: «За помолвку он получил ровно столько, чтобы оплатить долги своего брата. Остальное получит после того, как родится наследник».
   – Как удачно все складывается для милорда, – невольно вырвалось у Джессалин. Но она тотчас же устыдилась этих своих слов. – Я хотела сказать, как замечательно, что после всех этих лет в Сирхэй-холле опять зазвучит детский голос.
   Эмили снова вспыхнула.
   – Доктора говорят, что у меня слабое здоровье, но, признаться, я никогда не чувствовала себя лучше. И все же мне следует избегать верховой езды и дальних прогулок. Джессалин, может быть, вы как-нибудь навестите нас?
   Лорд Сирхэй закончил беседовать с преподобным Траутбеком и теперь, сильно хромая, направлялся к ним. Джессалин невольно подумала о том, что его старая рана, должно быть, особенно сильно болит в сырую погоду. Его жена, наверное, заботится о нем. О Господи, она даже мысленно не могла произносить этого слова – жена.
   – Извините, я… мне пора идти, – быстро сказала она. – Бабушка не очень хорошо себя чувствует. Переезд из Лондона слишком утомителен в ее возрасте.
   Лицо Эмили омрачилось, и она с искренним сочувствием сказала:
   – Простите, я не знала. Пожалуйста, передайте ей от меня привет и пожелания скорейшего выздоровления.
   – Спасибо. Обязательно…
   Маккейди подошел уже почти вплотную, и их взгляды снова встретились. Джессалин почувствовала, что на глаза снова набегают предательские слезы.
   Она резко развернулась и побежала прочь. Рыдания душили ее. Остановившись у ограды, Джессалин прильнула к холодному камню и попыталась унять слезы. Сжатые кулаки с такой силой вжались в грубые камни, что кожа треснула до крови. Но она не чувствовала боли, снова и снова повторяя себе, что самое главное – не оглядываться. И все равно не смогла удержаться.
   Граф Сирхэй и его жена стояли у калитки, не касаясь друг друга. Но злобный ветер, как бы желая напомнить Джессалин об истинном положении вещей, снова распахнул голубой плащ Эмили Трелони. Это было последней каплей, и Джессалин зарыдала. Только теперь она поняла то, чего даже там, в церкви Святой Маргариты, во время венчания не понимала, – то, что теперь он навсегда потерян для нее.
   «Домой, – подумала Джессалин, – я хочу домой». Ей неистово захотелось поскорее оказаться в Энд-коттедже, где все было таким родным, знакомым и привычным. Она побежала. Сильный ветер дул в лицо, в глазах по-прежнему стояли слезы, от которых цветущие примулы, первые в этом году, сливались в желтое марево. Джессалин не остановилась, чтобы нарвать цветов.
   А на следующее утро их уже не было – нежные растения уничтожил свирепый ночной шторм.
   В Корнуолле говорили, что у моря переменчивое настроение. В ту ночь оно было злым и суровым. Шторм бушевал вовсю, особенно вокруг бухты Крукнек. Огромные волны разбивались о скалы. Низкое небо сплошь закрывали темные дождевые тучи.
   Сирхэй стоял на ветру с непокрытой головой, ветер трепал его длинные волосы. Плаща он тоже не надел, как бы желая ощутить на себе все неистовство шторма, полностью соответствовавшее его собственному настроению. Ему хотелось взреветь так же, как ревело море, и биться о скалы подобно ветру. Он ощущал на губах привкус ярости бури, привкус соленых брызг и морской пены.
   Внезапно краем глаза Маккейди уловил на берегу какое-то движение, и тотчас же у него перехватило дыхание, а тело напряглось. Хотя он совсем не удивился, увидев ее здесь. В его воспоминаниях она всегда бежала босиком по песку, и ее волосы развевались по ветру рыжеватым облачком.
   Вот и сейчас она в одиночестве стояла у самой кромки воды, как будто бросая вызов разбушевавшейся стихии. Огромная волна, разбившись о берег, обдала ее тучей брызг. Но Джессалин не шелохнулась, не обращая внимания ни на холод, ни на то, что ее платье промокло и плотно облепило тело. Она стояла там словно обнаженная.
   Ни один мужчина не способен вечно сдерживать свое желание. Ни у кого нет такой силы воли. И Маккейди позволил себе помечтать о том, что он мог бы шагнуть к ней, сжать в объятиях, повалить на мокрый песок и наконец-то сделать своей.
   Это было нельзя, но Маккейди слишком поздно понял свою ошибку. Страсть и почти нестерпимое желание погнали его к ней по мокрому песку. Где-то, будто предупреждая об опасности, вскрикнула одинокая чайка, и Джессалин резко обернулась. Видимо, в его лице было что-то такое, что напугало ее, и в серых глазах появилось выражение неприкрытого ужаса и смятения. Это подействовало на Маккейди, как удар кулака.
   Она побежала прочь, проскользнув совсем рядом, и мокрые рыжие волосы хлестнули его по лицу.
   – Джессалин! – крикнул Маккейди, но догонять не стал, хотя и мог бы. Джессалин карабкалась вверх по тропинке так, словно за ней гнались все дьяволы ада.
   А он еще долго стоял на берегу, глядя на бушующее море. Чайка снова закричала, но ее крик заглушил рев ветра.
   Леди Летти презрительно фыркнула и постучала тростью по земле.
   – Кто бы мог подумать, что это когда-нибудь произойдет? Вот пройдоха. Правда, Трелони всегда были пройдохами.
   – Мне казалось, бабушка, тебе приятно будет узнать, что старый рудник опять открывают, – сказала Джессалин, глядя по направлению «Уил Пэйшенс». Рудник разукрасили красными и белыми флажками, хлопавшими на ветру, как сотни маленьких ладоней. Главное здание было тщательно отремонтировано – выпавшие кирпичи заменили новыми, а рамы выкрасили в жизнерадостный желтый цвет. Из трубы валили клубы Дыма и, уплывая, таяли в нестерпимо ярком голубом небе. – Подумай, как это важно для жителей Маусхоула. Теперь у них круглый год будет работа.
   Леди Летти снова фыркнула, однако на этот раз выглядела довольной.
   – Все это, конечно, замечательно. Однако он сорит деньгами направо и налево. А ведь говорят, что остаток денег по брачному контракту он получит лишь после рождения наследника. Нельзя же жить в счет весьма призрачных надежд. Впрочем, тут уж ничего не поделаешь – он типичный Трелони. А вдруг родится девочка? А что, если ребенок родится мертвым? Да и его жена не выглядит достаточно крепкой, чтобы родить без риска для своего здоровья.
   Эмили и впрямь казалась слишком хрупкой, для того чтобы выносить и родить ребенка. Она сама была похожа на ребенка. Особенно сейчас, когда стояла на высокой деревянной платформе, рядом со своим рослым, широкоплечим мужем. Открытие рудника было событием не менее важным, чем спуск на воду корабля, а потому все жители Корнуолла на много миль окрест сгрудились возле «Уил Пэйшенс», чтобы поглазеть на торжество.
   Граф и его жена взобрались на верхнюю площадку, чтобы окрестить самую большую балку. Здание рудника было выстроено на узком выступе между почти отвесным утесом и морем, туда вела лишь узенькая горная тропка. Джессалин удивилась, что граф Сирхэй позволил беременной жене присоединиться к нему. Возможно, Эмили просто настояла на своем, желая быть рядом с мужем в эту минуту. На ее месте Джессалин бы сделала то же самое.
   На ее месте… На Джессалин нахлынули воспоминания. Воспоминания о том дне, когда они вместе спускались в заброшенный рудник. Они тогда поссорились, и Маккейди хотел оставить ее наверху, но она все равно спустилась и, как дура, провалилась в шахту. А потом они нашли ребенка Сэлоум, а Джессалин так никогда и не спросила его, отыскал ли он руду. Но, не спросив, она знала, чувствовала, что он обязательно когда-нибудь откроет этот рудник. Только в глупых мечтах шестнадцатилетней девчонки вместо Эмили рядом с ним стояла она, Джессалин.
   Церковный хор затянул «Боже, храни Короля». Преподобный Траутбек подошел к краю деревянной платформы и попросил Господа благословить это новое начинание богатыми жилами высококачественной руды. Где-то снизу заревела приведенная в действие паровая машина. На место преподобного Траутбека встал лорд Сирхэй. Он произнес короткую остроумную речь, и вскоре пронизанный солнцем воздух зазвенел от веселого смеха рудокопов.
   Все окружающие не сводили глаз с графа, и Джессалин ничего не оставалось, кроме как последовать их примеру. В ярко-синем сюртуке, светло-желтых брюках и белом жилете с жемчужными пуговицами он выглядел просто потрясающе. Легкий бриз шевелил его волосы, выбивавшиеся из-под цилиндра, в ухе по-прежнему сверкала золотая серьга.
   Граф закончил свою речь, и со всех сторон послышались приветственные возгласы. Он повернулся и привлек к себе стоявшую рядом жену. Золотые волосы Эмили сияли на солнце, как нимб. Толпа замерла, потрясенная красотой этой хрупкой женщины. Лицо Эмили, обращенное к мужу, светилось обожанием.
   Джессалин потупила взгляд.
   По-прежнему не сводя с мужа сияющих глаз, Эмили взяла бутылку французского бренди и разбила ее о большую балку. Осколки и янтарные капли вспыхнули на солнце, словно бриллианты. Толпа радостно зашумела, и леди Летти удовлетворенно постучала о землю своей тростью. Только Джессалин стояла молча, не разделяя всеобщего ликования.
   Маккейди поднял голову, и его взгляд зашарил по толпе в поисках Джессалин. Она всегда чувствовала на себе его взгляд, словно прикосновение, как будто он мысленно ласкал ее. Джессалин слегка покачнулась и невольно вздохнула. Ей показалось, что не взгляд, а руки ласкают ее тело. Несколько Мгновений на лице Маккейди отражались чувства настолько сильные, что у Джессалин сжалось сердце. Правда, это длилось совсем недолго – рот Маккейди снова сжался в узкую полоску, и он отвернулся. После Джессалин даже гадала, уж не померещилось ли ей все это.
   Граф лично открыл клапан собственноручно построенной машины, и оттуда вырвались клубы пара. Заработали поршни. Котел стонал и вздыхал.
   Но рудник был пока еще черен и мертв. Рудник, в котором могло таиться несметное богатство. Богатство и риск.
   Бекка Пул дождалась, пока поедят другие, и лишь после этого направилась к установленным на козлах столам, ломившимся от еды и напитков. Она почти не стеснялась знакомых, тех, кто привык к ее лицу, но сегодня здесь толпилось огромное количество чужих. Некоторые, в надежде получить работу на новом руднике, приехали даже из Труро. Мисс Джессалин уверяла ее, что они вовсе не хотят ее обидеть, когда невольно слишком пристально смотрят на ее лицо. И действительно, чаще всего Бекка видела в их глазах жалость. Но это-то и было хуже всего. Грязные насмешки она еще могла стерпеть. Но жалость – никогда.
   Хотя она и подошла к столам последней, там еще оставалось предостаточно еды – настоящей корнуолльской еды, а не той ерунды, которой им приходилось довольствоваться в Лондоне. Всевозможные морские моллюски и угри, имбирное пиво и домашнее вино, жареные кроншнепы и разные пироги. Щедрый лорд Сирхэй не поскупился на угощение. И все же Бекка не могла бы с уверенностью сказать, что он ей нравится. От его сурового лица и пронзительных черных глаз становилось страшно. Как у дьявола, подумала Бекка, и тотчас же схватилась за амулет на шее, чтобы отогнать мысли о нечистом. Господи, как же он сегодня глазел на мисс Джессалин! Странно, как воздух не загорелся. Бекка очень хотела, чтобы какой-нибудь мужчина тоже так посмотрел на нее – с голодом и вожделением, но она прекрасно понимала, что такому не бывать. О чем она может мечтать с таким-то шрамом!..
   Бекка как раз откусила приличный кусок пирога, когда заметила прямо перед собой чью-то тень. Потом возникли сапоги, начищенные до такого блеска, что в них можно было смотреться, как в зеркало. Машинально прикрыв шрам прядью волос, она подняла глаза и увидела сначала длинное, стройное тело, а потом пару глаз цвета старого бренди, обрамленных золотистыми ресницами. О Господи, это же был он – мистер Дункан!
   Бекка так спешила проглотить застрявший в горле кусок, что даже поперхнулась.
   Дункан похлопал ее по спине, и она закашлялась еще сильнее.
   – Надо быть осторожнее, мисс Пул, – раздался голос с мягким шотландским акцентом. – А сейчас нужно обязательно чем-то это запить.
   Не успела Бекка оглянуться, как у нее в руках оказалась кружка с имбирным пивом. Мисс Пул… Он назвал ее мисс Пул. Никто никогда не называл ее так. Для всех она была просто Бекка. А этот красавчик обращается с ней так почтительно, будто она и впрямь что-то из себя представляет.
   Бекка залпом проглотила пиво и опять-таки чуть не поперхнулась.
   – О Господи, у меня жажда, словно у кошки с девятью котятами, – выпалила она, когда наконец снова смогла дышать. Вытерев пену с губ тыльной стороной кисти, она украдкой взглянула на Дункана, чтобы убедиться, что он не видит ее изуродованной щеки. Ведь сам он был так необыкновенно, потрясающе красив.
   – Неплохой получился праздник, правда? – спросила она, потому что больше ничего не приходило в голову.
   – Да, удачный выдался денек для праздника, – согласился Дункан, и его голос был таким же ласковым, как и взгляд.
   Бекка по своему обыкновению пробормотала что-то маловразумительное, и на лице Дункана появилось озадаченное выражение.
   – Прошу прощения, что вы сказали?
   Бекка вспыхнула.
   – Мистер Дункан. Сэр, – добавила она, проклиная себя за дурные манеры и недостаточно уважительное обращение к такому солидному человеку. Затем, пытаясь унять дрожь в руках, она принялась теребить свою грубошерстную юбку.
   Оба молчали. Дункан смотрел на лицо Бекки, но в его глазах не было жалости. Как не было ее и тогда, в первый раз, когда он пришел в их дом в Лондоне, и она открыла ему дверь. Но ведь не мог же он не заметить шрама. Наверное, он просто слишком хорошо воспитан. В конце концов, он хоть и слуга, но слуга джентльмена. И сам настоящий джентльмен.
   Господи, как же он красив. Бекка с благоговением смотрела на него. Странно, что до сих пор никакая женщина не прибрала его к рукам. А впрочем, может, он женат или имеет любовницу где-то в Лондоне. Внезапно Бекка подумала, что совсем ничего не знает о нем, кроме того, что он служит у лорда Сирхэя. Но в его глазах по-прежнему не было и намека на жалость.
   Дункан посмотрел туда, где горел костер. Почти все гуляющие уже столпились там и, попивая джин, ожидали, когда испечется картошка. Он нерешительно переступил с ноги на ногу.
   – Вы обязательно должны попробовать этот пирог, – сказала Бекка только для того, чтобы не дать ему уйти.
   Дункан взглянул на стол, и его глаза расширились от ужаса. Бекка как-то не подумала, какое впечатление может произвести классический корнуолльский пирог на неподготовленного человека. Из хрустящей корочки торчали головы сардин, уставившись на вас мертвыми, белесыми глазами.
   Красивое лицо Дункана приобрело оттенок нежной зелени.
   – Уф… Нет, спасибо, я, пожалуй, воздержусь, – пробормотал он. – Честно говоря, у меня сейчас совсем нет аппетита.
   – Наверное, на вас так морской воздух действует. От него у многих происходит разлитие желчи, – заявила Бекка. Оседлав любимого конька, она наконец обрела твердую почву под ногами. Бекка любила не только потолковать о своих многочисленных несуществующих болезнях, но и давать советы другим. – А от негодования внутренностей я вам рекомендую принимать ревень.
   – От негодования внутренностей? – слабым голосом переспросил Дункан. Очевидно, бедняжке и впрямь было нехорошо.
   Бекка энергично закивала.
   – Ну да, ревень вас быстро поставит на ноги. Я сама была в проституции целую неделю, ревматизм совсем замучил, я даже ночью не могла глаз сомкнуть – то потела, то такой озноб бил, что грудь колыхалась, как крышка на кипящей кастрюле. И проснулась совершенно убитая.
   – Убитая? – На красивом лице Дункана появилось странное, болезненное выражение. Бекка от души надеялась, что с ним не случится заворот кишок.
   – Ну да. И такая слабая, что не смогла бы побороть даже собственную тень. Совершенно убитая.
   Дункан прочистил горло.
   – Ну да, понимаю. Верно, ваш ревматизм – очень опасная штука. Вам следует очень внимательно следить за собой.
   – Да разве ж я этого не делаю! Я уже и воду, настоянную на дегте, пила, и пилюли из паутины принимала, и грудь растирала жиром гадюки. Ничего не помогает.
   Светлые брови Дункана задумчиво сошлись на переносице.
   – Моя мать знает очень надежное средство от ревматизма. Это мазь, и, хотя я не помню точно всех компонентов, у меня есть немного с собой, в Сирхэй-холле. Мама утверждает, что эта мазь лечит даже бронхит. – Бекка завороженно следила за тем, как красивые, чувственные губы изогнулись в нежной улыбке. – Я принесу вам ее в Энд-коттедж. И вот увидите – вы выздоровеете в считанные часы. Правда, я вряд ли смогу прийти раньше полуночи.
   Сверху раздался пронзительный крик, чайка ловко спикировала на стол и выхватила из пирога сардину. В животе у Бекки разлилось какое-то странное ощущение, будто она проглотила тысячу бабочек.
   – Боюсь, что не смогу встретиться с вами после того, как стемнеет, – игриво улыбнулась она.
   Еще три чайки закружились над их головами, примериваясь к пирогу.
   – Уверяю вас, мисс Пул, – сказал Дункан, стараясь перекричать чаек, – что мои намерения самые что ни на есть честные. Меня волнует исключительно ваше здоровье, а вовсе не ваша добродетель.
   – А? Что? – Радужные надежды Бекки рассыпались в пыль. Надо же быть такой дурой, чтобы навоображать себе, что он мог ею заинтересоваться. Только не Беккой Пул, с ее обезображенным лицом. Он ведь джентльмен, да еще и красивый, как ангел. Разве станет он тратить время на уродливую дочь пьяного рудокопа.
   От работы мощной машины под ногами Маккейди Грелони содрогался пол. Он стоял, закрыв глаза, и прислушивался к звукам, таким же родным и знакомым, как биение собственного сердца.
   Он чувствовал себя неотъемлемой частью этого мощного механизма. Дыхание раскаленной топки приятно согревало лицо. Маккейди жадно и глубоко вдохнул горячий, влажный воздух…
   …К которому примешивалось еще что-то. Легкий аромат примулы.
   Открыв глаза, он увидел в блестящем медном цилиндре ее отражение. Джессалин стояла у окна, выходившего на море, и казалась всего лишь прекрасным видением, которое может в любой момент исчезнуть. Маккейди не видел ее лица и любовался изящным изгибом спины и затянутой в перчатку рукой, лежавшей на подоконнике. На какое-то мгновение ему даже показалось, что на ней шляпка с примулами. Но это была всего лишь игра света и тени. Или его воображения.
   Он направился к ней, но каблук сапога громко чиркнул по каменному полу, и Джессалин резко обернулась. Увидев Маккейди, она побледнела как смерть, в серых глазах читался панический страх.
   – Не надо! – крикнул он, протягивая к ней руку. Она лишь легонько скользнула по рукаву платья, но эффект даже от этого мимолетного прикосновения был не слабее удара молнии. Потирая руку, Джессалин в упор смотрела на Него своими фантастическими глазами.
   – Пожалуйста, не убегай, – попросил он.
   Ее глаза еще больше расширились, грудь судорожно вздымалась.
   – А я и не собиралась убегать. Я не… Оказавшись рядом с ней, Трелони внезапно совершенно растерялся. Он никак не мог придумать, что сказать ей. Предложить оставаться друзьями? Абсурд! Мужчина не может дружить с женщиной, чей смех, улыбка, запах сводят его с ума.
   Поэтому оба молчали. Наконец Джессалин взглянула ему прямо в глаза, но так быстро отвела взгляд, что он не успел разгадать ее мысли. Она нервно облизнула губы, и он с трудом оторвал напряженный взгляд от ее алого рта.
   – Вы сами построили эту машину, милорд?
   – Да, мисс Летти.
   Джессалин еще раз критически оглядела машину, как будто ожидала самого худшего. Но, к великому изумлению Маккейди, она произнесла:
   – Красивая.
   – Спасибо… Я не думал, что вы вернетесь в Корнуолл, – отозвался Маккейди, подумав про себя: «Этот разговор совершенно безумен. Ну почему мы никогда не можем поговорить о том, что на самом деле важно? Господи, почему я ни с кем не могу поговорить о том, что важно?»
   Пухлые губы Джессалин дрогнули, как будто она собиралась улыбнуться. И Маккейди подумал, что этой жизнерадостности, этого внутреннего огня никто не сможет отнять у нее, как бы жестоко ни обходилась с ней судьба.
   – Мы приехали совсем ненадолго, милорд. В мае мы с бабушкой едем в Эпсон, на дерби.
   – Значит, Голубая Луна уже поправилась? Она сможет участвовать в скачках?
   – По крайней мере, так утверждает Майор. – Пара серьезных глаз цвета дыма пристально посмотрела на Маккейди. – Вы все еще думаете, что на тех скачках все было подстроено?
   – Я уверен, что столкновение было преднамеренным. На вашем месте, мисс Летти, я бы не особенно доверял вашему жокею.
   Глаза Джессалин потемнели от гнева.
   – Топпер никогда бы на такое не пошел.
   – Ваша вера в людей просто восхитительна, мисс Летти. Но меня больше интересует другое… – Захватив непослушный локон, выбившийся из-под шляпки, Маккейди пропустил его между пальцами. Шелковистый на ощупь, локон напоминал расплавленное золото. Заправив его обратно, Маккейди ненадолго задержал свои пальцы у нежного виска. Джессалин бил озноб. – Меня интересует другое. Мне кажется, что, если человек вам небезразличен, вы сможете простить ему все.
   Джессалин прекрасно поняла, о чем он говорит. В атом Маккейди не сомневался и с большим нетерпением ждал ответа.
   – Нет, – ответила она. – Не все.
   – Мисс Летти! Мисс Летти! Смотрите!
   В дверь ворвалась маленькая черноволосая девчушка и розовом платьице. Широкая, щербатая улыбка растягивала рот почти до ушей: В чумазом кулачке ребенок сжимал какую-то траву.
   Остановившись перед Джессалин, девочка протянула ей этот сомнительный букет. Трава была вырвана с корнем, и на свежеподметенный пол посыпались комья грязи.
   – Это вам, мисс Летти.
   Джессалин взяла подарок и ласково улыбнулась девочке.
   – Спасибо, малышка Джесси. Они очень красивые. – И, стараясь не дышать, она поднесла «букет» к носу. Маккейди, сразу уловивший резкий запах дикого чеснока, отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
   Внезапно в открытое окно влетела пара ворон и с громким карканьем принялась кружить под потолком.
   – Смотрите! – закричала Джесси, показывая куда-то замызганным пальчиком.
   Маккейди быстро повернулся к окну, ничего не увидел, подошел и высунулся наружу. По крутой тропинке поспешно убегал какой-то мужчина – плотный, коренастый, одетый, как обычный рудокоп.
   – Это дедушка! – закричала малышка Джесси, заглушив пронзительное карканье.
   – Джеки Стаут! – Джессалин вздрогнула, и Маккейди с изумлением заметил, что она чем-то напугана.
   – Кто?
   – Джеки Стаут. – Джессалин обняла девочку и погладила ее по голове. – Джесси – та самая малышка, которую мы нашли в заброшенной шахте.
   Маккейди удивленно посмотрел на ребенка. При виде этого бледного, худенького личика в нем шевельнулось какое-то далекое воспоминание. У девочки был острый подбородок и кошачьи глаза. Черные косички свисали почти до пояса. Сквозь прореху в панталонах выглядывало поцарапанное колено. Девочка уже совсем большая. Да ведь, в конце концов, прошло пять лет.
   – Джеки Стаут – ее дед, – напомнила Джессалин.
   – Да, я прекрасно помню этого мерзавца, однако думал, что его давно повесили за браконьерство.
   – Я не люблю дедушку, – вметалась малышка Джесси. – Он меня как-то ударил и обозвал э-э… ублюдком. Мама говорит, что по нему виселица плачет.
   Маккейди присел на корточки, чтобы его глаза были вровень с глазами девочки. Малышка Джесси. Повинуясь какому-то странному чувству, он протянул руку и коснулся ее щеки, словно желая убедиться, что она настоящая. Ибо то далекое лето казалось ему скорее сном, чем явью.
   – Вряд ли это был твой дедушка, – мягко сказал он. – Наверное, просто какой-то рудокоп приехал издалека в поисках работы.
   – Это был дедушка, – продолжал настаивать ребенок. Маккейди поднял голову и посмотрел на Джессалин.
   Сейчас ее лицо было спокойно, но в глазах по-прежнему мелькали проблески страха. Ему хотелось поподробнее расспросить ее о Джеки Стауте и о том, почему она так боится его сейчас, хотя совсем не боялась тем далеким летом. Но тут в дверях появилась Эмили. Ее хорошенькое личико светилось от счастья. Джессалин виновато вспыхнула и отступила от Маккейди, будто в их беседе было что-то постыдное.
   – Нет, вы обязательно должны на это посмотреть! – восторженно воскликнула Эмили. – Джессалин… милорд. – При взгляде на мужа она очаровательно зарделась. – Вы обязательно должны пойти. Там такое интересное состязание. Шахтеры соревнуются, кто дальше закинет крепь из старой шахты. Я никогда не видела ничего подобного.
   Визжа от восторга, малышка Джесси подбежала к Эмили. За ней последовала и Джессалин. Маккейди поднялся на ноги, но не двинулся с места. Пришло время подбрасывать горючее в топку, и ему вдруг показалось, что в помещении стало слишком тесно.
   Из топки вырывался раскаленный воздух. Маккейди подбросил угля, и огонь снова весело запылал. Силуэты двух женщин и ребенка отчетливо выделялись на фоне синего неба и зеленого моря. Весело рассмеявшись, Эмили что-то сказала Джессалин. Маккейди с нетерпением ждал. Но ответного смеха не последовало.
   Маккейди в который раз повторял себе, что обязан держаться от нее подальше, что не должен ее видеть. Но что-то внутри противилось этому. Она была необходима ему, как воздух, как пища, а без нее он медленно умирал от голода. И потому каждую минуту, каждую секунду его глаза, каждый нерв его тела не уставали выискивать ее в толпе. И когда он увидел, что Джессалин отделилась от остальных и направилась к прибрежным скалам, он последовал за ней.