Уильямсон Пенелопа. Под голубой луной

   Прилив уже почти поглотил узкий берег. Джессалин присела на какой-то древний, поросший мхом и водорослями камень. Маккейди подошел и сел рядом, остро почувствовав, как напряглось все ее тело. Но она не стала убегать. Кроме них двоих и чаек, на берегу не было ни души.
   Руки Маккейди дрожали от нестерпимого желания коснуться ее. Он стиснул их в кулаки и крепко зажал между коленями.
   Заметив в расселине скалы примулу, он сорвал цветок и сжал пальцами тонкий стебель. Луна в этот день взошла очень рано – бледная и ущербная. И совсем, совсем не голубая.
   – Здесь так красиво, – выговорила наконец Джессалин, нарушая молчание. – Но я все время думаю о том, как это место будет выглядеть через несколько месяцев, когда заработает рудник. Наверное, все будет завалено кучами шлака.
   Но Маккейди не смотрел туда, куда устремила взгляд Джессалин, – на воду, бурлившую у подножия утеса. Он смотрел на нее. Пряди волос цвета ночного костра обрамляли бледное лицо. Ее нежная кожа казалась почти прозрачной. И ее губы… ее губы…
   Взглянув на свою руку, он заметил, что совершенно истерзал несчастный цветок, и отбросил его в сторону.
   – Я-то думал, тебе хочется, чтобы я открыл этот рудник.
   – Да-да, конечно, хочется. Иногда я бываю ужасной эгоисткой.
   Они еще немного помолчали, наблюдая, как по влажным скалам быстро скачет зуек с зажатым в клюве песчаным угрем. Джессалин начала подниматься, и Маккейди протянул руку, чтобы ей помочь. Это был общепринятый, совершенно допустимый жест. Но когда они все-таки встали, он понял, что не в силах выпустить ее руку. Сквозь тонкий муслиновый рукав платья он ощущал тепло ее тела, чувствовал, как она дрожит от его прикосновения.
   – Джессалин…
   Она решительно вырвала руку.
   – Я бы очень хотела… – Она осеклась, подбирая нужные слова. Острые белые зубы до крови прикусили нижнюю губу.
   Маккейди смотрел ей в лицо. Огромные серые глаза проникали ему в самую душу и сводили с ума.
   – Чего бы ты хотела, Джессалин? – «Я сделаю все, что угодно, я достану тебе с неба звезду, если только, получив ее, ты снова станешь смеяться».
   – Я бы очень хотела, чтобы вы оставили меня в покое, милорд. Раз и навсегда. Я бы хотела, чтобы вы навсегда ушли из моей жизни.
   «Ладно, Бекка. Брось тешить себя глупыми надеждами. У тебя в голове не мозги, а солома».
   Бекка Пул поплотнее закуталась в шаль с бахромой и обхватила себя за плечи, чтобы согреться. Он не придет.
   Он, правда, обещал, но он все равно не придет. Наверняка сидит сейчас в Сирхэй-холле у теплого камина и смеется, зная, что она мерзнет на улице одна, среди ночи, дрожа от страха перед покойниками и привидениями.
   Бекка крепко сжала амулет на шее. В эту минуту в небе вспыхнула молния. Ветер становился все сильнее, он свистел в кустах боярышника, и ветви диких орехов развевались, как волосы ведьм.
   Бекка прислонилась к каменной стене небольшой сыроварни, где они назначили встречу. Изнутри сильно несло сыром, и его запах мешался с ароматом лавандовой воды. Перед уходом Бекка вылила на себя целую бутыль и надела свое самое лучшее выходное платье. Она очень надеялась, что не перестаралась.
   Что-то теплое коснулось ее ног, и Бекка зажала себе рот ладонью, чтобы сдержать крик. Оказалось, это всего лишь наглым котяра – Наполеон. Однако стоило ей чуть прийти в себя, как гнусное животное принялось вопить так, словно его хвост угодил в мышеловку.
   – Да тихо, ты, – цыкнула на него Бекка, шаря в темноте в поисках несносного кота. И как она только не додумалась запереть его. Ведь мисс Джессалин непременно выскочит посмотреть, не случилось ли чего с ее любимцем. – Ну тише, тише, иди домой спать, – приговаривала она.
   Рыжий наглец вырвался у нее из рук, пересек двор и вспрыгнул на окно гостиной. К счастью, оно было не заперто, Наполеон толкнул его лапой и исчез внутри.
   – Мисс Пул?
   Чуть не подпрыгнув от страха, Бекка резко обернулась, прижимая руку к груди, чтобы не выскочило сердце. Еще раз полыхнула молния. В ее свете пришедший показался Бекке архангелом Гавриилом, изображение которого она видела в какой-то церкви. Золотистые волосы развевались по ветру, широкие плечи и стройная фигура отчетливо вырисовывались на фоне черного неба.
   – Я, честно говоря, боялся, что вы не рискнете выйти 1 такую ночь, – сказал Дункан. На нем была лишь тонкая рубашка, и он явно запыхался от быстрого бега. Бекка испугалась, не бежал ли он всю дорогу. Ведь много бегать вредно для легких. – Такой жуткий ветер, – добавил он.
   – Ужасный! Держу волосы обеими руками, чтобы их не сдуло с головы.
   Его улыбка мерцала в темноте, словно серебристая форель. У него были удивительно белые и очень ровные зубы. Внезапно Бекке пришло в голову, что ни разу не видела, как он улыбается.
   – Вы, случайно, родились не в среду? – неожиданно спросила она. – Говорят, что это не очень хорошо. Дети, рожденные в среду, обычно вырастают мрачными. Я, например, родилась во вторник. А, как известно, тот, кто родился во вторник…
   Дункан взял ее за руку и увлек поглубже под навес. Сердце Бекки снова учащенно забилось. Оно колотилось так сильно, что она уже стала опасаться сердечного приступа.
   – Я кажусь вам слишком мрачным, мисс Пул?
   – Ну… Пожалуй, временами. – Она снова посмотрела на его лицо, и у нее перехватило дыхание от восторга и изумления. Ведь это она стоит здесь, в темноте, наедайте с мужчиной, прекрасным, как сказочный принц. И этот мужчина склонился к ней, приоткрыв губы так, будто собирался ее поцеловать.
   И он действительно поцеловал ее. Ей показалось, что этот нежный, но настойчивый поцелуй длился целую вечность.
   С трудом восстановив дыхание, Бекка воскликнула:
   – Господи! Зачем вы это сделали?
   Он еще раз потерся губами о ее губы.
   – Мне подумалось, что как раз наступил подходящий момент сделать что-нибудь фривольное.
   Внезапно Дункан поднял голову и принюхался. Бекка сперва было подумала, что он сейчас чихнет, и понадеялась, что он не подхватил простуду, целуясь с ней. Ее губы все еще пощипывало от поцелуя, такого нежного и в то же время крепкого. Губы Дункана оказались на удивление горячими и мягкими. Они напоминали воск, успевший самую малость остыть, после того как задули свечу. По правде говоря, Бекке очень понравилось это новое, незнакомое ощущение. Интересно, захочет ли он еще разок сделать что-то фривольное.
   – Ты чувствуешь запах дыма? – неожиданно спросил Дункан.
   – Что? – Бекка глубоко втянула ноздрями ночной воздух. Пахло сыром, морем, лавандовой водой… и, да, действительно, пахло дымом.
   – Может быть, мисс Джессалин не могла заснуть и решила подбросить дров в камин? – предположила она.
   Дункан выбрался из-под навеса, и Бекка поспешила за ним. Она тотчас же заметила, что в гостиной, куда юркнул Наполеон, что-то происходит. За мутноватым стеклом колыхались какие-то красноватые отблески.
   Бекка уже собралась сказать об этом Дункану, но тут вспыхнула крыша.

Глава 19

   Джессалин снилось, что горячее дыхание Маккейди обжигает ей затылок.
   Она бежала по тропинке, поросшей колючими зарослями ежевики, и они вдруг вспыхнули и рассыпались мириадами искр. А она все бежала и бежала, по-прежнему ощущая на своей шее его горячее дыхание. Языки пламени лизали ей ноги. Красный, раскаленный ветер не давал дышать, не позволял даже позвать на помощь. И все же она слышала его голос. Этот голос звал, умолял, лгал, манил сладкими обещаниями, но она продолжала свой мучительный бег. Лишь бы не оборачиваться, лишь бы не видеть его лица. Ибо если она обернется и встретится с ним глазами, то будет навеки проклята.
   Он смеялся дьявольским смехом. «Можешь смело оглянуться, Джессалин. Все равно ты никуда от меня не убежишь. Ты никогда не сможешь от меня убежать. Ты отдала мне свою душу еще в шестнадцать лет и теперь целиком принадлежишь мне. Так что можешь смело оглянуться…»
   Его сильные руки, руки любовника схватили ее за талию, и она тотчас же вспыхнула, как факел. Он развернул се лицом к себе, и горячее дыхание опалило ей лицо. Джессалин крепко зажмурилась, но она все равно знала, чувствовала, что он улыбается дьявольской улыбкой. «Моя! Наконец-то моя, наконец-то ты моя… Поцелуй же меня, Джессалин. Слейся со мной в одно целое, и ты будешь жить вечно». Джессалин с ужасом чувствовала, что ее воля растворяется, уступая древним, темным желаниям. Открыв глаза, она заглянула в два черных озера с золотыми искорками на дне. Его глаза, его глаза, глаза Маккейди… Джессалин закричала…
   И проснулась в аду.
   Стена в ногах кровати пылала. Языки пламени жадно пожирали старые обои. Комнату заполнял черный дым. Оранжевые языки пламени отражались в оконном стекле, словно танцуя причудливый танец.
   Спросонья Джессалин не сразу сообразила, что весь этот кошмар происходит наяву. Но вскоре она почувствовала жар, поняла, что задыхается, и осознала, что огонь и дым был вполне реальным. Быстро откинув одеяло, она спрыгнула с кровати.
   – Бабушка!
   Из-под двери валил дым, и Джессалин слегка помедлила, страшась того, что может сейчас открыться перед ней.
   Медная ручка раскалилась, и ладонь Джессалин моментально покрылась волдырями. Вскрикнув от боли и ужаса, она распахнула дверь. Коридор пылал.
   Что-то обожгло ей спину. В ужасе обернувшись, она обнаружила, что огонь уже лижет дубовый паркет, перекрывая путь к отступлению.
   Джессалин решительно бросилась вперед, по тлеющему турецкому ковру, в комнату леди Летти. В коридоре стоял невыносимый жар. Потолка не было видно из-за густого дыма. Внизу, в кухне, что-то шипело и трещало, словно фейерверк в Воксхолльском парке.
   Джессалин взялась за ручку двери, ожидая новых ожогов. Но, к ее удивлению, ручка не была раскаленной, просто горячей. Распахнув дверь, Джессалин быстро захлопнула ее за собой.
   До этой комнаты огонь еще не добрался, но густой дым словно шерстяным одеялом окутывал все предметы. Тлеющая полировка стенных панелей издавала невыносимое зловоние, клубы едкого дыма слепили глаза и раздирали внутренности при каждом вдохе. Задыхаясь, Джессалин добралась до кровати. Она была пуста.
   – Бабушка!!!
   Упав на колени, Джессалин судорожно шарила руками по полу. Бабушки в комнате не было. О Господи! А что, если она лежит где-нибудь, задыхаясь…
   Над головой вспыхнул потолок.
   – Бабушка!!!
   Рыдая, Джессалин попыталась выпрямиться, больно ударившись о ночной столик. Но не почувствовала, потому что ныло все тело. Даже каждый вдох причинял невыносимую боль.
   Что-то схватило ей за ногу, и Джессалин закричала, но тут же поняла, что это леди Летти. Снова упав на колени, она обеими руками обхватила бабушку за узкие плечи. Грудь леди Летти судорожно вздымалась – она боролась за каждый вдох.
   Под дверь начали просачиваться клубы дыма. Джессалин еще крепче обняла бабушку. Схватив внучку за руку, старая леди простонала:
   – Оставь меня… Я слишком стара…
   На ночном столике стояла бутылка ячменного отвара. Оторвав подол ночной рубашки, Джессалин щедро намочила его в отваре и влажными тряпками закрыла нос н рот себе и бабушке. Несколько мгновений она наслаждалась солодовым запахом ячменя, но его почти сразу сменил запах гари.
   Джессалин поставила бабушку на ноги, с такой же легкостью, с какой подняла бы с пола упавшую мелкую вещицу. Страх, молодость и решимость придали ей сил.
   Почти неся на руках высохшее тело старой леди, Джессалин двинулась к двери. Единственный путь к спасению лежал через холл и вниз по лестнице. Большие окна спальни выходили на мощенный камнем двор и были слишком высоко. Сама она скорее всего отделалась бы парой сломанных костей, но ведь с ней была бабушка.
   Спотыкаясь, Джессалин пробиралась к лестнице. Холл уже пылал. Горло саднило. Казалось, что с каждым глотком внутрь попадает жидкое пламя. Легкие горели, кожа покрылась ожогами. В ушах стоял гул огня, он был громче любого ветра, громче самого свирепого шторма.
   По лестнице тоже змеились ручейки огня. Джессалин глянула вниз, и ей показалось, что она смотрит в жерло огромной печи. Огонь казался живым голодным зверем, который, насыщаясь, все разрастался и разрастался, становясь еще горячее и голоднее. Мир пылал, словно огромное кровавое озеро.
   Леди Летти вцепилась в руку внучки, стараясь вывести ее из оцепенения.
   – Мы там не пройдем, девочка, – задыхаясь проговорила она.
   Джессалин ударила дрожь. Внизу их ждала смерть. Ужас вытеснил из ее легких последние остатки воздуха. Бабушка была права – им ни за что не добраться до входной двери через этот ад. Оставалась только комната самой Джессалин. Оттуда можно было выбраться на навес над окном гостиной, а с него попытаться спуститься на землю. Конечно, там тоже было довольно высоко, зато внизу была земля, а не гранит.
   Они повернули назад. С потолка, едва не раздавив их, рухнула горящая балка, но Джессалин не обратила на нее внимания. Дверная ручка накалилась еще сильнее, но Джессалин была к этому готова и даже не вскрикнула. Старомодная кровать, на которой она спокойно проспала столько ночей, превратилась в огромный костер. Прислонив леди Летти к стене возле окна – единственной, до которой еще не добрался огонь, Джессалин схватила стул и выбила окно. Перевалив бабушку через подоконник на низкую крышу, она собралась было повернуть обратно, чтобы спасти Бекку, но в это время вспыхнула дверь, и ревущий огонь ворвался в комнату. Невыносимый жар отшвырнул Джессалин к окну. Рыдая и задыхаясь, она вскарабкалась на подоконник.
   Они стояли вдвоем на покатой крыше, глубоко вдыхая холодный ночной воздух. Морской ветер трепал волосы Джессалин и развевал ее оборванную ночную рубашку. Обожженная кожа горела. Однако гостиная под ними пылала вовсю, и кедровые доски под ее босыми ногами становились все горячее. Было ясно, что через несколько минут вспыхнут и они.
   Внизу послышались какие-то звуки, и Джессалин разобрала свое имя.
   – Бекка! – закричала она и сама испугалась своего осипшего голоса. – Принеси лестницу! Из конюшни! Быстрее!
   Бекка что-то кричала, показывая в сторону конюшен. Повернувшись туда, Джессалин увидела Пруденс – единственную лошадь, которая по-прежнему жила в Энд-коттедже, и выбегающего следом за ней мужчину с зажатой под мышкой стремянкой.
   Послышался громкий треск, и ноги Джессалин обдало жаром. Это вспыхнул потолок гостиной. Но мужчина уже успел добраться до них и подхватил на руки бабушку. Это был Дункан – слуга графа.
   Джессалин спустилась по лестнице вслед за ним. Как только ее босые ноги коснулись влажной, прохладной земли, выдержка изменила ей. Колени подогнулись, и она чуть не упала.
   – Мисс Джессалин! – испуганно закричала Бекка, подхватывая ее. – О, мисс Джессалин! Пожалуйста, не падайте в обморок здесь. Пойдемте туда, где безопасно.
   Дункан перенес леди Летти в небольшую рощицу из дикого ореха и кустов боярышника, подальше от тлеющих углей и удушливого дыма. Джессалин, опираясь на Бекку, последовала за ними.
   Леди Летти усадили, прислонив к стволу дерева. От красноватых отблесков пожара лицо старой леди казалось вымазанным кровью, а ночной чепец с золотыми кисточками делал ее вид еще более жутким. Встав на колени, Джессалин коснулась морщинистой щеки.
   – Бабушка, ты цела?
   Леди Летти взглянула на догорающий дом и сразу же отвернулась.
   – Умереть… – задыхаясь, тихо прошептала она. – Вам надо было позволить мне умереть.
   Джессалин заплакала. Сидя на корточках, она слегка раскачивалась, позволяя слезам свободно струиться по лицу.
   – Бабушка… бабушка, – тихо повторяла она.
   Тело леди Летти сотрясал приступ кашля.
   – Старая леди наглоталась слишком много дыма. – Дункан обращался к Джессалин, но та ничего не слышала – она все так же раскачивалась и рыдала. Дункан выпрямился и положил большие руки на плечи Бекке. – Ты умеешь быстро бегать, девочка?
   Бекка, сглотнув слезы, кивнула.
   – Тогда быстро беги за доктором.
   Глядя на него расширенными от ужаса глазами, Бекка снова кивнула. Дункан крепко поцеловал ее, развернул и слегка подтолкнул в нужном направлении.
   – Давай поскорее, малышка.
   Бекка сорвалась с места и помчалась вдоль прибрежных скал, а ей навстречу по узкой тропинке от Сирхэй-холла мчался одинокий всадник. Он подлетел к тому, что осталось от Энд-коттеджа. Со стороны казалось, что он сейчас погонит лошадь прямо в огонь. Но животное оказалось умнее и, встав на дыбы, сбросило всадника, который, впрочем, тотчас же вскочил на ноги и закричал как безумный:
   – Джессалин!
   Дункан подоспел как раз вовремя, чтобы не дать ему ринуться в горящий дом. Схватив графа за плечи, он развернул его к себе. Граф успел натянуть только брюки и сапоги, и пальцы слуги крепко впились в обнаженное, вспотевшее тело.
   – Она здесь. Она уже в безопасности.
   Черные, безумные глаза буравили лицо Дункана. Но вот граф откинул голову назад, закрыл глаза, и его грудь судорожно дернулась. Как будто он пытался подавить рыдание. Или крик.
   Однако кто-то и в самом деле кричал. Дункан поднял голову и увидел небольшого рыжего кота, сидевшего на самой высокой точке крыши и истошно оравшего от страха и ярости.
   – Наполеон!
   Из рощицы вылетела Джессалин. Пока мужчины сообразили, что она собирается делать, Джессалин была уже на середине лестницы. Дункан первым добрался до нее и стащил на землю. Она рыдала и отчаянно вырывалась. Дункан тщетно пытался ее успокоить – девушка билась в настоящей истерике. Несчастный кот продолжал орать.
   Сирхэй принялся карабкаться вверх по лестнице.
   – Сэр, нет! – Дункан бросил Джессалин и вцепился в сапог хозяина. Сирхэй отпихнул его и продолжал карабкаться вверх. – Ради всего святого, сэр! Это же всего лишь кот.
   Лорд Сирхэй обернулся, и на его лице появилась такая беззаботная, почти мальчишеская улыбка, что Дункан невольно улыбнулся в ответ.
   – Какая разница, если она любит эту пушистую зверюшку? – сказал Сирхэй и взбежал вверх по пылающей крыше. Из-под кожаных подошв во все стороны разлетались пылающие угли.
   Согнув ноги в коленях, Маккейди оттолкнулся и прыгнул, уцепившись руками за карниз. Повисев немного, он подтянулся и оказался на верхней крыше.
   Крыша горела вовсю, и казалось почти невероятным, что граф выйдет из этой переделки целым и невредимым. Эта мысль быстро привела Джессалин в чувство. Расширенными от ужаса глазами она следила за тем, какому риску подвергает себя ради нее любимый человек.
   – Маккейди, нет! – закричала она. – Возвращайся!
   Но он, конечно, уже не слышал ее. Распластавшись, как краб, он полз вверх по горящей крыше, пока не добрался до конька. Там, лежа на животе, он попытался дотянуться до Наполеона, но испуганное животное шарахнулось в сторону. Тогда, осторожно балансируя, Маккейди пошел вперед, его стройная, широкоплечая фигура четко выделялась на фоне неба, казавшегося сейчас оранжевым, как при восходе солнца. Наполеон весь подобрался и уже собирался было прыгнуть на высокую трубу, но Маккейди изловчился, схватив за шкирку как раз в тот момент, когда крыша под ним с грохотом обрушилась в ревущее пламя.
   – Маккейди! – истерично закричала Джессалин, видя, как он исчезает в огне. Чья-то рука схватила ее за талию, и Джессалин судорожно впилась в нее ногтями. – Маккейди! – снова закричала она. Ей хотелось броситься и огонь и погибнуть вместе с ним. Сердце пронзила непереносимая боль. Повернув голову, она зарылась лицом н грубое полотно рубашки Дункана.
   Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Дункан облегченно вздохнул и Джессалин услышала его голос:
   – Благодарите Бога, мисс.
   Джессалин подняла голову. Маккейди Трелони, как падший ангел, возник из огня. Ему удалось пройти через то, что осталось от ее спальни и выпрыгнуть в окно, не выпустив при этом из рук царапающийся, кусающийся и истошно вопящий пушистый рыжий комок.
   Она ждала его, рыдая и смеясь, внизу у лестницы. Маккейди вручил ей спасенного кота, как трофей, завоеванный на рыцарском турнире. Но Наполеон не оценил торжественности момента. Шипя и царапаясь, он вырвался из рук хозяйки и вскарабкался на ближайшее дерево.
   Джессалин обожженными ладонями гладила голые плечи и грудь Маккейди. Гладила царапины, оставленные Наполеоном, и волдыри от ожогов.
   – Глупый, глупый, – снова и снова повторяла она. – Посмотри, что ты с собой сделал.
   Сирхэй привлек ее к себе, и они, обнявшись, смотрели, как огонь пожирает то, что осталось от Энд-коттеджа. Но нот уже и красно-желтые кирпичные стены обрушились внутрь, а к небу взметнулся последний огненный столб. От всего самого дорогого – от вылинявшей пурпурной кушетки, на которой бабушка так любила сидеть за чаем, от (гула, на котором Перси дремала у камина вместе с котятами, от старой соломенной шляпки, украшенной желтыми примулами, – от всего этого остались лишь пепел и воспоминания.
   Прижавшись к широкой груди Трелони, Джессалин черпала в нем физические и моральные силы, которых у нее самой уже не осталось. Позднее она не раз упрекнет себя за это, подумает, что не имела права оставаться в его объятиях. Но в те минуты в ней не было ни капли страсти. Ей было нужно совсем другое – чуточка тепла и утешение, когда на ее глазах гибло родовое гнездо.
   И Маккейди дал ей то, в чем она нуждалась.
   Джессалин даже охрипла от волнения.
   – Подожгли? Но кому могло понадобиться поджигать Энд…
   Приступ кашля не дал ей договорить, и она прикрыла рот платком. Ласковые пальцы отбросили волосы с ее лица.
   – На, выпей это, – сказал Маккейди.
   Сильная рука, обожженная не меньше, чем ее собственные, протянула ей бокал с бренди. Не глядя на Маккейди, Джессалин взяла бокал. Их пальцы соприкоснулись, и она вздрогнула от этой неожиданной близости.
   Джессалин сделала огромный глоток и чуть не захлебнулась. Алкоголь обжег и без того нестерпимо саднившее горло, но отчасти снял напряжение. Она снова отпила из бокала.
   – Летти уже много поколений подряд живут со всеми в мире, – просипела она. – Ни у кого нет причин поджигать наш дом.
   – Дункан утверждает, что видел, как какой-то субъект крался прочь от дома как раз в ту минуту, когда вспыхнул пожар. Плотный, косматый мужчина, одетый как рудокоп.
   С трудом подавив приступ дрожи, Джессалин закуталась поплотнее. Под наброшенным на плечи одеялом на ней была лишь изорванная и прожженная насквозь ночная рубашка. Снова и снова она повторяла себе, что здесь, в заново отделанной библиотеке Сирхэй-холла, она в полной безопасности. В комнате было холодно, но граф не стал разводить огонь в камине.
   Джессалин неотступно преследовал запах дыма – им пропахли и волосы, и даже кожа. Все тело ныло и болело, но больше всего досталось рукам. Она подошла к огромному, до пола, окну и посмотрела в сторону Энд-коттеджа. Точнее, туда, где он когда-то был. В небо поднимался лишь столб черного дыма, четко видный на фоне серого предрассветного неба. Порыв ветра бросил в стекло капли воды. К сожалению, дождь начался слишком поздно.
   Джессалин отвернулась от окна и налила себе еще капельку бренди. Когда она ставила графин на столик, в его хрустальных гранях отразился огонь свечей, и она поежилась. Ноги снова начали дрожать, и Джессалин присела на ближайший стул. Поднося непослушной рукой бокал к губам, она пролила немного бренди, едва не испортив светлую ситцевую обивку стула.
   В комнате было так тихо, что Джессалин отчетливо слышала шум дождя и тиканье позолоченных каминных часов. Маккейди Трелони, полуголый, как сумасшедший мчался среди ночи, чтобы спасти ее. И теперь он стоял рядом, по-прежнему полуголый, и Джессалин чувствовала исходящий от него жар. Он сам, как огонь, подумала она. Такой же красивый, манящий и опасный. Отныне она никогда не сможет чувствовать себя непринужденно в его присутствии.
   – Джессалин. – Рука Маккейди коснулась ее плеча, и девушка отшатнулась.
   Опаленные, путанные волосы упали ей на глаза. Дрожащей рукой она пригладила их. Ее рассеянный взгляд блуждал по комнате.
   – Кстати, а как Дункан оказался сегодня в Энд-коттедже? – поинтересовалась она.
   – Он ходил в гости к твоей служанке и… Джессалин резко подняла голову.
   – В гости к Бекке? В полночь? Извините, милорд, но я этого категорически не разрешаю. Бекка – хорошая девушка, честная, а не какая-то шлюха, с которой может развлекаться твой слуга, слишком красивый, чтобы позволять ему разгуливать без присмотра…
   – Черт побери, Джессалин! Может быть, ты все-таки соберешься с мыслями и выслушаешь то, что я тебе говорю?
   Отойдя от Джессалин, он уселся в большое кожаное кресло возле тяжелого письменного стола. Вытянув ноги, он закинул руки за голову, обнажив темные подмышки, выглядевшие слишком возбуждающе, слишком эротично. В свете свечей на его обнаженной груди поблескивали капельки пота. «Кто-то должен ему сказать, – подумала Джессалин, – что у аристократов не бывает такой груди – мускулистой и загорелой, словно у носильщика из Биллингсгейта». Она перевела взгляд на его лицо – лицо падшего ангела с высокими скулами и надменным ртом. Лицо, которое преследовало ее денно и нощно.