Уильямсон Пенелопа. Под голубой луной

   – Ах, Бекка… – вздохнула Джессалин. Она снова взглянула на безукоризненный профиль Дункана, на его чувственные губы. – Вы, наверное, знаете, Дункан, что вы очень красивый мужчина. И мне кажется, что в таких случаях обычно… Ну, женщины могут…
   Чувственные губы Дункана изогнулись в подобии улыбки.
   – Да, мисс, вы совершенно правы. Я ведь каждый день бреюсь и вижу свою физиономию в зеркале. А потому, конечно, знаю, что у меня довольно приятные черты. Не стану отрицать и того, что я не раз этим пользовался, чтобы залезть под юбку к какой-нибудь крошке. Но ведь прямой нос и красивый рот… это всего лишь случайная игра природы. И за красивым лицом не всегда скрывается доброе сердце, так же как за уродством не обязательно скрывается зло. – Дункан взглянул на Джессалин светло-карими ясными глазами, чистыми, как родниковая вода. – Мисс Пул – девушка исключительной доброты, я такой еще не встречал. И если она согласится выйти за меня замуж, я буду счастливейшим человеком на земле. И всю жизнь посвящу тому, чтобы она не раскаялась в своем выборе.
   – Ах, эта Бекка… Может быть, я поговорю с ней… Дункан решительно покачал головой и улыбнулся.
   – Не беспокойтесь об этом, мисс Летти. Я сам разберусь со своими семейными делами. Просто потребуется немного времени. – Его улыбка стала еще шире, и вокруг глаз собрались мелкие морщинки. – И даю вам честное слово – я не лягу с ней в постель, пока она не станет моей законной женой.
   Но Джессалин думала как раз совсем наоборот: не исключено, что если бы ухаживания Дункана были более пылкими, это скорее убедило бы Бекку в искренности его чувств. Она собралась было тактично Намекнуть Дункану на такую возможность, но в это время каменный пол под ногами задрожал.
   Джессалин испуганно посмотрела на Дункана. Тот, склонив голову набок, напряженно уставился в направлении основной шахты. Еще через несколько секунд спустя здание потряс мощный взрыв. Тряхнуло так основательно, что Джессалин упала на колени. Из шахты поднимались клубы коричневой пыли. В воздухе витал слабый запах серы.
   Из шахты, эхом отражаясь от стен, неслись крики, послышался топот тяжелых сапог. Сквозь дым и пыль Джессалин видела верхний конец лестницы. На нем появилось черное от копоти лицо. А потом вдруг настала такая гробовая тишина, что можно было слышать, как капает вода. Лишь свеча, прикрепленная к каске рудокопа, продолжала мерцать.
   – На седьмом уровне обвал! – закричал рудокоп, когда Дункан бросился к нему, чтобы помочь вылезти на поверхность. – Очень сильный. Там осталось четыре или пять человек. – Он хрипло закашлялся. – Продохнуть невозможно от пыли, да еще и вода пошла.
   Из шахты появился еще один. В сердцах швырнув каской об стену, он прохрипел:
   – В дальней части выработки обрушились порода и все крепления. Какой-то идиот подложил туда порох.
   Из шахты все продолжали и продолжали появляться грязные, мокрые люди, больше похожие на выходцев с того света. Особенно ужасен был один – плотный, коренастый, со свисающими сосульками косматыми волосами. Он все время натягивал каску на самые глаза и, словно этого ему казалось мало, прикрывал лицо рукой. Оказавшись на поверхности, Он, несмотря на тучность, с молниеносной быстротой юркнул за паровую машину и испарился. Однако на какое-то мгновение Джессалин успела перехватить его взгляд. Она могла бы поклясться, что видела змеиные глаза Джеки Стаута.
   В это время снизу закричали, что начинают поднимать наверх раненых. Джессалин метнулась к шахте. В ее ушах неотступно звучали слова Дункана: «Если вы ищете графа, то он внизу…»
   Она так сильно схватила слугу за руку, что оба чуть не свалились в шахту.
   – Где лорд Сирхэй?
   Красивое лицо Дункана приобрело пепельный оттенок.
   – Рабочие обнаружили новый пласт руды. И граф решил спуститься вниз, чтобы посмотреть все на месте… – Казалось, даже его желто-коричневые глаза лишились цвета. – …На седьмом уровне. Он на седьмом уровне.
   Джессалин затрясла головой, как будто желая вытряхнуть услышанное из головы.
   – Нет! О Господи, нет…
   Ей показалось, что на ее плечи вдруг навалилась непомерная, непереносимая тяжесть. Он лежит там, на земле, придавленный толщей породы, а черная рудничная вода все поднимается и поднимается, заполняя рот, подавляя крики… Его необходимо достать оттуда! Она должна немедленно достать его оттуда.
   Она метнулась к куче сваленных в углу инструментов и начала судорожно рыться в них. Вытащив наконец лопату, она вдруг увидела нечто получше – кирку. Прихватив и ее, Джессалин бросилась к шахте.
   Дункан попытался вырвать тяжелую металлическую кирку из ее дрожащих рук, но Джессалин держала ее мертвой хваткой. Ей была непереносима мысль о том, что Маккейди лежит там, внизу, а она должна ждать в бездействии.
   – Пустите меня, черт бы вас побрал! – вырывалась она.
   Но Дункан оказался сильнее. Отобрав кирку, он положил на плечо Джессалин тяжелую руку.
   – Вам нельзя туда сейчас, мисс Летти. Вы будете только путаться под ногами. Кроме того, здесь леди Сирхэй. Ей сейчас очень нужна ваша поддержка.
   Джессалин казалось, что она вот-вот задохнется – грудь сжалась, не пропуская воздуха. Но вот наконец ей удалось восстановить дыхание, и на смену отчаянию пришла бессильная ярость. Будь он проклят! Будь проклят Маккейди Трелони за то, что в очередной раз пытался оставить ее. Ну Почему, почему он ее всегда бросает.
   – Я никогда ему этого не прощу, – сказала она вслух. – Что он, черт побери, воображает? Он же граф, зачем же ему понадобилось лазить по шахтам?
   Дункан лишь тяжело вздохнул и, надев тяжелую каску, снял со стены фонарь.
   – Он сказал, что здесь богатые залежи. А ему отчаянно нужны деньги, мисс Летти.
   В ярости отшвырнув лопату, Джессалин прислонилась к стене и закрыла лицо руками, чтобы никто не видел ее слез. Она понимала, что сделать ничего не может. Ей оставалось только ждать.
   – Он мертв.
   Эмили маленькими шажками бежала вниз по крутой тропинке, и ветер раздувал ее голубой, подбитый мехом плащ. Ее худенькое лицо было необыкновенно бледным.
   – Пожалуйста, скажите мне, он жив.
   Джессалин взяла ее за руку. Рука была такой хрупкой и невесомой, словно в ней не было костей.
   – Он попал в обвал, рабочие сейчас его разгребают. Сказанные вслух слова принесли облегчение и ей самой.
   Она почти заставила себя поверить, что еще немного, и он выйдет из шахты живым и невредимым.
   По тропинке к руднику торопливо шел доктор Хамфри, длинные полы его плаща развевались по ветру. Джессалин еще крепче сжала руку Эмили. В одной руке доктор нес черный саквояж, а другой придерживал парик, чтобы его не сдуло. Эмили покачнулась, но все же рванулась вслед за доктором.
   Джессалин остановила ее.
   – И не думайте лезть туда. Это слишком опасно, а вам нужно думать о ребенке. Пойдемте, присядем. Я подожду вместе с вами.
   Они сидели бок о бок, прислонившись к скале. Далеко внизу, под обрывом, шумело море. А прямо под ними, на мысу, возвышалась высокая кирпичная башня рудника «Уил Пэйшенс». Заходящее солнце окрашивало кирпичи в серебристый цвет.
   Прохладный морской ветер обдувал лицо Джессалин. Подтянув колени, она уткнулась в них грязным, покрытым пылью и потом подбородком. На зубах скрипела коричневая пыль. Каждой клеточкой своего тела она ощущала вибрацию земли – это работали насосы, неустанно откачивая воду оттуда, из недр земли, где он лежал под завалом… Но живой… О Господи, только бы он был жив…
   Прозвучавший сигнал к ночной смене был лишним – все рабочие и так уже собрались. Слухи об обвале распространились быстро, и к шахте сразу потянулась вереница людей с кирками, лопатами и бурами. Вокруг рудника толпились и женщины – придя набрать горячей воды для стирки, они решили остаться, на случай если понадобится помощь.
   Смеркалось, и лишь узенькая полоска света еще пробивалась из-за рваных, перистых облаков. Пенистые гребни волн, белые и острые, напоминали лезвия ножей.
   Быстро наступившая темнота сделала ожидание еще более тягостным. Ведь там, внизу, где сейчас находился он, темнота еще страшнее, еще безысходнее. Там пахнет смертью. Джессалин казалось, что еще немного – и она просто не выдержит, закричит. От страха за него. Чтобы хоть как-то успокоиться, она еще крепче обняла колени руками – это ей всегда помогало.
   Но вдруг Эмили, сидевшая рядом, как каменное изваяние, слегка зашевелилась. Ее тихий голосок напоминал дуновение легкого бриза.
   – Ты ведь тоже любишь его, да?
   Джессалин захотелось плакать. Она была слишком измучена, чтобы лгать.
   – Мне кажется, я любила его всю жизнь. Волны с тихим рокотом разбивались о скалы. Эмили сорвала стебелек песчаного тростника, и ручеек мелких камушков зашелестел вниз, к морю.
   – Я его жена… Но я понимаю, что тебе… Нет, не сердце. По-моему, он… он одержим тобой.
   Джессалин застыла. Она боялась не то что заговорить – даже шелохнуться.
   Эмили вдруг повернулась к ней, и на ее хорошеньком, точеном личике появилось страдальческое выражение.
   – Он мои муж. Понимаешь? Сирхэй мой. Он принадлежит мне.
   – Я знаю, – с трудом выговорила Джессалин, ее душили слезы. – Я знаю.
   Ссутулившись, Эмили уткнулась подбородком в крошечные кулачки.
   – О Господи, я так его люблю. Для меня не существует больше никого на свете. А он… – Было видно, что признание дается ей нелегко. – Он очень добр ко мне. Очень добр. Но не более того…
   Тоненькие пальчики Эмили нервно мяли складки плаща.
   – В ту ночь, когда случился пожар, я решила спуститься в библиотеку. Но что-то меня отвлекло. Кажется, у Дункана было какое-то неотложное дело. Но я все равно успела услышать, как Сирхэй говорит тебе… Нет, он даже не говорил, он кричал: «Черт побери, Джессалин!» Или что-то в этом роде. Я сразу поняла, что он на тебя очень сердит. Но ведь он никогда, никогда не сердился на меня! Что бы я ни говорила и ни делала. Он всегда так безукоризненно вежлив, просто невыносимо! Несколько раз я нарочно пыталась вызвать у него хоть какие-то эмоции, пусть даже ярость. Но он просто поворачивался и выходил из комнаты. – Эмили была в таком отчаянии, что даже не замечала, как терзает ни в чем не повинную траву. – Доброта! Теперь я знаю, что иногда за доброту можно убить…
   – Мисс Летти!
   В зарослях боярышника сгрудились женщины с рудника. Малышка Джесси оторвалась от них и устремилась к Джессалин, с трудом волоча корзину едва ли не больше собственного роста.
   – Смотрите, мисс Летти! – Улыбаясь до ушей, она откинула плетеную крышку корзины. Там, на глиняной тарелке, лежала груда жирных пирожков, а рядом примостились две жестяные кружки и старенький чайник.
   – Мама сказала, вам нужно поесть, чтобы поддержать силы. – С этими словами девочка достала из кармашка какой-то сверток, в котором оказалась копченая сардина, зажатая между двумя ломтями черного хлеба. – А это мой бутерброд. Но я хочу, чтобы вы его взяли тоже.
   Джессалин подташнивало от волнения, однако она с благодарностью взяла сверток.
   – Спасибо, малышка. Это как раз то, что было нужно.
   – Можно я налью? Ну, пожалуйста. Можно? – Джесси присела на корточки и, морщась от напряжения, стала наполнять жестяные кружки. Над ее бледным, худеньким личиком заклубился пар. Чай был горячий, крепкий и сильно пах жасмином.
   Джессалин сжала жестяную кружку ладонями, согревая озябшие руки.
   – Скажи, малышка Джесси, после открытия рудника ты случайно не видела здесь своего дедушку?
   Ребенок решительно покачал головой.
   – Не-а. Мама говорит, что я и тогда, наверное, ошиблась. Болтают, что дедушка бежал в Америку. Вам оставить корзину, мисс Летти?
   – Да, спасибо. И поблагодари от меня свою маму. Эмили глядела вслед девочке, которая бежала прочь, сверкая белыми панталончиками.
   – Малышка Джесси. Почему ты ее так называешь? Джессалин нервно рассмеялась.
   – Да, действительно, странное прозвище. Помню, когда я была в ее возрасте… – Отломив кусочек пирога, она бросила его птицам.
   – Это тот ребенок, которого вы с Сирхэем нашли в заброшенной шахте, – скорее констатировала, чем спросила Эмили. Джессалин, упорно пытаясь сосредоточиться на пироге, отломила очередной кусочек. – Он как-то рассказывал мне о том времени, – продолжала Эмили. – Он сказал, что это были самые счастливые дни в его жизни.
   Джессалин не смогла скрыть своего изумления.
   – Но ведь это продолжалось всего одно лето!
   – Да. То лето переменило его жизнь. Мне кажется, он думал, что если когда-нибудь и женится на ком-то, то на тебе.
   Джессалин смотрела на почерневшее, спокойное море, тоже как будто замершее в ожидании.
   – Как раз в то самое лето я сама просила его жениться на мне. Даже не просила, а умоляла. Но он не захотел даже слышать об этом и не стеснялся в выражениях.
   – Видимо, мужчины просто по-другому любят. Не так, как женщины, – сказала Эмили. – И по-другому проявляют свою любовь. Для нас любовь – это что-то вроде рая. А для большинства мужчин она становится самым настоящим адом.
   В темноте Джессалин отчетливо видела чистый профиль Эмили и ее короткие локоны, посеребренные лунным светом. Сердце Джессалин разрывалось от горя и отчаяния. За что же Господь послал ей такое наказание – любить человека даже после того, как он женился на другой. Ведь грешно даже думать о том, чтобы обманывать такое чистое существо, как Эмили. Она же не виновата, что они с Джессалин любят одного и того же мужчину. Надо навсегда вычеркнуть Маккейди из своей жизни. И Джессалин торжественно поклялась: если только Господь сделает так, что Маккейди спасется, она навсегда вырвет его из своего сердца.
   Джессалин очень захотелось взять Эмили за руку, но она подавила этот порыв.
   – Ты его жена, а я теперь для него никто, – сказала она, с трудом сдерживая слезы. – Возможно, Сирхэй еще и сам не понял, какое счастье обрел в твоем лице.
   Эмили приподняла голову и слабо улыбнулась, но бледное лицо тут же стало опять серьезным и сосредоточенным. Тонкая кожа так обтянула скулы, что, казалось, она вот-вот порвется. Вдруг отполированные ноготки Эмили до боли впились в руку подруги.
   – Кажется, кого-то выносят.
   Джессалин резко вскочила. Перед зданием и правда замигали огоньки фонарей. А вскоре показалась группа мужчин – они несли кого-то на наспех сделанных носилках.
   Эмили бросилась туда, но споткнулась и упала, прежде чем Джессалин успела ее подхватить. Она помогла ей встать, и они стояли, обнявшись, ожидая, пока спасатели поднимутся наверх.
   Первым они заметили Дункана – наверное, потому, что он был почти на голову выше остальных. С факелом в руке он шагал рядом с носилками. Но даже при этом адском освещении Джессалин успела заметить, что лежавший на носилках человек был блондином. Да и рука, безвольно свисавшая с носилок, явно принадлежала старику. Носилки опустили на землю, и тело накрыли одеялом. Какая-то женщина в толпе громко зарыдала.
   Джессалин почувствовала, как напряглось тело Эмили. Она решительно шагнула вперед.
   – Вы нашли моего мужа? – спросила она. Джессалин подумала, что в этот момент Эмили держится как настоящая высокородная дама.
   Не решаясь поднять на нее взгляд, Дункан покачал головой.
   – Мы продолжаем поиски, миледи. – Он помедлил, не решаясь продолжать.
   – Еще есть надежда, миледи, – наконец добавил он, но его слова прозвучали на редкость неубедительно.
   – Конечно, есть, – с достоинством отозвалась Эмили. – Благодарю вас, Дункан. И поблагодарите от моего имени всех спасателей. За то, что они сделали и делают.
   Дункан вместе с остальными мужчинами направился обратно к шахте. Обе женщины Маккейди молча провожали их взглядами. Эмили прижалась к Джессалин и уронила голову ей на плечо… Они ждали.
   Его принесли час спустя. На носилках, как и всех остальных. Но в отличие от прочих он был жив.
   Жив. Увидев его, Джессалин с трудом подавила рыдания. Потому что гораздо больше он походил на мертвеца. Запавшие глаза закрыты, кожа бледная, словно китовая кость, еще плотнее натянулась на скулах. Грудь тяжело вздымалась, а из глубокой раны на голове сочилась кровь.
   Эмили вскрикнула и еще сильнее вцепилась в руку Джессалин. И тут Маккейди открыл глаза.
   Ею полубессознательный взгляд долго блуждал по окружающим его лицам, пока не остановился на одном.
   – Джессалин… – Он судорожно вдохнул. Джессалин показалось, что не столько тело, сколько душа его сплошь покрыта ранами. А такие раны очень редко заживают. Но вдруг, к великому изумлению присутствующих, Трелони улыбнулся. – Я просто… Я просто немного заблудился…
   По щекам Джессалин текли слезы, но она не обращала на них внимания.
   – Ах ты, глупый. Разве можно немного заблудиться?
   Эмили еще сильнее сжала ее руку. Но Джессалин вырвалась и пошла прочь, предоставив жене графа сопровождать носилки.
   Они прошли совсем немного, когда Эмили вдруг вздрогнула и упала на колени. Протянув руку, она гладила упрямый, волевой подбородок Маккейди, и Джессалин почувствовала, что не выдержит больше и закричит. «Он умер, – горестно подумала она. – Он мертв».
   Но закричала Эмили.

Глава 21

   На кладбище шел дождь. Он барабанил по крышкам гробов и насквозь промочил черный бархат катафалка. Черные плюмажи лошадей имели самый жалкий вид. Подходящая погода для похорон.
   На кладбище церкви Святого Дженни собралась вся округа. Некоторые, как это всегда бывает, пришли просто поглазеть, но большинство явилось из уважения к графу. Разве не он дал многим из этих людей работу? Так говорила Сэлоум Стаут своей хозяйке, миссис Траутбек. До него ни один из этих сумасшедших Трелони даже гроша не вложил в родной край. Жаль, конечно, что вышло такое несчастье, но он хотя бы пытался что-то сделать.
   Гробы поочередно пронесли туда, где среди покосившихся могильных плит виднелись свежевырытые могилы. Один из них был совсем крохотный. Как сказала малышка Джесси, он был не больше корзины для омаров. Так она и заявила прямо на кладбище, да мать на нее зашикала. А доктор Хамфри сказал, что мертвый ребенок был мальчиком.
   Вся округа шепталась о том, как у леди Сирхэй случился выкидыш неподалеку от «Уил Пэйшенс», в жуткую ночь аварии на руднике. И о том, как два дня спустя она умерла, истекая кровью. Да и сам граф лежал чуть живой.
   Мисс Джессалин была с бедняжкой до самого конца, хотя сама еще не вполне оправилась после недавней трагедии. И недели не прошло, как их с леди Летти дом сгорел дотла. Теперь им даже негде голову приклонить. Однако мисс Джессалин все-таки выросла настоящей леди, толковала миссис Траутбек жене булочника, несмотря на все несчастья, сумела все же подобрать подобающий траурный наряд из уважения к покойнице.
   Преподобный Траутбек, дважды сбиваясь, доковылял-таки до конца заупокойной службы. Правда, его оплошность заметили немногие – внимание всех было приковано к графу. Женщинам он казался невероятно романтичным – особенно с белой повязкой на голове. Какое страдание написано на его лице, шептались они между собой, как он, должно быть, любил свою прелестную молодую жену! Мужчины же – особенно те, кто знал, что на глазах у графа закапывают в землю его надежду на тридцать тысяч фунтов, – истолковывали его скорбь по-своему.
   Джессалин стояла рядом с Маккейди, украдкой поглядывая на заострившиеся черты лица и глубокие тени под глазами. Он полностью погрузился в себя, а черные глаза ничего не выражали и ничего не видели… кроме гробов… и очередного поражения.
   «Он сейчас занят самым настоящим самобичеванием, – думала Джессалин. – Что же, подобно средневековому монаху, он ждет, пока выступит кровь и появятся рубцы, надеясь этим искупить свои грехи?» Ей очень хотелось прижаться к нему, спрятать голову у него на груди, забрать хлыст из его руки и целовать обожженные, покрытые шрамами пальцы. Но она боялась, что если она коснется его, он просто отвернется.
   Преподобный Траутбек пробормотал сакраментальное «прах к праху, пепел – к пеплу». Дождь припустил сильнее, выбивая дробь на крышках гробов. А Джессалин смотрела на калитку. Там стояли они с Эмили в тот день, когда зацвели первые примулы. В тот день Эмили была так счастлива, так весело смеялась, так стеснялась своей беременности и одновременно гордилась ею, так искренне говорила о пробудившейся любви к Корнуоллу: «Теперь я бы ни за что отсюда не уехала…» Теперь на этом месте высился катафалк…
   Джессалин стало ужасно грустно, она всхлипнула. Стоявший рядом Маккейди дернулся, словно она прикоснулась к нему.
   Она подняла на него полные слез глаза и была потрясена яростью, вспыхнувшей в ответном взгляде. Резко развернувшись на каблуках и тяжело припадая на правую ногу, Маккейди пошел прочь – и от нее, и от гробов своей жены и сына. На мокрой траве отпечатались ровные, глубокие следы.
   Его светлая сорочка отчетливо выделялась на фоне свинцово-серого неба. Высокие волны, разбиваясь о песок, омывали сапоги Маккейди.
   Увязая в мокром песке, Джессалин шла прямо к нему. Холодный дождь хлестал, не переставая. Маккейди смотрел на море. Он где-то оставил плащ, и теперь мокрое полотно так плотно облепило тело, что она видела каждую мышцу, проступавшую под смуглой кожей. Нервно облизнув соленые губы, она позвала его по имени.
   Наверное, он не расслышал из-за плеска волн, ибо продолжал стоять неподвижно. Джессалин дрожала от холода, ведь единственной теплой вещью на ней была насквозь промокшая кашемировая шаль – та самая, которую ей дала Эмили после пожара. Теперь самое время уйти, подумала она, но вместо этого сделала еще один шаг вперед.
   Его резкий голос, легко перекрывший шум моря, хлестнул ее, как бичом.
   – Простите, мисс Летти, но теперь вы больше не можете рассчитывать, что я буду продолжать играть роль благородного джентльмена. А посему с сегодняшнего дня ради вашего же блага вам лучше держаться от меня подальше.
   Джессалин сделала еще один шаг и прижалась щекой к его спине.
   Резко обернувшись и перенеся весь вес на больную ногу, Маккейди чуть не упал.
   – Уходи, черт бы тебя побрал! – крикнул он, сделав более чем выразительный жест рукой.
   На глаза Джессалин навернулись слезы, ноги мелко дрожали. Ну нет уж! Теперь она ни за что не уйдет.
   Черные волосы Маккейди мокрыми прядями свисали из-под белой повязкой. Струи дождя стекали по лицу, на котором горели безумные глаза. В них проскальзывало какое-то загнанное выражение.
   – Джесса, Христом Богом молю, пожалуйста…
   – Я люблю тебя.
   Он сжал ее в таком неистовом объятии, что Джессалин показалось, ее кости не выдержат. Но они выдержали, как выдержали и губы его страстный, причиняющий сладкую боль поцелуй. Дождь продолжал лить.
   Джессалин гладила его широкие плечи, ее пальцы впивались в гладкую кожу спины, а этот бесконечный поцелуй все не заканчивался. Маккейди сорвал с нее шляпку, потом шаль и бросил их на камни. Он запустил пальцы в ее волосы, вытаскивая всевозможные булавки и заколки, а его свободная рука ласкала ее грудь. Тонкое муслиновое платье так промокло, что набухшие соски ощущались даже сквозь корсаж.
   Он был слишком неистов, даже груб, его ласки причиняли ей боль, но Джессалин было безразлично. Она так долго ждала этого момента. Она боялась пошевелиться, проронить хотя бы звук – пусть делает что угодно, только не останавливается.
   Наконец он оторвался от ее губ и толкнул ее на мокрый, покрытый морской пеной песок.
   Теперь он нависал над ней, и Джессалин казалось, что его золотая сережка, как яркая звездочка, светится в темной ночи волос. Глаза казались не просто черными. Они мерцали странным, золотистым светом. В них, как и в голодном рте, который впивался в ее губы, не было ни нежности, ни пощады. Это был совсем другой мир – мир страстного и неуправляемого желания.
   Джессалин охотно уступала поцелуям Маккейди. Даже шум моря и дождя не мог заглушить сумасшедшего биения ее сердца. Она гладила такие знакомые и любимые линии его тела. Казалось, она знала их все на ощупь еще задолго до того, как познакомилась с ним.
   Волны разбивались о берег, обдавая их солеными брызгами. Он сказал что-то, чего она не разобрала, и тогда он задрал ее юбки и сорочку. Потом сильные руки раздвинули ее ноги и приподняли их. Лицо Маккейди выражало такое напряжение, что казалось почти жестоким. Он долго не мог справиться с застежкой собственных брюк и наконец просто разорвал ее. Но Джессалин не успела ничего заметить, потому что уже в следующую секунду он снова склонился над ней. Его пальцы судорожно искали разрез в ее панталонах и, найдя, резко рванули тонкую ткань.
   Джессалин испуганно вскрикнула, но тут же выгнулась дугой, потому что палец Маккейди скользнул глубоко внутрь нее. Он замер, а она полностью растворилась в этом восхитительном ощущении, в соединении с этим горячим, твердым пальцем. Ей казалось, что ее тело начинает медленно таять.
   Маккейди вздрогнул. Его голос был хриплым и резким.
   – Господи, я больше не могу… Джесса, милая, не могу. Извини, но не могу…
   Она не понимала, о чем он говорит, но больше всего на свете боялась того, что вот он сейчас остановится, оторвется от нее. Эта мысль была невыносимой. Обвив руками его шею, впиваясь ногтями в намокшую ткань рубашки, она прошептала:
   – Пожалуйста, прошу тебя.
   Еще один палец скользнул внутрь, расширяя ее. На этот раз Джессалин почувствовала тупую боль и невольно напряглась. Между ее ног пульсировало что-то очень горячее, гладкое и твердое, что-то такое, что в первый момент почти разорвало ее, и она зарылась лицом в его плечо, чтобы подавить крик.