Страница:
– Я не знаю! – прорычал Он в ответ и, резко повернувшись, пошел прочь.
– Куда ты?
Он не остановился. Тогда Джессалин, подобрав юбки, помчалась следом, увязая в глубоком песке.
– Черт бы тебя побрал, Маккейди, я не позволю тебе уйти от меня! – Догнав, она повисла у него на плече и повалила его на колени. Шляпка слетела с головы, и Джессалин отбросила ее подальше к скалам.
Маккейди перевернулся на спину, потянув ее на себя.
– Какого черта…
– Я не позволю тебе уйти! – Она молотила кулаками по его груди. – Я не позволю тебе снова бросить меня, слышишь, Маккейди? – Схватив его за волосы, она впилась в его губы. Это было все равно, что поднести горящий факел к бочонку с порохом.
Ее дыхание обжигало его шею.
– Никогда, – шептала она, чувствуя, как сильно бьется его сердце, – никогда я не позволю тебе снова меня бросить.
Маккейди тяжело вздохнул:
– Я и не собираюсь бросать тебя, женщина. Я всего лишь еду в Пензанс. Завтра мы заканчиваем локомотив. Ведь эти чертовы испытания все равно состоятся, окажусь я в тюрьме или нет… О, дьявол! – Джессалин почувствовала, как под ее животом начало пульсировать что-то твердое и горячее. Такое горячее, что она ощущала этот жар даже сквозь двойной слой одежды. Она потерлась о его бедра и услышала, как у него перехватило дыхание. – Бог ты мой! Даже злясь на тебя, я все равно постоянно, мучительно тебя хочу… – Маккейди резко замолчал и попытался оттолкнуть ее.
Джессалин еще плотнее прижалась к нему, желая слиться с ним в единое тело. Пощекотав языком его нижнюю губу, она сказала:
– Маккейди, ради тебя я сделаю все что угодно. Единственное, чего я никогда не смогу, – это перестать любить тебя.
Его сильные пальцы зарылись в густые рыжие волосы Джессалин, и их губы слились в долгом поцелуе. Маккейди застонал…
Но вот он оторвался от нее и запрокинул голову. Джессалин смотрела на его суровое лицо, самое красивое лицо на свете и видела, что густые тени снова поглотили маленькие солнца, еще минуту назад сиявшие в черных глазах.
– Черт бы тебя побрал, Джессалин. Черт бы тебя побрал, что ты со мной делаешь. – Он перекатился на бок и одним быстрым движением вскочил на ноги.
Через минуту его уже не было на берегу. Джессалин лежала на песке, все еще ощущая на губах вкус его поцелуя. Раскинув руки, как будто хотела обнять весь мир, она улыбалась. «Он любит меня, – думала она, – Он по-настоящему любит меня». Только дурачок пока еще сам этого не понимает.
Джессалин прикрыла рукой лицо от слепящего солнца. Было жарко. Наверняка теперь высыплет море веснушек. Ну и хорошо, Маккейди будет что целовать. Поднявшись, она начала стряхивать с юбки песок.
Заметив неподалеку плоский выступ скалы, Джессалин подошла и села на него. Она расстегнула лайковые ботинки и сняла их вместе с чулками и подвязками. Босые ноги глубоко зарылись во влажный песок. Он ласково струился между пальцами, напоминая Джессалин прикосновение возлюбленного. Прикосновение Маккейди. Она посмотрела на море, на залитое солнцем небо и отдалась воспоминаниям.
Джессалин улыбалась, думая о том далеком лете, когда утренний бриз ласково обвевал ее лицо, а море плескалось о скалы, своим рокотом напоминая биение огромного сердца. Когда каждый день бесконечное небо над головой было таким пронзительно синим. Когда она всем сердцем полюбила человека, не требуя ничего взамен.
И вот теперь он тоже любит ее.
Дверца топки была открыта, и пылающий уголь освещал просторное помещение жутковатым красным светом. Неподалеку от топки на рельсах стоял новенький локомотив, и красные блики играли на его отполированных до блеска боках. Огромная махина замерла в ожидании того, когда можно будет сорваться с места и понестись вперед.
Граф Сирхэй небрежно облокотился на рабочий стол, стоявший в тени двух огромных кузнечных мехов. На лоб спадала черная прядь. Закатанные до локтей рукава открывали могучие, блестевшие от пота руки. От графа пахло отработанным паром и машинным маслом.
Рядом стоял Дункан, весь перепачканный зеленой краской. Пятно красовалось даже на подбородке, прямо под небольшой, сводившей женщин с ума ямочкой. У каждого в руке было по кожаной фляжке с контрабандным французским бренди. Они хорошо поработали и теперь наслаждались заслуженным отдыхом.
В другой руке Дункан держал кисть, с которой продолжала капать зеленая краска. Поразмыслив, он сделал последний мазок на большой зеленой букве «Т», начертанной на лаковом боку локомотива.
– «Комета», – задумчиво проговорил он. – Хорошее название, сэр. Очень подходящее.
На небритой щеке графа дернулась мышца.
– Название придумала миледи.
Маккейди почувствовал укол тупой, назойливой боли. Он скучал по ней. Она не отпускала его и здесь, черт бы ее побрал. А ведь он собирался взять ее с собой, но в последнюю минуту она так его разозлила, что он передумал. Даже сейчас, вспоминая об этом, все еще злился. Причем все сильнее и сильнее, потому что не мог докопаться до причин собственного гнева. Он знал только одно – ему страшно хочется избить кого-то до полусмерти – ее, Титвелла, а может, самого себя. Но он знал также и то, что ярость скоро пройдет, оставив после себя пустоту. И тогда он будет скучать по ней. И желать ее.
Маккейди отогнал мысли о Джессалин и еще раз обошел вокруг локомотива. Паровой котел был надежно укутан кусками фетра и плотно натянутым полотном. Мастер по парусам из Маусхоула тщательно простегал крепкое полотно, проложив его кусками фетра, и выкрасил в желтый цвет. Цвет корнуолльских примул. А Дункан предложил покрасить колеса зеленым. Каждый болтик, гайка, заклепка были любовно выточены вручную. Этот локомотив, не походил ни на что, когда-либо созданное руками человека. Он был уникален.
Систему медных трубок для парового котла по чертежам изготовил один бирмингемский предприниматель. Маккейди разрабатывал эту систему целых шесть лет, а начал в то лето, когда впервые попытался создать паровоз, когда встретил рыжеволосую, худенькую девчонку, которая перевернула его жизнь. И вот теперь перед ним был результат – паровой котел, гораздо более легкий и мощный, чем все существовавшие прежде. Котел, сконструированный для машины, которая повезет грузы и пассажиров через всю страну.
Маккейди снова присел на угол стола. Рядом, отпихнув в сторону болты и гаечные ключи, удобно устроился Дункан. Некоторое время оба сидели молча, прихлебывая из фляжек. Первым заговорил граф.
– Она красавица, наша «Комета», правда, Дункан? – Он испытывал настоящее наслаждение, глядя на творение своих рук. – Мощная, быстрая, гладкая. Жаль только, что я вряд ли увижу, какова она на ходу.
– Что ж поделаешь! Вы поставили на кон все, бросили кости и проиграли, – спокойно отозвался слуга, отпивая из фляжки.
На губах графа заиграла легкая улыбка.
– Какое тонкое и – главное – меткое замечание. Я действительно играл и проиграл. А потому нет смысла рыдать и рвать на себе волосы. Ты необыкновенно рассудительный человек, Дункан.
Дункан ухмыльнулся.
Но лицо графа снова стало серьезным.
– В отличие от одной моей знакомой ты не позволяешь своим эмоциям брать верх над здравым смыслом. Какая жалость, что мы с тобой не можем пожениться.
Глаза Дункана чуть не вылезли из орбит от изумления. Граф сделал успокаивающий жест, расплескав при этом немного бренди.
– Я совсем не это имел в виду. Я просто хотел сказать, что если бы мужчины, которые хорошо понимают друг друга, могли пожениться, то для них узы брака были бы гораздо менее тягостными.
Завороженно наблюдая за рукой графа, Дункан несколько раз сморгнул.
– Я вас понимаю… Кажется.
– Конечно, понимаешь. И понимаешь именно потому, что ты мужчина. – Он несильно хлопнул Дункана по плечу. – Вот представь себе: тебе шестнадцать лет, и я пощадил твое целомудрие, причем ценой немалых физических мучений. А ты в это время скачешь по округе, оглашая ее смехом, от которого любой мужчина способен сойти с ума, и улыбаешься губами, которые как будто созданы для того, чтобы делать с мужчиной такие вещи, какие мог изобрести только дьявол… – Маккейди перевел дух и, в надежде ухватить упорно ускользающую нить своих рассуждений, сделал приличный глоток бренди. – Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что был просто святым. И что ты думаешь, она поблагодарила меня за это? Ха!
Дункан покачал головой и торжественно произнес:
– Я бы вас поблагодарил… э-э… Я бы… э-э был так благодарен, что… э-э… поцеловал бы… э-э… Да, я бы обязательно поблагодарил бы вас, сэр.
– Конечно, ты меня поблагодарил бы. Хотя бы из вежливости. А если бы я спас тебя от участи худшей, чем смерть…
– Что же может быть хуже смерти?
– Брак с Титвеллом.
Дункан преувеличенно содрогнулся.
– За такое рыцарское поведение я бы вам был благодарен всю жизнь.
– Конечно, был бы. Потому что ты мужчина. Да мужчина никогда не сделал бы такой глупости не согласился бы выйти замуж за отпетого мерзавца и сквалыгу только для того, чтобы спасти человека, которого он люб… который ему небезразличен, от долговой тюрьмы.
Дункан отпил из фляжки и, зажав ее между коленями, разглядывал поблескивающую внутри золотистую жидкость. Его красивое лицо было задумчиво и серьезно.
– Вы говорили миледи, что любите ее, сэр? Граф метнул на него разъяренный взгляд.
– Вот один из тех вопросов, которые обычно задают женщины. Боюсь, Дункан, мы все же не подошли бы друг другу.
Дункан пожал плечами.
– Мое сердце уже все равно занято мисс Пул. Только она не хочет меня. Я для нее недостаточно хорош. Слишком красив.
Отхлебнув из фляжки, Маккейди задумался над заявлением слуги.
– Ты знаешь, Дункан, я пришел к одному глубокомысленному выводу. Женщины – существа совершенно непостижимые. Ладно, пошли, пора домой.
Дункан с трудом следил за причудливыми поворотами мысли графа. Некоторое время он переваривал услышанное, после чего сказал:
– Это невозможно. На улице темно, а мы пьяны. Граф встал. Окружающий мир слегка накренился. Он благоразумно сел обратно.
– Ладно, поедем завтра. Тем более, что оно скоро наступит. – Достав бутыль, он до краев наполнил фляжку Дункана. – А пока набирайся сил. Они тебе пригодятся в предстоящем нелегком испытании. Потому что, как только мы приедем домой, ты силком потащишь мисс Пул в Гретна Грин и женишься на ней, захочет она того или нет.
– Вы уверены, сэр, что у меня получится?
– У меня же получилось. Вернее, почти получилось. А окончательно получится, когда Джессалин наконец признает тот факт, что она принадлежит мне. И если из нас двоих кто-то имеет право спасать другого, то я, а не она. Спасение – не женское дело. Но это, к сожалению, понимают только мужчины.
– Мне все-таки кажется, было бы правильно, если бы вы сказали миледи, что любите ее, сэр.
– Разбирайся со своими собственными делами, Дункан. Дункан икнул.
– Хорошо, сэр.
Черная Чарли сидела под аркой, словно огромный паук. Перед ней на столе выстроились аккуратные столбики монет разного достоинства. Она подсчитывала ставки, сделанные на прошлой неделе.
– Доброе утро, Чарли, – поприветствовала ее леди Сирхэй.
Не вынимая изо рта глиняной трубки, букмекерша расплылась в широкой улыбке, показав гнилые черные зубы.
– Кого я вижу! Да это же мисс Джессалин. Я вас и не узнала в этой одежде. Но я же вам ничего не должна, да? По-моему, мы все уже уладили.
– Да-да, Чарли, все в порядке. Я здесь не за этим. Я собираюсь продавать лошадей.
От удивления брови Черной Чарли полезли вверх и почти исчезли под засаленным чепцом.
– Продавать? Или после смерти бабушки у вас просто душа не лежит к скачкам? Ну что ж. На них можно отхватить солидный куш. Особенно на Голубой Луне. Первоклассная лошадка, всегда так говорю.
Улыбка Джессалин выглядела жалковато.
– Да-да, она такая. Первоклассная лошадь… – На глаза навернулись слезы, и она поспешно отвернулась, чтобы их сморгнуть.
Тут к Чарли подошел какой-то денди в брюках в зеленую полоску и ярко-красном сюртуке с медными пуговицами размером чуть ли не с куриное яйцо. Он желал поставить двадцать пять фунтов на фаворита скачек Роули Майл, которые должны были состояться на будущей неделе. Джессалин ушла. Во дворе Тэттерзалла утро понедельника было самым оживленным. В этот день букмекеры выплачивали выигрыши за прошлую неделю, а лошади, выставленные на аукцион, бойко шли с молотка.
Конечно, ни одна женщина, кроме разве что Черной Чарли, не рискнула бы появиться во дворе Тэттерзалла, а потому Джессалин снова прибегла к маскараду. На этот раз она переоделась конюхом – широкополая фетровая шляпа, плотные полотняные брюки и черная шерстяная куртка. Шею она повязала красным платком. Вот что значит тренировка, подумала она. Походка уже не выдавала ее, как раньше. Она без приключений пробралась через толпу мужчин.
Снаружи, сплевывая сквозь зубы и помахивая бичами, ожидали кучеры. Светские щеголи прогуливались вокруг украшавшей центр двора белоснежной часовенки, демонстрируя изящный покрой костюмов для верховой езды и блеск начищенных сапог. И, конечно, здесь собрались все окрестные барышники, которые внимательно сверялись со своими записями, присматриваясь к ходу торгов.
Джессалин еще издали заметила Майора, он ходил взад-вперед перед стойлами, отпугивая любопытных своим свирепым видом. Джессалин он тоже угостил злобным взглядом и тотчас же отвернулся.
Он не желал с ней разговаривать. Когда Джессалин сказала ему, что она собирается сделать, то Майор чуть не заплакал.
– Миледи в гробу перевернется, когда я ей скажу, – хрипло проговорил он, и в результате заплакала Джессалин.
Вот и сейчас, стоило Голубой Луне высунуть из стойла темно-гнедую голову, она не смогла сдержать слез. Вытерев глаза и нос концом красного платка, Джессалин строго прикрикнула на себя саму: так не годится. Раздался громкий стук молотка по дереву, и у Джессалин сжалось сердце. Аукцион начался. Однако их очередь придет нескоро: сначала на продажу выставлялись верховые лошади и лошади для выездов.
Майор вывел первую лошадь – пятилетнюю кобылу по кличке Аннабелл – и прошелся с ней вдоль аркады, чтобы покупатели могли получше рассмотреть товар. В рассеянном зеленоватом свете, проникавшем сквозь стеклянную крышу, любовно вычищенная шкура Аннабелл блестела, как отполированное черное дерево. Ее продали быстро за семьсот фунтов.
Следующие два жеребца, оба хорошие производители, ушли подороже. Джессалин в уме подсчитывала деньги. Пока им удалось заработать две тысячи пятьсот фунтов. Если к этому добавить то, что осталось от выигрыша на дерби, наберется треть необходимой суммы.
И вот настал черед Голубой Луны.
Майор вывел красавицу кобылу из стоила, и Джессалин подошла принять вожжи. По морщинистым щекам старого конюха текли слезы, глаза бедняги опухли и покраснели. Ссутулившись, он отвернулся от Джессалин.
Кафедра аукциониста находилась в противоположном конце аркады. Джессалин направилась туда. Ее ноги так сильно дрожали, что она боялась упасть. Но Голубая Луна, как будто сознавая, что стала знаменитостью, ступала гордо, вскинув голову и высоко приподняв подстриженный хвост.
– Итак, джентльмены, – начал аукционист, – минута внимания! Перед вами Голубая Луна. Отец – Тюльпан. Мать – Догони-если-сможешь. Трехлетка. Победительница Эпсомского дерби этого года. Начальная цена – две тысячи фунтов. Две тысячи фунтов, джентльмены. Две тысячи пятьсот. Три? Помните, джентльмены – перед вами победительница дерби. Три тысячи пятьсот…
Джессалин вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, кто же все время набавляет цену. Седовласый джентльмен с моноклем производил впечатление доброго человека. Джессалин понадеялась, что он не из тех, кто забывает после тяжелых скачек угостить лошадь канареечным вином.
– Снова вы, сэр? Пять тысяч. – Аукционист повернулся к мужчине с моноклем. Тот поднял перчатку.
– Пять тысяч пятьсот. Благодарю вас, сэр. Шесть? Шесть тысяч фунтов, джентльмены… Нет, сэр? Значит, мы закончили. Окончательная цена – шесть тысяч фунтов. – Молоток со стуком опустился на кафедру, и Голубая Луна была продана.
Чужой грум подбежал к Джессалин и взял у нее из рук повод.
Джессалин прижалась лицом к лоснящейся шее лошади и стояла так до тех пор, пока грум Легонько не подтолкнул ее.
– Не волнуйся, парень. Я о ней позабочусь. Буду ее обхаживать, как птенца. Со мной она будет в порядке.
Закусив губу, Джессалин кивнула и отошла от лошади. Сквозь пелену слез она видела, как грум подводит Голубую Луну к новому владельцу – седовласому джентльмену с моноклем и добрым лицом.
Но все равно Джессалин не хватало еще двух тысяч фунтов.
Глава 26
– Куда ты?
Он не остановился. Тогда Джессалин, подобрав юбки, помчалась следом, увязая в глубоком песке.
– Черт бы тебя побрал, Маккейди, я не позволю тебе уйти от меня! – Догнав, она повисла у него на плече и повалила его на колени. Шляпка слетела с головы, и Джессалин отбросила ее подальше к скалам.
Маккейди перевернулся на спину, потянув ее на себя.
– Какого черта…
– Я не позволю тебе уйти! – Она молотила кулаками по его груди. – Я не позволю тебе снова бросить меня, слышишь, Маккейди? – Схватив его за волосы, она впилась в его губы. Это было все равно, что поднести горящий факел к бочонку с порохом.
Ее дыхание обжигало его шею.
– Никогда, – шептала она, чувствуя, как сильно бьется его сердце, – никогда я не позволю тебе снова меня бросить.
Маккейди тяжело вздохнул:
– Я и не собираюсь бросать тебя, женщина. Я всего лишь еду в Пензанс. Завтра мы заканчиваем локомотив. Ведь эти чертовы испытания все равно состоятся, окажусь я в тюрьме или нет… О, дьявол! – Джессалин почувствовала, как под ее животом начало пульсировать что-то твердое и горячее. Такое горячее, что она ощущала этот жар даже сквозь двойной слой одежды. Она потерлась о его бедра и услышала, как у него перехватило дыхание. – Бог ты мой! Даже злясь на тебя, я все равно постоянно, мучительно тебя хочу… – Маккейди резко замолчал и попытался оттолкнуть ее.
Джессалин еще плотнее прижалась к нему, желая слиться с ним в единое тело. Пощекотав языком его нижнюю губу, она сказала:
– Маккейди, ради тебя я сделаю все что угодно. Единственное, чего я никогда не смогу, – это перестать любить тебя.
Его сильные пальцы зарылись в густые рыжие волосы Джессалин, и их губы слились в долгом поцелуе. Маккейди застонал…
Но вот он оторвался от нее и запрокинул голову. Джессалин смотрела на его суровое лицо, самое красивое лицо на свете и видела, что густые тени снова поглотили маленькие солнца, еще минуту назад сиявшие в черных глазах.
– Черт бы тебя побрал, Джессалин. Черт бы тебя побрал, что ты со мной делаешь. – Он перекатился на бок и одним быстрым движением вскочил на ноги.
Через минуту его уже не было на берегу. Джессалин лежала на песке, все еще ощущая на губах вкус его поцелуя. Раскинув руки, как будто хотела обнять весь мир, она улыбалась. «Он любит меня, – думала она, – Он по-настоящему любит меня». Только дурачок пока еще сам этого не понимает.
Джессалин прикрыла рукой лицо от слепящего солнца. Было жарко. Наверняка теперь высыплет море веснушек. Ну и хорошо, Маккейди будет что целовать. Поднявшись, она начала стряхивать с юбки песок.
Заметив неподалеку плоский выступ скалы, Джессалин подошла и села на него. Она расстегнула лайковые ботинки и сняла их вместе с чулками и подвязками. Босые ноги глубоко зарылись во влажный песок. Он ласково струился между пальцами, напоминая Джессалин прикосновение возлюбленного. Прикосновение Маккейди. Она посмотрела на море, на залитое солнцем небо и отдалась воспоминаниям.
Джессалин улыбалась, думая о том далеком лете, когда утренний бриз ласково обвевал ее лицо, а море плескалось о скалы, своим рокотом напоминая биение огромного сердца. Когда каждый день бесконечное небо над головой было таким пронзительно синим. Когда она всем сердцем полюбила человека, не требуя ничего взамен.
И вот теперь он тоже любит ее.
Дверца топки была открыта, и пылающий уголь освещал просторное помещение жутковатым красным светом. Неподалеку от топки на рельсах стоял новенький локомотив, и красные блики играли на его отполированных до блеска боках. Огромная махина замерла в ожидании того, когда можно будет сорваться с места и понестись вперед.
Граф Сирхэй небрежно облокотился на рабочий стол, стоявший в тени двух огромных кузнечных мехов. На лоб спадала черная прядь. Закатанные до локтей рукава открывали могучие, блестевшие от пота руки. От графа пахло отработанным паром и машинным маслом.
Рядом стоял Дункан, весь перепачканный зеленой краской. Пятно красовалось даже на подбородке, прямо под небольшой, сводившей женщин с ума ямочкой. У каждого в руке было по кожаной фляжке с контрабандным французским бренди. Они хорошо поработали и теперь наслаждались заслуженным отдыхом.
В другой руке Дункан держал кисть, с которой продолжала капать зеленая краска. Поразмыслив, он сделал последний мазок на большой зеленой букве «Т», начертанной на лаковом боку локомотива.
– «Комета», – задумчиво проговорил он. – Хорошее название, сэр. Очень подходящее.
На небритой щеке графа дернулась мышца.
– Название придумала миледи.
Маккейди почувствовал укол тупой, назойливой боли. Он скучал по ней. Она не отпускала его и здесь, черт бы ее побрал. А ведь он собирался взять ее с собой, но в последнюю минуту она так его разозлила, что он передумал. Даже сейчас, вспоминая об этом, все еще злился. Причем все сильнее и сильнее, потому что не мог докопаться до причин собственного гнева. Он знал только одно – ему страшно хочется избить кого-то до полусмерти – ее, Титвелла, а может, самого себя. Но он знал также и то, что ярость скоро пройдет, оставив после себя пустоту. И тогда он будет скучать по ней. И желать ее.
Маккейди отогнал мысли о Джессалин и еще раз обошел вокруг локомотива. Паровой котел был надежно укутан кусками фетра и плотно натянутым полотном. Мастер по парусам из Маусхоула тщательно простегал крепкое полотно, проложив его кусками фетра, и выкрасил в желтый цвет. Цвет корнуолльских примул. А Дункан предложил покрасить колеса зеленым. Каждый болтик, гайка, заклепка были любовно выточены вручную. Этот локомотив, не походил ни на что, когда-либо созданное руками человека. Он был уникален.
Систему медных трубок для парового котла по чертежам изготовил один бирмингемский предприниматель. Маккейди разрабатывал эту систему целых шесть лет, а начал в то лето, когда впервые попытался создать паровоз, когда встретил рыжеволосую, худенькую девчонку, которая перевернула его жизнь. И вот теперь перед ним был результат – паровой котел, гораздо более легкий и мощный, чем все существовавшие прежде. Котел, сконструированный для машины, которая повезет грузы и пассажиров через всю страну.
Маккейди снова присел на угол стола. Рядом, отпихнув в сторону болты и гаечные ключи, удобно устроился Дункан. Некоторое время оба сидели молча, прихлебывая из фляжек. Первым заговорил граф.
– Она красавица, наша «Комета», правда, Дункан? – Он испытывал настоящее наслаждение, глядя на творение своих рук. – Мощная, быстрая, гладкая. Жаль только, что я вряд ли увижу, какова она на ходу.
– Что ж поделаешь! Вы поставили на кон все, бросили кости и проиграли, – спокойно отозвался слуга, отпивая из фляжки.
На губах графа заиграла легкая улыбка.
– Какое тонкое и – главное – меткое замечание. Я действительно играл и проиграл. А потому нет смысла рыдать и рвать на себе волосы. Ты необыкновенно рассудительный человек, Дункан.
Дункан ухмыльнулся.
Но лицо графа снова стало серьезным.
– В отличие от одной моей знакомой ты не позволяешь своим эмоциям брать верх над здравым смыслом. Какая жалость, что мы с тобой не можем пожениться.
Глаза Дункана чуть не вылезли из орбит от изумления. Граф сделал успокаивающий жест, расплескав при этом немного бренди.
– Я совсем не это имел в виду. Я просто хотел сказать, что если бы мужчины, которые хорошо понимают друг друга, могли пожениться, то для них узы брака были бы гораздо менее тягостными.
Завороженно наблюдая за рукой графа, Дункан несколько раз сморгнул.
– Я вас понимаю… Кажется.
– Конечно, понимаешь. И понимаешь именно потому, что ты мужчина. – Он несильно хлопнул Дункана по плечу. – Вот представь себе: тебе шестнадцать лет, и я пощадил твое целомудрие, причем ценой немалых физических мучений. А ты в это время скачешь по округе, оглашая ее смехом, от которого любой мужчина способен сойти с ума, и улыбаешься губами, которые как будто созданы для того, чтобы делать с мужчиной такие вещи, какие мог изобрести только дьявол… – Маккейди перевел дух и, в надежде ухватить упорно ускользающую нить своих рассуждений, сделал приличный глоток бренди. – Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что был просто святым. И что ты думаешь, она поблагодарила меня за это? Ха!
Дункан покачал головой и торжественно произнес:
– Я бы вас поблагодарил… э-э… Я бы… э-э был так благодарен, что… э-э… поцеловал бы… э-э… Да, я бы обязательно поблагодарил бы вас, сэр.
– Конечно, ты меня поблагодарил бы. Хотя бы из вежливости. А если бы я спас тебя от участи худшей, чем смерть…
– Что же может быть хуже смерти?
– Брак с Титвеллом.
Дункан преувеличенно содрогнулся.
– За такое рыцарское поведение я бы вам был благодарен всю жизнь.
– Конечно, был бы. Потому что ты мужчина. Да мужчина никогда не сделал бы такой глупости не согласился бы выйти замуж за отпетого мерзавца и сквалыгу только для того, чтобы спасти человека, которого он люб… который ему небезразличен, от долговой тюрьмы.
Дункан отпил из фляжки и, зажав ее между коленями, разглядывал поблескивающую внутри золотистую жидкость. Его красивое лицо было задумчиво и серьезно.
– Вы говорили миледи, что любите ее, сэр? Граф метнул на него разъяренный взгляд.
– Вот один из тех вопросов, которые обычно задают женщины. Боюсь, Дункан, мы все же не подошли бы друг другу.
Дункан пожал плечами.
– Мое сердце уже все равно занято мисс Пул. Только она не хочет меня. Я для нее недостаточно хорош. Слишком красив.
Отхлебнув из фляжки, Маккейди задумался над заявлением слуги.
– Ты знаешь, Дункан, я пришел к одному глубокомысленному выводу. Женщины – существа совершенно непостижимые. Ладно, пошли, пора домой.
Дункан с трудом следил за причудливыми поворотами мысли графа. Некоторое время он переваривал услышанное, после чего сказал:
– Это невозможно. На улице темно, а мы пьяны. Граф встал. Окружающий мир слегка накренился. Он благоразумно сел обратно.
– Ладно, поедем завтра. Тем более, что оно скоро наступит. – Достав бутыль, он до краев наполнил фляжку Дункана. – А пока набирайся сил. Они тебе пригодятся в предстоящем нелегком испытании. Потому что, как только мы приедем домой, ты силком потащишь мисс Пул в Гретна Грин и женишься на ней, захочет она того или нет.
– Вы уверены, сэр, что у меня получится?
– У меня же получилось. Вернее, почти получилось. А окончательно получится, когда Джессалин наконец признает тот факт, что она принадлежит мне. И если из нас двоих кто-то имеет право спасать другого, то я, а не она. Спасение – не женское дело. Но это, к сожалению, понимают только мужчины.
– Мне все-таки кажется, было бы правильно, если бы вы сказали миледи, что любите ее, сэр.
– Разбирайся со своими собственными делами, Дункан. Дункан икнул.
– Хорошо, сэр.
Черная Чарли сидела под аркой, словно огромный паук. Перед ней на столе выстроились аккуратные столбики монет разного достоинства. Она подсчитывала ставки, сделанные на прошлой неделе.
– Доброе утро, Чарли, – поприветствовала ее леди Сирхэй.
Не вынимая изо рта глиняной трубки, букмекерша расплылась в широкой улыбке, показав гнилые черные зубы.
– Кого я вижу! Да это же мисс Джессалин. Я вас и не узнала в этой одежде. Но я же вам ничего не должна, да? По-моему, мы все уже уладили.
– Да-да, Чарли, все в порядке. Я здесь не за этим. Я собираюсь продавать лошадей.
От удивления брови Черной Чарли полезли вверх и почти исчезли под засаленным чепцом.
– Продавать? Или после смерти бабушки у вас просто душа не лежит к скачкам? Ну что ж. На них можно отхватить солидный куш. Особенно на Голубой Луне. Первоклассная лошадка, всегда так говорю.
Улыбка Джессалин выглядела жалковато.
– Да-да, она такая. Первоклассная лошадь… – На глаза навернулись слезы, и она поспешно отвернулась, чтобы их сморгнуть.
Тут к Чарли подошел какой-то денди в брюках в зеленую полоску и ярко-красном сюртуке с медными пуговицами размером чуть ли не с куриное яйцо. Он желал поставить двадцать пять фунтов на фаворита скачек Роули Майл, которые должны были состояться на будущей неделе. Джессалин ушла. Во дворе Тэттерзалла утро понедельника было самым оживленным. В этот день букмекеры выплачивали выигрыши за прошлую неделю, а лошади, выставленные на аукцион, бойко шли с молотка.
Конечно, ни одна женщина, кроме разве что Черной Чарли, не рискнула бы появиться во дворе Тэттерзалла, а потому Джессалин снова прибегла к маскараду. На этот раз она переоделась конюхом – широкополая фетровая шляпа, плотные полотняные брюки и черная шерстяная куртка. Шею она повязала красным платком. Вот что значит тренировка, подумала она. Походка уже не выдавала ее, как раньше. Она без приключений пробралась через толпу мужчин.
Снаружи, сплевывая сквозь зубы и помахивая бичами, ожидали кучеры. Светские щеголи прогуливались вокруг украшавшей центр двора белоснежной часовенки, демонстрируя изящный покрой костюмов для верховой езды и блеск начищенных сапог. И, конечно, здесь собрались все окрестные барышники, которые внимательно сверялись со своими записями, присматриваясь к ходу торгов.
Джессалин еще издали заметила Майора, он ходил взад-вперед перед стойлами, отпугивая любопытных своим свирепым видом. Джессалин он тоже угостил злобным взглядом и тотчас же отвернулся.
Он не желал с ней разговаривать. Когда Джессалин сказала ему, что она собирается сделать, то Майор чуть не заплакал.
– Миледи в гробу перевернется, когда я ей скажу, – хрипло проговорил он, и в результате заплакала Джессалин.
Вот и сейчас, стоило Голубой Луне высунуть из стойла темно-гнедую голову, она не смогла сдержать слез. Вытерев глаза и нос концом красного платка, Джессалин строго прикрикнула на себя саму: так не годится. Раздался громкий стук молотка по дереву, и у Джессалин сжалось сердце. Аукцион начался. Однако их очередь придет нескоро: сначала на продажу выставлялись верховые лошади и лошади для выездов.
Майор вывел первую лошадь – пятилетнюю кобылу по кличке Аннабелл – и прошелся с ней вдоль аркады, чтобы покупатели могли получше рассмотреть товар. В рассеянном зеленоватом свете, проникавшем сквозь стеклянную крышу, любовно вычищенная шкура Аннабелл блестела, как отполированное черное дерево. Ее продали быстро за семьсот фунтов.
Следующие два жеребца, оба хорошие производители, ушли подороже. Джессалин в уме подсчитывала деньги. Пока им удалось заработать две тысячи пятьсот фунтов. Если к этому добавить то, что осталось от выигрыша на дерби, наберется треть необходимой суммы.
И вот настал черед Голубой Луны.
Майор вывел красавицу кобылу из стоила, и Джессалин подошла принять вожжи. По морщинистым щекам старого конюха текли слезы, глаза бедняги опухли и покраснели. Ссутулившись, он отвернулся от Джессалин.
Кафедра аукциониста находилась в противоположном конце аркады. Джессалин направилась туда. Ее ноги так сильно дрожали, что она боялась упасть. Но Голубая Луна, как будто сознавая, что стала знаменитостью, ступала гордо, вскинув голову и высоко приподняв подстриженный хвост.
– Итак, джентльмены, – начал аукционист, – минута внимания! Перед вами Голубая Луна. Отец – Тюльпан. Мать – Догони-если-сможешь. Трехлетка. Победительница Эпсомского дерби этого года. Начальная цена – две тысячи фунтов. Две тысячи фунтов, джентльмены. Две тысячи пятьсот. Три? Помните, джентльмены – перед вами победительница дерби. Три тысячи пятьсот…
Джессалин вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, кто же все время набавляет цену. Седовласый джентльмен с моноклем производил впечатление доброго человека. Джессалин понадеялась, что он не из тех, кто забывает после тяжелых скачек угостить лошадь канареечным вином.
– Снова вы, сэр? Пять тысяч. – Аукционист повернулся к мужчине с моноклем. Тот поднял перчатку.
– Пять тысяч пятьсот. Благодарю вас, сэр. Шесть? Шесть тысяч фунтов, джентльмены… Нет, сэр? Значит, мы закончили. Окончательная цена – шесть тысяч фунтов. – Молоток со стуком опустился на кафедру, и Голубая Луна была продана.
Чужой грум подбежал к Джессалин и взял у нее из рук повод.
Джессалин прижалась лицом к лоснящейся шее лошади и стояла так до тех пор, пока грум Легонько не подтолкнул ее.
– Не волнуйся, парень. Я о ней позабочусь. Буду ее обхаживать, как птенца. Со мной она будет в порядке.
Закусив губу, Джессалин кивнула и отошла от лошади. Сквозь пелену слез она видела, как грум подводит Голубую Луну к новому владельцу – седовласому джентльмену с моноклем и добрым лицом.
Но все равно Джессалин не хватало еще двух тысяч фунтов.
Глава 26
Бекка Пул не знала, что и думать. В голове у бедняжки все перепуталось от обилия событий, обрушившихся на нее за последние дни.
Сначала мисс Джессалин собиралась замуж за мистера Митвелла, и Бекка была этим очень довольна. Ведь после смерти старой миледи бедная мисс Джессалин осталась совсем одна да еще с разбитым сердцем.
Но потом! В тот самый день, когда она была должна наконец стать счастливой, бедняжку, храни ее Господь, прямо от алтаря похитил этот дьявол, граф Сирхэй, и увез в эту ужасную Шотландию. Бекка содрогалась при мысли о том, что он там с ней делал. Потом этот безумец притащил ее обратно в Корнуолл, и за Беккой послали в Лондон, где она жила совсем одна в этом ужасном доме с крокодилами, сфинксами и Бог знает чем еще. Ей пришлось плыть на корабле, и до сих пор при одной мысли об этой поездке ее тошнило. А по приезде Бекке пришлось несколько дней сидеть на содовой воде и сухом печенье, и в результате она так ослабла, что ложку ко рту поднести не могла.
Но и в Корнуолле она не была в безопасности, по крайней мере в том, что касалось тела. Потому что здесь она постоянно натыкалась на мистера Дункана, который при каждой встрече буквально поедал ее глазами. А потом они с мисс Джессалин вдруг опять поехали в Лондон. Бекка не осуждала свою хозяйку за то, что та сбежала, ведь этот дьявол день и ночь держал ее в своей спальне. Подумав об этом, Бекка содрогнулась. На этот раз они ехали в Лондон в почтовом дилижансе, и в результате Бекка была вся в синяках. А то место, на котором сидят, вообще стало черным, как деготь.
И даже после этой кошмарной дороги ей не давали ни минуты покоя. Вот, например, вчера мисс Джессалин пошла и продала Голубую Луну. А Бекка-то думала, что ничто не заставит ее хозяйку расстаться с этой лошадью. Уж так она ее любила. И всю ночь напролет мисс Джессалин проплакала, а Бекка от жалости не могла заснуть, и вот теперь у нее в голове подагрическая боль.
А мисс Джессалин хоть бы что! Встала ни свет ни заря и снова куда-то отправилась. А после обеда вернулась с какой-то бумажкой, улыбаясь в пол-лица.
– У меня получилось, Бекка! Получилось! – говорила она, и смеясь, и плача, и кружа по комнате, так что у Бекки зарябило в глазах.
Сжимая амулет, она быстро помолилась святому Дженни. Уж не повлиял ли на рассудок мисс Джессалин брак с этим сумасшедшим графом? Ведь если пахту добавить в сливки, они превратятся в сметану.
– Что получилось, мисс? – осторожно спросила она.
– Он не попадет в тюрьму! Он, конечно, разъярится, когда узнает, что я сделала, потом надуется, ведь он упрямый, надменный Трелони до самого мозга костей, но в результате все-таки простит меня. А мне придется всего-навсего… – Джессалин осеклась и вспыхнула. – Вот выйдешь замуж за Дункана, тогда поймешь, что я имела в виду.
– Я же сказала вам, что не выйду за него. Никогда. Я… Снизу донесся такой страшный стук в дверь, что Бекка испуганно вскрикнула. Мисс Джессалин побежала в холл. Следуя за ней, Бекка гадала, огорчится ли мистер Дункан, когда увидит ее в гробу, совсем мертвую, ведь сегодня у нее уж точно случится сердечный удар.
– Джессалин! Открой эту проклятую дверь, или я ее выломаю.
Бекке показалось, что ей станет дурно.
– О Господи, спаси и помилуй! – бормотала она, опираясь на бронзовую стойку для шляп.
Мисс Джессалин смотрела на дверь так, как будто та в любую минуту могла соскочить с петель и укусить ее.
– Это Сирхэй, – сказала она, как будто это ее очень удивило.
Бекка в очередной раз пришла к выводу, что ее хозяйка сошла с ума, и кивнула.
– Да, мисс, это действительно милорд. Кажется, он очень сердится.
Мисс Джессалин гордо вскинула подбородок.
– Я его не приму, – сказала она громко, чтобы ее услышали по ту сторону дубовой двери.
– Еще как примешь, жена! – прогремел в ответ Маккейди. – Никуда ты не денешься.
Бекка схватилась за сердце. Казалось, оно сейчас выскочит из груди.
Мисс Джессалин повернулась к двери спиной.
– Бекка, подождешь, пока я уйду в свою комнату, и после этого впустишь его светлость. Проводишь его в гостиную и объяснишь, что для него меня нет дома.
– Мисс Джессалин, мне сейчас дурно сделается. Сердце так и колотится… – Бекка закрыла глаза и попыталась упасть в обморок. Но почему-то это у нее не получилось. Когда она снова открыла глаза, мисс Джессалин уже не было. И Бекке оставалось только молить о помощи святого Дженни.
– Мисс Пул! Немедленно откройте дверь.
Этот был голос уже не графа, а мистера Дункана, и Бекке совсем не понравилось, как он звучит. С чего это вдруг он приказывает ей? Она не его служанка и не его жена, и он не имеет никакого права… и вообще, она и не собирается выходить за него, а стало быть.
– Бекка! – заорал Дункан за дверью.
Дрожа как лист на ветру, она с трудом открыла дверь. Опустив глаза, чтобы не видеть лица этого дьявола во плоти, Бекка присела в реверансе.
– Добрый день, милорд. Жаль, что вы приехали, когда мисс Джессалин нет дома…
Даже не взглянув на нее, граф пересек холл, и его сапоги загремели вверх по лестнице. В дверном проеме показались широкие плечи Дункана. На его лице было какое-то странное выражение, как будто он собирался…
Бекка вздернула подбородок, не забыв при этом прикрыть волосами изуродованную щеку.
– Вам лучше держаться от меня подальше, мистер Дункан.
– А тебе лучше взять шляпку, перчатки и теплый плащ Потому что ты едешь со мной.
– Вы меня похищаете! – испуганно взвизгнула Бекка, пятясь назад.
Запрокинув голову, Дункан весело рассмеялся.
– Да, девочка. Я тебя похищаю. Мы женимся.
– Но я же говорила, что никогда, никогда не выйду…
– А я говорю, что выйдешь. Хочешь ты этого или нет, но ты будешь моей женой, будешь спать в моей постели, и черт меня побери, если тебе это не понравится!
Закусив губу, Бекка склонила голову. Однако через минуту она резко подняла ее и отбросила с лица волосы.
– В таком случае посмотри на меня повнимательнее. Дункан шагнул к ней.
– Я и так тебя прекрасно вижу.
– Нет, не видишь. Смотри!
Он стоял прямо перед ней. Господи, какой же он был высокий.
– Я вижу шрам, – ласково сказал Дункан. – И если бы человек, который это сделал, не был бы уже мертв, я своими руками убил бы его за тебя. – Взявшись за ее подбородок, он повернул ее голову. Изуродованная щека была безжалостно освещена. Дункан наклонился и поцеловал ее. – Вот и все. Шрама больше нет.
– Но… – Бекка коснулась щеки и почувствовала грубый, уродливый рубец.
– Шрама больше нет. Когда я смотрю на тебя, я вижу лицо ангела, и оно прекрасно.
Одним ударом сапога Маккейди сорвал задвижку. Дверь распахнулась. Две египетские погребальные урны на камине жалобно задребезжали.
Джессалин сидела в массивном кресле перед туалетным столиком и пудрила нос. Ее взгляд был холодным и отчужденным. Маккейди захлопнул дверь, и от этого погребальные урны угрожающе качнулись.
– Я не слышала, чтобы ты стучал, – заметила Джессалин. – И не припоминаю, что разрешала тебе войти.
– А мне твое разрешение не требуется. – Он направился к ней. Джессалин так стремительно вскочила, что тяжелое деревянное кресло покачнулось. Отбежав в сторону, она попятилась к стене, оклеенной обоями с узором из виноградных лоз и лотосов. Она прижала руку к горлу, а глаза двумя огромными серебряными тарелками заполняли почти все лицо. Она боится его гнева – это хорошо! Она этого заслужила. Он ведь чуть с ума не сошел, когда, вернувшись в Сирхэй-холл, обнаружил, что она уехала.
Преградив ей путь к отступлению, Маккейди прижался животом к ее животу. Он хотел ее и хотел, чтобы она это знала.
Склонившись к ее лицу, он пристально посмотрел в огромные глаза. Зрачки так расширились, что они казались не серыми, а черными.
– Ты была у Титвелла? – спросил он сквозь зубы. Горло Джессалин спазматически сжалось, и она с трудом выговорила единственное слово:
– Да.
– Он прикасался к тебе? – Его рука легла ей на горло, под ладонью в бешеном темпе бился пульс. А кожа… кожа была невероятно, фантастически гладкой и нежной. Дрожащие влажные губы слегка приоткрыты, как будто она только что целовалась или собиралась целоваться. – Ты позволила ему прикоснуться к себе, Джесса?
– Нет!
Он не знал, сказала ли она правду, но сейчас это было неважно. Потому что сейчас он хотел от нее только одного и намеревался немедленно это получить.
Длинные, сильные пальцы крепко держали ее подбородок. Он нажал зубами, ее губы приоткрылись, и его язык заполнил ей рот. Джессалин поначалу яростно вырывалась, но вскоре обмякла и, обняв его за шею, запустила пальцы в мягкие черные волосы.
Сначала мисс Джессалин собиралась замуж за мистера Митвелла, и Бекка была этим очень довольна. Ведь после смерти старой миледи бедная мисс Джессалин осталась совсем одна да еще с разбитым сердцем.
Но потом! В тот самый день, когда она была должна наконец стать счастливой, бедняжку, храни ее Господь, прямо от алтаря похитил этот дьявол, граф Сирхэй, и увез в эту ужасную Шотландию. Бекка содрогалась при мысли о том, что он там с ней делал. Потом этот безумец притащил ее обратно в Корнуолл, и за Беккой послали в Лондон, где она жила совсем одна в этом ужасном доме с крокодилами, сфинксами и Бог знает чем еще. Ей пришлось плыть на корабле, и до сих пор при одной мысли об этой поездке ее тошнило. А по приезде Бекке пришлось несколько дней сидеть на содовой воде и сухом печенье, и в результате она так ослабла, что ложку ко рту поднести не могла.
Но и в Корнуолле она не была в безопасности, по крайней мере в том, что касалось тела. Потому что здесь она постоянно натыкалась на мистера Дункана, который при каждой встрече буквально поедал ее глазами. А потом они с мисс Джессалин вдруг опять поехали в Лондон. Бекка не осуждала свою хозяйку за то, что та сбежала, ведь этот дьявол день и ночь держал ее в своей спальне. Подумав об этом, Бекка содрогнулась. На этот раз они ехали в Лондон в почтовом дилижансе, и в результате Бекка была вся в синяках. А то место, на котором сидят, вообще стало черным, как деготь.
И даже после этой кошмарной дороги ей не давали ни минуты покоя. Вот, например, вчера мисс Джессалин пошла и продала Голубую Луну. А Бекка-то думала, что ничто не заставит ее хозяйку расстаться с этой лошадью. Уж так она ее любила. И всю ночь напролет мисс Джессалин проплакала, а Бекка от жалости не могла заснуть, и вот теперь у нее в голове подагрическая боль.
А мисс Джессалин хоть бы что! Встала ни свет ни заря и снова куда-то отправилась. А после обеда вернулась с какой-то бумажкой, улыбаясь в пол-лица.
– У меня получилось, Бекка! Получилось! – говорила она, и смеясь, и плача, и кружа по комнате, так что у Бекки зарябило в глазах.
Сжимая амулет, она быстро помолилась святому Дженни. Уж не повлиял ли на рассудок мисс Джессалин брак с этим сумасшедшим графом? Ведь если пахту добавить в сливки, они превратятся в сметану.
– Что получилось, мисс? – осторожно спросила она.
– Он не попадет в тюрьму! Он, конечно, разъярится, когда узнает, что я сделала, потом надуется, ведь он упрямый, надменный Трелони до самого мозга костей, но в результате все-таки простит меня. А мне придется всего-навсего… – Джессалин осеклась и вспыхнула. – Вот выйдешь замуж за Дункана, тогда поймешь, что я имела в виду.
– Я же сказала вам, что не выйду за него. Никогда. Я… Снизу донесся такой страшный стук в дверь, что Бекка испуганно вскрикнула. Мисс Джессалин побежала в холл. Следуя за ней, Бекка гадала, огорчится ли мистер Дункан, когда увидит ее в гробу, совсем мертвую, ведь сегодня у нее уж точно случится сердечный удар.
– Джессалин! Открой эту проклятую дверь, или я ее выломаю.
Бекке показалось, что ей станет дурно.
– О Господи, спаси и помилуй! – бормотала она, опираясь на бронзовую стойку для шляп.
Мисс Джессалин смотрела на дверь так, как будто та в любую минуту могла соскочить с петель и укусить ее.
– Это Сирхэй, – сказала она, как будто это ее очень удивило.
Бекка в очередной раз пришла к выводу, что ее хозяйка сошла с ума, и кивнула.
– Да, мисс, это действительно милорд. Кажется, он очень сердится.
Мисс Джессалин гордо вскинула подбородок.
– Я его не приму, – сказала она громко, чтобы ее услышали по ту сторону дубовой двери.
– Еще как примешь, жена! – прогремел в ответ Маккейди. – Никуда ты не денешься.
Бекка схватилась за сердце. Казалось, оно сейчас выскочит из груди.
Мисс Джессалин повернулась к двери спиной.
– Бекка, подождешь, пока я уйду в свою комнату, и после этого впустишь его светлость. Проводишь его в гостиную и объяснишь, что для него меня нет дома.
– Мисс Джессалин, мне сейчас дурно сделается. Сердце так и колотится… – Бекка закрыла глаза и попыталась упасть в обморок. Но почему-то это у нее не получилось. Когда она снова открыла глаза, мисс Джессалин уже не было. И Бекке оставалось только молить о помощи святого Дженни.
– Мисс Пул! Немедленно откройте дверь.
Этот был голос уже не графа, а мистера Дункана, и Бекке совсем не понравилось, как он звучит. С чего это вдруг он приказывает ей? Она не его служанка и не его жена, и он не имеет никакого права… и вообще, она и не собирается выходить за него, а стало быть.
– Бекка! – заорал Дункан за дверью.
Дрожа как лист на ветру, она с трудом открыла дверь. Опустив глаза, чтобы не видеть лица этого дьявола во плоти, Бекка присела в реверансе.
– Добрый день, милорд. Жаль, что вы приехали, когда мисс Джессалин нет дома…
Даже не взглянув на нее, граф пересек холл, и его сапоги загремели вверх по лестнице. В дверном проеме показались широкие плечи Дункана. На его лице было какое-то странное выражение, как будто он собирался…
Бекка вздернула подбородок, не забыв при этом прикрыть волосами изуродованную щеку.
– Вам лучше держаться от меня подальше, мистер Дункан.
– А тебе лучше взять шляпку, перчатки и теплый плащ Потому что ты едешь со мной.
– Вы меня похищаете! – испуганно взвизгнула Бекка, пятясь назад.
Запрокинув голову, Дункан весело рассмеялся.
– Да, девочка. Я тебя похищаю. Мы женимся.
– Но я же говорила, что никогда, никогда не выйду…
– А я говорю, что выйдешь. Хочешь ты этого или нет, но ты будешь моей женой, будешь спать в моей постели, и черт меня побери, если тебе это не понравится!
Закусив губу, Бекка склонила голову. Однако через минуту она резко подняла ее и отбросила с лица волосы.
– В таком случае посмотри на меня повнимательнее. Дункан шагнул к ней.
– Я и так тебя прекрасно вижу.
– Нет, не видишь. Смотри!
Он стоял прямо перед ней. Господи, какой же он был высокий.
– Я вижу шрам, – ласково сказал Дункан. – И если бы человек, который это сделал, не был бы уже мертв, я своими руками убил бы его за тебя. – Взявшись за ее подбородок, он повернул ее голову. Изуродованная щека была безжалостно освещена. Дункан наклонился и поцеловал ее. – Вот и все. Шрама больше нет.
– Но… – Бекка коснулась щеки и почувствовала грубый, уродливый рубец.
– Шрама больше нет. Когда я смотрю на тебя, я вижу лицо ангела, и оно прекрасно.
Одним ударом сапога Маккейди сорвал задвижку. Дверь распахнулась. Две египетские погребальные урны на камине жалобно задребезжали.
Джессалин сидела в массивном кресле перед туалетным столиком и пудрила нос. Ее взгляд был холодным и отчужденным. Маккейди захлопнул дверь, и от этого погребальные урны угрожающе качнулись.
– Я не слышала, чтобы ты стучал, – заметила Джессалин. – И не припоминаю, что разрешала тебе войти.
– А мне твое разрешение не требуется. – Он направился к ней. Джессалин так стремительно вскочила, что тяжелое деревянное кресло покачнулось. Отбежав в сторону, она попятилась к стене, оклеенной обоями с узором из виноградных лоз и лотосов. Она прижала руку к горлу, а глаза двумя огромными серебряными тарелками заполняли почти все лицо. Она боится его гнева – это хорошо! Она этого заслужила. Он ведь чуть с ума не сошел, когда, вернувшись в Сирхэй-холл, обнаружил, что она уехала.
Преградив ей путь к отступлению, Маккейди прижался животом к ее животу. Он хотел ее и хотел, чтобы она это знала.
Склонившись к ее лицу, он пристально посмотрел в огромные глаза. Зрачки так расширились, что они казались не серыми, а черными.
– Ты была у Титвелла? – спросил он сквозь зубы. Горло Джессалин спазматически сжалось, и она с трудом выговорила единственное слово:
– Да.
– Он прикасался к тебе? – Его рука легла ей на горло, под ладонью в бешеном темпе бился пульс. А кожа… кожа была невероятно, фантастически гладкой и нежной. Дрожащие влажные губы слегка приоткрыты, как будто она только что целовалась или собиралась целоваться. – Ты позволила ему прикоснуться к себе, Джесса?
– Нет!
Он не знал, сказала ли она правду, но сейчас это было неважно. Потому что сейчас он хотел от нее только одного и намеревался немедленно это получить.
Длинные, сильные пальцы крепко держали ее подбородок. Он нажал зубами, ее губы приоткрылись, и его язык заполнил ей рот. Джессалин поначалу яростно вырывалась, но вскоре обмякла и, обняв его за шею, запустила пальцы в мягкие черные волосы.