- К чему весь этот странный маскарад? - шепнула Сонечка.
- Милая, ради одного вашего взгляда я мог бы вырядиться хоть папой римским. У вас такие прелестные глаза.
- Да они у нее, как у лошади! - взвизгнул Петр Григорьевич, от ярости подпрыгнув на месте. - Зачем вам, простому мужику, эта культурная барышня?! Бросьте ее, христом богом молю! Кесарю - кесарево, а мужику - баба.
- Уймитесь, любезный, пока не поздно! - рявкнул на него Ржевский, с трудом отлепив свои губы от девичьего плеча. - Я не вступаю в переговоры с евнухами.
- Так и знайте, Софья Андреевна, - мстительным тоном заявил Петр Григорьевич, - я теперь же иду к вашей maman. И я молчать не буду. Все расскажу, все опишу в деталях. Да-с! В мельчайших подробностях.
- Пошел вон, губошлеп нецелованный! - крикнул Ржевский.
- Нет, это невыносимо! - воскликнула Сонечка. - Пустите! - Она вырвалась из рук поручика и проворно вскочила на ноги. - Убирайтесь, Петр Григорьевич! Я ждала от вас высокой любви, а вы можете только ябедничать. Это из-за вас я чуть было не погубила свою честь в двух шагах от родительского дома. Ступайте прочь, безногий муравей!
Петр Григорьевич попятился, споткнулся и сел задом на траву.
- Успокойтесь, душа моя, - Ржевский попытался опять привлечь девушку к себе, но получил оглушительную затрещину.
- Вон отсюда, нахал, разбойник! Мужик! - закричала Сонечка, спасая свое реноме. Держась спиной к Петру Григорьевичу, она делала поручику глазами отчаянные знаки, дескать, не обижайтесь, это я так, понарошку.
Но разгоряченный поручик принял ее слова за чистую монету.
- Я не мужик, а мужчина, - заявил он. - И полно вздор молоть. Забирайте ваше заумное сокровище, мадемуазель Софи. Любите вы хоть черта - на здоровье!
Он громко сплюнул и, выхватив из рук у Петра Григорьевича свой кивер, пошел не разбирая дороги прочь.
Сонечка с тоскою смотрела ему вслед.
- Софья Андреевна, вы должны меня презирать, - всхлипнул молодой человек.
- Ужасный век, ужасные сердца, - промолвила Сонечка, зашнуровывая ворот платья.
Вдалеке еще слышался хруст веток под ногами взбешенного поручика, но вот все стихло, и Сонечка вдруг подумала, что никто и никогда не целовал ее так, как поручик Ржевский, не бросал ее с размаха на траву, не мял на ней платье, не развязывал на груди шнурок. И представилось ей, что никогда с ней такого уже не случится и самый счастливый ее день безвозвратно канул в Лету. И от этих мыслей ей захотелось сейчас же - именно сейчас, пока не передумала, - лечь животом на рельсы и отдаться первому попавшемуся паровозу.
- Как жаль... - произнесла она.
- Что? - спросил Петр Григорьевич, робко приближаясь к ней.
- Как жаль, что в России нет железных дорог, - простонала она, кусая губы.
- Действительно, жаль, - вздохнул молодой человек, размышляя о своем. Он вдруг подумал, что никого и никогда он не посмеет целовать так, как этот мужик в лаптях; он не будет бросать женщин на траву, мять на них платье и развязывать корсет. И представилось ему, что будет он в таком случае последним дураком.
- Нет! - воскликнул он. - Дудки! - Подхватив с земли прутик, он принялся в упоении сбивать пушистые головки одуванчиков.
- Что вы, Петр Григорьевич? - изумилась Сонечка, отрешившись от стоявшей у нее перед глазами картины надвигающегося паровоза. - Что с вами?
- Я люблю вас, Софья Андреевна! - ответил он, порывисто подхватив ее за талию.
- Петр Григорьевич, миленький! - взвизгнула Сонечка, и, стремительно набирая обороты, они покатились по траве.
Глава 11
Белая горячка
Поручик Ржевский, злой как черт после выговора, устроенного ему Сонечкой, шел домой, бормоча себе под нос проклятия.
- Три тысячи чертей! Что за скверный денек выдался сегодня. С самого утра все наперекосяк. То пани Тереза не дала позавтракать за ее счет, теперь вот эта вздорная Сонечка отвергла мои ухаживания. Нет, не задался день. Надо было еще с утра опять лечь спать и проснуться завтра. А ну, брысь! - Поручик поддал лаптем перебегавшую дорогу кошку. - Ничего, сейчас в мундир переоденусь и пойду искать ночлег.
Ночлег...
Ржевский ухмыльнулся. Смешно сказать, а ведь не было еще такого случая в этом городе, чтобы он провел ночь один!
Эта мысль его приободрила. Он даже забыл опираться на стариковский костыль. Положив его себе через плечо, как ружье, он шел, четко ставя ногу, и хитро улыбался в усы.
И тут ему навстречу, без лошади, без Клавдии Васильевны, пешком и с саблей наголо - объявился ротмистр Лейкин. На лице его застыло свирепое выражение, которому позавидовал бы и Иван Грозный.
Не далее, чем десять минут назад Семен Петрович был послан Клавдией Васильевной к черту в задницу и тут же без лишних слов направил свои стопы к ближайшему трактиру. Но и без трактира, он был уже изрядно под мухой.
Увидев перед собой какого-то подозрительного мужика, который, будучи обутым в дырявые лапти, вышагивал с костылем на плече и гусарским кивером под мышкой, - ротмистр Лейкин позеленел.
- Сво-о-лочь, - округлив глаза, возопил он. - Ты что же это - гусара раздел, к-кивер отнял?! Да я тебя в ка... в капусту порублю!
- Господин ротмистр, - попытался вразумить его Ржевский. - Это же я.
- Вижу, что ты, а не едрена матрена! Спер, понимаешь, у гусара шляпу и идет себе, радуется. Я т-тебе покажу, подлюга...
Поняв, что Лейкин невменяем, Ржевский рванул наутек.
- Отдай шапку, мародер! - кричал вслед ему ротмистр, вздымая сапогами дорожную пыль и размахивая над головой саблей. - Отдай, хуже будет!
Вот когда Ржевский по-настоящему оценил преимущество мужицких лаптей перед офицерскими сапогами. Он быстро оторвался от ротмистра на приличное расстояние, благо, тот ко всему прочему бежал не по прямой, а по весьма ломаной траектории.
Остановившись, Ржевский снял с головы соломенную шляпу и заменил ее на кивер.
- Семен Петрович, не узнаете? - проговорил он, бесхитростно глядя на приближающегося Лейкина.
- В аду с тобой черти разберутся! - рявкнул на бегу тот, продолжая свистеть в воздухе саблей.
Но в мозгах его все-таки что-то булькнуло, и мысли потекли в несколько иное русло. Он узнал это ухмыляющееся лицо. Это было лицо поручика Ржевского.
- Сво-о-лочь! - заголосил Лейкин. - Кивер с гусара вместе с головою снял. Душегуб! Убийца!
Не ожидавший такого поворота событий поручик стремглав кинулся в высокий бурьян. Лейкин бросился за ним, рубя на своем пути горькую полынь.
- Голова Ржевского бесценна! - вопил он. - Отдай, собака! У-убью! За друга! За царя! За Отечество! Живота твоего не пощажу, гадина...
Ржевский решился на военную хитрость. Присев на корточки, он спрятался в высокой траве и, когда ротмистр пробегал мимо, подставил ему ногу. Лейкин тут же полетел в одну сторону, его сабля - в другую.
Кувыркнувшись через голову, ротмистр грузно шлепнулся об землю и затих.
Ржевский склонился над лежащим. Приложив ухо к его груди, прислушался. Неожиданно ротмистр громко захрапел. Поручик подобрал валявшуюся неподалеку саблю и вложил ее ротмистру в ножны. Потом похлопал его по щекам. Видя, что тот никак не очухается, пихнул кулаком в бок.
С явной неохотой Лейкин приоткрыл глаза.
- Поручик, мы на небесах? - спросил он, глупо улыбаясь. - Ба! Я вижу, Господь уже пришил вам голову. Примите мои поздравления.
На глаза ему попалась ворона, сидевшая на одиноком дереве.
- Вот уж никогда бы не подумал, что ангелы могут быть черного цвета...
- Это не ангел.
- Что?! - Лейкин в ужасе сел. - Значит, черт? Нет! Этого не может быть! Поручик, неужели мы загремели в ад?!
- Осмелюсь доложить, Семен Петрович, мы с вами на пустыре.
- Да?
Ротмистр осмотрелся.
- А почему вокруг столько лопухов?
- Расплодились, господин ротмистр.
- Мда, везде бардак! Стало быть, мы живы?
- Живее не бывает, - подтвердил Ржевский.
- Но я жутко пьян...
Лейкин потер виски. В голове трещало. Он опять лег и, закинув руки за голову, уставился в безоблачное небо.
- Представляете, поручик, Клава обижается, что я называю ее дурой. Хэ-хэ, вот дура! А? Я же не по злобе, а, можно сказать, любя.
- Не переживайте, Семен Петрович. Это она кокетничает.
- А я вот хочу напиться, - упрямо заявил Лейкин, но, прислушавшись к чему-то внутри себя, уныло добавил: - Только чувствую, что некуда. Закупорен, как бутылка шампанского.
- Проблюйтесь, господин ротмистр, - сочувственно посоветовал Ржевский. - Два пальца в рот - и дело в шляпе.
- Думаете, полегчает?
- Уверен.
- Эх, вашими бы устами, поручик... гвозди из подков вытаскивать.
Ротмистр с мрачным видом поднялся и отошел за дерево. Довольно долго оттуда доносились весьма вульгарные звуки, после чего он появился уже со счастливой улыбкой и готовый к новым возлияниям. Окинув взглядом дожидавшегося его Ржевского, ротмистр прыснул:
- В прошлую нашу встречу, поручик, я видел вас в мундире, на коне, но без кивера. Теперь вы в кивере, но без мундира и коня. Просто какой-то бал-маскарад.
Поручик Ржевский слегка насупился.
- Вы тоже, господин ротмистр, нынче пеший, а не конный.
- И Клавы рядом нет, - печально ухмыльнулся Лейкин. - Ладно, поручик, идемьте в трактир, там расскажете, что с вами приключилось.
- Что же я пойду в таком виде? На меня ни одна бабенка не взглянет. Сперва я зайду к себе переодеться.
- Хорошо. Встретимся в трактире. Не трудитесь искать: я буду под столом. У окна.
Лейкин засмеялся. Ржевский с серьезным видом снял с себя халат и протянул его ротмистру.
- Возьмите, Семен Петрович.
- Зачем это?
- На полу, небось, грязно.
Лейкин брезгливо поморщился.
- В трактире пол куда чище, чем эта ваша тряпка. Где вы ее только нашли?
- В чулане.
- За этой скатертью, видать, обедали мыши, - пошутил ротмистр.
Ржевский развернул халат, внимательно осмотрев его со всех сторон.
- Вообще-то говно голубиное, господин ротмистр. Но я предложил от чистого сердца.
- Душевный вы человек, Ржевский. Но когда вы трезвый, вам совершенно не достает чувства юмора.
Они вышли на дорогу.
- Вам куда? - спросил Лейкин.
- Налево.
- Прекрасно. А мне, в таком случае, направо. Оревуар, поручик. До встречи под столом!
Глава 12
Барин и крестьянка
Ротмистр Лейкин был прав - поручик Ржевский на самом деле был до неприличия трезв. И сознавая, что так дальше продолжаться не может, до дома Авдотьи Ильиничны он шел быстрым шагом, почти бежал.
"Вот одену мундир - и в трактир, - думал он, и его мысли почему-то сами собой складывались в рифму. - Напьюсь и по бабам пройдусь".
Казалось, ничто не могло помешать этим планам, но проведению было угодно поменять местами очередность событий.
Стоило Ржевскому заметить под осиной пышногрудую девицу, как он сразу же воспылал.
Девица была хороша. Кровь с молоком. Лузгая семечки так, что шелуха летела во все стороны, - она стояла недалеко от дороги, лениво поглядывая по сторонам.
Взглянув на нее всего однажды, Ржевский уже не мог отвести глаз. Он забыл не только о ротмистре Лейкине, но и о том, что он был сейчас облачен отнюдь не в гусарский доломан с ментиком, а в убогие пожитки беглого супруга Авдотьи Ильиничны.
И в забытьи своем Ржевский даже удивился, что девица, бросив на него косой взгляд, тотчас же равнодушно отвернулась, выплюнув изо рта очередную порцию мусора.
Ржевский сошел с дороги и, уминая лаптями траву, направился к ней. Чтобы привлечь к себе внимание, он стал попутно насвистывать веселый мотивчик.
Девица вновь взглянула на него - должно быть, она любила музыку. По крайней мере, шелуху от семечек она теперь выплевывала, попадая точно в такт.
- Кэль саль тан! - с воодушевлением начал Ржевский.
- Чё? - скривилась девица. - Кто султан?
- Я говорю, ну и погодка! Кэль э вотр ави?
- Кого ты отравил?
- Да никого я не травил. Я спрашиваю, какое ваше мнение?
- О чем?
- О погоде, черт бы ее побрал!
- А чё ты серчаешь, мужик? Погода как погода. Я-то тут при чем? И милостыни у меня нет и не проси. Недавно вот Кузька сдох - ему Агафья с дуру самогон в пойло налила, думала, он обрадуется, а он возьми да и сдохни.
- Стой, смирно, - мотнул головой Ржевский. - Ничего не понимаю. Кто такой Кузька?
- Козел!
- Я козел?
- Этого я не знаю. А Кузька наш точно козлом был от рождения.
- Ах вот оно что.
- Тебе чё от меня надо-то, мужик? Шел бы своей дорогой.
- Какой я тебе мужик? Я дворянин, черт побери.
- Дворяни-и-ин! - прыснула девица, оглядывая его драную одежду. - Семечек хочешь, дворянин? Так и быть, отсыплю.
- Давай, - сказал поручик, чтобы поддержать разговор.
Она дала ему горстку.
- А милостыню не проси. Все равно не дам. Настроения нет. Вчерась отец Амвросий взялся моей вдовой матушке дрова помочь колоть. Так полено у него как подпрыгнет! - и Ваську нашего зашибло. Вусмерть!
- А Васька - это кто? Неужели муж?
- Ха, муж! Васька - это кот. Муж у меня давно объелся груш и помер. Еще в том году.
- Как же так - от груш? - удивился Ржевский.
- Запросто. Ел, ел и помер. Я ведь говорила ему, ты, дурья башка, сперва жуй, а потом глотай.
- А он?
- А что он. Сперва глотал, потом заливал. Вечно пьяный был как свинья, прости господи. А как выпьет, жевать и разленится. Да и зубов у него было, что у меня на левой ноге мизинцев. Чем жевать-то? Ему их родные братья еще в детстве повыбивали.
- За что?
- А за то, что младшенький он в своей семье был. Как захочется старшим братьям кулаками помахать, они сразу к нему. И давай мутузить. Мутузят и мутузят, мутузят и мутузят... С утра и до самого вечера. Ему уже спать пора, а его все мутузят. Особенно, сказывал, на Пасху много били. - Девица отвела руку за спину и горестно почесала поясницу. - А денег я тебе все равно не дам, юродивый.
- Да какой я тебе юродивый! - вскипел Ржевский.
- А кто ж ты есть? Одет, как нищий. И говоришь по-тарабарски. Все про жизнь мою выпытываешь. Что тебе не скажешь ты в крик. Юродивый и есть.
Ржевский с досады сплюнул.
- Ты на костюм мой не смотри. Дворянин я. Вот тебе крест! - Он перекрестился. - Это я так, для смеха рванье одел. И говорил я с тобой по-французски.
- Ой, не верю я тебе, мужик, - прищурилась девица.
- Как тебя зовут, солнышко?
- А зачем тебе?
- Что же мы битый час беседуем, а все как чужие.
Он взял ее за руку. Она усмехнулась, но руки не отняла.
- Анфиса я. А тебя как звать-величать?
- Это тайна всей моей жизни, - сказал он и, сняв с головы соломенную шляпу, поцеловал ей руку.
Анфиса захохотала.
- Да ты и впрямь, поди, барин. Ручки вон целуешь. От простого мужика таких сюрпризов не дождешься.
- А я не только ручки целовать умею, - заулыбался он, обнимая ее за талию. - Я в этом деле буйный.
- Это о каком-таком ты деле речь ведешь, кот усатый?
- Известно о каком.
Ржевский поцеловал ее в щеку и, развивая наступление, кружными путями быстро подобрался к соблазнительной ключичной ямке. Анфиса с готовностью задрала подбородок, чтобы не мешать его маневрам.
- Пэрмэтэ-муа дё континюэ? - шепнул поручик, целуя ее в ухо.
- Переведи, - томным голосом проговорила она.
- Позвольте мне продолжать.
- Фу-ты ну-ты, какая чушь! Ты не робей, барин. Со мной можно и попростому.
- У сё трув...
- Что ж ты все по-хренцузски лопочешь? - возмутилась она, уклонившись от очередного поцелуя. - Издеваешься надо мной, безграмотной? Я тебе сейчас такое произнесу - вовек не переведешь, хоть и по-русски будет сказано.
- Прости, Анфиса, - проникновенно покаялся Ржевский, вновь привлекая ее к себе. - Это у меня столичная привычка. Так сказать, дурное воспитание петербургских салонов. Там только и слышишь со всех сторон: "бонжур", "донэ-муа, сильвупле", "мерси, оревуар", что означает: "здравствуйте", "пожалуйста, дайте мне", "спасибо, до свидания".
Девица усмехнулась.
- Так что ты хотел сказать?
- Когда?
- Ну, как я сказала, чтоб ты не робел. Чего-то там "усё..."
- У сё трув... Короче, где тут у вас сеновал?
- Ну вот, совсем другой разговор! - засмеялась Анфиса. - По-хренцузски, чай, так не спросишь. А то заладил: "усё труп", да "усё - труп". Будет тебе сеновал, мой миленький. Я тебе покажу, кто из нас труп!
Глава 13
Любовная баталия
Сено было везде. Сверху, сбоку, сзади, спереди. Еще недавно то же самое можно было бы сказать и о поручике Ржевском. Теперь же, утомленный любовной баталией, он лежал под мышкой у Анфисы смирный и добродушный, как подстреленный заяц.
- Ну вот и прискакали, - зевая, пробормотал он.
- Я чё тебе - лошадь? - откликнулась его соседка по сеновалу.
- А что ты имеешь против лошадей, Акулина?
- Ничего. Только Анфиса я, а не Акулина.
- Хорошее у тебя имя, ягодка моя, душевное. А у меня, поверишь ли, на женские имена - память девичья. Постоянно путаю. А с лицами еще хуже. Я их столько переим... перевидел. Бывает, замечу на балу какую-нибудь баронессу, естественно, хочу поволочиться. И ловлю себя на том, что не помню на какой стадии у нас знакомство: успели ли мы с ней в свое время согрешить или я ей только ручки целовал. И прям не знаю, с какого бока подступиться.
- Рассказывай! Он не знает, - захихикала Анфиса. - Что же, ты так мимо и проходишь?
Поручик выразительно повел бровями.
- Как бы не так! Я, милая, в любовном деле - орел. Для меня женщина, что куропатка. Как налечу - только пух и перья. Однако, если женщина малознакомая, я поначалу о погоде завожу речь, для разогрева. Она о небесах, о птичках размечтается, голова у ней закружится, а я уж на подхвате. Если же мы с ней раньше были лямур-бонжур, ну, как с тобой сейчас, тогда разговор вообще короткий. На руки подхватил и понес. До первого темного уголка. Вот так. И там уже все по команде. Ать-два. А ну, ло-жись! Три, четыре. На пле-чо! Ать, два. Полу-оборот напра-во! Три, четыре. Я человек военный, мне время тратить на всякие там ухаживания, ха-ха да хи-хи-хи, некогда. В любой момент - труба зовет! - надевай штаны и по коням.
- Так ты военный? - сказала Анфиса. - Никак, поручик Ржевский?
- Ну, допустим, поручик, - с усмешкой признался он. - Но почему обязательно Ржевский? Может, я Иванов или Сидоров?
Она тяжело навалилась на него грудью. Пахло от нее ржаным хлебом, парным молоком и жаренными семечками.
- Тимошка, муж мой покойный, как раз Сидоровым по фамилии звался. Только мне как бабе от того ни жарко, ни холодно было, Сидоров он или Эйнштейн. Двух мальцов от него родила, и на том спасибо. Не знаю уж, как так вышло.
- Сосед помог, - хмыкнул Ржевский.
- Сосед у нас - дед Игнатий. Какой с него толк? А вот ты, другое дело. Я как в сено с тобой завалилась, сразу вдруг смекнула: "Девки, да ведь это, никак, поручик Ржевский!" Только виду не подала, чтоб, значит, зазря тебя не обидеть. Вдруг ты не Ржевский, а какой-нибудь корнет Дубинский или вахмистр Глотов.
- Я смотрю, местные барышни весь наш эскадрон по именам знают.
- Как же нам не знать своих героев?
Поручик слегка расстроился.
- Так я у тебя не первый гусар?
- Такой - первый. Мной еще никто так не командовал.
- Командовать я люблю, - честно признался он. - В любви либо ты командуешь, либо тобой. Как говорится, либо ты ездишь, либо на тебе.
Анфиса внимала ему с открытым ртом. Умные речи ее всегда возбуждали.
- Покатай меня, голубчик, - вкрадчиво попросила она, попытавшись на него взобраться.
Но Ржевский живо откатился в сторону.
- Э-э, нет. Под голую бабу лечь? Увольте-с! Не то воспитание. Таких каламбуров я даже баронессе Бульен не дозволял, а она была с пушинку весом.
- Зря ты кобенишься, - усмехнулась Анфиса. - Я ведь не баронесса.
- Оно и к добру, быть может. - Ржевский опять подкатился к ней, заключив в объятия. - Разговоры прекра-тить! Слушай мою команду...
Анфиса захихикала и исполнила все, как он велел.
Прошло время. Не слишком много, но вполне достаточно.
- Фу-у, - выдохнул Ржевский. - От этой скачки я, право, вымок весь.
- Чё? - еле слышно произнесла Анфиса.
- Я говорю, вольно.
- Ась?
- Можешь расслабить одну ногу.
- Почему только одну?
- А, - махнул рукой поручик. - Что я буду тебе объяснять? Ты в армии не служила.
- В армии не служила. Зато тебе удружила. Али нет?
- Да уж, - усмехнулся он, чмокнув ее в губки. - Спасибо, прелесть моя, все было, как в лучших домах Парижа.
- А что это за лучшие дома? Кабаки что ли?
- Кабаки - тоже ничего, но те дома - лучше. Я тебе про них в следующий раз расскажу.
Поручик Ржевский слез по короткой деревянной лестнице с сеновала и принялся одеваться.
- Куда это ты собрался?
- Меня сейчас в трактире ротмистр дожидается. Я обещал быть.
- Что ему, без тебя не пьется? Заночевал бы у меня.
- Нет, - сказал, как отрубил Ржевский. - Служба прежде всего. Старший командир для гусара, что родной отец.
- А как же любовь?
- Наши жены - пушки заряжены. Я с тобой, Анфиса, отстрелялся, пойду теперь ротмистра из беды выручать. Он пьет, пока под стол не свалится, и в одиночку ему из трактира не выбраться. А если, не дай бог, и выползет на карачках, то уж точно заснет в какой-нибудь канаве. Ищи его потом всем эскадроном.
Ржевский нахлобучил на голову соломенную шляпу, взял под мышку халат с завернутым в него кивером и пошел к выходу из сарая.
- Заходи, как приспичит! - крикнула ему вслед Анфиса.
Он промычал в ответ что-то невразумительное и вышел за дверь.
"Если бы каждую женщину я навещал хотя бы дважды, - прикинул он в уме, - откуда бы у меня взялись новые знакомства? Мне бы прежних хватило до глубокой старости. И еще бы осталось!"
Вспоминая по пути своих любовниц, Ржевский быстро добрался до дома Авдотьи Ильиничны, переоделся в свой гусарский мундир, оседлал коня и поскакал в трактир.
Глава 14
Констипасьон
Ротмистр Лейкин привык держать свое слово. Тело свое он держал гораздо хуже. Особенно после пятой стопки. Зато поручик Ржевский знал: если Лейкин обещался ждать его в трактире под столом у окна, он там и будет. Поэтому, как только Ржевский оказался в трактире, он сразу же направился к окну. Заглянув под стол, он увидел там ротмистра. Тот крепко спал, положив себе под голову сапог.
Ржевский пересчитал сапоги на ногах Лейкина. Их было двое, по одному на каждую ногу. Оставалось загадкой, откуда взялся третий.
К поручику подскочил трактирщик, бородатый мужик с сизым носом, в косоворотке и с фуражкой на голове.
- Вот, полюбуйтесь, ваше благородие!
- А что такое, Лука Фомич?
- Ихнее благородие, - трактирщик кивнул под стол, - с меня сапог сняли и не отдают. Я уж подушку им предлагал, не хотят. Говорят, гусару нет милей подружки, тьфу, подушки, чем сапог. И саблей мне грозились. Голову, говорят, снесем - покудахчешь тогда у них. Как же я без головы-то покудахчу? Любой дурак знает, что без головы даже курица не кудахчет. А мне без головы никак нельзя, мне выручку считать надо. Сколько чего за день выпито, сколько сожрато. Мне голова нужна. И сапог нужен. А их благородие сняли и спят на нем. Я теперь только и слежу; вдруг отвернусь, а они с сапогом моим убегут? А может, они до утра спать будут? Мне ведь и до ветру надо отлучиться, и жене по пятое число всыпать. Она, сволочь, петуха моего любимого зарезала. - Трактирщик утер фартуком сопли. - Петька, он такой доверчивый был, ласковый. Я ж ей, падле, говорил, какой петух для супа, а какой для курей, ну, чтоб те беременели не яйцами, а цыплятами. А она, сволочь, жена то есть, башку моему любимцу взяла и оттяпала. Перепутала, говорит. Я говорю, лучше б ты, стерва, его петушиную голову со своей куриной башкой перепутала.
- Тебе бы тогда мяса на неделю хватило, - сказал Ржевский.
- Думаете, ваше благородие? - почесал в затылке трактирщик. - Да ведь жалко жену. Жена все-таки. Чай, не курица.
- Ну, полно, брат, трепаться, еще ротмистра разбудишь. А он, если проснется не в духе, буянить начнет. Побьет тебе тут все, будешь до скончания века убытки подсчитывать.
От испуга трактирщик сошел с лица. Дрожащей рукой перекрестился.
- Так ведь ихнее благородие не впервой у меня упились, - просипел он. - Раньше Бог миловал.
- Над ротмистром Лейкиным один Бог - майор Гусев.
Услышав сквозь сон знакомую фамилию, Лейкин положил ладонь с двумя оттопыренными пальцами на висок.
- Господин майор, позвольте доложить, я вас имел, - заплетающимся языком промямлил он, не открывая глаз. - Имел, имею и иметь б-буду... Честь имею! - И похлопал себя по ляжке.
На его красном от перепоя лице расплылась блаженная улыбка.
Трактирщик покачал головой:
- Тю-тю-тю...
- Не было такого, - сказал Ржевский. - Бредит он.
- Спьяну чего не брякнешь, - охотно согласился Лука Фомич.
Из-под стола внезапно послышались странные звуки. Как будто там лежал вовсе не ротмистр Лейкин, а ящик с патронами, которые вдруг один за другим стали подрываться.
Трактирщик в испуге перекрестился.
- Чего это он, ваше благородие?
- Милая, ради одного вашего взгляда я мог бы вырядиться хоть папой римским. У вас такие прелестные глаза.
- Да они у нее, как у лошади! - взвизгнул Петр Григорьевич, от ярости подпрыгнув на месте. - Зачем вам, простому мужику, эта культурная барышня?! Бросьте ее, христом богом молю! Кесарю - кесарево, а мужику - баба.
- Уймитесь, любезный, пока не поздно! - рявкнул на него Ржевский, с трудом отлепив свои губы от девичьего плеча. - Я не вступаю в переговоры с евнухами.
- Так и знайте, Софья Андреевна, - мстительным тоном заявил Петр Григорьевич, - я теперь же иду к вашей maman. И я молчать не буду. Все расскажу, все опишу в деталях. Да-с! В мельчайших подробностях.
- Пошел вон, губошлеп нецелованный! - крикнул Ржевский.
- Нет, это невыносимо! - воскликнула Сонечка. - Пустите! - Она вырвалась из рук поручика и проворно вскочила на ноги. - Убирайтесь, Петр Григорьевич! Я ждала от вас высокой любви, а вы можете только ябедничать. Это из-за вас я чуть было не погубила свою честь в двух шагах от родительского дома. Ступайте прочь, безногий муравей!
Петр Григорьевич попятился, споткнулся и сел задом на траву.
- Успокойтесь, душа моя, - Ржевский попытался опять привлечь девушку к себе, но получил оглушительную затрещину.
- Вон отсюда, нахал, разбойник! Мужик! - закричала Сонечка, спасая свое реноме. Держась спиной к Петру Григорьевичу, она делала поручику глазами отчаянные знаки, дескать, не обижайтесь, это я так, понарошку.
Но разгоряченный поручик принял ее слова за чистую монету.
- Я не мужик, а мужчина, - заявил он. - И полно вздор молоть. Забирайте ваше заумное сокровище, мадемуазель Софи. Любите вы хоть черта - на здоровье!
Он громко сплюнул и, выхватив из рук у Петра Григорьевича свой кивер, пошел не разбирая дороги прочь.
Сонечка с тоскою смотрела ему вслед.
- Софья Андреевна, вы должны меня презирать, - всхлипнул молодой человек.
- Ужасный век, ужасные сердца, - промолвила Сонечка, зашнуровывая ворот платья.
Вдалеке еще слышался хруст веток под ногами взбешенного поручика, но вот все стихло, и Сонечка вдруг подумала, что никто и никогда не целовал ее так, как поручик Ржевский, не бросал ее с размаха на траву, не мял на ней платье, не развязывал на груди шнурок. И представилось ей, что никогда с ней такого уже не случится и самый счастливый ее день безвозвратно канул в Лету. И от этих мыслей ей захотелось сейчас же - именно сейчас, пока не передумала, - лечь животом на рельсы и отдаться первому попавшемуся паровозу.
- Как жаль... - произнесла она.
- Что? - спросил Петр Григорьевич, робко приближаясь к ней.
- Как жаль, что в России нет железных дорог, - простонала она, кусая губы.
- Действительно, жаль, - вздохнул молодой человек, размышляя о своем. Он вдруг подумал, что никого и никогда он не посмеет целовать так, как этот мужик в лаптях; он не будет бросать женщин на траву, мять на них платье и развязывать корсет. И представилось ему, что будет он в таком случае последним дураком.
- Нет! - воскликнул он. - Дудки! - Подхватив с земли прутик, он принялся в упоении сбивать пушистые головки одуванчиков.
- Что вы, Петр Григорьевич? - изумилась Сонечка, отрешившись от стоявшей у нее перед глазами картины надвигающегося паровоза. - Что с вами?
- Я люблю вас, Софья Андреевна! - ответил он, порывисто подхватив ее за талию.
- Петр Григорьевич, миленький! - взвизгнула Сонечка, и, стремительно набирая обороты, они покатились по траве.
Глава 11
Белая горячка
Поручик Ржевский, злой как черт после выговора, устроенного ему Сонечкой, шел домой, бормоча себе под нос проклятия.
- Три тысячи чертей! Что за скверный денек выдался сегодня. С самого утра все наперекосяк. То пани Тереза не дала позавтракать за ее счет, теперь вот эта вздорная Сонечка отвергла мои ухаживания. Нет, не задался день. Надо было еще с утра опять лечь спать и проснуться завтра. А ну, брысь! - Поручик поддал лаптем перебегавшую дорогу кошку. - Ничего, сейчас в мундир переоденусь и пойду искать ночлег.
Ночлег...
Ржевский ухмыльнулся. Смешно сказать, а ведь не было еще такого случая в этом городе, чтобы он провел ночь один!
Эта мысль его приободрила. Он даже забыл опираться на стариковский костыль. Положив его себе через плечо, как ружье, он шел, четко ставя ногу, и хитро улыбался в усы.
И тут ему навстречу, без лошади, без Клавдии Васильевны, пешком и с саблей наголо - объявился ротмистр Лейкин. На лице его застыло свирепое выражение, которому позавидовал бы и Иван Грозный.
Не далее, чем десять минут назад Семен Петрович был послан Клавдией Васильевной к черту в задницу и тут же без лишних слов направил свои стопы к ближайшему трактиру. Но и без трактира, он был уже изрядно под мухой.
Увидев перед собой какого-то подозрительного мужика, который, будучи обутым в дырявые лапти, вышагивал с костылем на плече и гусарским кивером под мышкой, - ротмистр Лейкин позеленел.
- Сво-о-лочь, - округлив глаза, возопил он. - Ты что же это - гусара раздел, к-кивер отнял?! Да я тебя в ка... в капусту порублю!
- Господин ротмистр, - попытался вразумить его Ржевский. - Это же я.
- Вижу, что ты, а не едрена матрена! Спер, понимаешь, у гусара шляпу и идет себе, радуется. Я т-тебе покажу, подлюга...
Поняв, что Лейкин невменяем, Ржевский рванул наутек.
- Отдай шапку, мародер! - кричал вслед ему ротмистр, вздымая сапогами дорожную пыль и размахивая над головой саблей. - Отдай, хуже будет!
Вот когда Ржевский по-настоящему оценил преимущество мужицких лаптей перед офицерскими сапогами. Он быстро оторвался от ротмистра на приличное расстояние, благо, тот ко всему прочему бежал не по прямой, а по весьма ломаной траектории.
Остановившись, Ржевский снял с головы соломенную шляпу и заменил ее на кивер.
- Семен Петрович, не узнаете? - проговорил он, бесхитростно глядя на приближающегося Лейкина.
- В аду с тобой черти разберутся! - рявкнул на бегу тот, продолжая свистеть в воздухе саблей.
Но в мозгах его все-таки что-то булькнуло, и мысли потекли в несколько иное русло. Он узнал это ухмыляющееся лицо. Это было лицо поручика Ржевского.
- Сво-о-лочь! - заголосил Лейкин. - Кивер с гусара вместе с головою снял. Душегуб! Убийца!
Не ожидавший такого поворота событий поручик стремглав кинулся в высокий бурьян. Лейкин бросился за ним, рубя на своем пути горькую полынь.
- Голова Ржевского бесценна! - вопил он. - Отдай, собака! У-убью! За друга! За царя! За Отечество! Живота твоего не пощажу, гадина...
Ржевский решился на военную хитрость. Присев на корточки, он спрятался в высокой траве и, когда ротмистр пробегал мимо, подставил ему ногу. Лейкин тут же полетел в одну сторону, его сабля - в другую.
Кувыркнувшись через голову, ротмистр грузно шлепнулся об землю и затих.
Ржевский склонился над лежащим. Приложив ухо к его груди, прислушался. Неожиданно ротмистр громко захрапел. Поручик подобрал валявшуюся неподалеку саблю и вложил ее ротмистру в ножны. Потом похлопал его по щекам. Видя, что тот никак не очухается, пихнул кулаком в бок.
С явной неохотой Лейкин приоткрыл глаза.
- Поручик, мы на небесах? - спросил он, глупо улыбаясь. - Ба! Я вижу, Господь уже пришил вам голову. Примите мои поздравления.
На глаза ему попалась ворона, сидевшая на одиноком дереве.
- Вот уж никогда бы не подумал, что ангелы могут быть черного цвета...
- Это не ангел.
- Что?! - Лейкин в ужасе сел. - Значит, черт? Нет! Этого не может быть! Поручик, неужели мы загремели в ад?!
- Осмелюсь доложить, Семен Петрович, мы с вами на пустыре.
- Да?
Ротмистр осмотрелся.
- А почему вокруг столько лопухов?
- Расплодились, господин ротмистр.
- Мда, везде бардак! Стало быть, мы живы?
- Живее не бывает, - подтвердил Ржевский.
- Но я жутко пьян...
Лейкин потер виски. В голове трещало. Он опять лег и, закинув руки за голову, уставился в безоблачное небо.
- Представляете, поручик, Клава обижается, что я называю ее дурой. Хэ-хэ, вот дура! А? Я же не по злобе, а, можно сказать, любя.
- Не переживайте, Семен Петрович. Это она кокетничает.
- А я вот хочу напиться, - упрямо заявил Лейкин, но, прислушавшись к чему-то внутри себя, уныло добавил: - Только чувствую, что некуда. Закупорен, как бутылка шампанского.
- Проблюйтесь, господин ротмистр, - сочувственно посоветовал Ржевский. - Два пальца в рот - и дело в шляпе.
- Думаете, полегчает?
- Уверен.
- Эх, вашими бы устами, поручик... гвозди из подков вытаскивать.
Ротмистр с мрачным видом поднялся и отошел за дерево. Довольно долго оттуда доносились весьма вульгарные звуки, после чего он появился уже со счастливой улыбкой и готовый к новым возлияниям. Окинув взглядом дожидавшегося его Ржевского, ротмистр прыснул:
- В прошлую нашу встречу, поручик, я видел вас в мундире, на коне, но без кивера. Теперь вы в кивере, но без мундира и коня. Просто какой-то бал-маскарад.
Поручик Ржевский слегка насупился.
- Вы тоже, господин ротмистр, нынче пеший, а не конный.
- И Клавы рядом нет, - печально ухмыльнулся Лейкин. - Ладно, поручик, идемьте в трактир, там расскажете, что с вами приключилось.
- Что же я пойду в таком виде? На меня ни одна бабенка не взглянет. Сперва я зайду к себе переодеться.
- Хорошо. Встретимся в трактире. Не трудитесь искать: я буду под столом. У окна.
Лейкин засмеялся. Ржевский с серьезным видом снял с себя халат и протянул его ротмистру.
- Возьмите, Семен Петрович.
- Зачем это?
- На полу, небось, грязно.
Лейкин брезгливо поморщился.
- В трактире пол куда чище, чем эта ваша тряпка. Где вы ее только нашли?
- В чулане.
- За этой скатертью, видать, обедали мыши, - пошутил ротмистр.
Ржевский развернул халат, внимательно осмотрев его со всех сторон.
- Вообще-то говно голубиное, господин ротмистр. Но я предложил от чистого сердца.
- Душевный вы человек, Ржевский. Но когда вы трезвый, вам совершенно не достает чувства юмора.
Они вышли на дорогу.
- Вам куда? - спросил Лейкин.
- Налево.
- Прекрасно. А мне, в таком случае, направо. Оревуар, поручик. До встречи под столом!
Глава 12
Барин и крестьянка
Ротмистр Лейкин был прав - поручик Ржевский на самом деле был до неприличия трезв. И сознавая, что так дальше продолжаться не может, до дома Авдотьи Ильиничны он шел быстрым шагом, почти бежал.
"Вот одену мундир - и в трактир, - думал он, и его мысли почему-то сами собой складывались в рифму. - Напьюсь и по бабам пройдусь".
Казалось, ничто не могло помешать этим планам, но проведению было угодно поменять местами очередность событий.
Стоило Ржевскому заметить под осиной пышногрудую девицу, как он сразу же воспылал.
Девица была хороша. Кровь с молоком. Лузгая семечки так, что шелуха летела во все стороны, - она стояла недалеко от дороги, лениво поглядывая по сторонам.
Взглянув на нее всего однажды, Ржевский уже не мог отвести глаз. Он забыл не только о ротмистре Лейкине, но и о том, что он был сейчас облачен отнюдь не в гусарский доломан с ментиком, а в убогие пожитки беглого супруга Авдотьи Ильиничны.
И в забытьи своем Ржевский даже удивился, что девица, бросив на него косой взгляд, тотчас же равнодушно отвернулась, выплюнув изо рта очередную порцию мусора.
Ржевский сошел с дороги и, уминая лаптями траву, направился к ней. Чтобы привлечь к себе внимание, он стал попутно насвистывать веселый мотивчик.
Девица вновь взглянула на него - должно быть, она любила музыку. По крайней мере, шелуху от семечек она теперь выплевывала, попадая точно в такт.
- Кэль саль тан! - с воодушевлением начал Ржевский.
- Чё? - скривилась девица. - Кто султан?
- Я говорю, ну и погодка! Кэль э вотр ави?
- Кого ты отравил?
- Да никого я не травил. Я спрашиваю, какое ваше мнение?
- О чем?
- О погоде, черт бы ее побрал!
- А чё ты серчаешь, мужик? Погода как погода. Я-то тут при чем? И милостыни у меня нет и не проси. Недавно вот Кузька сдох - ему Агафья с дуру самогон в пойло налила, думала, он обрадуется, а он возьми да и сдохни.
- Стой, смирно, - мотнул головой Ржевский. - Ничего не понимаю. Кто такой Кузька?
- Козел!
- Я козел?
- Этого я не знаю. А Кузька наш точно козлом был от рождения.
- Ах вот оно что.
- Тебе чё от меня надо-то, мужик? Шел бы своей дорогой.
- Какой я тебе мужик? Я дворянин, черт побери.
- Дворяни-и-ин! - прыснула девица, оглядывая его драную одежду. - Семечек хочешь, дворянин? Так и быть, отсыплю.
- Давай, - сказал поручик, чтобы поддержать разговор.
Она дала ему горстку.
- А милостыню не проси. Все равно не дам. Настроения нет. Вчерась отец Амвросий взялся моей вдовой матушке дрова помочь колоть. Так полено у него как подпрыгнет! - и Ваську нашего зашибло. Вусмерть!
- А Васька - это кто? Неужели муж?
- Ха, муж! Васька - это кот. Муж у меня давно объелся груш и помер. Еще в том году.
- Как же так - от груш? - удивился Ржевский.
- Запросто. Ел, ел и помер. Я ведь говорила ему, ты, дурья башка, сперва жуй, а потом глотай.
- А он?
- А что он. Сперва глотал, потом заливал. Вечно пьяный был как свинья, прости господи. А как выпьет, жевать и разленится. Да и зубов у него было, что у меня на левой ноге мизинцев. Чем жевать-то? Ему их родные братья еще в детстве повыбивали.
- За что?
- А за то, что младшенький он в своей семье был. Как захочется старшим братьям кулаками помахать, они сразу к нему. И давай мутузить. Мутузят и мутузят, мутузят и мутузят... С утра и до самого вечера. Ему уже спать пора, а его все мутузят. Особенно, сказывал, на Пасху много били. - Девица отвела руку за спину и горестно почесала поясницу. - А денег я тебе все равно не дам, юродивый.
- Да какой я тебе юродивый! - вскипел Ржевский.
- А кто ж ты есть? Одет, как нищий. И говоришь по-тарабарски. Все про жизнь мою выпытываешь. Что тебе не скажешь ты в крик. Юродивый и есть.
Ржевский с досады сплюнул.
- Ты на костюм мой не смотри. Дворянин я. Вот тебе крест! - Он перекрестился. - Это я так, для смеха рванье одел. И говорил я с тобой по-французски.
- Ой, не верю я тебе, мужик, - прищурилась девица.
- Как тебя зовут, солнышко?
- А зачем тебе?
- Что же мы битый час беседуем, а все как чужие.
Он взял ее за руку. Она усмехнулась, но руки не отняла.
- Анфиса я. А тебя как звать-величать?
- Это тайна всей моей жизни, - сказал он и, сняв с головы соломенную шляпу, поцеловал ей руку.
Анфиса захохотала.
- Да ты и впрямь, поди, барин. Ручки вон целуешь. От простого мужика таких сюрпризов не дождешься.
- А я не только ручки целовать умею, - заулыбался он, обнимая ее за талию. - Я в этом деле буйный.
- Это о каком-таком ты деле речь ведешь, кот усатый?
- Известно о каком.
Ржевский поцеловал ее в щеку и, развивая наступление, кружными путями быстро подобрался к соблазнительной ключичной ямке. Анфиса с готовностью задрала подбородок, чтобы не мешать его маневрам.
- Пэрмэтэ-муа дё континюэ? - шепнул поручик, целуя ее в ухо.
- Переведи, - томным голосом проговорила она.
- Позвольте мне продолжать.
- Фу-ты ну-ты, какая чушь! Ты не робей, барин. Со мной можно и попростому.
- У сё трув...
- Что ж ты все по-хренцузски лопочешь? - возмутилась она, уклонившись от очередного поцелуя. - Издеваешься надо мной, безграмотной? Я тебе сейчас такое произнесу - вовек не переведешь, хоть и по-русски будет сказано.
- Прости, Анфиса, - проникновенно покаялся Ржевский, вновь привлекая ее к себе. - Это у меня столичная привычка. Так сказать, дурное воспитание петербургских салонов. Там только и слышишь со всех сторон: "бонжур", "донэ-муа, сильвупле", "мерси, оревуар", что означает: "здравствуйте", "пожалуйста, дайте мне", "спасибо, до свидания".
Девица усмехнулась.
- Так что ты хотел сказать?
- Когда?
- Ну, как я сказала, чтоб ты не робел. Чего-то там "усё..."
- У сё трув... Короче, где тут у вас сеновал?
- Ну вот, совсем другой разговор! - засмеялась Анфиса. - По-хренцузски, чай, так не спросишь. А то заладил: "усё труп", да "усё - труп". Будет тебе сеновал, мой миленький. Я тебе покажу, кто из нас труп!
Глава 13
Любовная баталия
Сено было везде. Сверху, сбоку, сзади, спереди. Еще недавно то же самое можно было бы сказать и о поручике Ржевском. Теперь же, утомленный любовной баталией, он лежал под мышкой у Анфисы смирный и добродушный, как подстреленный заяц.
- Ну вот и прискакали, - зевая, пробормотал он.
- Я чё тебе - лошадь? - откликнулась его соседка по сеновалу.
- А что ты имеешь против лошадей, Акулина?
- Ничего. Только Анфиса я, а не Акулина.
- Хорошее у тебя имя, ягодка моя, душевное. А у меня, поверишь ли, на женские имена - память девичья. Постоянно путаю. А с лицами еще хуже. Я их столько переим... перевидел. Бывает, замечу на балу какую-нибудь баронессу, естественно, хочу поволочиться. И ловлю себя на том, что не помню на какой стадии у нас знакомство: успели ли мы с ней в свое время согрешить или я ей только ручки целовал. И прям не знаю, с какого бока подступиться.
- Рассказывай! Он не знает, - захихикала Анфиса. - Что же, ты так мимо и проходишь?
Поручик выразительно повел бровями.
- Как бы не так! Я, милая, в любовном деле - орел. Для меня женщина, что куропатка. Как налечу - только пух и перья. Однако, если женщина малознакомая, я поначалу о погоде завожу речь, для разогрева. Она о небесах, о птичках размечтается, голова у ней закружится, а я уж на подхвате. Если же мы с ней раньше были лямур-бонжур, ну, как с тобой сейчас, тогда разговор вообще короткий. На руки подхватил и понес. До первого темного уголка. Вот так. И там уже все по команде. Ать-два. А ну, ло-жись! Три, четыре. На пле-чо! Ать, два. Полу-оборот напра-во! Три, четыре. Я человек военный, мне время тратить на всякие там ухаживания, ха-ха да хи-хи-хи, некогда. В любой момент - труба зовет! - надевай штаны и по коням.
- Так ты военный? - сказала Анфиса. - Никак, поручик Ржевский?
- Ну, допустим, поручик, - с усмешкой признался он. - Но почему обязательно Ржевский? Может, я Иванов или Сидоров?
Она тяжело навалилась на него грудью. Пахло от нее ржаным хлебом, парным молоком и жаренными семечками.
- Тимошка, муж мой покойный, как раз Сидоровым по фамилии звался. Только мне как бабе от того ни жарко, ни холодно было, Сидоров он или Эйнштейн. Двух мальцов от него родила, и на том спасибо. Не знаю уж, как так вышло.
- Сосед помог, - хмыкнул Ржевский.
- Сосед у нас - дед Игнатий. Какой с него толк? А вот ты, другое дело. Я как в сено с тобой завалилась, сразу вдруг смекнула: "Девки, да ведь это, никак, поручик Ржевский!" Только виду не подала, чтоб, значит, зазря тебя не обидеть. Вдруг ты не Ржевский, а какой-нибудь корнет Дубинский или вахмистр Глотов.
- Я смотрю, местные барышни весь наш эскадрон по именам знают.
- Как же нам не знать своих героев?
Поручик слегка расстроился.
- Так я у тебя не первый гусар?
- Такой - первый. Мной еще никто так не командовал.
- Командовать я люблю, - честно признался он. - В любви либо ты командуешь, либо тобой. Как говорится, либо ты ездишь, либо на тебе.
Анфиса внимала ему с открытым ртом. Умные речи ее всегда возбуждали.
- Покатай меня, голубчик, - вкрадчиво попросила она, попытавшись на него взобраться.
Но Ржевский живо откатился в сторону.
- Э-э, нет. Под голую бабу лечь? Увольте-с! Не то воспитание. Таких каламбуров я даже баронессе Бульен не дозволял, а она была с пушинку весом.
- Зря ты кобенишься, - усмехнулась Анфиса. - Я ведь не баронесса.
- Оно и к добру, быть может. - Ржевский опять подкатился к ней, заключив в объятия. - Разговоры прекра-тить! Слушай мою команду...
Анфиса захихикала и исполнила все, как он велел.
Прошло время. Не слишком много, но вполне достаточно.
- Фу-у, - выдохнул Ржевский. - От этой скачки я, право, вымок весь.
- Чё? - еле слышно произнесла Анфиса.
- Я говорю, вольно.
- Ась?
- Можешь расслабить одну ногу.
- Почему только одну?
- А, - махнул рукой поручик. - Что я буду тебе объяснять? Ты в армии не служила.
- В армии не служила. Зато тебе удружила. Али нет?
- Да уж, - усмехнулся он, чмокнув ее в губки. - Спасибо, прелесть моя, все было, как в лучших домах Парижа.
- А что это за лучшие дома? Кабаки что ли?
- Кабаки - тоже ничего, но те дома - лучше. Я тебе про них в следующий раз расскажу.
Поручик Ржевский слез по короткой деревянной лестнице с сеновала и принялся одеваться.
- Куда это ты собрался?
- Меня сейчас в трактире ротмистр дожидается. Я обещал быть.
- Что ему, без тебя не пьется? Заночевал бы у меня.
- Нет, - сказал, как отрубил Ржевский. - Служба прежде всего. Старший командир для гусара, что родной отец.
- А как же любовь?
- Наши жены - пушки заряжены. Я с тобой, Анфиса, отстрелялся, пойду теперь ротмистра из беды выручать. Он пьет, пока под стол не свалится, и в одиночку ему из трактира не выбраться. А если, не дай бог, и выползет на карачках, то уж точно заснет в какой-нибудь канаве. Ищи его потом всем эскадроном.
Ржевский нахлобучил на голову соломенную шляпу, взял под мышку халат с завернутым в него кивером и пошел к выходу из сарая.
- Заходи, как приспичит! - крикнула ему вслед Анфиса.
Он промычал в ответ что-то невразумительное и вышел за дверь.
"Если бы каждую женщину я навещал хотя бы дважды, - прикинул он в уме, - откуда бы у меня взялись новые знакомства? Мне бы прежних хватило до глубокой старости. И еще бы осталось!"
Вспоминая по пути своих любовниц, Ржевский быстро добрался до дома Авдотьи Ильиничны, переоделся в свой гусарский мундир, оседлал коня и поскакал в трактир.
Глава 14
Констипасьон
Ротмистр Лейкин привык держать свое слово. Тело свое он держал гораздо хуже. Особенно после пятой стопки. Зато поручик Ржевский знал: если Лейкин обещался ждать его в трактире под столом у окна, он там и будет. Поэтому, как только Ржевский оказался в трактире, он сразу же направился к окну. Заглянув под стол, он увидел там ротмистра. Тот крепко спал, положив себе под голову сапог.
Ржевский пересчитал сапоги на ногах Лейкина. Их было двое, по одному на каждую ногу. Оставалось загадкой, откуда взялся третий.
К поручику подскочил трактирщик, бородатый мужик с сизым носом, в косоворотке и с фуражкой на голове.
- Вот, полюбуйтесь, ваше благородие!
- А что такое, Лука Фомич?
- Ихнее благородие, - трактирщик кивнул под стол, - с меня сапог сняли и не отдают. Я уж подушку им предлагал, не хотят. Говорят, гусару нет милей подружки, тьфу, подушки, чем сапог. И саблей мне грозились. Голову, говорят, снесем - покудахчешь тогда у них. Как же я без головы-то покудахчу? Любой дурак знает, что без головы даже курица не кудахчет. А мне без головы никак нельзя, мне выручку считать надо. Сколько чего за день выпито, сколько сожрато. Мне голова нужна. И сапог нужен. А их благородие сняли и спят на нем. Я теперь только и слежу; вдруг отвернусь, а они с сапогом моим убегут? А может, они до утра спать будут? Мне ведь и до ветру надо отлучиться, и жене по пятое число всыпать. Она, сволочь, петуха моего любимого зарезала. - Трактирщик утер фартуком сопли. - Петька, он такой доверчивый был, ласковый. Я ж ей, падле, говорил, какой петух для супа, а какой для курей, ну, чтоб те беременели не яйцами, а цыплятами. А она, сволочь, жена то есть, башку моему любимцу взяла и оттяпала. Перепутала, говорит. Я говорю, лучше б ты, стерва, его петушиную голову со своей куриной башкой перепутала.
- Тебе бы тогда мяса на неделю хватило, - сказал Ржевский.
- Думаете, ваше благородие? - почесал в затылке трактирщик. - Да ведь жалко жену. Жена все-таки. Чай, не курица.
- Ну, полно, брат, трепаться, еще ротмистра разбудишь. А он, если проснется не в духе, буянить начнет. Побьет тебе тут все, будешь до скончания века убытки подсчитывать.
От испуга трактирщик сошел с лица. Дрожащей рукой перекрестился.
- Так ведь ихнее благородие не впервой у меня упились, - просипел он. - Раньше Бог миловал.
- Над ротмистром Лейкиным один Бог - майор Гусев.
Услышав сквозь сон знакомую фамилию, Лейкин положил ладонь с двумя оттопыренными пальцами на висок.
- Господин майор, позвольте доложить, я вас имел, - заплетающимся языком промямлил он, не открывая глаз. - Имел, имею и иметь б-буду... Честь имею! - И похлопал себя по ляжке.
На его красном от перепоя лице расплылась блаженная улыбка.
Трактирщик покачал головой:
- Тю-тю-тю...
- Не было такого, - сказал Ржевский. - Бредит он.
- Спьяну чего не брякнешь, - охотно согласился Лука Фомич.
Из-под стола внезапно послышались странные звуки. Как будто там лежал вовсе не ротмистр Лейкин, а ящик с патронами, которые вдруг один за другим стали подрываться.
Трактирщик в испуге перекрестился.
- Чего это он, ваше благородие?