Небольшой зал, в который Люка внес проснувшегося и отдохнувшего маленького господина, поразил Антуана великолепными фресками, украшавшими потолок и стены. Изображенные на них сцены времен Возрождения вполне соответствовали представлению рода Медичи о райском местечке. Златокудрые бесполые ангелы, Богоматерь с младенцем на руках, осеняющим крестным знамением с потолка собравшихся в зале архиепископа Тосканского, доктора и неизменного пожилого слугу Антонио Медичи, того самого, который доложил сеньору о приходе Антуана и Мясника. Живительными здесь были в почтении склонившиеся у колыбели Иисуса благообразные волхвы, одетые в мантии волшебников, с магическими атрибутами: жезлами, звездными остроконечными шапками и четками в виде человеческих черепов. Художник явно дал волю своей бурной фантазии, изображая их более походившими на чародеев, чем на пастухов, как это требовал канонизированный библейский сюжет.
Пока Антуан, посаженный Мясником в кресло, рассматривал фрески, доктор, получив знак от архиепископа, отошел за ширму, стоящую в конце зала у стеклянных дверей, которые выходили в сад, и вывел оттуда под руку милую девушку. Юное создание, своей свежестью напоминавшее весеннюю зелень, только-только распустившуюся за дверями зала, покорно следовало за доктором к старику и юноше, сидевшим посреди зала со слугами подле себя. Было заметно, что девушка чем-то сильно опьянена, так как она почти не ориентировалась в пространстве, даже глаза ее, полузакрытые веками, закатились, показывая присутствующим ослепительно яркие белки, какие бывают только у жгучих брюнеток. Когда доктор и девушка подошли и стали перед архиепископом, тот придирчиво осмотрел ее, буравя глазами и оценивая светлую шелковистую кожу на руках и шее, молодое лицо без единой складки и свежесть, свойственную лишь юности и недоступную столетним старцам.
Слуга сеньора Антонио уже успел подставить девушке кресло, в которое она по настоянию доктора села, устроив обе руки на грациозно изогнутых подлокотниках.
– Вот, дитя мое, – обратился архиепископ к Антуану, – твое лекарство. Я купил эту юную девицу у ее нищей полуголодной семьи, пообещав сделать из нее хорошую мастерицу-белошвейку при условии, что она является девственницей. В чем Джузеппе сейчас и должен еще раз убедиться. Прошу вас, доктор.
Хриплые слова старика гулко прозвучали в пустоте зала, отталкиваясь от необычных волхвов и разносясь эхом. Пламя свечей заколебалось, когда пожилой доктор откинул юбку и внимательно осмотрел девушку.
– Вообще-то это предрассудки, что должна быть именно девственница, – доверительно прошептал двоюродный прадед Антуану. – Запомни, если под рукой не окажется девственницы, сойдет любая девица, лишь бы она была молодой и здоровой. Здоровье и молодость – вот зарок долголетия, так ведь, доктор?
Старик закудахтал над собственной шуткой. Доктор повернулся к нему и сдержанно кивнул головой, не то соглашаясь с шутливым замечанием, не то подтверждая, что девушка на самом деле является девственницей. Он отошел и начал разбирать на небольшом подносе хирургические инструменты.
– Правда, юноши тоже подойдут. Да и молодые мужчины тоже. Но это уже, как говорят у вас во Франции, моветон. Запомни, Антонио, – вновь обратился старик к правнуку, внимательно следившему за происходящим. – Мы с тобой исключительные. Мы – Медичи. Мы – обладатели тонкого вкуса, поэтому наши желания тоже являются исключительными. Как говорили древние, Avis rara, редкая птица. Приступайте, доктор, – распорядился архиепископ.
Доктор Джузеппе подошел к девушке, находившейся в трансе и не воспринимавшей окружающий ее мир, и взялся за локтевой сгиб ее хорошенькой руки.
– Что с ней? – спросил Антуан.
– Гипноз, – ответил доктор, делая аккуратный надрез скальпелем вены, предварительно перетянутой сверху руки тряпицей. – Если нет возможности гипнотизировать, тогда жертву можно опоить вином либо усыпить дурманящими средствами, вроде выжимки белладонны.
– О чем он говорит? – спросил Антуан прадеда.
– Он тебя учит. Запоминай.
Пожилой слуга архиепископа поднес к разрезу на руке девицы хрустальный бокал. Доктор размотал тряпицу, и в бокал хлынула густая кровь. Даже с такого расстояния Антуан почувствовал ее терпкий вкус. Все тело его затрепетало от желания. Бокал меж тем медленно наполнился, и слуга с поклоном подал его Антонио Медичи.
– Твое здоровье, мой милый Антуан. – Архиепископ чопорно приподнял бокал. – Кровь девственниц – вино стариков.
Он в несколько приемов осушил бокал.
– Это и есть секрет моего долголетия, – доверительно сказал он Антуану.
– Это и есть ваше лекарство, маркиз, – вторил ему пожилой доктор, саморучно наливая второй бокал для маленького господина.
Антуан дрожащими руками поднес бокал с заветной жидкостью к губам и стал медленно прогонять терпкую кровь по языку, словно смакуя особо ценное вино, и осторожно глотать смешанный с собственной слюной напиток. Когда-то он уже пил человеческую кровь и поэтому помнил, какая она вязкая и что ее необходимо смешивать во рту. Будто огненный шар упал Антуану в желудок, обжигая внутренности и наполняя плоть огнем. Маленький маркиз чувствовал, как его кровь забегала по венам и сосудам с удвоенной скоростью, наливая тело силой и здоровьем.
Теперь уже архиепископ с доктором с волнением наблюдали за Антуаном, а готовый в мгновение ока прийти на помощь Люка Мясник так и застыл, не отрывая пристального взгляда от маленького господина.
Антуан осушил бокал до дна и улыбнулся присутствующим. Впервые на его лице отразилось хоть какое-то переживание. Чрезвычайно обрадованные Антонио Медичи и доктор не сразу заметили, что девушка постепенно вышла из транса и с ужасом обозрела происходящее в зале.
– Где я? – испуганным шепотом спросила она, готовая либо раскричаться, либо немедленно расплакаться.
– Все хорошо. Спать, – ласково сказал доктор и провел перед лицом девушки рукой, вгоняя ее обратно в состояние транса.
Доктор и слуга отвели девушку обратно за ширму, а архиепископ обратился к Антуану:
– Как ты себя чувствуешь, дитя мое?
– Лучше. Намного лучше.
– Теперь ты знаешь, как себя лечить и что необходимо тебе для поддержания жизни в твоем необычном организме. Ничего удивительного нет в том, что ты пьешь человеческую кровь, ибо только в ней находится великая магма – суть жизни, питающей человека. Или, если хочешь, манна небесная, – добавил старик. – К сожалению, только для нас подобный способ питания организма является нормой. Люди в бесконечном большинстве своем глупы, низменны и вульгарны. Они не могут понять таких индивидуумов, как мы. Им кажется, что мы вурдалаки, вампиры, отнимающие жизнь и вечную душу у других тем, что пьем кровь. Ужасная глупость! Ты-то понимаешь, насколько вкусной иной раз бывает человеческая плоть. – Прадед даже зацокал языком от удовольствия. – Никто не смеет нас судить за то, что мы – иные. Мы – выше и благороднее всех остальных, потому что мы знаем вкус, настоящий вкус. Вкус плоти и крови смешан в нас со вкусом к красивым вещам, к искусству, к настоящей возвышенной жизни. Мы – гурманы! Мы живем, а не влачим жалкое существование, подобно многим, подобно остальному человечеству. Если мы любим, то любим красиво. Если мы убиваем, то делаем это со вкусом. Твой долг, дитя мое, – продолжать и возвеличивать род Медичи. Ты – гурман!
Старик умолк. Было заметно, что прибавившей ему сил крови девственницы хватило ненадолго, и длинный монолог утомил Антонио Медичи. Он устало закрыл глаза и погрузился в старческую дрему.
Антуан самостоятельно встал и, сопровождаемый верным Мясником, вышел вон из зала через стеклянные двери в сад. Прохлада ночного воздуха вкупе с вернувшимися внезапно силами опьянила его. Антуан прошел мимо благоухавших цветущих деревьев и спустился по ступеням мраморной лестницы к морю. Там, стоя у самых волн, слушая шум прибоя, он окинул взглядом свою прошлую жизнь, такую короткую и такую необычную для простого человека, и внезапно ощутил всю глубину и значение сказанных ему только что двоюродным прадедом слов. Нет более горя и печали, есть лишь вкус жизни, настоящий вкус. И все в своем теперешнем и дальнейшем существовании необходимо посвятить именно этому. Нужно добиваться настоящего, высокого искусства жизни.
Только утром вернулся Антуан в свою комнату и сразу же заснул крепким, здоровым сном. Перед этим он долго бродил по берегу, затем встретил рассвет, показавшийся ему особенно ярким и прекрасным в этот день, самый необычный из всех выпавших ему дней.
Следующим вечером Антуан и его прадед повторили пиршество. Теперь уже Антуан угощал архиепископа бокалом целительного напитка. Сам же он впервые, подобно настоящему вампиру, припал к разрезу и принялся сосать кровь прямо из девушки. В довершение он заметил пожилому доктору, что девицу можно было и не гипнотизировать. Так ее крики о помощи будут развлекать пирующих и возбуждать их аппетиты. Архиепископ при этих словах бросил гордый и выразительный взгляд на своего слугу, с поклоном подававшего ему очередной бокал, наполненный кровью девственницы.
К сожалению, этот напиток, в избытке употребляемый стариком, уже не помогал ему, и через три месяца архиепископ Тосканский скончался в возрасте ста одного года. После его смерти нотариус торжественно вскрыл завещание, в котором единственным наследником имущества Медичи оказалась святая католическая церковь. Антуан не очень переживал по этому поводу, так как перед самой смертью прадед поведал ему, где спрятаны сокровища семьи Медичи. Как только окончилась панихида и гроб с телом архиепископа со всеми причитающимися ему почестями был замурован в фамильном склепе при церкви Санта-Кроче неподалеку от знаменитых гробниц его славных предков работы Микеланджело, Антуан и Мясник покинули Флоренцию. Вернувшись на виллу, милостиво оставленную церковью по просьбе умершего маленькому сироте, Антуан сразу же прошел в самый дальний зал, тот самый, в котором он не так давно пиршествовал, отыскал плиту, расположенную прямо под группой необычных волхвов, и приказал Мяснику вытащить ее. Под плитой оказался сундучок, доверху набитый драгоценными камнями и золотыми монетами.
Мясник, стоя на коленях перед сундучком, в восхищении перебирал в руках огромное богатство, так внезапно свалившееся на его господина. Антуан же задрал голову и сказал, обращаясь к глядящему на него сверху Иисусу, заранее осенявшему крестным знамением и благословлявшему все деяния людские, как добрые, так и злые, недостойные смиренного христианина:
– Ну, теперь мы посмотрим, кто кого. Теперь начнется настоящая жизнь.
Глава четвертая
Пока Антуан, посаженный Мясником в кресло, рассматривал фрески, доктор, получив знак от архиепископа, отошел за ширму, стоящую в конце зала у стеклянных дверей, которые выходили в сад, и вывел оттуда под руку милую девушку. Юное создание, своей свежестью напоминавшее весеннюю зелень, только-только распустившуюся за дверями зала, покорно следовало за доктором к старику и юноше, сидевшим посреди зала со слугами подле себя. Было заметно, что девушка чем-то сильно опьянена, так как она почти не ориентировалась в пространстве, даже глаза ее, полузакрытые веками, закатились, показывая присутствующим ослепительно яркие белки, какие бывают только у жгучих брюнеток. Когда доктор и девушка подошли и стали перед архиепископом, тот придирчиво осмотрел ее, буравя глазами и оценивая светлую шелковистую кожу на руках и шее, молодое лицо без единой складки и свежесть, свойственную лишь юности и недоступную столетним старцам.
Слуга сеньора Антонио уже успел подставить девушке кресло, в которое она по настоянию доктора села, устроив обе руки на грациозно изогнутых подлокотниках.
– Вот, дитя мое, – обратился архиепископ к Антуану, – твое лекарство. Я купил эту юную девицу у ее нищей полуголодной семьи, пообещав сделать из нее хорошую мастерицу-белошвейку при условии, что она является девственницей. В чем Джузеппе сейчас и должен еще раз убедиться. Прошу вас, доктор.
Хриплые слова старика гулко прозвучали в пустоте зала, отталкиваясь от необычных волхвов и разносясь эхом. Пламя свечей заколебалось, когда пожилой доктор откинул юбку и внимательно осмотрел девушку.
– Вообще-то это предрассудки, что должна быть именно девственница, – доверительно прошептал двоюродный прадед Антуану. – Запомни, если под рукой не окажется девственницы, сойдет любая девица, лишь бы она была молодой и здоровой. Здоровье и молодость – вот зарок долголетия, так ведь, доктор?
Старик закудахтал над собственной шуткой. Доктор повернулся к нему и сдержанно кивнул головой, не то соглашаясь с шутливым замечанием, не то подтверждая, что девушка на самом деле является девственницей. Он отошел и начал разбирать на небольшом подносе хирургические инструменты.
– Правда, юноши тоже подойдут. Да и молодые мужчины тоже. Но это уже, как говорят у вас во Франции, моветон. Запомни, Антонио, – вновь обратился старик к правнуку, внимательно следившему за происходящим. – Мы с тобой исключительные. Мы – Медичи. Мы – обладатели тонкого вкуса, поэтому наши желания тоже являются исключительными. Как говорили древние, Avis rara, редкая птица. Приступайте, доктор, – распорядился архиепископ.
Доктор Джузеппе подошел к девушке, находившейся в трансе и не воспринимавшей окружающий ее мир, и взялся за локтевой сгиб ее хорошенькой руки.
– Что с ней? – спросил Антуан.
– Гипноз, – ответил доктор, делая аккуратный надрез скальпелем вены, предварительно перетянутой сверху руки тряпицей. – Если нет возможности гипнотизировать, тогда жертву можно опоить вином либо усыпить дурманящими средствами, вроде выжимки белладонны.
– О чем он говорит? – спросил Антуан прадеда.
– Он тебя учит. Запоминай.
Пожилой слуга архиепископа поднес к разрезу на руке девицы хрустальный бокал. Доктор размотал тряпицу, и в бокал хлынула густая кровь. Даже с такого расстояния Антуан почувствовал ее терпкий вкус. Все тело его затрепетало от желания. Бокал меж тем медленно наполнился, и слуга с поклоном подал его Антонио Медичи.
– Твое здоровье, мой милый Антуан. – Архиепископ чопорно приподнял бокал. – Кровь девственниц – вино стариков.
Он в несколько приемов осушил бокал.
– Это и есть секрет моего долголетия, – доверительно сказал он Антуану.
– Это и есть ваше лекарство, маркиз, – вторил ему пожилой доктор, саморучно наливая второй бокал для маленького господина.
Антуан дрожащими руками поднес бокал с заветной жидкостью к губам и стал медленно прогонять терпкую кровь по языку, словно смакуя особо ценное вино, и осторожно глотать смешанный с собственной слюной напиток. Когда-то он уже пил человеческую кровь и поэтому помнил, какая она вязкая и что ее необходимо смешивать во рту. Будто огненный шар упал Антуану в желудок, обжигая внутренности и наполняя плоть огнем. Маленький маркиз чувствовал, как его кровь забегала по венам и сосудам с удвоенной скоростью, наливая тело силой и здоровьем.
Теперь уже архиепископ с доктором с волнением наблюдали за Антуаном, а готовый в мгновение ока прийти на помощь Люка Мясник так и застыл, не отрывая пристального взгляда от маленького господина.
Антуан осушил бокал до дна и улыбнулся присутствующим. Впервые на его лице отразилось хоть какое-то переживание. Чрезвычайно обрадованные Антонио Медичи и доктор не сразу заметили, что девушка постепенно вышла из транса и с ужасом обозрела происходящее в зале.
– Где я? – испуганным шепотом спросила она, готовая либо раскричаться, либо немедленно расплакаться.
– Все хорошо. Спать, – ласково сказал доктор и провел перед лицом девушки рукой, вгоняя ее обратно в состояние транса.
Доктор и слуга отвели девушку обратно за ширму, а архиепископ обратился к Антуану:
– Как ты себя чувствуешь, дитя мое?
– Лучше. Намного лучше.
– Теперь ты знаешь, как себя лечить и что необходимо тебе для поддержания жизни в твоем необычном организме. Ничего удивительного нет в том, что ты пьешь человеческую кровь, ибо только в ней находится великая магма – суть жизни, питающей человека. Или, если хочешь, манна небесная, – добавил старик. – К сожалению, только для нас подобный способ питания организма является нормой. Люди в бесконечном большинстве своем глупы, низменны и вульгарны. Они не могут понять таких индивидуумов, как мы. Им кажется, что мы вурдалаки, вампиры, отнимающие жизнь и вечную душу у других тем, что пьем кровь. Ужасная глупость! Ты-то понимаешь, насколько вкусной иной раз бывает человеческая плоть. – Прадед даже зацокал языком от удовольствия. – Никто не смеет нас судить за то, что мы – иные. Мы – выше и благороднее всех остальных, потому что мы знаем вкус, настоящий вкус. Вкус плоти и крови смешан в нас со вкусом к красивым вещам, к искусству, к настоящей возвышенной жизни. Мы – гурманы! Мы живем, а не влачим жалкое существование, подобно многим, подобно остальному человечеству. Если мы любим, то любим красиво. Если мы убиваем, то делаем это со вкусом. Твой долг, дитя мое, – продолжать и возвеличивать род Медичи. Ты – гурман!
Старик умолк. Было заметно, что прибавившей ему сил крови девственницы хватило ненадолго, и длинный монолог утомил Антонио Медичи. Он устало закрыл глаза и погрузился в старческую дрему.
Антуан самостоятельно встал и, сопровождаемый верным Мясником, вышел вон из зала через стеклянные двери в сад. Прохлада ночного воздуха вкупе с вернувшимися внезапно силами опьянила его. Антуан прошел мимо благоухавших цветущих деревьев и спустился по ступеням мраморной лестницы к морю. Там, стоя у самых волн, слушая шум прибоя, он окинул взглядом свою прошлую жизнь, такую короткую и такую необычную для простого человека, и внезапно ощутил всю глубину и значение сказанных ему только что двоюродным прадедом слов. Нет более горя и печали, есть лишь вкус жизни, настоящий вкус. И все в своем теперешнем и дальнейшем существовании необходимо посвятить именно этому. Нужно добиваться настоящего, высокого искусства жизни.
Только утром вернулся Антуан в свою комнату и сразу же заснул крепким, здоровым сном. Перед этим он долго бродил по берегу, затем встретил рассвет, показавшийся ему особенно ярким и прекрасным в этот день, самый необычный из всех выпавших ему дней.
Следующим вечером Антуан и его прадед повторили пиршество. Теперь уже Антуан угощал архиепископа бокалом целительного напитка. Сам же он впервые, подобно настоящему вампиру, припал к разрезу и принялся сосать кровь прямо из девушки. В довершение он заметил пожилому доктору, что девицу можно было и не гипнотизировать. Так ее крики о помощи будут развлекать пирующих и возбуждать их аппетиты. Архиепископ при этих словах бросил гордый и выразительный взгляд на своего слугу, с поклоном подававшего ему очередной бокал, наполненный кровью девственницы.
К сожалению, этот напиток, в избытке употребляемый стариком, уже не помогал ему, и через три месяца архиепископ Тосканский скончался в возрасте ста одного года. После его смерти нотариус торжественно вскрыл завещание, в котором единственным наследником имущества Медичи оказалась святая католическая церковь. Антуан не очень переживал по этому поводу, так как перед самой смертью прадед поведал ему, где спрятаны сокровища семьи Медичи. Как только окончилась панихида и гроб с телом архиепископа со всеми причитающимися ему почестями был замурован в фамильном склепе при церкви Санта-Кроче неподалеку от знаменитых гробниц его славных предков работы Микеланджело, Антуан и Мясник покинули Флоренцию. Вернувшись на виллу, милостиво оставленную церковью по просьбе умершего маленькому сироте, Антуан сразу же прошел в самый дальний зал, тот самый, в котором он не так давно пиршествовал, отыскал плиту, расположенную прямо под группой необычных волхвов, и приказал Мяснику вытащить ее. Под плитой оказался сундучок, доверху набитый драгоценными камнями и золотыми монетами.
Мясник, стоя на коленях перед сундучком, в восхищении перебирал в руках огромное богатство, так внезапно свалившееся на его господина. Антуан же задрал голову и сказал, обращаясь к глядящему на него сверху Иисусу, заранее осенявшему крестным знамением и благословлявшему все деяния людские, как добрые, так и злые, недостойные смиренного христианина:
– Ну, теперь мы посмотрим, кто кого. Теперь начнется настоящая жизнь.
Глава четвертая
ЕГО ВОЗВРАЩЕНИЕ
Время, проведенное в Италии, пошло Антуану на пользу. Он заметно поправился, стал выглядеть более здоровым. Его растущий организм, требовавший много пищи, наконец-то получил желаемое и с удвоенной силой принялся развиваться, делая из подростка юношу. Лишь только бледность, признак аристократизма, заработанная Антуаном во время вынужденного пребывания погребенным, так и не сошла с его очаровательного лица. По совету архиепископа, боявшегося, что внук стал походить на настоящего вампира, юный маркиз подолгу гулял, подставляя лицо ласковому итальянскому солнцу, отчего его кожа приобрела некоторый свинцовый оттенок, облагородивший черты.
Антуан обладал прекрасным даром природы – необычайной красотой. Красота эта сочеталась в нем с хорошими манерами, умением располагать к себе, а также блестящим умом и утонченным вкусом. Что касается вкуса, то еще при жизни двоюродного прадеда Антуан подолгу беседовал с архиепископом, которому нравилось общество правнука, а также многие часы проводил в библиотеке за старинными фолиантами, изучая историю рода Медичи, блестящим представителем которого он намеревался стать. За недолгое время, потраченное Антонио Медичи на беседы с правнуком, Антуан уверился в собственной индивидуальности и вседозволенности, а после тщательного изучения истории коварных и хитроумных Медичи, всегда жаждавших реванша, сопоставляя бытие многих славных представителей рода и свою пока что короткую жизнь, юный маркиз постепенно составил четкий план дальнейших действий. Он поделился своими мыслями и планами с прадедом, и тот с восторгом прошептал своим хриплым голосом:
– Прекрасно, дитя мое! Ex ungue leonem, как говорили римляне. По когтям узнают льва. Я верю, что тебе удастся привести план в исполнение. – Старик ласково погладил Антуана по волосам. – И помни: месть – это то блюдо, которое подается к столу в охлажденном виде. Только таким образом оно употребимо в пищу.
Пожилой слуга поднес архиепископу бокал с водой, ненадолго прервав его тираду. Медичи отпил и продолжил:
– Человек с утонченным вкусом никогда не станет бросаться сломя голову мстить обидчикам. Он сначала выждет сколько нужно, разработает план, затем проведет разведку и, лишь когда все будет готово для нанесения по-настоящему жалящего и больного удара, только тогда человек со вкусом начнет действовать и добьется настоящего поражения всех своих противников и врагов.
Архиепископ Тосканский гулко закашлялся и вновь пригубил бокал.
Антуан многое постиг, думая и взвешивая слова старика, сказанные им перед смертью. Когда же прадед скончался, юный маркиз де Ланж отыскал клад, спрятанный предусмотрительным прадедом, и некоторое время пребывал на прибрежной вилле, еще раз все обдумывая, как бы переписывая набело свой план мести. За это время он сделал местному кузнецу необычный заказ: смастерить металлические перчатки, вроде тех, которые имелись у рыцарских доспехов. Перчатки должны быть изготовлены из самого лучшего и прочного сплава, но при этом Антуан требовал, чтобы пальцы без малейших усилий сгибались и разгибались, а сам металл был очень легким. Кузнец долго ломал голову над заказом, а потом еще дольше мастерил, но в конце концов заказ был выполнен в лучшем виде. Антуан остался доволен исполнением и щедро наградил кузнеца. Он тут же у кузницы, к которой его привез Люка, заставил Мясника надеть их. Как только руки верного телохранителя оказались в перчатках, тот почувствовал необычайную силу и уверенность, утраченные им после падения со стены замка Мортиньяков и лишь частично восстановленные после хирургической операции, проведенной Антуаном над ногой Мясника. Люка взял лежащую у горнила раскаленную подкову, напрягся и с силой разогнул ее. От защищенных перчатками рук шел жар горячего железа, но Мясник ничего не чувствовал, кроме вернувшейся, словно по волшебству, силы.
Следующим действием юного маркиза, согласно намеченному им плану, было возвращение во Францию. Мясник купил удобную дорожную карету, словно созданную для подобного рода длительных путешествий. Карета была изготовлена знаменитым флорентийским мастером Бартоломео Фальконе, имела превосходные рессоры, являвшиеся новинкой для Франции, а также была обита изнутри мягким войлоком, покрытым дорогой тканью, так что в ней можно было путешествовать даже в лютый мороз. Правда, для мороза обычно внутрь кареты ставилась маленькая печурка, топившаяся углем и наполнявшая салон жутким угарным газом, но, слава Богу, была весна и подобное утепление было излишним, поэтому Мясник от печурки наотрез отказался. Он также выбрал четверку лошадей, самых дорогих и самых быстрых, каких только можно было найти во Флоренции. Прекрасные рысаки, неутомимые, грациозные, неописуемой красоты, каковую по-настоящему могут понять лишь истинные ценители конских скачек, коим являлся Люка Мясник, недолго торговавшийся о цене, так как нынче они с маленьким господином не были ограничены в средствах. Лошади действительно стоили тех денег, которые запрашивал продавец. Это признал и сам Антуан, когда гордый Мясник вывел лошадей и провел перед ним по кругу.
Антуан де Ланж решил не нанимать слуг, не приобретать груза, кроме самого необходимого, и вскоре отбыл из благословенной Флоренции, направляясь во Францию. Путь их лежал через провинцию Бордо. Карета въехала в город Бордо поздним вечером. Мясник привычным движением огибал знакомые улицы, направляя коней к самой дорогой и приличной провинциальной гостинице под названием «Тройная корона». В этой гостинице в свое время останавливался сам Мольер, проезжая по своим делам через виноградную провинцию. Об этом частенько упоминал владелец гостиницы, дядюшка Горион, добродушный толстяк, чьи дела всегда шли хорошо, и при короле, и при коммуне, и при воцарившихся ныне банкирах.
Юный постоялец пожелал разместиться в лучших апартаментах гостиницы, кои были ему немедленно предоставлены, ведь сама гостиница оставалась практически пустой, так как многие после ужасов террора предпочитали никуда не выезжать, страшась кровавых революционных расправ. Расположившись в апартаментах, маркиз де Ланж, не назвавший своего имени по понятным причинам, пожелал, чтобы его спальня была заранее приготовлена, а сам тем временем отправил телохранителя в красивых перчатках с распоряжениями в город. Дядюшка Горион, лично присматривавший за служанками, которые готовили спальную комнату, слышал, как постоялец, сразу видно, что очень знатный, хоть и чрезвычайно юный, тоном, не терпящим возражений, приказывал своему единственному слуге обойти все местные кабаки. При этом рожа у слуги, и без того не отличавшегося благородством манер, расплылась в столь отвратительной ухмылке, что дядюшка Горион поспешно отвернулся и не прислушивался более к разговорам высокородного постояльца.
Мясник вернулся уже очень поздно, но Антуан еще не спал, сидя в удобном кресле перед зажженным в его спальне камином и читая книгу. На вопросительный взор маркиза Люка утвердительно кивнул:
– Нашел.
Антуан сделал знак, разрешающий Мяснику идти спать, но тот продолжал стоять на месте.
– Я встретил в «Лозе и льве» старого приятеля, – сообщил Мясник, преданно глядя на юного маркиза. – Того, который со мной и вашим папенькой ездил собирать налоги. Он сейчас без дела сидит. Вот я подумал…
– И правильно сделал, – видя, что Люка замялся, поддержал его Антуан. – Можешь передать ему, что я готов принять его к себе на временную службу.
Мясник радостно ухмыльнулся, поклонился и вышел вон из спальни. Наутро он привел своего старого подручного из отряда мытарей, одного из тех немногих, которые остались в живых, так как в прошлый свой приезд Люка не нашел всех сообщников, убитых затем Одноглазым Маратом, прозывающим себя Другом народа, каковым он, естественно, никогда и не являлся. Подручного звали Шарль, но все друзья и знакомые прозывали его Ежевикой. Это был самый молодой мытарь в отряде. Ежевика вошел в гостиничную комнату, в которой завтракал Антуан, и остановился перед юным маркизом, почтительно сняв шапку. Антуан, чей завтрак с недавнего времени состоял лишь из ломтика сырого мяса молодого ягненка, с которого еще капала кровь, подтвердил Ежевике, что нанимает его для выполнения некоторых заданий.
– Что это будет за задание, тебе объяснит Люка. О том, что я вернулся в Бордо, как ты понимаешь, распространяться не следует. Все, ступай.
После того как Мясник отвел своего подручного на конюшню и приказал запрячь карету, он вернулся в гостиничные апартаменты и помог одеться юному маркизу. Ежевика подал карету, и они втроем отправились на городское кладбище.
Когда Мясник говорил вчера вечером о том, что он нашел, это означало, что им была найдена могила матери Антуана Летиции де Ланж, урожденной герцогини Медичи. Карета подкатила к кладбищу, и Антуан в сопровождении Мясника отправился навестить могилу. Комиссар бордоской коммуны не посмел хоронить жену интенданта Бордо в общей могиле для бедняков, как ему бы хотелось. Однако же могила ее находилась на самых кладбищенских задворках. Антуану и Мяснику пришлось пересечь все кладбище, чтобы добраться до нее. Наконец они остановились у небольшого надгробия над земляным холмиком, притулившегося у самой кладбищенской ограды.
Антуан опустился на колени, погладил холмик и тихим голосом сказал:
– Прости меня, мама.
Стоящий на почтительном расстоянии Мясник терпеливо ожидал, покуда юный маркиз не отдаст долг памяти.
Затем они вернулись к карете. Люка легко вскочил и устроился рядом с Ежевикой на кучерском сиденье, звонко хлестнул бичом, и застоявшиеся лошади разом рванули с места, унося Антуана в сторону родового замка.
Замок, к большому удивлению Антуана, сохранился, причем в прекрасном состоянии. Никто даже и не думал зариться на него. Длинный плющ, никем не подрезанный, облюбовал фасад замка и практически закрыл его своими вьющимися ветками. Ставни первого этажа были наглухо заколочены, как оставила маркиза перед отъездом. Центральная дорожка парка, которую толстым ковром устилали опавшие прошлогодние листья, совершенно заросла травой и уже совсем не отличалась от газона. Со стороны замок выглядел совершенно запущенным.
Однако когда карета въехала в ворота замка и, описав полукруг, остановилась у парадного входа, ее тут же окружила свора лающих и злобно рычащих собак. Жуткие уродливые псы кидались на дверцу кареты и пугали лошадей, кусая их за ноги. Мясник сверху огревал собак своим длинным хлыстом, пытаясь отогнать их. Из замка медленной неуверенной походкой вышел, опираясь на толстую палку и подслеповато щурясь, повар Филипп. Его невозможно было бы узнать, если б не неизменный поварской колпак, надетый на ставшую совсем седой голову.
– Кто это? – спросил Филипп, глядя на незнакомый ему герб Медичи, красующийся на дверце кареты.
– Филипп, мой бедный Филипп! – с грустью в голосе сказал высунувшийся Антуан.
– Мсье Антуан? – Словно крот, только что вылезший на поверхность земли, Филипп повернул голову на голос юного маркиза.
– Старина Филипп! – радостно воскликнул Мясник, не смея, правда, сойти на землю. – Откуда ты? Ты жив?
– Люка? – Повар повернулся к Мяснику. – Это ты? Господи, вы живы? Слава Богу! А где госпожа маркиза?
– Ее больше нет, – просто ответил Антуан.
– Упокой, Господи, ее душу, – перекрестился набожный Филипп. – Тише, собачки, тише, – утихомирил он рычащую и лающую свору.
Повар отогнал собак, и Антуан вошел в замок. Полутемные залы первого этажа, высокие окна которого были заколочены, приняли под свои своды юного маркиза. Мебель в пыльных чехлах, изъеденные молью чучела убитых Жоржем де Ланжем животных, изящные фарфоровые статуэтки с потускневшими красками на полке камина – все это напоминало ему о счастливом детстве, проведенном здесь. Верный Филипп, приволакивая ногу, вошел следом за Антуаном и остановился перед ним на почтительном расстоянии, слегка согнувшись и ссутулившись, как человек, привыкший, что его безо всякой причины могут ударить более сильные и молодые, каковыми обычно являются тюремщики. Антуан скинул с кресла чехол и сел, предложив повару занять кресло напротив.
– Расскажи, Филипп, что с тобой произошло, – мягким тоном потребовал юный маркиз де Ланж.
Повар, сидя на краешке хозяйского кресла, скорбно пожал плечами, вспоминая, что с ним произошло за годы революции и террора, охвативших Францию и закончившихся совсем недавно.
– Я, как обычно, отправился продавать муку в Бордо, на городской рынок, а там уже ждали гвардейцы. Они сразу арестовали меня, отобрали телегу, лошадь и мешки и отвели в тюрьму. Там я просидел до вечера, а вечером меня повели на первый допрос. – Голос старика Филиппа задрожал, но он взял себя в руки и продолжил свой рассказ: – Допрашивал в первый раз сам Одноглазый Марат. Он был тогда комиссаром. Марат требовал, чтобы я написал донос на госпожу маркизу, что она была австрийской шпионкой и пособницей роялистов, готовивших побег королю. Он хотел отправить донос в Париж и получить разрешение приговорить госпожу маркизу к казни. Тогда еще не было террора, все старались делать по суду, а не как Робеспьер потом делал. Но я отказался писать. Я так любил госпожу маркизу, она всегда была добра к нам. – Тут Филипп не выдержал и заплакал.
Вошедший в зал Ежевика с охапкой дров в руках в нерешительности остановился, увидев, что юный маркиз сидит и внимательно смотрит на плачущего старика в дурацком поварском колпаке. Ежевика не признал в нем всеми уважаемого в прошлом повара Филиппа. Зато он помнил, как Антуан еще ребенком так же внимательно смотрел, когда его отец, Жорж де Ланж, и Люка пытали напавшую на них банду корсиканских контрабандистов. Антуан жестом указал Ежевике на камин.
Вид пламени и тепло, идущее от камина, немного успокоили Филиппа.
– Меня били. Долго били. Пытали. А потом Марат во время допроса со всей силы вонзил мне в икру саблю и отрубил ее по самую кость.
В подтверждение слов Филипп завернул штанину и показал маркизу свою ногу, обезображенную ужасным шрамом ниже колена. В этот момент в зал вошел Люка Мясник, внося большой сундук, в котором были перевезены самые необходимые из предметов быта и роскоши.
Антуан обладал прекрасным даром природы – необычайной красотой. Красота эта сочеталась в нем с хорошими манерами, умением располагать к себе, а также блестящим умом и утонченным вкусом. Что касается вкуса, то еще при жизни двоюродного прадеда Антуан подолгу беседовал с архиепископом, которому нравилось общество правнука, а также многие часы проводил в библиотеке за старинными фолиантами, изучая историю рода Медичи, блестящим представителем которого он намеревался стать. За недолгое время, потраченное Антонио Медичи на беседы с правнуком, Антуан уверился в собственной индивидуальности и вседозволенности, а после тщательного изучения истории коварных и хитроумных Медичи, всегда жаждавших реванша, сопоставляя бытие многих славных представителей рода и свою пока что короткую жизнь, юный маркиз постепенно составил четкий план дальнейших действий. Он поделился своими мыслями и планами с прадедом, и тот с восторгом прошептал своим хриплым голосом:
– Прекрасно, дитя мое! Ex ungue leonem, как говорили римляне. По когтям узнают льва. Я верю, что тебе удастся привести план в исполнение. – Старик ласково погладил Антуана по волосам. – И помни: месть – это то блюдо, которое подается к столу в охлажденном виде. Только таким образом оно употребимо в пищу.
Пожилой слуга поднес архиепископу бокал с водой, ненадолго прервав его тираду. Медичи отпил и продолжил:
– Человек с утонченным вкусом никогда не станет бросаться сломя голову мстить обидчикам. Он сначала выждет сколько нужно, разработает план, затем проведет разведку и, лишь когда все будет готово для нанесения по-настоящему жалящего и больного удара, только тогда человек со вкусом начнет действовать и добьется настоящего поражения всех своих противников и врагов.
Архиепископ Тосканский гулко закашлялся и вновь пригубил бокал.
Антуан многое постиг, думая и взвешивая слова старика, сказанные им перед смертью. Когда же прадед скончался, юный маркиз де Ланж отыскал клад, спрятанный предусмотрительным прадедом, и некоторое время пребывал на прибрежной вилле, еще раз все обдумывая, как бы переписывая набело свой план мести. За это время он сделал местному кузнецу необычный заказ: смастерить металлические перчатки, вроде тех, которые имелись у рыцарских доспехов. Перчатки должны быть изготовлены из самого лучшего и прочного сплава, но при этом Антуан требовал, чтобы пальцы без малейших усилий сгибались и разгибались, а сам металл был очень легким. Кузнец долго ломал голову над заказом, а потом еще дольше мастерил, но в конце концов заказ был выполнен в лучшем виде. Антуан остался доволен исполнением и щедро наградил кузнеца. Он тут же у кузницы, к которой его привез Люка, заставил Мясника надеть их. Как только руки верного телохранителя оказались в перчатках, тот почувствовал необычайную силу и уверенность, утраченные им после падения со стены замка Мортиньяков и лишь частично восстановленные после хирургической операции, проведенной Антуаном над ногой Мясника. Люка взял лежащую у горнила раскаленную подкову, напрягся и с силой разогнул ее. От защищенных перчатками рук шел жар горячего железа, но Мясник ничего не чувствовал, кроме вернувшейся, словно по волшебству, силы.
Следующим действием юного маркиза, согласно намеченному им плану, было возвращение во Францию. Мясник купил удобную дорожную карету, словно созданную для подобного рода длительных путешествий. Карета была изготовлена знаменитым флорентийским мастером Бартоломео Фальконе, имела превосходные рессоры, являвшиеся новинкой для Франции, а также была обита изнутри мягким войлоком, покрытым дорогой тканью, так что в ней можно было путешествовать даже в лютый мороз. Правда, для мороза обычно внутрь кареты ставилась маленькая печурка, топившаяся углем и наполнявшая салон жутким угарным газом, но, слава Богу, была весна и подобное утепление было излишним, поэтому Мясник от печурки наотрез отказался. Он также выбрал четверку лошадей, самых дорогих и самых быстрых, каких только можно было найти во Флоренции. Прекрасные рысаки, неутомимые, грациозные, неописуемой красоты, каковую по-настоящему могут понять лишь истинные ценители конских скачек, коим являлся Люка Мясник, недолго торговавшийся о цене, так как нынче они с маленьким господином не были ограничены в средствах. Лошади действительно стоили тех денег, которые запрашивал продавец. Это признал и сам Антуан, когда гордый Мясник вывел лошадей и провел перед ним по кругу.
Антуан де Ланж решил не нанимать слуг, не приобретать груза, кроме самого необходимого, и вскоре отбыл из благословенной Флоренции, направляясь во Францию. Путь их лежал через провинцию Бордо. Карета въехала в город Бордо поздним вечером. Мясник привычным движением огибал знакомые улицы, направляя коней к самой дорогой и приличной провинциальной гостинице под названием «Тройная корона». В этой гостинице в свое время останавливался сам Мольер, проезжая по своим делам через виноградную провинцию. Об этом частенько упоминал владелец гостиницы, дядюшка Горион, добродушный толстяк, чьи дела всегда шли хорошо, и при короле, и при коммуне, и при воцарившихся ныне банкирах.
Юный постоялец пожелал разместиться в лучших апартаментах гостиницы, кои были ему немедленно предоставлены, ведь сама гостиница оставалась практически пустой, так как многие после ужасов террора предпочитали никуда не выезжать, страшась кровавых революционных расправ. Расположившись в апартаментах, маркиз де Ланж, не назвавший своего имени по понятным причинам, пожелал, чтобы его спальня была заранее приготовлена, а сам тем временем отправил телохранителя в красивых перчатках с распоряжениями в город. Дядюшка Горион, лично присматривавший за служанками, которые готовили спальную комнату, слышал, как постоялец, сразу видно, что очень знатный, хоть и чрезвычайно юный, тоном, не терпящим возражений, приказывал своему единственному слуге обойти все местные кабаки. При этом рожа у слуги, и без того не отличавшегося благородством манер, расплылась в столь отвратительной ухмылке, что дядюшка Горион поспешно отвернулся и не прислушивался более к разговорам высокородного постояльца.
Мясник вернулся уже очень поздно, но Антуан еще не спал, сидя в удобном кресле перед зажженным в его спальне камином и читая книгу. На вопросительный взор маркиза Люка утвердительно кивнул:
– Нашел.
Антуан сделал знак, разрешающий Мяснику идти спать, но тот продолжал стоять на месте.
– Я встретил в «Лозе и льве» старого приятеля, – сообщил Мясник, преданно глядя на юного маркиза. – Того, который со мной и вашим папенькой ездил собирать налоги. Он сейчас без дела сидит. Вот я подумал…
– И правильно сделал, – видя, что Люка замялся, поддержал его Антуан. – Можешь передать ему, что я готов принять его к себе на временную службу.
Мясник радостно ухмыльнулся, поклонился и вышел вон из спальни. Наутро он привел своего старого подручного из отряда мытарей, одного из тех немногих, которые остались в живых, так как в прошлый свой приезд Люка не нашел всех сообщников, убитых затем Одноглазым Маратом, прозывающим себя Другом народа, каковым он, естественно, никогда и не являлся. Подручного звали Шарль, но все друзья и знакомые прозывали его Ежевикой. Это был самый молодой мытарь в отряде. Ежевика вошел в гостиничную комнату, в которой завтракал Антуан, и остановился перед юным маркизом, почтительно сняв шапку. Антуан, чей завтрак с недавнего времени состоял лишь из ломтика сырого мяса молодого ягненка, с которого еще капала кровь, подтвердил Ежевике, что нанимает его для выполнения некоторых заданий.
– Что это будет за задание, тебе объяснит Люка. О том, что я вернулся в Бордо, как ты понимаешь, распространяться не следует. Все, ступай.
После того как Мясник отвел своего подручного на конюшню и приказал запрячь карету, он вернулся в гостиничные апартаменты и помог одеться юному маркизу. Ежевика подал карету, и они втроем отправились на городское кладбище.
Когда Мясник говорил вчера вечером о том, что он нашел, это означало, что им была найдена могила матери Антуана Летиции де Ланж, урожденной герцогини Медичи. Карета подкатила к кладбищу, и Антуан в сопровождении Мясника отправился навестить могилу. Комиссар бордоской коммуны не посмел хоронить жену интенданта Бордо в общей могиле для бедняков, как ему бы хотелось. Однако же могила ее находилась на самых кладбищенских задворках. Антуану и Мяснику пришлось пересечь все кладбище, чтобы добраться до нее. Наконец они остановились у небольшого надгробия над земляным холмиком, притулившегося у самой кладбищенской ограды.
Антуан опустился на колени, погладил холмик и тихим голосом сказал:
– Прости меня, мама.
Стоящий на почтительном расстоянии Мясник терпеливо ожидал, покуда юный маркиз не отдаст долг памяти.
Затем они вернулись к карете. Люка легко вскочил и устроился рядом с Ежевикой на кучерском сиденье, звонко хлестнул бичом, и застоявшиеся лошади разом рванули с места, унося Антуана в сторону родового замка.
Замок, к большому удивлению Антуана, сохранился, причем в прекрасном состоянии. Никто даже и не думал зариться на него. Длинный плющ, никем не подрезанный, облюбовал фасад замка и практически закрыл его своими вьющимися ветками. Ставни первого этажа были наглухо заколочены, как оставила маркиза перед отъездом. Центральная дорожка парка, которую толстым ковром устилали опавшие прошлогодние листья, совершенно заросла травой и уже совсем не отличалась от газона. Со стороны замок выглядел совершенно запущенным.
Однако когда карета въехала в ворота замка и, описав полукруг, остановилась у парадного входа, ее тут же окружила свора лающих и злобно рычащих собак. Жуткие уродливые псы кидались на дверцу кареты и пугали лошадей, кусая их за ноги. Мясник сверху огревал собак своим длинным хлыстом, пытаясь отогнать их. Из замка медленной неуверенной походкой вышел, опираясь на толстую палку и подслеповато щурясь, повар Филипп. Его невозможно было бы узнать, если б не неизменный поварской колпак, надетый на ставшую совсем седой голову.
– Кто это? – спросил Филипп, глядя на незнакомый ему герб Медичи, красующийся на дверце кареты.
– Филипп, мой бедный Филипп! – с грустью в голосе сказал высунувшийся Антуан.
– Мсье Антуан? – Словно крот, только что вылезший на поверхность земли, Филипп повернул голову на голос юного маркиза.
– Старина Филипп! – радостно воскликнул Мясник, не смея, правда, сойти на землю. – Откуда ты? Ты жив?
– Люка? – Повар повернулся к Мяснику. – Это ты? Господи, вы живы? Слава Богу! А где госпожа маркиза?
– Ее больше нет, – просто ответил Антуан.
– Упокой, Господи, ее душу, – перекрестился набожный Филипп. – Тише, собачки, тише, – утихомирил он рычащую и лающую свору.
Повар отогнал собак, и Антуан вошел в замок. Полутемные залы первого этажа, высокие окна которого были заколочены, приняли под свои своды юного маркиза. Мебель в пыльных чехлах, изъеденные молью чучела убитых Жоржем де Ланжем животных, изящные фарфоровые статуэтки с потускневшими красками на полке камина – все это напоминало ему о счастливом детстве, проведенном здесь. Верный Филипп, приволакивая ногу, вошел следом за Антуаном и остановился перед ним на почтительном расстоянии, слегка согнувшись и ссутулившись, как человек, привыкший, что его безо всякой причины могут ударить более сильные и молодые, каковыми обычно являются тюремщики. Антуан скинул с кресла чехол и сел, предложив повару занять кресло напротив.
– Расскажи, Филипп, что с тобой произошло, – мягким тоном потребовал юный маркиз де Ланж.
Повар, сидя на краешке хозяйского кресла, скорбно пожал плечами, вспоминая, что с ним произошло за годы революции и террора, охвативших Францию и закончившихся совсем недавно.
– Я, как обычно, отправился продавать муку в Бордо, на городской рынок, а там уже ждали гвардейцы. Они сразу арестовали меня, отобрали телегу, лошадь и мешки и отвели в тюрьму. Там я просидел до вечера, а вечером меня повели на первый допрос. – Голос старика Филиппа задрожал, но он взял себя в руки и продолжил свой рассказ: – Допрашивал в первый раз сам Одноглазый Марат. Он был тогда комиссаром. Марат требовал, чтобы я написал донос на госпожу маркизу, что она была австрийской шпионкой и пособницей роялистов, готовивших побег королю. Он хотел отправить донос в Париж и получить разрешение приговорить госпожу маркизу к казни. Тогда еще не было террора, все старались делать по суду, а не как Робеспьер потом делал. Но я отказался писать. Я так любил госпожу маркизу, она всегда была добра к нам. – Тут Филипп не выдержал и заплакал.
Вошедший в зал Ежевика с охапкой дров в руках в нерешительности остановился, увидев, что юный маркиз сидит и внимательно смотрит на плачущего старика в дурацком поварском колпаке. Ежевика не признал в нем всеми уважаемого в прошлом повара Филиппа. Зато он помнил, как Антуан еще ребенком так же внимательно смотрел, когда его отец, Жорж де Ланж, и Люка пытали напавшую на них банду корсиканских контрабандистов. Антуан жестом указал Ежевике на камин.
Вид пламени и тепло, идущее от камина, немного успокоили Филиппа.
– Меня били. Долго били. Пытали. А потом Марат во время допроса со всей силы вонзил мне в икру саблю и отрубил ее по самую кость.
В подтверждение слов Филипп завернул штанину и показал маркизу свою ногу, обезображенную ужасным шрамом ниже колена. В этот момент в зал вошел Люка Мясник, внося большой сундук, в котором были перевезены самые необходимые из предметов быта и роскоши.