Антон Ульрих
Гурман. Воспитание вкуса

   Посвящается Елене Ульрих


   Дон Жуан познания. У него нет любви к вещам, которые он познает, но он имеет ум, страсть и увлечение погоней за познанием и его интригами; он способен подняться до высших звезд познания, туда, где ему уже не к чему будет стремиться. Так, в конце концов, ему хочется ада, это – последнее познание, которое его увлекает. Может быть, для того, чтобы и оно разочаровало его, как все познанное!
Фридрих Ницше. Утренняя заря


   Трехзевый Цербер, хищный и громадный,
   Собачьим лаем лает на народ,
   Который вязнет в этой топи смрадной.
   Его глаза багровы, вздут живот,
   Жир в черной бороде, когтисты руки;
   Он мучит души, кожу с мясом рвет.
   Данте Алигьери.
   Божественная комедия,
   Ад, круг третий, Чревоугодники.

Часть первая
ПРИГОТОВЛЕНИЕ

Глава первая
ЕГО РОЖДЕНИЕ

   Антуан де Ланж, сын маркиза де Ланж, потомка славного рода Мортиньяков, родился 24 февраля 1777 года в родовом замке Мортиньяков в провинции Бордо. Роды проходили трудно. Маркиза Летиция, урожденная герцогиня Медичи, была миниатюрной женщиной, которая с огромным трудом несла крест будущего материнства, особенно в последний месяц перед родами. Как и большинство итальянок, будущая мать обладала яркой красотой, внушительным бюстом и узкими бедрами, которые, естественно, не могли способствовать родам. Доктора, специально выписанные маркизом из Парижа, опасались, как бы мать не умерла во время родов, что было вполне обычным делом. В ночь, когда у Летиции начались схватки, весь замок не спал. Перепуганные слуги метались по длинным узким коридорам и, зная крутой нрав хозяина, молились про себя, чтобы Господь в благости своей даровал маркизе легкие роды. Сам хозяин, Жорж де Ланж, интендант провинции Бордо, мрачно вышагивал по залу, часто останавливаясь перед огромным камином и глядя в полыхавший огонь. Чтобы успокоить разгулявшиеся нервы, де Ланж позвонил в серебряный колокольчик и велел появившемуся слуге принести из подвала бутылку вина. Однако вино не опьянило маркиза, волновавшегося за свою прекрасную жену, и он, разозлившись, велел выпороть слугу на конюшне.
   Доктора, узнавшие о крутом нраве маркиза и попытавшиеся было бежать, были пойманы по дороге и посажены под замок в одну из башен замка. Вместо них принимать роды взялась старая акушерка, мадам Жорнэ, живущая в городе и принимавшая роды еще у матери маркиза.
   Прекрасная Летиция промучилась всю ночь, изводя своими криками и стонами мужа. Наконец ранним утром, когда край солнца только-только показался над бесконечными изумрудными виноградниками, замок огласил громкий детский крик. Служанка, помогавшая старой акушерке, вбежала в зал и сообщила де Ланжу радостную весть – у него родился наследник.
   – А Летиция? – вскричал маркиз, больше боявшийся за здоровье жены, нежели пекшийся о наследнике.
   – В полном порядке, господин. Госпожа очень слаба, но мадам Жорнэ говорит, что все обойдется.
   Маркиз тут же отправился в спальню супруги, дабы самому убедиться, что все позади и он теперь полновесный муж и отец семейства. Вбежав в спальню, Жорж де Ланж кинулся к сидевшей на подушках жене, держащей на коленях малютку.
   Он обнял мокрое от пота лицо ее и стал покрывать светлые, слегка вьющиеся волосы бесконечными поцелуями.
   – Mon amour, посмотри, как он хорош, – слабым голосом сказала маркиза, протягивая мужу младенца. – Я назвала его, как ты хотел, Антуаном.
   Удивительное дело! Все только что родившиеся дети обычно бывают сморщенными, страшненькими и похожими на детенышей животных, но Антуан, уже освобожденный акушеркой от пуповины и тщательно вымытый в теплой воде, походил на ангелочка, случайно упавшего с неба на грешную землю. Чтобы счастливый отец мог как можно лучше рассмотреть малютку, акушерка подошла к окну и распахнула тяжелые портьеры. Первый солнечный луч ворвался в мрачную спальню и лег прямо на личико Антуана. Малыш зажмурился и улыбнулся.
   – Как он красив! – воскликнул маркиз. – Он – ангел во плоти!
   Стоявшая в углу мадам Жорнэ осторожно, так, чтобы не заметили господа, перекрестилась. Она-то решила, что малютка никакой не ангел, а сын самого сатаны, потому что, по мнению этой праведной христианки, во-первых, дитя человеческое не может быть столь красивым, а во-вторых, давно уже известно, что все младенцы, родившиеся на рассвете, – дети Люцифера, Князя Утренней звезды.
   Ребенка между тем уже одели в кружевное белье с вышитыми по краям французскими лилиями, оплетающими меч, – знаком отличия де Ланжей и Мортиньяков – и сунули ему в рот серебряную ложечку, как того требовал обычай итальянцев Медичи, из чьего рода происходила Летиция. Де Ланж распорядился выпустить из-под ареста докторов, которым теперь следовало следить за состоянием здоровья матери и ребенка, и тут же отправился в интендантство принимать подарки от жителей провинции. Как полновластный представитель короля в Бордо, он имел на это полное право, коим и не замедлил воспользоваться.
   Отец Антуана был так счастлив рождением наследника, что даже изволил проявить невиданное ранее великодушие, выпустив на свободу несколько сотен уголовников, заключенных в тюрьме Ле Роже. Сия амнистия привела к тому, что по благодатным виноградным землям провинции прокатилась волна ужасных преступлений. Выпущенные на свободу воры, убийцы и грабители разбрелись по провинции, грабя, насилуя и убивая всех на своем пути, не уставая при этом восхвалять маркиза де Ланжа и его родившегося сына. Таким образом, старая акушерка мадам Жорнэ оказалась по-своему права, когда решила, что Антуан – сын Люцифера, возвещавший своим появлением на землю горе роду человеческому.
   В поместье де Ланжа стали съезжаться гости, многочисленные родственники и друзья маркиза. Чуть позже из Флоренции прибыли ближайшие родственники Летиции. Бал сменялся охотой, охоту заменял маскарад, который в свою очередь уступал место пиру, и так без конца в течение следующего месяца. Гостям ежедневно выносили напоказ маленького Антуана, коим восхищались все вокруг. Малютка действительно был несказанно хорош собой и мог своим видом умилить самое строгое сердце. Правда, у младенца уже в столь юном возрасте стали обнаруживаться странности в поведении. Сразу после рождения ребенка маркиза отдала его, согласно господствовавшей тогда в среде французской аристократии моде, кормилице. Если кормить ребенка самой, то у маркизы загрубеют соски, что приведет к утрате сексуальной возбудимости, а это было недопустимо. Как только Антуана поднесли к груди, ребенок с жадностью обхватил своими губами толстый сосок кормилицы, но уже через пару секунд, будто б в негодовании оттого, что ему подсунули скисшее молоко, вытолкнул его изо рта и заревел. Маленькая капелька молока возмущенно дрожала на нижней губе плачущего младенца, готовая сорваться на кружевную оборку пеленки. Кормилицу удалили, заменив другой, но история повторилась. Маленький Антуан наотрез отказывался пить молоко кормилиц. Испуганная Летиция была вынуждена подставить ребенку собственную грудь; Малыш пригубил сосок, почмокал и тут же с блаженным видом заснул. Окружившие младенца доктора ушли на совещание, вернувшись с которого огласили потрясенным родителями и их родственникам свой приговор:
   – Малютка Антуан имеет редчайшую и удивительнейшую особенность организма, описанную еще знаменитым врачевателем Авиценной. Название этой особенности – бризерианство, происходящее от древнего слова «бризериус», что значит – воздух. Бризерианцы могут в прямом смысле слова питаться воздухом. Вот почему младенец практически ничего не съел, так как стал сыт уже каплей молока. У будущего маркиза подобная особенность организма развилась даже дальше, чем это описано у Авиценны, и он имеет врожденное чувство вкуса, позволяющее ему выбирать самую нежную и лучшую пищу. А что может быть лучше, чем молоко родной матери, тем более из нежнейших сосков?
   Удивительно, но на услышавших приговор эти слова произвели только самое радостное впечатление. Маркиз и его гости решили, что бризерианство есть не что иное, как лучшее из доказательств аристократизма.
   – Голубая кровь не позволяет моему сыну есть что попало! – гордо заявил Жорж де Ланж во время пира родственникам и гостям замка, сидя тем же вечером во главе огромного стола. – Он согласен питаться одним лишь воздухом, только бы не есть мужичью пищу, которую подсовывали ему деревенские кормилицы.
   Гости зааплодировали такому оригинальному объяснению. Здесь необходимо сделать небольшое отступление, дабы объяснить, почему маркиз де Ланж и его прекрасная супруга Летиция, урожденная герцогиня Медичи, столь трепетно относились к своей репутации потомственных аристократов, чьи предки упоминались еще в XIII веке.
   Юный маркиз Жорж де Ланж происходил из семьи знаменитых Мортиньяков и был одним из самых блестящих молодых людей при дворе Людовика XVI. Он с невиданной даже для того мотовского времени легкостью спустил все свое состояние, участвуя во всех балах, маскарадах и прочих увеселительных мероприятиях Версаля. Карточная игра также не была обойдена маркизом. Никто из четырех тысяч придворных не умел столь изящно бросить на стол бриллиант, дабы покрыть карточный долг. И если карточные долги для Жоржа де Ланжа считались священными, то иные долги, сделанные им у неаристократического сословия: мелких дворян и даже банкиров-буржуа, совершенно им не помнились и уж тем более не возвращались. Постепенно сумма долга стала приближаться к миллиону. И тут-то маркиз и повстречал очаровательную Летицию Медичи. Миниатюрная итальянка с огромными синими глазами и светлыми золотистыми волосами, умная, грациозная, полная достоинства и несравненного шарма, вскружила маркизу голову. Де Ланж был без ума от Летиции. Жорж преследовал ее день и ночь, ежечасно посылая со слугою в расшитой золотом ливрее цветы и надушенные записки, бывал во всех салонах, в которых бывала итальянка, танцевал на всех балах, на которых танцевала она, и приходил на все представления, на которых присутствовала Летиция. Конечно, у столь прекрасной особы были и другие поклонники, но Жорж, словно корсиканский бойцовский петушок, быстро отбил у них охоту ухаживать за девушкой. Наконец, не выдержав любовного томления, юный маркиз сделал Летиции предложение. Та, немного подумав, дала согласие. Через месяц молодые люди повенчались. В церкви собралось почти все Сен-Жерменское предместье. Сам король поздравил молодоженов. Свадебный кортеж растянулся на несколько сотен метров вереницей шикарных золоченых карет, в которых восседали знатнейшие придворные, живо обсуждавшие наряд и удивительную красоту невесты.
   Хотя за Италией и закрепилась слава выпускать в Старый Свет сомнительных титулованных особ, в благородстве происхождения герцогини Медичи при дворе Людовика XVI мало кто сомневался. Летиция ничуть не уступала Мортиньякам в голубизне крови. Медичи были давно известны в Старом Свете, в основном благодаря своим заслугам: возведением нужных понтификов, а также владением кинжалом и ядами, коими Медичи убирали неугодных. Сам благородный Данте, чей поэтический талант стал уже в XVIII веке эталоном, поместил одного из Медичи в третий круг ада, именуемый «гневным кругом», вместе с другими знаменитыми отравителями.
   На свадьбе Людовик XVI преподнес невесте поистине королевский подарок – колье с чистейшей воды бриллиантом. Бриллиант размером с голубиное яйцо был подарен королю его августейшим соседом, королем Англии Карлом I, получившим этот редчайший по красоте камень из далекой и только что завоеванной англичанами Индии. С тех пор Летиция, всякий раз отправляясь в Версаль, надевала колье и гордо демонстрировала подарок короля, уютно устроившийся в ложбинке ее высокой груди и сверкавший оттуда на зависть придворным.
   Кредиторы де Ланжа надеялись, что после удачной женитьбы должник рассчитается с ними, но кредиторы плохо знали его. Конечно, за Летицией он получил неплохое приданое, что-то около четырехсот тысяч звонких золотых луидоров, а также родовое поместье в Италии, завещанное старым отцом, герцогом Медичи. Однако де Ланж и его молодая супруга не только не собирались возвращать долги, но и не думали платить по счетам, кои накопились у молодых с роскошной свадьбы. Вместо этого они предались неумеренному мотовству. Летиция, решив затмить госпожу Жанлис, устроившую в своем салоне самый дорогой игорный стол, открыла свой салон. Муж, безмерно потакавший капризам молодой жены, первым промотал в салоне ее приданое. Конечно, он не всегда проигрывал, но пиры, закатываемые им в случае выигрыша, уносили все деньги маркиза, словно осенний ветер, уносящий золотую листву с дорожек Версальского королевского парка.
   Через полгода у молодых супругов не осталось ни луидора. Кроме того, долги маркиза де Ланжа выросли до полутора миллионов. Кредиторы, долго терпевшие небрежное отношение Жоржа к своим обязательствам, были вынуждены обратиться с жалобой к королю. Назревал скандал.
   Людовик, весьма благоволивший к блестящим кутилам, дал Жоржу аудиенцию, на которой пообещал оказать молодому человеку помощь. Буквально через неделю король вновь встретился с де Ланжем.
   – Мы нашли способ, как помочь тебе, – объявил Людовик XVI, подавая маркизу руку для поцелуя.
   Маркиз несказанно обрадовался. Он предположил, что король покроет из казны долг придворного, как уже было недавно сделано с долгами князя Рогана Геменэ, обанкротившегося на тридцать миллионов, из которых большую часть милостиво уплатил Людовик. Двор тогда аплодировал Его августейшему величеству.
   – Мы придумали, как вернуть твой долг, – продолжил между тем король.
   Разговор проходил в большом светлом зале дворца. Король, стараясь во всем походить на Людовика XIV, именовавшегося Королем-Солнцем, подошел к большому окну так, чтобы солнечные лучи падали на его золоченый камзол, ослепляя собеседника.
   – Мы нашли тебе занятие, достойное дворянина. В твоей родной провинции Бордо освободилось интендантство. Ты будешь представлять твоего короля в Бордо. Можешь поблагодарить.
   Маркиз де Ланж склонился в глубоком поклоне. Про себя он скрежетал зубами от обиды. На самом деле король сначала действительно хотел уплатить долг маркиза, но из-за этого состоялся неприятный разговор с министром финансов, который объявил королю, что выплата еще одного долга придворного никак невозможна по причине пустой казны.
   – К тому же вы обещали выдать Ее величеству шесть миллионов на покупку замка Рамбуйе, – напомнил министр, льстиво поглядывая на Людовика, в раздумье выпятившего толстый живот.
   Когда перед королем встала дилемма, кому выдать из казны деньги, придворному или королеве, он, не задумываясь, выбрал последнюю. Однако же Людовик сделал благородный жест по отношению к маркизу, передав ему интендантство в Бордо, предварительно отобрав его у де Тремона, к тому времени выколачивавшего из крестьян подати с помощью придуманных им самим новых налогов, предварительно объявленных королевскими.
   Возвратясь домой, маркиз тотчас направился в покои жены и пожаловался ей на превратности судьбы.
   – Боюсь, ma cherie, что мне придется отвергнуть предложение короля. Работать – это ниже моего достоинства.
   И тут Летиция в полной мере проявила свой ум, дарованный ей многими поколениями ловких и изворотливых Медичи. Маркиза отвела взволнованного мужа на софу, прижала его голову к своей груди, пикантно приоткрытой глубоким декольте, и нарисовала перед восторженным взором Жоржа вдохновенные картины сельской идиллии. Затем Летиция столь же красиво раскрыла мужу безмерные горизонты финансового восстановления семьи, открываемые должностью интенданта.
   – И главное, mon amour, тебе не надо будет работать. Ты наймешь человека, которому передашь всю рутинную работу, а сам же будешь только представительствовать, представляя в Бордо власть короля. Ведь так Его величество сказал?
   И маркиз де Ланж полностью согласился с супругой, а уже через год после переезда в родовое поместье Мортиньяков, окружавшее величественный замок и находившееся в каких-то десяти лье от Бордо, Жорж в своих нечастых молитвах искренне и горячо благодарил Господа за услугу, оказанную ему Людовиком. Единственное, что смущало благородного аристократа, так это намек на работу.
   – Ах, как это пошло! – восклицал маркиз, сидя иной раз с супругой перед камином и гладя ее округлившийся живот. – Работать – как же это пошло! Будто я какой-нибудь мужлан-приказчик. Mon Dieu, а ведь скоро я стану отцом!
   И Жорж нежно прижимался ухом к животу Летиции.
   Работать у аристократов Франции считалось ниже собственного достоинства. Даже самый бедный граф или барон, у которого в кошеле уже и су не было, а вино и мясо он видел только в воспоминаниях, не замарал бы рук работой. Вот почему маркиз де Ланж и его супруга всячески старались выказать гостям свою принадлежность к самой верхушке знати, кичась своим происхождением и столь длинной родословной, что ее описанием на бумаге можно было покрыть дорогу от замка Мортиньяков до дворца Тюильри.
   Поначалу маркиз де Ланж скучал, находясь вдали от шумного Парижа и блистательного Версаля. Сельская жизнь среди нескончаемых виноградников, столь прославивших провинцию Бордо, совершенно не прельщала его. Жорж еженедельно выезжал в город, дабы узнать, как его наместник справляется с обязанностями интенданта. Ознакомившись с делами и приняв от наместника условленное количество луидоров, собранных сверх обещанного государственной казне, де Ланж направлялся в маленький пыльный собор, находящийся по другую сторону центральной городской площади. Там он отсиживал воскресную мессу, ему ненавистную, но требующую обязательного присутствия интенданта и представителя короля. Затем маркиз шел обедать в самый роскошный ресторан города, стоящий на третьей стороне центральной площади. Там в отдельном кабинете его уже поджидал какой-нибудь кредитор, надеявшийся погасить очередной вексель маркиза, и если маркиз был в духе, а кошель его полон, то надежды кредитора сбывались. В противном случае де Ланж призывал своего верного слугу Люку по прозвищу Мясник, который одной рукой брал назойливого кредитора за шиворот, другой – за панталоны и вышвыривал, на радость и потеху публике, прямо на пыльную мостовую площади.
   Люка Мясник начал служить Жоржу де Ланжу с самого приезда и поступления последнего на должность интенданта. Это был не только слуга, но и адъютант, оруженосец, нянька и сводник в одном лице. Огромный, выше любого жителя города на целую голову, огненно-рыжий, с таким красным лицом, словно с него только что содрали кожу, Люка был старше Жоржа на десять лет. Его мать, проститутка из местного публичного дома, утверждала, что отец Мясника – не кто иной, как гигантский борец-скандинав из цирка-шапито, ежегодно проезжавшего через город и дававшего всегда ровно десять представлений. Люка, воспитанный в публичном доме, среди вечной дневной скуки и бесшабашного ночного распутства, обладал огромной физической силой и приобретенным цинизмом. Мать, добрая душа, решила дать сыну нужную профессию, а оттого отдала его в помощники мяснику с рынка, раз в неделю наведывавшемуся к ней за определенного рода услугами. За это она обязалась предоставлять мяснику эти самые услуги бесплатно, а кроме того, выплачивать раз в месяц за обучение по шесть су. Когда мать состарилась, она имела порядочный капиталец, который выгодно вложила, купив сыну место на рынке у отошедшего от дел мясника. За это Люка обязался кормить, поить и ухаживать за матерью, а также выдавать ей ежемесячно все те же шесть су, в чем он и поклялся на воскресной мессе перед алтарем и ликом Божьей Матери, заступницы всех христиан.
   И все у Мясника шло хорошо, да только он очень любил подраться. Часто дело доходило до драк, когда Люка напивался по пятницам в кабачке «Лоза и лев». Правда, многие боялись Мясника за его могучую силу, передавшуюся ему от циркового борца. Он мог запросто уложить коня одним ударом кулака в бок. Обычно, когда Люка напивался и начинал буянить, усмирять его кидались сразу десяток мужчин. Но и они не всегда справлялись с Мясником. Тогда на выручку приходил кабатчик, который знал, что, если он не вмешается, Мясник разнесет всю мебель в кабаке. Кабатчик выгадывал момент, когда мужчины вдесятером висли на руках пьяного Мясника, подбегал сзади и со всего маху ударял драчуна кувшином по голове. После этого Люка успокаивался, и, бесчувственного, его относили домой. Но однажды прием с кувшином не сработал. Видимо, голова Мясника привыкла к еженедельным ушибам и отказалась отключаться. Люка стряхнул висевших на руках, схватил кабатчика и со всей силы кинул его в пылавший камин. Кабатчик влетел в камин, пробил головой каменную трубу и застрял, распространяя вокруг зловонный дух горелых волос.
   Люка Мясник был первым жителем Бордо, которого увидел де Ланж, въезжая в свое интендантство. Карета с маркизом и его супругой остановилась на площади перед помостом, импровизированным эшафотом, на котором осужденного Мясника должны были клеймить и затем отправить в каменоломни. Люка возвышался над толпой зевак, стоя в одной грязной рубахе, разорванной у ворота, в ожидании, пока палач на переносной жаровне накалит клеймо, неторопливо переворачивая его в груде углей.
   – Именем короля приказываю вам остановиться! – звонким голосом крикнул де Ланж, почти полностью высовываясь из окна кареты.
   Этот поступок иначе как мальчишеством назвать было нельзя, но маркиз хотел сразу показать жителям главного города провинции, что к ним прибыл новый хозяин, а потому ничего иного придумать не мог, как только с ходу вмешаться в процесс казни преступника.
   Все разом обернулись. Судья, сидевший в первом ряду на обитой мягким войлоком скамеечке, привстал, поправляя изъеденный молью парик фасона позапрошлой моды и подслеповато разглядывая того нахала, который посмел отменить установленное наказание. Нахал между тем уже выскочил из кареты, легко вбежал на помост, оттолкнул толстого палача, попытавшегося было загородить маркизу дорогу, и встал перед Мясником.
   – Приказываю остановить казнь! Я – ваш новый интендант. Впредь ни одна казнь не будет проходить без моего на то разрешения.
   Маркиз выразительно посмотрел на стоявших перед ним в первом ряду подслеповатого судью и главу городского магистрата в потертом пыльном камзоле с такими узкими отворотами, что его бы просто высмеяли в Версале. Тем ничего не оставалось, как поклониться новому интенданту и представителю короля.
   Жоржу были абсолютно безразличны судьбы осужденных, но он не смог придумать в тот миг ничего более подходящего для демонстрации власти.
   Мясника препроводили обратно в тюрьму, чем он был весьма доволен, а через неделю маркиз де Ланж лично подписал его освобождение. С того дня Люка Мясник стал служить у маркиза и вскоре сделался его телохранителем и правой рукой во всех делах, угодных и неугодных Господу. Он, видя в Жорже своего спасителя, так как с каменоломен еще никто не возвращался, был тенью маркиза, всегда готовый грудью защитить своего господина и исполнить его малейшее желание. Летиция поощряла этот союз, считая, что так ей будет спокойнее за обожаемого супруга.
   Когда родился Антуан, маркиз подвел Мясника к колыбели и показал ему на сына:
   – Смотри, Люка, вот твой маленький господин. Поклянись, что будешь служить ему так же верно, как и мне.
   Мясник, неуклюже крестясь, глядя влюбленными глазами на младенца, улыбавшегося во сне беззубым ртом, произнес слова клятвы. Вечером того же дня он сильно напился в кабаке, но драться по уже установившейся привычке не стал, а лишь смотрел вокруг себя мутными от алкоголя и счастливыми глазами, словно он увидел нечто прекрасное. Сидевшие за соседним столиком пьянчуги удивленно косились на Мясника, а у того в памяти стоял образ улыбающегося во сне младенца, красивого, как ангел небесный.

Глава вторая
ЕГО ОТЕЦ

   Обычно после родов внешность женщины меняется к худшему, но Летиция оставалась все такой же изящной, грациозной и красивой, какой и была, лишь только бедра немного округлились. А вот маркиз сильно изменился, и не только внешне, но и внутренне. Так как супруга почти все свое время уделяла ребенку, Жорж, предоставленный самому себе, стал все больше предаваться забавам и утехам сомнительного свойства.
   Вначале маркиз де Ланж увлекся вполне невинным для того времени занятием всякого молодого аристократа, а именно охотой. Он часто вскакивал на рассвете, когда солнце только-только поднималось над виноградниками, одевался с помощью старого камердинера и выбегал во двор замка, где его уже ждала оседланная лошадь, свора лающих и путающихся под ногами гончих, заспанные загонщики и ухмыляющийся рыжий Мясник, в любое время года одетый в кожаную куртку цвета ржавчины, кожаные штаны и подкованные сапоги, высекавшие искры из городской мостовой. Кавалькада во главе с маркизом уносилась прочь от пеленок, нянек, докторов и хозяйства. Уносилась в поля, где можно раздольно промчаться по крестьянскому посеву мимо сгорбленного трудом поселянина, заломившего шапку перед интендантом. Уносилась в леса, где лесник еще вчера присмотрел семью дикого кабана, которого гончие уже почуяли и взяли след, а лошадь, грациозно огибая деревья, ускоряла свой бег, словно чувствуя возбуждение седока, предвкушавшего кровавое побоище.