Уолферт Айра. Банда Тэккера

   Если это что-нибудь серьезное, он прибережет дело для Холла, думал Иган. Он даст ему все козыри в руки и будет дожидаться повышения.
   — Может быть, — продолжал Фоггарти, — и этот телефонный звонок тоже следствие ссоры: кто-нибудь обозлился на банк, что-нибудь в этом роде, а может, этот тип говорил правду, и он действительно живет с детьми над таким притоном, и ему это не по душе. Но я ничего не знаю. Вы понимаете? Возможно, это что-нибудь серьезное, а возможно, и ерунда. Я не знаю, но хочу знать, вот и все.
   — Если это серьезное дело, Холл тоже захочет узнать, — проговорил Иган.
   — А при чем тут Холл?
   — Не знаю, я ведь просто так спрашиваю.
   — Значит, по-вашему, Деккер уже больше не прокурор?
   — Как будто прокурор.
   — Так вот, я дал вам поручение, выполняйте его как положено, и вам не о чем беспокоиться.
   Так он и сделает, думал Иган. Его-то связи после выборов вылетели в трубу, теперь он прицепится к этому новому уполномоченному и весь отдел потащит за собой, а потом, когда тот отправится куда-нибудь в Олбани, на Уолл-стрит или в Вашингтон, мы все останемся с носом. Вот сукин сын! Ему-то, конечно, наплевать, что с нами будет.
   — Я хочу вам еще кое-что сказать, для вашей же пользы, — продолжал Фоггарти. — Деккер пока что прокурор. Человек, избранный населением города Нью-Йорка по всем правилам. Больше вы ничего знать не знаете и действуете соответственно. Что бы Холлу ни хотелось разузнать, пусть разузнает сам. Видел я на своем веку трех или четырех таких птиц «особо уполномоченных». Все они норовили очернить наше Управление, Нами, мол, командует партийная машина, не станут они пользоваться нашими услугами. Они, видите ли, не могут нас допустить к расследованию, а должны иметь собственных следователей. Ну и ладно, черт с ними. Не связывайтесь с ними, вот мой совет.
   — Они приедут и уедут, а мы отдувайся, — сказал Иган.
   — Совершенно верно. Я лично ничего не имею против Холла. Наоборот, он мне нравится, и, говорят, он дело свое знает неплохо, но то, что ему надо разузнать, пусть разузнает сам. Вот если он придет к нам и попросит, тогда, конечно, мы окажем ему всяческое содействие.
   — Так точно, сэр.
   Фоггарти старался думать о лотерее, но мысль о Холле по-прежнему не давала ему покоя. Если Холл серьезно задумал бороться с местной партийной машиной, тогда для Фоггарти есть расчет примкнуть к нему. Но если Холл, добившись повышения, тут же смотается, то Фоггарти, связавшись с ним, попадет впросак. С Фоггарти происходило то же, что было в свое время с Лео, когда тот чувствовал, что человек, которому перевалило за пятьдесят, теряя деньги, теряет вместе с ними и всю ценность оставшихся ему последних лет жизни. Фоггарти уже недалеко было и до отставки. Если он перекинется к Холлу и ошибется или если не перекинется к Холлу и ошибется, у него уже не будет времени для того, чтобы поправить дело. Он решил выждать. Посмотрю, что узнает Иган, говорил он себе, и если это окажется интересным для Холла, тогда подумаю. Он сам понимал, что старается только выгадать время. И через год, и через два, думал он, я все буду так вот выжидать, когда уже вообще будет поздно, когда уже ни черта не сделаешь.
   — Да что вы все Холл да Холл? — набросился он на Игана. — Приказ вы получаете от меня, и точка, а если вам это не нравится, я найду кого-нибудь другого.
   — Да я просто так, в голову пришло.
   — Так выбросьте это из головы и думайте о том, что вам говорят. Имеется субъект, который утверждает, что живет над банком. Он чем-то напуган и говорит не так, как говорят негры. Я хочу знать, причастен он к банку или нет. Вы только разыщите его. Ничего с ним не делайте. Если он к банку не причастен, превосходно, это мне и надо знать. Банк тоже не трогайте. Только выясните, там он или нет, и сколько людей потребуется для налета. Вам все ясно?
   — Так точно, сэр.
   Иган отдал честь и повернулся кругом. При штатском платье это выглядело довольно нелепо. Выходя из кабинета Фоггарти, он сказал себе: «Все-таки я довел его до белого каления. Плюнуть в глаза — так зашипело бы!»

 

 
   Заботы о повышении в должности были для Игана делом новым. За восемнадцать лет своей службы в полиции он дважды держал экзамен на сержанта и дважды проваливался. После этого он решил, что лучшее, на что он может надеяться, — это долголетняя жизнь в качестве постового полисмена, а после выслуги лет — непродолжительная жизнь постового полисмена в отставке.
   И такая жизнь не казалась Игану слишком плохой. Он был крупный, ширококостный мужчина, так что его ногам приходилось носить довольно тяжелый груз. Поэтому первой его заботой был уход за ногами. Второй заботой, не менее важной, — борьба с одиночеством на посту. И для ног и против одиночества существовало немало средств. Иган применял их и считал, что жизнь его вполне приемлема; во всяком случае, опасаться ему было нечего — хоть провались все на свете, а он до самой смерти свое жалованье два раза в месяц получать будет. Он мог бы быть счастлив, но счастлив он не был. Видели вы когда-нибудь счастливого полисмена?
   Очень тяготило Игана одиночество, на которое его обрекала служба. В рабочие часы, регулируя уличное движение, постовой Иган вел жизнь отшельника. Он стоял посреди непрерывно движущегося потока машин, стоял по восьми часов в сутки шесть дней в неделю, и ему казалось, что живет он в какой-то воздушной пещере. Он не был впечатлительным человеком, но когда машины с безмолвными, бесстрастными людьми скользили мимо него и единственными долетавшими до него звуками были звуки механические, ему мерещилось, что он уже не на земле. В его воздушной пещере живыми звуками было шуршанье шин, визг и дребезжание металла. Моторы чихали и издавали тяжелые вздохи, потом замирали, затем снова приглушенно вздыхали и сопели и рыдали, как железные чудовища. Эти звуки и проносившиеся мимо беззвучные люди наводили Игана на мысль, что он находится на другой планете, где господь бог сотворил людей не из плоти, а из металла. А иногда ему начинало казаться, что и сам он вовсе не человек, а рычаг какой-то многомоторной машины.
   Чтобы убить время, он начинал играть в такую игру: стоя неподвижно и прислушиваясь к приглушенному шуму, он был то деталью машины, которая сразу исчезает, как только надвигается другая деталь, то цилиндром, по которому движется поршень. Автомобили были поршнями, а он стенкой цилиндра. Оттого, что их разделяла стенка, поршни работали бок о бок слаженно и хорошо, а не будь стенки, они неминуемо столкнулись бы и разлетелись вдребезги. Он выставлял вперед грудь-стену и бесстрастным, как стена, взглядом следил за скользившими мимо машинами, которые подчас проходили так близко, что ветер шевелил полы его шинели.
   Наскучит Игану играть в стену, он начинает вслух разговаривать сам с собой: — Эй, вы! а ну-ка, поднажми! — кричит он на машины. Потом нежно уговаривает себя быть поосторожнее: — Уж очень вы, мистер Иган, рискуете, зарабатывая хлеб насущный. — Он критикует машины и сидящих в них людей: — Ай-ай-ай, бесстыдники, что делают!
   Он кричит во всю глотку, а из-за шума его совсем не слышно. Люди видят только его широко раскрытый рот и напряженное от крика большое красное лицо, но не слышат, что он кричит, да кричит ли он вообще. «Странный способ развлекаться, — думает он, — а все-таки, какое ни на есть, а развлечение».
   Когда внезапно наступает тишина, крик Игана раздается по всей улице, и тогда прохожие оборачиваются на него. Тут он принимает озабоченный и деловитый вид и говорит сам себе: «Это не я, это кто-то другой». А как только грохот возобновляется, он, ухмыляясь, громко говорит:
   — Вот засыпался! — а когда шум нарастает, орет: — Внимание! Внимание! Бернард Иган засыпался при всем честном народе, посреди улицы, напротив витрины Гимбелса!
   Проносится мимо роскошная машина, и Иган становится навытяжку и ловко отдает честь.
   — Смир-р-р-но! — кричит он и щелкает каблуками. Если кто-нибудь из седоков, думая, что его приветствуют, сделает ему ручкой, Иган, ехидно погрозив пальцем, кричит вдогонку: — А-а-а, черти, подлизываетесь к властям! Совесть у вас нечиста, мистер Доллар!
   Шоферы и седоки начали узнавать Игана, и ему случалось ловить на себе чей-нибудь пристальный взгляд. От этого ему становилось неловко, и он опускал глаза.
   — На сегодня спектакль отменяется, — бурчал он в землю, — деньги обратно получите в кассе. «На меня скоро будут пальцами показывать, — думал он. Потом добавлял: — Я явно схожу с ума». На минуту его охватывала тревога. «До чего же я дойду? — спрашивал он себя. — Ведь день ото дня все хуже и хуже».
   Однако к рождеству дело обернулось отлично. Люди, которым он целый год кричал и махал рукой, прислали ему коробки десятицентовых сигар, бутылки виски, конверты с долларовыми и пятидолларовыми бумажками и галстуки. В анкете, проведенной как-то бульварной газеткой по поводу «самого жизнерадостного нью-йоркского полисмена», 121 читатель голосовал за Игана, и он удостоился одной из пятидолларовых поощрительных премий. Первый приз в 1000 долларов получил его коллега, что стоял на посту у Центрального вокзала, где движение было сильнее и одиночество тягостнее.
   — У Центрального вокзала, — объяснял Иган жене, — постоянно ходят одни и те же такси. Ну, а постоянным проезжим, конечно, легче судить о нраве человека.
   Летние месяцы были для Игана мукой мученической. Пока мэр удосуживался разрешить полисменам снять шинели, можно было сто раз испечься от жары. Разомлевший в парном воздухе город, казалось, уже не имел сил производить достаточно шума, чтобы заглушить выкрики Игана. Оберегая ноги, — зимой от промерзшей мостовой, летом от раскаленного асфальта, — Иган устроил себе на перекрестке маленький деревянный помост. Но в очень жаркие дни даже помост не спасал Игана, и ему приходилось уходить на тротуар и прятаться в тени высокого здания.
   В один из таких дней Иган безучастно стоял в неподвижно нависшем зное. Одну ногу он держал на тротуаре, другую на водосточном желобе. Сначала он ставил на тротуар правую ногу, потом левую, потом опять правую и снова левую, каждый раз перенося тяжесть с одной на другую и дожидаясь, чтобы прошло какое-то время, а когда ему казалось, что времени прошло достаточно, он опять менял ногу. Он физически ощущал, как течет время. Оно тянулось, словно бесконечная веревка. Мгновениями он даже чувствовал, как он стареет, будто веревку эту вытягивали и сучили из него самого. Секунда за секундой от его тела отделялось по волоконцу, и было ясно, что скоро от него ничего не останется, и он будет мертв и превратится в скелет. Терпеливо и безучастно наблюдал он, как стареет, и ждал, чтобы тенистая прохлада всосалась в него. Но от тела тоже шло тепло, как от печки. Насколько прохладнее, когда отводишь руку, а не держишь ее близко к себе, думал он.
   Из растущей тени домов налетали струйки прохлады. Они отгоняли и отметали зной от его тела. Он наблюдал это. Он наблюдал, как бежит время и как он сам стареет, и как его тело всасывает в себя прохладу, а зной бежит от прохлады и трепещет в воздухе, и струйки ветра — легкие и хрупкие соломинки веника — отметают зной, как пыль. Над головой щелкал сигнал светофора. Щелкнет, помолчит и снова щелкнет. Двинулся поперечный поток машин. Опять щелкнет, помолчит и снова щелкнет. Двинулись машины с севера на юг и с юга на север.
   Вдруг его ушей достиг громкий треск разлетевшегося в щепы помоста. Он резко обернулся и увидел, как по его помосту на перекрестке проезжает автомобиль.
   — Эй! — крикнул он.
   Безмолвные, безучастные люди в машине, должно быть, не слышали его. Они не обернулись и спокойно продолжали свой путь.
   Иган не разглядел их лиц. Его внимание было приковано к дощатому настилу помоста, который так скорежился и расщепился, словно воздел руки к небу. Когда Иган поднял голову, машина уже проскочила, и в ее заднем оконце он успел заметить только затылок молодого человека.
   — Стой, черт тебя дери! — закричал он. — Стой!
   Иган свистнул. Машина будто даже прибавила скорость. Голова в заднем оконце исчезла. Иган вскочил на подножку проезжавшего мимо такси.
   — Гони за ней! — скомандовал он, указывая рукой на машину.
   Он может пришить им три, даже четыре статьи, соображал Иган: порчу чужой собственности, бегство с места происшествия, отказ подчиниться должностному лицу при исполнении служебных обязанностей, превышение скорости. И он все свистел и свистел. Всякий раз, когда свисток прорезал воздух, люди оборачивались и глазели на него. Несколько человек выбежали из-за угла. Автомобили замедляли ход, а некоторые, приняв свисток на свой счет, останавливались. Но машина, проскочившая через помост Игана, все набирала скорость. Она неслась вперед, бешено петляя, то выскакивая из потока машин, то снова ныряя в него.
   Гнев Игана улегся. Впервые ему пришло в голову, что он, может быть, впутался в серьезную историю. Тут пахло столкновением интересов, и потому дело становилось нешуточным. Иган вдруг понял, что, стоя на самом виду, на подножке такси, он представляет собой прекрасную мишень. Во-первых, думал он, помосту грош цена. Он занес руку за спину и стал вытаскивать револьвер из кобуры. Началось, думал он. По существу, он не верил в возможность перестрелки. Никогда еще ему не приходилось разряжать револьвер на посту. Вот оно, настоящее дело, говорил он себе.
   Машина, за которой гнался Иган, круто повернула за угол. Резина завизжала, затем последовал оглушительный грохот.
   — Шина лопнула! — сказал шофер такси.
   Он старался шутить, но голос застревал у него в горле. Иган взглянул на него. До этого он его не замечал. Таксист для него был не человек, а некая принадлежность, нужная для его бизнеса. Теперь он увидел, что это — человек, щуплый человек с худощавым, смугло-желтым лицом.
   Иган вытащил револьвер. Рука не слушалась. Револьвер был маленький, но он еле удерживал его.
   — Когда завернем за угол, — сказал он шоферу, — выключайте мотор и ложитесь на пол.
   По расчету Игана, шофер должен был поставить машину так, чтобы она закрыла его от тех, кто был за углом. Но машина была старомодная, и с правой стороны от шофера дверцы не было. Если бы шофер повел ее, как хотелось Игану, он бы оказался весь на виду. Нельзя же было требовать, чтобы он подставил себя под пули, предназначенные Игану. Нет, этого никто требовать не мог.
   Шофер такси завернул за угол, зажмурив глаза. Не успел он нажать на тормоз, как Иган выхватил у него руль, повернул машину и поставил ее почти поперек улицы, так что ее правая сторона оказалась обращенной к месту происшествия, а его прикрывал кузов.
   Иган, не сходя с подножки, припал на одно колено. Шофер, все еще с зажмуренными глазами, выскочил из-за руля. Он сильно ударился головой о счетчик и упал. Лицо его покрылось лихорадочными пятнами. Он лежал съежившись в своей крохотной кабине и, не открывая глаз, потирал рукой расшибленную голову. Он лежал на самом виду. Если бы по ним открыли стрельбу, его убили бы первым.
   Но стрельбы не было. Минуту спустя Иган высунул голову из-за капота мотора. Машина, за которой он гнался, сделав, по-видимому, слишком крутой разворот, столкнулась с ехавшим навстречу мусоровозом. Это произошло так молниеносно, что трое рабочих, не успев опомниться, все еще неподвижно сидели в кабине и изумленно глядели на машину, налетевшую на них так неожиданно. По тротуару, закинув голову и неуклюже перебирая ногами, бежал мужчина в рубашке с засученными рукавами.
   — Держи его, держи! — закричал Иган.
   Услышав этот крик, из машины медленно выполз человек, сделал несколько шагов и повис на переднем крыле. Он вцепился в крыло обеими руками и тупо глядел, как густые капли крови, стекая с его липа, падали и обдавали брызгами кузов машины. Третий, вскоре скончавшийся, осел мешком на шоферском месте. Этот был без сознания. Он напоролся на сломанный руль. На заднем сиденье была навалена груда меховых шкурок с пломбами, о похищении которых недавно стало известно.
   Теперь Иган действовал очень расторопно. Он бросил раненого в машину и прикрутил его вместе с потерявшим сознание человеком к обломку руля. Затем он помчался вслед убегавшему бандиту. Тем временем собралась большая толпа. Она расступалась, давая ему дорогу.
   — А ну-ка, поднажми, Шерлок! — крикнул ему кто-то.
   Иган снова принялся свистеть. Он бежал мерным шагом и свистел, размахивая револьвером, который держал в свободной руке. Лишь много спустя он вспомнил, что забыл снять его с предохранителя. Когда он вспомнил об этом уже дома, вечером, сердце у него замерло.
   Пробежав несколько сот шагов, Иган нагнал беглеца. Парень с перепугу наскочил на зазевавшегося прохожего и был сбит с ног. Иган подоспел как раз вовремя, чтобы отнять его у толпы, которая топтала его и избивала, как последнюю собаку.
   За проявленный героизм начальник Управления самолично произвел Игана в сыщики третьего разряда.
   — Это тебе, милая моя, просто повезло, — сказал Иган жене, — что муж твой получил повышение, а не пулю в лоб.
   Повышение принесло ему несколько лишних долларов. До сих пор неудачи отравляли существование Игана. Но удача тоже таила в себе отраву. Теперь Иган боялся, что жена промотает всю прибавку, а когда его разжалуют, он очутится в долгах. В том, что ему недолго оставаться сыщиком, он нисколько не сомневался.
   — Я случайно наткнулся на это дело, — объяснял он ей. — Если бы я знал, чем это грозит, ей-богу, никогда бы не полез. Можешь не сомневаться. Удрал бы куда-нибудь подальше.
   Жена Игана была почти такая же рослая, как и он, такая же крупная, медлительная, седая и краснощекая.
   — А ведь было время, когда я думала, что ты не такой трус, как можешь показаться с первого взгляда, — сказала она. Она задумчиво на него поглядела, глаза ее ласково затеплились, и она улыбнулась. — Как по-твоему, каково мне было видеть, что муж у меня такой честолюбивый дурень?
   Он не знал, как отнестись к этому замечанию. При первых ее словах он расправил плечи и выпятил грудь колесом. Наверное, думал он, остальное она добавила просто для того, чтобы меня унизить. Вот язва, не может, чтобы не поддеть!
   «А тебе, видно, хочется, чтобы муж у тебя был мокрой курицей?» — чуть было не ляпнул он. Но вовремя спохватился и промолчал. Совсем неуместно говорить об этом сейчас, решил он, когда ему нужно внушить ей, чтобы она была бережливее с его прибавкой.
   Поэтому он не стал допытываться, что означает ее робкое и вместе с тем гордое замечание, и не понял его. Это добавило новую каплю яда, которая тотчас же возымела свое разрушительное действие на Игана, отравляя его отношения к жене и тем самым ее отношения к нему.
   — А знаешь, о чем думал твой честолюбивый дурень, когда гнался за славой и вытаскивал револьвер? Я думал: каждая пуля обходится мне в пять центов, а сколько раз я ходил пешком лишних два-три квартала, чтобы сэкономить несколько центов на какой-нибудь покупке? Сколько я колесил пешком, а тут собираюсь расходовать патроны, как воду.
   — Положим, я хожу подальше твоего, — возразила она. — Да и вообще, часто ли приходится тебе ходить за покупками? Ведь по лавкам хожу я каждый божий день и с каждым днем все дальше и дальше.
   Он со злостью подумал, что она все-таки может посидеть днем, а он изволь стоять свечкой.
   — И будешь ходить. Помни, что ты венчалась с постовым полисменом. Сыщиком я долго не продержусь.
   — Конечно, не продержишься, если с самого начала будешь так себя настраивать. — Голос ее прозвучал резко.
   Как ему ни было неприятно, но он заставил себя взглянуть на нее.
   — Ты знала, за кого идешь, — сказал он, — на горе и радость, как говорил священник. В работе сыщика больно много политики, а я вовсе не политик, я обыкновенный постовой.
   — Ну, зачем ты так говоришь, — беспомощно пробормотала она.
   — Я говорю то, что есть, а ты будь любезна трать деньги аккуратно, как и прежде.
   В руке у него дымилась сигара. Он купил ее под впечатлением свалившегося на него богатства. Теперь он взглянул на сигару неодобрительно.
   — Это, чтобы отпраздновать мое избавление от смерти, — заметил он, — а если и ты хочешь ради праздничка купить сигару, пожалуйста. И на этом точка.
   — Сигару! Другого не придумал! Так я и знала, что ты предложишь мне сигару или, еще лучше, половую щетку, чтобы наподдать тебе, куда следует.
   Итак, Игану было о чем поразмыслить после того, как он получил поручение от своего начальника, капитана Фоггарти.

 

 
   Глядя на экран в кино на Сорок второй улице и сидя за кофе в кафетерии, Иган размышлял. Однако это была пустая трата времени. Он знал свое решение наперед: разжалование — не такая уж беда. Если на то пошло, правильно говорит пословица — всяк сверчок знай свой шесток. Но за размышлениями как-то незаметнее проходило время.
   Ему не хотелось спешить. Если он закончит расследование сегодня, налет состоится на другой день, это значит в субботу; тогда составлением акта и прочей писаниной придется заниматься в воскресенье, в свободный день, или, во всяком случае, портить себе субботний вечер. А этот вечер был лучшим праздником для Игана.
   Было уже начало второго, когда Иган добрался наконец до Эджком авеню. Указанный в адресе дом ничем не отличался от десятка других домов, стоявших в одном ряду с ним. Две ступеньки вели в вестибюль, а поднявшись еще на четыре, вы попадали в широкий коридор, вдоль которого шли обитые корявой жестью и выкрашенные в коричневый цвет двери. Тусклый дневной свет лежал на каменном полу и, постепенно сгущаясь, переходил в пелену мрака под потолком. В конце коридора виднелась лестница, которая круто заворачивала и терялась в темноте.
   Идя по улице, отлого подымавшейся в гору, Иган делал вид, что прогуливается. Все дома были жилые, и только на обоих концах улицы было по магазину. Он полагал, что, неторопливо прохаживаясь, он меньше обратит на себя внимание. Ему хотелось походить на человека, прогуливающегося на досуге, но маскировка оказалась неудачной. Когда мужчина богатырского сложения, одетый подобно Игану, бесцельно прогуливается по улице, это вызывает всеобщее удивление.
   Негритянские ребятишки перекидывались мячом или возились на ступеньках подъездов. Взрослые негры сидели в машинах, остановившихся у тротуара, или стояли, прислонясь к ним спиной. Полногрудая женщина, так сильно затянутая в корсет, что ее ноги, болтавшиеся как у куклы, еле несли прямое негнущееся туловище, прошла мимо, тяжело дыша раздутыми ноздрями. Все как-то странно поглядывали на Игана. Но он решил, что на любого белого, появившегося здесь, негры глядели бы приблизительно так же, как смотрят на сборщика квартирной платы. И он упорно продолжал свою прогулку, мерно покачивая головой в такт собственным шагам.
   День был серый. Серая пелена спускалась с серого неба, и серый свет слабо и словно нехотя просачивался сквозь нее, как дождь. Тощие деревца тянулись вдоль пологого склона. Искривленные ветви придавали им сходство с шеренгой тщедушных рахитичных детей, у которых остались лишь кожа да кости. Иган чувствовал их тоску и одиночество и, чтобы рассеяться, вообразил, будто его облепили ребятишки. «Посмотрите-ка, — говорил он им мысленно, — эти деревья только и годятся, что на зубочистки».
   Он вспомнил о собственных детях, разбросанных в эту минуту по всему городу: вот дочь и младший сынишка, пообедав, возвращаются в начальную школу, а двое мальчиков постарше не успевают прийти домой пообедать из своей школы. А так как ему самому взгрустнулось, он представил себе их жизнерадостными и смеющимися. Потом он подумал, что им, бедным, придется расплачиваться за то, что Фоггарти, которого они в глаза не видели, и Миллетти, о котором они даже никогда и не слышали, грызутся друг с другом из-за повышения, а Холл, о котором они читали в газетах и слышали по радио, честолюбив и упорен в своем бизнесе.
   Но дети, которые в воображении Игана висли на нем, были совсем маленькие: «А деревья эти годятся только на зубочистки, — продолжал он мысленно, — потому что они капризничали, не хотели кушать кашу. Если бы они кушали кашу, у них были бы листочки, и ветки у них были бы толстые-претолстые, а не торчали бы, как палочки».
   Так, разговаривая сам с собой, он благополучно дошел до угла. Теперь перед ним встал вопрос, как повернуть назад, не возбуждая подозрений. Беседа с детьми закончилась; он огляделся вокруг, заметил на противоположной стороне закусочную и зашел туда. Комната была полна пара, даже запахи и те, казалось, превращались в пар. Посетителей было немного.
   За стойкой стоял буфетчик-белый; Иган спросил папирос, и тот, подавая ему пачку, проговорил:
   — Из Центра будете?
   Иган был огорошен, но не подал вида и продолжал обстоятельно пересчитывать сдачу.
   — Из какого центра? — спросил он.
   Он не понимал, что напускное спокойствие выдает его с головой.
   — У меня приятель работает в Центре, — сказал буфетчик. — Я думал, что вы его, может быть, знаете.
   — Но, послушайте, ведь в Центре работает шесть миллионов человек, а вы спрашиваете, не знаю ли я вашего приятеля.
   — Я имею в виду Главное управление. Разве вы не из полиции?
   — Я? Ну нет, братец, не туда попал! — Иган нервно рассмеялся. — Я просто честный гражданин, может быть, вам поэтому так и показалось. — Ему понравился собственный ответ. В дверях он обернулся и гаркнул: — Просто честный гражданин, и все.