Страница:
— Мне кажется, вы оказали достаточно — вы хотите удрать и бросить нас на произвол судьбы.
— Спокойно, спокойно.
— Как это так — спокойно?
— А вот так. Не спешите, не лезьте на стену. Подождите ерепениться и дайте мне договорить. То, что Фикко выкинул сегодня, вчера то есть, то, что он сделал с Лео, это только доказывает, насколько я прав. Рассудите сами. Для всех лотерейщиков меня здесь нет уже с понедельника. Я уехал. Вы не знаете куда. Уехал отдохнуть вместе с семьей, скоро вернусь. Так вот. Будь я здесь, что бы стали делать лотерейщики? Они все прибежали бы сюда со всех ног, требуя, чтобы я их защитил, и я вынужден был бы что-нибудь для них сделать — иначе где же моя добрая воля? А если меня здесь нет, если я уехал куда-то, — вы сами не знаете куда, — мне не нужно ничего делать, и вам не нужно ничего делать, только говорить всем: «Подождите, вернется Бен и все уладит». А тем временем полиция сцапает Фикко, и все будет в порядке.
— В порядке? — сказал Уилок. — Мы же потеряем лотереи. — Он сидел нахмурившись, глубоко уйдя в кресло. Лицо его было сумрачно.
— Нет, — сказал Тэккер. — С какой стати? Вы с Джо можете продолжать вести дело — вы и Джонстон. Я ввел в дело Джонстона, пока нет Джо. Вы будете вести дело и окажете всем, что когда Бен вернется, он все устроит. А тем временем полиция доберется до Фикко. Нам тут ничего не нужно делать. Теперь, после того как было убийство, ему несдобровать. После того как убили этого, как его, — приятеля Лео, который все это нам подстроил, Бэнт велит сцапать Фикко, едва только тот высунет нос.
— Его звали Фредерик И.Бауер.
— Правильно. Теперь Фикко несдобровать. Вы видите, все дело в том, чтобы выиграть время. Я не желаю, чтобы меня впутывали в эту историю. Вот что главное. Стоит мне связаться с Фикко, Холл будет тут как тут. Он слопает и меня, и Бэнта, да и вас в придачу. Я этого не хочу.
— Вы так здорово все придумали, что остается только выбросить бизнес на помойку.
— Не болтайте вздора! — крикнул Тэккер. — А вас еще считают толковым человеком. Ну так докажите это. Что, по-вашему, я должен делать? Броситься ловить Фикко? Газеты только того и ждут. Вы видели заголовки? Именно этого они и ждут. Вы, может быть, хотите, чтобы я посадил бандитов во все банки, после того как отдал состояние, чтобы развязаться с ними? Вы хотите, чтобы нас всех пропечатали в газетах, да еще с такими рожами, словно мы попались за взломом сейфа? Вы этого хотите? А я не хочу. Будь я трижды проклят, не хочу. Я уже имел это удовольствие. Они еще напечатают про вас что-нибудь хорошее, чтобы все говорили: «Господи Иисусе, подумать только, даже такое чудовище может иной раз поступить, как человек». — Тэккер в волнении вскочил со стула. — Нет, — сказал он. — Нет, сэр, благодарю покорно. Подумайте хорошенько. Не говорите ничего. Посидите и подумайте о том, что сделают с вами газеты, даже если Холл до вас не доберется.
— Я думаю об этом уже третий год.
— Молчите. Подумайте, хорошенько подумайте. — Тэккер подошел к столу и снова налил себе виски. Он обернулся и увидел, что стакан Уилока все еще полон.
— Так вот для чего вам понадобился револьвер, — сказал Уилок.
— Какой револьвер?
— Револьвер, который у вас в кармане.
Тэккер вынул револьвер. Поглядел на него, держа его на ладони.
— Да, — сказал он. — Вы стали слишком раздражительны в последнее время — во всяком случае, в отношении меня.
— Со мной вы могли бы обойтись без этого.
— Пожалуй. Я просто подумал: если вы будете знать, что он при мне, так не станете поднимать шума и гама, а будете сидеть спокойно и слушать, словом, не сорветесь с цепи.
— Я бы и так не стал делать вам неприятности, вы знаете.
— Знаю. Но я знал также, что вы сообразите, что эта штука при мне, а я хотел, чтобы вы спокойно сидели и слушали. Вот и все. — Танкер сунул револьвер в карман и сел рядом с Уилоком. Стакан виски он поставил на колено.
— Видите, — сказал он. — Я был прав. Я знал, что это должно случиться, — не обязательно с Лео, но что-то в таком роде должно было случиться, и я не хотел быть здесь, не хотел, чтобы меня впутывали в это дело и вынуждали к действиям. Вот почему я собрал сегодня сюда столько людей. Весь день, с семи часов утра, со вчерашнего утра, они приезжали ко мне. Старые знакомые, такие, о которых вы и не слышали ничего, — по пивному делу, и владельцы ресторанов, и хлебопекарен, и таксомоторов, старые-старые знакомые… и из всех нужно было выкачать деньги. Они не так-то легко сдавались, смею вас уверить. В горле у меня и сейчас еще, как в печной трубе, першит так, словно оно забито сажей.
Тэккер отхлебнул виски, и Уилок тоже сделал глоток. Ему не хотелось пить, но не мог же он беспрестанно улыбаться, чтобы остановить тик.
— Я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли, Бен, — сказал он. — Не думайте, что я боюсь, как бы вы не сбежали от нас. Но я должен быть осведомлен, потому что не собираюсь остаться в лотерейном бизнесе без вас. Зачем вам понадобилось столько денег?
— Я не обижаюсь. Это законный вопрос, и я вам отвечу. Я должен позаботиться о себе. Здесь дело не в вас лично, — речь идет о других, о тех, кто с нами, и еще о других кругом. Я видел, что было с Моттерсоном, когда его стукнули. У него собралось, вероятно, не меньше миллиона долларов наличными, и все эти деньги были отданы на хранение друзьям и лежали в сейфах на их имя — из-за подоходного налога и прочее. И вот, когда он умер, его друзья прикарманили все деньги, и жена Моттерсона с двумя детьми осталась без гроша. Они умирают с голода.
— Неужели вы думаете, что Фикко хочет захватить вас?
— Нет, но я смотрю вперед. Всегда смотри вперед — этому меня жизнь научила. Мои деньги, часть денег, лежали в сейфах у моих друзей, и они зарились на них. Если я их выну, они захотят, чтобы я положил их обратно. Если я возьму мои деньги и еще займу у всех, сколько могу, хоть самую малость, черт с ними, сколько дадут, — что тогда? Понятно? Соображаете? Они будут заинтересованы в том, чтобы я вернулся, а не в том, чтобы я пропал.
— А уж если… Я вам скажу все, я ничего не скрою от вас; я сказал, что выложу карты на стол. Так вот, если они решат, что им все же дешевле обойдется выбросить Бена на улицу, чем позволить ему вернуться, когда он пожелает, — тогда у Бена по крайней мере останутся эти деньги и он обеспечит и себя, и семью — жену и детей. Это будет только справедливо, не правда ли? Тут нет никакого жульничества. Я даже выудил бумажку у Бэнта, в которой черным по белому написано, что он обязуется еженедельно высылать мне определенную сумму из пивных денег. Эта бумажка поможет вам держать Бэнта в руках, если бы ему вдруг вздумалось заартачиться.
— И вам поможет.
— Конечно, и мне тоже. А чем это плохо?
— Я не говорю, что плохо. Я просто сказал, что и вам тоже.
— Ладно. Значит, план таков. Я уезжаю завтра, сегодня, то есть как только встану, но для всех меня здесь нет уже с понедельника. Я протелеграфирую вам, когда где-нибудь осяду. Просто адрес и номер телефона, без подписи — вы будете знать, что это от меня. Можете звонить мне время от времени из автомата.
— Это все?
— Все.
— А насчет Джо — ничего?
— А что такое насчет Джо?
— Сообщили вы ему о Лео? Вас здесь не будет, когда он вернется?
— Я ничего не сообщил ему, — сказал Тэккер, — и меня здесь не будет.
— Вы считаете, что это правильно?
— Да.
— Вы хотите свалить это дело на меня?
— Какое дело? О чем вы толкуете, черт побери?
— Думаете, легко управиться с ним?
— Сам управится. Не маленький.
— Вот именно. Вы хотите предоставить его самому себе?
— Да говорите же толком. Что вы хотите сказать?
— Вы знаете. Вы отлично знаете, что я хочу сказать.
Тэккер опустил глаза. Он увидел стакан в своей руке. Он наклонил его и с минуту молча смотрел, как жидкость перерезает стакан по косой. Рука его была тверда, словно высеченная из камня.
— Да, так оно и есть, — сказал он негромко. — Придется Джо самому управляться.
— Это же бред, Бен. Вы знаете, что это бред.
— Нет. Я знаю Джо так, как вам его никогда не узнать, и я скажу, что вам нужно делать. Вам нужно спрятаться где-нибудь, чтобы он не мог вас разыскать, и не попадаться ему на глаза несколько дней или недельку, пока он не угомонится. Пусть, когда Джо вернется, на месте будет один Джонстон. Джонстон занимается лотерейщиками и больше ничего знать не знает. Ему известно только, что я уехал куда-то и вернусь, когда заберут Фикко, а вы вернетесь через несколько дней; ему же пока велено поддерживать порядок. Больше он ничего не знает — его дело держать в руках лотерейщиков, вот и все.
— Это подло! — закричал Уилок. — Это просто подло, и это бред!
— А если Фикко появится снова и захочет наложить выкуп на один из банков, — ну, тогда выплатите ему какую-нибудь мелочь, если иначе нельзя, пока полиция его не сцапает. Об этом Джонстону сказано тоже, и это все.
— Но Джо, Бен, Джо! Джо! Это же низко, подло, просто подло!
Тэккер не шевельнулся. Вся верхняя половина его лица, казалось, осела на нижнюю, а нижняя губа задумчиво выпятилась вперед. С минуту он сидел молча, погруженный в размышления. Потом сказал:
— Я не желаю спорить. Устал.
— Вот это мило, вы…
— Я оказал — не спорить. Вы слышали, что я сказал? Не спорить. Держитесь от Джо подальше, вот и все, и он утихомирится, так или иначе. Если он вернется к нам — хорошо. Я его не выбрасываю. Его место сохраняется за ним. Если же нет… ну что ж, оставьте его в покое, и посмотрим, что будет дальше.
— Нет, вы не можете так поступить. Всему есть предел.
— Больше я ничего не могу для него придумать.
— Бен, вы представляете себе, что он сделает?
— Я знаю, что он сделает. Либо он будет вести себя разумно и делать, что нужно, и тогда останется в нашем бизнесе, либо ошалеет, бросится очертя голову на Фикко и вылетит из бизнеса. Одно из двух.
— Я знаю вас давно, — сказал Генри, — но еще никогда не видел, чтобы вы делали что-нибудь подобное. Так не годится.
— Нет, годится. Это единственный выход. А единственный — всегда правильный.
— Нет, нет. Вы сами знаете не хуже меня.
— Знаю? Ладно, валяйте, скажите, что же я знаю?
— Джо работает с вами уже много лет и втянул в синдикат своего брата, а теперь, когда его брат влип, синдикат сидит сложа руки и говорит Джо, что он может проваливать к черту. Нет, черт подери, Бен, это же не пешки, которые вы можете двигать, куда хотите! Просто преступление — так поступать с человеком. Настоящее преступление, низкое, подлое преступление!
— Полегче, полегче. — Тэккер медленно помахал рукой сверху вниз. — Не кричите так. Мы сейчас ничего не можем сделать для Лео. Либо он уже сказал Фикко все, что знает, либо он сейчас в таком положении, что мы ничем не можем ему помочь. Если он молчал, они обозлились, потеряли голову, и ему уже крышка.
— Дело не в этом.
— А что же вы от меня хотите? Чтобы я, как школьник, лез в драку, чтобы посчитаться? Мы здесь не в футбол играем. Если Джо захочет посчитаться, это не имеет никакого отношения к бизнесу и, с моей точки зрения, было бы преступлением, действительно настоящим преступлением, впутывать в это дело бизнес и всех, кто в бизнесе, только потому, что Джо хочет посчитаться.
— Вы говорите вздор. Подло так говорить.
— Нет, не вздор! Неправда, не вздор! — Тэккер выкрикнул эти слова пронзительным, срывающимся от напряжения голосом.
— Кроме того, просто глупо не сделать ничего для Лео, — сказал Уилок. — Кто после этого станет вам доверять? Вы вложили в бизнес 110000 долларов, чтобы доказать свою добрую волю, а теперь, если вы не сделаете ничего для Лео, кто же будет вам доверять? Нет, ото просто бред. Бред и низость.
— Ах, бросьте! Вы рассуждаете, как ребенок. И все эти молодчики так рассуждают. Палить из револьвера почем зря да подбрасывать трупы в подъезды! Им кажется, что этим они поддержат свою репутацию и свою честь, и люди будут думать, что они в самом деле такие, как про них думают, и что они о себе тоже будут думать, что они в самом деле такие, как про них думают, и что сами они о себе тоже будут так думать, если только у них есть чем думать. Я все это видел, и видел, что из этого получается. Я знаю, что говорю. Репутацию такого сорта я уже имею, хватит за глаза, а каждый все-таки думает про меня: пусть только его как следует прижмут к стенке, чтобы он не мог увернуться, тогда посмотрим. Нет, я прав. Меня нет. Я ничего не знаю. Все будут думать так: дайте ему вернуться, и начнется драка. А я вернусь, когда полиция уже сцапает Фикко и все скажут, что будь я здесь, я бы с ним разделался. Это вовсе не так глупо, как вам кажется.
— А Джо? Что будет думать Джо?
— Мы сделали то, что нужно для бизнеса, и он поймет это, когда остынет немножко.
— А если он не остынет?
— Это уж его забота.
— Я не могу с этим согласиться, — воскликнул Уилок. Он встал и сделал несколько шагов в сторону от Тэккера. Лицо его покраснело, глаза беспокойно блуждали. — Есть предел тому, что человек может делать для бизнеса, — сказал он.
— Я не знал, что вы так любите Джо. — Тэккер спокойно смотрел на Уилока. — Мне всегда казалось, что вы не очень-то ладите друг с другом.
— Это все равно. Не в этом дело. Есть какая-то черта, где человек должен остановиться, Бен. Нельзя приносить в жертву себя, всего себя, — всем жертвовать для бизнеса. Где-то должна быть эта черта.
— Ну только не здесь, — Тэккер допил виски, тяжело поднялся со стула, не спеша подошел к столу и налил себе еще. Он не сразу взял стакан. Он оставил его на столе и повернулся к Уилоку. — Что я, собственно, такого ужасного делаю? — спросил он. — Я человек немолодой. У меня семья, я должен заботиться о ней, должен думать о том, что у меня не так уж много лет впереди, — уже некогда будет исправлять ошибки. Я не вижу, что тут такого ужасного? А как же в любом предприятии? Как поступают с вами, когда вы становитесь помехой?
— Бен, — вскричал Уилок, — вы же знаете, что дело совсем не в этом!
Он вскочил и стоял перед Тэккером, глядя ему прямо в лицо. Он крепко прижимал к груди стиснутые в кулаки руки. Ему вдруг стало ясно, что он хотел отстоять что-то, ему хотелось верить во что-то, и он делал это так, чтобы заведомо ничего не вышло. Уилок не донимал, как это он — всегда такой хитрый, такой проницательный — мог не предвидеть заранее, чем кончится этот спор, мог не предугадать заранее, где именно все его доводы сведутся к нулю. Он не позволял себе понять причину внезапного отупения, сковавшего его мозг, заставлявшего его беспомощно подыскивать доводы, в то время как обычно ему не приходилось лезть за словом в карман. Он не хотел признаться себе, что, в сущности, старался лишь получить подтверждение тому, что в бизнесе нет предела, нет черты, у которой должен остановиться человек и сказать себе: вот, до сих пор — и дальше ни шагу. Ведь если бы он себе в этом признался, он бы понял, что уже отдал бизнесу всего себя, и тогда неизбежно должен был бы вступить на путь Бауера.
— Почему? — спросил Тэккер. — Почему дело не в этом? Вы же знаете — предприятие вышвырнет вас вон. Вам скажут: проваливай к черту. Никто не станет даже дожидаться, чтобы вы в самом деле стали помехой. Если только предприятие может нанять кого-нибудь, кто лучше вас справляется с работой или дешевле стоит, — значит, к черту вас, и вы вылетаете вон. К черту вас, и вашу семью, и ваше самолюбие, и можете подыхать с голоду — это никого не интересует.
— Но, — сказал Уилок и остановился. Он не знал, что еще сказать. Он знал, что Тэккер поступает неправильно. Ответ уже складывался в его уме, но он молчал. Он не мог позволить себе выговорить нужные слова.
— Нет, нет, — сказал Тэккер. — Какое тут может быть «но»? Я ведь не выкидываю Джо. Если он будет вести себя разумно, что ж, прекрасно, место останется за ним. А если нет — тогда извините. Я не могу допустить, чтобы он вместе с собой потопил и бизнес. Слишком многое поставлено на карту, и для меня, и для вас, и для всех прочих. Все дело рухнет, если мы позволим Джо учить нас, что нам делать.
— Будь я помоложе или будь другие времена, и не было бы этого самого Холла, и людям было бы на нас наплевать, лишь бы мы их не трогали… да, если бы люди не обнищали так и не искали, на ком сорвать злобу… Эх, черт возьми! Да вы поглядите, сколько людей, о которых я должен думать, кроме Джо, и Лео, и себя, и вас. Чего же вы хотите? Только в одном лотерейном бизнесе на меня работает больше шести тысяч человек.
— Ничего я не хочу, — сказал Уилок. — Неважно, чего я хочу. Вы хозяин, и если вы говорите: плевать на Джо, он сам по себе, а мы сами по себе — так это вы делаете, а не я.
— Да, я. Я хозяин, и я это делаю. А вам нужно только одно: залезть в какую-нибудь нору и сидеть там до тех пор, пока Джо так или иначе не управится с этим делом, вот и все.
— Хорошо. Вы — босс. Как вы скажете, так и будет.
Тэккер постоял немного, глядя на Уилока. Потом повернулся к столу и взял свой стакан с виски.
— Может быть, все обойдется, — сказал он. — Джо — хороший парень. У него голова на плечах. Я уверен, что он отнесется к этому, как надо. — Тэккер говорил, повернувшись к Уилоку спиной, пристально глядя на стакан с виски.
— Спокойно, спокойно.
— Как это так — спокойно?
— А вот так. Не спешите, не лезьте на стену. Подождите ерепениться и дайте мне договорить. То, что Фикко выкинул сегодня, вчера то есть, то, что он сделал с Лео, это только доказывает, насколько я прав. Рассудите сами. Для всех лотерейщиков меня здесь нет уже с понедельника. Я уехал. Вы не знаете куда. Уехал отдохнуть вместе с семьей, скоро вернусь. Так вот. Будь я здесь, что бы стали делать лотерейщики? Они все прибежали бы сюда со всех ног, требуя, чтобы я их защитил, и я вынужден был бы что-нибудь для них сделать — иначе где же моя добрая воля? А если меня здесь нет, если я уехал куда-то, — вы сами не знаете куда, — мне не нужно ничего делать, и вам не нужно ничего делать, только говорить всем: «Подождите, вернется Бен и все уладит». А тем временем полиция сцапает Фикко, и все будет в порядке.
— В порядке? — сказал Уилок. — Мы же потеряем лотереи. — Он сидел нахмурившись, глубоко уйдя в кресло. Лицо его было сумрачно.
— Нет, — сказал Тэккер. — С какой стати? Вы с Джо можете продолжать вести дело — вы и Джонстон. Я ввел в дело Джонстона, пока нет Джо. Вы будете вести дело и окажете всем, что когда Бен вернется, он все устроит. А тем временем полиция доберется до Фикко. Нам тут ничего не нужно делать. Теперь, после того как было убийство, ему несдобровать. После того как убили этого, как его, — приятеля Лео, который все это нам подстроил, Бэнт велит сцапать Фикко, едва только тот высунет нос.
— Его звали Фредерик И.Бауер.
— Правильно. Теперь Фикко несдобровать. Вы видите, все дело в том, чтобы выиграть время. Я не желаю, чтобы меня впутывали в эту историю. Вот что главное. Стоит мне связаться с Фикко, Холл будет тут как тут. Он слопает и меня, и Бэнта, да и вас в придачу. Я этого не хочу.
— Вы так здорово все придумали, что остается только выбросить бизнес на помойку.
— Не болтайте вздора! — крикнул Тэккер. — А вас еще считают толковым человеком. Ну так докажите это. Что, по-вашему, я должен делать? Броситься ловить Фикко? Газеты только того и ждут. Вы видели заголовки? Именно этого они и ждут. Вы, может быть, хотите, чтобы я посадил бандитов во все банки, после того как отдал состояние, чтобы развязаться с ними? Вы хотите, чтобы нас всех пропечатали в газетах, да еще с такими рожами, словно мы попались за взломом сейфа? Вы этого хотите? А я не хочу. Будь я трижды проклят, не хочу. Я уже имел это удовольствие. Они еще напечатают про вас что-нибудь хорошее, чтобы все говорили: «Господи Иисусе, подумать только, даже такое чудовище может иной раз поступить, как человек». — Тэккер в волнении вскочил со стула. — Нет, — сказал он. — Нет, сэр, благодарю покорно. Подумайте хорошенько. Не говорите ничего. Посидите и подумайте о том, что сделают с вами газеты, даже если Холл до вас не доберется.
— Я думаю об этом уже третий год.
— Молчите. Подумайте, хорошенько подумайте. — Тэккер подошел к столу и снова налил себе виски. Он обернулся и увидел, что стакан Уилока все еще полон.
— Так вот для чего вам понадобился револьвер, — сказал Уилок.
— Какой револьвер?
— Револьвер, который у вас в кармане.
Тэккер вынул револьвер. Поглядел на него, держа его на ладони.
— Да, — сказал он. — Вы стали слишком раздражительны в последнее время — во всяком случае, в отношении меня.
— Со мной вы могли бы обойтись без этого.
— Пожалуй. Я просто подумал: если вы будете знать, что он при мне, так не станете поднимать шума и гама, а будете сидеть спокойно и слушать, словом, не сорветесь с цепи.
— Я бы и так не стал делать вам неприятности, вы знаете.
— Знаю. Но я знал также, что вы сообразите, что эта штука при мне, а я хотел, чтобы вы спокойно сидели и слушали. Вот и все. — Танкер сунул револьвер в карман и сел рядом с Уилоком. Стакан виски он поставил на колено.
— Видите, — сказал он. — Я был прав. Я знал, что это должно случиться, — не обязательно с Лео, но что-то в таком роде должно было случиться, и я не хотел быть здесь, не хотел, чтобы меня впутывали в это дело и вынуждали к действиям. Вот почему я собрал сегодня сюда столько людей. Весь день, с семи часов утра, со вчерашнего утра, они приезжали ко мне. Старые знакомые, такие, о которых вы и не слышали ничего, — по пивному делу, и владельцы ресторанов, и хлебопекарен, и таксомоторов, старые-старые знакомые… и из всех нужно было выкачать деньги. Они не так-то легко сдавались, смею вас уверить. В горле у меня и сейчас еще, как в печной трубе, першит так, словно оно забито сажей.
Тэккер отхлебнул виски, и Уилок тоже сделал глоток. Ему не хотелось пить, но не мог же он беспрестанно улыбаться, чтобы остановить тик.
— Я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли, Бен, — сказал он. — Не думайте, что я боюсь, как бы вы не сбежали от нас. Но я должен быть осведомлен, потому что не собираюсь остаться в лотерейном бизнесе без вас. Зачем вам понадобилось столько денег?
— Я не обижаюсь. Это законный вопрос, и я вам отвечу. Я должен позаботиться о себе. Здесь дело не в вас лично, — речь идет о других, о тех, кто с нами, и еще о других кругом. Я видел, что было с Моттерсоном, когда его стукнули. У него собралось, вероятно, не меньше миллиона долларов наличными, и все эти деньги были отданы на хранение друзьям и лежали в сейфах на их имя — из-за подоходного налога и прочее. И вот, когда он умер, его друзья прикарманили все деньги, и жена Моттерсона с двумя детьми осталась без гроша. Они умирают с голода.
— Неужели вы думаете, что Фикко хочет захватить вас?
— Нет, но я смотрю вперед. Всегда смотри вперед — этому меня жизнь научила. Мои деньги, часть денег, лежали в сейфах у моих друзей, и они зарились на них. Если я их выну, они захотят, чтобы я положил их обратно. Если я возьму мои деньги и еще займу у всех, сколько могу, хоть самую малость, черт с ними, сколько дадут, — что тогда? Понятно? Соображаете? Они будут заинтересованы в том, чтобы я вернулся, а не в том, чтобы я пропал.
— А уж если… Я вам скажу все, я ничего не скрою от вас; я сказал, что выложу карты на стол. Так вот, если они решат, что им все же дешевле обойдется выбросить Бена на улицу, чем позволить ему вернуться, когда он пожелает, — тогда у Бена по крайней мере останутся эти деньги и он обеспечит и себя, и семью — жену и детей. Это будет только справедливо, не правда ли? Тут нет никакого жульничества. Я даже выудил бумажку у Бэнта, в которой черным по белому написано, что он обязуется еженедельно высылать мне определенную сумму из пивных денег. Эта бумажка поможет вам держать Бэнта в руках, если бы ему вдруг вздумалось заартачиться.
— И вам поможет.
— Конечно, и мне тоже. А чем это плохо?
— Я не говорю, что плохо. Я просто сказал, что и вам тоже.
— Ладно. Значит, план таков. Я уезжаю завтра, сегодня, то есть как только встану, но для всех меня здесь нет уже с понедельника. Я протелеграфирую вам, когда где-нибудь осяду. Просто адрес и номер телефона, без подписи — вы будете знать, что это от меня. Можете звонить мне время от времени из автомата.
— Это все?
— Все.
— А насчет Джо — ничего?
— А что такое насчет Джо?
— Сообщили вы ему о Лео? Вас здесь не будет, когда он вернется?
— Я ничего не сообщил ему, — сказал Тэккер, — и меня здесь не будет.
— Вы считаете, что это правильно?
— Да.
— Вы хотите свалить это дело на меня?
— Какое дело? О чем вы толкуете, черт побери?
— Думаете, легко управиться с ним?
— Сам управится. Не маленький.
— Вот именно. Вы хотите предоставить его самому себе?
— Да говорите же толком. Что вы хотите сказать?
— Вы знаете. Вы отлично знаете, что я хочу сказать.
Тэккер опустил глаза. Он увидел стакан в своей руке. Он наклонил его и с минуту молча смотрел, как жидкость перерезает стакан по косой. Рука его была тверда, словно высеченная из камня.
— Да, так оно и есть, — сказал он негромко. — Придется Джо самому управляться.
— Это же бред, Бен. Вы знаете, что это бред.
— Нет. Я знаю Джо так, как вам его никогда не узнать, и я скажу, что вам нужно делать. Вам нужно спрятаться где-нибудь, чтобы он не мог вас разыскать, и не попадаться ему на глаза несколько дней или недельку, пока он не угомонится. Пусть, когда Джо вернется, на месте будет один Джонстон. Джонстон занимается лотерейщиками и больше ничего знать не знает. Ему известно только, что я уехал куда-то и вернусь, когда заберут Фикко, а вы вернетесь через несколько дней; ему же пока велено поддерживать порядок. Больше он ничего не знает — его дело держать в руках лотерейщиков, вот и все.
— Это подло! — закричал Уилок. — Это просто подло, и это бред!
— А если Фикко появится снова и захочет наложить выкуп на один из банков, — ну, тогда выплатите ему какую-нибудь мелочь, если иначе нельзя, пока полиция его не сцапает. Об этом Джонстону сказано тоже, и это все.
— Но Джо, Бен, Джо! Джо! Это же низко, подло, просто подло!
Тэккер не шевельнулся. Вся верхняя половина его лица, казалось, осела на нижнюю, а нижняя губа задумчиво выпятилась вперед. С минуту он сидел молча, погруженный в размышления. Потом сказал:
— Я не желаю спорить. Устал.
— Вот это мило, вы…
— Я оказал — не спорить. Вы слышали, что я сказал? Не спорить. Держитесь от Джо подальше, вот и все, и он утихомирится, так или иначе. Если он вернется к нам — хорошо. Я его не выбрасываю. Его место сохраняется за ним. Если же нет… ну что ж, оставьте его в покое, и посмотрим, что будет дальше.
— Нет, вы не можете так поступить. Всему есть предел.
— Больше я ничего не могу для него придумать.
— Бен, вы представляете себе, что он сделает?
— Я знаю, что он сделает. Либо он будет вести себя разумно и делать, что нужно, и тогда останется в нашем бизнесе, либо ошалеет, бросится очертя голову на Фикко и вылетит из бизнеса. Одно из двух.
— Я знаю вас давно, — сказал Генри, — но еще никогда не видел, чтобы вы делали что-нибудь подобное. Так не годится.
— Нет, годится. Это единственный выход. А единственный — всегда правильный.
— Нет, нет. Вы сами знаете не хуже меня.
— Знаю? Ладно, валяйте, скажите, что же я знаю?
— Джо работает с вами уже много лет и втянул в синдикат своего брата, а теперь, когда его брат влип, синдикат сидит сложа руки и говорит Джо, что он может проваливать к черту. Нет, черт подери, Бен, это же не пешки, которые вы можете двигать, куда хотите! Просто преступление — так поступать с человеком. Настоящее преступление, низкое, подлое преступление!
— Полегче, полегче. — Тэккер медленно помахал рукой сверху вниз. — Не кричите так. Мы сейчас ничего не можем сделать для Лео. Либо он уже сказал Фикко все, что знает, либо он сейчас в таком положении, что мы ничем не можем ему помочь. Если он молчал, они обозлились, потеряли голову, и ему уже крышка.
— Дело не в этом.
— А что же вы от меня хотите? Чтобы я, как школьник, лез в драку, чтобы посчитаться? Мы здесь не в футбол играем. Если Джо захочет посчитаться, это не имеет никакого отношения к бизнесу и, с моей точки зрения, было бы преступлением, действительно настоящим преступлением, впутывать в это дело бизнес и всех, кто в бизнесе, только потому, что Джо хочет посчитаться.
— Вы говорите вздор. Подло так говорить.
— Нет, не вздор! Неправда, не вздор! — Тэккер выкрикнул эти слова пронзительным, срывающимся от напряжения голосом.
— Кроме того, просто глупо не сделать ничего для Лео, — сказал Уилок. — Кто после этого станет вам доверять? Вы вложили в бизнес 110000 долларов, чтобы доказать свою добрую волю, а теперь, если вы не сделаете ничего для Лео, кто же будет вам доверять? Нет, ото просто бред. Бред и низость.
— Ах, бросьте! Вы рассуждаете, как ребенок. И все эти молодчики так рассуждают. Палить из револьвера почем зря да подбрасывать трупы в подъезды! Им кажется, что этим они поддержат свою репутацию и свою честь, и люди будут думать, что они в самом деле такие, как про них думают, и что они о себе тоже будут думать, что они в самом деле такие, как про них думают, и что сами они о себе тоже будут так думать, если только у них есть чем думать. Я все это видел, и видел, что из этого получается. Я знаю, что говорю. Репутацию такого сорта я уже имею, хватит за глаза, а каждый все-таки думает про меня: пусть только его как следует прижмут к стенке, чтобы он не мог увернуться, тогда посмотрим. Нет, я прав. Меня нет. Я ничего не знаю. Все будут думать так: дайте ему вернуться, и начнется драка. А я вернусь, когда полиция уже сцапает Фикко и все скажут, что будь я здесь, я бы с ним разделался. Это вовсе не так глупо, как вам кажется.
— А Джо? Что будет думать Джо?
— Мы сделали то, что нужно для бизнеса, и он поймет это, когда остынет немножко.
— А если он не остынет?
— Это уж его забота.
— Я не могу с этим согласиться, — воскликнул Уилок. Он встал и сделал несколько шагов в сторону от Тэккера. Лицо его покраснело, глаза беспокойно блуждали. — Есть предел тому, что человек может делать для бизнеса, — сказал он.
— Я не знал, что вы так любите Джо. — Тэккер спокойно смотрел на Уилока. — Мне всегда казалось, что вы не очень-то ладите друг с другом.
— Это все равно. Не в этом дело. Есть какая-то черта, где человек должен остановиться, Бен. Нельзя приносить в жертву себя, всего себя, — всем жертвовать для бизнеса. Где-то должна быть эта черта.
— Ну только не здесь, — Тэккер допил виски, тяжело поднялся со стула, не спеша подошел к столу и налил себе еще. Он не сразу взял стакан. Он оставил его на столе и повернулся к Уилоку. — Что я, собственно, такого ужасного делаю? — спросил он. — Я человек немолодой. У меня семья, я должен заботиться о ней, должен думать о том, что у меня не так уж много лет впереди, — уже некогда будет исправлять ошибки. Я не вижу, что тут такого ужасного? А как же в любом предприятии? Как поступают с вами, когда вы становитесь помехой?
— Бен, — вскричал Уилок, — вы же знаете, что дело совсем не в этом!
Он вскочил и стоял перед Тэккером, глядя ему прямо в лицо. Он крепко прижимал к груди стиснутые в кулаки руки. Ему вдруг стало ясно, что он хотел отстоять что-то, ему хотелось верить во что-то, и он делал это так, чтобы заведомо ничего не вышло. Уилок не донимал, как это он — всегда такой хитрый, такой проницательный — мог не предвидеть заранее, чем кончится этот спор, мог не предугадать заранее, где именно все его доводы сведутся к нулю. Он не позволял себе понять причину внезапного отупения, сковавшего его мозг, заставлявшего его беспомощно подыскивать доводы, в то время как обычно ему не приходилось лезть за словом в карман. Он не хотел признаться себе, что, в сущности, старался лишь получить подтверждение тому, что в бизнесе нет предела, нет черты, у которой должен остановиться человек и сказать себе: вот, до сих пор — и дальше ни шагу. Ведь если бы он себе в этом признался, он бы понял, что уже отдал бизнесу всего себя, и тогда неизбежно должен был бы вступить на путь Бауера.
— Почему? — спросил Тэккер. — Почему дело не в этом? Вы же знаете — предприятие вышвырнет вас вон. Вам скажут: проваливай к черту. Никто не станет даже дожидаться, чтобы вы в самом деле стали помехой. Если только предприятие может нанять кого-нибудь, кто лучше вас справляется с работой или дешевле стоит, — значит, к черту вас, и вы вылетаете вон. К черту вас, и вашу семью, и ваше самолюбие, и можете подыхать с голоду — это никого не интересует.
— Но, — сказал Уилок и остановился. Он не знал, что еще сказать. Он знал, что Тэккер поступает неправильно. Ответ уже складывался в его уме, но он молчал. Он не мог позволить себе выговорить нужные слова.
— Нет, нет, — сказал Тэккер. — Какое тут может быть «но»? Я ведь не выкидываю Джо. Если он будет вести себя разумно, что ж, прекрасно, место останется за ним. А если нет — тогда извините. Я не могу допустить, чтобы он вместе с собой потопил и бизнес. Слишком многое поставлено на карту, и для меня, и для вас, и для всех прочих. Все дело рухнет, если мы позволим Джо учить нас, что нам делать.
— Будь я помоложе или будь другие времена, и не было бы этого самого Холла, и людям было бы на нас наплевать, лишь бы мы их не трогали… да, если бы люди не обнищали так и не искали, на ком сорвать злобу… Эх, черт возьми! Да вы поглядите, сколько людей, о которых я должен думать, кроме Джо, и Лео, и себя, и вас. Чего же вы хотите? Только в одном лотерейном бизнесе на меня работает больше шести тысяч человек.
— Ничего я не хочу, — сказал Уилок. — Неважно, чего я хочу. Вы хозяин, и если вы говорите: плевать на Джо, он сам по себе, а мы сами по себе — так это вы делаете, а не я.
— Да, я. Я хозяин, и я это делаю. А вам нужно только одно: залезть в какую-нибудь нору и сидеть там до тех пор, пока Джо так или иначе не управится с этим делом, вот и все.
— Хорошо. Вы — босс. Как вы скажете, так и будет.
Тэккер постоял немного, глядя на Уилока. Потом повернулся к столу и взял свой стакан с виски.
— Может быть, все обойдется, — сказал он. — Джо — хороший парень. У него голова на плечах. Я уверен, что он отнесется к этому, как надо. — Тэккер говорил, повернувшись к Уилоку спиной, пристально глядя на стакан с виски.
8
Когда Уилок уходил, было уже совсем светло, и Тэккер брился. Генри задержался, чтобы посмотреть, вправду ли Тэккер станет бриться, и тот побрился как ни в чем не бывало. Рука его была тверда, и он очень пристально и тщательно рассматривал себя в зеркало, словно у него решительно ничего не было на уме, кроме бритья, и оно даже доставляло ему удовольствие. Таким и запомнился Уилоку Тэккер в эту их последнюю встречу: он стоял перед зеркалом и скреб бритвой верхнюю губу, уродливо перекосив лицо и напряженно глядя на свое отражение усталыми, налитыми кровью глазами.
Генри поехал на свою квартиру в западной части города и собрал кой-какие вещи. Он укладывался наспех, торопливо сновал от гардероба к саквояжу, от бюро к саквояжу, из ванной к саквояжу — так торопливо, что полы его пиджака развевались. Он вспомнил вдруг про бумажку в 50 долларов, которую спрятал когда-то в ящик туалетного стола. Она лежала под желтой бархатной подкладкой маленькой кожаной коробочки, в которой он держал запонки, булавки для галстука и пуговки для воротничка. Он заметил как-то раз, что подкладка отклеилась, и почему-то сунул туда бумажку.
«Белка припрятала орешек», — подумал Генри, кладя бумажку в карман, и стал припоминать, куда еще прятал он деньги. Он вспомнил, что клал деньги в часовой кармашек в брюках, но потом взял их оттуда. Однажды, от нечего делать, он засунул деньги под увлажнитель в сигарном ящике. Но это было в квартире на Парк авеню. Генри знал, что прятал деньги еще куда-то, но не мог припомнить, куда. «Орешки хорошо попрятались от белки», — подумал он.
Он взял саквояж и направился к двери, но вдруг понял, что еще не решил, куда идти, и остановился, держа саквояж в руке. Он старался придумать, куда ему направиться, но не мог собраться с мыслями. Он все старался припомнить, где еще спрятаны деньги, и вдруг подумал, что нужно позвонить в контору и предупредить, что он уезжает на несколько дней. Для этого придется ждать до девяти часов. Генри посмотрел на высокие стоячие часы в передней. Они регулярно заводились поденщицей, которая убирала квартиру. На часах было двадцать пять минут девятого. Генри пошел в гостиную и сел. Он присел на край дивана, не снимая пальто и шляпы, и рассеянно уставился на саквояж, который положил на пол у своих ног.
Вокруг него была тишина. От этой тишины веяло одиночеством. Звуки тонули в ней и становились частью тишины, как люди, окружающие человека, становятся частью его одиночества. Он слышал тиканье часов, шорохи пробуждающегося города и шум крови, стучавшей в висках.
Генри мог бы отдернуть шторы и впустить в комнату дневной свет, но не стал этого делать. Он сидел в желтоватом мраке. Он мог бы подойти к окну и поглядеть на автомобили и автобусы, на людей, проворно шагавших по тротуару к метро с таким видом, словно каждого из них ждал не просто очередной бизнес, а несомненный успех. Но он и этого не сделал. Он сидел неподвижно, глядя на саквояж. Он мог бы по крайней мере открыть окно и проветрить комнату, но и этого не стал делать. Спертый, нежилой воздух был удушлив. Он бил в нос, облипал лицо, сжимал горло, но Генри не мог заставить себя встать. Он сидел и ждал… ждал девяти часов, — говорил он себе. Под конец он уже не слышал ничего, кроме тиканья часов в передней. Маятник качался туда и сюда, сюда и туда… туда и сюда, туда — тик, сюда — так. Он постукивал часто и мерно, словно вколачивая гвозди: тик-так, так-тик, ток-тик, тик-ток. Сюда с одним звуком, а туда — чуть-чуть иначе.
Качающийся маятник представляет собой падающее тело. Это из физики, часть 1-я, учитель Фане, маленький такой человечек, стройный, как жокей, но степенный. Падающее тело, удерживаемое от падения, качается взад и вперед — кажется, что-то в этом роде. В школе он знал это лучше. Смешно, как люди мучают себя, чтобы удержать все это в голове, а потом оно испаряется. Закон тяготения. Сила тяжести заставляет маятник качаться взад и вперед, потому что его удерживают, вместо того чтобы дать ему упасть. Взад и вперед, туда и сюда, с места на место — в беспрерывном стремлении вниз. Человек мечется взад и вперед, с места на место и все падает и падает. Идет вниз. Вниз, вниз, вниз, вни-из!
Генри сидел не шевелясь. Взгляд его был прикован к кожаному саквояжу, неумолимо выступавшему из желтоватого мрака. Бой часов неторопливо разнесся по комнате, и звуки гуськом вошли Генри в уши. Сначала жужжание, потом негромкое — банг! Потом снова жужжание и снова негромкое банг! Половина девятого.
Генри сидел неподвижно, опустив голову, слегка согнувшись; он думал о том, как брился Тэккер. Да, это жестокий человек, настоящий кремень, с медным лбом и бронированным сердцем. Стоять перед зеркалом и бриться как ни в чем не бывало, когда в голове такие мысли!
А может быть, это не так? Психологи знают не все. Может быть, он делал это не потому, что его мучила совесть? Может быть, это все делалось напоказ? Если бы он действительно был кремень, он бы не бросил бизнес, не стал бы его губить только ради того, чтобы убежать от Джо. Да, это именно бегство! А бизнес здесь ни при чем. Какого черта! Он же губит бизнес и бежит, спасая свою шкуру. Нет, будь он действительно кремень, он бы вызвал Джо из Уинсора по телефону, загнал бы его в угол, сломил бы его и заставил образумиться. Вот это действительно была бы крепкая работа, а то, что делает Тэккер, просто бегство; он тоже удирает, как всякий другой, тоже мечется с места на место, летит вниз. Струсил. Он только с виду кремень, а внутри он весь хлипкий, как разжиревший кот, который спит, уткнувшись носом в сливки.
Внезапно Уилок вспомнил о Дорис. В сущности, он думал о ней все время. Она пронизывала все его мысли. Он думал о том, что если Тэккер держится и действует настойчиво, непреклонно и без оглядки, то все это сделано Эдной. А у него, у Генри, есть Дорис. Если бы не Дорис, он, быть может, давно бы свихнулся.
Его, быть может, уже не было бы в живых. Он, быть может, покончил бы с собой.
Генри понял это теперь, — понял, что всю ночь был на грани самоуничтожения, что рассудок его всю ночь вертелся вокруг этой грани, балансируя на краю, отползая назад, бросаясь вперед, цепляясь за край, каждый раз цепляясь за край. Если бы он позволил себе перешагнуть эту грань, погрузиться в то, что лежало там, в подсознании, он был бы сейчас уже мертв или почти мертв — открывал бы окно, стоял на подоконнике. Иначе зачем приехал он именно сюда, на эту квартиру, а не на другую? Потому что здесь не было слуг, с которыми ему не хотелось встречаться? Потому что эта квартира была ближе других от Тэккера? Может быть. Но, может быть, также потому, что здесь высоко и, выбросившись из окна, можно наверняка разбиться насмерть!
Генри встал, с минуту постоял в нерешительности, потом пошел в переднюю и поглядел на часы. Было тридцать три минуты девятого. Он вернулся в комнату и включил радио. Но тут же выключил его, прежде чем что-нибудь услышал. Он стоял у приемника и думал о Тэккере — о том, как тот брился, и рука у него не дрожала. Ни следа волнения. Ни единой мысли на лице, ничего — только выражение довольства, словно он радуется, что ему пришло в голову побриться.
Это все Эдна. Она поддерживала его. Когда женщина расстается с мужчиной на время, она не покидает его, не покидает окончательно, так, чтобы весь его характер сразу изменился и он стал делать то, что на него непохоже, чего он не сделал бы при ней — удирать от своего бизнеса.
Нелепо так удирать, просто нелепо. Как бы Тэккер не трусил, как бы ясно не понимал своей вины перед Лео, нельзя так бросить Джо. Никто ведь не ожидал, что Фикко тронет Лео, — даже сам Джо. Джо был здесь и слышал, что задумал Фикко, и Джо сам не верил, что Фикко тронет Лео.
Прекрасно, думал Генри, так скажи ему это, а не удирай от него. Скажи ему, что Фикко рехнулся, что он сумасшедший. Никто не мог предугадать, что он выкинет. Все это просто несчастный случаи — ну, что поделаешь, бывает — и ничем нельзя было помочь, и ты. Джо, будь благоразумен, слышишь? Вот и все. Вот что должен был сделать Тэккер, а не удирать так, только потому, что боится взглянуть Джо в глаза.
Генри подумал было, не поехать ли ему самому в Уинсор, но отказался от этой мысли. Они с Джо не ладили. Он никогда не умел подойти к Джо. Тот просто отмахивался от него, как от мухи. Нет, это должен сделать Тэккер. Генри подошел к телефону и вызвал квартиру Тэккера.
Генри поехал на свою квартиру в западной части города и собрал кой-какие вещи. Он укладывался наспех, торопливо сновал от гардероба к саквояжу, от бюро к саквояжу, из ванной к саквояжу — так торопливо, что полы его пиджака развевались. Он вспомнил вдруг про бумажку в 50 долларов, которую спрятал когда-то в ящик туалетного стола. Она лежала под желтой бархатной подкладкой маленькой кожаной коробочки, в которой он держал запонки, булавки для галстука и пуговки для воротничка. Он заметил как-то раз, что подкладка отклеилась, и почему-то сунул туда бумажку.
«Белка припрятала орешек», — подумал Генри, кладя бумажку в карман, и стал припоминать, куда еще прятал он деньги. Он вспомнил, что клал деньги в часовой кармашек в брюках, но потом взял их оттуда. Однажды, от нечего делать, он засунул деньги под увлажнитель в сигарном ящике. Но это было в квартире на Парк авеню. Генри знал, что прятал деньги еще куда-то, но не мог припомнить, куда. «Орешки хорошо попрятались от белки», — подумал он.
Он взял саквояж и направился к двери, но вдруг понял, что еще не решил, куда идти, и остановился, держа саквояж в руке. Он старался придумать, куда ему направиться, но не мог собраться с мыслями. Он все старался припомнить, где еще спрятаны деньги, и вдруг подумал, что нужно позвонить в контору и предупредить, что он уезжает на несколько дней. Для этого придется ждать до девяти часов. Генри посмотрел на высокие стоячие часы в передней. Они регулярно заводились поденщицей, которая убирала квартиру. На часах было двадцать пять минут девятого. Генри пошел в гостиную и сел. Он присел на край дивана, не снимая пальто и шляпы, и рассеянно уставился на саквояж, который положил на пол у своих ног.
Вокруг него была тишина. От этой тишины веяло одиночеством. Звуки тонули в ней и становились частью тишины, как люди, окружающие человека, становятся частью его одиночества. Он слышал тиканье часов, шорохи пробуждающегося города и шум крови, стучавшей в висках.
Генри мог бы отдернуть шторы и впустить в комнату дневной свет, но не стал этого делать. Он сидел в желтоватом мраке. Он мог бы подойти к окну и поглядеть на автомобили и автобусы, на людей, проворно шагавших по тротуару к метро с таким видом, словно каждого из них ждал не просто очередной бизнес, а несомненный успех. Но он и этого не сделал. Он сидел неподвижно, глядя на саквояж. Он мог бы по крайней мере открыть окно и проветрить комнату, но и этого не стал делать. Спертый, нежилой воздух был удушлив. Он бил в нос, облипал лицо, сжимал горло, но Генри не мог заставить себя встать. Он сидел и ждал… ждал девяти часов, — говорил он себе. Под конец он уже не слышал ничего, кроме тиканья часов в передней. Маятник качался туда и сюда, сюда и туда… туда и сюда, туда — тик, сюда — так. Он постукивал часто и мерно, словно вколачивая гвозди: тик-так, так-тик, ток-тик, тик-ток. Сюда с одним звуком, а туда — чуть-чуть иначе.
Качающийся маятник представляет собой падающее тело. Это из физики, часть 1-я, учитель Фане, маленький такой человечек, стройный, как жокей, но степенный. Падающее тело, удерживаемое от падения, качается взад и вперед — кажется, что-то в этом роде. В школе он знал это лучше. Смешно, как люди мучают себя, чтобы удержать все это в голове, а потом оно испаряется. Закон тяготения. Сила тяжести заставляет маятник качаться взад и вперед, потому что его удерживают, вместо того чтобы дать ему упасть. Взад и вперед, туда и сюда, с места на место — в беспрерывном стремлении вниз. Человек мечется взад и вперед, с места на место и все падает и падает. Идет вниз. Вниз, вниз, вниз, вни-из!
Генри сидел не шевелясь. Взгляд его был прикован к кожаному саквояжу, неумолимо выступавшему из желтоватого мрака. Бой часов неторопливо разнесся по комнате, и звуки гуськом вошли Генри в уши. Сначала жужжание, потом негромкое — банг! Потом снова жужжание и снова негромкое банг! Половина девятого.
Генри сидел неподвижно, опустив голову, слегка согнувшись; он думал о том, как брился Тэккер. Да, это жестокий человек, настоящий кремень, с медным лбом и бронированным сердцем. Стоять перед зеркалом и бриться как ни в чем не бывало, когда в голове такие мысли!
А может быть, это не так? Психологи знают не все. Может быть, он делал это не потому, что его мучила совесть? Может быть, это все делалось напоказ? Если бы он действительно был кремень, он бы не бросил бизнес, не стал бы его губить только ради того, чтобы убежать от Джо. Да, это именно бегство! А бизнес здесь ни при чем. Какого черта! Он же губит бизнес и бежит, спасая свою шкуру. Нет, будь он действительно кремень, он бы вызвал Джо из Уинсора по телефону, загнал бы его в угол, сломил бы его и заставил образумиться. Вот это действительно была бы крепкая работа, а то, что делает Тэккер, просто бегство; он тоже удирает, как всякий другой, тоже мечется с места на место, летит вниз. Струсил. Он только с виду кремень, а внутри он весь хлипкий, как разжиревший кот, который спит, уткнувшись носом в сливки.
Внезапно Уилок вспомнил о Дорис. В сущности, он думал о ней все время. Она пронизывала все его мысли. Он думал о том, что если Тэккер держится и действует настойчиво, непреклонно и без оглядки, то все это сделано Эдной. А у него, у Генри, есть Дорис. Если бы не Дорис, он, быть может, давно бы свихнулся.
Его, быть может, уже не было бы в живых. Он, быть может, покончил бы с собой.
Генри понял это теперь, — понял, что всю ночь был на грани самоуничтожения, что рассудок его всю ночь вертелся вокруг этой грани, балансируя на краю, отползая назад, бросаясь вперед, цепляясь за край, каждый раз цепляясь за край. Если бы он позволил себе перешагнуть эту грань, погрузиться в то, что лежало там, в подсознании, он был бы сейчас уже мертв или почти мертв — открывал бы окно, стоял на подоконнике. Иначе зачем приехал он именно сюда, на эту квартиру, а не на другую? Потому что здесь не было слуг, с которыми ему не хотелось встречаться? Потому что эта квартира была ближе других от Тэккера? Может быть. Но, может быть, также потому, что здесь высоко и, выбросившись из окна, можно наверняка разбиться насмерть!
Генри встал, с минуту постоял в нерешительности, потом пошел в переднюю и поглядел на часы. Было тридцать три минуты девятого. Он вернулся в комнату и включил радио. Но тут же выключил его, прежде чем что-нибудь услышал. Он стоял у приемника и думал о Тэккере — о том, как тот брился, и рука у него не дрожала. Ни следа волнения. Ни единой мысли на лице, ничего — только выражение довольства, словно он радуется, что ему пришло в голову побриться.
Это все Эдна. Она поддерживала его. Когда женщина расстается с мужчиной на время, она не покидает его, не покидает окончательно, так, чтобы весь его характер сразу изменился и он стал делать то, что на него непохоже, чего он не сделал бы при ней — удирать от своего бизнеса.
Нелепо так удирать, просто нелепо. Как бы Тэккер не трусил, как бы ясно не понимал своей вины перед Лео, нельзя так бросить Джо. Никто ведь не ожидал, что Фикко тронет Лео, — даже сам Джо. Джо был здесь и слышал, что задумал Фикко, и Джо сам не верил, что Фикко тронет Лео.
Прекрасно, думал Генри, так скажи ему это, а не удирай от него. Скажи ему, что Фикко рехнулся, что он сумасшедший. Никто не мог предугадать, что он выкинет. Все это просто несчастный случаи — ну, что поделаешь, бывает — и ничем нельзя было помочь, и ты. Джо, будь благоразумен, слышишь? Вот и все. Вот что должен был сделать Тэккер, а не удирать так, только потому, что боится взглянуть Джо в глаза.
Генри подумал было, не поехать ли ему самому в Уинсор, но отказался от этой мысли. Они с Джо не ладили. Он никогда не умел подойти к Джо. Тот просто отмахивался от него, как от мухи. Нет, это должен сделать Тэккер. Генри подошел к телефону и вызвал квартиру Тэккера.