Страница:
– Ничего подобного я не помню, – возразил мистер Макмагон.
– Из вашего липового газохранилища.
– Не валяйте дурака. Я специальный агент ФБР. Откуда у меня может быть газохранилище? Мистер Сатирус, мы приготовили комфортабельный автомобиль для вас и ваших адъютантов. И кстати, мичман Бейтс и мистер Бронстейн, мы доставили сюда с корабля все ваши личные вещи. Ваши вестовые упаковали их, и я уверен, что все будет в порядке. А теперь план наших дальнейших действий… Отсюда до аэропорта в Майами вы поедете на машине. Там вас ждет реактивный самолет; доктор Бедоян позаботится о том, чтобы вам было удобно лететь. Но, учитывая поздний час, вы, может быть, предпочтете отложить полет до утра. В этом случае завтра вам окажут более пышный прием, и, хотя я знаю, что вы не придаете значения таким вещам, все-таки позвольте напомнить, что Нью-Йорк – это ваш родной город…
Под холодным взглядом обезьяны он смешался и стал бормотать что-то невнятное.
– Уж не лишились ли вы рассудка, мистер Макмагон? – спросил Пан Сатирус.
Агент ФБР смолчал. Он проглотил обиду. Это было заметно, несмотря на ослабленный свет прожекторов. Мистер Макмагон пожал плечами и достал из кармана записную книжку. Он открыл ее и взглянул на Гориллу и Счастливчика, ища сочувствия, но не нашел его. Деревянным голосом он стал читать:
– Полицейский комиссар Нью-Йорка встретит ваш самолет в аэропорту Ла-Гардиа… Это большой аэропорт в Нью-Йорке, сэр… Он будет сопровождать вас до муниципалитета, где вас должен приветствовать мэр. После небольшой юридической процедуры вас повезут во главе колонны автомашин по Бродвею, где вас будет приветствовать население… так принимают в Нью-Йорке именитых гостей… в Радио-сити для подписания контракта, а затем в Бронкс, где президент Зоологического общества произведет церемонию открытия бронзовой доски, которая увековечит тот факт, что вы родились в Нью-Йорке.
– В обезьяннике, – сказал Пан Сатирус.
– Вечером состоится обед, который даст в вашу честь диетолог Центрального зоопарка и…
Пан Сатирус протянул длинную руку. Записная книжка легко перешла в его сильные пальцы; они скрутили ее, и порванные листки подхватил ночной ветерок.
– Юридическая процедура? Подписание контракта? Вы плохой актер, мистер Макмагон. Вы уж лучше придерживайтесь своего метода – допроса с пристрастием.
– Я надеялся, что вы об этом забыли, сэр, – сказал мистер Макмагон. – Ведь мы не сделали вам ничего дурного.
– Вы заперли меня в камере, грозили заморить голодом.
– Я надеялся, что вы забудете это, сэр… Я действовал согласно приказу.
Пан Сатирус скалил свои страшные зубы.
– Юридическая процедура? Подписание контракта?
– Суд города Нью-Йорка собирается сделать вас полноправным человеком, – сказал мистер Макмагон.
– Этот малый дошел до ручки, – сказал Горилла, поглядывая на мистера Макмагона.
– Что правда, то правда, мичман, – сказал Макмагон.
Пан Сатирус уперся в дорогу руками и раскачивал свое короткое мощное тело; он явно над чем-то размышлял.
– Полноправным человеком, – произнес он. – Как мило.
– Да, сэр.
– А сколько лет будет этому полноправному человеку?
Мистер Макмагон попятился.
Но далеко уйти он не мог: кругом были прожектора, агенты и осветители, направляющие свет прожекторов.
– Все это не я придумал, – сказал он. – Юрист из меня так и не вышел, но я не могу представить себе, как судья может изменить ваш возраст, мистер Сатирус.
– Полноправный человек, таким образом, будет в возрасте семи с половиной лет, верно? Дитя. Счастливчик, в Нью-Йорке есть обязательное школьное обучение?
– В Бруклине есть, Пан. Там я научился читать и писать.
– Значит, я буду сидеть в классе с малыми ребятишками, а какая-нибудь женщина будет рассказывать, как делать бумажные куклы? Я видел школу Динг-Донг по телевизору, мистер Макмагон.
Наверно, агент тоже видел эту передачу, во всяком случае, голос у него стал ломаться, как у подростка.
– Может быть, вы сдадите экзамен экстерном и получите аттестат зрелости, сэр… Я, право, не знаю…
Пан Сатирус присел на пятки и стал медленно расчесывать ногтями шерсть на груди. Он обернулся к своим друзьям.
– У этой рыжей были ужасно крепкие духи. Я, наверно, никогда не избавлюсь от этого запаха… – И он снова обратился к агенту: – Мистер Макмагон, какой контракт я должен подписать?
Покрасневший мистер Макмагон опустил голову и взглянул на дорогу.
– Контракт с радиовещательной компанией, сэр. Будете выступать по телевидению.
Пан Сатирус ожесточенно поскреб голову.
– Как и вы, я никогда не занимался юриспруденцией, мистер Макмагон.
– Я изучал ее.
– Ах, вот как. Тогда, пожалуйста, скажите мне, каким образом полноправный человек семи с половиной лет может подписать контракт, имеющий юридическую силу?
– Этого он набрался не из телевизионных передач, – сказал Счастливчик.
Пан бросил через плечо:
– Некоторое время служителем у моей матери был студент-юрист из Фордхэма. Он скорее был сторожем, так как просто сидел всю ночь перед клеткой и занимался.
– Видите ли, ваш опекун… – начал было мистер Макмагон.
– Продолжайте.
– Это ваш друг, Билл Данхэм, – выпалил Макмагон.
Пан Сатирус повернулся спиной к мистеру Макмагону и обратился к Счастливчику и Горилле:
– У меня есть друг по имени Билл Данхэм?
– Знакомое имя, – сказал Счастливчик. – Погоди-ка… Это та обезьяна… прости, тот малый, который интервьюировал тебя утром на пристани.
– Это не друг, – сказал Пан.
– О, я понимаю, – сказал мистер Макмагон. Затем его лицо вдруг обмякло и на мгновение стало почти беспомощным. – Послушайте, я выполняю приказ. Доставить Пана Сатируса в Нью-Йорк… иначе мне несдобровать.
– Иначе вас перестанут кормить? – спросил Пан.
Мистер Макмагон промолчал.
Пан поежился.
– Становится прохладно. Шимпанзе легко простужаются, хотя и не так легко, как другие приматы… Когда вы пытались заморить меня голодом, то это делалось для того, чтобы узнать, как заставить корабль лететь со сверхсветовой скоростью? Ваше правительство все еще интересуется этим?
Мистер Макмагон ничего не ответил.
Неожиданно правильный ответ поступил от Гориллы.
– Сколько эта телевизионная компания собирается платить Пану?
– Десять тысяч в неделю.
Горилла поправил на голове свою мичманку.
– Все понятно. С парнем, который зашибает десять кусков в неделю, никому не сладить. Кишка тонка.
– И что же я должен делать за такие деньги? – вдруг загремел Пан. – Ловить земляные орешки, которые будет бросать мне очаровательная блондинка? Притворяться, что влюблен в актрису с чрезмерно развитыми грудными железами? Или быть любящим отцом семейства маленьких шимпанзе, которых будут играть бесхвостые макаки?
– Я вижу, вы смотрели телевизионные передачи, – сказал мистер Макмагон.
– Если тебя заставляют делать то, чего ты не хочешь, сказал Счастливчик, – притворись дурачком.
Опершись кулаком о дорогу, Пан резко повернулся к Счастливчику.
– Ты хочешь, чтобы я согласился, Счастливчик? Ты?
– Пан, мне бы хотелось хоть раз иметь возможность похвалиться, что у меня есть приятель, который зарабатывает десять кусков в неделю… Впрочем, сказать, что мой приятель отказался получать десять тысяч в неделю, тоже неплохо, я считаю. Но дело в том, что выбора-то у нас нет. Вот мы стоим на дороге, и идти нам некуда. А там собираются повесить бронзовую доску в обезьяннике, где ты рос вместе с этими резусами.
Горилла сказал:
– Моя старушка мать… – она называла себя моей теткой, потому что никогда не была замужем, но я – то знаю… – так вот она рассказывала, что случилось с одной чересчур любопытной кошкой, Счастливчик.
Пан сказал:
– Минута молчания у клетки, где я родился… Стоим только я и два моих друга. Приходят в голову счастливые воспоминания детства… Ладно, я согласен.
– Ну и голос у вас… только по телевидению выступать, живо заметил мистер Макмагон. – Пошли.
Глава двенадцатая
Говорит Билл Данхэм, друзья. Через минуту я передам микрофон моему другу и коллеге Игги Наполи… вы здесь, Игги?.. и стану участником этих великих волнующих событий.
Жаль, что мы не могли толком показать вам картину проезда от нью-йоркского муниципалитета к зданию суда. Никогда в жизни я еще не видел столько изношенных машинописных лент и бумажек из мусорных корзин. Вы знаете, что триумфальный проезд по улицам обычно называют парадом старых машинописных лент, но на самом деле служащие учреждений на Манхэттене бросают из окон не только ленты… они вываливают все из мусорных корзинок, и пока не выпутаешься из лент, которые летят со всех тридцати этажей, тут уже не до телевизионной передачи, друзья.
По крайней мере, хорошо, что сейчас в употреблении шариковые ручки и нас не бомбардируют таким большим количеством бутылок из-под чернил, как прежде.
Теперь мы приближаемся к зданию суда, и я вижу судью Мэнтона, который вышел на мраморную лестницу, чтобы приветствовать нас. Наша другая камера покажет вам это… вот она показывает… а теперь вернемся к нам, к Пану Сатирусу, который находится рядом со мной на сиденье. Какие вы испытываете ощущения, Пан, становясь полноправным человеком?
Ладно, у вас нет настроения говорить, Пан, но тогда хотя бы улыбнитесь в объектив. Не хотите? Я понимаю – это довольно торжественный момент для старины Пана. Так его зовут, как вы знаете. Ему не нравится, когда его называют Мемом, капитаном “Мем-саиба”…
Говорит Игги Наполи. Дорогие друзья, я стою на ступенях у входа во Дворец правосудия, а человек, который, как вы видите, приближается к веренице автомобилей, – это судья Пол Мэнтон. Это он возведет Пана Сатируса в ранг полноправного человека.
Из лимузина передача внезапно прекратилась, но этого следовало ожидать – инженеры говорили мне, что при передаче из этих, так сказать, каньонов, искусственно созданных из стали и бетона… железобетона, как говорят в Англии… волны, несущие изображение, проходят очень сложный путь. Звуковые волны, наверное, тоже, ибо голос Билла Данхэма, моего старого друга и коллеги, мы вдруг перестали слышать. А к этому голосу мы все привыкли, мы полюбили его – уже много-много лет радиоволны доносят к нам голос Билла Данхэма. Я не знаю, сколько лет Билл вещает американскому народу, но я не удивился бы, если бы узнал, что он со своим микрофоном брал интервью еще у генерала Гранта в Ричмонде.
Прямо передо мной стоит Пол Мэнтон – судья суверенного штата Нью-Йорк, человек, который возведет старину Мема в ранг полноправного человека. Так ли я сказал, судья? Правильно ли я выразился?
“Я думаю, мистер Наполи, что надо просто говорить о гражданстве. Мэр уже присвоил Мему звание почетного гражданина Нью-Йорка, а я просто узаконю этот акт. Конечно, вы понимаете, что в его возрасте было бы желательно, чтобы…”
Простите, судья. Лимузин уже подъехал, и полицейский Хью Галлахан, старейший служащий нью-йоркской полиции, краса и гордость Нью-Йорка, подходит, чтобы открыть дверцу автомобиля.
Это мичман-минер Бейтс из военно-морских сил США… Выходит, улыбаясь, и смотрит прямо в наш объектив. А это радист первого класса Майкл Бронстейн становится рядом с ним. А теперь выходит старина Мем, пилот “Мем-саиба”…
…Говорит Центральная радиовещательная компания. Передача с места церемонии у Дворца правосудия прекратилась по техническим причинам, и до ее возобновления позвольте мне рассказать вам кое-что о прошлом великой обезьяны, которая вот-вот станет великим американцем. Повторяю – великой обезьяны, ибо Мем – это шимпанзе…
Глава тринадцатая
– Не надо было этого делать, Пан, – сказал Горилла. – Эта радиовещательная компания теперь тебя невзлюбит. Сначала ты нокаутировал ее главного говоруна, а потом сорвал крышку с телевизионной камеры. Нехорошо.
– Я не люблю, когда меня называют Мемом, – просто сказал Пан. Он посадил судью, которого нес на руках, и спросил: Теперь вы можете идти, ваша честь?
– Да, наверно. Я… Это оскорбление суда, сэр.
– Называйте меня просто Паном. А вот и доктор Бедоян.
Врач спешил им навстречу.
– Что, Пан?
– Посмотрите, не требуются ли судье ваши услуги.
– Нет, нет, я совершенно здоров, – сказал судья. – Здесь моя камера. Сама церемония должна состояться в зале суда, разумеется, но я думал, что с предварительными формальностями мы покончим здесь. Может быть, вы присядете, мистер Пан?
– Надо говорить, “мистер Сатирус”. Но называйте меня просто Паном, а я присяду на этот шкаф с папками.
Судья бочком пробрался к своему громадному, с высокой резной спинкой креслу, точной копии того кресла, которое стояло в зале суда.
– Возраст – семь с половиной лет; значит, вы родились… ясно. Имена родителей?
– Мать – Пан Сатирус Плененная, отец – Пан Сатирус Вольный.
Судья взглянул на него.
– Полно вам!
Пан Сатирус нагнулся, оторвал одну из медных ручек шкафа для бумаг и швырнул ее в угол.
– Я не узнаю тебя, Пан, – сказал доктор Бедоян. – Прежде ты был таким покладистым.
– Мне не раз… как это там. Счастливчик?
– Ему не раз доставалось на орехи, – подсказал Счастливчик. – Ну и… он стал вроде бы плохого мнения о людях…
– Я стал питать презрение к людям, – сказал Пан. – Не к вам троим и не к тем сторожам и служителям, которые у меня были. Но чувствую, как во мне растет настоящая ненависть…
– Джентльмены, прошу вас, – перебил его судья Мэнтон.
– Не называйте меня джентльменом! Я шимпанзе.
– Шимпанзе и джентльмены, в зале суда нас ждет много людей. Много высокопоставленных лиц. Итак, мистер Сатирус, цель этой процедуры – возвести вас в ранг человека. Учитывая ваш нежный возраст, мистер Уильям Данхэм назначен вашим опекуном. А кстати, где он?
– Мы оставили его в машине, – сказал Пан Сатирус. – Он вещал по радио всякую чепуху обо мне, и я ткнул ему пальцем в солнечное сплетение. Теперь он спит. Верно, доктор?
– Он не получил серьезных повреждений, судья, – сказал доктор Бедоян.
– Но его присутствие обязательно, – возразил судья. – Он должен подписать бумаги, которые утвердят его в роли вашего опекуна.
– Я не хочу иметь опекуна, – сказал Пан.
– Но вам всего семь с половиной лет.
– Сделайте так, чтобы мне был двадцать один год, – сказал Пан. – Вы судья; раз вы можете сделать меня полноправным человеком, так сделайте меня еще и совершеннолетним.
– Я вижу, вы никогда не изучали юриспруденции. Такого прецедента никогда не было!
– А прецедент превращения шимпанзе в полноправного человека был?
– Если бы я под вашим давлением объявил, что вам двадцать один год… пожалуйста, оставьте в покое этот шкаф… апелляционный суд сразу же отменил бы мое решение.
– А тем временем я получал бы десять тысяч в неделю, сказал Пан. – И затем, если бы решение вынесли не в мою пользу, никто не мог бы предъявить иск и получить деньги назад, потому что человек в семь с половиной лет не отвечает за свои поступки.
– А вы знаете законы, – сказал судья Мэнтон.
– Дайте-ка я изложу вам дело короче, чем это сделал бы адвокат: подготовьте соответствующие бумаги, подпишите их и поставьте печать, а затем вы можете выйти в своей мантии и позировать перед телевизионными камерами. Вместе со мной и очень хорошенькой, как я предполагаю, актрисой. Попробуйте не сделать того, что я вам сказал, и вас придушит, и возможно даже насмерть, безответственный шимпанзе, которому не исполнилось и восьми лет. Просто, да?
– Такого даже Ла-Гардиа не проделывал с Таманни-холлом, сказал судья, но взял перо и стал писать.
Время от времени он хмыкал. Кончив писать, он сказал:
– Мой клерк поставит здесь печать.
– Ладно, – сказал Пан. – Вызовите его.
Судья нажал кнопку звонка. Вошел клерк, чернильная крыса средних лет, тут же вышел, принес печать и приложил ее к бумагам. Доктор и Счастливчик засвидетельствовали документы, которые после этого были вручены Пану Сатирусу.
Прочтя бумаги, он пошуршал ими, но у него не было карманов, чтобы их спрятать. Он вручил бумаги на сохранение Горилле.
– Добро пожаловать в род человеческий, – сказал Горилла.
Пан одарил его тем, что можно было счесть улыбкой.
– Все в порядке, судья, – сказал он. – Идите в зал суда и садитесь, в свое кресло, а ваш клерк покажет нам, куда пройти.
Судья вышел.
– Успокоительного не надо, Пан? – спросил доктор Бедоян.
– Вы очень заботливы, Арам, – сказал Пан. – Мы скучали без вас во Флориде. Позже я расскажу вам о своей карьере наемного партнера в танцах. Я заработал больше десяти долларов.
– А теперь ты будешь получать десять тысяч каждую неделю. Почему?
Пан перевел взгляд блестящих глаз с Гориллы на Счастливчика, а затем подмигнул доктору Бедояну.
– Я регрессировал, – сказал он.
– Деградировал.
Пан пожал плечами.
Клерк распахнул перед ним дверь. Они вошли в зал и стали рядом с судейским креслом. До них донесся напряженный шепот:
– Говорит Игги Наполи, дорогие друзья, и снова на ваших экранах великий Пан Сатирус, как он любит, чтобы его называли. Сейчас он присоединится к роду человеческому! Это великий момент в его жизни. А быть может, это даже более великое событие, чем его полет вокруг Земли? Я задам ему этот вопрос при первом же удобном случае.
Два моряка за его спиной – это его большие друзья, мичман Бейтс и радист Бронстейн, а штатский – его личный врач доктор Арам Бедоян. Видите, они выстроились перед судьей, который… Давайте послушаем его.
– Пан Сатирус, поднимите правую руку. Клянетесь ли вы сохранять верность Соединенным Штатам Америки? Только им и никакой другой стране? В таком случае объявляю вас гражданином Соединенных Штатов Америки.
– И вот, дорогие друзья, все кончено. Судья удаляется, заседание суда объявляется закрытым, а теперь перед вами Джейн Бет, которую телевизионная компания попросила вести сегодня передачу о Пане Сатирусе. Вот она представляется ему.
– Пан, милый. Я Джейн Бет.
– Я видел вас по телевизору.
– О, как это мило с вашей стороны! Я буду играть роль вашей владелицы в очень милой новой постановке, которую компания подготовила специально для нас. Она называется “Красавица и чудовище”…
– Говорит Игги Наполи, я переключаю вас на Билла Данхэма, который является постановщиком. Я только замещал его. Пожалуйста, Билл.
– Билл Данхэм снова с вами, друзья. Судья Мэнтон возвращается в зал суда без мантии и…
– Держите обезьяну, она сдирает с меня платье!..
– Произошла маленькая неувязка, друзья. Помех надо было ожидать, поскольку мы ведем передачу издалека, но мы быстро настроим аппаратуру снова. Судья, мы хотим показать вас крупным планом с этим документом в руках и…
Глава четырнадцатая
Дорожки в Нью-Йоркском зоопарке, находящемся в Бронксе, достаточно широки, чтобы по ним мог проехать не только легковой автомобиль, но и грузовик. В обычные дни по этим дорожкам мимо посетителей неторопливо разъезжают пикапы, увозя мусор, доставляя корм к клеткам и выполняя другие мелкие хозяйственные работы.
Но этот день не был обычным. Вереница лимузинов катила к обезьяннику; на правом крыле каждой машины развевался американский флажок, на левом – флажок великого города Нью-Йорка.
Во второй машине между Гориллой и доктором Бедояном на заднем сиденье ехал Пан Сатирус. Он угрюмо смотрел в шею Счастливчику Бронстейну.
С первого же момента, когда они только отъехали от здания суда, водитель держался крайне напряженно. Даже человеку при взгляде на его ссутуленные плечи становилось ясно, что он боится. А Пан чуял запах страха.
Однако Пан Сатирус протянул руку и тихо похлопал шофера по плечу.
– Не бойтесь, – сказал он. – Я вас не трону. Спросите Счастливчика, который сидит рядом с вами.
– Это верно.
– Да, сэр.
– Нет, – сказал Пан, – вы боитесь из-за того, что произошло с этой девицей, с актрисой? Она хотела выставить себя напоказ. И выставляла вовсю. Она так сюсюкала и так покровительствовала мне, что меня чуть не стошнило полупереваренными бананами прямо ей в лицо. Я просто помог ей. Теперь она показала себя в таком виде, в каком ей и не снилось; это первая актриса, появившаяся перед телевизионной камерой в одних чулках. Это все, что у нее было под платьем.
– Я не мог оставить машину, – сказал шофер.
– Много потеряли, приятель. Не думаю, чтобы они еще раз показали эту пленку в повторных передачах… Но вам меня нечего бояться.
Шофер немного успокоился, и остаток пути все молчали.
Вдоль улиц выстроились толпы народа, но Пан лишь изредка снисходил до приветственного взмаха длинной рукой. Несколько женщин послали ему воздушные поцелуи, а одна даже проскользнула сквозь цепь полицейских и сунула голову в открытое окно машины. Но полицейские быстро оттащили ее… совершенно одетую.
Только когда они проехали в охранявшиеся ворота зоопарка, молчание было нарушено – доктор Бедоян сказал:
– Ты переменился, Пан. Не думаю, чтобы слава вскружила тебе голову, но что-то повлияло на тебя.
– На вашем попечении было очень много шимпанзе, Арам.
– Тебя я любил больше всех других пациентов.
Пан Сатирус поежился.
– Вы меня расстроили, – сказал он и поглядел на свои руки, зажатые между скрещенными ногами. Затем он посмотрел в окно. – Когда я был совсем, совсем маленьким, здесь работал один ветеринар; он обычно выводил меня поиграть под теми деревьями. Но тогда парк был гуще.
– Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.
– Да. Да, Арам, я переменился. Но я не совсем в этом уверен. Я регрессировал, деградировал. Я не вполне шимпанзе. Но, может быть, мне надо было крутиться и крутиться вокруг Земли полных двадцать четыре часа. Тогда бы я стал вполне человеком. Или даже сорок восемь часов, и тогда я стал бы генералом или телевизионным актером. Эти люди, мне кажется, полностью удовлетворены своей деятельностью независимо от того, есть ли в ней какой-либо смысл или нет.
– Бывают исключения, – заметил доктор Бедоян.
– Я слишком много говорю, верно? Сначала я испытывал непреодолимую потребность. Но вы заметили, что по дороге сюда я не проронил ни слова? Может быть, этой потребности уже нет. Может быть, я снова превращаюсь в полноценного шимпанзе.
Горилла по левую руку от него беспокойно ерзал на сиденье.
– Кончайте, док. Вы нагоняете на Пана тоску.
– Я врач-терапевт. По внутренним болезням. Хотя в свое время я вправил несколько костей. А тут нужны психиатры. Эти ребята зарабатывают тем, что заставляют пациента делать за них всю работу. Мне кажется, что это тяжелый способ добывать себе средства к жизни.
– Хорошо сказано, – отметил Пан.
– Даже до меня дошло, док, – поддержал и Горилла.
Водитель обернулся к Счастливчику.
– Кого уж я только не возил в этом моторе, морячок, но ни одного такого речистого не было, как этот, что сзади сидит.
– Ты лучше смотри на дорогу, – сказал Счастливчик.
– А я и смотрю. Небось за машину-то я в ответе.
– Доктор, я не самоаналитичен? – спросил Пан.
– Скажем так: надо побыстрее взять себя в руки, а то тебя, весьма возможно, будут вынуждены пристрелить. И смотреть не станут, обезьяна ты или полноправный человек.
– Это и до меня дошло, – сказал водитель.
– Ладно, – сказал Пан. – Но предположим, что я ничего не могу с собой поделать?
Доктор Бедоян насмешливо фыркнул.
– Наверно, у тебя был служитель или ночной сторож, который читал книги по психопатологии? Ты же не психопат. Меня ты не проведешь, Пан.
Пан Сатирус смотрел в окно.
– Клетки со львами, – сказал он. – Каких только фантазий они не навевали на меня когда-то! Мы слышали львов по ночам, чуяли их запах, и я говорил себе, что убью тигра или льва, когда подрасту… Но когда мне исполнилось восемнадцать месяцев, я уже стал кое-что соображать. Мы почти у обезьянника.
– “Дом, родной мой дом”, – сказал доктор Бедоян. – Ты не ответил на мой вопрос.
– О, нет, – сказал Пан. – Я не сумасшедший. Но я шимпанзе. А шимпанзе в моем возрасте становятся опасными. Помните?
Горилла Бейтс утвердительно рявкнул. Спина водителя напряглась, он дал газ и едва не врезался в бампер передней машины.
Доктор Бедоян впервые повысил голос:
– Ты не шимпанзе!
Пан Сатирус скривил губы. Передняя машина свернула и стала носом к обезьяннику. Их машина стала рядом. Небольшая группа людей с серьезными лицами ждала у здания.
– Кто я? – спросил Пан. – Человек?
Горилла и Счастливчик вышли из машины и стали навытяжку, как и полагалось военным морякам.
Пан тоже хотел вылезти из машины, но доктор Бедоян положил руку на его мощное плечо.
– Из вашего липового газохранилища.
– Не валяйте дурака. Я специальный агент ФБР. Откуда у меня может быть газохранилище? Мистер Сатирус, мы приготовили комфортабельный автомобиль для вас и ваших адъютантов. И кстати, мичман Бейтс и мистер Бронстейн, мы доставили сюда с корабля все ваши личные вещи. Ваши вестовые упаковали их, и я уверен, что все будет в порядке. А теперь план наших дальнейших действий… Отсюда до аэропорта в Майами вы поедете на машине. Там вас ждет реактивный самолет; доктор Бедоян позаботится о том, чтобы вам было удобно лететь. Но, учитывая поздний час, вы, может быть, предпочтете отложить полет до утра. В этом случае завтра вам окажут более пышный прием, и, хотя я знаю, что вы не придаете значения таким вещам, все-таки позвольте напомнить, что Нью-Йорк – это ваш родной город…
Под холодным взглядом обезьяны он смешался и стал бормотать что-то невнятное.
– Уж не лишились ли вы рассудка, мистер Макмагон? – спросил Пан Сатирус.
Агент ФБР смолчал. Он проглотил обиду. Это было заметно, несмотря на ослабленный свет прожекторов. Мистер Макмагон пожал плечами и достал из кармана записную книжку. Он открыл ее и взглянул на Гориллу и Счастливчика, ища сочувствия, но не нашел его. Деревянным голосом он стал читать:
– Полицейский комиссар Нью-Йорка встретит ваш самолет в аэропорту Ла-Гардиа… Это большой аэропорт в Нью-Йорке, сэр… Он будет сопровождать вас до муниципалитета, где вас должен приветствовать мэр. После небольшой юридической процедуры вас повезут во главе колонны автомашин по Бродвею, где вас будет приветствовать население… так принимают в Нью-Йорке именитых гостей… в Радио-сити для подписания контракта, а затем в Бронкс, где президент Зоологического общества произведет церемонию открытия бронзовой доски, которая увековечит тот факт, что вы родились в Нью-Йорке.
– В обезьяннике, – сказал Пан Сатирус.
– Вечером состоится обед, который даст в вашу честь диетолог Центрального зоопарка и…
Пан Сатирус протянул длинную руку. Записная книжка легко перешла в его сильные пальцы; они скрутили ее, и порванные листки подхватил ночной ветерок.
– Юридическая процедура? Подписание контракта? Вы плохой актер, мистер Макмагон. Вы уж лучше придерживайтесь своего метода – допроса с пристрастием.
– Я надеялся, что вы об этом забыли, сэр, – сказал мистер Макмагон. – Ведь мы не сделали вам ничего дурного.
– Вы заперли меня в камере, грозили заморить голодом.
– Я надеялся, что вы забудете это, сэр… Я действовал согласно приказу.
Пан Сатирус скалил свои страшные зубы.
– Юридическая процедура? Подписание контракта?
– Суд города Нью-Йорка собирается сделать вас полноправным человеком, – сказал мистер Макмагон.
– Этот малый дошел до ручки, – сказал Горилла, поглядывая на мистера Макмагона.
– Что правда, то правда, мичман, – сказал Макмагон.
Пан Сатирус уперся в дорогу руками и раскачивал свое короткое мощное тело; он явно над чем-то размышлял.
– Полноправным человеком, – произнес он. – Как мило.
– Да, сэр.
– А сколько лет будет этому полноправному человеку?
Мистер Макмагон попятился.
Но далеко уйти он не мог: кругом были прожектора, агенты и осветители, направляющие свет прожекторов.
– Все это не я придумал, – сказал он. – Юрист из меня так и не вышел, но я не могу представить себе, как судья может изменить ваш возраст, мистер Сатирус.
– Полноправный человек, таким образом, будет в возрасте семи с половиной лет, верно? Дитя. Счастливчик, в Нью-Йорке есть обязательное школьное обучение?
– В Бруклине есть, Пан. Там я научился читать и писать.
– Значит, я буду сидеть в классе с малыми ребятишками, а какая-нибудь женщина будет рассказывать, как делать бумажные куклы? Я видел школу Динг-Донг по телевизору, мистер Макмагон.
Наверно, агент тоже видел эту передачу, во всяком случае, голос у него стал ломаться, как у подростка.
– Может быть, вы сдадите экзамен экстерном и получите аттестат зрелости, сэр… Я, право, не знаю…
Пан Сатирус присел на пятки и стал медленно расчесывать ногтями шерсть на груди. Он обернулся к своим друзьям.
– У этой рыжей были ужасно крепкие духи. Я, наверно, никогда не избавлюсь от этого запаха… – И он снова обратился к агенту: – Мистер Макмагон, какой контракт я должен подписать?
Покрасневший мистер Макмагон опустил голову и взглянул на дорогу.
– Контракт с радиовещательной компанией, сэр. Будете выступать по телевидению.
Пан Сатирус ожесточенно поскреб голову.
– Как и вы, я никогда не занимался юриспруденцией, мистер Макмагон.
– Я изучал ее.
– Ах, вот как. Тогда, пожалуйста, скажите мне, каким образом полноправный человек семи с половиной лет может подписать контракт, имеющий юридическую силу?
– Этого он набрался не из телевизионных передач, – сказал Счастливчик.
Пан бросил через плечо:
– Некоторое время служителем у моей матери был студент-юрист из Фордхэма. Он скорее был сторожем, так как просто сидел всю ночь перед клеткой и занимался.
– Видите ли, ваш опекун… – начал было мистер Макмагон.
– Продолжайте.
– Это ваш друг, Билл Данхэм, – выпалил Макмагон.
Пан Сатирус повернулся спиной к мистеру Макмагону и обратился к Счастливчику и Горилле:
– У меня есть друг по имени Билл Данхэм?
– Знакомое имя, – сказал Счастливчик. – Погоди-ка… Это та обезьяна… прости, тот малый, который интервьюировал тебя утром на пристани.
– Это не друг, – сказал Пан.
– О, я понимаю, – сказал мистер Макмагон. Затем его лицо вдруг обмякло и на мгновение стало почти беспомощным. – Послушайте, я выполняю приказ. Доставить Пана Сатируса в Нью-Йорк… иначе мне несдобровать.
– Иначе вас перестанут кормить? – спросил Пан.
Мистер Макмагон промолчал.
Пан поежился.
– Становится прохладно. Шимпанзе легко простужаются, хотя и не так легко, как другие приматы… Когда вы пытались заморить меня голодом, то это делалось для того, чтобы узнать, как заставить корабль лететь со сверхсветовой скоростью? Ваше правительство все еще интересуется этим?
Мистер Макмагон ничего не ответил.
Неожиданно правильный ответ поступил от Гориллы.
– Сколько эта телевизионная компания собирается платить Пану?
– Десять тысяч в неделю.
Горилла поправил на голове свою мичманку.
– Все понятно. С парнем, который зашибает десять кусков в неделю, никому не сладить. Кишка тонка.
– И что же я должен делать за такие деньги? – вдруг загремел Пан. – Ловить земляные орешки, которые будет бросать мне очаровательная блондинка? Притворяться, что влюблен в актрису с чрезмерно развитыми грудными железами? Или быть любящим отцом семейства маленьких шимпанзе, которых будут играть бесхвостые макаки?
– Я вижу, вы смотрели телевизионные передачи, – сказал мистер Макмагон.
– Если тебя заставляют делать то, чего ты не хочешь, сказал Счастливчик, – притворись дурачком.
Опершись кулаком о дорогу, Пан резко повернулся к Счастливчику.
– Ты хочешь, чтобы я согласился, Счастливчик? Ты?
– Пан, мне бы хотелось хоть раз иметь возможность похвалиться, что у меня есть приятель, который зарабатывает десять кусков в неделю… Впрочем, сказать, что мой приятель отказался получать десять тысяч в неделю, тоже неплохо, я считаю. Но дело в том, что выбора-то у нас нет. Вот мы стоим на дороге, и идти нам некуда. А там собираются повесить бронзовую доску в обезьяннике, где ты рос вместе с этими резусами.
Горилла сказал:
– Моя старушка мать… – она называла себя моей теткой, потому что никогда не была замужем, но я – то знаю… – так вот она рассказывала, что случилось с одной чересчур любопытной кошкой, Счастливчик.
Пан сказал:
– Минута молчания у клетки, где я родился… Стоим только я и два моих друга. Приходят в голову счастливые воспоминания детства… Ладно, я согласен.
– Ну и голос у вас… только по телевидению выступать, живо заметил мистер Макмагон. – Пошли.
Глава двенадцатая
Они поднимают сильный шум… особенно когда их раздражают другие обезьяны.
Энциклопедия Нельсона, 1943
Говорит Билл Данхэм, друзья. Через минуту я передам микрофон моему другу и коллеге Игги Наполи… вы здесь, Игги?.. и стану участником этих великих волнующих событий.
Жаль, что мы не могли толком показать вам картину проезда от нью-йоркского муниципалитета к зданию суда. Никогда в жизни я еще не видел столько изношенных машинописных лент и бумажек из мусорных корзин. Вы знаете, что триумфальный проезд по улицам обычно называют парадом старых машинописных лент, но на самом деле служащие учреждений на Манхэттене бросают из окон не только ленты… они вываливают все из мусорных корзинок, и пока не выпутаешься из лент, которые летят со всех тридцати этажей, тут уже не до телевизионной передачи, друзья.
По крайней мере, хорошо, что сейчас в употреблении шариковые ручки и нас не бомбардируют таким большим количеством бутылок из-под чернил, как прежде.
Теперь мы приближаемся к зданию суда, и я вижу судью Мэнтона, который вышел на мраморную лестницу, чтобы приветствовать нас. Наша другая камера покажет вам это… вот она показывает… а теперь вернемся к нам, к Пану Сатирусу, который находится рядом со мной на сиденье. Какие вы испытываете ощущения, Пан, становясь полноправным человеком?
Ладно, у вас нет настроения говорить, Пан, но тогда хотя бы улыбнитесь в объектив. Не хотите? Я понимаю – это довольно торжественный момент для старины Пана. Так его зовут, как вы знаете. Ему не нравится, когда его называют Мемом, капитаном “Мем-саиба”…
Говорит Игги Наполи. Дорогие друзья, я стою на ступенях у входа во Дворец правосудия, а человек, который, как вы видите, приближается к веренице автомобилей, – это судья Пол Мэнтон. Это он возведет Пана Сатируса в ранг полноправного человека.
Из лимузина передача внезапно прекратилась, но этого следовало ожидать – инженеры говорили мне, что при передаче из этих, так сказать, каньонов, искусственно созданных из стали и бетона… железобетона, как говорят в Англии… волны, несущие изображение, проходят очень сложный путь. Звуковые волны, наверное, тоже, ибо голос Билла Данхэма, моего старого друга и коллеги, мы вдруг перестали слышать. А к этому голосу мы все привыкли, мы полюбили его – уже много-много лет радиоволны доносят к нам голос Билла Данхэма. Я не знаю, сколько лет Билл вещает американскому народу, но я не удивился бы, если бы узнал, что он со своим микрофоном брал интервью еще у генерала Гранта в Ричмонде.
Прямо передо мной стоит Пол Мэнтон – судья суверенного штата Нью-Йорк, человек, который возведет старину Мема в ранг полноправного человека. Так ли я сказал, судья? Правильно ли я выразился?
“Я думаю, мистер Наполи, что надо просто говорить о гражданстве. Мэр уже присвоил Мему звание почетного гражданина Нью-Йорка, а я просто узаконю этот акт. Конечно, вы понимаете, что в его возрасте было бы желательно, чтобы…”
Простите, судья. Лимузин уже подъехал, и полицейский Хью Галлахан, старейший служащий нью-йоркской полиции, краса и гордость Нью-Йорка, подходит, чтобы открыть дверцу автомобиля.
Это мичман-минер Бейтс из военно-морских сил США… Выходит, улыбаясь, и смотрит прямо в наш объектив. А это радист первого класса Майкл Бронстейн становится рядом с ним. А теперь выходит старина Мем, пилот “Мем-саиба”…
…Говорит Центральная радиовещательная компания. Передача с места церемонии у Дворца правосудия прекратилась по техническим причинам, и до ее возобновления позвольте мне рассказать вам кое-что о прошлом великой обезьяны, которая вот-вот станет великим американцем. Повторяю – великой обезьяны, ибо Мем – это шимпанзе…
Глава тринадцатая
Даже самый глупый шимпанзе может отличить настоящие деньги от фальшивых.
Иллюстрированная библиотека по естественным наукам. Американский музей естественной истории, 1958
– Не надо было этого делать, Пан, – сказал Горилла. – Эта радиовещательная компания теперь тебя невзлюбит. Сначала ты нокаутировал ее главного говоруна, а потом сорвал крышку с телевизионной камеры. Нехорошо.
– Я не люблю, когда меня называют Мемом, – просто сказал Пан. Он посадил судью, которого нес на руках, и спросил: Теперь вы можете идти, ваша честь?
– Да, наверно. Я… Это оскорбление суда, сэр.
– Называйте меня просто Паном. А вот и доктор Бедоян.
Врач спешил им навстречу.
– Что, Пан?
– Посмотрите, не требуются ли судье ваши услуги.
– Нет, нет, я совершенно здоров, – сказал судья. – Здесь моя камера. Сама церемония должна состояться в зале суда, разумеется, но я думал, что с предварительными формальностями мы покончим здесь. Может быть, вы присядете, мистер Пан?
– Надо говорить, “мистер Сатирус”. Но называйте меня просто Паном, а я присяду на этот шкаф с папками.
Судья бочком пробрался к своему громадному, с высокой резной спинкой креслу, точной копии того кресла, которое стояло в зале суда.
– Возраст – семь с половиной лет; значит, вы родились… ясно. Имена родителей?
– Мать – Пан Сатирус Плененная, отец – Пан Сатирус Вольный.
Судья взглянул на него.
– Полно вам!
Пан Сатирус нагнулся, оторвал одну из медных ручек шкафа для бумаг и швырнул ее в угол.
– Я не узнаю тебя, Пан, – сказал доктор Бедоян. – Прежде ты был таким покладистым.
– Мне не раз… как это там. Счастливчик?
– Ему не раз доставалось на орехи, – подсказал Счастливчик. – Ну и… он стал вроде бы плохого мнения о людях…
– Я стал питать презрение к людям, – сказал Пан. – Не к вам троим и не к тем сторожам и служителям, которые у меня были. Но чувствую, как во мне растет настоящая ненависть…
– Джентльмены, прошу вас, – перебил его судья Мэнтон.
– Не называйте меня джентльменом! Я шимпанзе.
– Шимпанзе и джентльмены, в зале суда нас ждет много людей. Много высокопоставленных лиц. Итак, мистер Сатирус, цель этой процедуры – возвести вас в ранг человека. Учитывая ваш нежный возраст, мистер Уильям Данхэм назначен вашим опекуном. А кстати, где он?
– Мы оставили его в машине, – сказал Пан Сатирус. – Он вещал по радио всякую чепуху обо мне, и я ткнул ему пальцем в солнечное сплетение. Теперь он спит. Верно, доктор?
– Он не получил серьезных повреждений, судья, – сказал доктор Бедоян.
– Но его присутствие обязательно, – возразил судья. – Он должен подписать бумаги, которые утвердят его в роли вашего опекуна.
– Я не хочу иметь опекуна, – сказал Пан.
– Но вам всего семь с половиной лет.
– Сделайте так, чтобы мне был двадцать один год, – сказал Пан. – Вы судья; раз вы можете сделать меня полноправным человеком, так сделайте меня еще и совершеннолетним.
– Я вижу, вы никогда не изучали юриспруденции. Такого прецедента никогда не было!
– А прецедент превращения шимпанзе в полноправного человека был?
– Если бы я под вашим давлением объявил, что вам двадцать один год… пожалуйста, оставьте в покое этот шкаф… апелляционный суд сразу же отменил бы мое решение.
– А тем временем я получал бы десять тысяч в неделю, сказал Пан. – И затем, если бы решение вынесли не в мою пользу, никто не мог бы предъявить иск и получить деньги назад, потому что человек в семь с половиной лет не отвечает за свои поступки.
– А вы знаете законы, – сказал судья Мэнтон.
– Дайте-ка я изложу вам дело короче, чем это сделал бы адвокат: подготовьте соответствующие бумаги, подпишите их и поставьте печать, а затем вы можете выйти в своей мантии и позировать перед телевизионными камерами. Вместе со мной и очень хорошенькой, как я предполагаю, актрисой. Попробуйте не сделать того, что я вам сказал, и вас придушит, и возможно даже насмерть, безответственный шимпанзе, которому не исполнилось и восьми лет. Просто, да?
– Такого даже Ла-Гардиа не проделывал с Таманни-холлом, сказал судья, но взял перо и стал писать.
Время от времени он хмыкал. Кончив писать, он сказал:
– Мой клерк поставит здесь печать.
– Ладно, – сказал Пан. – Вызовите его.
Судья нажал кнопку звонка. Вошел клерк, чернильная крыса средних лет, тут же вышел, принес печать и приложил ее к бумагам. Доктор и Счастливчик засвидетельствовали документы, которые после этого были вручены Пану Сатирусу.
Прочтя бумаги, он пошуршал ими, но у него не было карманов, чтобы их спрятать. Он вручил бумаги на сохранение Горилле.
– Добро пожаловать в род человеческий, – сказал Горилла.
Пан одарил его тем, что можно было счесть улыбкой.
– Все в порядке, судья, – сказал он. – Идите в зал суда и садитесь, в свое кресло, а ваш клерк покажет нам, куда пройти.
Судья вышел.
– Успокоительного не надо, Пан? – спросил доктор Бедоян.
– Вы очень заботливы, Арам, – сказал Пан. – Мы скучали без вас во Флориде. Позже я расскажу вам о своей карьере наемного партнера в танцах. Я заработал больше десяти долларов.
– А теперь ты будешь получать десять тысяч каждую неделю. Почему?
Пан перевел взгляд блестящих глаз с Гориллы на Счастливчика, а затем подмигнул доктору Бедояну.
– Я регрессировал, – сказал он.
– Деградировал.
Пан пожал плечами.
Клерк распахнул перед ним дверь. Они вошли в зал и стали рядом с судейским креслом. До них донесся напряженный шепот:
– Говорит Игги Наполи, дорогие друзья, и снова на ваших экранах великий Пан Сатирус, как он любит, чтобы его называли. Сейчас он присоединится к роду человеческому! Это великий момент в его жизни. А быть может, это даже более великое событие, чем его полет вокруг Земли? Я задам ему этот вопрос при первом же удобном случае.
Два моряка за его спиной – это его большие друзья, мичман Бейтс и радист Бронстейн, а штатский – его личный врач доктор Арам Бедоян. Видите, они выстроились перед судьей, который… Давайте послушаем его.
– Пан Сатирус, поднимите правую руку. Клянетесь ли вы сохранять верность Соединенным Штатам Америки? Только им и никакой другой стране? В таком случае объявляю вас гражданином Соединенных Штатов Америки.
– И вот, дорогие друзья, все кончено. Судья удаляется, заседание суда объявляется закрытым, а теперь перед вами Джейн Бет, которую телевизионная компания попросила вести сегодня передачу о Пане Сатирусе. Вот она представляется ему.
– Пан, милый. Я Джейн Бет.
– Я видел вас по телевизору.
– О, как это мило с вашей стороны! Я буду играть роль вашей владелицы в очень милой новой постановке, которую компания подготовила специально для нас. Она называется “Красавица и чудовище”…
– Говорит Игги Наполи, я переключаю вас на Билла Данхэма, который является постановщиком. Я только замещал его. Пожалуйста, Билл.
– Билл Данхэм снова с вами, друзья. Судья Мэнтон возвращается в зал суда без мантии и…
– Держите обезьяну, она сдирает с меня платье!..
– Произошла маленькая неувязка, друзья. Помех надо было ожидать, поскольку мы ведем передачу издалека, но мы быстро настроим аппаратуру снова. Судья, мы хотим показать вас крупным планом с этим документом в руках и…
Глава четырнадцатая
Шимпанзе более ловко манипулирует различными предметами, чем собаки.
Джон Пол Скотт. Поведение животных
Дорожки в Нью-Йоркском зоопарке, находящемся в Бронксе, достаточно широки, чтобы по ним мог проехать не только легковой автомобиль, но и грузовик. В обычные дни по этим дорожкам мимо посетителей неторопливо разъезжают пикапы, увозя мусор, доставляя корм к клеткам и выполняя другие мелкие хозяйственные работы.
Но этот день не был обычным. Вереница лимузинов катила к обезьяннику; на правом крыле каждой машины развевался американский флажок, на левом – флажок великого города Нью-Йорка.
Во второй машине между Гориллой и доктором Бедояном на заднем сиденье ехал Пан Сатирус. Он угрюмо смотрел в шею Счастливчику Бронстейну.
С первого же момента, когда они только отъехали от здания суда, водитель держался крайне напряженно. Даже человеку при взгляде на его ссутуленные плечи становилось ясно, что он боится. А Пан чуял запах страха.
Однако Пан Сатирус протянул руку и тихо похлопал шофера по плечу.
– Не бойтесь, – сказал он. – Я вас не трону. Спросите Счастливчика, который сидит рядом с вами.
– Это верно.
– Да, сэр.
– Нет, – сказал Пан, – вы боитесь из-за того, что произошло с этой девицей, с актрисой? Она хотела выставить себя напоказ. И выставляла вовсю. Она так сюсюкала и так покровительствовала мне, что меня чуть не стошнило полупереваренными бананами прямо ей в лицо. Я просто помог ей. Теперь она показала себя в таком виде, в каком ей и не снилось; это первая актриса, появившаяся перед телевизионной камерой в одних чулках. Это все, что у нее было под платьем.
– Я не мог оставить машину, – сказал шофер.
– Много потеряли, приятель. Не думаю, чтобы они еще раз показали эту пленку в повторных передачах… Но вам меня нечего бояться.
Шофер немного успокоился, и остаток пути все молчали.
Вдоль улиц выстроились толпы народа, но Пан лишь изредка снисходил до приветственного взмаха длинной рукой. Несколько женщин послали ему воздушные поцелуи, а одна даже проскользнула сквозь цепь полицейских и сунула голову в открытое окно машины. Но полицейские быстро оттащили ее… совершенно одетую.
Только когда они проехали в охранявшиеся ворота зоопарка, молчание было нарушено – доктор Бедоян сказал:
– Ты переменился, Пан. Не думаю, чтобы слава вскружила тебе голову, но что-то повлияло на тебя.
– На вашем попечении было очень много шимпанзе, Арам.
– Тебя я любил больше всех других пациентов.
Пан Сатирус поежился.
– Вы меня расстроили, – сказал он и поглядел на свои руки, зажатые между скрещенными ногами. Затем он посмотрел в окно. – Когда я был совсем, совсем маленьким, здесь работал один ветеринар; он обычно выводил меня поиграть под теми деревьями. Но тогда парк был гуще.
– Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.
– Да. Да, Арам, я переменился. Но я не совсем в этом уверен. Я регрессировал, деградировал. Я не вполне шимпанзе. Но, может быть, мне надо было крутиться и крутиться вокруг Земли полных двадцать четыре часа. Тогда бы я стал вполне человеком. Или даже сорок восемь часов, и тогда я стал бы генералом или телевизионным актером. Эти люди, мне кажется, полностью удовлетворены своей деятельностью независимо от того, есть ли в ней какой-либо смысл или нет.
– Бывают исключения, – заметил доктор Бедоян.
– Я слишком много говорю, верно? Сначала я испытывал непреодолимую потребность. Но вы заметили, что по дороге сюда я не проронил ни слова? Может быть, этой потребности уже нет. Может быть, я снова превращаюсь в полноценного шимпанзе.
Горилла по левую руку от него беспокойно ерзал на сиденье.
– Кончайте, док. Вы нагоняете на Пана тоску.
– Я врач-терапевт. По внутренним болезням. Хотя в свое время я вправил несколько костей. А тут нужны психиатры. Эти ребята зарабатывают тем, что заставляют пациента делать за них всю работу. Мне кажется, что это тяжелый способ добывать себе средства к жизни.
– Хорошо сказано, – отметил Пан.
– Даже до меня дошло, док, – поддержал и Горилла.
Водитель обернулся к Счастливчику.
– Кого уж я только не возил в этом моторе, морячок, но ни одного такого речистого не было, как этот, что сзади сидит.
– Ты лучше смотри на дорогу, – сказал Счастливчик.
– А я и смотрю. Небось за машину-то я в ответе.
– Доктор, я не самоаналитичен? – спросил Пан.
– Скажем так: надо побыстрее взять себя в руки, а то тебя, весьма возможно, будут вынуждены пристрелить. И смотреть не станут, обезьяна ты или полноправный человек.
– Это и до меня дошло, – сказал водитель.
– Ладно, – сказал Пан. – Но предположим, что я ничего не могу с собой поделать?
Доктор Бедоян насмешливо фыркнул.
– Наверно, у тебя был служитель или ночной сторож, который читал книги по психопатологии? Ты же не психопат. Меня ты не проведешь, Пан.
Пан Сатирус смотрел в окно.
– Клетки со львами, – сказал он. – Каких только фантазий они не навевали на меня когда-то! Мы слышали львов по ночам, чуяли их запах, и я говорил себе, что убью тигра или льва, когда подрасту… Но когда мне исполнилось восемнадцать месяцев, я уже стал кое-что соображать. Мы почти у обезьянника.
– “Дом, родной мой дом”, – сказал доктор Бедоян. – Ты не ответил на мой вопрос.
– О, нет, – сказал Пан. – Я не сумасшедший. Но я шимпанзе. А шимпанзе в моем возрасте становятся опасными. Помните?
Горилла Бейтс утвердительно рявкнул. Спина водителя напряглась, он дал газ и едва не врезался в бампер передней машины.
Доктор Бедоян впервые повысил голос:
– Ты не шимпанзе!
Пан Сатирус скривил губы. Передняя машина свернула и стала носом к обезьяннику. Их машина стала рядом. Небольшая группа людей с серьезными лицами ждала у здания.
– Кто я? – спросил Пан. – Человек?
Горилла и Счастливчик вышли из машины и стали навытяжку, как и полагалось военным морякам.
Пан тоже хотел вылезти из машины, но доктор Бедоян положил руку на его мощное плечо.